Прочитал я те листы, что Людмила-покойница мне принесла, только не поверил...
Может, и понарошку она меня тогда на озере в древляне посвятила, только вот в тот день я все за чистую правду принял. И не просто поверил, а другими глазами стал на лес смотреть. И многое мне открываться стало - живые они, деревья-то; все видят, все слышат и все помнят. Хоть сотни лет минует, а дерево каждый миг свой помнит: как из зернышка росток пошел, да как люди под его ветвями отдыхали, и кто ему ветки обламывал... Все они помнили. Главное - научиться их чувствовать и понимать.
Деревья и поведали мне, что той далекой ночью произошло.
Переписал я все, что Людмила написала, переправил так, как деревья мне рассказали. Деревья же они бесхитростны, и врать им не к чему...
* * *
Вот наконец-то 1 сентября и открытие нашей, пока маленькой школы. Ребятня стоит взволнованная в палисаднике. А Людмила Алексеевна пришла в строгом платье, она стояла у калитки и поздравила всех входящих с новой школой и новым учебным годом.
Подошли и Матвей Кузьмич с Родионом Лихтером. Комиссар семенил возле председателя на своих кривых коротеньких ножках, едва поспевая. Ничего, кроме ненависти и брезгливости персона Родиона у Людмилы не вызывала. Знал бы Матвей Кузьмич, кого прикормил у себя в правлении. Может и знал, только куда денешься против гегемонии дорвавшихся до власти. Людмила Алексеевна с трудом держала на лице свою улыбку, всячески стараясь не встретиться взглядом с Лихтером. Уже по городам и поселкам набирала обороты адская машина, выискивающая врагов народа и устраивающая массовые аресты, и скоро эта волна докатится и до селений, и до глухих деревень.
Вспомнилась песня из далекого детства, когда мама привела ее на утренник к старшему брату. Песня была про героику старшего поколения, дети пели её так искренне, что мурашки пробегали по спине.
Ты был комиссаром
В 16 мальчишеских лет...
Тогда она знала, что этот неизвестный комиссар был настоящий герой...
А теперь Людмила воочию видела этого мальчишку, возомнившего себя царем маленькой деревушки в центре России.
Лихтер первым взошел на крыльцо как представитель партии, достал исписанный листок, надел очки и добрых полчаса зачитывал сельчанам о достижениях нашей страны и лично товарища Сталина, и, как положено, жители ему аплодировали, не жалея ладоней. Людмила смотрела на Матвея Кузьмича и старалась во всем копировать его поведение, потому как внутри ее все кипело презрением к этому кругленькому подростку, читающему по бумажке чужие слова, в смысл которых он не очень-то и вникал.
Чтобы как-то отвлечься от неприятных мыслей, Людмила стала рассматривать ребятишек. Иногда дети ловили этот взгляд, их удивленные глаза смотрели на нее, не скрывая восторга. А учительница, всматриваясь в эти детские лица, все больше и больше осознавала ту пропасть между ее ожиданием и реальностью. Они были совсем другие, с какой-то необъяснимой суровостью и в то же время непосредственной наивностью в глазах. Эти дети еще не осознавали, что многие уже отмечены печатью беспробудного родительского пьянства, голодом, который порождался постоянными продразверстками, а то и просто олигофренией, порожденной близкородственными связями. А куда деваться, если ты всегда был привязан к своему клочку земли и на кого ни кинь взгляд, тот обязательно будет тебе родственником.
Людмила все еще делала вид, что слушала Лихтера, но ее внимание было приковано к этим детским лицам с совсем не детским взглядом. Взгляд Людмилы скользил от одного лица к другому. Это были совсем другие дети - не те, которых она видела, чистыми и ухоженными, тусующимися во дворах её далекого будущего.
Людмила пыталась мысленно переодеть этих ребятишек в джинсы и футболки, яркие куртки и спортивные шапочки, но у нее ничего не выходило, не стыковалось. Только теперь она поняла, что кроме одежды и поведения, у каждого поколения свое лицо.
Сейчас Людмила осознала, что и она для этих людей такая же чужая, как и они для неё. Весь ее вид просто кричал, что она из другой эпохи. Прибытие сюда из другого времени, из совершенно другого мира не могло остаться незамеченным, и рано или поздно Лихтер ей заинтересуется. А дальше?... В этот момент Людмила даже позавидовала участи той, настоящей Людмилы, которая уже второй месяц задается вопросом, кто эти люди, которые отобрали у неё документы и держат в ветхой охотничьей заимке в глухом лесу. Эта настоящая Людмила не скоро поймет, если вообще когда-нибудь поймет, что избежала самой страшной трагедии своей жизни.
Людмила ждала от судьбы только одного: когда пройдет время, уйдет эйфория праздника, и наступят трудовые будни. Но проходили дни, недели, а спокойного времени не наступало. На занятия дети приходили измученные и уставшие, если вообще приходили. Все от мала до велика убирали урожай, и в школу приходили только самые маленькие, которые в поле были только обузой.
Матвей Кузьмич ходил мрачнее тучи, сверху с него требовали зерна и картофеля, которые их деревенька не могла дать. Не трудно было понять, что вырождалась сама земля, не способная залечивать раны от эксплуатации её человеком. Хирели пастбища, истощались пашни. Мельчали и болели скот и птицы, а человек был виновником и последним звеном этой деградации. И после всей этой изматывающей, как тогда говорили, битвы за урожай, следом шли продразверстки, отбиралось последнее, даже посевное зерно, оставляя крестьян на вымирание. Людям же слали телеграммы с поздравлениями с самого верха, грамоты да переходящие знамена победителей соцсоревнования.
Матвей Кузьмич часто навещал молодую учительницу, а то и к себе в контору приглашал, хоть и забот с урожаем ему хватало. Интересовался по-доброму, как проходят занятия, есть ли проблемы. Только понимала Людмила, что не до школьных ему сейчас проблем, одиноко ему в жерновах власти, и выговориться не с кем. Вот и искал себе отдушину. О новой власти он никогда не говорил ни хорошее, ни плохое, но Людмила и так его прекрасно понимала.
Но даже эти встречи мимо Родиона не прошли незамеченными, стал он бесцеремонно разбавлять такие рандеву своим присутствием.
Вот однажды он и завел разговор о курьере, чтобы ему все постановления партии и газету "Правду" вовремя привозили из центральной усадьбы. Матвей Кузьмич только тяжело вздохнул:
- Да где я тебе человека, для этого возьму, у меня каждый работник на счету.
Только оказалось, что у Лихтера уже все решено, что конюх Понкрат обучил Мишку Лачугина верховой езде, и что он может работать курьером:
- Я вот уже и приказик отпечатал на машинке, только вашей подписи не хватает, Матвей Кузьмич, - Лихтер с ехидцей протянул председателю бумажку.
Кузьмич взял листок и пробежал глазами:
- Не, ну полтрудодня не жирно для мальца? У меня женщины на скирдовании столько получают.
- Вы очень упрощенно понимаете политику партии, Матвей Кузьмич. Доставка корреспонденции задача архиважная и архиответственная...
Кузьмич только тяжело вздохнул:
- Ну, если только Людмила Алексеевна не будет возражать и не вступится за своего ученика, - и вопросительно посмотрел на девушку.
- Я уж думаю, для архиважной для партии задачи моего скромного мнения не требуется, - Людмила очень старалась, чтобы её слова не выглядели откровенной издевкой.
В любом случае возражать бы она не стала, она знала, что это Константа Судьбы, и отменить её никто не в силах. Константы никто изменить не может, они как вехи в каждом из параллельных миров одни и те же, не будь их, каждый мир ушел бы далеко своей дорогой и ничем уже не напоминал другие.
Продолжение http://www.proza.ru/2018/02/23/1034