- Эге-гей! – крикнул я в подступившую стену леса. Эхо ослабевшим звуком вернуло назад: - Э-эй… На ближайшей ели прыгнула белка, с раскидистой лапы посыпался снег. Где-то, недалеко, дятел долбил свою кузню для шишек. На ум пришло сравнение с Буратинкой (Птерасписом). Вот бы с таким усердием на Провале он накидывался на наживку. Вдыхая морозный воздух полной грудью, упивался окрестными пейзажами. Отошёл от Бункера всего ничего, а тут… Хвойный лес налегал зелёными исполинами и только острый глаз смог отыскать тоненькую, петляющую по целику, тропку, ведущую к дому Нафани. Это ж сколь намело-то за ночь! Эх, лепота!
Неспешным шагом добрёл до хутора. Несколько колоритных подворий образовывали целую улицу. Тут, отгороженные от «благ цивилизации» зелёным массивом, проживали Сталкеры, нашедшие в здешних краях свои половинки и не побоявшиеся охомутать себя домашним хозяйством. До сих пор поражаюсь их решительности и силе духа. Я, при всей своей тяге к природе, до сих пор сомневаюсь: стоит ли обзаводиться таким вот геморроем под сраку лет. Хотя… курочки, картошечка и другие блага… Так-то оно, так, но рыбный промысел, соответственно и добыча крышек, ляжет на меня одного. Хотя, всех денег не заработаешь. Пусть Даринка дома сидит, на хозяйстве. Всё, решено. Буду с Нафаней думу думать, да прожекты на бумагу выкладывать. Всё это, конечно, опосля окончания его домашнего ареста. Ведь с неделю назад, аккурат на старухин юбилей, старик дал такого дрозда, что весь Бункер который день шумит и катается от смеха, делясь друг с другом подробностями, каких даже я, свидетель и то не помню.
Не слыхали ещё?! Тогда всё по порядку. Собрались у Нафани узким кругом: Почтмейстер, я с Даринкой да малой наш, Егорка. Филипповна, старуха Нафанина, как всегда разхлебосолилась. Стол трещал от еды и питья. В который раз мы, с Даринкой, убедились в предпочтении блюд, приготовленных в печи. По центру стола хозяйка поставила отварную щуку в чугунке, сдобренную кусочком масла. Запах был такой, что я улился слюнями, не успев наложить нам, с супругой, в тарелки. Промеж балыка из осетрины, скумбрии слабого посола, солёных грибов и зажаристых перепёлок Нафаня прямо на скатёрку навалил ломтями нарезанный каравай с хрустящей корочкой. Над всем этим возвышались запотевшие кувшины с хозяйской настойкой и компотами. Нашлось место и для посудины с топлёным козьим молоком. Юбилярша расстаралась для нашего мелкого. Сидели долго. Осоловевшие от съеденного и выпитого, разгорячённые от жара печи, делились воспоминаниями нелёгкой рыбацкой жизни, размахивая руками и перебивая собеседника на полуслове. Со временем разговоры стихли и под прокопчёнными сводами зазвучала первая песня. Егорку уже уторкали, потому пели негромко, для души. Тихо потрескивали дрова, за окном, со стороны Серебронкса, доносился одинокий волчий вой. И тут кто-то за столом заметил, что выскочившего до ветру Нафани подозрительно долго нет. Меня, как единственного трезвого, снарядили на поиски. Долго искать не пришлось, ибо скулящего Нафаню я нашёл в нужнике.
Качающийся от стенки к стенке, перебравший настойки хозяин, на нетвёрдых ногах, в одних калошах, с горем пополам добрался до отхожего места. Дверь закрывать не стал, для пущей видимости. Но… как всегда фортуна отвернулась от нашего старика и Нафаня, поскользнувшись на застывшей жиже, провалился в сральню обеими ногами, застряв своим тощим задом в фигурном вырезе. Нужник, из-за природной Нафаниной лени, к тому времени оказался «на подпоре», потому произошедший выброс излишней массы раскрасил белоснежное покрывало в районе двери увесистыми кляксами.
Упыря ему в дядьки! Меня передёрнуло и, крикнув что-то «утопающему» в поддержку духа, рванул за помощью. В хате меня согнуло пополам от безудержного смеха и я долго не мог выговорить ни единого слова, а только жадно хватал воздух и икал. Вскоре перед нужником собрался совет. Раздевшись до исподнего, мы с Митричем, кое как вытащили замёрзшего Нафаню на чистое место. Старуха подсуетилась и подстелила под его ноги, прямо на снег, мешковину. Пока снимали с хозяина прилипшее к телу бельё, пропитанное зловонной массой, он мелко тряс козлиной бородкой, зыркал замутнённым взглядом по сторонам и тихо выл. Дарину отправили топить баню, потому, сняв со старика последнее и окатив из ведра тёплой водой, накинули на него овечий тулуп, прикрыв до бани срамоту. Самим нам пришлось обтираться снегом, так как обливаться ледяной водой на морозе как-то не улыбалось.
Застолье продолжилось и после бани, но бедный Нафаня в том уже не участвовал, а пряча глаза, прошествовал в спальню, где свернувшись калачиком на лавке, уснул, накрывшись полушубком. Старуха ещё несколько раз подрывалась проверить его, но мы отговорили, убедив, что на сегодня лимит приключений исчерпан.
Вот, после всего случившегося пребывал наш бедолага под домашним арестом.
Жалко мне стало старшего товарища, потому предвидя оплеухи от Филипповны, все равно нёс ему «лекарство» на поправку… от нервов.
В сенях обмёл куцым веником свою обувку, снял её и засунул ноги в самодельные тапки. Так хоть носки шерстяные не протру об крашенные доски на полу. Тут не общага в Бункере, всё из-под топора. Хотя… дома тех носков на роту хватит. Местный дед Мороз подсуетился. Какой год подряд в них рыбацкий люд подарки находит, носками меняется, чтоб парными были. Кому ж охота в разных-то ходить? Надо нынче письмо Морозу накалякать, чтоб подарки в варежки вязанные теперь клал. Руки шибко мёрзнут. Всё какая-никакая, а польза.
- Здорова, Рыбоням! Ну, что, принёс? – вскочив с лавки, кинулся ко мне Нафаня, с надеждой заглядывая в глаза.
- Это кто там? И кого … принёс? – спросила старуха, выходя из спальни. – А, помощничек явился, - нацепив очки на нос, заметила она гостя.
Я молча развёл руки, мол, не знаю о чём старик тут балакает. А сам, дождавшись, когда она отвернётся, покрутил пальцем у виска и, задрав пуловер, явил взору Нафани пол литру, засунутую под брючный ремень. Истомившийся под домашним арестом горемыка закатил глаза в немом экстазе.
- Так чего, сегодня копать-то станете или тепла дождётесь? – поинтересовалась хозяйка.
- Кого копать? Зачем копать? – удивился я.
- Рыбонямушка, ты ж вроде не пьёшь? Али с памятью чего стало? Так вроде молодой ещё. Головушкой нигде не стукался? А то склизко на дворе. Ты ж сам тут, давеча обещал новую яму под нужник выкопать, - не глядя, ткнув пальцем себе за спину в сторону стола, заметила старуха.
Мозги в моей голове вскипели так, что лоб пробило испариной. Винта мне в печёнку. Не уж-то я, сдуру, или по доброте душевной, той ночью пообещал новую яму под отхожее место? Или старуха меня подначивает, пользуясь всеобщим кипишем в ту злополучную ночь? Да, дела…
- Ну, раз обещал, исправим в лучшем виде, - вытирая пот со лба, ответил я. - Дай срок, морозы спадут, сподручнее копать станет. Да и почтмейстер, думаю, подтянется в помощь. А старый нужник - ещё на долго сгодится. Кое кто постарался… вычерпал, - прыснул я в подставленную к лицу ладонь.
Нафаня с обидой покачал головой: - И ты туда же?!
- Я-то что. Я ж любя. А вот Бункер на ушах который день стоит, подробности смакуя.
- Чего?! – вновь приподнялся с лавки старик. – Это кто ж такой языкастый, не ты ли, часом?
- Могу и обидеться! – нахмурив брови, ответил я.
- Тогда, что в сухом остатке у нас - один Митрич?
- Нет, на него не похоже. Не станет он, как баба базарная язык чесать.
- «Баба» говоришь, - задумчиво произнесла старуха, молчавшая до сих пор. – Я-то думала, мне показалось. Ан нет, точно она!
- Да не томи ты, говори прямо. Чего, как таймень вихляешь вокруг да около,- затрясся от нетерпенья Нафаня.
- Так Зойка Корявая. Тебя когда мыли всем миром, вдоль забора вроде шастал кто. А с той стороны только она и живёт. Мужик-то ёйный, тогда три дня, как в запой ушёл. Не мог он. Одна она и остаётся! Ну, погоди ж ты у меня, сорока двуногая. Отоварю поленом и на другую сторону перекосит!
- Филипповна, я давно хотел спросить, а почему её Корявой кличут?
- А ты у старика моего спроси, он тебе в красках расскажет, всё как есть, без утайки, - собирая на стол, ответила хозяйка. – Садись, отведай пирога с капустой, да яблок мочёных пожуй, они уж два месяца отстояли в кадке. Нынче мёд добавляла.
Я кивнул старухе в знак благодарности и с ожиданием глянул на Нафаню. Хозяин прокашлялся и начал рассказ.
Прошедшим летом то было. Зойка с мужем тогда на Большой реке лагерем стояли. Недели две почти там торчали, безвылазно. Наживку всю перевели, одни лягухи и остались. Подались они к Сосне, Сомиков потягать. Да вот с Сомиками-то промашка вышла. Клюнул у Зойки Ихтиандр, Ариберну ему в тёщи! Часа полтора его мурыжила, умоталась вся. А как вынимать, он ей хвостом-то по роже зарядил и в воду… ушёл. С той поры у неё рот и перекосило. На ту сторону, где Ихт хвостом-то прошёлся… Народу там много было, кто сей конфуз узрел. И я там был. Видать, не видал, но вопли её на всю локацию стояли. И мужу своему она загривок здорово начистила, что не помог, не защитил… С того и стал народ её Корявой кликать, за красоту неписанную.
Я почесал щетинистый подбородок. Тут видимо всё намного проще: застудила нерв лицевой да и всё. Но про свои догадки не стал говорить Нафане. Ведь его версия была гораздо красивее, да и ушам рыбацким она была более благозвучна.
Глазами показав хозяину на сенцы и на свой подарок, спрятанный под пуловером, встал и, поблагодарив старуху за угощения, откланялся.
- А чего приходил-то, - спросила она меня.
- Да вот, молочка козьего спросить для Егорки да с Нафаней посоветоваться на счёт строительства. Но думаю, надобно, чтоб и Митрич при том присутствовал, ведь вдвоём не осилим… Вот, договорюсь с ним, придём вместе, тогда и порешаем. И на яму его подобью. Всяко, не в одного копать.
- Сейчас принесу крыночку. Одевайся пока, - велела старуха и, накинув тулуп, вышла во двор.
Я молча отдал хозяину «лекарство» и шагнул в сени.