- Не надо делать трагедию из жизни, она уже трагедия, но она же и комедия. - говорил Цикенбаум, наливая водку мне и себе. Стелла опять глядела на нас исподлобья, и в её взгляде читалась и любовь, и жалость, и осуждение, но я всё равно никак не мог оторваться от Арнольда Давыдовича...
Он говорил и говорил, и вся жизнь тут же озарялась каким то таинственным светом...
И было легко дышать, легко жить... А ведь профессор был мужчиной, и я больше него любил Стеллу, и сила могучего инстинкта была невероятно сильной, но я из-за Цикенбаума делал ей больно, и это была трагедия, и комедии в ней я не видел... вот-с!
Через какое то время Стелла заплакала, я слышал её плач за дверью, но я слушал Цикенбаума, я пил с ним водку, озарённый весь духом бессмертия и тем самым таинственным светом, какой уже боялся потерять... вот-с!
- А ты ведь алкоголик, - зашла к нам в комнату плачущая Стелла, и мне стало и печально, и стыдно... Я вдруг увидел нас со стороны... А ведь и действительно, в этой обыденной реальности, даже и вписанные Им в Его схему, мы были, пусть и мудрыми, но алкоголиками... вот-с!
Цикенбаум быстро и неожиданно ушёл, и Стелла снова пригвоздила меня к кровати своим юным и могучим телом...
Утром, почти трезвый, я молча выслушивал Стеллу... Она говорила о каком-то новом фильме с интересным эпизодом из истории нашей страны... Но для меня почему то нашей страны как будто и не было, как и других стран... В моих мыслях возникла какая то странная условность... И я весь - точно - был не здесь, а совсем в другом мире... И это меня как то странно и очень сильно беспокоило... И особенно работа. которая была и которой как будто не было, нго куда я должен был идти по той же самой невидимой, но созданной Им схеме... Вот-с!