И вновь я сижу в палатке на льду Охтинского разлива с бесполезным ожиданием кого-либо там поймать и опять вспоминаю…
1942-ой год, ноябрь, только что закончился вой сирен и артобстрел, я с матерью в одной из квартир на 2-ой Красноармейской улице, стук в дверь, почтальон в дверях и повестка матери с Большого Дома с требованием убраться из блокированного Ленинграда в течение 24-х часов..
Кто-то капнул, что она немка по национальности… Да, обрусевшая немка родом со Средней Рогатки Ленинграда. Отец, русский, Купчинский, на фронте под Ленинградом, а я, 4-х лет отроду, при матери. Потом-то маму реабилитировали...
Наспех собраны узелки в дорогу… Куда…? Полуторка, баржа по Ладоге, 501-ый весёлый товарняк с соломкой на полу и длинный путь… неизвестно куда.
Вышли мы с мамой из вагона на станции Любино в Омской области, по совету одной из соседок по вагону, имеющей какую-то информацию о том месте. Там мол, неподалеку есть завод, производящий сгущёнку, где можно устроиться на работу.
Надо отметить, что встречали сибиряки там Ленинградцев тепло, давали приют в своих домах, помогали на первых порах с питанием. К счастью, мать умудрилась захватить с собой швейную машинку Зингер, так что отрабатывала эту помощь шитьём для доброжелательных сибиряков.
Сначала нас приютила одна семья в деревне Красный Яр, потом мы жили в семье на хуторе рядом с деревней Замиралово, потом в бараке от Консервзавода и потом, уже на постоянно, в комнатке, выделенной нам руководством завода.
Дяденька, который помогал нам с мамой сойти с вагона на станции Любино, часто нас с мамой навещал, а через четыре года у меня появилась там и сестрёнка.
Папа к нам не приезжал, а маме долго не разрешали вернуться в Ленинград. Папа сначала присылал маме письма из Ленинграда, мама ему отвечала и обводила карандашом на письме мою ладошку. Но письма приходили всё реже, а потом и вообще перестали приходить.
Один раз к нам в Сибирь приехала из Ленинграда младшая сестра моего отца, которая, увидев меня спящего на полу на какой-то подстилке, расплакалась и увезла меня с собой в Ленинград, к отцу…
Мне уже было тогда 8 лет, война закончилась, и во 2-ой класс я ходил уже в школу в Ново-Саратовке, что на правом берегу Невы.
Туда переселили жителей деревни Купчино, где жил до войны мой отец, разобрав на укрепления их дома, а немецких колонистов с Ново-Саратовской колонии угнали в дальние края Союза.
За тот год в Ленинграде, папа меня познакомил поочерёдно с тремя своими… знакомыми женщинами, у которых я по несколько дней жил.
Вот одну из них я очень хорошо помню, потому что она работала кондуктором на трамвае, у неё было много монеток в сумочке на работе и я с ней катался на трамвае.
Как и во время жизни в Сибири, где я любил кататься на машинах с заводскими шоферами, возившими на Консервзавод молоко с колхозов ближайших деревень.
В тот год, что я жил в Ленинграде, отец купил мне самокат. Да, да, самокат, в 1946-ом году, самокат, который сейчас повсеместно вошёл в моду. Но особо рад я не был, так как хотел велосипед.
А вот об игре отца на баяне я ничего вспомнить не могу… Может тогда, в 1946-ом году у него ещё его и не было, или ему тогда было не до баяна.
Я прожил в Ленинграде с отцом всего лишь год, как за мной приехал новый мамин муж, тот самый, что нас в Сибири навещал и помогал маме обустроиться.
Он приехал экспедитором, сопровождая в Ленинград вагоны со сгущёнкой, со сгущёнкой, которую мы, мальчишки, там, на Консервзаводе, могли попробовать только на заводской свалке.
Я помню их двоих, отца и дядю Васю, на перроне вокзала перед уже вторым моим отъездом из Ленинграда: один меня увозил к матери, а второй провожал. И после этого я своего отца больше уже не видел. Снова я вернулся в Ленинград через несколько месяцев после его смерти.
Дядя Вася в Сибири часто бывал пьяным и бил мою мать, мне приходилось её защищать, уводя из комнаты подальше от греха, но меня он никогда не трогал и ни одного плохого слова мне не говорил. Как и я ему.
До самой его смерти отчим был для меня чем-то нейтральным, я к нему обращался только обезличенно, словами… "скажите", "пойдёмте" и т.п.
Когда в 1953-ем году мои ленинградские родственники по отцу добились разрешения для матери вернуться в Ленинград, то, сидя в кузове полуторки, увозящей нас на станцию Любино, я плакал…
Плакал, покидая свою вторую и главную для меня родину, плакал прощаясь с друзьями, одноклассниками, с любимой девочкой, плакал расставаясь со своим детством.
Спустя годы, вспоминая то что было и то что есть, я считаю, что жизнь в Сибири мне больше нравилась, чем в Ленинграде и не только потому, что у меня там были друзья и первая подростковая любовь.
Вернувшись в Ленинград в 1953-ем году уже 15-ти летним я был поражён той разницей в жизни сибирской деревни и Ленинграда и, отнюдь, не в пользу Ленинграда. В чём?... уточнять я не буду, это надо прочувствовать…
Через 55 лет я съездил на 10 дней в Сибирь, нашёл своих некоторых одноклассников и двух друзей, встретивших меня с поезда на вокзале в Омске.
И опять, уезжая уже в третий раз оттуда, я рыдал, а лёжа на верхней полке поезда, под впечатлением эмоций сочинял прощальное стихотворение…
Встреча с детством 55 лет спустя
Поезд мчал меня из Омска в Петербург,
Оставляя встречу с детством позади,
Покидал я снова Алечку Зенюк,
Лишь мгновениями стали эти дни.
Стук колёс мне всё с упрёком говорил:
- Красный Яр на мегаполис променял,
Ты же здесь дружил, учился и любил,
Почему же от друзей ты убежал.
Пеной волн плевался вслед хмурый Иртыш.
Лаской Старица пыталась удержать:
- Всё равно, мол, ты от нас не убежишь…
- Знали б вы, как мне не хочется бежать.
И вот снова еду я под стук колёс,
Лишь мелькают перелески за окном,
Пролетает белоснежный цвет берёз,
Да подснежники лежат жёлтым ковром.
Мне глаза озёр с укором смотрят вслед,
Как платками деревца машут листвой:
- Мы не виделись с тобой так много лет,
А сейчас, вот, вновь прощаемся с тобой.
И прощаемся быть может навсегда,
Очень жаль, что так короток жизни срок,
"Нас сегодня" поменять на "Нас тогда"
Не сумеет ни кудесник и ни Бог.
Мои старые и юные друзья,
Из того, что было, многого уж нет,
Изменились, постарели вы и я,
И, лишь, в памяти остался детства след.
Там, где было Замиралово, - поля,
Нет Зелёновки, где в 1-ый класс ходил,
Лишь тоскуют одиноко тополя,
Помня дом и сад, где я когда-то жил.
Домики, бараки, Красный Яр…
Что ни шаг, воспоминаний ураган,
Что ни шаг, по памяти удар,
В сердце боль от нанесённых ран.
Так, прощайте ж, одноклассники мои,
Я желаю вам побольше светлых дней,
Что б душою не стареть, конечно, и
Постараться не терять в жизни друзей.