- Ты вот послушай Федор, что я сейчас тебе расскажу, - мирно, по-стариковски начал дед Макар, с покряхтыванием усаживаясь на ступеньку в сенях нашего дома.
Его, то есть деда Макара голос был трескучий, но какой-то мягкий и беззлобный. Глаза лукаво щурились в сетке морщинистого лица, перемешанной с сеткой солнечного света, пробивающегося через тюль веранды и украшающего пол, вязанный коврик, ступеньки, а теперь и деда Макара. Лукавые глаза старика быстро и словно случайно блеснули в сторону моего укрытия, и спокойный, без резких перепадов голос продолжил, обращаясь к собирающемуся на работу отцу: «Федор, ты слышь чай, чо говорю?». Наш домик был обычных по тем временам, небольших размеров, а уж по нынешним временам – откровенно маленьким, поэтому говорящему в сенях старику не надо было напрягать голос, чтобы быть уверенным, что все в доме его очень хорошо слышат. Уж я-то, точно не пропустил ни одного слова, ни одного кряхтения... И беззлобный голос старика не смягчил тянущего ощущения под ложечкой в предчувствии отцовского ремня. Как сейчас принято говорить: «По результатам встречи».
Да..., деду Макару было, о чем рассказать, и я сейчас говорю не про две войны, через которые он прошел, а про боевые события сегодняшнего солнечного и тихого утра. Мой зад даже припекать начало в предчувствии скорой расправы. Что ж, было за что...
Мой друг, Славка, жил на нашем порядке с угла, через дом от нашего, хотя можно сказать, что «был соседом», потому, что наши огороды, разделенные другим домом со стороны улицы, чудесным образом соседствовали со стороны внутреннего двора. Это не было чем-то неправильным, подобную планировку обеспечил еще один сосед – Сергей Степанович, мужик добрый и неосмотрительно холостой, живший вместе со старой, но боевой матерью, в крохотном домике на два окна. Сергей Степанович уезжая из города и, готовя дом к продаже, последним вечером зашел к нам во двор, крикнул отца на крыльцо «на поговорить» и, не ходя вокруг да около, выложил ему суть дела: «Федор, мы завтра уедем, ты знаешь чо... ты пораньше утром встань, и свой забор подвинь немного... Оставь с нашей стороны место под дорожку, а остальное пригороди. У тебя семья большая, а дворик уж очень смешной... Пригороди... Она (он взглядом указал на свой дом, подразумевая мать) конечно выбежит, кричать будет, ты не слушай ее... как тебе надо делай спокойно, ей дольше восьми все равно ругаться некогда, переорется до восьми, а там и машина придет».
Отец так и поступил и под крики и ругань уезжающей соседки обеспечил нашу немалую семью дополнительным кусочком драгоценной земли. Вот так и досталось нам соседство со Славкой вместе с соседской погребкой. Хороший мужик был Сергей Степанович, дай Бог ему доброй памяти. Хотя, я отвлекся...
Так вот, друг мой Славка, жил по соседству и слыл среди местных бабок и стариков как бы это сказать, не уходя в фольклор?.. ну скажем «творческой натурой». Фантазия у него была и вправду безграничной, и многогранной, причем почти всегда украшала не только его жизнь и пятую точку, но и оставляла яркий след в жизни его близких и соседей. Хотя, в этот раз, все выглядело вполне безобидно и даже примитивно. Речь шла о вводе в эксплуатацию шикарного двуствольного поджига, созданного нашими со Славкой совместными усилиями и этой ночью доделанного, доструганного и дочищенного. Поджиг делали со знанием и с любовью, трубку для ствола заказывали сверленую с толстыми стенками, рукоять вырезали из вишневого костыля. Добротное получилось изделие.
Наличие оружия у послевоенной ребятни не было чем-то необычным и преступным, тем более в городе, куда свозили наследие войны на переплавку, поэтому, не сильно таясь, мы предполагали провести испытания с минимальным отдалением от дома и как можно быстрее. Ночью мы шуметь все-таки не решились, хотя нетерпение подстегивало, и перенесли событие на утро, когда наиболее ранимая часть населения – матери, уводят коров в стадо. Мишенью был выбран Славкин туалет, серым столбиком торчащий среди малины на границе наших огородов. Тактически, туалет был идеальным объектом: на попадание в мелкую цель без пристрелки мы особо не рассчитывали, но как дети послевоенных годов, знали, что в мелкую мишень и в пустоту палить опасно, пустота она ведь не бесконечная – мало ли куда можно попасть. Так что, даже оценивая ситуацию взрослым умом, могу твердо заявить - туалет был «самое то».
Час был назначен, он неизбежно пробил, рука не дрогнула и поджиг нас не подвел... Мы и пальнуть то успели по разу... И как мы Славкиного деда не усмотрели? Когда он успел в туалет просочиться? Партизан старый. Одним словом, визит старика к отцу был как раз по этому поводу, пришел, так сказать, поделиться боевым опытом.
Дед, кликнув отца больше для вступления, чем для ответа, выдержал значительную паузу и начал повествование, перерываясь на кряхтение и хохотки.
- Проспал я сегодня Федор, до мух проспал. А как они меня совсем зазудили, так я и в поход до ветру отправился. Погода то сёдня, а? С утра морит! И вот, слышь Федь? Такое во мне сегодня настроение с утра было, хоть пой… Давеча все дела, какие мне Мариша за неделю повыдавала справил, думал – выходной сегодня будет, я для жены нонче почти святой – не прицепиться… Ну да… а по утру, как положено…, - дед откряхтел правильную паузу и продолжил, - Только я пристроился, да и вроде опять подремывать начал, а тут кааак громыхнет, да по сортиру чо-то кааак даст! Как молотом, Федь. А у меня рядом с ухом только «фъють», ей Богу Федор, как в войну. И щепку из двери вот такую Федь, вырвало, а в дырку лучик на меня светит. Я свои дела-то приостановил и было призадуматься хотел, а тут Федь аще раз, кааак даст! И опять фъють, Федь, чуть не по щеке!
Шум отца на кухне притих и в доме на какой-то миг воцарилась зловещая тишина. Я даже мух не слышал.
- Федь, ты слышишь? Федь, я всю жисть свою в тувалет как-то, в общем бесстрашно ходил... а тут на меня такой страх напал... Я, Федь, слышь да? Я прямо с сиделки, да на корачки, как плюхнулся, Федь, и как в войну по окопу... так я до дому, на четвареньках... Ой стыдоба, Федь... с голым задом... Я дверь то в сортире лбом открывал в энтот раз Федь, заноз нацеплял..., - дед Макар замолчал, кряхтя и сухой рукой перебирая кожу на морщинистом лбу, - Дааа, хе, вот ведь черти, - беззвучно и беззлобно засмеялся он, мотая головой и нащупывая рукой положенную рядом клюку, - и ведь ползти то как неудобно со спущенными штанами.
Дед мягко и шершаво засмеялся. Я наблюдал его, пока спина отца не показалась в проеме и не закрыла от меня старика.
- Вот такой у меня нонче боевой опыт, Федор. Пойду в военкомат, глядишь – орден дадут… Я ж, коль посмотреть, не назад драпал, я вроде как в наступление пошел, - зашелестел и закашлялся тихим смехом старик, - Ладно, пойду я, заболтался, пока у тебя греюсь ордена порасхватают - кряхтя и хмыкая застучал на ступенях старик, - да и тебя на заводе хватятся.
Я не дышал. Кажется, я не шевельнулся до тех пор, пока не щелкнула щеколда калитки за уходящим дедом, а следом за уходящим на завод отцом.
А расправы никакой и не последовало. Отец в своей житейской мудрости и при всей своей суровости хорошо различал мальчишеское озорство по вредным и не вредным категориям. Наверное, понимая, что я все слышал, он счел достаточным наказанием свою молчаливую суровость и моё ожидание самого наказания. Не слова не сказав, он ушел на работу, а у меня день стал бесконечно длинным, и с работы я отца ждал, не показываясь на глаза, но и не убегая из дому. Ждал ремня, честно ждал.
Интересные они были, фронтовики. Мирные. Красивые.
Константин Ганин, август 2017 г.