Громко гудит тревожный набат, пламя пылает повсюду, а испуганный, взбудораженный люд мечется, пытаясь спасти нажитый скарб и объятые ужасом души... Пришла беда — напала Орда...
Не так давно стали доходить до Рязани устрашающие слухи о приближении к московским землям огромного ордынского войска. Того и гляди нагрянут сюда, устремившись к Москве... Опытные состоятельные рязанцы стали загодя прятать по тайникам свои сокровища, но многие беспечные и менее осторожные понадеялись на родное «авось»...
Так и отец Агафьи, купец Селиван Мелентьев, не торопился. Он был почти уверен, что лихо их минует, пройдет стороной. Ведь всем известна дружба рязанского князя Ивана Пронского, ставленника Орды, с ведущим сюда войска знаменитым грозным темником Едигеем.
И действительно, поначалу Едигей двинул свои полчища на Москву, все круша на своем пути. Великий князь Василий Дмитриевич спешно ретировался из стольного города, а вслед за ним побежало и множество народа... Но, преодолев панику среди оставшихся, защитники Кремля сожгли посад и встретили неприятеля непрекращающимся градом стрел с каменных укреплений.
Три недели длилась осада Москвы, три недели выжигались близлежащие города и селения, - и три недели Селиван Мелентьев продолжал занимался своими делами, успокаивая жену и дочь:
- Да не шебуршитесь вы! Едигей князю нашему свой человек. Не тронет он Рязань. Единая цель у него — Москва. Ее мнит под Орду упечь да данью обложить. А насытится там, о Рязани и забудет!
Но боязно было и жене Селивана, Улите, и дочери, Агафье. Мать все причитала, моля Бога о пощаде, а дочь ходила сумрачная, словно предчувствуя скорую страшную участь...
И вот, пришла беда. Внезапно получив призыв от Пулад-хана возвратиться в Орду, так и не взяв Москвы и ограничившись выкупом, полный злобной досады Едигей на обратном пути сжег Троицкий монастырь и бросил своих ратников на притаившуюся в страхе Рязань.
С дикими криками и гиканьем, на разгоряченных, взмыленных конях влетели в город нукеры, размахивая саблями. Пешие жидкобородые воины в кольчугах врывались в дома, резали, грабили и насиловали, а затем поджигали жилища.
Лихо не обошло и дом купца, который спешно пытался спасти побольше добра, забыв в жадности своей обо всем на свете. Улита стремилась лишь к одному — уберечь от супостатов дочь, и ничего лучшего не смогла придумать, как запереть ту в темном чулане.
Ворвавшаяся свора ордынцев не пощадила ни Селивана, попытавшегося защитить свои пожитки, ни Улиту, самоотверженно сторожившую чулан, ни работников, бросившихся было на помощь хозяевам. Все они лежали в лужах крови, когда найденная в укрытии упирающаяся девушка была выволочена из уже охваченного огнем дома...
Армия кочевников, учинив разбой, покидала объятый пламенем город, увозя телеги с добром и подгоняя нагайками толпу будущих рабов. Едигей ехал со своими ближними тысячниками вдоль огромного обоза, когда неожиданно из понурой людской массы вырвалась девушка и бросилась назад, в направлении бушующей стены огня.
Едигей прикрикнул на своих и направил коня наперерез беглянке. На ходу, чуть ли не из пламени, он подхватил девчонку и перебросил через круп коня. Подъехав к бредущим пленным, темник грубо перевернул рязанку и уже готов был сбросить на землю, когда взору его в свете пожара явилось лицо девушки.
Пятидесятишестилетний Едигей, отец двух десятков сыновей, считающий себя уже стариком, встретив ее полный ужаса взгляд, вдруг ощутил в себе не животное влечение к русской красавице, а совсем другое, непонятно откуда возникшее желание успокоить, приласкать, прижать к себе, защищая от пламени и всего того, что поселило в ней ужас. В этом жестоком, грубом и безжалостном человеке возникло какое-то наитие, чудесное доброе переживание, но не отеческое, а совсем другое, давно, с юношеских лет не посещавшее его... Едигей даже рассердился на себя - неужели сошел с ума? «Шайтан меня дери!» - беззвучно прошептал он, дернув себя за ус.
Агафья, почти сомлев, поддерживаемая крепкой рукой всадника, обмякла, как неживая, вперив взор куда-то в небо. От быстрого хода коня тело и голова сотрясались, причиняя боль, но это ничего не значило, по сравнению с тем, что произошло с ее родителями. Страшная смерть, которую не забыть уж никогда... О себе Агафья не думала - скорей бы конец!
Но, почему этот ужасный ордынец не дал ей умереть, куда везет? Наверно, желает надругаться перед ее гибелью... Но Агафье уже все равно...
Скоро конь остановился, и она услышала какой-то властный приказ, исходивший от этого старого воина.
Едигей бодро спрыгнул с коня. Двое тургаудов были готовы тотчас стащить девушку, но темник их одернул и приказал бережно отнести в шатер, а там сторожить до его прихода.
Когда Едигей вошел, знаком приказав остальным убраться, пленница лежала, свернувшись клубочком, с закрытыми глазами. По всей видимости, она испытывала ужас от готовящейся участи.
Едигей стоял и смотрел на Агафью, не зная, что ей сказать и как себя держать. Темник был растерян и как будто околдован этой русской девицей, непонятно зачем свалившейся на его уже седую голову... Было невообразимое — он трусил перед ней, неспособный думать ни о чем ином, кроме как об этой прекрасной, дарованной ему, рязанке.
Тут Едигей заметил, что руки и ноги девушки стянуты ремнями. Он даже выругался в сердцах в адрес своих услужливых телохранителей.
Когда Агафья, открыв глаза, увидала в руках ордынца огромный нож, то даже обрадовалась — наконец-то наступит развязка! Но седой воин осторожно перерезал кожаные путы, стягивавшие ее затекшие конечности, и Агафья сумела, наконец, разогнуть их, за что чуть ли не с благодарностью взглянула на освободителя.
От этого взгляда Едигей воспрянул духом. О, неужели возможно такое счастье, чтобы она его не боялась?! Чем еще можно заслужить и вызвать такой же благодарный взгляд?..
Темник попробовал дать ей пить, потом поесть. Поначалу Агафья отворачивалась, мотала головой, но жажда и голод пересилили, а ощущение того, что у этого предводителя головорезов есть в душе что-то человеческое, избавило девушку от страха.
И тут в ее голове созрел план: притворившись доверчивой и послушной, усыпить бдительность татарина и сбежать, предварительно постаравшись поджечь становище. Пусть эти нелюди сгорят в пламени, как ее родители и сородичи в несчастной Рязани!.. Агафья почувствовала себя мстительницей, и это придало ей уверенности и сил.
...Джанике, жена ногайского эмира Едигея, была горда своим мужем, известным всей Орде туменбаши, славящимся бесстрашием, умом и коварством, за что его уважали и боялись. Эти качества ей нравились, она первая узнавала о новых замыслах и хитросплетениях политики мужа, когда тот умело сталкивал глав ордынских кланов, да и сопредельных государств, умудрялся смещать ханов с престола, заменяя своими ставленниками, и сам фактически становился у кормила власти. Джанике испытывала наслаждение от сознания, что такой человек, резко возвышающийся над своими собратьями, полководец, под стягом которого собиралось до двухсот тысяч всадников, всецело принадлежит ей одной. Самолюбие женщины ласкало и то, что она была единственной супругой Едигея, который, будучи примерным мусульманином, мог бы взять себе в жены еще не одну... Да и наложниц, походных спутниц, он не считал за людей.
Единственно, с чем приходилось ей делиться своим Едигеем, была Орда, которой тот верно служил, страстно желая ее возвеличения, могущества и обогащения. Воитель-стратег, он бесконечно проводил время в походах и кровопролитных сражениях, где, по рассказам, бывал ужасен в своей жестокости и неудержимой смелости. Но на это Джанике не сетовала, а воспринимала как должное, считая такую жизнь мужским доблестным трудом, приносящим мужу удовлетворение, а семье — почет и достаток. А она, в свою очередь, дарила ему верность и детей, достойных отца, будучи уверена, что до конца ее дней будет длиться это счастье...
…После неудачной осады Москвы, опустошения и сожжения Ростова, Коломны, Дмитрова, Рязани и других городов и селений, Едигей повернул свои полчища и вернулся в Орду.
По дороге в Сарай рязанскую красавицу зорко сторожили верные тургауды темника, а сам Едигей на привалах молча любовался русской пленницей, нарушившей покой его сердца.
Хотя и среднего роста, но огромный, словно медведь, ордынец, появляясь рядом с Агафьей, всякий раз вызывал в ней ужас и оторопь своим страшным видом и суровым выражением лица. Но стоило Едигею посмотреть на нее, его глаза теплели, и неожиданно седой воин весь преображался от непонятно как, из каких недр души появлявшейся, обаятельной, чарующей улыбки. Такое перевоплощение еще больше страшило Агафью от сознания того, что с каждым разом ордынец все менее и менее пугал ее, и она порой ловила себя на том, что с нетерпением ожидает чудесного, лучащегося счастьем и восхищением взгляда и дарованной ей добрейшей улыбки... Это тревожило и будоражило Агафью...
О задуманном побеге, пока она находилась под неустанной бдительной охраной степных головорезов, не могло быть и речи: могучие телохранители Едигея и днем и ночью не спускали с пленницы глаз. Постепенно, под влиянием этого ордынского медведя-колдуна, который даже не намекал ни о какой близости, мечта о мести как-то незаметно, сама собой, померкла...
В Сарае Едигей, прежде чем навестить семью и повидать свою жену Джанике, позаботился о жилище для Агафьи, куда поселил ее под зоркое око неустанной охраны. К тому же к пленнице была приставлена верная Чулпан-апа, пожилая мать Керима-багатура, начальника личной гвардии Едигея. Каждую свободную минуту темник спешил на свидание со своим солнышком, как он называл Агафью, одаривая ее лучезарной улыбкой.
Несколько дней темник был по горло занят государственными делами. В Орде назревали новые смуты — серьезно болел некогда возведенный Едигеем на престол Пулад-хан. Все, стремящиеся захватить власть, оживились в ожидании его кончины и готовились к этому событию в надежде овладеть троном. Претендентов было достаточно, и среди них - Тимур-хан, которому Едигей начал способствовать в осуществлении задуманного.
Эти дела ненадолго отвлекли Едигея от чар Агафьи. А, выкроив время, когда темник, наконец, навестил свое солнышко, его ожидал удар: вместо любимой на ложе под балдахином тряслась и дергалась груда одеял, из-под которых слышалось что-то похожее на клацанье зубов и нечленораздельное: «Брр, брр, брр...»
- Что с ней? - вскричал Едигей, воззрившись налившимися от гнева кровью глазами на дрожавшую от страха Чулпан-апа.
- Наверно, лихоманка... - еле пролепетала та.
- Давно?
- Да вот... третий день пошел...
- Почему мне не сообщили?
- Боялись... от дел отрывать. Думали обойдется, побросает, побросает и пройдет... Да все никак... Чуть на вторую половину дня солнце склоняется, так ее тряска одолевает. Потом долго в жару мечется, а как он спадет, становится легко. А назавтра - опять... Уж я ее чем только не отпаивала, ничего не берет... Вот и сейчас, уже пора ей потом облиться, но нет, все никак трясучка не оставляет.
Едигей негодовал: три дня его дорогая мучается в жару и непонятной тряске без нужной помощи, а эта карга Чулпан и не подумала сообщить! Не со зла ли? Да и взгляды, которыми она одаривает русскую, говорят скорее о ненависти, чем о добре и преданности, которые от нее требуются. Эту Чулпан надо заменить - оказалась ненадежной! Да не подкуплена ли она Джанике, наверняка узнавшей о появившейся привязанности мужа и затаившей злобу на бедную рязанку? А вот какого рожна жене надо? Хотя и молча, но достаточно ясно она выказывает свое недовольство. Ей что, неизвестно, что мужчине недостаточно одной женщины? Ведь об этом побеспокоился сам Аллах, разрешивший иметь много жен. У мужей своя задача: обеспечивать жен всем необходимым, а их, женское дело — рожать наследников и этим довольствоваться и гордиться! Джанике с этим справлялась хорошо, даже можно сказать отлично, за что ей спасибо. Пусть теперь внуков ждет и знает - она есть и всегда будет первой и главной женой. Но ему в душу пусть не лезет! И козней вокруг себя он не потерпит! Обиделась, ясно, и теперь союзников ищет... По-видимому, эту Чулпан себе в наушницы выбрала, прикупила. И не их ли это дело, не накликали ли обе эту хворь, не сотворили ее вдвоем? Немедленно надо гнать отсюда старуху! А пока...
Едигей обратился к женщине:
- Чулпан-апа, кликни-ка ко мне своего сына.
Вошедшему темник приказал:
- Керим, отправь Хасана во дворец хана. Пусть отыщет среди лекарей, сидящих рядом с больным, араба Омара ад-Дина и передаст тому — кличет его немедля эмир Едигей. Будет мешкать — доставить силой!
Пришедший лекарь, взглянув на пылающую жаром девушку, недавно еще трясшуюся от озноба под грудой одеял, а теперь обливающуюся потом, сразу определил:
- Лихорадка у больной. Горечь тут нужна, чтобы выгнать болезнь. Поить надо полынь-травой, и все пройдет, как рукой снимет! Это я, ходжа Омар ад-Дин, тебе говорю, о светлейший и мудрейший Едигей!
- Ты мне зубы не заговаривай, почтенный ученый муж! Верю тебе. Но, где же теперь, зимой, под снегом искать эту чудо-траву?
- Не тревожься, светлейший, великий повелитель храбрых воинов Орды! Дам тебе ее сухую и объясню, как готовить и отпаивать больную.
Знаток медицины ушел, а Едигей остался один на один со своей любимой.
...Джанике была счастлива в браке и уверена в себе до той минуты, пока до нее не дошла весть, что у мужа в обозе появилась русская пленница, дочь рязанского купца, покусившаяся на сердце Едигея. Новость потрясла. Неужели ее верный супруг изменил себе? Ведь за столько лет их супружества ничего подобного за ним не водилось. И вдруг такое наваждение, обрушившееся на мужа... «Нет, ничего серьезного в этом нет! - успокаивала себя Джанике. - Подумаешь, нашло желание отвлечься у стареющего воина, уставшего в тяжелом и недостаточно удачном походе. Продолжаться долго это увлечение не будет. Ее Едигей скоро станет таким, как обычно, только ей одной, Джанике, принадлежащим...
Но время шло, а мужа будто подменили. Он для пленницы, как для законной жены приобрел дом, украшенный мозаиками и майоликами, приставил строгую охрану, не только стерегущую эту рязанскую девку, чтобы не сбежала, но и не пускающую никого, даже ее, жену эмира, взглянуть на соперницу... И хотя Едигей спит дома, но, по всему, думы и сердце его не с ней, не с его верной Джанике, а там, в доме русской...
И она не ошибалась... Действительно, все помыслы Едигея были только о ней, его дорогом солнышке. Сейчас, сидя возле ложа Агафьи, он неотрывно глядел на больную. Но вот, похоже, жар стал спадать. На лбу проступил пот, который Едигей легонько, еле касаясь, как с ребенка, начал вытирать полотенцем.
Агафья открыла глаза и увидав знакомое лицо с полным тревоги взглядом, обращенным к ней, еле, из последних сил улыбнулась ему. Едигей, восприняв эту улыбку за призыв, осыпал еще влажное от пота лицо девушки поцелуями... Сначала та, как будто в испуге окаменела, и несколько мгновений лежала закрыв глаза, сбросив улыбку. Но затем, открыв их и встретившись с взглядом Едигея, в котором были любовь, восхищение и огромная радость, когда он коснулся губами ее губ, Агафья не отстранилась, а, затрепетав, подарила ему, хотя и слабый, но ответный поцелуй...
Едигей, будучи на седьмом небе от счастья, схватил в охапку ошеломленную таким порывом Агафью, и, крепко прижав к себе, поднял с ложа, чуть не сорвав распахнутый полог. Он целовал любимую и бесконечно перечислял ей на ухо все известные ему и незнакомые ей, по-видимому, ласковые слова...
С этого дня Едигей стал редко заглядывать в семью, а каждую свободную минуту проводил возле своей выздоравливающей, дорогой Агафьи.
...Действительно, ученый араб не обманул — полынь помогла и лихорадка быстро сошла на нет. Агафья, измученная болезнью, стала приходить в себя. Этому способствовали внимание и забота страшного на вид, но притягательного и ставшего ей близким, Едигея, рядом с которым она уже ничего и никого не боялась, понимая, что этот могущественный человек, от свирепости которого дрожат не только враги, но и сами ордынцы, всецело подвластен ей... Глядя на нее, Едигей становится совершенно другим: мягким, добрым, бесподобно улыбающимся своими умными глазами, умеющими мгновенно преображаться, для многих становясь жестокими, а для нее — всегда ласковыми и любящими...
Агафье приятно было слушать своего мужчину, когда тот с жаром что-то рассказывал на незнакомом ей языке, скорее всего, раскрывая душу. Она не понимала слов, но ощущала суть, от которой таяло сердце, и Агафья радостно смеялась в ответ, доставляя этим наслаждение Едигею.
Единственная преграда, стоявшая между ними, была только в языке. Остальные были сметены, преодолены взаимной тягой друг к другу. Для Агафьи теперь существовало одно светило — ее покровитель и обладатель, эта глыба по имени Едигей...
Вторым человеком, ставшим Агафье близким и поистине родным, помогающим воспрянуть после болезни и всего пережитого, была новая служанка, а скорее опора, заменившая прогнанную Едигеем Чулпан. Старая Фатима была вдовой баскака, сборщика дани, много лет прожившая в Коломне и неплохо овладевшая русским языком. Она прикипела сердцем к своей юной подопечной, жалея ту, одиноко оказавшуюся на чужбине. В свою очередь Агафья полюбила бабушку Фатиму, с которой было легко, как с родной, понимающей русскую душу.
Фатима много рассказывала Агафье о своей жизни, годах проведенных на Руси, о походах мужа за ясаком в сопровождении боевых отрядов, о зарытых кладах, в которых состоятельные урусы прятали свои богатства в ожидании прихода ордынских баскаков, и о розысках этих тайников...
Благодаря доброй Фатиме, Агафья постепенно стала понимать местный язык, на котором, правда, еще боялась изъясняться, но, незаметно для себя, превозмогла эту робость и стала, к радости Едигея, говорить, преодолев и эту, последнюю преграду между ними.
...А жизнь вокруг текла и менялась. Спустя два года после московского похода темника в Орде начались большие волнения. Скончался болевший Пулад-хан и на престол взошел Тимур-хан. В этом ему умело помог Едигей, надеявшийся стать его правой рукой, а фактически управлять Ордой. Поставив на Тимура, темник даже выдал за него свою дочь. Однако Едигей ошибся, рассчитывая в Тимур-хане встретить слабого правителя, которым можно будет как угодно вертеть. Тот вскоре решил избавиться от опасного помощника и объединил ордынскую знать против всесильного туменбаши.
Едигей едва успел бежать из Сарая, не забыв взять с собой и Агафью с верной Фатимой. Путь беглецов лежал в Хорезм.
В это тяжелое время, познав неблагодарность и предательство тех, на кого надеялся, Едигей стал ощущать потребность выговориться, облегчить душу, как ранее бывало с Джанике. И теперь он своей слушательницей избрал любимую русскую девушку, которой верил безгранично. Постепенно темник начал внимать и советам Агафьи, найдя в ней умного, проницательного и дельного соратника в борьбе с врагами батыра, как величала она Едигея.
Просыпаясь по утрам, седой воин любовался лежащей рядом Агафьей, по-детски сопящей в сладком сне, не в силах оторвать от нее взгляда. Он готов был наслаждаться этой картиной бесконечно, но долг заставлял подняться, и, с досадой покидая их ложе, Едигей с большим трудом сдерживал себя от поцелуев, которыми хотелось наградить любимую, боясь нарушить ее сон. «Эх, седая борода, до чего дошел!» - улыбался, удивляясь себе, Едигей...
Возле этой девушки он молодел душой, уходили все заботы, и Едигей благодарил небо, пославшее ему на старости лет такую усладу. «Чего стоят семьдесят гурий, обещанных в раю, по сравнению с ней одной!» - грешил он в душе.
...Между тем Джанике страдала от обиды и жгучей ревности, сознания униженной, отвергнутой жены, замененной какой-то урусской девкой. Уязвленная гордость ела ее поедом. Муж совсем забыл свою горлицу, как раньше называл... «Неужели ума лишился из-за этой неверной?» - не могла успокоиться оскорбленная Джанике-ханым. Как Едигей мог променять ее, дочь еще недавно всесильного хана Орды Тохтамыша и Тогайбек, наследницы татаро-крымских правителей? Разве Едигей забыл, что ради него, ухитрившегося изменить ее отцу, Тохтамышу, и устроившего против него заговор с самаркандским правителем Тимуром, она, Джанике, порвала все связи с отцом, который в припадке гнева за это убил ее мать, обвинив в плохом воспитании и потворстве дочери? Как мог Едигей забыть, сколько дельных советов давала его горлица, когда он плел заговоры, желая смещения власти в Орде? А ведь, зная неудержимый характер мужа, она умела отвратить его от слишком жестких и опрометчивых поступков, могущих иметь печальные последствия для него самого... И если бы теперь она была рядом с Едигеем, тому не пришлось бы постыдно убегать в Хорезм. Уж она смогла бы сделать так, чтобы Тимур-хан, их зять, не озлобился на Едигея, и предотвратила бы случившийся раздор! Это невообразимо — довериться неверной! Только избавление от рязанки поможет вернуть в семью мужа, отца их детей!
К такому выводу пришла Джанике и стала намекать на это в присутствии сыновей, порождая в их сердцах, полных жалости к матери, черные мысли и планы...
...Одна неудача за другой преследовали Едигея. Посланные Тимур-ханом вдогонку за беглецом войска нанесли большой урон воинам темника. Ему пришлось полгода держать оборону в Хорезме.
Лишь на короткое время Едигей было вздохнул спокойно - военачальник Газан предал и убил Тимур-хана. Но в результате престол в Золотой Орде захватил сын Тохтамыша Джелал ад-Дин, который также ненавидел Едигея и стремился уничтожить его, виновника гибели своего отца... Против коварного и изворотливого темника он направил к Хорезму войско, намного превосходившее по численности остатки армии Едигея...
На сей раз, обычно не терявший самообладания, могущественный батыр Агафьи пребывал в печали, и, как той показалось, в несвойственной ему растерянности.
- А не прибегнуть ли тебе, мой повелитель, к хитрости, подобной той, какую применил однажды наш, московский князь, Василий Дмитриевич? - спросила Агафья. Хотя Едигея и покоробило напоминание о своем недавнем противнике, но слово «хитрость» пришлось по душе и заставило насторожить внимание. - Раздели-ка свое войско на две части. Меньшую пусти врассыпную, пусть демонстрируют полнейший разгром и позорное бегство, по пути теряя снаряжение и доспехи. А большую часть своих полков спрячь. И как только враги начнут ощущать победу и расслабятся, пусти им в тыл своих воинов. Уверена, успех будет тебе обеспечен!
Едигей, дабы не терять лица перед женщиной, принял недоверчивый вид, но затем сделал то, что посоветовала ему Агафья.
План оказался удачным, и войска хана Джелал ад-Дина были наголову разбиты. Едигей снова стал триумфатором, одержавшим победу над сильным врагом.
- О, душа моя, о счастье бескрайнее мое! - вскричал Едигей, вернувшись. - Ты не только прекрасна, как адамант самой чистой воды, но и умна, как тысяча мужских голов! Нет тебя краше и мудрее во всем подлунном мире!
Едигей выкрикнул это и удивился себе: до сих пор он никогда не находил так много ласковых слов, адресованных женщине... Но и этих показалось ему мало для его Агафьи!
Вернувшись в Сарай, темник снова стал ключевой фигурой, противодействуя сразу двоим сыновьям Тохтамыша, сводным братьям Джанике, дерущимся между собой за престол. Вскоре он был назначен беклярбеком Чокре-оглана, потомка Чингисхана, тоже претендовавшего на главную роль в Орде. Новая должность обещала превращение Едигея в фактического властителя огромной державы, но борьба за трон шла беспрерывно и все ожесточенней. Страну раздирали и делили между собой чингисиды, имеющие право на престол, и частенько темнику приходилось отлучался из столицы, возглавляя военные экспедиции.
Однажды после возвращения в Сарай из очередного похода, Едигей, войдя на половину Агафьи, увидал в углу ее опочивальни изображение святого русов. Кровь закипела в его жилах: под кровом правоверного мусульманина — лик неверного! Полный праведного гнева, Едигей готов был обрушиться на того, кто посмел это сделать. Но, когда навстречу ему бросилась, радостно сияя, бесспорно виновница случившегося, обжигая своими прекрасными очами, Едигей сразу растерял все, готовые вырваться, бранные слова... Лицо Агафьи светилось счастьем и от восторга встречи с любимым, и от того, что Фатима наконец-то выполнила ее просьбу, и где-то добыла иконку, которую они тут же поместили в углу.
Не успел Едигей спросить Агафью, что сие за новости, и как она посмела осквернить мусульманский кров, как услышал:
- О, мой батыр! Я уверена, ты не будешь против, чтобы я молила моего Бога даровать тебе новые победы!
- Меня более бы радовало, если б ты об этом молила моего Аллаха! - отвечал ей немного оттаявший Едигей.
- Но, зачем мне гневить своего, обращаясь к твоему, если, уверена, они оба не против, чтобы мы были вместе? Ведь на то была их, Господня воля - осенить нас такой большой любовью!
От таких слов Едигей почувствовал себя обезоруженным, как это случалось всегда— такова была великая сила чар его дорогой Агафьи...
Несколько лет, служа хану и постоянно лавируя, Едигей продолжал интриговать, стараясь проложить дорогу своему очередному ставленнику к захвату власти. Впрочем, это не мешало большому военачальнику совершать долгие грабительские походы.
В этих боевых вылазках в походном шатре Едигея всегда рядом была его любимая Агафья, сопровождаемая верной Фатимой. Но в походе, предпринятом на Киев, случилось несчастье. При переправе через Узеу (Днепр) лодка, в которой сидела Фатима, перевернулась, и бедная старая женщина утонула...
Горе Агафьи было безмерно. Она очень привязалась к доброй бабушке Фатиме. За эти годы, прошедшие с момента пленения, Агафья, встретив в Едигее полного преданной любви защитника, постаралась забыть о том, кто принес несчастье в ее дом, и лишь добрая Фатима своими воспоминаниями о Руси возрождала в памяти Агафьи картины давно утраченного былого... Теперь, когда не стало Фатимы, ее наперсницы и переводчицы, понимавшей русскую душу, Агафья ощутила, как та была ей дорога, и что прервалась последняя нить, связывавшая с родным краем...
...С победным гиканьем и криками, размахивая саблями на скаку, всадники Едигея ворвались в Киев. Впереди войска на красивых арабских конях гарцевали сам эмир и его любимая. Едигей с Агафьей устремились к чарующим берегам Узеу и, спешившись, стали любоваться водным раздольем великой реки. Темник изо всех сил стремился чем-то отвлечь от мрачных мыслей свою спутницу, все еще тоскующую по верной Фатиме.
- Посмотри, какая прелесть вокруг, как широка тут река! Словно синее море, к которому я еще тебя приведу в новом походе!
Агафья молча улыбнулась этим словам и вдруг стала оседать, в ужасе широко раскрыв глаза. Едигей в первое мгновенье не смог сообразить, что случилось, и лишь торчавшая, глубоко вонзившаяся между лопаток Агафьи стрела открыла страшную истину. Кто-то коварный из своих нанес смертельную рану его любимой.
- Не-е-ет!!! - взревел Едигей, как будто эта стрела пронзила и его сердце.
Он глядел на смежившую навсегда веки Агафью, и как будто застыл, окаменел от горя и ужаса потери. Его родной, любимой, неповторимой, его солнышка больше нет! Поздняя любовь, она как лавина обрушилась на него, и поглотила настолько, что Едигей ни на минуту не мог себе представить жизнь без своей Агафьи. Она теперь лежала неподвижно, утопая в ложе из разноцветных осенних листьев, а лицо усопшей по-прежнему было прекрасным. Даже смерть не смогла затмить ее красоту.
Вдруг, словно очнувшись, Едигей оглядел стоявших поодаль своих спутников и собратьев по оружию. Лицо темника исказилось от боли и гнева. Охваченные яростью глаза источали неистовый огонь, как будто он готов был их всех испепелить. Эта поразившая любимую стрела, быть может, предназначалась ему! В ближнем окружении притаился враг! Хотя в Орде враги повсюду... Но, что все это значит, по сравнению с тем, что его милой нет! «Пославший стрелу, рано или поздно, будет найден и месть будет беспощадной и страшной!» — мысленно поклялся себе Едигей. Он прогнал всех и стал прощаться со своим закатившимся солнцем.
- Прости, родная, что не сумел защитить тебя! Спасибо за счастье, дарованное мне!
Далекий от сантиментов, Едигей мысленно произнес это, неотрывно глядя на милые черты. Затем склонился над любимой, желая в последний раз поцеловать. Но, увидав неожиданно упавшую из его глаза слезу на бледную щеку почившей, он рассердился на себя за недостойную воина слабину. Темник резко выпрямился и промолвил:
- Прощай! Покойся с миром, Агафья!
Он повелел тут же захоронить ее, вырыв на круче над Узеу могилу.
Не мешкая, армия под руководством Едигея, оставившего тут свое сердце, разорив и разрушив на прощание город, покинула Киев.
...После гибели Агафьи, охваченный гневом, готовый на все, Едигей разогнал самых приближенных, полностью сменил охрану. Он уже никому не доверял. Охваченный смертной тоской и жесточайшим отчаянием, вернувшись в Сарай, он ворвался в спальню покойной, и в гневе и ненависти схватив со стены лик святого, который безмятежно глядел на него с иконы, в неистовстве бросил доску на пол и стал топтать ногами, приговаривая: «Где ты был?! Чем она тебе не угодила, что ее забрал?!»
После кончины Агафьи темника словно подменили. Едигей будто потерял смысл в жизни. Конечно, продолжая плести интриги и заговоры, он занимался государственными делами, но без прежней страсти и вдохновения. Зато в битвах исполнялся жестокой отваги, и лично возглавляя ударную конницу, врывался в гущу вражеских порядков, будто ища смерти...
Не было дня, чтобы Едигей не вспоминал свою Агафью. «Береги себя!» - говорила любимая, провожая его в бой, а он не уберег ее... А главная печаль была в том, что проходит время, а гибель его солнышка все еще не отомщена. «Попадись мне убийца, направивший стрелу, я разорву его своими руками на части! Расплата будет страшна и ужасна!» - повторял он себе.
...Но Едигею так и не довелось узнать, что тетиву натянул и выпустил стрелу его подросток-сын, руку которого направила мать, Джанике...
А она, узнав радостную весть о гибели соперницы, пала на колени, и возведя руки к небу, воскликнула: «О, Аллах, ты всемогущ и справедлив! Ты услыхал мои молитвы, свершил благодеяние и покарал неверную! Слава тебе, о Аллах, покровитель правоверных!»
Джанике надеялась, нет, скорее была уверена, что ее Едигей теперь вернется к ней, в родной дом и, повинившись, станет прежним, таким же, каким она знала мужа столько лет — любящим и ценящим свою горлицу...
Но получилось совсем иное. Едигей стал другим: обозленным, не желающим тесно общаться ни с кем, включая и ее, Аллахом данную ему некогда любимую жену... Муж не вернулся в их дом, и тогда Джанике-ханым стала прибегать к различным ухищрениям. Прикинувшись больной, она отправила дочь к Едигею.
- Скажи отцу, что мать лежит тяжело больная и желает повидать его. Уговори - мол от твоего прихода, отец, может, матери полегчает.
Выслушав дочь, Едигей ответил:
- Я не лекарь и не знахарь! Если больна, пусть обращается к ним.
- Но, отец, пожалей маму! - взмолилась дочь. - Помоги ей, она страдает!
- Пусть молится. Аллах поможет.
Таков был жесткий ответ Едигея, не забывшего, какие проклятия посылала Джанике в адрес его любимой.
Услыхав от посланницы слова мужа, пришедшая в неистовство Джанике воскликнула:
- Шайтан тебя забери! Да будет проклято имя твое, Едигей, как и тот час, когда я, дочь великого Тохтамыша, потомка Чингисхана, познала тебя и стала матерью твоих детей, гнусный степной ногаец, посмевший променять меня на неверную!
Поняв, что эта рязанская купеческая дочь сумела настолько овладеть мужем, что даже и после того, как ушла в преисподнюю, продолжает жить в его сердце, Джанике-ханым стала молить Аллаха покарать Едигея. И тут же она собралась в дорогу, и, присоединившись к сирийскому каравану, совершила хадж в Мекку.
Паломничество супруги всемогущего эмира Едигея было пышно обставлено. Джанике-ханым ехала в сопровождении трехсот всадников, демонстрируя всему мусульманскому миру, насколько знатна эта ордынская особа и высоко положение ее супруга.
О чем молилась у священной Каабы отвергнутая жена, известно лишь небу... Быть может, просила вернуть ей Едигея, или же, зная свои грехи, молила о пощаде, но, скорее всего, просила Аллаха сурово наказать, отправив в ад, виновников ее страданий...
...В Сарае теперь постоянно шла лютая борьба за престол, на котором никто не задерживался более одного-двух лет... Судьба то возносила Едигея вместе с его ставленником, то кидала в опалу у очередного хана. В тяжкие для себя времена старый воин, казалось, становился только сильнее. Его душа требовала все новых и новых битв, в которых он черпал вдохновение, когда круша всех и вся, выплескивал свою ненасытную жажду лицезреть поверженного врага.
В одном из таких жестоких сражений Едигей, в поединке со сводным братом Джанике, нанес тому смертельный удар, но и сам нашел от него свою погибель... Разгоряченный боем конь поволок запутавшегося ногой в стремени, истекающего кровью Едигея. Умирая, он беззвучно прошептал: «Иду к тебе...»