Бедная, бедная Леди Винтер… Может, она и расчетливая стерва, коварная обольстительница и жестокая отравительница, но даже ей порой бывает грустно и одиноко. С кем же ей поделиться своими печалями?
Я перед Вашим взором, милый граф.
Вам стала вдруг тесна моя кровать?
Вы брезговали шлюху целовать?
Извольте. Мы друг другу - иноверцы.
Я перед Вашим взором, милый граф.
Вы правы: на войне как на войне.
Что Вам за дело, что живет во мне
Холодный ум, не укротивший сердце?
(Автор Алена Сократова)
Легкий шарфик из лебяжьего пуха обвивает тонкую шею, кокетливой змейкой спускаясь с плеча, чуть приоткрывая соблазнительную ложбинку декольте. Ванна принята, белокурые волосы уложены в незамысловатую прическу. На столе — вино, свежие фрукты, свечи и возбуждающие страсть благовония. Вечер близится.
Хлопоты и приготовления начались еще в полдень. Убрать с тела лишние волоски, умастить кожу ароматическими маслами. Подвить слегка локоны. Расставить в красивом беспорядке вазы с цветами и разные изящные безделушки. Все ли необходимое для ужина принес лавочник? Вряд ли им будет до еды. Цикады за окном поют как сумасшедшие. К черту корсет и нижние юбки! Впереди чудесная ночь любви, которой она ждала так долго.
— Вот здесь еще пройдись пуховкой, и здесь, — показывает Миледи на кажущиеся ей недостаточно безукоризненными места изнеможенной служанке, на лбу которой от усердия блестят капельки пота.
Из зеркала на нее смотрит Ангел во плоти. Облик, в котором соседствует порок и невинность, что так сильно пленяет мужчин. В глазах — печаль и томная усталость. Пришло время меланхолии и сентиментальной душевной откровенности.
— Я поправилась? — интересуется она у юной служанки, подкалывая брошь к лифу платья, отороченного собольим мехом. — Я не надела корсет.
— Что вы, госпожа! — с неподдельным изумлением возражает та. — Вы стройны и легки, как молодая лань, и изящны, как самая из тончайших византийских ваз, ни один мужчина не в силах оторвать взгляда от вас. Вам и вовсе не нужны никакие ухищрения, чтобы сразить наповал любого кавалера!
— Сядь, Кэтти, отдохни, — Миледи берет за руку служанку и усаживает ее рядом с собой за стол, где все уже приготовлено для романтической встречи двоих. — Выпьешь со мной? Мне это нужно сейчас как никогда…
Разливает вино в два кубка, придвигает один Кэтти, та неумело пригубливает, и в глазах ее появляется радостный блеск и возбуждение от соприкосновения с чем-то запретным.
— Кто я, по-твоему? — спрашивает Миледи.
— Вы прекрасная госпожа, благородная Леди, графиня, достойнейшая пера самых знаменитых поэтов и кисти самых талантливых художников, уму и красоте которой нет равных. Вы…
— Ах, оставь… — с досадой взмахивает рукой хозяйка. — Не ври и не льсти мне. Думаешь, я стерва, которой все легко дается, потому что сам Дьявол на моей стороне?
— О нет, госпожа! — растерянно качает головой бедная девушка. — Конечно же, я так не думаю, но мне и вовсе не положено думать…
— Анна, меня зовут Анна, забудь к чертям эти условности…
— Как скажете, леди Анна…
— Скажи, ты бы хотела стать светской дамой? — интересуется вдруг Миледи, медленно теребя в пальцах золотистый локон.
— Но… — теряется Кэтти. — Это невозможно, я всего лишь простолюдинка, совсем не из благородных… — но честолюбивые огоньки загораются в ее глазах, что не ускользает от проницательного взгляда собеседницы.
— Это не имеет никакого значения. У тебя может появиться такая возможность, — без тени сомнения заявляет белокурая бестия.
— Вы шутите, госпожа?
— Если ты правильно усвоишь нужные уроки и сумеешь расстаться с глупыми предрассудками, то легко достигнешь больших успехов и сделаешь карьеру подобную моей. А все эти титулы и звания легко продаются и покупаются. Главное, в твоем случае — научиться пользоваться мужчинами. Это несложно. Может быть, я найму для тебя преподавателя танцев и изящных манер. В довесок — еще немного азов хитрости и обольщения подарю тебе сама безвозмездно. Практически это все, что требуется женщине, желающей стать хозяйкой своей судьбы и получать от жизни гораздо больше благ, чем позволяет ей некое условное положение... Мы могли бы быть с тобою компаньонками. Необязательно посещать королевские балы и прочие церемонии, потому что все самые важные государственные дела творятся в кабаках и постелях куртизанок.
—О! Как бы мне хотелось быть хоть в чем-то похожей на вас, ну хоть самую малую малость! Вы — королева! Богиня! — восторженно всплескивает руками ошалевшая от счастья и будущих перспектив Кэтти.
— Ну в чем-то ты, возможно, и права… — соглашается Миледи. — Наверное, это нескромно, но я бы легко могла управлять Францией и Англией — обеими. Могла бы? Могла. А ведь, в сущности, так оно и есть. Все движется вокруг меня, и не будь меня и таких, как я, все бы здесь зацвело как стоячее болото. Мое умение плести интриги и совращать самых сильных, держать на крючке опасных, высекать искру энергии... — щелкает пальцами. — А знаешь, что это такое?
Кэтти слушает с открытым ртом, жадно внимая хозяйке, ловя каждое ее слово.
— Быть великосветской лядью — то еще испытание. Это как нести свой крест. Быть растоптанной — и не запачкаться. Униженной — но не оскорбленной. А внутри меня живет нежный цветок. Да-да… Представь себе, иногда внутри меня распускается невероятной красоты бутон. Ведь я тоже женщина и даже больше, чем все эти придворные лицемерки, строящие из себя невинных созданий, тогда как в каждой из них живет хищная крокодилица, затаившаяся в засаде с открытой пастью, только и ждущая момента, чтобы отхватить богатого вельможу в качестве мужа или содержателя.
Кэтти смеется над таким сравнением, оно ей чертовски нравится. Потому что опускает всех этих знатных бездельниц и «небожительниц», делая их равными с ней, а может, даже ниже ее.
Далее следует практически монолог, в котором Миледи раскрывает служанке тайны устройства мира и основы выживания женщин в нем:
— Рассказать тебе, что на самом деле скрывается за пышным великолепием светских приемов? Что-то неприглядное и богомерзкое творится на них, стоит лишь снять покров условных приличий и жеманной манерности. Гнусь, ханжество и разврат процветают при дворе. Чревоугодие и безудержные оргии — основные занятия королевской знати. Если бы ты только видела, как быстро теряют человеческий облик исключительно важные высокопоставленные персоны, превращаясь в настоящих свиней, когда им не нужно притворяться… — (печально вздыхает). — Это во мне монахиня говорит, ведь я выросла среди бенедиктинок. Ах, как бы мне хотелось сейчас оказаться в тихом маленьком монастыре подальше от этих конченых тварей. Там я однажды найду себе последний приют и утешение, но пока демон похоти и любостяжания радует мое сердце, я еще позабавлюсь вволю и потешу свое тщеславие в большом свете.
Запомни раз и навсегда. Мужчины правят этим миром. Условно, конечно. Недостойные существа в большинстве своем. Они сделают все возможное, чтобы задвинуть на задний план сильную женщину, унизить ее, сделать ее достоинства и таланты чем-то несущественным и не заслуживающим внимания. Им ничего не стоит присвоить себе ее идеи, оставив ее саму в тени. А живой гениальный ум, проявленный в обществе, высмеять и превратить в недостаток. И мы должны прикидываться беспомощными дурочками, чтобы эти слабовольные, мягкотелые, глупые и горделивые самцы всегда чувствовали себя на высоте. Теперь понимаешь? Чтобы выживать в их мире, нам необходимо притворяться, изощряться, крутиться, выдумывать разные уловки, чтобы выцарапать себе право на достойную жизнь.
О, боже. Как я презираю этих жалких созданий! Всех, кроме одного, который пока еще не разгадан мною. Может быть, на этот раз мне повезет больше, и разочарование не будет для меня столь быстрым и жестоким.
Ждать счастья — это как дразнить дьявола. Не стоит ждать милостей судьбы. Ты должна взять их сама.
Первое правило успешных женщин — не пытайся соперничать с мужчинами и доказывать им, что ты в чем-то талантливее и умнее. Если можешь выжать из них как можно больше выгод для себя — делай это молча, улыбайся, ненавидь в душе, но не показывай этого, почувствуй себя тайно отомщенной, пусть думают, что это они управляют всем, а на самом деле они пешки в твоей игре.
Что бы они делали без меня? Трудиться никто не любит. Другое дело — творить темные делишки чужими руками, чтоб самим не запачкаться. И я знаю, что при первой же осечке они меня сдадут, и никто из них не придет мне на помощь, отплатив черной неблагодарностью. Ни один подонок не впишется за меня.
Сколько раз мужчины предавали меня, лишь один положил свою жизнь и веру на жертвенный алтарь ради моего счастья, и его смерть единственная, в которой я раскаиваюсь, отчасти считая себя виновной в ней. Он был почти таким же юным, как я, и, может, это к лучшему, что он не успел погрязнуть в грехах и измазаться в нечистотах этого мира.
Остальные же… все, как один, образцы неудачного творения Создателя.
Его Высокопреосвященство кардинал Ришелье... Бога ради! Не делай такое благоговейное лицо! Ты только послушай… Ох, и мерзок же кардиналишка! Так мерзок, что даже имя его произносить противно. Изображает из себя теневого государственного правителя, мастера политических интриг, а потом просит меня наряжаться в платье пастушки и хлестать его плеткой по голым ягодицам. Представляешь? По этим рыхлым, дряблым ягодицам! До чего же отвратительные у него ягодицы! Скажи, ну разве может великая личность предаваться столь недостойно подобным плотским утехам? Знаешь, у меня за корсажем всегда припрятан острый кинжал, и иногда в такие моменты я едва сдерживаюсь от дикого желания засадить его по самую рукоять в ягодицы кардинала. Останавливает меня лишь трезвый расчет и понимание, что он мне еще нужен.
Граф Рошфор. С виду важный титулованный гусь, да? Носит дорогой камзол, шпагу и шляпу, пальцы его украшены перстнями с алмазами. И это все. Чистой воды приспособленец. Ни мозгов, ни смелости, ни, прости господи, мужского достоинства. Один раз я так сильно напилась, что позволила ему войти в мою спальню. Уж больно одиноко мне было. Знаешь… Иди-иди сюда. Скажу тебе на ушко одну страшную тайну… У него ужасно маленький…
Кэтти испуганно распахивает глаза.
Обе замолкают, а затем хохочут до слез. Миледи вновь наполняет кубки.
— Ха-ха-ха! Представь себе, — продолжает она. — Он больше напоминает огрызок карандаша. О боже… — закатывает глаза. — Это такое разочарование. Изображает из себя невесть что, петух ряженый, но стоит такому снять штаны, и ты понимаешь, насколько он жалок. Боже, как я посмеялась над ним тогда от души, и теперь он меня ненавидит. А что обижаться-то на правду? Он меня точно предаст или отравит. Хотя у кардинала большой, но толку-то… Мертвый, обвисший, старый, пресытившийся хрен. Скольких юных послушниц он испортил, а в наказание ему — вечная мерзлота.
Кэтти хихикает, стыдливо прикрывая рот ладошкой.
— Бэкингем… — продолжает откровенничать Миледи. — Вот уж самый двуличный тип, каких только знала матушка Земля. Всех щеголей перещеголял. Ах, как он рассыпается перед этой тупой австриячкой королевой (королевой Анной — авт.), втирает ей что-то про любовь-морковь, а сам на последнем балу тайком норовил залезть под юбку к молодой фрейлине и затащить ее в альков. Как видит красивую девку, так сразу слюни пускает — точь-в-точь кобель на охоте. Вот она суть мужчин во всей красе! А еще, — понижает голос, — он был фаворитом английского короля, и даже его женой, так что, этот знойный красавчик не гнушается односторонних отношений.
— Как же это — был его женой? — удивляется Кэтти.
— А вот так… — фыркает Миледи, отпивая прямо из горлышка. — Подрастешь — узнаешь.
Продолжает:
— Любила ли я графа? — (графа де Ла Фер — авт.) — Я была слишком молода. Слишком юна и наивна. Верила в благородство кровей и большое рыцарское сердце. Но и этот тоже предал меня, поставив свои дремучие предрассудки превыше любви и здравого смысла. Мне рано пришлось узнать, что такое предательство. Это было расплатой за то, что я покинула того, кто боготворил меня… — смахивает из уголка глаза искреннюю слезу.
Внезапно она вынимает серьги из ушей и вкладывает их в руку ошалевшей Кэтти.
— Возьми…
Та смотрит на нее с обожанием и преданностью собаки.
— О… вы…
— Деньги, деньги! Далось всем это золото… Да, они есть у меня, — вздыхает Миледи, отмечая жадный блеск в глазах служанки. — Ну и что с того? Знаешь, как они мне достаются?
Последняя, не в силах что-либо сказать, мотает головой.
— Женщины завидуют мне черной завистью, думают, жизнь моя сладка, как мед, и безмятежна, как райский сон, злыми языками судачат обо мне. Ни одной подруги нет у меня. Есть только желающие отщипнуть кусочек моей жизни, зная мою силу и проклятую удачу, вьются возле меня в надежде, что и им перепадет. А если не получится, то исподтишка кинуть камень и полить грязью за спиной. Думаешь, я не вижу, как они меня ненавидят?
Да, я люблю жизнь. Люблю ее яркие проявления, роскошную одежду, гротескные балы, внимание знатных мужчин, изысканные блюда, дорогое вино и драгоценности. Это мой грех. Грешок мой. Но сие ниспослано мне в утешение. Скажи, ну разве столько… столько, сколько я, сможет вынести обычная женщина? У многих из них простая, незавидная роль быть женой и матерью. Как знать… Может быть, в душе я завидую им, но не могу отказаться от тех возможностей, что предоставляет мне моя судьба. И ради красивой жизни я соглашаюсь на все эти гнусные, унизительные предложения, шпионю, устраиваю подставы и плету интриги, но знаешь… Они… они все эти… все-все до единого подлецы, продавшие душу сатане, — и те, кто отдает мне распоряжения, и те, что были сгублены мной. Может, это и есть их расплата. Может, само божественное провидение двигает моей рукой, исполняя правосудие? Почему кто-то считает, что у него есть право осуждать такую, как я?
Отчего же мне так не везет в любви? Даже странно, что я не могу найти равного себе. Это должен быть свободный человек большого ума и с очень чистой душой. Но я не святая, нет…
А много ли ты знаешь святых женщин? Куда ни плюнь — одни достопочтенные матроны, благочестиво осуждающие всех и вся, и каждая вторая такая тварь изменяет своему супругу ради денег или похоти, а языки их змеиные, грязные, как начнут ими чесать, так льются потоки яда похлеще того, что лежит в моих перстнях…
Может быть, эта лицемерка Констанция Бонасье — святая? Еще одна двуличница, каких поискать. Замужняя дама, а сама под носом у мужа путается с первым встречным оборванцем. О! Вы только посмотрите, какие у нее кроткие глаза газели и сладкий голосок, но разве ж это не подлость — пользоваться деньгами остолопа лавочника, а самой тайком кувыркаться с молоденькими в супружеской постели? Но ее почему-то все любят, души в ней не чают, ведь она вся такая приторно добренькая. Вот он настоящий порок, возведенный в добродетель. Тошнит! Стоило бы ее отравить, и тогда бы дурачок гасконец достался бы тебе. Скажи, ты бы этого хотела?
— О! Я так люблю его… — прижимая руки к груди, мечтательно произносит Кэтти, но в ту же минуту встряхивается, приходит в себя. — Нет… Что вы такое говорите, госпожа… — пугается она. — Нет-нет, не хорошо это! Не такой ценой… хотя…
Миледи мгновенно улавливает нотки колебания в голосе служанки, глаза той испуганны, и в то же время в глубине их проснулся эгоистичный бесенок, излучающий злорадное торжество — а ведь было бы совсем неплохо, если бы все так замечательно устроилось в ее пользу, а она вроде как не при чем, это все козни злой ведьмы.
— Любовь… — презрительно усмехается коварная искусительница, глядя, как демон и совесть борются на простоватом лице Кэтти. — Что ты знаешь о любви, глупое наивное дитя? Твою девственную грудь еще ни разу не обжигали мужские губы. Но когда ты станешь достаточно искушенной в делах плотских, то поймешь, что это не то, к чему стремится твоя душа. Даже воспетая в стихах… Это не любовь. Это просто страсть и похоть в романтической оправе. Она приходит и уходит. Но именно из-за нее люди убивают друг друга и гибнут сами. Когда проходит страсть, внутри остается ощущение пустоты и одиночества. Этот чертовский голод… Он неутолим. Разве кто-то в этом мире достоин высшего истинного чувства?
А меня они боятся… Потому и ненавидят. И правильно делают. Не дай бог кому из них перейти мне дорогу. Я-то знаю, что кусать нужно первой. Будь они святыми, меня бы не было среди них. А я ненавижу лицемеров и предателей, потому что для меня открыта их гнилая суть. И я прекрасно понимаю, что не мое тело привлекает ко мне всех этих пустеньких, мелких людишек, а дьявольская сила, которой у них нет.
Кэтти в страхе вертит в руках пустой кубок.
— Дьявол и Бог — едины. У меня заключен союз с обоими. Это и есть полнота Сущего. Первый дает мне ум и холодную ярость, а второй — мудрость видеть пороки и слабости других, чтобы использовать их как жало против них.
Всевышний — Бог и Дьявол в одном лице, и только так может проявляться его наивысшая воля.
Только Всевышний может успокоить мою неприкаянную душу. Наполнить ее живительной силой, и тогда мой цветок вырастет, расцветет, и все увидят его восхитительную красоту. О, мой герой и возлюбленный покровитель! Раскрой же мне свои объятия! Я иду к тебе, иду! — в экстазе кричит Миледи, поднимая к потолку тонкие руки. Заколка расстегивается и падает на пол, волосы рассыпаются по плечам роскошной золотой гривой. Кэтти пугается, что хозяйка сошла с ума.
Неожиданный стук в дверь прерывает экзистенциальную речь зимней леди. Ночь на дворе! Ночь? Она откидывает с лица растрепанные волосы и распоряжается:
— Немедленно убери пустую бутыль! И подай мне быстро духи с зельем мадам Трюффо, да не эти, дура, а вон те в зеленой баночке! И сходи, спроси кто там, но сразу не впускай. Я жду важного гостя.
— Пожаловал его сиятельство граф де Вард! — докладывает вернувшаяся Кэтти.
— Ах! — взволнованно восклицает Миледи, бледнея и обмахиваясь рукой. — Мне нехорошо!
Внезапно собирается и меняет выражение лица, превращаясь в истинную мегеру.
— Пошла вон! Вон! — зло шипит она. — Сама открою. До завтра свободна, а утром рано не приходи. Выйдешь через черный ход.
— Как скажете, госпожа, — Кэтти приседает в неуклюжем реверансе и незаметно показывает кончик языка. Выпархивает через заднюю дверь во двор, сжимая в кармане передника подаренные хозяйкой в сентиментальном порыве драгоценности — завтра же она заложит их ювелиру, а на вырученные деньги купит гасконцу шляпу с настоящим страусиным пером, какие положено носить дворянину. Может, тогда он, наконец-то, оценит ее и полюбит? Что за идиотка ее хозяйка? Что-то сегодня слишком сильно накатило на нее. Ведьма ведьмой. Пришлось опять выслушивать ее бред. Но это того стоило!
— Эх… — печально вздыхает леди Винтер. — И ты тоже меня предашь, слабая, глупая деревенская девка... Размечталась — быть дамой высшего света…
Затем, взбивая руками волосы и репетируя ангельскую улыбку, идет к двери.
— Значит, ты все-таки пришел… и сегодня мне вновь удастся забыться. Но, увы, не ты… Не ты — моя последняя любовь…