Война не мешает ссорам и склокам. Вопреки философии экзистенциализма, человек не всегда в предельной ситуации отвлекается от «помышлений суетных, оскверняющих нас», перестает жить бездумно и видит наконец суть. Вовсе нет!
Подтверждение тому – история, которая случилась с Дмитрием Сенявиным в самом конце русско-турецкой войны (22), когда победа была совсем близко, только дотянись!
Дело началось еще до Калиакрии.
В Херсоне и Таганроге для Черноморского флота построили корабли. Прекрасно. Только где взять на них матросов?
Вот Ушаков и «рекомендовал <…> гг. командующим по сему назначению служителей командировать из лучших и в своем звании исправных, здоровых и способных к исполнению должностей, объясняя необходимую в том надобность тем, что сие малое число людей посылается ко определению на такие суда, на которых они только и будут составлять главную часть команды, а прочие докомплектуются большей частью рекрутами» (23).
Сенявин не придумал ничего лучше, чем сбыть с любезной своей «Навархии» на новые суда больных, которым место не на эскадре, а в госпитале. Но они рассказали на осмотре всё Ушакову, и возмущенный Федор Федорович приказал непослушному адъютанту Потемкина заменить матросов, прислать кого-нибудь другого! «Я других на место их не пошлю!», – был ответ. То же повторилось и на следующий день.
Это был не первый спор с Сенявиным, и чтобы не терять времени зря, Ушаков отметил эту историю в приказе по флоту, пригрозив рассказать Светлейшему.
На Дмитрия Николаевича это не произвело особого впечатления. Извиняться он не собирался. За ним – семейные связи и князь Потемкин-Таврический.
Да кто такой Ушаков? Никогда не приходилось слышать ни о его предках, ни о его родственниках. Кончил, правда, корпус одним из лучших, и в войне ему пока везет. Ничего он не сделает ему – родственнику адмиралов. Руки коротки.
Рассуждая примерно так, Сенявин написал прошение Потемкину, где излагал свою версию. Эта бумага настолько в духе Дмитрия Николаевича, что я приведу ее целиком.
***
Прошение капитана Сенявина князю Потемкину, 1791 года апреля 9-го.
Апреля 7 числа во отданном от Е. П. <Его Превосходительства - мое> контр-адмирала и кавалера Ф. Ф. Ушакова на весь флот генеральном приказе назван я ослушником, неисполнителем, упрямым и причиняющим его превосходительству прискорбие от неохотного моего повиновения к службе Ея И. В. <Императорского Величества>
Вашу светлость всенижайше прошу приказать учинить сему следствие, и ежели я есть таков, подвергаю себя надлежащему наказанию (24).
***
Ответ князя пришел довольно быстро. Прочитав его, Федор Федорович Ушаков не знал, что и думать.
После долгого хождения по каюте он, успокоившись, сел и написал рапорт князю, где подробно рассказывалось, как непокорный капитан «не стараясь соответствовать моему в пользу об нем расположению, сходному с предписанием мне В. Св. <Вашей Светлости>, неохотным его послушанием в исполнении должности наносит мне прискорбность и не токмо по словесным, но и письменным моим приказам без приносимых напрасных и не соответственных законному положению отговорок иногда исполнения не чинить, и упрямясь продолжением исполнения оказывает себя непослушным, не так как исполняют прочие все, не нанося затруднения в делах излишними отговорками». И особо отметил, что боится «худых следствий, а особо когда случится быть против неприятеля» (25).
Отдельно Ушаков написал приватное письмо Потемкину. Оно еще интересней, чем рапорт.
Из этого письма следует, что когда-то давным-давно князь дал приказ контр-адмиралу создать «наиболее благоприятные условия» для Сенявина (лучшего оборота для того сложного выражения, которое употребил Ушаков, я не найду).
«… Но он г. Сенявин, не внемля сии мои сходные с желанием В. Св. <Вашей Светлости> к нему усердия, усильным недоброжелательством своим наносит напрасное мне оскорбление (и не заслуживает делаемое мною ему уважение), неприятными примерами против команды наносит соблазн другим; недоброжелательство его происходит ко мне давнее время; я не предпринимал В. Св. об нем объясниться не желая тем навести неудовольствия, надеясь справедливыми моими поступками привесть все в должный порядок, в котором большей частью по команде я уже успеваю, если бы он не подкреплял ко мне некоторые еще недоброжелательства, надеялся иметь уже спокойствие. По приезде его ныне из Москвы, кажется, надеется он на какой-нибудь мой упадок и более явно наводит мне расстройку и делает помешательство в делах; также обстоятельства оказали что недоброжелательства ко мне не чрез одно здешнее место клонятся; большею частью происходят они из Херсона, а напоследок и от гребного флота, и соединены с такой тонкостью, что если В. Св. лишите меня собственного вашего рассмотрения, могу безвинно потерять ко мне ваши милости, которые за верх всякого моего счастия почитаю и боюсь их напрасно лишиться…» (26).
В конце Ушаков написал еще одно донесение. И больше в тот день о Сенявине не вспоминал.
***
Могу лишь предположить, какого человека в Херсоне имел в виду великий Ушаков. Он был любим флотом, и врагов, которые омрачали его жизнь, находилось не так уж много.
Как раз в 1791 году Ушаков жаловался Потемкину на происки Ахматова и Осипа Михайловича де Рибаса, тогда ещё не строителя Одессы, а просто иностранца на русской службе. Рибас воевал (и потом – вел переговоры о заключении Ясского мира). Именно тогда и были написаны флотоводцем горькие слова: «Бог всем им заплатит по достоинству, а я имею верную на него надежду, что он меня милостию своею пред В. Св. оправдает, и я оную заслужу и с тем останусь. Я не пекусь об удержании моего места, но единственно об одной справедливости и о удержании имени честного человека, чем бы я ни был» (27).
Но нельзя сказать наверняка, с этими ли интриганами сошелся Сенявин. Ведь могли быть у Федора Федоровича и другие недоброжелатели.
***
Между тем жизнь шла своим чередом. Сенявина произвели в капитаны второго ранга. Черноморская эскадра разгромила турок при Калиакрии. А дело ещё разбиралось.
Сенявин был уверен, что всё обойдется благополучно. Как вдруг он узнал из приказа по флоту, что он теперь не адъютант. Ему приказывалось сдать «Навархию» и отправиться к Светлейшему.
Всё ещё надеясь, что сумеет доказать свою правоту, Дмитрий Николаевич поехал в Яссы. Но он жестоко ошибся. Пустошкин, который присутствовал при его спорах с контр-адмиралом, тоже приехал сюда.
Нет, Павел Васильевич Пустошкин не наговаривал. Он честно и точно пересказал, что видел и слышал. Но почему молчит Потемкин? Разве он не понимает?
Сенявина отправили под арест.
***
Возможно, мне пришлось бы на этом месте кончить свое повествование, если бы один человек не начал хлопотать о Дмитрии Сенявине.
Это был вовсе не интриган из Херсона. Не родственники. Не влиятельные знакомые. А контр-адмирал Ушаков.
Он всего лишь хотел спокойно заниматься флотскими делами и вовсе не собирался вот так сводить счеты с Сенявиным. Ушакову было прекрасно известно, как старательно Дмитрий Николаевич поддерживает порядок на своей «Навархии».
И контр-адмирал добился успеха.
Вскоре он получил ордер от Потемкина, где говорилось следующее: «… я приказал его арестовать, я готов был показать над ним примерную строгость законов, но ваше о нем ходатайство и за уважения к заслугам вашим удовлетворяю я великодушно вашу о нем. просьбу; я препровождаю здесь снятую с него шпагу, которую можете ему возвратить, когда заблагорассудите» (28).
После этого князь вызвал Сенявина к себе и сказал, что он должен выбирать: либо он просит прощения перед Ушаковым, либо его разжалуют в матросы. Дмитрий Николаевич решил извиниться.
«Ушаков, строгий, взыскательный, до крайности вспыльчивый, но столько же добрый и незлопамятный, приветливо встретил Сенявина, со слезами на глазах обнял, поцеловал его и от чистого сердца простил ему всё прошедшее. Потемкин, узнав о сем, писал Ушакову: «Федор Федорович! ты хорошо поступил, простив Сенявина: он будет со временем отличный адмирал и даже, может быть, превзойдет самого тебя!»» (29).
Однако Сенявин не успокоился. Уже после освобождения он писал «язвительные и дерзкие слова, до правления черноморского касающиеся» (30). Эту бумагу читал всему Севастополю такелаж-мастер Арживитенов.
С огорчением замечал Ушаков, что «часто прежде сего от несправедливых и беспокойных людей здесь выпускаемые отсель в разные места разглашения лживых новостей переменяли вид и самых лучших дел флота <в> худые, вредные и несносные» (31).
Но помочь было некому. Князь Таврический лежал в склепе, под полом Екатерининского собора.
Справедливость оказалась бесполезной. Или это вовсе не так?