Ни в сражении при Керченском проливе, ни в бою у Тендры Дмитрию Сенявину отличиться не удалось. Это начинало раздражать честолюбивого адъютанта Потемкина, командира «Навархии» (с греческого - «Вознесение Господне»). И вскоре такой случай, казалось бы, представился.
***
Бой при мысе Калиакрия произошел в самом конце русско-турецкой войны 1787-1791 гг. Давным-давно взят Измаил, уже идут дипломатические переговоры в Галацах (15). Но у Османской империи еще остается сильный флот. И хотя в самый день баталии верховный визирь и русские чиновники расписывались под текстом предварительных статей, заключение мира не было делом решенным. Турция надеялась на английскую помощь.
***
Было жарко, так жарко, как бывает разве что на экваторе, а не на Черном море. Все казалось ненастоящим – и берег, и высокий зеленовато-рыжий мыс, что напоминает оленью ножку с копытцем, и даже сам корабль…
Спасал только ветер. И привычка.
У мыса стоял турецкий флот. Алые флаги бились на ветру. Вымпелы напоминали высунутый язык чудовища, змея, которого сразил святой Георгий.
Но эта мысль скользнула и растворилась. Сенявина сейчас интересовали сигналы командующего.
Турецкий флот – под прикрытием береговой батареи. Атаковать с другой стороны – проиграть ветер. Что предпримет контр-адмирал Ушаков?
Дмитрий Николаевич смотрел, как на «Рождестве Христовом» ползут вверх флажки сигнала. Потом отдал приказ. Теперь «Навархия» точно повторяла движения «Царя Константина», который шел впереди.
Русский флот двигался между батареей и турецкой эскадрой.
Сенявин с радостью заметил, что неприятель чувствует себя неуверенно. Фигурки в ярких одеждах суетились на берегу. Это были турецкие матросы, которых отпустили ради Рамзан-байрама. На судах рубили канаты и быстро поднимали паруса.
Раздался сильнейший треск, нет, это плохое название для звука, который оказался громким даже при неумолчной стрельбе из пушек. Это столкнулись два вражеских корабля.
«Навархия» находилась слишком далеко от них. Позже Дмитрий Николаевич узнал, что одно судно потеряло бизань (16), а на другом сломался бушприт.
Но турки опомнились и, поймав ветер, стали выстраиваться в боевую линию.
На «Рождестве Христовом» заметили это и подняли сигнал «прибавить парусов». Но вскоре Ушаков решил, что этого недостаточно и передал «нести все возможные паруса».
Сенявин начал понимать, чего хочет контр-адмирал, когда корабль «Рождество Христово» неожиданно вырвался вперед и сблизился с флагманом варварийских, африканских судов, которые только-только отделились от остального турецкого флота. Он сразу же сообразил, что там Саит-Али, алжирец, и вспомнил байку, которая уже давно ходила на Черноморском флоте. Будто бы этот паша поклялся Селиму III избавить его от Ушакова и привезти русского контр-адмирала в железной клетке на потеху всей столице.
До сих пор Дмитрий Николаевич считал это россказнями, которые не стоят внимания. Но теперь усомнился.
Но отвлекаться не стоило. Напротив «Навархии» находился корабль капудан-паши.
Ушаков приказал «сомкнуть дистанцию». И наконец, два флота сблизились. «Началось жестокое морское сражение, которое продолжалось от 5 до половины 9 часа пополудни» (17).
У Сенявина было достаточно своих трудностей. К тому же дым мешал ему видеть, что творится впереди. Но когда завеса рассеивалась, он не мог не смотреть, как контр-адмирал гонится за Саит-Али, который успел лишиться «раззолоченной кормы», несколько часов назад весело блестевшей на солнце. Наконец русский флагман начал требовать, чтобы алжирский паша сдался, но к тому подоспели на выручку свои.
Сенявин не знал, что ему еще придется встретиться с Али и что контр-адмирал жестоко ошибется, когда напишет про африканца: «Если он благополучно дойдет до Константинополя, надеюсь, впредь предприятиями своими не похвалится» (18).
Еще как похвалится! Таковы уж самоуверенные люди! Если с них и удается сбить спесь, то ненадолго.
***
Турки сбились в кучу и стреляли по своим, потеряв всякую способность соображать. Их «линия баталии» уже ничем не напоминала боевое построение, а скорее вызывала банальные ассоциации со стадом в грозу.
Изорванные паруса, все в дырах от пушечных ядер, бесполезно полоскались на ветру, словно изношенное белье великана после стирки. Рангоут и корпуса кораблей тоже были в плачевном состоянии.
Наконец турки бежали. Русская эскадра преследовала их.
«При такой, дарованной от Всевышнего, совершенной победе, неукосненно надеялись мы несколькие корабли взять в плен, но от сего спасла их перемена ветра и совершенная густая темнота ночи» (19).
От погони пришлось отказаться.
***
Позже, когда эскадра вернулась в Севастополь, один знакомый офицер с «Рождества» поведал Сенявину, что Ушаков кричал алжирцу: «Саит-бездельник! Я отучу тебя давать такие обещания!» (20)– «Может, паша и не понимает по-русски, - усмехнулся Дмитрий Николаевич, – однако он не мог не догадываться, почему контр-адмирал преследует его, а не капудан-пашу».
***
О Сенявине и еще нескольких капитанах Ушаков написал в донесении: «хотя во время бою оказали также храбрость и мужество, но, спускаясь от ветра, не столь были близки к линии неприятельской, как прочие» (21).