Сначала шеф, Виктор Павлович Богданенко, отправил меня в экспериментальный цех к слесарю Чернушке (это фамилие такое), поскольку надо было осуществить авторский надзор за сборкой антенны. Эту антенну собирали еще до моего рождения, какой может быть «авторский надзор», особенно с моей стороны. Оказалось, что может, поскольку он (надзор) осуществляется со стороны предприятия, а я — скромный интеллектуальный придаток, серая масса общего, сквозь века идущего мыслительного и производственно-технического процесса.
Как говорится, ничего не предвещало беды. Я долго пялился в сборочный чертеж, оттягивая сладостный момент встречи с изделием и полагая, что мне поможет хотя бы опознать его (изделие) в цеху. Надо сказать, что не только с антенной, но и с Сашей Чернушкой, да и с экспериментальным цехом вообще, я на тот момент знаком не был. А был я молодым специалистом, достаточно амбициозным, самоотверженно безграмотным, но безысходно решительным. И находился в стадии профессионального становления где-то между «забудьте, чему вас учили в институте» и «вы теперь на производстве». Т.е. уже стал забывать, чему учили, но еще не научился не стесняться получаемой заработной платы.
Наконец-то, набравшись решимости в сознание и воздуха в легкие, отправился на слесарный участок. Чтобы не казаться напряженным и тупым (на самом деле, кому я там был нужен), я тихонько насвистывал что-то из репертуара группы «ДДТ». Совершенно случайно именно это и помогло наладить контакт с Сашей, поскольку тот, оказавшись большим почитателем таланта Юрия Шевчука, на фоне обсуждения творчества «ДДТ» поведал мне, что всех дефектов антенны был «всего лишь обрыв кабеля, знать бы, можно и не вскрывать, но, тем не менее, элементы все целы, масло заменили, такчто — можно собирать». Мы померили емкость, сопротивление, ваттметровку, я что-то там утвердил своей подписью, выдохнул и отправился к себе.
Это только потом я случайно узнал, что шеф интересовался у Чернушки, мол, как он, разбирается? Думаю, памятуя о «ДДТ», Чернушка сказал свое веское «да». Именно потому, когда собранное и испытанное на механические воздействия изделие прошлых лет появилось в нашей лаборатории, Виктор Палыч поручил его измерения и сдачу представителю заказчика мне. «Ты ведь ее (антенну) знаешь». На что я ответил, что однажды встречались и скоро навсегда расстанемся. Я искренне так и думал, когда у заказчика подписывал протокол испытаний. С глаз долой, из сердца вон!
Ага. Тот случай! Через несколько дней в лаборатории появился деревянный ящик с двумя рукоятками по бокам для переноски, в котором погруженная в опилки находилась моя старая знакомая. «Принимай, это зона твоей ответственности»,— сказал шеф. Коля Шубернецкий, наш слесарь, вбил четыре гвоздя в крышку, приговаривая «покойся с миром» и чтобы я не забыл снять деревянный макинтош перед затоплением обьекта в глубины морские. Ящик опломбировали и погрузили в микроавтобус. А утром, вооруженный товаротранспортной накладной, предписанием и семисотграммовой бутылкой «шила» (что такое «шило» потом, сейчас не об этом) я отправился в аэропорт. Живым шеф сказал не возвращаться, если ящик не улетит сегодня вечером в Мурманск. Меня и не надо было ни стимулировать, ни мотивировать: этот гидроакустический анахронизм порядком уже поднадоел, и я с огромной радостью расстался с ним в очередной раз. Причем без любви, поскольку этот ремонт и все, что с ним связано, изрядно отвлекал от основной работы. Кроме всего мне предстояли экзамены: кандидатский минимум.
С легким сердцем возвращался я на работу. А уже через два дня летел в Мурманск в командировку. «Получишь прибор, проверишь все характеристики, установишь на обьект, еще раз проверишь и быстренько назад. Работы, сам знаешь, невпроворот»,— напутствовал меня Виктор Павлович. Ни он, ни я не знали, что это «быстренько» затянется на добрых четыре месяца.
Когда на конечной остановке автобуса у 35-го завода я пил Кольское пиво в кафе «Золотой якорь», делая вид, что читаю газету, в голову лезли мысли о том, что командировка — явление бессмысленное без основного участника данного явления, а именно — командира. А у командира должны быть подчиненные, иначе, кем ему, горемычному, командовать. У меня подчиненных нет, следовательно, никакой я не командир, а самый что ни на есть подчиненный. И опыта у меня не то что командирского, а даже командировочного нет. Хотя, в третьем классе на школьном конкурсе строевой песни я маршировал за командира и командовал всякое там «налево-направо-кругом», так меня взяли только за высокий рост, чтобы в строю не выпирал. Да и когда это было-то. А голос у меня никогда командирским и не был. Вообще, у меня из всего командирского арсенала только по три звезды на каждый погон. Маловато будет.
Утром к гостинице, где я томился тяжелым сном, усугубляя состояние слабо утилизированными остатками такого хорошего вчера пива и жуткой жарой закупоренного напрочь гостиничного номера, подкатил УАЗик, водитель которого с огромным трудом мне втолковал, что Родина зовет. Через полчаса на деревянный настил причала мы с водителем УАЗика сгрузили до боли знакомый макинтош. Какая радостная и долгожданная встреча! И главное, совершенно неожиданная. Морячок еще удивлялся, как мне удалось самому притащить ящик весом в 130 кг, если они его в машину грузили вчетвером. Я хотел сказать, мол, командированный обязан все уметь делать сам, но у меня получилось «командир может все». Он подивился, отдал честь под четкое «разрешите идти» (Идите — Есть) и, коротко посигналив из транспортного средства, унесся в город.
Я, неприязнью разглядывая прикрепленный ко мне «балласт», несколько раз обошел его по кругу. Корма корабля, у которой мы сгрузили ящик, на голову возвышалась надо мной. Даже если набраться дури и поднять указанные сто тридцать килограмм на заданную высоту, кто его там придержит, примет и аккуратно положит на палубу, не повредив содержимого.
Подхожу к вахтенному, представляюсь, прошу вызвать вахтенного офицера (шеф научил). Офицеру представляюсь, описываю задачу, прошу выделить в помощь матроса для совершения погрузочных (на корабль) работ. Вахтенный офицер, узнав вес предмета («Ого!») и удивившись, как я его дотащил в одиночку, выделил в мое распоряжение трех матросов.
Вот оно! Медленно и уверенно я становлюсь командиром: у меня, хоть и не надолго, но появляются подчиненные. Отправляю одного моряка на корму принимать груз, точнее, задача стоит — придержать груз, пока двое других моряков, успешно подняв оный на борт, переместятся на подмогу, обойдя полкорабля и поднявшись по трапу. Сам от участия решил отказаться, т.к. при первой же попытке выполнить упражнение в стиле «делай как я!» ощутил головокружений с тошнотой. Т.е. вспомнил язык, на котором выпитое вечером пиво говорит с человеком по утрам. Эх, хорошо в Мурманске: вечером пьешь — вечером хорошо, вечером не пьешь — утром хорошо!
Следующие минут 15 – 20 я наблюдал ритуально-обрядовый танец двух молодых самцов вокруг лежащего на боку дохлого мамонта. Судя по всему, мамонт окочурился от старости или резкой смены климата, а молодые самцы-охотники скоро разделят его судьбу, потому как не ели уже две недели. Однако бросить свои усилия не могут, поскольку голодное племя обещало сожрать их самих «без соли и без лука», если не притащат хотя бы хобот этого долбанного мамонта. Я, устав помогать советами, наблюдал картину с расстояния в полтора метров от группы танцующих, а группа танцующих корячилась вокруг ящика, поднимая его время от времени на полметра от настила, семафоря старинное морское «умираю, но не сдаюсь».
Не предполагаю, сколько это действо могло продолжаться. Когда я как раз и задался целью выяснить, как долго они будут «умирать, но не сдаваться», на причал с берега ступил капитан первого ранга. В руке у него была то ли чашка, то ли стакан с чаем, под мышкой фуражка. Шел он медленно, не спеша, с интересом разглядывая две растопорщенные крыльями клапанов флотских клешей задницами. В поле моего зрения каперанг попал давно, а матросам, увлеченным тяжелым военно-морским трудом с его обещанным уставом тяготами и лишениями, было не до окружающей обстановки.
Когда прозвучало, кстати, довольно доброжелательно прозвучало «Что здесь происходит», матросы отскочили от ящика, словно внутри прозвенел часовой механизм взрывателя, и вытянулись в струнку. Поскольку вопрос явно обращен был ко мне, да и матросы стояли в позиции «нас здесь нет и никогда не было», я представился, объяснил на счет груза и зачем он на корме. Каперанг кивнул мне, устроил стакан с чаем на борту, перенес фуражку из подмышки, где она до того покоилась, на голову, потер руки, словно собирался схватить непокорный ящик и четким, хорошо поставленным голосом (не произнес, не крикнул, не сказал) разрезал пахнущий морем и морозом воздух:
— Моряки, задача ясна?
— Так точно, товарищ капитан первого ранга! — ухнуло над волнами в три глотки. Надо же, а я и забыл, что отправил на корму матроса-наблюдателя, который с огромными, нечеловеческими усилиями помогал мне и тем двоим на пирсе.
— Моряки, взяли!
Матросы без всякой суеты, хорошо отточенными привычными движениями ухватились за ручки многострадального ящика и застыли…
— И-и, раз!!!
И тут миру явилось чудо! Ящик в одно касание, без кряхтения и натуги, перышком взметнулся вверх и плавно, с максимально возможной нежностью опустился на борт, своевременно подхваченный и зафиксированный третьим участником «моей» команды.
А командир корабля (это был именно он) распорядился доставить груз в ангар в помещение лаборатории и спокойным мягким голосом пригласил меня на борт.
Да-а. Все-таки командированный — вовсе не командир, а тот, которого посылают… в командировку. А командир — это не тот, кто командует подчиненными, а тот, команды которого подчиненные выполняют.