«И пошел Каин от лица Господня и поселился в земле Нод, на восток от Едема. И познал Каин жену свою, и она зачала и родила Еноха. И построил он город; и назвал город по имени сына своего: Енох. У Еноха родился Ирад; Ирад родил Михаеля; Михаель родил Мафусала; Мафусал родил Ламеха. И взял себе Ламех две жены: имя одной Ада, и имя второй: Цилла. Ада родила Иавала: он был отец живущих в шатрах со стадами. Имя брата его Иувал: он был отец всех играющих на гуслях и свирели. Цилла также родила Тувалкаина Ноема. И сказал Ламех женам своим: Ада и Цилла! Послушайте голоса моего; жены Ламеховы! Внимайте словам моим: я убил мужа в язву мне и отрока в рану мне; если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха в семьдесят раз всемеро. И познал Адам еще Еву, ждену свою, и она родила сына, и нарекла ему имя: Сиф, потому что, говорила она, Бог положил мне другое семя, вместо Авеля, которого убил Каин. У Сифа также родился сын, и он нарек ему имя: Енос; тогда начали призывать имя Господа Бога» (Быт.4:16-26).
«Пей воду из твоего водоема и текущую из твоего колодезя. Пусть не разливаются источники твои по улице, потоки вод – по площадям; пусть они будут принадлежать тебе одному, а не чужим с тобою. Источник твой да будет благословен; и утешайся женою юности твоей, любезною ланью и пркрасною серною: груди ее да упоявают тебя во всякое время, любовью ее услаждайся постоянно. И для чего тебе, сын мой, увлекаться постороннею, и обнимать груди чужой? Ибо пред очами Господа пути человека, и Он измеряет все стези его. (Притч., 5:15-19).
«Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои (Лев.19,12;Втор.23,21). А Я говорю вам: не клянись вовсе… Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет» (Мф.5,33-34,37).
Глава 17. «И З М Е Ж В Р Е М Е Н Ь Я»
«И будет он как д е р е в о, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет. Не так - нечестивые, не так; но они – как прах, возметаемый ветром с лица земли. Потому не устоят нечестивые на суде, и грешники – в собрании праведных. Ибо знает Господь путь праведных, а путь нечестивых погибнет».
« … Все, конец!..Хватит странствовать,
все же дом родной – самое надежное и тихое пристанище -
начало всему…
Но нет, это еще был не конец…
"Ну вот, странники мы, калики перехожие – потихоньку начинаем обживаться, здесь, на острове, прирастать к новому месту! Огородик начал окультуриваться, Гоша копает грядки, можно и за палисадник приниматься – посажу здесь цветочки, пускай паломники любуются, в Божьем месте все должно быть красиво!.." И Анна принялась копать клумбу. За работой и думается легко.
«Вернувшись домой, устроилась на КШТ оформителем. Потянулись рабочие будни. Сидя в Красном уголке, буквально засыпала над Соцобязательствами: плакатное перо просто отказывалось писать эти проклятые бессмысленные буковки и выпадало из руки.
Голова опускалась на стол… И этот нескончаемый гул, грохот тысяч ткацких станков за дверью, просто сводящий с ума. Гудит, крутит, перемалывает все, что было (да было ли?): Белогорск... Саяны... пали и рассыпались на мелкие камушки, гора Лысая рассыпалась в песок, Чаша наполнилась до дна и исчезла в потопе… И только Рука Господня все еще вздымается к небу где-то там, в невообразимой дали прошлого, - утонувшей, исчезнувшей навсегда… Из жизни, из сердца, из памяти… И снова приходит разо-чаро-вание. Опустошение.
Спадают чары, и стоишь во тьме, и не знаешь: что ты, и где ты, и куда идти дальше? Надо ставить точку и идти. Через два месяца исполнится двадцать один год: опять настало время безвременья: меж двумя точками орбит, соприкасающихся с другими кружочками семилетий. А осмысливание этих периодов приходит именно на стыке времен, при переходе одной грани в другую. Но тогда не было ни сил, ни желания ни на что. Будь что будет!
И дальше путь пролегает все так же: на ощупь, наобум, в мутной воде ищешь брода, то оскальзываясь на скользких камнях, то ныряя с головой, теряя почву под ногами; то бредешь, сбиваемый быстрым горным потоком; то вдруг засасывает река жизни в гибельную воронку, а то выталкивает на поверхность – глотнуть свежего воздуха!.. и несет дальше, неотвратимо – все дальше…
Творчество на нуле. Только один автопортрет нарисовался: в черно-белых тонах. Бледное лицо в обрамлении черных волос, никаких полутонов и оттенков, из уголка глаза вытекает кровавая слеза. Прямо кадр из «Вия»…
Навалилась какая-то пустота, тоска смертная. Безразличие. Просто убивает мучительная необходимость с утра тащиться на работу и отсиживать положенные восемь часов и писать, писать, писать: палочки по вертикали, перечеркнутые палочками горизонтальными, черточки, кружочки, точки-запятые… Однажды не выдержала, сбежала посреди рабочего дня, соврав, что надо в больницу.
Дома никого не было. Тишина. Только все также громко тикают старинные часы с боем, отбивая каждый час. Час за часом. Крутится стрелка, влекомая гирькой, подвешенной на цепочке. День – за днем. Один к одному: пустая рамка для картины.
Нет ни холста, ни красок, ни образа, ни смысла. Когда карты ложатся рубашками наружу, откроешь их - а там пусто. Ни королей, ни дам, и даже Джокер исчез, издевательски подмигнув на прощание. Так исчезают дни жизни, складываясь гармошкой. Растягиваются мехи, сипят, а музыки нет. Нет гармонии… Сколько их, дней? Двадцать? Тридцать? Три? Какая разница – пустота не делится на части!
Лежала на диване и ждала… Ждала… Ждала… И вот, среди полной тишины, когда даже часы вдруг встали… Возникло Э Т О - то, для чего не существует ни времени, ни пространства: всеобьемлющая пустота, тишина, поглотившая в с е, возникшая где-то за гранью в с е г о, - вдруг сгустилось и сложилось в с л о в о: «А- Н- Е- Ч- К- А!» Среди бела дня, сна – ни в одном глазу, абсолютно ясное сознание, все предметы видятся необыкновенно четко, словно утверждая свою незыблемую материальность! И совершенно ясно и четко услышанное это: слово, шепот, дуновение?!. Она не испугалась, не удивилась, приняла все как данность. Встала посмотреть: почему остановились часы? Но гирьки подтянуты, а стрелки стоят на месте. Подтолкнула маятник. И они пошли дальше…
Не удивилась даже и потом: уже дней через сорок, когда из Саяногорска вызвали на переговоры. Кто бы это мог быть? Неужели он вспомнил обо мне и хочет вернуться? Но это была Мира – та самая, которой подарила Распятие. «А ты знаешь, что твой … муж погиб? Нет?! Он разбился в горах, вскоре после того, как ты уехала. Нашли только через неделю, под скалой – видимо, бадан собирал, сорвался…Хоронили в закрытом гробу…»
Да, он все собирался за баданом, - для дочки. Жена просила набрать. Наверное, хотел отправить посылкой, а может – хотел вернуться к ним, и, радостный, в предвкушении скорой встречи, увидел на отвесной скале сочный кустик бадана, потянулся… И – все! Один миг паденья. Умер ли сразу, или еще долго лежал там, среди скал, среди тишины, шорохов и дуновений ветерка, запахов цветущего багульника, розовым туманом колышущегося кругом, и с ярко-зелеными, крепкими листьями бадана, зажатыми в руке – последнее, что видел в этой жизни. Он так любил природу, и именно она, дарившая радость жизни, и подарила красивую смерть, и проводила его из этого мира в мир иной, «где несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная»… (Царствие Небесное рабу Владмиру…)
Когда он позвал меня? В свой последний час? В миг падения – когда, говорят, у человека пролетает вся жизнь перед глазами; или – позже, когда душа его, блуждая еще по земле, приблизилась, преодолев и расстояние, и грань между видимым и невидимым, слышимым и неслышимым, существенным и потусторонним – вложила в одно с л о в о все, что смогла, а большего не дано, не дозволено, ведь и так нарушены все запреты; позволено было только чуть-чуть приоткрыть дверь, показать то, что скрыто: вот оно, Древо Жизни, загадка вечной жизни, бесконечности бытия, сокрытая еще со времен Адама, и огненные Херувимы охраняют ее…
Странный он был все же человек – Вовка. И еще странно: возвращаясь теперь, по прошествии стольких лет, из восьмого семилетия назад в третье, не могла вспомнить, понять: «Почему Распятие? Почему иконы? И тут же, рядом – драконы, змеи, голые сиськи? Верующим он был, или просто хотел быть оригинальным? А чем он мог тогда, в глухое советское мракобесие, поразить наповал такую, как я, «не от мира сего» - художницу? Именно этим. Но не для меня же, в самом деле, не один год собиралась эта коллеция? Или, раз уж все предопределено, к тому все и шло?..
Мы встретились, и мои дадцать тогдашних лет каким-то образом наложились на его тридцать два; в смутное время безвременья, блуждания умов и душ; колесики и шестеренки совпали, механизм дрогнул… и закрутилось: в р е м я п о ш л о, и понесло нас дальше вместе. Его – к концу пути земного. Меня – к началу жизни новой…
Ему было тридцать три, таким он и остался, ушел в вечность – в возрасте Спасителя, которого он «распял» собственноручно, - в момент, когда страдала душа, и хотела света и очищения; и боль сердца родила этот образ, слившись с Его болью, Его страданием. Пути души человека творческого, художника, что называется, «от Бога», бродящей в подсознательном, - поистине неисповедимы. Ходит она в потемках света дневного, блуждает в потемках света иного – ищет пути своего…
И вот с л о в о прозвучало и ушло. Всего лишь одно, как последнее «прости» - пришло уже из мира иного, «с той стороны». Из пустого конвертика, на котором неровным, полудетским, с наклоном в левую сторону, написано: «Письмо счастья».
Вот он, этот самый конверт. По-прежнему пустой. Пустой ли? А если покопаться, хорошенько заглянуть, можно ли наскрести в его углах хоть что-то, какой-нибудь обрывок, отпечаток?!
«Лети, лети, лепесток, через запад на восток, возвращайся, сделав круг…»
Итак, мне двадцать один год. Слово прозвучало и ушло. Впереди – только многоточие на пустых страницах. Что напишешь в Книге жизни своей? Чтобы начать с начала, новую главу, ставишь точку на прошлом, переосмысливаешь его и создаешь план нового текста.
Все бывшее стало как-то отступать, отходить в тень, в небытие. Начала учиться жить, наконец, реальной жизнью. Сколько можно витать в облаках?! У Людки уже растет двухлетняя дочь. У Галки – вообще уже двое сыновей. А я сама все еще как ребенок, не знаю, чего творю! Мы не виделись давно, очень давно не общаемся. Людмила в восемнадцать лет вышла замуж. Но через месяц уже разошлась. И – родила. Растит дочку, работает на хлебозаводе. Поражаюсь, увидев ее и пытаясь разглядеть в этой толстенькой бабенке: где та девчонка, с которой строили декорации для бумажных и тряпичных кукол, сочиняли сценарии, разыгрывали многочасовые действа, и никак не могли остановиться: идеи все рождались и рождались, и не желали иссякать, фантазия била ключом, надолго выключая нас из реальной жизни. А теперь передо мной молодая мама, все у нее ясно и понятно с ее жизнью: дала жизнь новому существу, и теперь по камушку строит и его жизнь… Галку не видела уже несколько лет: она сидит в своей деревне неотлучно, а ехать к ней туда нет никакого желания…
Аня смотрела на себя в зеркало, стараясь держать голову так, чтобы лицо виделось «в три четверти» - под таким углом его черты выглядят наиболее выразительно. Рисуя автопортреты, можно экспериментировать бесконечно; вот я сама – послушнее натуры нет, и не может быть; со времени учебы их накопилось уже целая куча. Достала свои студенческие работы. Вот я – большеглазая потусторонняя Ундина. Вот – румяная Солоха: в пестром платке, повязанном вокруг головы и торчащими, как рожки, его концами. Вот – сидящая в позе Русалочки «обнаженка».
А вот теперь – сидя перед трельяжем, рисую, глядя сразу во все его створки, и получается: одно лицо в фас, другое - в профиль, третье - в три четверти. Три в одном: голова в повороте, в движении справа-налево. И везде я разная: выражение лица, взгляд, даже возраст… Позже использую этот прием, написав в своей спальне на стене некое «поклонение духам», - того, что осталось там, в Белогорске, в комнате-аквариуме… Дух огня, воды, земли… Там ли они еще, или новые хозяева уже замазали известкой? Небось не поняли ничего: странное что-то, ну его! Закрасить, и пусть покоится…
А теперь в центре у меня – вот это трехликое существо-дерево, симбиоз жизни и времени, его символ: три разных возраста – три разных ипостаси, и вечный круговорот жизни; с одной стороны – дерево ярко-зеленое, посредине оно усыпано цветами, а с другого боку – уже усыхающее, осыпающееся… Время идет. Пора врастать в жизнь и обретать корни, начинать жить земной жизнью, хватит витать в облаках. Но ветви – руки все так же тянутся вверх, как крылья, и загадочные существа-духи все витают вокруг, протягивая свои руки-крылья к моим, и зовут, и не дают покоя… Нашептывают новые замыслы, слова…
С л о в а… Откуда они приходят, от к о г о? Прилетают какие-то наброски слов со снежинками, с каплями дождя, с шорохами листьев, со вздохами ветра, порхающего в веере лучей, в яблоневом цвете. Они прилетают, будоражат душу, заставляя ее облекать себя в слова. Так и Господь, «Всяческих Творче… творящая присно с нами великая же и неисследованная, славная же и ужасная, ихже несть числа…», - Он создает образ человека, и, вдохнув душу, и «одев его в одежды кожаные», отпускает на все четыре стороны света, и дальше – «во тьму внешнюю, где вечная мука для грешников и скрежет зубовный»…
Еще там – под сосной, когда впервые сунулась глянуть: а что там, по другую сторону? И кто-то темный позвал: «Надоело? Ненавидишь? Ничего не хочешь? А хочешь – туда, где нет Ничего, где ничто не мучает, не болит, раз – и все кончено!» и протянула руку, взявшись за бечевку: крепкая, выдержит... но кто-то светлый взял за руку, и, ничего не говоря, просто показал вокруг: вот, смотри на белый свет, ведь ничего прекраснее нет! И поняла: надо жить, идти дальше, закончить училище, ведь всего год остался, да и не стоят эти скоты такой жертвы, пошли они подальше! Будь что будет, что должно быть. И - пошла…
Потом были Чаша, Рука, первые стихи, и Ангелы; они, наверное, все также сидят там, на краю чаши, на краю света, грустно помахивая крылышками…
А потом – гора Лысая, Каменная грудь, дыра Луны в звездном небе; и – последнее «прости»…
Со временем все это начало облекаться в слова – первая проба пера, вылившаяся в уже другой «триптих»: три новеллки, детство-юность-взросление, занявшие всего три странички. Еще были какие-то рассказики. И еще - две попытки написать «Письмо счастья», но… неудачные…
Да, пора по-настоящему взрослеть и приниматься за осуществление себя как женщины. Но - легко сказать!
В отношениях с противоположным полом всегда все было не просто. Выросла она с отцом, не обращавшим на детей внимания, так же, как и мать: сыты, одеты да и ладно; и с братьями, которые не принимали сестренку в свои мужские игры, занятия. Братья то изготавливали модели самолетов и ракет и запускали их в воздух, то собирали транзисторы, или телефоны из банок и шнуров; то занимались какой-то техникой. А она уходила все дальше в книги и творчество. И все дети старались обратить на себя внимание тем, что хорошо учились, кто больше принесет пятерок и заслужит похвалу: «Молодец!» На собраниях в школе родителей хвалили за то, что так хорошо воспитывают детей. Да, в доме всегда были порядок и уют, на полочках, столах и стульях в зале – вышитые мамой салфетки, чехлы и скатерти, на которых не сидели и не ели, - только для красоты! А ребятишки одеты хоть и скромно, но чистенько. Всегда тихо, спокойно, надежно, они чувствовали себя защищенными. Старенькая бабушка Мария Маркеловна, жившая тогда с ними, провожала их крестным знамением. Уходя, говорили: «Я пошел, или - я пошла!» И всегда слышали в ответ: «Ступай с Богом!» И шли, уверенные, что все получится.
Когда все укладывались спать, в темноте долго слышался шепоток: это бабушка молилась, сидя на кровати и беспрерывно крестясь… «Матушка, пресвятая Богородице, моли Бога о нас, грешных. Господи Батюшка, помилуй нас грешных. Не прогневайся на ны зело, ниже помяни беззаконий наших, но призри и ныне, яко благоутробен, и избави ны от враг наших: Ты бо еси Бог наш, и мы людие Твои, вси дела руку Твоею, и имя Твое призываем. Милосердия двери отверзи нам, Благословенная Богородице, надеющаяся на Тя да не погибнем, но да избавимся Тобою от бед: Ты бо еси спасение рода христианского. Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй….» и так хорошо, покойно засыпается под этот шепот. А вот родители уже были атеистами, простыми советскими работягами.
А вот если бы они были верующими – все наверное устроилось бы в жизни нашей совсем по-другому как-то. К Т О, опять же, виноват, что так вышло, кто знает…
В результате бабушка – верующая, родители веру забыли, а мы вообще стали не известно кем: марширующие под гимны марионетки, бесполые, лишенные малейшей индивидуальности пионеры и комсомольцы. А если будешь выделяться – внешностью, поведением, взглядами на жизнь и творчество - сразу становишься белой вороной: чуждый элемент, который обязательно надо изничтожить…
«Мам, тебе надо еще помогать?» «Нет, Гош, иди, отдыхай уже, покушай, и можешь вечернее правило начинать читать» «Ладно» И Гоша уходит. На вечернюю службу они решили пока не ходить, слишком тяжело для начала.
Осталось разровнять грядки и клумбу граблями, покидать семена и полить.
На праздники, которые Аня ненавидела, приходили родственники, начиналось шумное застолье: все громкоголосые, они пили, ели, орали песни. Все было с чисто русским размахом: на майские праздники, на «седьмое» - день Октябрьской революции, на Новый год обязательно в каждой семье настаивалась четырехведерная фляга браги, и гуляли также основательно, во всю свою крестьянскую силушку, как и работали. А она запирала поплотнее двери в свою комнату и брала книгу. Но в литературу и искусство, в творчество можно было уйти, только если в доме тихо.
Если и случалось на праздниках выпить, алкоголь действовал странно - потом она не помнила почти ничего. Рассказывали, что она пела, плясала якобы, но все было как во сне или бреду. Говорили еще, что она вся в отца. Тот тоже,- молчит, молчит, а как напьется – вообще другой человек. Встанет в позу Ленина, и, жестикулируя как вождь, начинает вещать громким голосом: «А где правда в жизни?! Где обман? А как по жизни идти?» И так до бесконечности, в одних и тех же словах и фразах. И ему было плевать: что его никто не слушает. Все уже напьются, наговорятся, напоются и напляшутся, проблюются, перепившись брагою, лягут спать, а он – все вещает. И так мог без сна «проповедовать» не один день и не одну ночь, пока продолжается гулянка…
Насмотревшись на это, она еще в детстве решила: никогда не буду пить и не буду жить с пьющим мужем. Да и вообще – на фиг нужно, почему обязательно надо создавать семью, терпеть кого-то чужого рядом всю жизнь, со всеми его причудами и дурью – своей хватает (!); уйти бы в монастырь – но где его взять-то?..
А судьба словно нарочно сводит нас с теми, кто испытывает наше терпение… И терпение – это как раз добродететель, присущая совсем не многим. Да и вообще добродетелью наполняться гораздо труднее, чем поддаваться соблазнам и искушениям. А еще легче – просто плыть по течению. И сам плывешь, и детей своих тащишь балластом за собой. А куда, с какой целью, кто скажет? Только Господь через Священное писание Свое наставляет на путь истинный, но – не читаем, не следуем за Ним, спохватимся – а поздно уже. Нагрешили, напакостили, и идем каяться… Но это потом.
А тогда все еще была то ли какая-то инфантильная, то ли идеалистка, то ли далекая от жизни – она не понимала, почему у нее никак не получается найти любовь всей жизни, ведь надо же все-таки? Вроде не уродка, и не дура, а вот не получается. И вроде нравится парням, а все что-то не то и не так.
Она ушла с КШТ и устроилась в Горпромторг. И вот решила однажды наконец изменить свой имидж.
К одежде Аня всегда была как-то равнодушна, носила то, что купит мама. С детства кроме школьной формы, на которой только еженедельно менялись связанные бабушкой воротнички, было два домашних платья да одно «на выход». В училище, избавившись от формы, девчонки все свободные минутки предавались обсуждению тряпок (фу, мещанки, думала она). Основная мечта их: где достать джинсы, которые тогда только-только начали появляться. А мама одевала ее в яркое: канареечного цвета кофта, красный костюмчик – раз дочка, как ей кажется, какая-то невзрачная растет, надо ее вот так одевать. А она терпеть не могла выделяться, и со стипендии поехала в универмаг да купила себе серенький брючный костюм-клеш. А в Тяжине с первой зарплаты приобрела два спортивных костюма, да так и ходила в них.
А тут «по блату», как было в те времена – через директоров в магазинах – «достала» наимоднячие сапоги-«бульдозеры», на огромной рифленой платформе, вишневого цвета, еще курточку «аляску» и комбинезон розовый хлопковый. Обрезала косу и сделала «химию», и начала ходить с новой подругой, Галкой, - художницей с КШТ, в маленькую кафешку, что возле Искитимского моста, где крутили только что появившихся «итальянцев». Стараясь преодолеть наконец дурацкую стеснительность, скованность в общении, начала даже покуривать и выпивать бокал-другой вина, шампанского…
Выпивали и в мастерской на праздники или под настроение. Собирались все четверо: еще две девчонки с ее курса, работавшие по магазинам, приходили, пили любимую всеми «Монастырскую избу», слушали модные записи на кассетнике (его она тоже купила, наконец – маленький, компактный, - тогдашняя мечта всей продвинутой молодежи, с записанными на кассетах «Итальянцами»), танцевали. Тогда-то и случился у нее роман с руководителем их мастерской – совсем короткий, так как узнали в дирекции и «навели порядок», сделав втык и Ане, и ему…
Еще купила она, наконец, и джинсы! И вот - пишет она пером на ватмане очередные соцобязательства, а Коля так и пожирает глазами ее обтянутый узкими штанами зад… Изо дня в день, работая вместе, находясь все время в одном помещении, между мужчиной и женщиной начинает как бы невольно проявляться что-то такое… соблазн какой-то, и вот: слово за слово, подмигивания и заигрывания, и уже не замечаешь, как втягиваешься в этот процесс, и чем дальше, тем больше… И уже нет сил остановиться, оглянуться, одуматься, и вот летишь на огонь! И срываешь запретный плод, и ешь его, зная, что придет наказание… Он был уже в возрасте и, конечно, женат…
На свой день рождения в кафешке встретилась она с Димкой – художник знакомый с КШТ. Он чисто оформитель: только шрифты писать умеет. Попросил: «Можешь нарисовать у меня на стене картину?» «А что именно?» «Ну… девушку красивую, полуобнаженную» «Ну ладно» Потанцевали, потом он проводил до дома, договорились встретиться назавтра.
Вечером он встретил ее после работы, погуляли и пошли к нему. На стенке начала рисовать танцующую девушку в оригинальном стиле: как бы одной линией. Вот рисуешь глаз, бровь, дальше линия идет по контуру носа, к губам, по подбородку, шее спускается вниз, к груди, закручиваясь спиралью по выпуклости ее и заканчиваясь на соске, дальше – другая грудь, плечо, рука, взметнувшиеся волосы змеями… И так далее. Потом рядом с ней (рисовала чисто интуитивно, без определенного замысла – то, что выводит рука) вырисовывается другая танцовщица, слева. Затем – уже справа – третья. Три грации… Приходила к нему через день, через два-три. Сначала он не особо нравился: как бы не в ее вкусе, и не собиралась вроде бы заводить роман, но… опять же понесло по течению. Однажды подошел, встал позади, наблюдая за процессом: «Красиво получается! Ты и сама красивая…» Приобнял, дыша в ухо, прикоснулся губами к шее…
В общем, картина стала продвигаться медленно. А закончилось все больницей, причем с последствиями – почти месяц она там лежала. Потому что срок был уже двенадцать недель: она поздно сообразила, что «залетела», и боялась признаться матери, и хотела даже оставить ребенка. Но мама имела над ней тогда неограниченную власть, она категорически воспротивилась, и сама отвезла ее к знакомому гинекологу. Аня всю дорогу ревела: а вдруг больше не рожу?! «Родишь, у нас все в роду плодовитые!..Да не реви ты, и не жалей, кого там жалеть-то: кусочек мяса неживого…» (А вот поди ж ты – оказалось: не все "плодовитые"! Самой-то Анне суждено ли стать бабушкой наконец? И с какой легкостью они тогда с матерью отнеслись ко всему этому, и не задумались ни разу, что это была уже чья-то жизнь, живая душа!..)
И был то уже двойной грех ее: прелюбодеяние и умерщвление ребенка не рожденного. А она еще и оправдывала себя: как же рожать, ведь даже не знаю толком – от кого, от Коли или от Димы (вот ужас-то! неужели это Я такое творю?!), да и без отца как ростить?! Да и мама заставила…
« Самооправдание – даже еще больший грех, чем все прочие!.. Но и этого я не понимала!»
После больницы одумалась вроде бы. И с Колей, и с Димкой порвала,- да он, к тому же, успел уже другую найти. Разозлилась: я там чуть не померла, а он… Ненавижу! Ненависть терзала и не давала покоя, особенно по ночам. И пришла как-то вечером, позвонила, он открыл, но впускать видно не очень хочет. В ванной шумит вода… Она прошла к картине, плюнула в лицо самой красивой девушке и – размазать хотела все лицо (благо, что это была гуашь), но он не дал, схватил за руку: «Ну зачем ты, Ань!.. Прости меня» «А скажи - ты мне изменял?» «Нет» (как-то неуверенно). «А я – да, с Колей!» «Ты?!» «Я!» И тут выходит из ванной она: блондинка, (в Димкиной рубашке) с длинными волосами и ногами – очень похожая на эту – которую я "создала"! Плохо, что размазала ей только нос слегка! Хотела еще нос размазать и своей сопернице. Даже камень припасла в сумке, но не решилась. Развернулась и ушла… В следующий раз встретились мы с ним уже лет через десять, в театре на новогодней елке: у нее двое детей, а он – с беленьким мальчиком лет десяти, но без жены (может, развелся?)…
А тогда… Снова была депрессия. Из конвертика, пообещавшего было кусочек счастья, снова выпал пустой билетик на несуществующий поезд под названием Настоящая любовь.
Работа. Дом. Работа. Соцобязательства! Бесконечная вереница бессмысленных слов: строчка за строчкой, лист за листом… Ох уж эта великая всеобщая советская графомания! А лозунги на красном кумаче к демонстрациям: «Да здравствует великий Ленин! Слава КПСС! Слава советскому народу! Слава комсомолу и пионерии!» И каждую буковку надо просчитать, вписать на свое место, и чтобы стояла ровно, по стойке «смирно»! Как и всех нас тогда строили. Демонстрации, - как она их ненавидела, эту обязаловку и показуху, а не пойдешь – премии лишат!
Словно в протест, начали писаться другие слова, не подавленные гнетом обязательств, где все в рамках, строго регламентировано (красный заголовок, черный текст на белом; черно-белая жизнь, без полутонов и оттенков, никакой индивидуальности, творчества; разве только нарисовать на стенде профиль вождя, или портрет идеального строителя коммунизма): писалось, может, вкривь и вкось, зато свободно, из глубины души, из сердца: первые стихи, рассказики… Пописывала потихоньку, начала даже ходить на литературную студию, рисовала что-то…
На литстудии один из уже тогда становившихся популярными поэтов (теперь маститый), познакомил Аню с узкой компанией молодых людей с весьма неординарным для того времени типом мышления. Собираясь в крошечной гостинке, усаживались в кружок на пол в «позе лотоса», обменивались энергией, взявшись за руки. Беседовали на тему: что есть Бог? И я впервые в жизни задумалась над этим: что существуют какие-то высшие силы, которые управляют мирозданием: Космический Разум, оказывается! Энергия!
Руководила кружком девушка,она с детства жила с родителями в Индии, которые работали там. Она выдавала книжки самиздатовские, отпечатанные на машинке: «Хатха-йога», «Карма – йога», «Агни-йога», которые никому нельзя было показывать, и никому не говорить о наших встречах (все это было под запретом, и можно было даже срок схлопотать). Но я проболталась Галке, и она уговорила меня взять и ее с собой, но, когда мы пришли, никто не открыл дверь. Так все и заглохло: я так и не поняла толком ничего, и к чему это все было. Но, всматриваясь в ночное небо, теперь по-другому смотрящее из своей бесконечной непостижимой таинственности, пыталась рассмотреть, почувствовать: ч т о это за Нечто, создавшее все, и меня в том числе? Совершенство, к которому надо стремиться, самосовершенствоваться. Иначе постигнет карма, наказание…
А ложась спать, или просыпаясь утром, расслабляясь по системе йогов, пыталась погрузиться в нирвану… Очистить свою энегетику… Зарядиться новой энергией…
Так проходит еще два года. Синусоида времени плавно описывает дуги и круги, кривая времени то поднимается медленно вверх, то ниспадает, то снова воздымается к вершине горы. Встанешь иной раз на макушке и обозреваешь с высоты это море лет, эти волны дней, и то льдины там, внизу, то айсберги какие-то обозначиваются, то вообще ничего, пустота какая-то. И надо бы, как у всех, замуж выходить. Да за кого? С Колей все же встречались изредка в неформальной обстановке, и только. Но не мог он пробудить в ней чувственность, она просто плыла по течению, от скуки продолжая этот «роман».
Но вот подвернулся Серега: только что из армии, здоров, не испорчен еще.
Ехала как-то в начале декабря на трамвае с работы поздним вечером, - в очередной раз остались, чтобы выпить вина. И пристал к ней поддатый мужик, а Серега отбил, и выходить им было на одной остановке (он жил на соседней улице), проводил до дома. Начали встречаться, ходить вместе в кафешку, на только начинающие появляться дискотеки. Он - молодой, на четыре года моложе (тогда этому придавали большое значение), зато она всегда выглядела намного моложе своих лет. Он – кудрявый жгучий брюнет с близко посаженными зелеными глазами и чувственным пухлым ртом, она – стройная, нарядная, интересная. Симпатичная.
Решив окрутить парня, она вдруг почувствовала себя раскрепощенной, как никогда, дав волю так долго подавляемой сексуальности (поняла наконец, чем можно соблазнить мужика), и, открыв вдруг в себе способность раскрываться в танце, самозабвенно отдавалась на волю диско, а Серега просто тает, как воск, нежно, но целомудренно прижимая к своему горячему телу под «Феличита»… Через месяц, на Рождество, подали заявление в ЗАГс, пришли его родители познакомиться: тоже простые, с деревенскими корнями, сели за стол, выпили и всю ночь орали песни, а они в первый раз переспали. И начали жить вместе, через два месяца – поженились. Она забеременела сразу, и уже с первого дня знала, чувствовала: свершилось! В ней зародилось и живет новое существо, дочка. И каждую минуту ощущала гордость Творца, созидающего жизнь! И хотя она с самого начала решила окрутить Серегу, чтобы выйти замуж, и чтобы наконец родить и избавиться от тягостного чувства одиночества, - влюбилась вдруг без памяти!
На фотографиях со свадьбы даже не заметно внешне, что она старше мужа на четыре с половиной года. Да и в душе она продолжала оставаться маленькой инфантой. И даже его мать не сразу узнала, что у них такая разница в возрасте – а она вообще не хотела, чтобы сын женился так рано и завел ребенка, да и невестка ей не очень понравилась: ну, красивая, но… "кака-то не така". Странноватая какая-то – отметили все родственники его, собравшиеся на свадьбу. Художница – одно слово!..
Ну ладно, стали жить. Сняли квартиру, купили в кредит мебель. И все бы хорошо, но… с самого начала пошла трещина. Наверное, опять же все из-за ее идеализма. Она полюбила (наконец-то! и если раньше ею двигало просто любопытство, хотелось попробовать, что это такое – взрослая любовь, то теперь в ней начала открываться женщина: чувственная, способная дарить и принимать ласки, нежность, наслаждение по-настоящему с в о е м у мужчине!) – самозабвенно, отдавая всю себя до донышка. И того же ждала от него. Но он принадлежал ей только в минуты близости, а после – отдалялся.
Она хотела: только он и я, и никого вокруг! А он смотрел жадными своими каре-зелеными глазами на каждую юбку и облизывался чувственно-пухлыми губами и взъерошивал свой пышный чуб, и гарцевал, словно встреноженный жеребчик. Свекровь оправдывала сыночка: ну он же молодой (намекая на ее возраст), не нагулялся еще! И Серега гулял: все чаще уходил к друзьям, и, как она подозревала, к подругам. «Я кот. Который гуляет сам по себе!» - любил говорить он...
Анна, вскопав землю в палисаднике, принялась окапывать яблоню и сирень, время от времени разминая спину и любуясь сиреневыми и белоснежными цветами, источающими сияние и запахи, схожие с теми, что царят в церкви…
... «А внутри нее зрела новая жизнь, каждую минуту она чувствовала ее: вот совершается чудо из чудес, и совершили его они: она и он, как одно целое. "Мы дали жизнь новому человеку и должны сделать из него совершенное существо, а как же иначе! И только мы можем сделать это!" Она вся ушла в процесс беременности: ела и пила только то, что было необходимо для плода, соблюдала режим.
Беременность протекала не очень легко, первые три-четыре месяца непрерывная тошнота, слабость. Коллеги по мастерской жалели ее, не загружая работой. Написав какие-нибудь соцобязательства, можно было спокойно подремать в кресле до конца рабочего дня. Сонливость была постоянная – низкое давление. И чем больше рос животик, тем больше отдалялся Серега. Стыдился даже ходить рядом с ней по улице, а она, наоборот, гордо выпячивала живот: я будущая мама! Она хотела, чтобы он испытывал то же, что и она, восхищался ею, ее подвигом материнства, а он - пялился на баб. Она ждала от него помощи и сочувствия – он все чаще пропадал из дома. И ее до глубины души поражала обида, даже не за себя, а за то крошечное существо, что скоро должно появиться на свет Божий.
И когда оно наконец появилось – это точно, как она и предчувствовала, оказалась девочка – даже это никак не повлияло на новоявленного отца (я-то, мол, сына хотел). А она… Когда ребенок первый раз оказался у нее на руках, и она заглянула в эти глазенки, впервые увидевшие мир, - словно сама заново родилась с нею, своей новорожденной дочкой, и вместе с ней будто впервые увидела и начала познавать все окружающее! И окончательно ушла в ребенка, посвятив ему всю себя.
Серега отошел куда-то в тень. И стало почти безразлично – где он и с кем он. Хотя, когда просыпалась среди ночи и кормила грудью ребенка, сердце все же ныло и стонало, если «папочки» опять не было дома. А если приходил пьяный, не впускала его в спальню.
На прямой вопрос: ты мне изменяешь? Он, как всегда, довольно улыбался и кивал: «Ага!» И его никогда нельзя было понять: всерьез говорит, или так – шутит?
Роды были тяжелые и ребенок родился с легкой асфиксией и поначалу немного отставал в развитии, и поэтому она с еще большей устремленностью отдавала себя, чтобы создать идеальные условия для дочери. А возможности были не ахти, конечно, в начинающуюся перестройку-то! Она, кстати, то смутное время пережила, как во сне, мало воспринимая то, что происходит в окружающем мире, волновало только то, что она стала мамой, и она будет мамой идеальной для своей крохи, восполняя недостаток внимания отца! Нет денег, в магазинах шаром покати, есть нечего – ничего, можно пить чай с молоком литрами, чтобы кормить ребенка, и кормила только грудью полтора года, хотя молока было маловато и поэтому давала грудь дочке в любое время дня и ночи, как только захочет. Спала урывками, похудела и осунулась лицом, но чувствовала себя прекрасно и нарадоваться не могла на ненаглядное чадо: вот улыбнулась впервые, вот первый зуб, первый шаг! Первое слово!
Первое слово, кстати – баба. Однажды ребенок открыла рот и просто выдала: «Ба-ба-ба-ба…» А уж бабушка-то просто в восторге! Еще бы: первая внучка, которую она ростит! Тех-то, старших внуков сыновья как-то сами воспитывают. А тут как раз вышла на пенсию. И воспряла, всю себя посвятила внучке: «последушек» мой! И вот – каждый день, как на работу – к внучке. И трясутся они вдвоем с дочерью над ненаглядным чадом своим. Все вертится только вокруг Яночки (и имя-то придумали, чтоб никого не обидеть: бабушка хотела назвать Яной, а мама – Марией, вот и назвали Марь-яной, а при крещении дали имя Анна), все - только для нее и ради нее, разве что на божничку не садили и Луну с неба не достали.
Только начала сидеть, еще в подушках – мама ей книжку в руки, толстую такую картонную, чтоб не помяла. А малышка – умница, не мнет и не рвет, а старательно разглядывает картинки, тычет пальчиком, познавая: вот коровка – «Му-му»; вот глазки у нее, носик, ротик. Умница! Любознательная, все ей интересно, во все тычет пальчиком: «У?» Что это, мол, или кто? И слушает внимательно, и понимает, и повторяет. А мама уже подсовывает кубики с буквами: и говорить дочка учится и читать одновременно. В полтора года она знала уже все буквы, что могла выговорить. И постоянно они занимались: если гуляем – рисуем на снегу, на песке, на оконном стекле в трамвае, и все удивляются: такая кроха, а буквы знает, вундеркинд какой-то! И рисовать умеет! И все книжки, и стихи, которые мама читала каждый день, запоминала махом. И хотя читать самостоятельно начала только в школе, учеба всегда давалась ей легко. Но это – потом…
А пока – каждый день состоит из сплошного познавания окружающего мира, из кормлений, да из массажей, да гуляний. Сон на свежем воздухе, прямо на улице в коляске в любую погоду, прогулки, а вечером обязательно душ закаливающий: дочка ходит с игрушками по ванне, мама поливает ее то холодной, то горячей водой. По дому, огороду летом бегает этакий голенькй колобок. И растет, слава Богу, здоровой, умненькой, на радость маме, бабе и деду. Но вот папа только какой-то отстраненный, на дочку почти не обращает внимания.
А когда она стала подрастать, Анна снова почувствовала желание ощущать себя женщиной, и стала следить за собой, снова сделала «химию», обновила гардероб – пошла на курсы вязания и в свободное время, пока ребенок спит, хватается за спицы и крючок: петелька за петелькой, строчка за строчкой…
Ну и что, что она уже не в силах написать ни строчки, хотя лет этак с двадцати открылся было дар писания стихов и прозы, и живопись все совершенствовалась, но все так и осталось в зачаточном состоянии. Потом, с рождением детей – куда что ушло? «Дети – мое главное произведение. Смысл жизни. Мое все!» … А вышло это «все» как-то вроде где-то и комом, хотя, наверное, святотатство, так говорить – ведь дети – это святое… А как иначе, если дочь выросла эгоистичным, бесчувственным чудовищем!.. Но тогда будущее представлялось полным света и радости.
Выйдя из декретного отпуска, вскоре уволилась с прежнего места работы и свекор устроил ее к себе художником на завод, где по его протекции уже работал Серега – шлифовальщиком, хотя отец звал его к себе помощником. Но Сережа не захотел сидеть в маленькой комнатушке с отцом и переплетать документацию и книги. В цехе-то работают много женщин и девушек!
Первое время, когда по работе ей нужно было явиться к парторгу – своей начальнице, - ходила через цех, но ему не нравилось: мол, чего наблюдаешь за мной? И она стала ходить через улицу, да и неприятно было смотреть, как около него вьются все эти девицы…
Вот ведь и красавцем писаным его не назовешь, но: эти шальные глаза с длинными ресницами, кудрявый чуб, чувственный, большой рот, тело, от которого так и прет сексуальная энергия… И хотя он по-прежнему уверяет, что чист – не верится что-то. Но она старалась верить, пока тайное не стало явным: он заразил ее гонореей.
И начался кошмар. Анализы, лечение в больнице, куда пришлось даже показать дочку (трехлетнего ребенка!) – ведь мама брала ее с собой в постель и даже в ванну.
Пока лечились, три месяца он жил у родителей, потом пришел, упал в ноги, каялся,просил простить, клялся и божился, что «никогда больше». «Поклянись… самым святым – жизнью дочери!» И он молча склонил голову, она приняла это как знак согласия…
В общем, снова стали жить вместе. Он, вроде бы, образумился... И тут она забеременела. Аборт делать нельзя: только что прижгла эрозию. Что делать? Она носила это в себе, никому ничего не говоря, знала: все будут против. Никому: ни отцу, ни бабушкам-дедушкам этот ребенок не будет желанен. А она – и хотела, и не хотела его, и боялась, и надеялась: а может, если будут двое, Серега возьмется за ум, наконец. Если, тем более, будет сын – он ведь говорил, что ему нужен парень, наследник! Хотя чего там наследовать-то… И еще все говорил: я, мол, не создан для семейной жизни. «Я кот, который гуляет сам по себе…»
Время шло, а она впала в какое-то оцепенение, и ни на что не могла решиться. Что-то удерживало, и не давало сделать какой-то шаг. Наконец, стало поздно скрывать. Ладно, решила она. Даже если он бросит – воспитаю сама. Это будет только мой ребенок! Мужики – они и есть мужики: сегодня – здесь, а завтра – там, а дети будут всегда со мной! И к Новому году сделала родным подарок: призналась. Но никто не обрадовался…
И то крошечное существо, что уже брыкалось в ней, заявляя о себе, стало целиком и полностью только е е, и тем самым – еще дороже! «Да пошли они все! Я все равно дам тебе жизнь, дитя! Ты будешь только моим! И я все сделаю для тебя, рожу, воспитаю, подарю весь мир!»
А папаша, когда узнал такое дело, опять распоясался, еще пуще прежнего.
Сын родился легко, и был хорошеньким, как ангелочек, в отличие от Яны, у которой с самого рождения был нахмуренный лобик, близко посаженные глаза и рот надутый и пухлый, как у отца.
Когда приехали из роддома, Аня ради сына хотела было попробовать наладить отношения, приобняла мужа за плечи, а он, не оборачиваясь, процедил: «Пошла на … Думаешь, привязала? На цепь посадила? Х.. тебе. У тебя теперь двое, никуда не денешься, а я – че хочу, то и делаю!» И про клятву свою забыл, урод, тварь, козел!!! Ненавижу!..
Но счастье материнства – теперь более спокойное, осознанное – покрывало все. Один взгляд этого ангела, одна улыбка этой крохи – и вся тьма-тьмущая жизни сея, все муки ревности, уязвленная гордость – все отступает, уходит, бессильное в своей злобе! И уже летаешь, как на крыльях… И думаешь: началась новая жизнь!
Второе Начало Начал – рождение жизни, чудо, сотворенное м н о ю (и, конечно же, Богом!) – рождение ребенка. Время вновь начинает отсчет. Девять месяцев осознания себя Творцом: когда ежеминутно прислушиваешься к тому, что происходит внутри: раскрывается из семечка бутон новой жизни. И как будто свое собственное рождение переживаешь вновь: так вот как это все происходило! Со мной, с мамой. С отцом. С братом… И чувство Бога, Творца, когда Он решил создать чело-века!
Совершается великое таинство, лепится комочек жизни, рождается человечек: чистый Ангел небесный! Девять месяцев (280 днй, 6.120 часов, 36.720 минут, 2.203.200 секунд…) ежеминутных превращений, и вот оно: новое живое существо, вспышка света в сиянии нового дня! Вот рождается оно, берешь его на руки… и смотрит оно прямо в душу тебе, вопрошая небесно-синими глазами: «Ну. И что? Вот я. Дальше что?!»
А дальше?!. Дальше будем жить! Я, создатель твой, я явила тебя в мир, и сделаю его – мир – идеальным для тебя. Расти, совершенствуйся, будь красивым душей и телом, и образом мыслей; познай любовь, полюби этот мир, и он пусть полюбит тебя! Пока что ты видишь только свет и опрокинутое небо, но скоро ты увидишь, как красиво все. Что вокруг тебя: и небо, и земля, и все, что на ней есть: все это для тебя! Ты будешь идеальным созданием в идеальном мире – пусть ты будешь таким, а иначе к чему все это?!
Вот - в р е м я п о ш л о: время нового «Я», оно вошло в первый круг бытия; начало познания себя, своего «Я», мира, и себя – в мире. И пошло крутиться колесико времени по виткам спирали: все дальше, по восходящей, все круче, все мощнее и быстрее…
Кровь от крови. Плоть от плоти. И все силы души и тела, влагаемые в дело всей твоей жизни: взрастить, взлелеять, наставить на путь истинный. Открывать вместе, заново этот мир, смотреть на него такими же удивленными, полными любви глазами, будто видишь впервые: надо же – небо! Облака! Солнце! Звезды и Луна!.. А это что? Или – кто?
Сколько открытий! Первые книжки, первые рисунки, первые слова! Первые зубки и шаги!
Становление человека! И все время чувство гордости: это сделала Я! Я сотворила это новое существо, пустила в жизнь, я леплю нового, совершенного, сознательного человека!
Да, именно – с о в е р ш е н н о г о ! А иначе – зачем, для чего? Для чего было столько перенесено: все тяготы беремнности, родов, первых лет, состоящих из бессонных ночей, кормлений, пеленок, болезней и т.д. и т.п.?! Когда поддерживает именно чувство гордости собой и вера, что все не напрасно, все окупится действительно тем, что будет все как надо, выйдет настоящий человек: прекрасный душой и телом, и чувство Творца, из комочка простой глины пытающегося вылепить идеальное, гармонично развитое свое «второе Я», подобие Бога! Свое продолжение в будущем…
Во взгляде младенца – любовь. В ее самом чистом, совершенном виде. Недаром же обожествляют образ Матери с Младенцем, во все века! Разве можно предать ее – любовь? А оказывается – можно!
И кем? Тем, кто положил начало, пустил в жизнь – отцом.
Да какой он отец?! «Кот», который прогулял и пропил все: рождение дочери, рождение сына, их первая улыбка, первое слово, первый шаг - не к нему, не с ним, не ему… «Теперь ты на … никому не нужна! А я буду гулять: где хочу, с кем хочу, и сколько хочу!» «Да и хрен с тобой! Гуляй хоть с чертом самим в обнимку, или со змием зеленым! Гори синим пламенем! Только помни: то, что ты самое святое предал - даром не пройдет тебе, запомни!»
Теперь он почти все время где-то пропадал, а если и являлся, то Анна перегораживала вход в свою комнату коляской, чтобы не входил, и не видеть бы никогда этой ненавистной пьяной рожи, и делала вид, что не замечает его.
И вся ушла в детей. В самый главный, всепоглощающий, захватывающий творческий процесс создания шедевра – нового человека!
Однажды кормила сына грудью в спальне на кровати, а за спиной дочка взяла и воткнула в розетку пинцет! Сверкнуло! Вышибло ток из сети, короткое замыкание! Пинцет обгорел наполовину, но дочь – цела и невредима, слава Тебе, Господи! Вот оно – клятвопреступление! То, чего в глубине души боялась и ждала.
"Проклятье отца, предавшего самое дорогое, святое: жизнь существа, которое он сотворил, свою плоть и кровь – самое себя! В тот момент, когда я это поняла, мои отношения с ним закончились окончательно, и возненавидела его всей душой. Искорка надежды, что что-то изменится в лучшую сторону, погасла навсегда.
Еще почти год прожили мы в той квартире, как чужие люди, в разных комнатах. Да мы и были чужими, только в детях жили наши общие гены и хромосомы…
А время шло. Так сложилось, что дети мои родились в мое «межвременье»: в средине двух циклов из семи лет (третьим и четвертым, четвертым и пятым). Как бы в середке круга рождается ребенок, и его первый и последующие круги жизни совмещаются и накладываются на мои.
Наши круги – также перекрещиваются с орбитами жизни отца и матери, затем – с орбитами «планет» бабушек, дедушек и т.д. Вот: одна капля падает с неба, и по воде жития идут круги, разбегась в разные стороны, сталкиваясь, сливаясь с остальными, расходясь и исчезая во все новых потоках в их непрерывном течении. Течении жизни.
Их первые годы жизни возмутили, поглотили, отвели на задний план все мое бывшее (личное) существование, разделили на до и после.
И теперь существо уже той, новой жизни вспоминается, опять же, как один лишь день, ну, или как два – длинные, расходящиеся круги по воде:
день первый, день второй…"