КАФЕ ДЛЯ ОДНОКЛАССНИКОВ
Маленькое изящное кафе, с названием RED VELVET, ещё задолго до того, как пирожное ярко-красного цвета, обогатило ассортимент томских развалин, и развинтило миф пирожного из картошки, завладело моим воображением.
Оно снилось мне, моё кафе, как снилось герою идовской "Кофемолки"; из тяжёлых, грубых досок-брёвен, и мягкого ярко- красного, пунцового вельвета, драпированного под облака, за которым женские профили, улыбки, воспоминания, тонкие струйки дыма, в общем, мечта.
Моя мечта стоит на берегу, высоком, бархатно-зеленом, и мелкие камушки тихонько скатываются, стукаясь друг о друга, вниз, к тёмной воде.
Сверху строения, из соединения стропил, как грозовая туча, большая, сверкающая, и неотвратимо-прекрасная, нависала над головами моих посетителей, огромная хрустальная люстра, и они, посетители, поджав под себя ноги, сидели с чашечками кофе в огромных и уютных гобеленовых креслах. Тысячи хрустальных подвесок подрагивали, и позвякивали, и каждый гость приятно замирал, смотрясь в крошечные, мерцающие зеркальца.
Со стен, с грубых неотесанных досок, смотрят на них огромные школьные фотографии, это наш класс, выпускной, с классной руководительницей в центре. Нашей классной сорок восемь, она первый раз выходит замуж.
Мы все нервничаем, и боимся неправильно разложить "куб разности ...".
На противоположной стене - тоже фотографии, там мы зайчики и снежинки.
В третьем ряду, крайний, Вовка Соколов, моя первая любовь, одно ухо у него упало. А на первом - я, с Лирой-короной на голове. Спустя тридцать лет я узнала, что Вовка носил портфель Тоньки Лаптевой, и у меня случается запоздалая драма.
Две большие и старые псины бродят по дощатому полу моего кафе- Dream, они пришли сами, я не знаю откуда, они разваливаются у ног посетителей, тычутся им в ноги, или ладони.
Мои гости читают Достоевского и Кафку, маленькие книжицы лежат на коленях, но можно просто подойти к микрофону, и читать вслух Чуковского, или Веру Панову...
Я сижу в конце зала за маленьким столиком, и пью воду, простая и счастливая.
- Кто твоя целевая аудитория? - спрашивала дочь.
- Какой у тебя будет средний чек? - умничал муж
Они меня бесили, мешали, и лезли в мои сны.
В детстве мы с мамой щёлкали семечки и прокручивали печенье на мясорубке. По блату доставали сгущенку, ежик с глазками и колючками, стоял на разделочной досточке, и я несла торт на школьное чаепитие. Семечки, тыквенные, впивались ежику в спину, а острый нож разрезал его напополам.
Прощай, шоколадный друг из печенья и какао-порошка! Юные пионеры разделались с тобой так быстро и безжалостно!
(Позже мы делали колбасу, сладкую, с "салом", и честно, она была у нас чаще, чем настоящая).
Жара в Томске - это все равно, что в Африке жара.
Неужели я не найду в "старинном сибирском" окрошку?
Я поднимаюсь по знакомой, суматошно достраиваемой гастарбайтерами, лестнице к фонтану, новому, ещё непривычному глазу, и вижу забор, мой забор, надставленный, как старое платье, и бабушек с цветами на углу "Подарков". Бабушки, гораздо более молодые, чем из моего детства, выдвинулись вперёд, захватив пространство почти до пешеходов, ожидающих зеленого света, на одной из бабушек цветущий, живописный синяк.
Я называю его - фингал пятого дня. Цветы такие - же, сине- жёлтые, с разводами.
Я иду в сторону аптеки. А вот и окрошка! Когда-то столовка, вытянутая, советская, ещё хранящая, запах старых пластмассовых подносов, куда я в поисках свободы сбегала от бабушкиных борщей и хлебала пустые щи, с плевочком сметаны в центре, теперь кафе с иностранным названием, и обилием иностранных слов в меню. Я усаживаюсь и слышу приближающийся стук каблуков. Тревога овладевает мной. О, дайте окрошки и не трожьте меня. Я всего лишь голодный, умирающий от жажды посетитель.
Я хочу быть наравне. Король-королевич, сапожник-портной.
Раскланившись, и показав, что мне здесь все рады, от пробегающего мимо водопроводчика - до директора, каблуки, наконец, уплывают от меня, и девушка, румяная, радостная, принимает заказ. О, окрошка!
- "Она вкусна", - думаю я краткими прилагательными, как мой дед. Но ресторатор из кафе моей мечты стучит изнутри, кулачками - дорогая девушка, дорогие каблуки, шеф, редиску в окрошку не режут соломкой! И королевство маловато, поболе просится, а то ложке разгуляться негде.
Это единственное, что готовил дедушка сам.
В крошечной хрущёвской кухонке, на клеёнчатой скатерти, дед смешивал все травки, зелёный лук, солил и вымешивал, как тесто. Эта зелёная "тюря", говорил дедушка, была основой. Потом "хоть черта рогатого". Но брал мясо, говядину, картошку толок "в пюре", желтки растирал, а все остальное ножичком. Потом дед добавлял квас, и все этого у него прело, бродило, пузырилось и насиживалось, как брага..
У деда была одна деревянная ложка, это была моя любимая, для окрошки.
Я подставляла лоб, и мой дед-разведчик тихонько ударял меня ложкой по лбу.
Я радовалась, и подставляла ещё...
Я все думаю, почему я сбегала на эти щи столовские? Чтоб прямо скулы сводило? За ухом ныло? Свобода свободой, не ведь невкусно!
Автобус номер "пять", БАСАНДАЙКА.
Наш край - кедровый. Шишки грызли с детства, до онемения дёсен.
Поэтому, самый элитный - за городом, "Кедр".
В "Кедр" водили иностранцев, их было мало, можно сказать совсем не было, а когда все-таки водили, на "медвежатинку", скромный молодой человек всегда сидел за соседним столиком, и потягивал боржоми.
Бывали в элитном и звезды, Пугачева с "Рецеталом" и Кузьминым, ещё раньше - Зоя Федорова, любительница застолий, да и кто ж не любил? Поэтому, "Кровавую Мери"- по ножичку, аккуратно, как полагается.
Я помню потолок-чеканку, горячие скользкие горшки для мяса, портвейн, водку, лабухов. Элитный - неэлитный, но туалет на улице, нужник, в таинственных березовых зарослях.
(Интересно, как выкручивались с иностранцами ? А этот .. скромный.. неужели тоже туда.. ? А Пугачева?!)
Знаменитая "Сибирская красавица", была, в принципе, вариацией оливье, но с клюковкой, бантом из моркови и небольшой композицией из листочков. Да и тарелочка проста, а салфетки и вовсе, порезаны на четыре части, по неписаной советской традиции.
Такой вот Портрет Сибирячки. Под музыку Никольского.
"Повесив свой сюртук на спинку стула, музыкант"..
О, волшебные лабухи "снимали" один в один. Распечатанные тексты - на столе у худрука филармонии. Худрук, наверное, постукивает толстыми пальцами по зеленому сукну. Подумав, дает добро.
И сюртук висит.
Они растягивают провода, попивают минералочку - у них свой столик.
Не пьют, нельзя им. Очень тонкой организации наш лабух.
А вот саму медвежатину помню смутно, кажется, память не сохранила, не сочла нужным. Но главное, рядом - Он. Студентик. Физик. И мы молодые, на мне вышитая марлевая кофточка. И откуда деньги?? А кто его знает..
А что это вообще такое? Деньги не в моде. Ну, разгрузил ночью пару вагонов, может пластинку "толкнул"... Занял у друга. Выпросил у родителей.
Зато "Сибирская Красавица"!
Красавица - это я.
А потом в гору, пешочком, за ручку.
Ну, доберёмся , с божьей помощью...
- Че вы ходите по всяким забегаловкам?! Вон, борща кастрюля, - ворчала бабушка.
Подошли Губы (администраторша), они изгибались вверх-вниз, сжимались и вытягивались в улыбку, я не хотела, но смотрела на них как завороженная, наконец, они спросили "как мне все нравится?"
Я сказала, "окрошка хороша" и заказала жаркое в горшочке.
За окном нарядные девушки с распущенными волосами и в длинных платьях с цветами, проплывали вместе со своими спутниками. Это выпускной.
Я помню.
Мы были скромнее, небольшие самошитые белые платьица, рукав- фонарик, волосы тоже распущены. И так же молоды. И так же красивы.
Наша учительница выходит замуж. Мы провожаем её.
Пристань.
Туман.
Новая жизнь.
Жаркое в горшочке. Ну, как медведь дыхнул, точно! Горячооо...
Я опять сижу здесь.
На том же месте у окна.
Горячоооо... Вспомнилась учительница по домоводству. Роза Пантелеевна.
А ведь учили нас как резать овощи, вот же пригодилось, вспомнила!!! Дорогая, милая учительница с "бабеттой" на голове из жидких волос, простите, что мы Вас не слушали! Как Вы учили нас резать овощи?? Звездочкой, полукружками? Кубиками, квадратиками?? Нашим мальчикам-пионерам было, точно, все равно. Но вот мне не нравится. Я бы так не нарезала. Это мелочи, да, но моё заведение будет местом тихой роскоши, без каблуков, но с правильно нарезанными овощами
А наши мальчики ели тихо, смущаясь. А мы смотрели на них, тоже тихо, в одинаковых, сшитых на домоводстве, юбках-"шотландках".
Мама всегда учила меня, что накормить мужчину - это главное.
Кстати, съедалось все, до последней крошки, оставалась только несъедобная роза из лука.
"Бандьера-Росса, Бандьера-Росса"...
Наш знакомый сторожит "Кулинарию". О, тогда все что-то сторожили. И ночные нелегальные кафешки, задолго до открытия сорока кафе в Томске, вполне себе жили ночной жизнью. Кафе "Колокольчик" закрыли через две недели, потому что ночами там шёл непрерывный преферанс, гульба и танцы, в кухне наливали портвейн, и все это не под музыку Вивальди. Самое интересное, что свет даже не выключался, и вся эта "стекляшка",(или "аквариум"), горела, светилась в ночи, и прохожие, удивлённые, останавливались, изумлялись.
Особенно зимой, когда фонари и падает снег.
О, "Колокольчик", как я люблю тебя!
Но раз пришёл наряд милиции, нас построили, таких красивых, умных, и мы с ленцой, в модных батниках и вельветовых штанах, стояли как в школе на физ-ре, "подравняв носочки". Но наша милиция нас берегла. Всех отпустили, сказали -"Свет не включать". Поразительно. И все. Ничего больше.
Через три дня все возобновилось, с большей иллюминацией.
Ну, а потом был печальный финал, когда одного физика-лирика нашли в ванной, ну, в которой работницы кафе замачивают бутылки и моют посуду.
Физик был пьян, лирик тоже, нас выгнали, сторожа уволили.
В моем кафе темно. Собаки спят, растянувшись, не играет музыка, и очень тихо.
Я выхожу на берег, внизу шумит река, и кажется, прекрасный татарский князь сейчас поднимется, гордый и одинокий, без возлюбленной, а я буду стоять на берегу, и, возможно, помашу ему платком. Мои двери открыты даже ночью, они тяжелы, скрипят, и мои одноклассники даже придерживают их плечом.
Проходите, друзья...
Как хорошо, что нас научили петь пирожки. Девочка должна это уметь.
Роза Пантелеевна, где вы?
А вот в "Молодежке" двери снимали с петель.
Просто уснул сторож. Он объелся пирожных. По крайней мере, пара лотков с пирожными по двадцать две копейки, были пусты. Ну, правда, следы большого веселья тоже были налицо, видимо, гости покинули ночное заведение для молодёжи очень быстро, а сторож уснул, с конспектами под головой.
Разбудить его смогла только Алла Зиновьевна, зав. столовой, блондинка, в возрасте, с большой грудью, она любили студентиков, подкармливала их и прощала. Вообще, весь трест столовых любил их. Наверное, за то, что вечно голодные и умные.
Алла Зиновьевна спасла сторожа, не уволила, и в Университет сообщать не стала. Со второго этажа, прямо над "Искрой", с кабинета сольфеджио, мы смотрели, как двери одиноко стояли, прижавшись к стенке, снятые и беспомощные, но "Молодежка" работала, народ гремел подносами, и никто и не догадывался, какое богемное общество, собирается тут ночами, от артистов, архитекторов - до спекулянтов, и какие интересные разговариваются разговоры.
Но Римский-Корсаков, на стене смотрит с упрёком, он не понимает, как я переживаю за своего сторожа.
Можно в "Белочку, днём. Между парами. Очередь.
- Мне один с молоком и бутерброд с сыром.
- Мне один без молока и бутерброд с сыром.
- Мне двойной без молока, без сахара.
- Мне двойной с коньяком..
- Двойной черный с двойным коньяком.
- Двойной коньячок, без кофе ( подмигнув)...
Ну разве не песня?
Я по одному виду могла определить, кто берет"с молоком"- "кто нет".
Мужчины с книжечками в руках, околачивающиеся у "Букиниста", конечно, без молока. И без сахара. И "двойной".
Они мне нравились.
Эх, Белка. Направо молочный коктейль. Ещё чуть правее - конфеты в кульках.
"Альтист Данилов". "Дона Флор". "Глазами клоуна".
Приехали "Курсы скорочтения".
А я хочу читать медленно.
Моё Cafe- Dreem, ещё не готово к приему гостей. Алый вельвет - как Алые паруса, уплывает куда-то вдаль, и все не может пришвартоваться..
Ранетки первого сентября, мы не можем расстаться. Вяжет рот.
Иногда я думаю, как мы станем читать КРАСНУЮ ТЕТРАДЬ.
О, это наше сокровенное, там много смешного, и про нас, и про учителей..
"Мел рассыпался и создался вихрь".
И сухая тряпка у доски.
Учитель физики играет на трубе. Его пальцы в мелу.
Я подам обычный пломбир, за тринадцать копеек! В стаканчике!
Я хочу, чтобы пришли все, повзрослевшие, но все равно - девочки и мальчики, в самый центр, в самое сердце Томска, мы будем сидеть в гобеленовых креслах, и никакого караоке, а если что - за рояль сяду я.
Открываем песенники, распухшие, с приклеенными картинками...
"Ребята, надо верить в чудеса.."
Шторки в столовке были гипюровые. Я садилась возле окна, тихонько отодвигала рукой, и глядела на свой город, на аптеку, на спешащих мокрых людей, шёл дождь, капли ползли по стеклу, искажая фигурки прохожих. Я пила кофе с молоком, из граненого стакана, он был очень сладкий, вкусный, а внизу был осадок, я выплевывала крошечные зёрнышки, собирала их в кучку на угол стола, а кончик пионерского галстука упал в стакан и намок.
- Каков твой чек?
- Кто твоя целевая аудитория?
Ещё у меня будет звучать Чайковский и Дворжак.
- Мне пирожно-картошку, пожалуста, - я отсчитываю мелочь.
- Мне до детства билет, пожалуйста..
И я засыпаю.
Или просыпаюсь