Это греция. Которой не было и не будет. Но она есть. Есть греция не в параллельных мирах, а здесь, она живёт в нас, и может мне повезло узнать об этом, или дознаться, или увидеть, а скорее озариться, как озаряется серая земля кусочком солнца, что выглядывает из-за горы, охраняющей ночь. Греция не по учебнику, а другая, а какая я и сам не знаю, одним словом ни сказать, ни пером описать. Так начинался мой рассказ, который я наговаривал себе, сидя в кресле напротив окна, а за окном виделось голубое небо. Порой появлялись облака, набегающие из ниоткуда и улетающие в никуда, оставляя разве что тающий след в памяти.Наговаривая свой рассказ, я уже знал, чем он закончится, но слова, слова, которые я обожаю не уходят, окружают меня заботой, как внуки, искренне заботящиеся о любимом дедушке. Но я не де-душка. Может душка. Однако это так к улыбке, подаренной словом. Кстати слова умеют улыбаться.
Врезка – 0
Кто я? Не знаю сам. Я себя не знаю. Иногда мне думается, что здесь я ниоткуда. Может я одно из облаков, что давно ли, или вовсе недавно проплывали мимо этого же окна и вот одно из череды облаков опустилось, ему полюбились эти места да и окно, и превратилось облако в меня. Всё это слова и они не изменились. Они-то и создают нас и наши миры, и мир, что там за окном. И все-таки я есть. И придётся принять себя таким, какой я есть, а не заботиться о том, каким я был и был ли, и тем более, каким я буду и буду ли. А пока мне слышится сказ рассказный, слышится его мелодия уходящая, и гармонии сказа рассказистые, а музыка, донёсшаяся до меня, окажется музыкой слов. Вот я и начал свой рассказ, не причиняя беспокойства смыслам, что вертятся вокруг, и не обязывая слова складываться в стрелу, летящую в цели. Слова не пули, и нет никакого удовлетворения от попадания в десятку, как нет досады от окунания в «молоко». Ведь я не в тире, и не пытаюсь что-то поразить. Они, слова, ну скажем послания в никуда. А зовут меня сократий. Имеется ли цепочка происшествий к тому сократу древнему и греческому, не знаю. Не очутился ли я в стране, населенной словами, в стране, что поживает во мне и отчего-то наречённая мной словом «греция», хотя это вымысел, это даже озарение, думать о том, что во мне поживает страна. Не везение ли это вот так вдруг озариться,и позволю повториться, как озаряется серая земля кусочком солнца, что выглядывает из-за горы, охраняющей ночь. И пусть простит мне тот Я, что возможно обязан своим появлением облаку, простит за сказ рассказный вольно-и-думный, обретший бытность благодаря преданным мне словам. Я вижу снисходящие улыбки на лицах тех, кому привидится мой рассказный сказ. Но словам неважно, стерпит бумага их или нет, у слов своя жизнь. Облака не спрашивают никого о том, во что им превратится, в капли дождя, или в звучание слов, а может и в кого-то. Что ж будем знакомы – сократий говорит, здравствуйте во благо и моего тоже. Как вас зовут? Имя у всех у вас одно – вы. Обойдемся без заглавки, буквы, что как бы чуть возвеличивает нас поимённых.
1. Итак, здравствуйте. Я сократий. Я не грек. Уже вечер. Пусть он для всех нас будет добрым. И для древних греков, и для сократа, и для нынешних греков, потерявших ариаднову нить связи с афинским рабством, но обретших рабство современного мира, в нём мы все рабы, кого? Или чего? Не знаю, но рабы. Впрочем, у греков современных есть утешение, и это утешение – земля, всё та же земля, отоптанная и гражданами и рабами, омываемая тёплыми морями, всё теми же морями очень плотно судо-и-ходными. Но греки греками, а нам пора, обретши добрый вечер, найти слова, найти их дружеское участие и путеводительство – и в путь. Такси вызывать не будем, да они, слова и не поместятся в такси. Бегу на пристань. А пристань это я. Шутка. И тогда я сяду на одинокую, заброшенную скамейку – всё, что осталось от зала ожидания и скамейка, как мне покажется, радостно скрипнет. Ягодицы мои сквозь ткань брюк ощутят жар, вспоенный солнцем, благо солнце уже который день не желает уходить с западного склона неба. Кто знает, что оно, солнце наше, а может и не наше задумало. Решило, не моргать, не смеживать веки и не обращать день в ночь. А что звёзды? А звёзды всегда там, на небе, их не сдвинешь с места, пока они сами не иссякнут, как и слова. А звёзды не слова ли, которые кем-то там на небе, как у нас тут на бумаге, складываются в сказ, не стираемый, но всё-таки изменчивый. И ведь и звёзды и слова по нашим удобным меркам вечны. А вечность, какой-то умник сказал – это «ничего». Я и соглашусь и не соглашусь, я двоедумный. Как и этот вечер – и прохладный и душный. Но слова всегда со мной, они просто во мне, я состою из них. И вот создам из них двоедушный вечер и скажу небу «с добрым вечером». И сказавши присяду на мой любимый придорожный камень. На нём кстати выбито «сократий», стало быть он мой. Говорят когда-то на нём любил посиживать и сам сократ. Сомневаюсь в этом, но легенда хороша, хороша для меня, потому как может по-родить продолжение, должение избыться или сбыться в нашем времени, но конечно легендировать буду я, сократий, выдумка автора он на всё имеет право и права. Это его правда. Как видите, я не стараюсь изображаться, склоняя к тому слова, изо-бра-жение не моя склонность, иное дело изо-брожение, то есть брожение слов. Слова ведь бродят и подобно вино-градинам могут обратиться в нечто, что удивит и создателя. Не мира, не будем претендовать на высшее, а того создателя, что создан по образу и подобию. Но Сократ был иного мнения. Я спрошу его, мол это мнение или соглашение. А он отмахнётся. Определив удивление на ваших читательских лицах, выражаемое словами – что это ещё за бред, откуда тут появился сократ, отвечу невозмутимо и убедительно для себя, а он и не исчезал, он бродит по всему миру, по всем временам, и разве нашим встречам не быть, ну хотя бы раз-два за жизнь, которой населена пре-красная план-ета, сживающая нас всех со света. Шутка. Итак, он отмахнётся, но не перестанет прошагивать туда и обратно, обратно и туда. Я обращусь к нему, мол ну что ты мельтешишь перед глазами. А он остановится и заметит со смешком, «мельтешишь, интересное слово», выскажется и продолжит хождение по своим же мыслям. Ведь многие из нас обожают ходить по собственным мыслям, топча, выдавливая самый сок из мыслей, что позднее превратится в продукт, насладительный прежде всего самому топчащему. И всё-таки я не угомонюсь, таково уж моё назначение, и поинтересуюсь, мол о чём ты думаешь, если думаешь конечно, не о древней греции ли, а он спустя время, как долго оно длилось – не знаю, может и целых или не целых два тысячелетия, так вот спустя время он и ответит, собрав за время молчания слова из своей обширной памяти, собрав их для меня, «древняя греция, - и усмешка – а была ли она?». Естественно брови мои приподнимутся, изображая доумение с отвалившейся частицей «не». «А ты, ехидновато улыбаясь, выскажется обо мне сократ, въедливый, чуть схожи мы, ну а греция древняя была или не была, спрашиваю и сам тебе отвечу – была, но не та, которую вы рисуете и охаете с вашим дурно пахнущим восторгом, не та!». Мне и не придётся изображать внимание, оно само захватит меня! «Да, дакнет крат-мой-со, да-не та, чушь всё о демо-кратии, да кратия была, но демо нет, это ложь тех времён, ложь, которой как миром обмазывались граждане и ох как гордились, и городили повсюду о себе такое несусветное, что меня воротило от них, и я им всё это и врезал в мозги», скажет и остановится, наверное чтобы дыхание душевное перевести, ведь какое оно древнее. Полушутка, но правдой поперчена – подумаю я и спрошу, мол, а что они, искренне затаив собственное исторически юнное дыхание. Он пожмёт плечами, ухмыльнётся, «а ты будто не знаешь, они меня жучили, а когда я стал молодым на всё глазки их открывать, по слогам доносить до их ушей мысль за мыслью, от вопроса к ответу и отвечать, прямо откровенно юноши, какая демо-кратия, это же рабская демо-кратия, и рабы не те, кто содержат нас, а рабы вы, рабы кратии». И что? Вырвется мой вопрос. «Ах, скажет он скорее с сожалением, чем с иронией, ну ты или хитёр, как я, или глуп как я же, да они же спросят меня – а ты, и я отвечу, я не раб, раз стою перед вами и вещаю правду, ну после всего этого они разнесут меня по свету афинскому, да и не только, ну уж потом и по всему свету заафинскому, докатив даже якобы слова мои до вас же». И тут спрошу я как-то устало что ли, без порыва, мол это какие же слова. Сократ наш ответит, «хотя бы вот это, - «познай самого себя», и идиоту очевидное, или вот это – «я знаю, что ничего не знаю», ну и всякое иное, что другие наболтали». И тогда я признаюсь, мол, я тебе сочувствую. А он улыбнётся по-доброму, и ведь в первый и последний раз так по-доброму, и скажет, «Я знаю, знаю, да и цикута меня обессмертила, смерть отобрала», а я возьми да и ляпни, мол, ну и надо спасибо сказать этим рабам кратии. Он покачает головой и как-то размыслительно скажет, «Я не умею благодарить». И я не пойму, ответит ли он мне или себе же. А ответив, наглухо запахнется серой туникой и побредет от меня.
Врезка -1
Кто я? Не знаю сам. Я себя не знаю. Порой мне думается, хотя мне всегда что-то думается, так вот, думается, что я не знаком со мной. Сам с собой? Говорите, или шепчитесь, мол что-то не того, имея в виду столь милое для врачующих, чующих душевную поджаренность от медицины, раз-и-двоение имея в виду обычно личности. Но прошу внимания – личность это вторично, а первично то, что сотворено и порождено. Оно и есть на верное «Я», да к тому же безличностно, оно отлично. Чем? Задумайтесь. Не знаете. И я не знаю, но от-личимо. И эта от-личи-мость не личина и не лечина, она или есть или её нет. Ох, как ладно сложились слова, как не накладно для одно-и-значности, которая ох как видимо проста, но рождена из путанной сложности. Так что раздвоения нет, а есть «Я». И я не знаком с этим «Я» и перевёртышно это «Я» не знакомо с Я, которое представительствует меня. И я не думало, что я пришёл ниоткуда, ни-откуда. А откуда? Не знаю, но там за «откуда» всё иное, и слова иные, хотя возможно они найдут общий язык со словами здешними. Здешними? Ваш вопрос уместен, то есть у места, где начинается развилка. Поэтому я вправе за-явить, явить со-общение, стало быть нечто, что даёт общение ну на худосочный конец видимость общения. А со-общение вроде бы простое, не бомба, что может разнести, взорвавшись, здешний мир – и вот оно: «НЕ ЗНАЮ». Это лицом к нам метина-отметина, как на пограничном столбе, на чьей обратной стороне вычерчено – «Я знал». Я знал себя. И этим всё ведь и сказано.
2. Итак здравствуйте. Я обращаюсь к залу, переполненном ожиданием. Все места заняты. А мест всего два. За столиком на двоих. Встреча покажется не совсем случайной, но нас это не будет волновать. Встретились из давно, ну и ладно. Я говорю ему, вот помнишь, есть такая расхожая мысль – не мы выбираем времена, а времена выбирают нас, но какие - грамматические или… Ну не умствуй, «грамматические» - это для всех ясно. Хорошо, хорошо, соглашусь. Тем временем официант с услужливым достоинством принёс наш заказ, не весь, но две рюмки и водку, что появятся кстати. Мы не станем пить сразу, да к тому же за что-то. Только пригубим. И тогда я предлагаю, давай я позабавлю тебя. Что ж, давай, забавь. Я и говорю, три предложения под-ношу – я не живу с ней – раз, я не жил с ней – два, я не буду жить с ней – три, как видишь триада времён, удобна, понятна, но не имеющая к моей жизни отношения, потому что я есть, и этим всё сказано, я есть потому «Я», моё я со всеми потрохами не вписывается в ту иную жизнь триады, но я не страдаю от этого, не томлюсь, разве что улыбаюсь и замечаю, жизнь в которую я вписываюсь всегда со мной и без триады времён, кстати, ведь триада это же три ада, а, что скажешь. Он со смешком отметит, да, монолог твой не зависть шекспиру, скажет и задумается, и вдруг продолжит, скажу, что есть один человек, в чью жизнь мы вписываемся. И в чью, спрошу я, отпив глоток из рюмки. Ответ будет мгновенный, и этот человек не мать, а мама, да-да, я не оговорился, мама. И наступит молчание. Слова остановятся, разбросанные по молчанию. И я подумаю, а ведь он прав. Отпив следом за мной глоток водочки, он улыбнется как-то светло, и окажется, что эта улыбка так подходит его мужественному лицу, улыбнется и нарушит молчание, я благодарен, я горжусь моей мамой, понимаешь, своим чутьем она знала, что не надо мешать мне быть, да быть, она верила – я буду правильным для себя и для всех. Я не удивлюсь, и как-то отстраненно, замечу, ты выразился точно. А он продолжит не спешно, и всегда была готова придти на помощь, если… и замолчит. Не знаю отчего, мы, не сговариваясь, отопьем рюмки до дна.
Врезка – 2
Кто я? Не знаю сам. Я себя не знаю. Вы хотите, чтобы я сказал «я себя не знаю»? По-жалуйста, пусть будет так. Прошу дать одобрительные аплодисменты. Согласие – наша безнадёжная участь, господа, участь, исходящая как-то незаметно из участия. У-часть, у-частие. Быть, стать частью, долей чего-то, кого-то, причаститься, прикоснуться, стать общником. И вдруг – участь. О, это веление, это быть тем, кем ты не есть, но можешь быть, не сломавшись. Эта участь или доля может быть горькой, а может быть и никакой, если ты рождён быть домашником, закладывая в эту серую долю жизнь, не мучаясь, не страдая, учась жить через участь. А другому и учиться не надо, жизнь ему дана, и он есть, ему дано быть, быть этаким везунчиком, над которым более посмеиваются чем которому завидуют. Спасибо, поклон налево, поклон направо. Где возглашения «браво», тем более вызова не на допрос, а на «бис». Скорее кто-то из-за лунной тени от странного дерева с растопыренными опустелыми ветвями, вызывает на дуэль. Кого? Меня? Смешно. Я не убиваем. Даже словом. А пуля, она пролетит мимо. Шпага? Ой, не смехайтесь, шпагу тот вызыватель и не вытащит из ножен намертво заржавевших и забывших, как шпага весело ржёт, когда её вырывают из ножен. Так что я ухожу, бесстрашно подставив спину аплодисментам и всяким иным вызовам. А мысли? А мысли это пожиратели пространства, для которых нет предела скорости достижения цели, они не ведают умственных открытий, этих крытий, которыми крышуют наши уютные дома, населённые едва дышащими надеждами на про-гресс, а что это такое никто не знает, но делают вид, что знают, впрочем это не важно, важность в том, что мысли по-жи-рают про-странство, но мы получаем от этого пожирания надутые от важности представления про странствия, хотя могу дать за даром и иное толкование. Скажем мысли обитают в пространстве, висят в нём невесомо камнями, о которые порою стукаются наши каменные же лбы, к примеру, как в этот сей час настигла мысль и стеганула, а она мысль ведь проста как я, в том она, что уходит Я, ухожу я, ухожу я другой, который всё знает, знает, кто он, что он, и тогда я протягиваю руку, пытаюсь остановить протянутым криком руки, чтобы узнать всё, но он уйдет, а я останусь здесь с вами и на вопрос свой и ваш «Кто я?» отвечу, не знаком, как ответил бы на вопрос, а что там в прикупе.
3. Итак, здравствуйте. Я сократий, но не грек. Уже утро. Пусть для всех будет добрым. О греках я не говорю. Они сами позаботятся о себе. Древним поможет раб. Поможет раб Эзоп. Вот кто из слов вязал узлы. Развязать их мог только он сам, хотя и сам выпить море не мог, но как же он, не выпив ни капли этой солёной ещё не изгаженной нами водицы, обвёл вокруг этого моря софо-фи-ло-софиста, и без свиста о-пустил с неба, опустил к ногам своим удачу, да только напрасно. А нам опустить с неба удачу не помогут собственные заботы, потому пусть это утро будет добрым для нас, для всех. И для себя, для сократия я заклинаю утро быть добрым, если и не для меня самого, то хотя бы для подушки, на которой и покоится моя умнющая от чужих глупостей голова. И ещё в дремоте чуткой, и ещё в дремоте не измятой, я получу сообщение. Откуда – не знаю, от кого – не знаю, но получу, и не обушком по башке безбашенной, не нагоняем нежданно-гаданным от начальника, а сообщение, поданное с трогательной заботливостью, чтобы не дай бог или божок потревожить мою встречу с утром. И сообщение это будет вплетать в дремоту слово за словом, и сложатся они не в указ, и не в просительство, а в кусочек жизни, что дарится как должное к исполнению, как жизнь. И всего-то следовало встретить на вокзале павелецком поезд без имени, без номера, без звания, но который прибудет в восемнадцать ноль-ноль в пятницу, а в том поезде обнаружить вагон под номером «пять», и встретить персону, узнав с первого же взгляда, что это именно безымянно она. И точка. Точку поставлю я, за точкой моей не последует своего же беспокойства или даже не-до-уме-ния, нет, я умею принимать сообщения без никчемной размыслительности, однако сразу же прикикну, когда наступит должная пятница, и, не сомневаясь ,через пару мгновений буду знать, что это будет первая пятница от сегодняшнего дня. Таков я, сократий, чем-то схожий с сократом тем древним, как и многие из нас живых дву-и-ногих существ с одной головой, но с двумя половинками мозга. И я знаю, что делать и значит исполню правильно и дело для меня будет правое. Вот если голос моего любимого «Я» скажет «нет», я остановлюсь и шага не сделаю в ту сторону, где меня ожидает скрытность этого «нет». Пока все эти слова складывались в некую разумность, я определю, что первая пятница наступит завтра. Что ж, скажу я, завтра так завтра, оно и лучше, меньше помех возникнет. К 17.00 нужной пятницы я, облачившись в выходную одежку, выйду из подъезда. Возле него будет ожидать меня белая-пребелая тойота камри, в которую я сяду на заднее сидение, оборудованное спутниковой связью. Водитель, не говоря ни слова, впрочем и я вопреки своей привычке даже не произнесу «здравствуйте», и видимо буду прав, поскольку водитель и без моего пожелания будет здравствовать, ведя авто, и подъедет ко входу для особых персон павелецкого вокзала, что меня нисколько не удивит, и впервые произнесет два слова, «встречу здесь». Я кивну согласно головой и, пройдя через зал ожидания для особых персонажей вроде меня, окажусь на перроне. Перрон будет пуст, будет выглядеть оголённым, лишённым даже присутствия вокзальной администрации. Поезд подойдет бесшумно, а чём я знал заранее, и остановится так, что пятый вагон окажется напротив. С полной остановкой, в пролёте вагонной двери без какой-либо задержки появится персона, женщина в шляпе с огромными полями, а под шляпой я увижу интересное, ни с кем не схожее лицо и улыбчивые глаза. Я подойду к вагону протяну руку. Женщина левой рукой легко опершись шагнёт на перрон и протянет мне правую руку, которую я и поцелую. В машине она сядет рядом со мной. А пока мы будем идти к выходу из зала для особых персон, ни она ни я не обмолвимся ни словом, потому как и так будем знать всё заранее, а раннее угасание дня украсит своей нежностью нашу встречу.
Врезка – 3.
Кто я? Не знаю сам. А кто знает? Такой вопросец уж очень желается вам задать. А может спросить с меня ответ? А может до-просить как в за-стенке, то-есть за стеной, отделяющей одну часть пространства от другой? Если желаете, стена будет стеклянной, но пуленепробиваемой. Хотя слово, ваше или моё конечно же не знает пре-град, любой град возьмет либо измором, либо при-ступом, но не приступом мигрени, а ударами пестиком ступы по стене-стенушке в ритме азбуки с морзе. Нет, это не танец с антилопоподобных островов, это танец точек и тире, знаков препирательства в языке. Впрочем достаточно балагурства, хватит. Поговорю-ка о серьёзном, о том, чего я никогда не знал и не узнаю, но поговорить смею. Было это давно, когда меня не было, будет это давно, когда меня не будет. Но я всё помню и могу сдать контрольную работу не по сочинению, а по пере-сказу. А сказ уже не давно и не недавно, а есть и отлёживается в моей голове. А голова, она прежде всего это вечный череп, который может попасть в руки этого хулигана гамлета. И какой же глупый по важности моно-лог но лог-ично он прочтёт с подсказки суфлёра, поскольку перед тем, он с друзьями всю ночь что-то вспоминали, но так и не вспомнили. А у черепа есть лицо, нос с двумя откровенными ноздрями, два бывших глаза, и зубы, ох, какие же свои, а не вставные, белые и без единой чернинки, ну а за лицом что? Угадайте. Говорите – мозг. Ну нет, не мозг, мозгов в голове нет. За лицом пусто-та ещё. Она переполнена словами, потерявшими дар речи. И в этом моя красивая удача, как берёза у дачи, той самой, что мы снимали на лето кажется в раздорах без единого раздора, согласно и счастливо, здорово для опавших лёгких, удача конечно не в лёгких, опавших, как листья от засухи, а в по-дар-ке. В каком? Не догадываетесь? Конечно же в словах, потерявших дар речи. Через них мне удастся сберечь вспоминания о том, что за пересказ я получу, а может получил за сказ без «пере», отличную от других отметину, а это позволит мне, или это позволило мне покинуть школу с высоко поднятым черепом, водружённом на указательный палец гамлета. О, простите, где я? Ах, господа, да я же здесь же с вами, и не задам и вы не зададите мне вопрос, кто Я? Ведь мы с вами потеряли дар речи. Кто подарил этот дар, тот видимо и отобрал. Вот так полу-умно завершим эту врезку.
4. Итак, здравствуйте. Напоминаю, что я сократий, но не грек. Далее должно быть припевно короткое предложение – уже утро. Но его не будет, потому что утро уже не возвратится. Оно ушло. И появится ушлый день. Деловой. Лишённый лени. Лень продолжает спать. А день не озабоченно, но уверенный в сбытности, ожидает, не глядя на часы с неподвижной часовой стрелкой ожидает женщину в широко-полой шляпе. День это я. Вы тоже ожидаете. Если вы надеетесь, что мы с женщиной станем любовниками, то зря, мы станем со-общниками. Чего? Всего на всего со-общниками, общниками со жизнью. Нет, без «со», просто – жизни. Сообщниками жизни. Есть разница? Как видите по застарелой привычке, я ещё думаю, я ещё при-думываю, но эта привычка сегодня, в день без часовой стрелки не уместна, она не уместится в нашей сообщной жизни, привычка не вписывается в нашу, а может и не только в нашу, но в жизнь вообще, которая при думаньях не улыбается. Персона в шляпе с широкими, как брюки клёш, полями без улыбки жизни не появится. И она подъедет на той же тойоте камри бело-белого цвета. И мы поедем, усевшись на заднем сидении рядом. Она приобнимет меня за плечо, так левой руке будет удобней существовать, не складываясь, как циркуль, в локте. Кому-то захочется, чтобы таким своим расположением она изображала ласку. Ошибаетесь. Ласка будет в том, что она рядом. Она спросит меня. С вопросом тишина рухнет. Обломками будут слова. Ты не хочешь зайти в банк? И слова сложатся в вопрос. Конечно, я не против, но этот банк не мой банк, легко, без запинки отвечу я.
Она улыбнётся с материнской снисходительностью, не уничтожающей улыбку, скажет, вот тебе доллар золотой, откроешь им счёт, я конечно всё пойму и приму как очевидность. А вот вы, сожители слов моих, я вижу, ничего не понимаете. И это так занимательно и для вас и для меня, сократия, чьё сообщество с персоной с широко-до-смешного-полой шляпе, на чьих полях мог уместиться весь здешний мир. И я буду прав, её кивок головой подтвердит не догадку, а совершенное моё знание или у-знавание. А звание моё безымянно и безгранично. Да, это так. И тогда банк станет и моим, он будет нашим сообщим. Я с ответной улыбкой заявлю ей, что я знал, я знаю всё, пока ты рядом. Что же, заметит она, слегка поприжавшись к моему плечу, ты прав. Тогда я предложу, пройдёмся по главной улице, посидим в уличном кафе и вдохнём облегчённо спустя, ведь это будет последняя прогулка, последнее посидение в кафе, после нас здесь ничего не останется. Она добавит, и никого. Да, это будет не сон, это будет жизнь, моя, сократия жизнь, которую не примет люд свободный от пут свободы «быть». Люд «быть» не может, нет, не думайте, люд не быдло, он исполняет жизнь, исполняет не свою, и моя жизнь ему, люду, как жало пчелы, которое не выдернуть из его людовой жизни без боли, ну, если желаете, как укор, но я не подвергнусь остра-и-кизму, этой клизме, очищающей мозги от застоявшихся мыслей, не подвергнусь, потому что за моей спиной, потому что впереди, слева, справа и повсюду меня хранит моя жизнь с правом быть, а право, как вы знаете дано свыше ,оно авторское и не прикасаемо, как к прокажённому, потому я не повторю участи сократа. А теперь – здравствуйте, я сократий не грек и не потомочный со-кратовец, хоть и кратен с ним созвучием имён, со-кратий и со-крат-овец, слышите со-звучие, но оно пустое. Так же как и овцы, они не причём, приблудились, они сами по себе, пусть пасутся на склонах воображаемого холма. Но с сократом я ещё встречусь. Скажу ему, ну наконец я дождался тебя в этой стране слов, я не поднесу тебе рюмку цикуты, а попрошу, будь свидетелем на суде, на котором и обвинителем, и судьёй, и защитником, и обвиняемым буду я. Итак, здравствуйте, будем в который раз знакомы, я сократий.
Врезка – 0.
Кто? Не знаю. И вновь вопрос. Кто я? Вы думаете, я знаю, но скрываю. Скрытность не моя лучшая сторона. И вы ошибаететесь. Не спешите с угадыванием, Вы ошибаетесь со временем. Не со «временами». Времена и время – это из разных пространств жизни, хотя заселены эти пространства одним и тем же набором слов, обширным, толковым и бестолковым. Тем и участны слова не вольные во взаимном общении этих пространств, но и путая наши представления о жизни. Представления, которые мы по необходимости ставим будучи и режиссёрами, и авторам, и актёрами, особо меня посмешивает полу-смехом наше актёрство в этих представлениях, порой блистательно изощрённое и очень даже в угоду своей или чужой, а может выгоде всего нашего рода человеческого, а кто-то из затаённых ненавистников скажет НЕ-человеческого. А я спрошу, «а какого рода?». В ответ услышу, как мой же голос повторит священные для меня слова – «не знаю». И ведь это так выживаемо для нас – НЕ ЗНАТЬ. Не знать – это полёт, это невесомость в поле тяготения значимости, не знать и не значить – они ведь близняшки ведь «знать» это унизить не-зна-ние, а значит и себя, ведь «знать»это бесстыдно откровенный обман, которому приходится служить в настоящем времени, разве «знать» в этом настоящем времени не создаёт поле выскобленной скорби, для кого и насладительной. Вот так, господа, слова правят балом, на котором мы приглашены жить. Но стоит сделать шаг не влево, не вправо, не вперёд, не назад, а шаг в другой мир, для нас, привязанных накрепко к позолоченным представлениям, мир который есть в прошлом времени, и не в будущем, да и вообще будущего времени нет, и им нечего хвалится, и поэтому я, сократий повторю «я знал», я знал себя. И этим всё сказано. Но вот прошли слова, не дни, не годы, не время, а именно слова, разве не они и складывают складно или нескладно то, что зовётся жизнью здесь в этом мире. И вот я снова стою у окна, провожаю облака пролетающие мимо, провожаю, как провожают друзей, но до следующей встречи. А тем временем в комнату вошёл сосед. Дверь моя всегда открыта. Зашёл, глубоко вдохнул и говорит, ну грустягу ты напустил в квартиру, дышать нечем, лучше отойди от окна. Скажет и потянет меня за рукав. И предложит, присядь, выпьем водочки, да и не забудь закрыть ОКНО.