Тень от радости грустная, так подумает, а скорее перескажет пойманные на лету, перенесённые ветром слова, молодой человек, которому суждено стать не совсем глубоким стариком, но с замечательной памятью не только о прошлом, но и о будущем, с памятью, о которой деться было некуда. Да он и не томился ею, и не собирался избавиться от неё. Всегда всё, что происходило, всё, чем был наделён в разные времена, он принимал как данность, за которую не благодарил никого, потому как данность это разве и не есть мы сами. Тень от прошлого – дым, тень настоящего – буква я и только, тень будущего – это слова, те, что пытаемся догнать. Но бывает, что слова складываются и в складчину сказывают, как и сейчас, подумает тот самый молодой человек, сказывают сказ об ушедшем будущем. Куда оно ушло? В прошлое? Нет. Там его нет. Где оно? Не знаю, признается без свидетельствующих улик молодой человек, но оно было. А может и есть, раз оно сказ-а-но. Слова не обманывают. Ложь – это наше призвание. А слова – зеркало, в котором отражается всё то, о чём они сказывают. И молодой человек видит, что тень от радости грустная. Тот самый молодой человек, которому суждено стать не совсем глубоким стариком, но с замечательной памятью не только о прошлом, но и о будущем, об ушедшем будущем. Скоро увлечённый игрой теней молодой человек умерит свои мысли и примолкнет. Тогда автор и скажет, позвольте же, позвольте автору вступить в свои авторские права хоть на времечко, ведь признайтесь, без автора нет ни «рас», нет ни «сказ», нет ни «ка». И автор желает задать вопрос. Кому? Себе? Всем? А почему бы и нет. Но автор небрежно избавится от ответов и переадресует право задать вопрос молодому человеку, мол пусть он задаст и ответит. И вопрос будет задан мной, а именно – и что бы я делал без слов? Ответ, как мелочь звонкая из игрального автомата, выскочит не сразу, по явится без доказательств – слушал бы музыку. Утешившись ответом, я отложу слова в сторону и вопросительно погляжу на Иоганна-Себастьяна Баха. Тот гласно-безгласно кивнёт головой и запустит в пространство сюиту под номером «два», в тональности Си да ещё и с минором в придачу. Вдыхая музыку, я глубоко вкопаюсь в мысленность ни о чём. И спустя время без движения минутной стрелки, скажу ни себе, ни никому, скажу – здесь всё, и это всё есть и прошлое, и ушедшее будущее, всё, всё, что было вчера, и завтра. И всё-таки когда-то наступит тишина. Она всему голова. С неё всё и начнётся. А всё начнётся с «ничего», да-да с ни-чего. Так и тянет сказать «чего угодно?» и, сказав, чуть склониться над посетителями в ожидании его желаний, по-желаний. Но молодой человек ни перед кем не споклонится, не из гордости, но потому, что позвонки не позволят. Однако это мелочи житейские, хотя бывает из них и начинают возрастать великие дела. Но к молодому человеку же такое мировое продолжение не имеет отношения или далёкой родственной связи. Итак, «ничего». А что значит «НИЧЕГО»? Никто не знает. И в этом не загадочность, а намёки, намёки и ещё раз намёки. На этом третьем повторе слова «намёки» молодой человек усмехнётся, мол вся наша жизнь намёк, как и жизнь каждого из нас только помельче. Тут молодой человек задумается и нежданновато возьмёт в руки свою простецкую ручк-сама-не-пишущую слова, а только руководится и наступит на тень автора. Автор не вскрикнет от за-душевной боли, он смолчит. Человек же молодой и напишет и не только в совершенном смысле этого глагола «напишет», а продолжит слагать слово за словом сказ, и совершится первое предложение да какое – я всю свою жизнь отдаю всем, потому что моя жизнь сложена из слов и продолжена в словах. И словами дышит, да, именно так, я не только так до-думываю, так и есть. Это аксиома жизни, а не теорема, которую надо доказывать жизнями, и никто, и ни одна рука не поднимется против, если она честная, а за словом «никто» тенью стою я, обзываемый молодым человеком, и я не возражаю, я не против быть тем, которому суждено стать не совсем глубоким стариком, но с замечательной памятью не только о прошлом, но и о будущем, об ушедшем будущем. А вот и день. Я стою у окна, где ещё мне стоять, не у стены хоть самого плача, окно и есть окно плача того мира, что за ним. Я стою. И мама говорит мне сынок, я знаю ты не забудешь меня, никогда, я знаю, и не кори себя, не кори, сынок, те же мало говоришь, помнишь тебя прозвали в детстве «говорящим по пятницам», не кори. Я, сынок разговаривала с тобой и в твоём молчании, и было столько любви, столько слов благодарных, за то, что я родила тебя. Я стою. Стою у окна. И будет день. День, когда я постигну, что я один. Один. И никого рядом. В молчании. А в шаге бездна. И эта бездна я сам. И эта бездна скрывалась за спиной мамы. И будет день. Будет. Я его не перешагну. Он будет той пядью земли, которую никто никогда у меня не отнимет. И будет день. Я его даже приглашу на танец. И пядь превратится в зал. И мы станцуем менуэт, и этот менуэт будет улыбкой мамы.
Вот и солнце. Оказывается оно есть. А мы забыли о нём. Куда подевалась утренняя лень. Куда делась утренняя суета, протоптанная спешкой. И ты уже не чувствуешь себя пешкой, ответственной перед кем-то.
Не потому ли, что при дурной игре пешка может превратиться в королеву. Но к чему быть королевой. Это так у-томительно и так неинтересно, что только у господина Шекспира, или Пир-Шекса так занимательно они гадили свою жизнь будущими проклятиями. А с солнцем можно быть всем. Можно иметь всё, что пожелаешь. Выйди за порог, выйди и улыбнись открытому настежь пространству.
Позвольте автору вы-сказать два слова от себя и соскочить с нескончаемой строки, как соскакивают с подножки трамвая, уходящего в свой депо-зитарий. Соскочить, отпустить себя ли или мир этот в свободный не меченный авторской якобы волей полёт, одолеть инерцию жалким и коротким беговым сопротивлением, и остаться с глазу на глаз с этой притягательной задумчивостью ещё с лицом ребёнка, и даже с его доброй озабоченностью моим будущим, ребёнка, знающего всё ,знающего, что видится ушедшее будущее, видится его жаление о том, что оно ушедшее, и никто не ведает куда. В за-зло-ключение благо-дарю, а благо это – моё замолкание.
Молодой человек, которого спросит очень даже привычный знакомый, спросит, как и вчера, и поза-вчера, и после-завтра, «как дела?», ответит, не задумываясь, как автомат, «ничего». И разойдутся они, удоволенные укороченной до трёх слов беседой. Но молодой человек так просто от слова «ничего» не отвяжется. Привязчивое оно, как дитё, просящее конфету. И оттого-то он возьми да смысли это слово с «о» пойманную на лету мысль, а, осмыслив, скажет себе, укачивая голову, а ведь всё рождается из «ничего» - всё. А как быть с «я»? И всё-таки - за ширмой из слова «ничего» в китайской опочивальне прячется «всё» или «я»? Но молодой человек решит отмахнуться от мухи, а муха и есть вопрос, отмахнуться, поскольку начнётся переход улицы не зелёный свет светофора, но и при зелёной дозволенности, следует быть внимательным. И именно внимательность обнаружит, что на противо-положенной стороне улицы стоит человек, ну вылитый он сам, молодой человек, только с усами и с бородкой, и ещё с отменно бритым черепом, так что и солнце может позавидовать его сиянию. Молодой человек, обладающий замечательной памятью по всем временам, припомнит, что они уже встречались и не раз. А сегодня идя навстречу друг другу по полосатой дорожке для ходаков, они встретятся точнёхенько посерёдке дорожки, улыбнутся и пройдут мимо, обозначив улыбками, что они не первые встречные. Молодой человек конечно же вспомнит ту счастную без приставленного «зло» вечеринку, поскольку никто никому не желал зла. Впрочем это будет не вечеринка, а некое дневное чаепитие с распитием в доме у одного будущего наследника не малого состояния, в доме, стоящем особняком в парке общего пользования. Молодой человек вспомнит, как он стойко будет отказываться от приглашения приятеля забежать на часок, мол будет интересно. А вот этот интерес-то в компаниях молодой человек и не разделяет. Почему? Обратитесь к психо-и-аналитику не математическому, к тому самому, что наговорит сказку из сборников мифов. В конце концов согласится. И не успеет он войти в нечто подобие зала, как сразу выделит человека, кого встретит, то ли позднее, то ли раньше, не в том суть, суть эта посмешливая очутится в том, что человек и к тому же мужчина предстанет некой вольной копией нашего с вами молодого человека, но с отличительным бритым до блеска черепом, с бородкой, и, конечно с усами под салонным названием «я тебя пощекочу». Впрочем это всё не столь занимательно – ну похожи они, ну не вылито, ну может таково его, молодого человека приятие этого типа. Занимательность родится позже и, представьте – в драке, хотя для одних в пародии на драку, а для иных в бой высшего пило-эпотажа. В драке? Да, в драке. Усмешка головного черепа рассмешила молодого человека. Обладатель выразительного черепа подойдет и мотнув головой пригласит отойти в сторонку, «где и разберёмся». Именно такой смысл вложит бритоголовый в этот кивок. Молодой человек не удивится не стушуется и примет приглашение, тем более, что «сторонка» эта находится в двух трёх шагах от него, и вовсе не за углом тревожным, а на всеобщем обозрении. И станут они друг против друга, дуэлянтами из не волшебной сказки. Молодой человек станет расслабно, вольно опустив руки. От первой же попытки бритоголового противника нанести удар, молодой человек легко даже играючи уклонится под смешки кое-кого. И надо же, тип с черепом под скальп, с усиками для щекотки, замрёт под взглядом молодого человека и протянет ему руку, к тому же левую. И этот бой станет лучшим боем, когда победа достаётся без боя. Но самое странное не в том, а в том, что побеждённый и не заметит своего сходства с победителем. Не дожидаясь возможных аплодисментов, я, не спеша, едва сдерживая облегчение, покину странное заведение скорее стычек, чем встреч. Покинув, я окунусь в пространство, заполненное голубым небом и повсюду и между домами, куда не отведу взгляд, я встречу это голубое небо. Оно приникло к земле, не для того ли, чтобы утешить её от чего-то томительного. А солнце не слепило глаза, рассыпанное на крошечные доли. Или это были, а может будут завтрашние слова, и солнце благословляет небо на утешение земли, которая видится потерянной и которая своим молчанием разве не спрашивает кого-то «почему», почему я есть. Или это я сам спрашиваю себя? А я счастливый освобождением от никчемных пут, затянутых подобиями улыбок за-говор-щиков, счастливый тем, что снова дышу небом, что вновь ловлю рассыпанные слова, что спрашиваю «почему» и от чего-то радуюсь, что не нахожу ответа. Может ушедшее будущее унесло его с собой, думаю я, и улыбаюсь своей забавной догадке. Походка его будет легка, даже летуча. Он идёт, опережая мысли, думы и думки, и слова, с которыми он всё-таки успевает пообщаться. Он продолжает идти. Вот он опередит слово «куда». Он оставит его позади, пусть его тень разбирается со словами. И всё-таки, подумает молодой человек, может его назначение идти, идти и идти. В ответ слова улыбнуться чуть хитровато, мол а без нас тебе не обойтись.
Позвольте, позвольте – это не на-стойчивая просьба допустить к выходу, выпрастаться на уличную свободу, - повторюсь, позвольте автору вы-сказать, не сказать сказ, а всего лишь пару слов, но честно и чистоплюйно от себя. Стою я у дома. Один. Лето. Июнь. Идёт снег. Я не в бреду. Снег идёт. Событие. Я свидетель. Снег не успевает поцеловаться с землёй – тает. Это событие может не повториться более за долгие времена. Но я запомню его, как последнюю странность. Последнее чаще всего запоминается, не утомляя память. Хорошее или плохое – это не так значимо. Впрочем изменчивость «хорошего» и «плохого» автор уверен знакома каждому. Я, постояв недолго у дома, схожу на землю с бетонного крыльца и ухожу по привычной тропе, на которой видение спит по-детски посапывая, и только изредка пузырями болотными выскакивают слова и ни о чём не напоминая, уносятся как и положено к небу. А снег уже не напоминает о себе.
Молодой человек конечно об этом знает, как и любой из нас, причисленный к роду человеческому. Впрочем и всякие другие существа языкасты. Разве рык льва, или шорох бабочки, или злая вонь скунса – разве всё это не те же слова. То же мне умник, скажет себе же молодой человек, эти истины известны и за-ново-рождённому. А я уже пере-рождённый, подумает молодой человек, и довольный тем, что он есть и есть всё вокруг, направится на кладбище, той, которая не дождётся его возвращения из собственных душевных закоулков. Проводниками служат слова. Они порой складываются в длинно-очень-даже-ватое предложение. И разве оно не есть подобие ариадновой нити. Но только подобие или обрывки, потому часто предложенная нить рвётся на полу-слове, и тогда приходится начинать всё заново. И не обязательно с буквы а, скорее с буквы я. Так ближе к мосткам, на которые надо спрыгнуть с одного края обрыва на другой. И что там ожидать, гадать не стоит. Так вот, забавляясь словами, и будет шагать молодой человек – автор желал ввести слово «наш», но одумался, наш-ваш, скорее ничей – шагать по направлению к кладбищу. На другом краю обрыва, он обнаружит, что напевает не вслух, а в молчании весёлую песенку о красотках кабаре. Та, к которой он вышагивает очевидно не принадлежит к числу красоток кабаре, как и не принадлежит молодому человеку, на всё-таки надеется дождаться его. Работает она на кладбище не усопшей, а художником по камню. Но всякий раз, когда молодой человек заходит на территорию кладбища, он проходит мимо двери и распахнутого окна, а за ним она-то и сидит не за прялкой, а за листом крепкой бумаги и, если приглядеться, то можно заметить в углу листа вычерченный профиль его, молодого человека. И он пройдет мимо, не раздумываясь, не пугаясь решением задачи, зайти или не зайти, пройдет к аллее тополей и, далее выйдет в открытое настежь поле, приникшее вдалеке к лесу. И так ему станет дышаться легко, таким вольным-при-вольным он себя представит, как и это поле, и из тишины, а может из молчания поля полетят к нему слова, сложенные в предложения, полетят стаями не спешно и желательно добра. Когда молодой человек остановится, оставив позади и кладбище, и ещё что-то что не обзываемо, и ту, что ожидает вроде бы его, и над ним рядом а не на небе белёсом повиснет облаком стая слов, и чей-то распевучий голос, голос, не принадлежащий никому, просто голос сам по себе, но не существующий без молодого человека, и донесёт что-то вроде намёка не песенку не скучную, а кучную от балагурного настроения «я дождуся, дуся, дуся…». И тут я озрею, да-да не про-и-зрею, и не о-зве-рею, а именно озрею, и уши мои ослуховатые и подскажут, да ведь это твой голос. Что ж, мой, значит мой, и голос повторит пропетые «я дождуся, дуся, дуся, я…». Чей-то не мой голос впопад вмешается мол, «ну давайте ляпайте». Я спрошу, «о чём это вы?». Тот же голос и ответит, «как о чём, о рифме, вы же поэт». А аккурат возражу, «ну, дорогой это как сказать, даже бабушка на двое не поделит». Голос вопросительно заметит, «Что это значит?». Я продолжу ум-ни-чуть-чать, «а то, что каждый понимает в меру своей испорченности, а она, испорченность есть мера знаний, стало быть, чем более знает субъект, те он и испорченнее». «Так, чудненько, судя по всему, выскажется голос, потираю руки, значит абсо-люто не знающий и есть ангел». «Ангел?» переспрошу я, чтобы растянуть мгновения для ответа впопад, и не найдя ничего путного, легонько возмущусь мол «При чём тут ангел, всего лишь будет чист». И нечаянно озарившись нужной мыслью, добавлю «а ещё будет и тем, кто есть». И на том сон оборвётся. Конечно это не сон, осмыслю я прямо, а не криво, это явь, что непринужденно является сном будущего.
На этих словах сказа и молодом человеке автор, а это есть и буква я, не то, чтобы проснётся, а скорее оч-нётся от чего-то и приметит совершенно ни себе в угоду, ни завтрашней литературе, приметит обрывок географической карты с грядой Курил, уходящих уже пол-вечности в японские чужестранные острова. Увидит себя, перескакивающего с одного острова на другой, пока не скакнёт и не станет крепко на острове главном, что зовётся Хонсю, и что занимательно окажется он враз вблизи Токио. Это произошло – что такое «это», всего лишь встреча – так вот это произошло когда-то однажды в Японии. По служебной необходимости там я бывал не раз, и имел встречи с интересным человеком, коллегой по дружным нашим работам. Был он родом из давних самураев. Выглядел всегда подтянутым, с отличной выправкой. Голову откидывал слегка назад не из гордыни, а чтобы лучше обозреть, что происходит, но не зыркал глазами. Даже в гражданской по нему сшитой одежде казалось не достает для полной самурайской картинности двух мечей большого и малого и кинжала на волю опущенном в рукав. Как-то я спрошу его, как часто он наряжается по-самурайски и с мечами конечно? Он улыбнётся и ответит медленно, словно процеживая слова сквозь зубы, «давно одевал». И с мечами? – спрошу я с допыткой. Вновь всё с той же улыбкой он ответит, «конечно». Не унимаясь, я продолжу допрос, мол а действительно дзеновская всеготовность помогает побеждать?
«Да, подтвердит он, но лучший бой это когда победа достаётся без боя».
О! Воскликну я и блесну знанием самурайской этики, я читал это в Бусидо. Он вдруг задумается, поглядит в окно и спокойно без улыбки скажет «хорошо, что вы пытаетесь проникнуть в японский дух, очень хорошо». Этот разговор произошёл в скоростном поезде шикан-сене по дороге из Токио в Киото, произошёл давно , но памятен крепко и светло, как и другие встречи с ним. Чтобы мы делали без встреч. Как что? Молчали бы. Жизнь стала бы сплошным молчанием слов или просто нескончаемым провожанием.
А молодой человек тем временем вновь зашагает, хотя вдогон услышит, как кто-то из прохожих не похожих на него заметит, - ведь умен этот молодой человек. А молодому человеку, если верить авторской правде, будет всё равно, что о нём, о мыслях его думают другие двуногие существа. Да и от чего бы, усмехнётся значимо молодой человек, будущему не видеть снов, и не доносить на них нам, то ли идущих в будущее, то ли возвращающихся из него. И эта глубокая до дна разумности мысль удовлетворит молодого человека, но не на долго. К нему подойдет встречный не поперечный мужчина и спросит – подскажите, - «пожалуйста» не последует – где тут будущее? Будущее, переспросит молодой человек скорее сам для себя, и ответит – ответа не имею, и свопросит возможно ради полусмеха или полууважительности – а вы адрес знаете? Мужчина разведёт руки в стороны, мол не знаю. Простите, а за извинением движением правой руки, попытается приподнять шляпу. Однако, виновато улыбнувшись, объяснит – шляпу я потерял где-то в будущем. Молодой человек завертит головой, явно в поисках автора. А автор поднимет руки вверх, сообщая, что он не причём. Я усмехнусь и подумаю, ну и тип. Но продолжая своё путе-и-шествие, задамся вопросом, показавшимся мне бьющим не в бровь, а в глаз, конечно не в мой, мол что это за слова, три слова, как три карты – прошлое, настоящее, будущее. И ответ я услышу скоренько, и произнесёт его колоратурный баритон моего внутреннего голоса, признесёт почти певно на всякий случай – не зря же он колоратурщик, - так мол и так, нет их, и настоящего, и прошлого надоедливо пошлого, а будущее ты сам и есть, и на том замкнёт свой ответ-напев на распев, замкнёт коротко хорошо ещё без искр перед глазами. Я переспрошу – Я есть будущее? И вновь погляжу в сторону автора, стоящего, как недвижный маяк у стены. А тот открещивается, мол клянусь я не при чём. Я рассудителен, трудно впадаю за-умо-мешательство, потому не переживая себя, говорю себе же, если бы я был будущим, то попал бы наглядным пособием в грамматику русского языка господина Бархударова. Так где же оно есть? Бу-ду-щее. Ох и глупый это вопрос. Не памятником ли оно где-то мудрёно стоит и дожидается меня. И тут плотину рассудительности прорвал смех. Чей? Не знаю. Но смех в три ха, то-есть ха-ха-ха. Следом посыпятся слова, как зёрна из дырявого мешка, и слова вот такие – всё это словесная тру-ха-ха-ха. Смех штука серьёзная, но я его пропущу, прогоню насквозь через оба уха, благо я ухастый, и продолжу шествие вдогон ушедшему будущему.
Автор потирает лоб. Разглаживает морщины. Освобождает слова из заледенелых морщин. Я ведь авторствую не по принуждению, а всего лишь добро-и-вольно служу. Кому? Слову, да-да, сло-ву. Не понятно? Как же тоскливо автору объясняться. Это что-то вроде исследований для истории якобы болезни, или что-то вроде раздевания публичного, но не стриптиз отрепетированный. Но что поделать читающие хозяева – бары. Ведь слова в словарях, не живут бурно, они молчат, их сердца едва тикают, едва бьются, не рыбами ли об лёд ловленными. Может быть. Так говорю я по-авторски авторитетно и даже авторитарно.А я служу словам, выбирая, избирая их к пользованию, их о-живляю, и использа их живёт, радует, печалит, в смех вгоняет, а то и в плач, строя их в ряд, или свёртывая в калач. Вот пожалуй и всё о том, кому я служу, и как служу. Вопросы есть? Есть – чем оплачивают эту службу снова, вопрос от случайного подслушивающего, простите от подчитывающего. Ответ – только одним, а именно – правом. И только. Правом на них, правом первой ночи. Что ещё за ночь? Глупый вопрос. Я автор, что хочу, то и ворочу, слова любят меня. И разве сам я не есть слово. Первое для всех остальных. Вот какая я точка. Не кочка, а точка отсчёта. Не худовато сказано. Это я говорю об авторе, ставшим в сторону, откуда можно лучше разглядеть и расслышать слова. А смыслы? Смыслы? За ними охотьтесь сами.
«Как же мне надоело это ушедшее будущее», скажет молодой человек соседу справа, сидя в салоне самолёта, летящего неизвестно куда и неизвестно откуда. И надо же, сосед оживёт и протянет руку и скажет, «приветствую соседа по счастью». Молодой человек попытается поправить соседа и заметит добро-и-желаемо, «вы потеряли частицу «не» к счастью». «Ошибаетесь, возразит сосед, я потерял не частицу не-не, я потерял будущее, оно ушло, видимо я опоздал к его отбытию, и тогда
я сказал себе – так лучше». Молодой человек на чуть призадумается, и себе же признается, а ведь это удобный способ обмануть кого-то или что-то, что правит временами, этой тройкой карт, и каждая карта уходит в свою сторону и где она, никто не знает. Сосед прочтёт мои мысли и очевидно обрадованный скажет, «абсолютно правы, вашу руку, пожму её ещё раз, потому что правим временами разно-и-мастными мы сами». Я улыбнусь без натужности, без всяких актёрских мыслей и признаюсь, «надо же какая удача, надо же было сесть в самолёт полететь из никуда и в никуда, чтобы встретить вас, разве это не удача?» Сосед не озарится улыбкой, только хитроватость мелькнёт во взгляде, обращённом в мою сторону, и согласится, «да, такие встречи случаются только на небесах». На затем продолжится шествие пошаговое без флагов и транспорантов, шествие молодого человека в окружении никого. Автор считает, что это шествие туда, где когда-то было будущее. Дойдя до ограды из досточтимых одеревенелых кольев, покрытых мхом, молодой человек прошагает ещё одно малое расстояние вдоль ограды и встретит калитку, которой вполне сказано обрадуется. Калитка окажется на замке да к тому же с объявлением, на листе из добротной белой бумаги- «перерыв, будущее ушло на обед».
Ну а потом… а потом спросится с автора. А тот нисколько не смущаясь, и ответит, - «Ну а потом лягушка не с пирогом, а со сказом ни о ком». За этими достойными, ладно сложенными словами последует звучное авторское объявление, «конечная остановка, поезд дальше не пойдёт», и вскидывание красного кружка с надписью «стоп».