Deus conservat omnia.**
Надпись на гербе Шереметевых
Прокуренный женский голос с чётким произношением кому-то рассказывал:
– Нет, девочки, выходить замуж надо за умных, и отнюдь не за красивых или богатых. И уж, конечно, по любви!
«Ну-ка, ну-ка!.. Обожаю слушать житейские истории! Порой случайно брошенная и подобранная мной фраза рождает открытие в познании человеческой души или подтверждение собственных мыслей и догадок, а порой – их отрицание. А это всё космос – настолько разнообразна жизнь!» – это заинтересованно навострил уши мой внутренний голос, потирая ладони и приняв охотничью стойку.
Я слегка приоткрыла глаза, чтобы увидеть говорящих. Метрах в пяти, лицом ко мне, сидели две женщины разных возрастов и, буквально раскрыв рты, слушали третью, сидящую ко мне спиной. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, кто тут лидер и кто где живёт. Говорящая была явно жительницей центра Москвы. Они одеваются иначе, чем жители спальных районов, иначе, чем приезжие. Речь её была артистична, уверенна, дружелюбна, с мягким украинским «г», и доходила до слуха идеально. Скорее всего, ей было за пятьдесят. Наверняка она была брюнеткой и весьма эффектной.
Я глянула на часы в зале ожидания и снова погрузилась в полудрёму. До поезда, на который мне удалось купить билет, оставалось полтора часа, и возвращаться домой не было смысла.
А рассказчица продолжала:
– Но это мы понимаем уже на своих ошибках. По молодости нам почему-то нравятся высокие и красивые. А потом оказывается, что в голове у него пивусик и футболюсик, рыбалка или, не приведи господи, охота. А мне это надо? После того как театры, выставки и кафе пройдены, хочется пообщаться с человеком. Ну не о рыбалке же мне с ним говорить?! А тут уже и дети… А там ещё и бабы. И ты себя уговариваешь: «Возможно, я ещё всё исправлю! Ведь чем-то он мне понравился?» А время идёт. Дети растут. Ты наконец-то немного можешь передохнуть от глажки гор белья, их детских болезней, забот о вкусной и здоровой пище для семьи и раскиданных по всему дому игрушек. И вот ты подходишь солнечным утром к зеркалу, видишь себя… и не узнаёшь.
Да, ты смогла привить детям хорошие манеры, и они неплохо учатся. Ты их таскала по Москве и красивейшим местам мира, дав возможность приобщиться к культуре. Ты пыталась представить им папу только с лучшей стороны. А что стало с тобой? «Бедная Натали! – говоришь ты себе. – А, вообще-то, тебя любили? Или ты была удобна и незаменима, как тёплый домашний халат или тапочки?»
– И что? – разом спросили её визави.
– А ничего вроде бы. Но я разозлилась!.. И пошла к модному стилисту – делать из себя человека. Во времена моей молодости, а жили мы в дачном районе Москвы, в Новогиреево, искусство кройки и шитья очень повлияло на мою жизнь когда-то, – ответила та.
И тут я встрепенулась. Её имя, манера говорить, Новогиреево – всё сошлось! Я её вспомнила – девочку с нашей улицы.
«По переулкам бродит лето, солнце льётся прямо с крыш…» – доносилась из окон зажигательная мелодия, всем знакомой песни о королеве красоты.
Начинался май, оттаяла и очистилась дорога от станции к дому, по которой мы все ходили, ведь ездили в те далёкие времена очень редко – в нашем-то дачном районе тем более. Да и асфальт на нашей улице появился недавно. Зато вдоль дороги тянулись лёгкие заборчики, за которыми были роскошные сады с цветущими уже вишнями и сливами, с набухшими почками яблонь и груш, с великолепными образцами деревянного зодчества.
Оба наших дома, не относящихся к частному сектору, были о двух этажах, имели обширный двор, обрамлённый по периметру сплошным рядом сараев. В этом-то дворе и собирались все киндеры окрестностей, да и не только детвора.
Весь летний сезон белые целлулоидные шарики с утра до ночи цокали по теннисному столу, где всегда были желающие поиграть. Из обширной беседки с громадным столом по вечерам и выходным доносились возгласы доминошников – любителей «забить козла», либо более спокойные, но совсем уж непонятные картёжные термины. Тут же, рядом, малышня копалась в песочнице, а на скамейках кто-нибудь непременно терзал гитару либо латал старенький велосипед. Были и шахматные интеллектуалы. В общем, вся жизнь проходила в этом дворе и на виду у всех. Тут все друг друга знали, если не по имени, то в лицо уж точно.
Из любопытных людей на нашей улице проживал один физик, про которого шёпотом говорили, что он сумасшедший. Но мне он очень нравился, и при встрече всегда улыбался и даже иногда подмигивал. Потом был один действительно чокнутый, эксгибиционист, ходивший до самой зимы в светлом плаще иностранного пошива. Иногда кто-нибудь из мужчин отчаянно колотил его, но он не менялся. Ещё был дядя Ваня – милиционер, которого мы слегка побаивались. Но это, скорее, оттого, что нас им пугали. Однажды он выгреб нас с чердака за то, что мальчики собрали там радиопередатчик на громадных ГУ-лампах, и все, кто про это знал, собрались поглазеть, как он работает. А как же иначе – в школе началась физика.
В общем, обычная жизнь обычных детей, из которых многих с июня и до сентября развозили по пионерским лагерям и бабушкам, а дедушки тогда мало у кого были.
Когда мы доросли до уроков домоводства в школе, то многих девочек увлекло занятие кройкой и шитьём. Красивой одежды в магазинах почти не было, да и средств на это не хватало. Заброшены были мячи, прыгалки и классики. На смену пришли выкройки, нитки, иголки и швейные машинки. Родители даже обрадовались сначала, что теперь не будут так часто протираться сандалии. Но они рано радовались, ибо на пошив своих шедевров мы утаскивали всё, что плохо лежит или слегка забыто. Порой это был мамин костюм, бережно припрятанный до лучших времён, шторы с окна или отрез ситца, купленный на какие-то другие цели. Следует добавить, что на модные в те времена кружевные отделки и нижние юбки были пущены кружева ручной работы, подзоры с шитьём и ришелье из бабушкиных сундуков, что почему-то тоже не радовало старших.
Подобно Эллочке-людоедке, собравшись у кого-нибудь дома, мы рассматривали доставшийся по случаю и зачитанный до дыр заграничный журнал. Потом рисовали и моделировали одежду, закусив губу, прищуриваясь и мысленно примеряя это на себя. Обмерять и раскраивать чаще всего доверяли мне. Когда наряды были раскроены на всю компанию, садились за две швейные машинки: одну – зингеровскую, другую – подольскую. Это уже происходило у нас дома. Заняты были все: одни смётывали, другие строчили на машинках, третьи отутюживали, а ещё надо было вручную красиво обметать петельным швом внутренние срезы. Делали всё весело и быстро, пока родители были на работе.
Ведь дорога оттаяла, на улице тепло, двор к маю прибран и в выходной предстоит дефиле. О школьных домашних заданиях в это горячее время, естественно, никто и не вспоминал. А ещё нужно накрахмалить нижние юбки и выпросить себе туфли-лодочки да не забыть о причёске. Хотя и так ясно, что это будет конский хвост с длинной чёлкой, либо начёс в стиле «Бабетта». И только одна девочка, та самая Наташа, была со своей прекрасной косой.
И вот он – долгожданный выходной. Наряд уже примерен, обласкан, отглажен и дожидается счастливого момента. Мы уже получили своё от родителей, уже об этом забыли, и с утра – перед зеркалом. В полдень все должны будут выйти из своих подъездов, непринуждённо обменяться приветствиями и вроде бы как ни в чём не бывало пройтись по двору, повертеться у теннисного стола, постоять у лавочек с гитаристами… Ну и дальше – как пойдёт.
Какой чудный майский солнечный день! Горьковато пахнет молодой тополиной листвой, на дворе пляшут солнечные пятна, и от всего этого кружится голова. Ветерок треплет свежевыстиранную чёлку, слегка раздувает подол платья в мягкую складку, красиво демонстрируя кружева нижней юбки; тонкая талия перехвачена широким поясом на корсаже, воротник-волан по горловине взлетает на ветру, щекоча шею. Платье сидит безупречно на тринадцатилетней фигурке, не испорченной бременем житейских забот и усиленным питанием. А мир… Он просто прекрасен!
В окна смотрят соседи и мама, которая давно уже простила мне тот креп-жоржетовый отрез – тёмно-синий в крохотную цветную звёздочку, нанесённую на ткань краской. Отрез этот был получен бабушкой по ленд-лизу в качестве гуманитарной помощи и ждал своего часа. Он ждал меня.
Дворовые мальчишки стоят по обе стороны нашего модного прохода и аплодируют, громко высказываясь о нас и наших нарядах. А мы, все пятеро, с наигранной лёгкостью вышагиваем по прямой, слегка покачивая плечиками вперёд-назад, и улыбаемся, и счастье распирает наши души! У ворот встречаемся с красивой Наташей в поплиновом платье-футляре на молнии и модных чёрных очках. Она жила в конце нашей улицы.
И вот уже всей гурьбой – с мальчишками, гитарами, велосипедами – мы направляемся в наше Кусково, где наверняка кто-нибудь из отдыхающих уже откроет купальный сезон на пруду… А мама одного из мальчиков пропустит нас тайком и бесплатно во дворец, чтобы посмотреть старинные платья и красивые росписи на потолках, великолепные интерьеры и зеркала в позолоченных рамах. Там мы обычно ведём себя очень тихо и разговариваем шёпотом, ибо во дворце, мы это знаем точно, живут духи его хозяев.
По дороге нас разглядывают прохожие, весело обсуждая столь яркую и шумную компанию. Некоторые спрашивают, где мы купили такие красивые наряды, а мы, скрывая свой восторг, спокойно отвечаем: «Да сами сшили…»
А вот уже и милое сердцу Кусково, где на гербе Шереметевых красуется: Deus conservat omnia, что в переводе с латыни означает: «Бог сохраняет всё!»
И слава Богу! Потому что так ценны для меня оказались эти воспоминания из школьной поры, эти ощущения окружающей среды, которые шли со мной через всю жизнь, чтобы отозваться чувством Родины много лет спустя.
Голос Натали вырвал меня из мира грёз. Её слушательницы о чём-то спрашивали, но я не расслышала. А она продолжала свой исповедальный рассказ:
– С моим одноклассником, Алёшей, мы встретились случайно. И было это три года назад. К тому времени он ушёл от своей семьи, потому что жизнь однажды показалась ему не просто невыносимой, но и бессмысленной. Он не стал оформлять развод, не стал никого упрекать. Просто объявил, что хочет побыть собой, и уехал на давно заброшенную их дачу.
За лето поставил там печку и утеплил пол, запасся дровами, книгами, перетащил туда свою одежду. Семья даже не сделала попыток вернуть его. И это было Алёше кстати. Он ушёл с головой в свои мудрые книги по физике, астрономии и философии. Ему наконец-то никто не препятствовал в этом, никто не обременял своими бесконечными меркантильными интересами, никто ничего не требовал. Поздней осенью на дачной станции к нему приблудился брошенный пёс, которого он назвал Вольфом. В том дачном посёлке круглогодично проживало несколько семей. Так что при желании поговорить с кем было. Но он настолько устал, что общества Вольфа ему вполне хватало.
Когда мы встретились в дачной электричке, он сначала очень неохотно шёл на контакт. Видимо, мир материальный стал для него просто невыносим. Но за час совместной поездки мы понемногу разговорились. Вернее, это я рассказывала о себе, а он всё больше молчал. Когда мне нужно было выходить, попросил оставить телефон или адрес, по которому можно связаться. Почти через год, в августе, он позвонил, сказав, что его дача находится почти рядом и, если у меня будет желание и время, он будет рад моему приезду. Немного принарядившись, я отправилась в путь. Дачный посёлок нашла довольно быстро.
Алёша за этот год изменился очень. Он стал сух и подтянут, глаза его сделались большими и печальными, лицо избороздила сеть морщин. Он не был больше человеком, уставшим ото всех и вся. Он стал каким-то другим, словно с другой планеты. А как он говорил! Я слушала и думала о том, что этот человек мог бы стать великим учёным, философом, проповедником. Его знания о нашем мире были просто необъятны, но они касались не нашего, витального и материального, – они были о другом. «Как твоя семья могла не заметить в тебе великого мыслителя?» – спросила я тогда. «Мы сами позволяем. Чаще из снисхождения… а домочадцы принимают это за слабость. Обычный человек привык чувствовать силу над собой, а “тем, кто беден и болен, даже заяц недоволен”, – со вздохом иронично процитировал он. – В России исстари так: либо хамят, либо пресмыкаются. Из этого порочного круга трудно выйти. Надо сделать отчаянный прыжок и постараться забыть о нём напрочь. В моём случае только так можно было прийти к себе – настоящему».
– К вечеру Алёша нажарил картошки с луком и белыми грибами, – продолжала Наташа, – таково было его угощение. Кроме того, на столе стояла ротанговая корзиночка с дачными яблоками и крынка с букетом ромашек. Это был поздний обед в саду. Я куталась в предложенный клетчатый плед, пила великолепный чай с мёдом, заваренный какими-то травами. От деликатесов, привезённых мной, он вежливо отказался.
Потом мы вспоминали своё детство на московской окраине, и Алёша исполнил под гитару несколько песен Булата Окуджавы – тех, что мы пели когда-то. «Сулит мне новые удачи искусство кройки и шитья…» – на этом я расплакалась, вспомнив майское дефиле с нарядами «самострок», после которого началась наша школьная дружба. Когда взошла луна, я впервые в жизни смотрела на неё в телескоп, установленный в мансарде. В доме было аскетично, но чисто, опрятно и тепло. Приятно пахло горящими в печи дровами и душицей.
Вольф наблюдал за нами, держась на расстоянии и не позволяя погладить себя. Кроме дивана, платяного шкафа и широченной скамьи у окна, из мебели был только письменный стол. Но стол уникальный: огромный, дубовый и резной – старинной работы. На нём была настольная лампа от Тиффани с разбитым витражным абажуром и стопки книг, от которых дух захватывало. А ещё множество исписанных беглым ровным почерком листов бумаги, – на этом Наташа достала платок и высморкалась. Судя по голосу, слёзы были на подходе.
– Так вы остались вместе? – спросила одна из слушательниц.
– Нет, мы даже не поцеловались ни разу. Но мы долго рассказывали друг другу о себе и пройденном пути. После полуночи я уютно устроилась на диване и, глядя на огонь в печи, впервые за взрослую жизнь уснула крепким детским сном. Алёша в это время работал в мансарде. Ему нужно было что-то там увидеть в телескоп.
Утром я проснулась от запаха свежеиспечённого хлеба, доставаемого им из хлебопечки на веранде. Позавтракав вкуснейшим хлебом с творогом и чаем, мы стали собираться. Мне показалось, что ему хочется уже побыть наедине с собой, хочется окунуться в свои книги и записи – это уже совсем другая жизнь, которую я восприняла с большим уважением.
Алёша проводил меня до станции, поцеловал на прощанье руку и сказал: «Спасибо за то, что помнишь нашу юность». С этими воспоминаниями я прожила почти два года.
А вчера получила письмо от одного из его дачных соседей, где он сообщал о том, что Алексея Петровича Воронина похоронили на деревенском кладбище, рядом с дачным посёлком, и что для меня он оставил пакет с рукописями и свои книги, – тут Наташа заплакала и её слушательницы тоже. – И вот теперь я еду проститься с тем, с кем могла бы прожить счастливо всю нашу жизнь. Но история не терпит сослагательного наклонения.
«А Бог хранит всё! – подумала я. – И способов для этого у него предостаточно».
** Бог сохраняет всё (лат.).
Москва, 2018
Усадьба Шереметевых - Кусково. Фото из интернета