Мне часто приходится сталкиваться с трудностями следующего рода. Если фантазирую, а не описываю реальные события, создавая текст из головы, то строчу безостановочно, прерываясь лишь за тем, чтобы поставить редкую запятую – изложение не встречает сложностей. Но стоит начать описывать какие-либо реальные события и взаимоотношения реальных людей, например, в “Сценах” – то трудности становятся неизмеримыми. Всё так перевито, так переплетено, что два совершенно разных события, происшедших с разрывом в десятки лет, оказываются связанными между собой и тысячью других теснейшим образом и краткое воспоминание о небольшом эпизоде превращается в бесконечную повесть.
Так и теперешняя моя незаконченная история начинается майским вечером в середине пятидесятых годов, когда старшеклассник, живший неподалёку, продал мне три почтовых марки. Я хорошо помню свет от уличного фонаря на пустых станицах альбома – парнишка подрос и нуждался в деньгах, так как девушки во все времена нашей жизни требуют расходов. И приходится идти на невероятные и невознаграждаемые жертвы.
Итак, три марки: первая, мадагаскарская, стоимостью в один сантим, горизонтальная и некрасивая, изображала пастуха в шляпе и какое-то домашнее животное, вторая тоже мадагаскарская и тоже в один сантим, но уже вертикальная, представляла некий сюжет: африканцы несут на носилках белого. Третья, сенегальская, в три сантима, – мост через реку с выпуклым и тонким рисунком. Мне было известно, что Сенегал и Мадагаскар являются французскими колониями.
Покупкой отец остался недоволен – за каждую по рублю, получалось три рубля, что считалось большими деньгами; он не ожидал такой неудачной сделки.
Но эти марочки изменили нашу жизнь – украсили годы, положили начало дружбе с отцом и времени многолетних безумных (по мнению знакомых, но незначительных по-нашему) трат на почтовые марки.
Недели через две я с соседским мальчуганом пошёл в общество филателистов и пополнил коллекцию французских колоний: Гваделупа (Guadeloupe), один сантим, изображалось там нечто вроде мельницы – шестерёночные колёса и большие жернова, возле которых работники; Мартиника (Martinique), один сантим, гладкая и блестящая марочка изображала поселок под пальмами; Дагомея (Dahomey), и тоже в сантим, – негр лазает по пальме. Было истрачено два рубля десять копеек, по семьдесят копеек за марку. Дома я написал русскими буквами названия колоний и отыскал их на карте. Гваделупа и Мартиника оказались островами в Карибском море, Мадагаскар (Madagascar) – остров в Индийском океане, а Дагомея и Сенегал (S;n;gal) находились в Африке и лежали на берегах Атлантики.
Время пошло. В обществе я узнал о существовании различных каталогов, где перечислялись почтовые марки. Каталоги были хронологические и на иностранных языках: обстоятельный, даже педантичный Lipsia на немецком с подробными текстами, краткий и быстрый Ivert et Tellier на французском, о котором пожилые филателисты довоенной формации отзывались пренебрежительно, считая Ивер предназначенным для торговцев марками, а не для серьёзных людей. Сами собой запоминались названия заморских стран, собирательное название которых звучало по-немецки как ;bersee, а по-французски – Outremer. Эти словечки с удовольствием и раскатисто произносили старички-коллекционеры. Они же, заслуженные филателисты, колониальные выпуски с разнообразными сюжетами высокомерно называли “картинками” и публично утверждали, что настоящие филателисты “картинки” не собирают, достойными коллекционирования являются лишь классические сюжеты: изображение царствующей особы, герб государства, официальный символ страны, и, наконец, обозначение номинала, чего и придерживались консервативные европейские почты. Отец, улыбаясь, говорил, что дома у каждого настоящего собирателя почтовых марок хранится парочка альбомов с “картинками” и эти альбомы пользуются особой любовью владельца. Я помню, как однажды на собрании общества один пожилой товарищ, член КПСС, выражал негодование по поводу того, что некоторые советские филателисты, должные быть патриотами Советской Родины, тем не менее покупают “сенегальских девушек”. Понятие “сенегальские девушки” уже забыто, но в середине двадцатого века было весьма содержательным: перед второй мировой войной французская колония Сенегал выпустила с десяток марок, на которых изображалась обнажённая до пояса симпатичная молодая негритянка – по тем временам исключительно смелый сюжет. Разумеется, после такого выступления в нашем обществе возник спрос на сенегальских девушек, и они вдруг появились, и, естественно, у этого самого принципиального господина, профессора консерватории и крупного торговца марками, и я сам втридорога (по три рубля) купил двух чернокожих красоток. “У вас будет прекрасная коллекция французских колоний, молодой человек. Вы далеко пойдёте”, – уважительно приговаривал партиец, пряча деньги в пузатый кошелёк. Урок из этого события я извлёк много позже.
Читал я и географический атлас, изучая очертания континентов, границ государств. Сущность государств в моей голове чётко связывались с сюжетами почтовых марок: красивые марки – хорошая страна, некрасивые марки – и страна неинтересная. Не зная по младости лет иностранных языков я произносил названия колоний, читая каждую букву по-русски.
Afrique Equatoriale Fran;aise, Afrique Occidentale Fran;aise, Togo, Dahomey, Senegal, Guin;e, Cameroun, Congo Fran;aise, Territoire du Tchad, C;te d’Ivoire, Saint-Pierre-et-Miquelon, Nouvelle Caledonie… – оказалось, что по-французски звучит красиво, и я улыбался, вспоминая свою наивность. Скажу, все эти названия ассоциируются у меня не конкретными географическими территориями, где живут экзотические племена, не с раскрашенными клочками бумажек, как выражался один наш практичный родственник, а с целыми пластами моей жизни. В детстве мне этих цветных клочков хотелось много – всех перечисленных в первом томе Ивера, описывавшем марки Франции и её колоний, где далёкие берега представали в виде картинок, порой изысканных и изящных, порой простых и даже грубоватых, но лаконичных и запоминающихся.
Примерно тогда же в книготорге появились большие богато иллюстрированные книги чехословацких авторов Мирослава Зикмунда и Иржи Ганзелки, на автомобиле объехавших земной шар и описавших свои путешествия. В центральном книжном магазине на углу улиц Карла Маркса и Кирова книги эти продавались в том же отделе, что и марки, и я упрашивал отца потешить своё дитя, но он отказывался. Поэтому я бегал к нашему родственнику Борису Сергеевичу, беззаветному книголюбу, не замедлившему завести внушительные новинки на своих полках. Книги содержали множество фотографий, но не чёрно-белых, как обычно, а коричнево-белых. Особенно мне нравились три тома об Африке, называвшихся: “Африка грёз и действительности”.
Я был ребёнок и не понимал, как не понимаю до сих пор, что между грёзами и действительностью лежит пропасть. У меня действительность и грёзы смешивались в одно целое и составляли жизнь.
Альбом заполнялся медленно, очень медленно.
В конце тех же самых пятидесятых годов в мире происходили значительные изменения. Злорадная советская печать с удовольствием писала о распаде колониальных империй и обретении независимости бывших колоний, как бы не понимая, что это ожидает и Советский Союз. Жизнь огромной страны в то время была пропитана политикой, в газетах вещали о происках Запада (как мы понимаем сейчас в начале двадцать первого столетия – небезосновательно), и даже беззаботные подростки вроде меня знали о крушении империй, об империалисте генерале де Голле, спасавшем колониализм, хотя на самом деле прагматичный генерал инициировал процесс избавления метрополии от многочисленных заморских территорий, высасывающих соки из Франции. Впрочем, лично для меня, маленького собирателя почтовых марок французских колоний, это означало, что новых марок колоний больше выпускаться не будет. А они были такими замечательными! И как много интересного содержали они! Но мир полон чудес – бывшие французские колонии каким-то образом не избавились от метрополии (что тут же назвали неоколониализмом) и принялись выпускать почтовые марки ещё лучше и красивее. Марки по-прежнему рисовали французы.
Как-то само получилось, что почтовые марки стали для меня источником так необходимых эмоций, наполняя жизнь ощущением яркости существования и постоянного открытия. Работа моя была связана с частыми командировками, как правило, в крупные города, и там обязательно находилось место, где горячились филателисты, единомышленники и товарищи по увлечению. Завязывались связи, продолжавшиеся помногу лет, постепенно формальные отношения перерастали в дружеские, и собственно марки во взаимоотношениях уходили на второй план.
Денег я не жалел, но случалось, что попадались хорошие вещи, а я…
А я плоховал.
Сорок лет прошло, а я до сих пор не могу понять и простить себя: семьдесят шестой год, октябрь, вечер, снег, город Москва, улица Волгина, филателистический магазин, тепло, на витрине лежит серия « Centenaire de la conqu;te de l’Alg;rie » (“Сто лет завоевания Алжира”) 1930 год, полная – все тринадцать штук, чистая, без наклеек, состояние идеальное, цена триста франков по “Иверу”, хозяин продаёт по тридцать копеек за франк, то есть за девяносто рублей. Означенная сумма по тем временам составляла значительную сумму, но в тот день в кармане хрустела месячная зарплата в сто шестьдесят рублей. В общежитии за семьдесят рублей можно безбедно жить до следующей получки.
И я пожмотился! Несчастный! Говорят, что скупой платит дважды. Да не так это! Сейчас я и десятижды заплачу! Но нет этого Алжира! Нету! Никогда я его больше не встречал. А страницу каталога с этими марками никогда не открываю.
Или вот: французская Андорра, первый выпуск, надпечатки, просят сто пятьдесят рублей. Редкость. Серия в хорошем состоянии, но без первой, самой дешевой марки. Как вы думаете, что я делаю? До сих пор локти кусаю. Серия резко вздорожала, а первая марочка в полсантима стоит баснословных денег.
А с другой стороны, мне, как и любому марочнику, временами снился трагический сон: держишь в руках срочно продающийся альбом с теми марками, о которых мечтаешь всю жизнь, и денег нет! Нет!! И негде взять… Что делать!!!? Ведь больше не встретится! Пример с Алжиром тому подтверждение. Просыпаешься в поту…
Альбомы тем временем множились. Я воспитывался филателистами старой формации, строгими и педантичными любителями классических сюжетов, но, тем не менее, сердце моё присохло к “картинкам”. В мрачную погоду раскрытые кляссеры озаряли комнату яркими красками экваториальных стран, наполняли неуловимым ароматом чужой радостной жизни – и забывались неприятности на работе и сердечные огорчения… Я мог бесконечно долго рассматривать марки, изучая надписи, сюжеты, манеру письма художника. Каждый художник имел свой стиль, особенно запоминался Decaris грубым и выразительным штрихом. Decaris был знаменитостью, он нарисовал множество картинок, например, гвинейский пейзаж: странные деревья на переднем плане, а вдали водопад.
Для того чтобы иметь деньги на покупку новых марок, мне приходилось продавать то, что называется дублетами. Хорошим торговцем я не стал, во-первых, в силу своего простодушия, во-вторых, в силу любви к маркам, и, в-третьих, потому, что, как говаривал старший товарищ Геннадий Соломонович: “У вас слишком интеллигентный товар, молодой человек”. Поэтому я с завистью наблюдал за удачливыми и находчивыми продавцами. Одним из таких людей был Михаил Львович Старгородский, худой, строгий и симпатичный еврей. Выйдя на пенсию, он с утра до вечера сидел на лавочке возле магазина “Филателия” и предлагал прохожим марки. В то время (конец семидесятых – начало восьмидесятых годов) в моде были мотивное коллекционирование и особенной популярностью пользовались марки с репродукциями живописных полотен. Картин в мире бесчисленное множество, самых разных, и это обстоятельство нашло отражение на почтовых марках, поэтому собирать просто “живопись” было невозможно. И вот большинство филателистов, склонных к особому изяществу, ограничилось в рамках данной тематики самой простой и понятной темой, а именно обнажённой (но только женской!) натурой. Спрос моментально учуяли почтовые ведомства великих марочных держав, как-то Парагвай, Дубай, Шарджа и пр., завалив земной шар бесконечными сериями репродукций картин Рубенса, Веласкеса и других мастеров кисти, а заодно и всякой знаменитой посредственности. Каждая серия сопровождалась блоком.
Как и у всех мелких дилеров (это слово уже использовалось в русском языке, но прав гражданства ещё не имело) альбомы Михаила Львовича были полны подобным хламом – товар улётный, хотя требовал времени и определённого искусства при акте продажи. Пенсия у Михаила Львовича была небольшой – прежде он занимал незначительную должность, а, торгуя марками на улице, он что-то зарабатывал и приработок был для него достаточно важен. Однажды я увидел у него марку авиапочты Французского Сомали, точнее, Французского берега Сомали (C;te Fran;aise des Somalis), Poste A;rienne № 25, пятьдесят шестого года номиналом в 500 франков. Хозяин попросил за неё восемнадцать рублей; торговаться я не стал и в обмен насыпал ему полную жменю марок с голыми красавицами, которые у меня абсолютно не шли. Совершив сделку, я остался рядом с ним на лавочке. День был пригожий, я покуривал, счастливо размышлял об удачном обмене и поглядывал на операции Старгородского. Через час мне стало понятно, насколько бездарен и убог я сам и каков мастер своего дела, каков виртуоз этот старик. Он был ласков и обходителен, но мог и прикрикнуть. Ни один человек, заглянувший в его альбомы, не уходил без покупки. Ни взрослый солидный дядька с адекватным портмоне, ни молоденькие смешливые девчонки, ни мамаша с дитём – каждому находился нужный довод, каждый оставлял-таки червонец, а то и больше. Особенно удачно Михаил Львович работал с молодыми прыщавыми людьми. Юноши с трепетом рассматривали марки, где в самых разнообразных позах располагались голые дамочки: обнажённые Венеры, нимфы, девы, просто толстухи, писанные великими знатоками женской натуры. Я помню, была неплохая серия во главе с блоком, на котором изображалась репродукция картины Джорджоне “Спящая Венера”. А вы помните? Нет? Написана около 1510 года. В Дрездене находится. Опять нет? Размер 108 ; 175 см. По диагонали это будет 247,5 см, как у хорошего телевизора. Понял, да? Что? Нет? Ну, ладно: лежит на траве раздетая бесстыдница, прикрыв рукой срамное место. Юноша спрашивал: “Сколько стоит эта серия?” И Михаил Львович важно отвечал: “Эта серия стоит пять рублей. Но если ты дашь шесть – она руку уберёт”. Прельщённый заманчивым обещанием паренёк выкладывал шесть рублей и, дрожа, прятал покупку. Уж не знаю, как бедняга разочаровывался долгими вечерами.
Как бы там ни было, впоследствии Михаил Львович признавался, что на моих марках заработал более тридцати рублей и сокрушался, что пока не получается предложить такой выгодный обмен ещё разик.
Ох, как много всего было!
Как-то, знаете, пробежала жизнь в безмятежных хлопотах, незаметно исчезла утомившая всех власть и рухнула страна, распалась на куски. Изменился житейский мир, изменился и мир марок. Удовольствия отошли на последнее место. В тяжёлые времена марки неходовой товар; жить стало не на что и рассып;лись знаменитые коллекции, разлетались за кусок хлеба. Работы стало мало, денег тоже; стало мало и марок, поблек, а затем и вовсе исчез марочный мир. Люди уехали, умерли, остались единицы, в основном товарищи того типа, о котором знакомый толстяк-марочник, не доживший до крушения филателистического мира, отзывался высокомерно – мелочь пузатая. И у меня времени пошли тяжёлые, каковые и должны быть у мелочи пузатой; я почти не встречал бывших коллег по увлечению, метавшихся теперь, как я, в поисках заработка.
Жизнь шла, народ крутился, привыкая жить по-новому.
– Слушай, Кудрат, напиши-ка своё резюме на бумажке и в электронном виде. Отдай мне, – сказал как-то знакомый господин по имени Ю.Р., с которым мы в одной конторе выцарапывали крохи на существование.
Написал, отдал. Прошёл год. Открываю однажды электронную почту, смотрю – новое письмо. Отправитель незнаком. Почитал. Позвонил Ю.Р. “О, – сказал он, – не зря резюме писали, не зря я старался. Работа тебе. Первая зарплата моя”. “Хорошо”, – пообещал я, абсолютно не веря.
Писал знакомый Ю.Р., приглашая на преподавательскую работу, – куда? Разумеется, в Африку, в страну, где Ю.Р. проработал несколько лет, сохранив связи. Трудоустройство шло через Москву. По странному совпадению с детскими мечтами приглашение шло из страны, которая когда-то была французской колонией, и, получив независимость, предпочла выбрать не капиталистический (как сейчас выясняется мудрецами философии – магистральный), а социалистический (т.е., тупиковый, как писал бы возможный философ, специализирующийся на теории капитализма) путь развития с ориентацией на Советский Союз, и в которой на протяжении десятилетий работали преподаватели из СССР. Странна была политика СССР в третьем мире: на интеллигентские работы в эти страны посылались в основном представители так называемых “национальных меньшинств” (включённых в цивилизацию большевиками и живших на “дотации”1 целыми республиками), видимо, с целью продемонстрировать, что социализм предоставляет неразвитым племенам все возможности для “национального развития” в соответствии с гениальными теоретическими скачками кровожадного вождя мирового пролетариата.
Одним словом, я подготовил документы, отсканировал, отредактировал, отправил. Молчок.
Пока Москва молчала, я читал книжки. А книги, скажу вам, вторая моя слабость. Чтение начал, как водится, с Брокгауза и Ефрона. И сразу знакомый мир предстал в совершенно новом обличье. Цитирую: “Гвинея – береговая страна в зап. Африке, от мыса Верга или Тагрин (100 с.ш.) до мыса Негро (160 ю.ш.), распадается на Верхнюю, или северную, Нижнюю, или южную Гвинею, границей между которыми служит экватор… Верхняя Г. есть северный берег Гвин. залива, образующего ещё заливы Бенинский и Биафрский. Главнейшие негритянские государства: королевства Дагомея и Бенин, республика Ашанти и Либерия, страна Иоруба и Игбо… Прежде Г. была одним из центров торговли неграми. Отдельные части береговой полосы носят названия: Сиерра-Леоне, Перцовый берег, берег Слоновой кости, Золотой берег, Невольничий берег (до Рио Лагос), Бенинский (с дельтой Нигера), Калабарский берег, Биафрский и Габунский (до мыса Лопес)… Нижняя Г. распадается на Лоанго, Конго, Анголу и Бенгуэлу…” [Энциклопедический словарь. Томъ VIII, 1898 г., стр. 203. Издатели: Ф.А. Броугаузъ (Лейпцигъ), И.А. Ефрон (С.-Петербургъ)]. Ещё момент [там же: Томъ XII, 1894 г., стр. 246]: “Гинея (guinea) – монета, в 1663 г. при Карле II впервые вычеканена из гвинейского золота, до 1816 г. содержала 21 шиллинг (shilling), с 1816 г. – стала называться соверен (sovereign), в котором содержалось 20 шиллингов”.
У британских джентльменов самый кайф был рассчитываться гинеями.
Здесь, в цитатах, за каждым словом открывается безбрежный простор истории, географии, флоры, фауны, всего непостижимого мира природы и человечества… Можно писать бесконечное множество томов научного характера, а можно – романы…
Отсюда шёл поток рабов в Америку…
Кроме чернокожих рабов, Гвинея подарила миру a guinea squash (гвинейская тыква, т.е. баклажан. Кстати: в Советском Союзе обучалось множество негров, одной из кличек которых и была “баклажан”), a guinea worn (подкожный червь, ришта), a guinea-fowl (цесарка), a guinea pig (морская свинка; вообще имеет несколько значений, одно из них весьма обидное), явно из этого же ряда – сорт пива guinness и много чего ещё.
Благословенный край!
Как выражается один современный автор: “Ожерелье французских колоний над Гвинейским заливом – это, скажу я вам, песня! Мне бы такие колонии!”
Ах, какие там берега! Невольничий, Перцовый, Золотой, Cлоновой кости…
Слово “Guinea” происходит от слова, которое на языке берберов означает “чернокожее население” и ставшее синонимом страны негров. Генеральное название огромной территории в наше время отголоском звучит в названиях трёх небольших стран: Гвинейская республика (прежняя французская колония в составе Французской Западной Африки со столицей Конакри), Республика Гвинея-Бисау (была португальской колонией, расположенной на крайнем западе Африканского континента), Республика Экваториальная Гвинея (состоит из некогда испанских владений: Рио-Муни на континенте и острова Фернандо-По или Биоко, на котором располагался один из основных центров торговли рабами. Теперь на острове находится главный город республики Малабо).
Точного числа проданных в неволю африканцев не знает никто; говорят о восьмидесяти-ста миллионах (население современной Великобритании – шестьдесят миллионов).
Конечно, в нашу эпоху, эпоху масштабных убийств, число это не очень пугает.
Зайдя однажды в букинистический магазин я увидел книжку: Баранов П.А. “В тропической Африке (Записки ботаника)”, Москва: Издательство Академии наук СССР, 1956. – 276 стр. Добротно издана. Написана прекрасным слогом и со знанием ботанического дела. И с такой любовью, будто автор провёл в этой самой тропической Африке не три недели, а всю жизнь. Автор побывал в Гвинее-Конакри (так по-простецки называют Республику Гвинею), во французском Судане и т.д.
Чтобы жизнь не казалась скучной, я записался на курсы французского языка. Занятия были три раза в неделю по четыре часа, плюс училка задавала пропасть домашних заданий – упражнения, грамматические правила, неправильные глаголы, чтение, зубрёжка диалогов наизусть, пересказ. Заниматься приходилось до поздней ночи, дома и на работе на столе всегда лежал открытый учебник. В группе я был самым взрослым, девчонки-студентки хихикали. Сотрудники переглядывались. Никто из них не знал, что Катон-старший в восемьдесят лет взялся изучать греческий язык (который в ту пору был древнегреческим), а на насмешки отвечал: “Лучше быть старым учеником, чем старым невеждой”. Вслед за Катоном отвечал так и я, но злые языки обычно приделаны к слабой голове. Первые месяцы успехов у меня не было никаких, не в пример девчонкам; материал смешался, перепутался, а преподавательница выговаривала: “Как всё у вас ужасно. Забудьте свой английский”. Разумеется, я огорчался, но усердие вознаграждается: вскоре меня стало удивлять, как смешно англичане коверкают французские слова.
Прошёл ещё год. Случайно встретившись на улице, Ю.Р. расспрашивал о приглашении и вскользь сказал: негры говорят, что немцев им не надо.
Что и следовало ожидать. Страстный еврейский призыв “Дяденька, убей немца!” работал спустя много лет после войны. Фамилия, как клеймо, всегда даёт о себе знать. И негритосы, наученные лягушатниками-французами, воспользовались моментом и закатили бошу пощечину.
Доброжелательному читателю может показаться, что Кудрат Маликович слишком много рассуждает о своей фамилии и том вреде, которую она приносит. Что ж: фамилией своей, как и всякий нормальный человек, горжусь, и никогда её не сменю. Да, я горжусь своими предками и знаю, что они были честными людьми, созидателями. Но скажем честно: Vae victis! Я помню одного довольно безобидного национала, который, увидев меня, радостно кричал: “Хайль Гитлер!” К Адольфу Гитлеру и его команде, к самой Германии, ни я, ни мой отец, ни мои мать, бабушка и сестра, ни известные мне наши предки не имели никакого отношения, кроме разве что немецкой дворянской фамилии; ненавистником нацменов не стал, но понял, что власти, стремясь отвести от себя недовольство свои правлением, назначают какую-нибудь группу населения виновной в бедах страны и адресуют к ней гнев народа. Я знавал милую женщину, все несчастья которой заключалось в имени и фамилии: Эльза Генриховна Кох. Сколько слёз пролила она в советской школе, где учителя и дети издевались над ней, Бог знает. (Кстати, по паспорту Кудрат Маликович русский и всегда гордился некоторой принадлежностью к русскому народу. Случился эпизод: один комсомолец упрекнул меня в нерусском происхождении, меня это задело, тем более что этот комсомолец, мягко выражаясь, и близко не принадлежал к природным русакам; я возразил – могу и паспорт показать, на что мой собеседник резонно и с восторгом отвечал: “Бьют не паспорту, а по роже!”). И ещё одно замечание, раз мы неосторожно разболтались: война была организована для истребления двух самых чистых и светлых народов современности: русского и немецкого; нужный результат был достигнут. И оба народа платят по чужим счетам, платят деньгами и вырождением.
Прошло ещё пару лет. В один прекрасный осенний вторник, вечером, позвонил Ю.Р.
– Кудрат, быстро собирайся, и приезжай в ресторан прямо сейчас, – он назвал адрес, – мы гуляем. Здесь наш афро-московский друг. Сразу решим. Ты не забыл, что первая зарплата моя?
Как можно забыть о перспективе потерять тысячи долларов?
Не скрою, товарищу из Москвы я понравился. Ждите, – сказал он. Не веря возможной удаче, я, тем не менее, приготовил требуемые документы, оформил выездную визу. В мае получил сообщение: пришлите документы. Послал. В октябре пришло письмо: будь готов, возможно… А у меня дела дома и работе закрутились. А потом позвонили и попросили некоторые сведения личного характера. Я и написал как есть: “Спасибо за звонок. Будет немножко длинно. Я собирал почтовые марки французских колоний и слова “Гвинея”, “Дагомея”, “Верхняя Вольта”, “Того” и т. д. весьма значимы. Естественно, хочется поехать. По своей логике думал, что решение Заказчика будет дано к началу сентября, поэтому сейчас мне потребуется сворачивать все проекты. Не знаю, успею ли за две недели. Если вдруг меня возьмут, то рассчитываю на несколько лет, а если понравится всем – то и до конца. Я достаточно взрослый человек и, сравнивая, думаю, что преподаватели моего уровня встречаются не часто. Хочется, чтобы это понималось. В отношении языка: французский я освоил, но недостаток разговорной практики меня смущает. Однако трёх-четырёх месяцев в соответствующей языковой среде вполне достаточно. При необходимости изучу местные языки. Если не выйдет в этом, то, при твёрдой уверенности заранее (до 1-го сентября) и в случае отсутствия форс-мажора, на следующий год – без сомнения. Как там в Африке с библиотеками? Хороши ли? С уважением Кудрат Маликович. 7.11.2008.”
Пришёл ответ: “Ваши документы находятся в институте таком-то…, однако незнание французского настораживает, да и фамилия… Кроме этого, вы не кандидат наук. Декан думает”.
Думает? А когда берёт неграмотных нацменов-учёных – что он делает?
В молодости советская наука представлялась мне в виде прекрасного просторного чистого здания с приветливым, широко распахнутым парадным входом, где ждут будущего соратника маститые профессора и академики. Так я простодушно и сунулся в это парадное и учёные доброжелательные смерды вытолкали меня взашей. Я огляделся и увидел, что за углом имеется маленький чёрный ход, перед которым смешались в кричащий пульсирующий от напряжения клубок кандидатов в науку, не понимающих производной и не слыхавших о Брокгаузе и Ефроне… Изредка кому-то удавалось прорваться, были и счастливчики, которых втягивали вовнутрь поверх голов или протаскивали между ногами алчущих кандидатства. Зарплата учёного того стоила. Но африканцы и им подобные наши соотечественники проходили в науку “на ура”.
Что ж: наука есть продолжение политики.
Я не понимал, что времена иные, нынче профессора выглядят как дворники, а дворники есть недопущенные в науку профессора. Я не понимал, что справедливость у каждого своя, и писать диссертацию категорически отказался. Мой начальник, жуликоватый профессор-коммунист, посмеивался надо мной и приговаривал: “Правду говорят, что у большевиков всегда бардак. Как они вас пропустили?” Фразу надо было принимать за комплимент.
Последнее, что хочу сказать: ни одного эпизода я не присочинил, все действующие лица существовали или ещё существуют в реальности, имена же изменены. Я благодарен судьбе за то, что она дала возможность познакомиться со многими интересными людьми, так украсившими мою жизнь.
И вместе с тем с сожалением говорю:
« Adieu, L’Afrique, mon amour! »
Примечания
1. Так официально и вежливо называется халява.
2. Ниже описаны сюжеты упомянутых в статье марок.
Madagascar : Пастух-мальгаш и зебу (корова типа) / Hova with oxen.
Madagascar : Transport en Filanzane / Transportation by Sedan Chair.
S;n;gal : Le pont Faidherbe / Faidherbe-Br;kke (im Dacar).
Guadeloupe (Малые Антильские острова, архипелаг Подветренные острова) : La canne mise au moulin / Zuckerraffinerie / Sugar Mill. Испанское слово "Guadalupe" происходит от слов: арабского „долина, река” и латинского „волк”.
Martinique : Le village de Basse-Pointe / Деревня на Низком мысу. Мартиника – островочек неподалеку от Гваделупы.
Dahomey : Негр взбирается на масличную пальму / Indig;ne montant ; un arbre.
Alg;rie : Виды арабских поселений, развалины древнеримских городов в Северной Африке, типы алжирцев.
Andorre : Надпечатки на марках Франции типов Бланк, Сеятельница и Мерсон / Timbres de Fran-ce surcharg;s ANDORRE : Type Blanc, Type Semeuse cam;e, Type Semeuse sur fond lign;, Type Merson.
Cuin;e : Paysage et chute d’eau / Landschaft mit Wasserfall / Forest waterfall.
C;te Fran;aise des Somalis (сейчас это Республика Джибути) : План-схема порта Джибути (Port de Djibouti) и голова эфиопа.
2011
Приношу извинения: некоторые французские буквы сайт не понимает.