камера наезжает

Маргарита Школьниксон-Смишко
Попытка рецензии на повесть «Камера наезжает!» из книги Дины Рубиной «У ангела»

В этой повести Дина Рудина описывает своё первое столкновение, как сценариста, с кинематографом. Повесть, по которой её уговорили написать сценарий, сама автор не считала особо удавшейся. Как она верно подметила, всё, что не было в её работах, связанного с ней лично, ей не так хорошо удавалось, да к тому же повесть прошла советскую корректуру. Но не писать Дина не могла. В этом случае её соблазнил материал о ташкенских уголовниках. На повесть, опубликованную в московском журнале, наткнулась режиссёр «Узбекфильма», и, поскольку Дина тогда нуждалась в мат. средствах, как говорится, «пошло, поехало».
В контакте с режиссёром  всё,   ну абсолютно всё Дину раздражало, и её можно понять, ведь ей пришлось работать с личностью, вышедшей из совсем другой среды и культуры*.
Мне не хочется останавливаться на описании мучений сценариста, кому это интересно, могут раздобыть повесть. Я хочу здесь коснуться т.с. «лирического отступления» автора об отношении восточных мужчин к нам — женщинам европейского происхождения, поскольку последние два года  и мне приходится с ними постоянно сталкиваться.
Дину Рубину, после окончания ею ташкенской консерватории, распределили в местный Институт культуры. «И (как она пишет) хотя к тому времени уже было ясно, что не музыка выцедит мою душу до последней капли горького пота, мама всё же считала, что запись в трудовой книжке о преподавательсткой деятельности в институте в дальнейшем благотворно скажется на сумме моей пенсии.» Мамино мнение имело вес.
И так, Дине 22 года, и ей нужно преподавать аккомпанемент местным юношам — бывшим пастухам, отобранным из  высокогорных кишлаков. Это было связано с определёнными трудностями, и вот почему:
«Строгая пастушеская мораль предков и священное отношение узбеков к девичьей чести абсолютно не касаются их отношения к женщине европейского происхождения — независимо от её возраста, профессии, положения в обществе и группы инвалидности. По внутреннему убеждению восточного мужчины — и мои мальчики не являлись тут исключением — все женщины-неузбечки тайно или открыто подпадали под определение «джаляб» - проститутка, блудница, продажная тварь. Возможно, тут играло роль подсознательное отношение Востока к прилюдно открытому женскому лицу.
И хотя к тому времени уже три десятилетия красавицы узбечки разгуливали без параджи, в народе прекрасно помнили — кто принёс на Восток эту заразу.
Ну а я к тому же носила джинсы и пользовалась косметикой яростных тонов — то есть ни по внешнему виду, ни по возрасту не могла претендовать даже на слабое подобие уважения со стороны учеников. Но я знала, что мне делать: строгость, холодный официальный тон и неизменное обращение к студенту на «вы». Я им покажу кузькину мать. Они меня станут бояться. А студенческий страх полностью заглушит скабрезные мыслишки в дремучих мозгах этих юных пастухов.»  С такой стратегией она начала свою педагогическую деятельность. (Надо сказать, что у меня стратегия была противоположной, но это ничего не изменило.)
Чтобы было более понятно, с кем Дина имела дело, она приводит пример:
«Особенно боялся меня один студент — высокий красивый мальчик лет восемнадцати, в розовой атласной рубашке. Его буквально трясло от страха на моих уроках. Я слышала, как шуршит язык в его пересохшем рту. К тому же он, как и большинство его товарищей, почти не говорил по-русски.
Сидя сбоку от пианино, я строго смотрела мимо студента в окно, постукивая карандашом по откиннутой крышке инструмента.
Что я вам задала на дом?
Стоя на почтительном расстоянии от меня и полукланяясь, он робко отвечал:
- Шуман. Сифилисска песен...
Карандаш зависал в моих пальцах.
- Что-что? - грозно вскрикивала я. - Как?!
От страха под мышками у него расплывались тёмные пятна.
Достаньте ноты!
Он суетливо доставал из холщёвой пастушеской сумки ноты «Сицилийской песенки».
Читайте!
Сощурив глаза от напряжения и помогая себе, как указкой, подрагивающим пальцем, он старательно прочитывал:»Си-си-лисска песс...»

И так, повторяем прошлый урок, Будьте любезны объяснить, что такое «серенада».

Он сидел на стуле, держа на коленях смуглые небольшие кисти рук, и тупо глядел в блошиную россыпь нот перед собой.
- Так что это - «серенада»?
- Ашул-ля , - наконец выдавил он.
Правильно, песня, - милостливо кивнула я. - На каком инструменте обычно аккомпанирует себе певец, исполняя серенаду?
Он молчал, напряжённо припоминая, а может быть, просто вспоминая смысл того или другого русского слова.
Ну...- подбодрила я и жестом подсказала: левой рукой как бы взялась за гриф, кистью правой изобразив потренькивание на струнах.
Не повернув головы, он скосил на меня глаз и испуганно пробормотал:
- Рубаб-гиджак, дрын-дрын...
- Мм... правильно, на гитаре...Э-э «серенада», как вы знаете - «ночная песнь», исполняется под балконом.. чьим?
Он молчал, потупившись.
Ну? Чьим?... - Я теряла терпение. - Для кого, чёрт возьми, поётся серенада?
Там эта... девчонка живёт... - помявшись, выговорил он.
Ну-у, да, в общем... что-то вроде этого... Прекрасная дама. Так, хорошо, начинайте играть...
Его потные пальцы тыкали в клавиши, тяжело выстукивая деревянные звуки.
А нельзя ли больше чуства? - попросила я. - Ведь это песнь любви... Поймите, ведь и вы кого-нибудь любите?
Он отпрянул от инструмента и даже руки сдёрнул с клавиатуры.
Нет! Нет! Мы... не любим!
Этот неожиданный и такой категорический протест привёл меня в замешательство.
- Ну..почему же?...- неуверенно спросила я. - Вы молоды, э...э... наверняка какая-нибудь девушка уже покорила ваше...э... И вероятно, вы испытываете к ней..вы её любите...
- Нет!- страшно волнуясь, твёрдо повторил мой студент.  Мы.. не любим! Мы... жениц хотим!
Он впервые смотрел прямо на меня, и в этом взгляде смешалась добрая дюжина чуств: и тайное превосходство, и плохо скрытое многовековое презрение мусульманина к неверному, и оскорблённое достоинство, и брезгливость, и страх...»Это ваши мужчины, -  говорил его взгляд, у которых нет ничего святого, готовы болтать с первой «джаляб» о какой-то бесстыжей любви... А наш мужчина берёт в жёны чистую девушку, и она всю жизнь не смеет поднять ресниц на своего господина...»

Как мы видим, здесь важна ещё и религия. Позже Дина описывает случай, как её чуть не изнасиловали африканцы. Они говорили по-французски. Для нашего уха «мадам» звучит так вежливо, однако мысли у них к неверной были самыми грязными. Почти что чудом Дине удалось избежать трагедии.
Из этого периода общения с узбекскими пастухами Дине пришли в голову «несуразные мысли о том, что же такое культура и стоит ли скрещивать пастушью песнь под монотонный звук рубаба с серенадой Шуберта.»   Вообще же Дина считает узбекский народ очень музыкальным, ведь «любой узбек сызмальства играет на рубабе или гиджаке, на карнае, сурнае, дойре.» Но, отобранные приёмной комиссией дети горных пастбищ, попадали в 2-х миллионный «город — беломраморную столицу советского ханства, который оглушал и за 5 лет растлевал их беззащитные души до нравственной трухи.»
 Вторая мысль, с которой мне трудно не согласиться. Так получается сейчас и с молодыми беженцами в Германии. Многие с трудом осваивают немецкий язык, им трудно устроиться на работу, поэтому пытаются  добыть средства продажей наркотиков, воровством или проституцией. А девушки работать и не собираются. В их культуре им отводится роль матери и хозяйки по дому. (см. фото помолвки 19-ти летней афганской девушки, на которой она знакомит жениха со своей семьёй. Здесь я её впервые увидела без платка. ) 

*Вот как описывает Дина первый телефонный разговор с режиссёром:
Лё-о, Анжелла Фаттахова, - проговорили в трубке домашним, на зевочке, голосом. - Мне запускаться надо, да..Аль-лё?
-Я вас слушаю.
Я запускаюсь по плану.. .Роюсь тут в библиотеке, на студии..Ну и никто меня не удовлетворяет... - Она говорила странно мельтешащим говорком, рассеянно — не то сейчас проснулась, не то, сидя в компании, отвлеклась на чью-то реплику. - Лё-у?
Я вас слушаю, - повторила я, стараясь придать голосу фундаментальную внятность, как бы намагничивая её внимание, выравнивая его вдоль хода беседы. Так крепкими тычками подправляют внимание пьяного при выяснении его домашнего адреса.
 Ну, ты ведь мои фильмы знаешь?
Я запнулась — и от панибратского «ты», неожиданно подтвердившего образ пьяного, вспоминающего свой адрес, и от того, что впервые слышала это имя....
Смотрю, журнальчик на диване валяется, мой ассистент читал... И фотка удачная — что за краля, думаю...Мне ж запускаться надо по плану, понимаешь, а никто не удовлетворяет... Симпатично пишешь.. Как-то свежо.. Поговорим, а?

А вот как характеризует режиссёра знакомый Дины поэт-сценарист, настоятельно рекомендовавший ей хорошо  на этом заработать:

«Анжелка?  … Ну как тебе сказать... Она не бездарна, нет... Глупа, конечно, как Али-баба и сорок разбойников, но... знаешь, у неё есть такой приём: камера наезжает... Наезжает, наезжает, и глаза героя крупным планом... медленно взбухает в слезинке горючая капля, выползает и криво бежит по монгольской скуле. Штука беспроигрышная, в смысле воздействия на рядового зрителя...

Вот вам и объяснение названия повести.

Заканчивает повесть, написанную уже в Израиле в сорок с хвостиком лет, Дина мудро:

«Я полагаю, что человек за всё должен ответить. Он должен ещё раз прокрутить ленту своей жизни, в иные кадры вглядываясь особенно пристально, - как правило, камера наезжает, и они подаются крупным планом.»

Пятый год живёт Дина на своей кровной Родине, но всё ещё с трудом читает заголовки ивритских газет, и её дочь стесняется матери перед одноклассниками. "Это мне предъявлен к оплате вексель под названием "сифилисска песен".

на фото помолвка афганской девушки, её жених с айфоном, познакомились они в поезде, свиданий не было, поскольку до помолвки это запрещено.