- Кто сообщил интересную новость? Кто? А, вот ты, мальчик в снежной рубашке, прошу, нет, не надо подходить к гильотине, сегодня мы головы секать не будем. Так с места, прошу.
- Завтра, господин наш над нами, вас уже не будет.
- Очень правильная новость, ведь завтра я уже не буду сегодняшним, буду другим, а каким – поживем и увидим, а послезавтра меня не будет завтрашнего. Садись, мальчик, новость твоя правильная, к гильотине ты не будешь подходить весь следующий месяц, отсчитай тридцать дней, включая и день сегодняшний.
- А можно мне сообщить мою новость?
- Твою? Я вижу, что минутная стрелка упорно поминутно движется и вот-вот упрется в число, за которым она остановится, а с ней и время. Оно не истечет, а остановится, и тогда, как все мы знаем, наступает для каждого из нас стояние в очереди за получением права на существование.
- А вы же в прошлый раз не успели получить подтверждение, поминутная стрелка задвигалась, а вы здесь.
- Девочка, моя милая, да к тому же с тремя косичками, ты права, да, я здесь, ведь чин «господина над нами» дает ему, а значит и мне право не три попытки.
- Одну вы уже использовали?
- Ах, что за замечательный и дельный вопрос, я запомню тебя как умника, могущего претендовать на занесение в Красную книгу.
- Спасибо.
- Пожалуйста, не прерывай, не закончилась моя мысль, а согласно и гласно этой мысли, я уже использовал две возможности.
- И вам осталась одна и последняя?
- О, девочка, та, что наголо стрижена, ты сильна в арифметике, я это успею учесть для следующей остановки поминутной стрелки, впрочем, вот-вот остановится, еще мгновение и стоп! Пора стоять в очереди наступила, а с ней и пора молчания.
Молчание было мучительным, оно было безвременным, и длилось ли оно или повисло серым облаком над всеми, никто не то, что не знал, но и не задумывался. Ведь стояние в очереди определяло многое, и даже не будущее, которое всегда можно придумать, а твою отличимость, отличимость, которая не лечила, но которую можно потерять, которая может исчезнуть. Как? Вот это и вопрос, бездумно мучавший молчание. И сколько же молчания прошло, никто не знал. Может в сумме ровно столько молчаний, сколько стоящих в очереди на получение права на существование. Или молчание было одно на всех. И ведь оно имело лицо и даже глаза, которые глядели на очередь. Но оно, молчание, каким оно ни было, впитывалось своим взглядом поочерёдно в стоящих в очереди и иссякало неком последнем очереднике. С последним своим взглядом, молчание отворачивалось от очереди и исчезало ,оставив остальных ,стоящих дверью, без подтверждения на получения права на существование. Тогда большая минутная стрелка начинала свой ход, свое хождение по кругу.
- Вот мы и вновь вместе, здравствуйте.
- Здравствуйте!!!
- Чудесно, дружно. Как на плацу, молодцы, бодрость при вас. Есть ли новости. Кто желает поделиться ими, хотя бы одной.
- Я.
- А, это ты мальчик, который отлучен на месяц от гильотины.
- Да, это я, потому и смел и еще смелее, чем до.
- «До» чего?
- А до того, как вы, господин над нами, остановили большую минутную стрелку часов.
- Я? Не останавливал, мальчик, ты ошибаешься, у меня не тот чин.
- Тогда, извините.
- За искреннее извинение ты приговариваешься еще к одному месяцу отлучения от гильотины. Ты доволен?
- Да, я даже улыбаюсь.
- О, это хороший знак для всех.
- Отчего хороший?
- О, даже младшо;й только-только принятый к присяге, уже задает вопросы, далеко пойдешь.
- Да нет, господин над нами, я не люблю далеко ходить.
- Интересно, а что ты любишь?
- Сидеть здесь, смотреть и слушать.
- Как же ты прав, самое лучшее быть зрителем, но, мой мальчик, здесь не театр, а жизнь, висящая на волоске.
- На вашем?
- О, кого я слышу, моя любимица. Наголо стриженная, ты успела получить подтверждение на получение права на существование?
- Значит, на жизнь?
- Молодчина, именно, но не вообще, а на здешнюю, так ты получила подтверждение?
- Да, господин над нами, успела, а вы?
- Спасибо за вопрос, успел.
- А если бы не успели, что тогда было бы?
- Хороший вопрос. Нужный. Ты мальчик умный, но будь осторожен в обращении со своим умом, многие завидуют чужому уму, если своего не имеют в достатке. Что касается успел или не успел, то, если бы не успел, ничего хорошего не имел бы, согласно акту о чине, что хорошо, а что плохо.
- Значит, плохо было бы?
- А, это ты мальчик, с которым мы тоже потолкались в очереди, да, мой мальчик, было бы плохо, а именно. Скорее всего, меня выбросили бы в корзину.
- Мусорную?
- Ты прав, именно, но мы с тобой успели проскочить через едва открытую дверь.
- Здорово.
- Скорее, и тебе и мне – здорово. Здорово от здравия. Так, успокоимся, обратимся теперь к гильотине.
- Как, так вот и поговорим о ней?
- Это оригинальный вопрос, отложим его на будущее. Встань, пожалуйста, да-да, вот ты, кто сказал, о, какой же ты высокий.
- Да, тут я самый высокий, мама говорила – вымахал.
- Мама права, махал, махал да вымахал, спасибо, садись, пора обратиться к гильотине, минутная стрелка еще далека от точки преткновения и еще не скоро замрет на краю пропасти.
- Какой пропасти, господин над нами, не той ли, в чьей пасти мы сидим?
- О, отличный образ, браво, но должен признаться, это слово «пропасть» залетело случайно, но, если продолжить твою мысль, это я стою на краю пропасти, будучи над вами. Видите, как слова могут каждого из нас поставить на свое место, впрочем, не будем отвлекаться.
- Не будем, не будем, не будем.
- Чудесный хор, молодцы, господин над вами подарил бы леденцы, да гильотина не позволяет. Ожидает, когда же мы обратимся к ней, а обратившись, по-глядим, погладим глядом её и по-молчим, как умеем молчать на допросах. О вопросах вы знаете, как и об ответах, которые заводятся в банк данных о вас, о нас, да обо всем, и молчать мы будем каждый о своем.
- И вы?
- Да, девочка безкосая с косым пробором и с прядью волос, зачесанной набекрень.
- Вам не нравится?
- Напротив, очень даже недурно, но я отвечаю – да и я.
В молчании, как рыбки в аквариумах, плавают невесомо всякости, и слова, и чьи-то лица, но чаще всего вопросы, вот наплывает к стеклу аквариума вопрос, а что будет, когда эта гильотина упадет, и рядом появляется со дна сомовый ответ, если бы я знал, я бы все равно не сказал, я дал что-то вроде клятвы
гипокрита, кто-то поправляет – Гиппократа, а в ответ слышится едва-едва, ах, милый, ты уже и шутки не понимаешь, загляденья на гильотину, значит, есть быль-о-тине, вопрос этот уткнулся в стенку и пошел ко дну в тину, сдобренную песком, но не сахарным, а чистым речным, и когда молчание, истязаемое невозможностью высказаться, потеряло терпение, вплыл торжественно вопрос. Не акулой, не китом, а крупным карпом - гильотина, что же это такое, ответ не замедлил появится. Но не рыбой, а словами, собравшимися в предложение, но не в брачное, а какое-то сколотое от другого вопроса. Это игра, так оно, это предложение, начиналось, а продолжилось так, не на жизнь, и не на смерть, а на право «быть» или «не быть», тут два или три ребенка хихикая, хахакая дадут понять, что при чем тут этот тип по имени Гамлет, мальчишка из другого двора, и следом явился без фрака сгорбленный вопрос, а что же такое «быть»? А вот это никто за пределами аквариума и не знал и не гадал, не желая попасть под гильотину. Но очень большое НО сказало признательно, но ходит слух, скользящий по паркетному полу молчания, что «не быть» не так уж и плохо согласно акту о чине, что хорошо, что плохо. Но этом терпение молчания лопнет. Но никого не поразит, а господин над всеми и скажет, облегченно улыбаясь.
- Ну вот мы и обратились к гильотине, поглядели на нее, помолчали и признаюсь, хорошо помолчали, удивив молчание, и, получив его одобрение, оно не может сказать вам спасибо, за него скажу я.
- И все-таки, что же делает гильотина, отрезает?
- Дорогой мой. Ты здесь самый умный и без всякой приставки «за» скажу и тебе и всем, скажу «нет».
Тут господин над ними замолчит, ненадолго и как-то в сторону, туда, где окно было открыто настежь, тихо, так, как признаются в любви в театре, а может и в жизни, скажет: «Обезличивает».
И тогда наступит настоящее молчание.