Священник отец Эрвин не на шутку был озабочен тем, что где-то среди бумаг затерялось приглашение в Советский Союз. На дворе весна 1989 года, надо ехать с очередной гуманитарной помощью, а визы нет. Кто-то посоветовал ему обратиться ко мне; в посольстве работал юристом земляк из Старого Оскола; хорошо была знакома с его супругой. Так мы оказались в Бад-Годесберге – пригороде Бонна. Приложив авантюрные свои способности, мне чудом удалось просочиться через бдительную утреннюю очередь с его паспортом, пасть в ножки юристу и через 15 минут выйти с готовой визой. На радостях, что всё так легко получилось и осталось много свободного времени, отец Эрвин решил сделать мне сюрприз:
–– Хотите познакомиться с настоящим русским князем?
–– Ещё спрашиваете… Конечно! А откуда в этой местности живые князья?
–– После революции семнадцатого года. Ему было тогда 12 лет, а сейчас 84, его жене графине – 72.
Мы поехали на его «Опеле» по узкой асфальтированной дороге, отливающей утренней синевой и петляющей по крутым горкам то вниз, то вверх. Это намного южнее нашей почти гладкой Северной Рейн-Вестфалии. Здесь уже много «бадов» – курортов с минеральными источниками. Меня пленяла красота старинных белых домиков с коричневыми балками, увитых фиолетовыми петуниями с красно-розовыми от гераний балкончиками, а яркое весеннее солнце радовало и подогревало интерес к предстоящей встрече.
Вскоре свернули с главной дороги и, проехав минут десять зелёной долиной, остановились у небольшого двухэтажного домика с цветущим вишнёвым садом на склоне пологой горы. Рядом – жёлтая лужайка, усеянная крупными одуванчиками, вытянувшимися по стойке «смирно» шляпками к солнцу. Вместо ворот – две стройные берёзы. На крылечко вышли хозяева. Радушием и настоящим русским гостеприимством повеяло с первого момента встречи:
–– Батюшка! Наш дорогой, родимый! Наконец-то изволили к нам заехать! – всплеснула руками графиня и кинулась навстречу Эрвину с объятиями.
Фраза, произнесённая ею, отправила меня к фильму "Война и мир" Сергея Бондарчука. Ушам своим не поверила... Меня тоже она сначала обняла сердечно, а потом уж представилась. Князь улыбался широко, приветливо и крепко пожимал нам руки, как бы сразу двумя своими руками. Чувствовалось, что семейная парочка священника безмерно обожает ! А раз уж я с ним, стало быть, тоже замечательная!
Несмотря на возраст у графини распущенные до плеч, волнистые каштановые волосы. Отглаженная белая блуза с рюшами сидела ладно. Четыре расстёгнутые пуговички, а в, довольно глубоком разрезе, на цепочке поблескивал серебряный медальон тонкой ювелирной работы. Да и двигалась она плавно-грациозно в облегающей чёрной юбке за колено: ни дать, ни взять – настоящая графиня! Князь тоже был ей под стать! Ухоженный, подтянутый, бодрый, в светлом льняном костюме, с шейным платком в мелкий горошек, наверняка, из натурального шёлка. Но самое удивительное, что был он не только не лысым, а с густым покровом белоснежных волос. Потом князь открыл секрет, как этого добился: всю жизнь втирал в голову оливковое масло.
Стол уже был накрыт для позднего завтрака. На белой накрахмаленной скатерти закипал расписной русский самоварчик. Чай с вишнёвым вареньем пили из чашек с блюдцами из тонкого порцеллана. Мне вспомнилось: «Дом – это яркое и честное отражение хозяев». Разговаривая на старинном, нами давно утраченном и забытом языке, гостеприимная хозяйка угощала так, как умеют только на Руси, слегка навязывая еду:
–– Съешьте, батенька, не стесняйтесь, – подносила она ко рту отца Эрвина очищенное варёное яичко, – да и вы, барышня, что-то совсем плохо кушаете. Отведайте шпаргель с ветчиной. Она майская, такая дивная!
Мы аппетитно угощались закусками на русский манер и неспешно беседовали. К моему удивлению, графиня знала, где продают почти русскую селёдку, по которой я давно уж тосковала. У меня, конечно, было множество вопросов и к ней и к князю. Он охотно отвечал. Особенно, с удовольствием рассказывал о своей родословной, комментируя события по старинным чёрно-белым фотографиям в семейном фотоальбоме. Описывал во всех красках бегство с родителями из Петрограда через Финляндию, потом из Одессы пароходом в Константинополь:
–– Шла война, но было и страшно и необыкновенно интересно. Детское любопытство заслоняло страх. Огни, пароход, запах моря… Детство, отрочество – самая прекрасная пора, когда купаешься в радости от самого пустячного события. Потом – муштра, учёба, погоня за знаниями. С тех пор не выпускаю книжки из рук. Всегда читаю.
–– На каком языке?
–– На каком языке…, – князь улыбнулся, – на каком придётся.
Оказывается, он свободно владел семью языками, а русским – необыкновенно грамотно и виртуозно.
–– Расскажи, Котик, о своей учёбе в университетах.
–– Это, наверное, в следующий раз, – заскромничал князь.
Позже от отца Эрвина я узнала, что он учился в Белградском, Парижском, Кембриджском и Берлинском университетах.
Я задала ему очень серьёзный вопрос:
— А правда ли, говорят, что разрушаемое эмиграцией чувство собственного достоинства далеко не всем удаётся сохранить?
— Человек рождается уже с достоинством, или без него. Или оно есть, или его никогда не было. О русских эмигрантах первой волны до сих пор идёт добрая молва во всём мире. Мы не забывали, что действительно значимо в жизни: не стремление к власти и наживе, а красота и мудрость, любовь и смех…
— Прощены ли в душе вами лично обидчики, из-за которых вы лишились Родины, титула, личного благосостояния?
— Бог учит нас прощать. Но обиду, которую сознательно наносят живому человеку, ничем в мире, никакими, даже самыми высокими соображениями, нельзя оправдать.
–– А как вам удалось не приобрести акцент почти всю жизнь находясь вне России?
–– А вы лучше узнайте у моей Кошечки, как ей это удалось… Она родилась в эмиграции в Белграде, сразу по приезду. Помнит сербский язык. По французски, итальянски, – как по русски! Родину своих предков ещё не видела, а мне она 72 года снится…
Интересно, что супруги величали друг друга «Кошечкой» и «Котиком». Кошечка всё время кокетничала:
–– А я не только правильно говорю по-русски, но читаю и пишу без очков.
Она встала и лёгким шагом прошлась к старинному шкафчику за дневником. Затем села за стол и написала аккуратным, витиеватым почерком: «Сегодня, 15 мая 1989 года. К нам приехали гости…»
–– Кошечка, сыграй нам что-нибудь, – попросил князь.
–– Ещё не вечер, – опять кокетничала графиня, – но сегодня я сделаю исключение. Исполним наш любимый сентиментальный романс?
Князь кивнул белоснежно-седою головой. Она уселась за рояль, слегка размяла пальцы и полилась мелодия. Он подсел к ней поближе. Поправив шейный платок, запел приятным баритоном:
Холодный взгляд любовь таит,
И красота гнетёт и дразнит.
Прекрасны волосы твои,
Но одиночество прекрасней…
Потом продолжили дуэтом:
Изящней рук на свете нет,
Туман зелёных глаз опасен.
В тебе всё – музыка и свет,
Но одиночество прекрасней.
Любовь стояла в воздухе... А на обратном пути в машине у меня почему-то не просыхали слёзы; мучил вопрос: «Почему эти достойные люди были вынуждены жить без России?»
На фото – акварель автора.