Кулацкое отродье

Галина Третьякова Николаева
   Было это году в восемьдесят седьмом  прошлого столетия. Иду я как-то мимо дома соседа, Савелия Ивановича, он сидит на скамейке у полисадника с незнакомой женщиной. Женщину старушкой не назовёшь, современная, городская. На фигуру подтянутая и даже, если точно сказать, элегантная. Волосы  уложены в аккуратную  причудливую  причёску, на ней модный по тем временам,  тёмно-синий сарафан из дорогой ткани и яркая нейлоновая блузка, в ушах дорогие золотые серёжки с крупными красными рубинами. Во всём облике этой пожилой женщины чувствовалась порода, как раньше говорила моя мама - дворянскую кровь видно, её не скроешь. Не было у нас в деревне таких женщин. Я не хочу сказать, что плохие женщины у нас, а эта хорошая, нет, просто - разные совершенно.
-Вот, Дашутка, помнишь Филиппа Семёновича? Это сноха его сына Анатолия, Иришка, - показал он на меня.  - Правда  сына-то  его, Анатолия, ты не должна помнить, он где-то в начале тридцатых родился. Сейчас уж нет его, царство ему  небесное.
-Помню конечно Филиппа Семёновича,  их было три или четыре  брата, - тихим грудным голосом произнесла гостья, – значит, в этом доме уже третье поколение живёт? Как быстро годы идут, а как будто вчера всё было.
 В глазах женщины блеснули  слёзы.
-Это уже четвёртое поколение живёт, у нас две дочери, - пошутила я.
        Женщина улыбнулась. А Савелий Иванович продолжал:
-Вот  наследники  этих  четырёх  братьев и живут в родных домах до сих пор - сын Ефима живёт, сын Егора, сын Луки. Ты их помнишь наверное, разве что годков на пять - семь они тебя  моложе будут…  Да вот, получается,  внук Филиппа живёт в его доме, - кивнул Савелий Иванович на меня. -Остальные все в домах раскулаченных жили. Это сейчас уж тут домов совхозных понастроили, да покупали-продавали, население считай уж сменилось за  эти сорок лет.  А тогда - сослали людей неизвестно куда, а сами дома хорошие  позанимали да родственникам своим раздали. И что из того вышло? Как были голь перекатная, так и остались. Вон сколько домов позжигали, чуть не целую  улицу - не своё, не жалко.   
      В войну, бывалоче, в соседних деревнях хлеб пшеничный ели да сметану, а у нас лебеду с отрубями. А всё потому, что  лентяи да пьяницы, да завистники, друг на друга пальцем любили показывать. Я ведь, Дарьюшка, знаю кто тогда постарался. Вона-ка, в других деревнях почти никого не раскулачили, а у нас всех, кто не угодил.
     Савелий Иванович на несколько минут замолчал, женщина вздохнула, я чувствовала себя лишней. Получилась неловкая пауза.
  -Мы ведь, девонька в этой деревне жили до двадцать девятого года. В конце деревни знаешь наверное двухэтажный дом?  Такой большой  был единственный в деревне. Раскулачили нас, - обратилась ко мне  Дарья.
     Мне стало интересно. О раскулачивании я много  читала, фильмы смотрела, в школе изучали. В моём представление раскулачивание - это какая-то древняя история, которая была давно-давно, меня ещё на свете не было. В моём представлении кулаки - это здоровые бородатые мужики, которые сами не работали, а работали на них бедные мужики и женщины за кусок хлеба. Кулаки  прятали зерно в ямы, чтобы оно не досталось голодным горожанам, они травили свой скот, лишь бы он не достался бедным, сжигали свои дома, когда их ссылали.
    
       Теперь передо мной сидела довольно-таки приятная пожилая женщина, которую я слушаю, вижу её полные слёз  большие серые глаза, которые в молодости наверное были ещё красивее. И это её раскулачили? Мне стало очень интересно услышать её историю. Интересно было послушать о тех событиях из уст очевидца и сравнить с тем, что я знала из  книг и фильмов.  Женщина начала тихим, спокойным голосом:
      - Мне было тогда лет одиннадцать - двенадцать. Был у нас большой деревянный двухэтажный дом, семья большая - папа с мамой,  два старших брата, не женатых, сестра лет восемнадцати. С нами жили старенькие бабушка и дедушка. Семья как семья. Мы ничего плохого никому не делали, братья вместе с отцом с утра до вечера проводили в поле: пахали, сеяли. Если сенокос, шли всей семьёй, даже бабушка Поля в свои семьдесят  лет гребла сено. Мы с сестрой  с домашнего  огорода не вылезали - картошка, капуста, лук; свёкла и другие овощи были только на нас - пололи, поливали всё лето. Выращивали много, семья не малая.
     Ягоды начинаются - в лесу чуть не каждый день: черника, малина, земляника, морошка - всё наше. А  по клюкву и бруснику братья на болото ходили. Подвал у нас был, чего там только не было - на три года вперёд запасали. Зимой женщины пряли, вязали, вышивали, я лет с семи ко всему этому приучена была. Отец с братьями за скотиной ходили - накормить, напоить, перемолоть пшеницу. Дрова готовили. Работы хватало. Мы всё старались делать сами. Вот только в страду - посевная, покос, уборка - нанимали соседа.  У него семья большущая, всё девчонки, помощницы из них плохие, а пил беспробудно.  Вот отец и говорил - пусть поработает у нас,  зерна заработает и продуктов, будет чем семью кормить, да и немного от пьянки отдохнёт. На покос тоже приходили несколько человек, даже сами просились, заработать хотели. Может за это нас и покарали.
      Помню тот день.  Как сейчас перед глазами - весна была, конец апреля,  отец планировал через неделю в поле выезжать. Пришли к нам несколько человек, назвались комитетом по бедноте.
-Да -да. Я помню, был такой, - вставил Савелий Иванович,- Улька там ещё была, бегала всё в красной косынке да в какой-то шубейке плюшевой.  Всё из себя начальника корчила. Ванька тётки Параньи с ними людей обирал.
-Да, а ещё там был председатель Сидор Петрович. Хороший человек. Ещё Леонид. Я не помню его, но он в соседях у нас жил.
-Лёнька-то? Так это тётки Марии Садыкиной  сын. Говоришь, председатель хороший? Да я бы не сказал. Много чего он здесь понаделал, много судеб сломал. Ты не помнишь, мала была, а мне чай в ту пору  уж за двадцать перевалило, мы  с твоими братьями вон на  той поляне игрища устраивали.  И сеструха твоя тут же с подружками бегала. Помню я её, красивая была.
-Ну вот слушайте Савелий Иванович, мою историю, узнаете почему он для меня  хороший.
      Пришли они вчетвером к нам. Эта Ульяна сразу расстелила на полу мамину большую китайскую шаль с выбитыми на ней атласными цветами. Эта шаль маме особенно дорога была, она досталась ей от матери. Вы же наверное слышали, что мама у меня из разорившихся дворян? Отец её в городе  сосватал,  когда приезжал к маминому дяде по каким-то делам, мама у  дяди жила тогда, с детьми его нянчилась. С папой они очень хорошо жили, душа в душу, любили друг друга.
      Ну вот, расстелила Ульяна шаль и начала кидать на неё наши с сестрой платья, которые мама нам сама шила, мамины вещи.  Мамину чернобурку накинула себе на плечи. Со всего маху рванула на себя вышитую мамой скатерть с комода, откуда посыпались вырезанные дедом фигурки животных, игрушки, шкатулки, которые он дарил нам на праздники и дни рождения. Всё это было дорого нам.
      Но  мы не могли шевельнуться, я давила в себе слёзы, мама держалась за сердце. Сестра  выхватила у неё  любимую деревянную статуэтку, Ульяна оттолкнула сестру  ногой в кирзовом сапоге. Мама бросилась сестре на помощь, подняла её с полу  и стала уговаривать  молчать. Ульяна  со злостью толкнула кадку с большущей, до потолка, розой, которая стояла вся в цвету. Но видимо ударила ногу, разозлилась,  схватилась за розу, сломала ствол и бросила на пол. Потом прошла  в прихожую, где на столе у нас стоял большой медный самовар. Мама любила, чтобы самовар у нас блестел, заставляла нас с сестрой чистить его чуть ли не ежедневно, с детства она приучала нас к чистоте.
-Смотри-ка, самоваров золотых набрали, кулаки, сволочи, - заругалась Ульяна и заставила меня вылить из него воду и поставить на расстеленный на полу платок. Всё это она приготовила, чтобы унести с собой.
       Тут я услышала, как во дворе закричала бабушка. Я выскочила на улицу. Дед держал бабушку, та плакала, а  этот самый Ванька бил нашего телёнка, которого мы так долго ждали. Топтал его сапогами. Родился он от коровы Пеструшки, холмогорской породы, которую отец купил нетелью год назад, в надежде развести новую породу.
     Оказывается Ванька вместе с Леонидом открыли все конюшни и стайки и выпустили всю нашу скотину, Леонид кнутом гнал  скот к конторе, по ограде бегали и кудахтали куры, в углу ограды валялась овечка, которая чем-то Леониду не угодила и он пнул её так, что подняться она уже не смогла.  Ванька стал выводить Пеструшку из стайки, остальных  коров уже выгнали за ворота, а к Пеструшке  в это время выскочил телёнок и бросился к вымени. Ванька стукнул его в бок ногой, телёнка невозможно было оторвать, Ванька повалил его на землю и стал топтать, а Леонид погнал Пеструшку за ворота.
   Председатель Сидор Петрович в это время осматривал наши амбары. Вышел довольный.
-Давай тащи Ванька телегу, зерна здесь хватит и на пироги и на шанежки.
-Какое Сидор зерно? Это же семена. Садить-то что буду?- робко заговорил отец. Ванька оскалился в страшной улыбке и засмеялся:
-Ты ещё и садить собрался? В могиле гнить будешь, а не садить. Все вы, кулацкое отродье, там сгниёте.
      Скот увели, в доме собрали что получше, увезли на телеге. До полночи возили зерно из амбара, заставив папу с мамой и братьев кантарить в мешки.
     Потом председатель посадил на телегу нас с сестрой и повёз. Я плакала, мама бежала за телегой, споткнулась, упала, папа догнал,  подхватил её на руки и понёс домой. Мы с сестрой всю дорогу молчали, не зная куда нас везут и зачем. Что плохого мы сделали и кому?

      С тех пор я не видела ни кого из близких. Много лет пыталась найти, но всё бесполезно. Куда только я не обращалась, но кто ответит на мои письма, ведь я кулацкая дочь, «кулацкое отродье».
- А как вы от сестры отстали? Как вы спаслись?- с просила я, поражённая её рассказом.
- Продержали нас  в районной милиции несколько суток. Посадили с сестрой в отдельные камеры, больше я сестру никогда не видела, что с ней -не знаю.
      А ко мне в камеру зашёл пожилой милиционер, принёс ужин и шепнул: «Жалко мне тебя, ребёнок  совсем, на дочку  мою похожа….»
     Пока я ужинала, он всё смотрел  на меня, о чём - то своём думая, потом сказал: «Беги-ка сейчас в свою деревню, стучи в окошко председателю, на коленях проси справку, он знает какую,  и со справкой беги куда глаза глядят.  Только в деревне не оставайся, ни у кого в  доме не прячься, искать будут. Судьба - выкарабкаешься, не судьба - сгинешь.»
-А где моя сестра? Где  папа с мамой? - спросила я.
-Не думай сейчас ни о чём и ни о ком, у каждого своя судьба,  делай как велел. Если уж председатель  не будет давать справку или пригрозит милицией, скажи, что тебя Пахомыч послал. Должок у него есть, никуда не денется».
          Я в чём была выскочила из милиции  на улицу по задним дверям, куда привёл меня Пахомыч. Темно, слякоть, дождь накануне прошёл, до деревни  километров двенадцать, но дорогу я знала. К председателю  в окошко постучала за полночь. Сделала всё так, как Пахомыч велел.
         С этой справкой  я стояла на перекрёстке и думала: «  Куда идти, к кому? В лес? Но там темно и холодно, зверей полно. К соседям? Милиционер сказал - искать будут».
       Это я потом уже поняла, что никто не согласился бы  пострадать из-за меня. А тогда я действовала по интуиции. С собой в узелке у меня была краюха хлеба и четыре  картофелины, милиционер как бы случайно мне на ужин побольше еды принёс. Вот с этим узелком я, сама того не осознавая, пошла в обратную сторону. Ноги сами повели меня к железной дороге, узкоколейка тогда была до соседнего города. Три дня я шла пешком, если  услышу стук поезда - быстренько спускаюсь под  угор, чтобы не видно было. Пила воду из луж, приставив к губам кончик своего платка, чтобы заразу не подхватить. Ночь ночевала в какой-то заброшенной сарайке, дрожа от холода.  Вторую ночь - в стогу, чудом оставшемся у кого-то до мая месяца, может такого же бедолаги, сосланного неизвестно куда, как мы.
       Совсем обессиленная дошла я до города. Вспомнила, что жил в нём мамин двоюродный брат, которого она нянчила в детстве, сейчас он был взрослый, при должности, жена была, трое маленьких детей. Как-то с мамой и папой мы ездили на лошадях к ним в гости на Рождество, дом, где живут, я примерно запомнила. Побродить пришлось долго, но нашла. Совсем обессиленная я наклонилась на забор и стояла, пока не залаяла собака и не вышел на улицу дядя.
     Я рассказала всё ему, показала справку. Приняли меня хорошо, подлечили, подкормили, стала жить у них в няньках. Тётя уходила на целый день на работу, а я  с ребятишками, которым  было  от шести   до двух  лет. Соседям сказали, что няньку наняли, договорились никому не рассказывать откуда я и чья. Так прошло четыре  года. Детишки подросли, в школу стали ходить, а меня дядя определил в ФЗО в этом же городе. Выучилась я на фрезеровщика, пошла на завод работать. Благодаря этой справке я и паспорт получила.
-А как дальше у Вас жизнь сложилась?- не утерпела я.
-Как у всех, замуж вышла, два сына родились. С мужем жили душа в душу. Квартиру от завода получили, заработки хорошие были. Жили в достатке. Сыновья оба закончили институты. Оба в Москве живут, на хороших работах работают, на ответственных, машины имеют, квартиры, внуки у меня уже взрослые. Времена сменились, я уже не боялась, что дочь раскулаченных. Вот только старший военное училище закончил, его ждала большая карьера, но в анкете графа о том, что есть раскулаченные родственники, не давала продвинуться по служебной лестнице.
-Нельзя было скрыть?
- Боялся. Узнают, себе навредит, лучше уж честно. Вот это пятно он и носил на себе всю жизнь. Сейчас вот привёз меня и уехал в райцентр, не хочет даже видеть эту деревню, обида на всю жизнь. Вот похожу, посмотрю дом родной, вспомню как жили и домой - помирать можно.
-Да что вы? Живите долго, Вы это заслужили,- воскликнула  я.
-Ещё вот хотелось бы узнать как жизнь сложилась у тех, о ком я рассказала.

     Мимо проходила ещё одна соседка, Софья Семёновна, Савелий Иванович махнул ей, мол подходи, разговор есть. Та подошла, с интересом разглядывая городскую гостью.
-Чьи вы будете, чтой - то не припомню, - поинтересовалась она.
Савелий Иванович хотел объяснить, чья, но Дарья остановила его:
-Да вот, жила когда-то здесь, повидаться приехала, родные места посмотреть. Знакомые у меня здесь оставались, вместе росли.
-А кто?- поинтересовалась соседка.
-Устинья, не помню как фамилия, Иван, мать у него Параньей звали, Леонид Садыкин.
-Ой, да поздно ты приехала повидаться. Давно уж и в живых-то их нет. Ванька женился ещё до войны, пятеро ли шестеро робятишек у него было. Дом загорелся ночью, так со всей семьёй и сгорел. Всей деревней хоронили.
-Как героя? – в голосе гостьи слышалась лёгкая ирония, которую Софья Семёновна не поняла и продолжала:
-Да какой к чёрту герой, пили они оба со своей Матрёной, запивались, так пьяные и сгорели.  Детишек вот только  бог за что покарал?
Лёнька Садыкин разбился, тоже ещё до войны. Был он энтим, как его, комиссаром каким-то при сельсовете. Полез на Церковь купол сбрасывать, субботник они устроили - Церковь ломать. Говорили старики - не трогайте, полез. Вот  и упал оттедова.
-Тоже как героя хоронили? -не утерпела Дарья.
-Какой там, на похороны-то никто не пришёл, боялись, что и их бог за Церковь покарает.
-А что с Устиньей?
-Эта Устька-то комиссарша?- обратилась  Софья Семёновна к Савелию Ивановичу. Тот кивнул.
-Устинья  долго жила, жених был до войны, погиб, замуж так её никто и не взял, детей не прижила. Годков десять назад померла…. намучилась же с ней племянница…. Года два терпела. Болезнь непонятная с ней приключилась - врачи ничего не признают, а она сохнет, умом помешалась, лежит пластом, не встаёт.  Племянница её кормит с ложечки, а та ей в лицо плюёт. Так и померла под кроватью, свалилась, лицом вниз, а племянница на работе. С работы пришла, глянь, а  Устинья-то мёртвая. Говорили, поделом ей. Подружка моя, Макаровна, рассказывает, тут в тридцатые годы каких-то Тимофеевых раскулачили, так она у ихних дочек платья на себя напяливала и носила. Тьфу, стыдоба. Когда помешалась-то умом, так всё хвасталась, что у неё золота целое подполье.  А  когда померла, племянница  окромя  медного самовара ничего не нашла. Тоже, говорят, у раскулаченных прихапала.
-Я ещё хотела спросить про председателя сельсовета  Сидора Петровича. Он-то как, жив?
-Нет, Сидор помер лет двадцать назад. Помнишь, Савелий, его ещё из партии шуганули, с работы выгнали, за что это? Что-то я не припомню. Ты же тогда на кузне работал, должон знать.
-Да не знаю я, помер и помер. И из партии его шуганули правильно, поделом ему, - недовольно сказал Савелий Иванович. Видно и его чем-то сильно обидел покойничек.
-А что, Дарьюшка, пойдёшь дом - от свой смотреть? Вот Иринка проводит,- кивнул Савелий Иванович на меня.
Но  гостья посидела  молча на скамеечке, подумала и говорит:
-Да нет наверное, Савелий Иванович, я услышала то, что хотела услышать. Со всеми подробностями. Бог вас ко мне послал Софья Семёновна. Спасибо Вам большое. Вот теперь я спокойна, есть видимо Бог на белом свете, рассчитался.
    Она встала, взяла в руки сумку, достала дорогие шоколадные конфеты, подала  всем нам, помянуть её родственников,  и махнула рукой:
-А вон и сыночек мой едет.
Подъехала белая «Волга». Такие у нас были только у очень больших начальников. Дверка открылась и  Дарья села на переднее сиденье, к сыну. Машина развернулась и уехала.
-А что это было?- удивлённо хлопнула себя по бокам Софья Семёновна, всё ещё держа в руках горсть конфет, - кто такая была? Я не знаю её?
-Призрак из прошлого был, - засмеялся Савелий Иванович.
       А я долго думала об этой встрече, этот эпизод надолго остался в моей памяти. Иногда думаю - а была ли вообще эта встреча?
       И только посмотрев иногда на красивые фантики от конфет, которые остались в коллекции моих маленьких дочек, я понимала, встреча была и всё, о чём рассказала Дарья, было.

Фото автора.
Рассказ был опубликован в газете "Алапаевскаяя искра"