«И благословил Бог Ноя и сынов его и сказал им: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю и обладайте ею; да страшатся и трепещут вас звери земные, и весь скот земной, и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские: в ваши руки отданы они; все движущееся, что живет, будет вам в пищу; как зелень травную, даю вам все; только плоти с душою ее, с кровью ее, не ешьте; Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его; кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию; вы же плодитесь и размножайтесь, и распространяйтесь по земле, и умножайтесь на ней» (Быт.9:1-7).
«Не соревнуй человеку, поступающему насильственно и не избирай ни одного из путей его; потому что мерзость пред Господом дом развратный, а с праведными у Него общение. Проклятие Господне на доме нечестивого, а жилище благочестивых Он благословляет. Если над кощунниками Он посмеивается, то смирным дает благодать» (Притч.5: 26-33).
«Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается. Вы слышали, что Я сказал вам: иду от вас и приду к вам. Уже не много Мне говорить с вами, ибо идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего» (Ин.14:27, 30).
Глава 27. «К Р А С Н Ы Е К Р Ы Л Ь Я. В Ы И Г Р А Т Ь В Р Е М Я».
«И праведник, если отступает от правды своей, и будет поступать неправедно, будет делать все те мерзости, какие делает беззаконник, будет ли он жив? Все добрые дела его, какие он делал, не припомнятся; за беззаконие свое, какое делает, и за грехи свои, в каких грешен, он умрет» (Иез.18,24).
« Поймав убегающее время за хвост, сокращаю его.
…В р е м я сократилось – быстро добралась до Искитимки, благо по пути было с Саньком.
Я в ы и г р а л а сегодня немного в р е м е н и, но его осталось не так уж много до начала вечера встреч, проходящих здесь каждую пятницу, - там, куда я лечу снова,как мотылек на огонь. Хотя всю неделю думаю: нет, ни за что не пойду туда больше! Но… соблазн велик, к тому же этот творческий запой, упоение актом творения затягивает с головой, пока не закончишь, не поставишь последнюю точку, последний мазок, последнюю черту…
И вот я, наконец, наедине с собой и стеной цвета темно-синего мрамора с серебристыми прожилками – словно всполохи молний на предгрозовом небосклоне. В зале тишина. Столы замерли среди колонн-кариотид, свечи на них поникли в ожидании огня. Днем жизнь уходит отсюда, она просыпается только ночью, и все преобразуется: пространство начинает вздрагивать и вибрировать в волнах света и музыки, черно-серый кафель стен вдруг растворяется в бездонной глубине и оказывается дымкой серебристого тумана, из которого возникают тенями фигуры… Но сейчас время покоя, тишины, сонной одури. Серость, полумгла и пыль на стене – налипшая эктоплазма, которую нужно смыть, чтобы нанести рисунок.
Конечно же, я напишу Ангела. Вернее, живую женщину с руками-крыльями, раскрывающимися в полете – она летит навстречу любви и счастью. А кисть летает сама по себе – она уже ожила и знает, что делать.
И тут началось. Вместо задуманного и нарисованного на эскизе откуда-то из глубины серого тумана выписалось нечто новое.
Танцующе-летящая в светлых тонах фигура девушки с распахнутыми для взлета крыльями начинает из чуть намеченного наброска полуангела-получеловека превращаться в нечто другое. Она по-прежнему напоминает ликом Ангела, но ее лицо подозрительно становится похожим на мое – все художники невольно привносят в изображения свои черты. Тогда на ее глазах появляется маска, из-под которой загадочно мерцают глаза. Крылья, в голубовато-зеленоватых тонах, только намечавшиеся тонкими штрихами, окрепли и выросли за спиной, и словно перистые облачка, взметнулись волнами пряди волос; длинный хитон окутывает стан и ноги, готовые оторваться от тверди земной…
А рядом – как дополнение и продолжение в пространстве, справа и слева ее сопровождают еще две фигуры: Ангел с огненно-красными крыльями, волосами, и в таком же одеянии, и Ангел, темной тенью выступающий позади и распростерший над ними зловещие крылья. На всех лицах – маски…
Опомнилась, когда почти все было закончено. С трудом разжав закостеневшую от неподвижности левую руку, вынула из нее палитру. Неслышно подошла Директриса: «Не по эскизу? А почему три ангела?» «Сама не знаю. Наверное, белый Ангел – символ света, чистоты. Его сопровождают Ангел любви, красный цвет – цвет страсти, горячей крови; ну и, конечно,черный Ангел небытия».
«Знаешь, ты как будто угадала мои мысли – какие-то такие идеи витают в воздухе. Останешься на вечер?» «Да не знаю, добираться в деревню к матери, там пешком три кэмэ по темноте» «А ты ненадолго» «Ну если только не на долго. К тому же день рождения у меня, а домой что-то не хочется, с семьей завтра будем отмечать» «Ну, сам бог велел… А стихи новые появились?» «Да написалось кое-что - ночью не спалось. Похоже, творческий застой закончился» «Занесешь потом. Может, сама прочтешь?» «Нет, вы же знаете, я не умею выступать на публике» «А может, напишешь чего-нибудь к юбилею клуба – сегодня как раз три года исполняется» «Ну попробую» «Давай, еще осталось немного времени»
Ладно, остаюсь. К тому же в том-то и смысл моей «халтуры»: бесплатное посещение вечеров отдыха гарантировано – реальный шанс убежать от повседневности хоть на один вечер в неделю.
Устраиваюсь за угловым столиком под Сердцем – это на черном мраморе я изобразила большое красное сердце с синим обводом-тенью: женское и мужское начало в одном, обьединенные гирляндой из лампочек, переходящей в символическое крыло. Включаю ее, и – побежала разноцветная змейка огоньков…Остаются считанные минуты до начала вечера.
Вспыхнули огнем красные крылья…»
***
Анна прикрыла тетрадку-рукопись.
"Красные крылья соблазна.Застили белый свет, - как-то так получилось.
Вот тогда-то и «просмотрела» детей своих. И времени стало вдруг не хватать ни на что.
Зато враг человеческий не дремлет, ловит момент, чтобы заползти в душу, соблазняя мнимыми радостями жизни, ложными идеалами, уводя все дальше в мир пагубных страстей и устремлений..."
Ангельские крылья на иконе засияли цветом и светом, каждое перышко Анна любовно обвела, подкрасила и подчеркнула всю красоту их линий: вот, кажется, протянет Ангел Хранитель с иконы сейчас к ней крыло, обоймет за плечи, утешая и подкрепляя!
"Но как же я низко пала в своей никчемной жизни, сколько раз оскорбила тебя, запачкав твои белоснежные крылышки, мой Ангел! И крылья детей моих тоже испачкались по моей вине!
Я сама и виновата во всем: если не просто н е д о с м о т р е л а за чадами своими, но и упустила, отпустила на произвол судьбы. Мне бы вручить их вовремя смотрению Божьему, но ведь и понятия не имела тогда, что есть такие наставления, средства воспитания, молитвы, - такие слова, которые могут уберечь и защитить, и наставить на путь истинный…"
Но вот когда же этот путь – путь отрицания, своеволия – начал все более отдалять от нее ее ребенка? Не тогда ли, когда, приехав из роддома с сыном, она встречала пятилетнюю дочку, которую привела бабушка, и, наклоняясь поцеловать в щечку, поразилась: такой большой показалась Маня по сравнению с крошечным сверточком, что лежал у нее на руках: «Вот, это твой братик!» И с этого момента начала относиться к дочери, как к большой. Ожидая от нее помощи: покачать коляску, присмотреть за братиком, погулять с ним, пока она занимается домашней работой. Выкатывала колясочку со спящим Левой и ставила её под окно кухни, а сама принималась готовить обед. Но, выглянув в окно, видела: девочка сбежала играть с подружкой…
Или тогда, когда, придя с работы, видела сынишку, бегающего голодным, с куском черствого хлеба и оборванным, по улице,вдоль берега Искитимки, а неприкаянная Маня в компании отроков гуляет неизвестно где...
Или тогда, когда девчонки (может быть, из зависти, что у тринадцатилетней Марьянки такая фигура классная!) сказали ей, что она толстая. И все – началась полоса худения. Почти ничего не ела, а если чего и хватанет с голодухи, так потом час прыгает, скачет на месте, как долговязый жеребенок на привязи, пока не стала похожа на пацаненка. И совсем не слушала меня, что надо есть как следует, чтобы нормально развиваться.
Через год, уже в деревне, куда приехали на лето, появилась другая компания, и новая подружка Аленка посоветовала ей срочно отращивать титьки, потому что Саньке, в которого влюбилась с ходу Маня, нравятся девчонки с телом. И началась пора снятых со всех банок с молоком сливок, сметаны и масла. К концу следующего года цель была достигнута: Санька сделал ее женщиной, чего Марьяна упорно добивалась и добилась, и была довольна, несмотря на то, что у Саши была девушка, которую он так и не бросил. А у Марьяны снова проявилась мания похудения, и теперь она пила снятое молоко банками, а потом рыгала в туалете… В результате месячные прекратились, гинеколога и эндокринолога она, конечно же, не послушала, а меня – тем более. И вот – бесплодность…
Или тогда, когда уже студентка Марьяна частенько приходила под утро в хорошем подпитии и в открытую начала курить, часто пропадая на несколько дней и появляясь «вообще никакущая»… Заканчивая пищевой техникум, она проходила практику на Хладике, и мама помогала ей чертить на ватмане схемы оборудования цеха мороженого для курсовых и диплома, а Яна вместо нее подметала в гараже, а потом и вовсе отняла у нее эту подработку и устроилась официально техничкой (защитив диплом на отлично), потому что высокий красавец-дальнобойщик Сергей так понравился Яне, что она поставила себе цель: он будет моим!
И когда мать догадалась наконец по намекам сослуживцев, что происходит – было уже поздно. Примерный семьянин Серега сдался (почти), и они вместе колесили на его фуре по Сибири, Хакассии и Алтаю. Яна не слушала мать, которая предупреждала: зря потратишь свои молодые годы на него! Все равно не бросит он своих троих сыновей. Останешься потом ни с чем, всех путних парней разберут, и будешь, как я в свое время, хватать то, что останется! Не слушала. А все вышло именно так – через пять лет все у них перегорело и сошло на нет. Зато в гараже она научилась общаться с мужиками, пить с ними наравных водку, курить и материться…
Или же тогда, когда заболел брат, и мать с ума сходила от горя, приезжала из больницы вообще никакая. Пустая. Убитая. И не к кому приклонить голову – с матерью у них сроду не было такого, чтобы кого-то пожалеть-приголубить, утешить ласковым словом. Да она и старалась скрывать от бабушки, - насколько серьезно все обстоит со здоровьем внука. И уходила в теплицу реветь, чтобы никто не видел и не слышал. Сидела, раскачиваясь, на лавочке, и смотрела сквозь слезы на помидоры, вымахавшие до потолка – ведь никто уже не обламывал пасынки. Еще совсем недавно (весной, еще д о т о г о), - хотя кажется, что это было уже сто лет назад, - они с Левой собирали каркас этой теплицы, и она ругалась на него по утрам, что долго спит, когда некогда! И не знала, что болезнь уже подкралась совсем близко, и всего лишь через месяц – другой все перевернется вверх тормашками… И она будет сидеть среди леса помидорной ботвы с осыпающимся пустоцветом и выть в голос, зажимая рот руками: Господи, зачем теперь все это? Зачем жизнь, если она кончилась? Ведь жизнь ее кровиночки висит на волоске, и если она прервется… Господи, где взять силы?! Господи! Возьми меня, мою жизнь, мои глаза, - отдай ему! Он же не видел еще ничего, не испытал, и нагрешить-то толком не успел, почему же о н?! Ведь если что, все равно смысла нет быть здесь дольше, уйду за ним…
А Марьяна говорила с плохо скрываемой радостью: «Так ему, пи..ру, и надо!» И мать, с еще большей остротой чувствуя мертвенный холод в присутствии этого чудовища, старалась как можно меньше находиться дома, когда там была дочь. И винила ее: что она своей злобой, завистью, а то и еще чем-нибудь более существенным (ведь было, и не раз, - что Яна грозилась отравить брата! было и такое, что ни с того, ни с сего, у них – всех троих – включая бабушку – случались приступы, похожие на отравление, и даже анализы в инфекционке ничего не показывали: отчего сие происходит…) содействует тому, что все болеют. На нервной почве тоже ведь организм страдает…
А ведь, выходит, по ее – матери – вине она стала такой?
Не досмотрела. Хотя воспитывала Анна их одинаково: и сына, дочь, и почему-то Гоша – совсем не такой!.. Он не скатился, не опустился, даже тогда, когда другой человек на его месте запросто озлобился бы на весь мир и стал искать спасения в вине, наркотиках…
"…Да, последние года прошли в каком-то полусне и умопомрачении. Опомнишься иной раз: Господи, да что же мы творим, во что превращаемся?! Куда делись те ангелочки, которыми были дети в детстве, где их чистота, любовь, да хотя бы уважение к матери?! Неужели я не заслужила, ведь делала все для них, и жила-то только для них, мечтала, что уж мои-то дети будут идеальными! Ведь я все делала как надо, вроде бы, старалась воспитывать их, развивать.
И что? Дочь пьет и курит, матерится на каждом слове, помешалась на похудении, гробит здоровье, связывается не известно с кем. Сын, наоборот, занялся спортом, набирает вес, из худенького субтильного мальчика превращается в быкоподобного качка, - тоже хорошего мало вобщем-то. А я?! О себе и вообще не говорю…
И каждый день – скандалы, ругань несусветная. И чем дальше – тем больше, разрастается снежный ком, несется уже лавиной, вот-вот поглотит, похоронит всех под собой… И ведь чувствуешь же - добром это не кончится, а остановиться не можешь, и вот ситуация все больше выходит из-под контроля!
Ревность, зависть, ненависть отравляют душу и тело, отравляют кровь. Человек и все живые существа состоят из одной и той же материи, кирпичиков, скрепленных жизненной силой, энергией, к р о в ь – носитель этой силы, Духа Святого, а с л о во - материализация этой силы и энергии. Не знаем этого, и не хотим знать, не задумываясь ни о чем, творим что попало, течем по течению, мучаем себя и друг друга,убивая словами.
Часто мы говорим: «Всю кровь вы мне отравили», или: «Сколько крови выпили!» И еще: «Все болезни от нервов» И правда: ругаясь, выпускаем в с л о в а х на волю свою темную энергию, и чем сильнее проклятия, тем сильнее становится эта энергетика. Она питается нашей злобой, напитывается, как пиявка, присасывается к организму, принимает облик и почти материализуется.
Так появляются элементалы, или лярвы, астроменталы, бесы. Мы создаем их своей волей, своей злобой. Создать их – раз плюнуть. А вот избавиться… Они приживаются, поселяются в доме нашем, сосут нашу жизненную силу, внедряются в плоть и кровь, в костный мозг… И вот он уже начинает продуцировать уродливые эритроциты, лейкоциты и тромбоциты, которые воспринимают здоровые клетки, как чужеродные, и убивают: друг друга, самих себя и своего хозяина – человека. Наш микрокосм разрушается…
Здесь, на острове, все же стало будто спокойнее, все эти страсти, все страдания, скандалы и ссоры, постоянное напряженное ожидание очередных выходок дочери и предчувствие, что все это рано или поздно плохо кончится – все стало отдаляться. И растет уверенность: это ведь они просто медленно и верно убивали друг друга, уничтожая, втаптывая в грязь.
Дочь – против матери, брат – против сестры, мать меж ними – как меж двумя огнями… Как же, наверное, страдали их Ангелы, которым толком и не молился никто, исключая только последнее время, и они, обессилено опуская крылья, уходили все дальше в сторону.
На белоснежные перышки оседали гарь и пепел слов-паразитов, слова изрыгались, летали и ползали по стенам, по полу, липли к лицу, застили свет, вползали в душу и грызли ее изнутри; собираясь в кучки, становятся они все сильнее, растет и укрепляется образованное ими н е ч т о, и вот оно уже живет полноправной жизнью, обладая всесильной властью, данной …кем?
КТО толкал их на это? Известно, к т о… И о н становится еще сильнее, еще злее и настырнее, обретая все большую силу и власть, даваемую ему нами же самими, своей озлобленностью. В последнее время даже святая вода мало помогала, сколько ни опрыскивай с молитвой все углы дома – так и стоят там темные тени, и неотрывно пялятся оттуда, и выходят время от времени, и дышат в затылок, лезут в мысли и душу. Не дают молиться, и чем усерднее человек старается читать, всем существом своим отдаться на промысел Господа, тем упорнее они толкают под руку, не дают уйти от своего влияния.
Батюшка сказал Гоше на исповеди: «Это оттого, что чем больше молишься, чем ближе ты на пути ко Господу, тем ближе подступает враг наш, ведь для него большая награда соблазнить и погубить утвердившегося в вере, праведного, чем не кающегося. Потому что это труднее, и тем больше заслуга у покровителя его, диавола».
Анна хотела сделать передышку и помолиться о детях, начала подниматься со стула, и вдруг стаканчик с разведенной темной краской опрокинулся и… чуть было не вылился прямо на икону, она каким-то чудом успела подхватить его, и лишь совсем небольшое пятно появилось на правом крыле Ангела! Господи, чуть было не испортила все! Теперь надо поскорее снять, стереть это пятно, пока краска не въелась в дерево, а затем – исправить все…
Прямо как будто нечистый дух подтолкнул под руку!
«Слава Тебе, Господи, что все не так страшно, и можно поправить живопись. А вот как быть с жизнью своей, стереть все черные пятна, которые намалеваны на ней? Покаянием и молитвой, конечно»
Возносясь с л о в о м молитвы к Господу, преподносишь Ему душу свою, и, приблизившись к Святая Святых, очищается она, и, обновленная, возвращаясь в дом свой, обновляет и тело,храм души.
Энергетика молитвы изменяет структуру молекулы, как выяснили ученые, восстанавливают ее поврежденные части.
Слово – материализованная мысль.
Нечистый хоть и может ее ухватить, и использовать в своих целях, но против слова молитвы он бессилен...
"Слава Богу, сынок мой все правильно понял. Просто взял крест свой, и пошел дальше. Тяжко, конечно. Но Господь милостив, дает испытания человеку по силам его, и крест ровно такой длины, чтобы хватило перейти через пропасть и – не пропасть…
Изо дня в день, утром и вечером, на коленях, молится подолгу, истово крестясь и кладя под иконами поклоны земные, - уже ноги все в мозолях у блудного сына моего, пришедшего к Богу Отцу своему.
«От сна восстав, полунощную песнь приношу Ти, Спасе, и припадая вопию Ти: не даждь ми уснути во греховней смерти, но ущедри мя, Распныйся волею, и лежащаго мя в лености ускорив восстави, и по сне нощнем воссияй ми день безгрешен, Христе Боже, и спаси мя»
Постепенно выучили уже почти все утреннее и вечернее Правила, молились и своими словами. И, слава Богу, даже в доме становилось все тише, спокойнее, как-то чище и светлее…
Лева особенно прилежно молится, не пропуская ни одного слова. Анна, уставая читать вслух, чувствовала утомление от такой молитвы, и они решили, что Лева будет слушать их с телефона. И еще один плюс: вот приходит Янка и заводит свою песню: все одно и то же. Но Леве не слышно в наушниках. А вот Анна мучается, слушая весь этот бред: «Свиньи, нагадили опять, убирай за вами… Сидят тут, даже прибраться не могут! Че ты там сидишь-то, засралась, и сидишь. Ты женщина или где? На … вы мне сдались, обрабатывать вас, свиней?! И этот урод конченый сидит там, ни … не делает!»
Анна не выдерживает: «Заткнись ради Бога! Пришла изгаляться опять? Покажи, где ты видишь грязь?! Ты же сама, как свинья, ходишь, только рыло к земле опустив, подними его к небу- то!""Не пойду я в вашу церковь!" " Да я и не зову уже, знаю, что бесполезно. Можно хотя бы нервы не мотать! Сколько можно уже! Я ведь давно уже предупреждала тебя: будешь нас доставать…» «Че будет?» «Говорю в последний раз: продадим дом и уедем. Если не возьмешься за ум – хрен с тобой, делай что хочешь, иди куда хочешь, ты мне не дочь!» «Попробуй только! Ты тоже знаешь, че будет – сгорите, и все!» «О, Господи, какая же ты мразь!» «Сама ты мразь!» «Убирайся отсюда!» «Сама убирайся! Это и мой дом тоже!» «Нет, не твой, я купила тебе квартиру – вот иди и живи там, и никто тебе гадить не будет. И нам никто мешать не будет» «Сама живи в этой коммуналке!» «А чего ж ты боишься – что там соседи бухать да шуметь не дадут?! Это здесь можно наглеть, нас ни во что не ставя! Да и сама ведь знаешь, что запьешься там одна и пропадешь совсем!» «Я нигде не пропаду» «Да уж. Такие как ты ни в огне не горят, ни в воде не тонут! Все как с гуся вода. Ни Бога, ни черта не боится!Господи, и как меня угораздило выродить такое чудовище!» «Сама ты чудовище!» «Уходи отсюда от греха подальше, чтоб я тебя не видела!» «Деньги давай, уйду. Че не видишь – я болею, поправиться надо. А то ничего делать не буду» «Специально скандал опять затеяла, чтобы нас доводить. На, иди, жри, подавись. Может, хоть поскорей загнешься, как папочка твой» «Пошла на…!» «Меня тошнит от тебя! Будь ты проклята! Выродок...»
Да, так оно и было. Господи, неужели это Я говорила?! Как только язык повернулся и не отсох?! (И ведь постоянно на исповеди каялась в сквернословии, и снова и снова грешила. Хотя исповедь дана для того, чтобы исправиться и больше не повторять этого греха, но…) Чего только мы не изрыгали тогда друг на друга, это кошмар какой-то! Но и умеет же Яна доводить, ох умеет, только это у нее хорошо и получается! Сколько ненависти в человеке! С друзьями она совсем другая – как шелковая. По телефону ли с кем разговаривает: голосок такой ласковый, нежный, прямо елей на душу льет. Но стоит зайти домой – сразу смотрит волком, огрызается, грубит, оскорбляет нас, за языком вообще не следит. Мужик в юбке, да и только! Да и юбки-то не носит, а если надевает, то это одно название, а не юбка.
Надо было по губам да по заднице давно уже начинать лупить – правильно говорил Серега, как и мамочка его, что надо в строгости воспитывать детей, но я считала, что только любовью. Чрезмерная любовь тоже губительна, оказывается. Когда человека бого-творишь, о-божа-ешь, ставишь его на место Бога – вот что получается из этого! Такое вот чудовище…
Слова – паразиты рождаются в глотке, изрыгаются из чрева, плодятся и множатся, ползут, как тараканы, проникая во все щели, внедряются в мозг, в сердце, в душу и кровь; живут там, питаясь тобою, ползая по тебе, и в тебе, - во чреве, в груди твоей, пожирая мозг, выпивая кровь, разрушая тебя до мозга костей.
Слова сидят уже в каждом углу дома, пялятся оттуда, покачиваясь в пышных тенетах паутины.
Самые злые, отвратительно безобразные из них – самые сильные, и чем больше их, тем мощнее их сила. Уже весь дом полон ими, а они все множатся, уплотняются, крепнут, обретая зримый облик - к т о стоит там, в углу, что напротив красного угла с иконами? Что-то черное и мерзкое скалится там… Но вот стоит подойти к иконам, и обратиться к святым ликам, - и расступается мрак, и нет его… но это только так кажется, что он ушел.
Враг наш всегда рядом, всегда около, вот он стоит за спиной, нашептывает соблазнительные слова, берет за руку, ведет, уводит подальше от проблем, туда, где можно забыться, расправляя свои разноцветные - и соблазнительно золотистые, и кажущиеся обманчиво светлыми, чистыми, и сверкающие блестками, и … –
"КРАСНЫЕ КРЫЛЬЯ (продолжение)
… падший Ангел с опаленными крыльями,
он как будто выходит на первый план. Всполохи огоньков отражаются в черном мраморе стен, трепещут в призрачном свете серебристо-голубые, алые и черные крылышки.
Итак, что бы написать? Вот на заказ стихи или картину писать никогда не умела. Это уже не творчество, а ремесло какое-то. Но в творческом запое и не такое возможно. Надо просто изобразить что-то понятное и близкое для широкой публики.
Тем временем на соседних столикахах замерцали первые свечки, возникают новые действующие лица. И вот… «Ну что влечет меня сюда…» Что-то написалось, надо же!
А публика все прибывает, все меньше свободных мест за столами, скоро развернется действо. Надо отнести свои перлы Директрисе.
Ей понравилось, и она наливает шампанское в бокалы: «Ну, с днем Ангела, Рая (здесь я почему-то выбрала себе такое имя, типа псевдоним)» Мы чокаемся. «Счастья, любви тебе» «Спасибо, да какое там уже «любви», сухофрукты – только на любителя в наше время» «Не прибедняйся, все бы были такими-то сухофруктами! Главное – изюминка есть! «Да только никто не видит» «Ну ладно, иди, веселись, только не переборщи со спиртным, хорошо?» И ухожу, с твердым намерением не пить. Знаю ведь – стоит только «переборщить», и - все! Понеслась …по кочкам, как говорит мама. Да уж, если до сорока лет не научилась пить, то не стоило бы и начинать.
В переодевалке для женщин привожу себя в порядок, благо что все же захватила с собой «маленькое черное платье» - почти копия того, что было на Джулии Робертс в знаменитом фильме (купила недавно в комиссионке), правда, темно-красного цвета. И мгновенно начинаю чувствовать себя если не «красоткой», то что-то типа того. Нарисовать лицо – это мы умеем. Замазать тени под глазами светлым тональным кремом, выделить также скулы, нос, подбородок – чтобы лицо не казалось таким плоским, а нос – курносым. Подвести тоненькой кисточкой глаза, накрасить ресницы. Рот обвести карандашом более темным, чем помада, затемнив уголки губ и сделав их более чувственными и выпуклыми. Распустить волосы, с утра заплетенные в тугую косу, и они волнами легли на плечи. И вот уже не узнаю себя: в зеркале стоит помолодевшая женщина с несколько шальным взглядом серых глаз. Но все равно вид какой-то неуверенный, не достает шарма и куража. Чувствуя себя не в своей тарелке, никак не могу настроиться и выйти в зал, это все равно, что стоять у доски отвечать урок. В школе это всегда было проблемой: все задания всегда зубрила назубок, но все равно каждый раз тряслась, опасаясь, что спросят, и надо будет стоять под всеобщим обозрением.
Женщины,все бальзаковского возраста, плюс-минус этак двадцать лет, - прихорашиваются, чувствуют себя непринужденно, знакомятся, шутят, сколачиваются в группы и идут занимать места в зале. А я все стою, пытаясь унять мандраж. Наконец, остались только я и Татьяна – ей (страшно подумать!) шестьдесят четыре, и каждый раз поражаюсь: вот входит посредственная баба, просто одетая; скидывает шубейку, кофту и юбку, оставаясь в длинных байковых панталонах и простом хэбэшном лифчике, и вот накидывает на свое дряблое тело нечто умопомрачительно легкое, воздушное, вмиг преобразующее и молодящее; и волосы у нее длинные и густые, хоть и с сединой. Она тоже заметно волнуется и закуривает неумело сигарету. Решаюсь попросить у нее прикурить – я тоже не курю, но иногда надо. «Хочешь пива?» И мы выпиваем по баночке. Это помогает несколько расслабиться. Доносится негромкая музыка и гул голосов. «Пойдем, а то сегодня народу тьма, сесть негде будет». Еще раз оглядев свое отражение в зеркале, передернув плечами и сбросив с них прочно усевшееся там в р е м я, идем в зал.
А там и правда яблоку негде упасть, но я «по блату» устраиваю Татьяну - принесла от Директрисы стул и поставила к своему столу. А тут уже сидят все незнакомые, и, как и во всем собравшемся обществе, - в большинстве своем женщины. Мужчины, как всегда, наперечет. И все – страшноватые, пред-и-пенсионного возраста, когда уже и «бес в ребро». Но, несмотря на это, конкуренция за них высокая, тем более, что и деньги за билет уплачены – зря что ли?!
В каждое новое лицо и фигуру вперяются взгляды: кто, какое положение на общественной лестнице. И, естественно, екает под ложечкой: а может, это о н , или - о н а?! И впечатление может зависеть от количества выпитого спиртного. Мне, пока что, все кажутся почти что уродами (хотя, конечно, каждый человек красив по-своему). Ну или просто обыкновенными, как всегда, среднего не только возраста, но и интеллекта людьми, романтики в лицах – ни на грош, в глазах одно любопытство, ну и, конечно же, прикид: кто есть кто, почему и почем, то есть – кто чего стоит. Мысли уже слегка начинают путаться, но расслабиться все еще не удается. И зачем я только осталась, может, уйти?
Мои недописанные Ангелы дремлют, прислонясь к стене в самом темном углу. Двухцветное Сердце надо мной мигает пока еще медленными, тягучими импульсами в такт негромкой музыки.
Беру в баре две банки пива – для себя и Татьяны. И тут увидела Его. Он, видимо, только что нарисовался, и стоял в дверях на фоне вестибюля, точно портрет в раме, а потом направился прямо к моему столу и сел на свободное место рядом с девушкой в красном платье. Этот мужчина – не сказать, что красавец, но что-то в нем есть. Он всегда выбирает самых красивых женщин, но я никогда не видела – уходил ли он с кем-то.
Тут выходит Директриса, все смолкает, слышно только ее вступительное слово, привествие, поздравление с юбилеем «Надежды», и – вот оно мое: «Ну что влечет меня сюда? Какая тайна бытия? Да просто чтобы я смогла – Собой смогла бы быть и я, Растаяв в музыки волнах, И вместе с нею унесясь… К самой себе. В пустыне сонной – как мираж, В полярной ночи – как сиянье, В бездонном небе – как звезда, Песчинкой малой в мирозданье; Среди галактик – лишь свеча, Здесь, на столе, - зовет и манит - Опять к себе. Сюда летим, на этот свет, Такой он трепетный и нежный, И ничего теплее нет Среди снегов, вокруг безбрежных. Тихонько шепчет он ответ На все вопросы душ мятежных, Маня к себе. На огонек свечи летим, Чтоб раствориться в море света, Расправить крылья вновь хотим Своих желаний всех заветных, Найти чтоб вновь и возвратить Две половинки душ безвестных Самим себе - Самих себя!»
Звучат негромкие аплодисменты.
В общем, посредственные перлы мои зазвучали как-то неузнаваемо, возвышенно, - умеет же Директриса преподнести красиво не только самое себя, - выступает, словно пава, лебедь белая плывет,- но и то, что доносится из ее уст. Я бы так не смогла! Это моя фобия: до ужаса боюсь быть в центре внимания, более того – не выношу даже пристального взгляда в упор. И даже когда рисую человека с натуры, всегда прошу его сесть в три четверти ко мне, чтобы натура смотрела как бы в сторону. Вот и сейчас – сижу, белая ворона, вся скованная, зажатая, и когда подняли бокалы за нашим столом «за знакомство», поднимаю фужер, стараясь совладать с дрожью в руке. И плохо расслышала, как зовут новых знакомых, и тут же забываю все имена. Потом – еще тост за юбилей клуба, и вот – все упорхнули на танцпол, музыка загремела во всю мощь, быстрей побежали змейки от сердца к сердцу и дальше, расправились, засияли крылышки, завибрировало все вокруг, завертелось, засверкало в крутящихся разноцветных пучках света, стены растворились и скрылись за серебряной паутиной, мои Ангелы сразу в ней увязли, потерялись, смотрят сквозь маски отрешенно…
Потом снова выступает Директриса. Читает: «Мы встретимся с тобой в «Надежде», И с верой в вечную Любовь, Что двери нам откроет вновь - В тот запредельно-вечный мир, Где вместе будем каждый миг, Где крылья снова обретем, Когда друг друга мы найдем, Здесь вместе мы зажжем свечу – Пусть освещает этот путь - Из никуда в святую явь… Когда, за плечи ты обняв, Меня уносишь в вихре вальса, И вместе мы - к руке рука! Весь мир за окнами остался, А светомузыки волна - Подхватит нас, и мы взлетим - Туда, где вечное сиянье, - Где та мелодия звучит, - Что так похожа на признанье – Признанье всех влюбленных душ - И з века в век соединяет, И всех спасет, И всем нам крылья возвращает! Мы встретимся с тобой в «Надежде», И - с Верой в вечную Любовь!.»
«Это стихи нашей сегодняшней еще одной юбилярши, поздравьте ее с днем Ангела. Представляю вам автора – это Раиса ( ну и имечко-псевдоним я себе выдумала!), художница и поэтесса». И она – о ужас, - подплывает прямо ко мне, с улыбкой протягивая бокал с шампанским, пришлось подняться и чокнуться с ней. Неожиданно стало даже приятно оказаться в центре внимания, улыбок, приветственно поднятых бокалов, тянущихся отовсюду. И больше, чем шипучка, ударило в голову осознание, что на тебя уже смотрят, как на нечто особенное, совсем другими глазами.
Даже Ангелы приободрились, горделиво выпрямившись и расправляя крылья - огненнокрасные крылья любви, зазвучала нежная мелодия, и кажется:
это Ангелы запели в три голоса…»