Сквозь полуистлевшие застиранные занавески и ледяные узоры на стекле в комнату пробились первые лучи. С вечера затопленная печь погасла, в хате похолодало. Утреннюю тишину нарушило воронье карканье. Митрич кхекнул несколько раз, пытаясь откашлять скопившуюся за ночь слизь и, влекомый утренними позывами, потянувшись до хруста суставов, сунул ноги в растоптанные пимы. Толком, ещё не разлепив спросонья глаза, почтмейстер заученным движением вытянул руку и снял с гвоздя свой полушубок. Никак октябрь на дворе. Налегке мочевой до ближайшей ёлки не донести, всех лесных жителей звоном перепугаешь…
«Ишь, градусов пятнадцать сегодня. Ветра нет и то – ладно. Погодка шепчет. Денёк сегодня народился отменный» - Митрич вздохнул полной грудью и, зачерпнув горсть снега, растёр лицо. Взяв несколько чурок с поленницы и отряхнув их от снега, взошёл на крыльцо. Перед тем, как зайти в хату, он бросил взгляд на виднеющийся в стороне Бункер и окружающие его, обжитые рыбацкой братией, строения. Принимать решение о посещении Бункера с утра ему было лениво, потому вздохнув и вытерев пятернёй стаявший в воду снег с лица, зашёл в дом. Со вчерашнего вечера на добротном деревянном столе одиноко стояла пустая бутыль, накрытая любимой кружкой, в окружении засохших остатков вчерашней холостяцкой трапезы. Митрич бросил взгляд на стену, где чернела открытым зевом хлебная полка. «Ну, хоть горбушку убрать додумался, значит, не перебрал вчера». Почесав бок, почтмейстер взял мусорное ведро и аккуратно, как учили родители, тряпицей смёл лишнее со стола.
Главное, чтоб не рукой смахивать, так денег водиться в доме не будет.
«Вот, теперь можно и умываться». Из зеркала над рукомойником на него смотрела помятая физиономия. Усы, которых месяц не касались ножницы, топорщились в разные стороны, прям как у Воблера, жиденькая бородёнка свисала мокрыми сосулями, сквозь которые просвечивал острый кадык. «Жаних, итить её мать! Это ж надо себя так запустить, ведь совсем недавно полтинник-то разменял», - сплюнул в раковину Митрич. Неделю назад, собираясь к Нафане к застолью, хотел сбрить бороду, да передумал, видимо в тайне надеясь, что гуще станет. Ан нет…
Через полчаса, подровняв усы и тщательно выскоблив остальную растительность на своей роже, пригладив мозолистой пятернёй свои подёрнутые сединой вихры, стал готовить завтрак. Чайник на плите подтопка закипел быстро, рядом уже булькали в воде два куриных яйца. Весной будет проще: зорить вороньи гнёзда – дело привычное, да и тратить крышки на покупку яиц в Баре, когда вон они, только не ленись, бери, глупо. Порылся в рассохшемся комоде, который за горсть патронов притащили из полуразрушенных высоток Серебронкса товарищи, достал соль и бумажный кулёк с заваркой. На глаз отсыпал в кружку сухого чайного листа и, залив кипятком, прикрыл разделочной доской. «Эх, не видит сие похабство Рыбоням. Не миновал бы сейчас крепкой ругани и получасовой лекции о заваривании чая. Тот помешан на травках и культуре пития», - улыбнулся Митрич. – «А мне и так сойдёт». Сваренные вкрутую яйца охолонул ледяной водой и стал чистить на край стола.
«Скоромного бы чего на завтрак, да лень-матушка вперёд родилась», - вздохнул почтмейстер, дожёвывая пресноватую на вкус горбушку хлеба.- «Хозяйку бы сюда. Сейчас поплёвывал бы в потолок, колупая козюльки в носу, как Нафаня, жрал бы от пуза. И постирать было б кому, и спинку почесать… А всё - природная тяга к одиночеству и глупость. Ведь на юбилее у Нафаниной старухи, что намедни отгуляли в узком кругу, разговоры-то все про моё отшельничество. И кого мне только не сватали. Тьфу. Не по мне энти вертихвостки. Мне б чего поскромнее, да поладнее. Да и не каждая меня, дурака, терпеть станет… Эх, придётся теперь топать до Бункера. Разбередил душу. Все запасы-то, что из Бара приносил, вылакал да и хлеба прикупить не мешало бы». Митрич обвёл свою холостяцкую халупу цепким взглядом и, опять сплюнув, пробубнил : - Ну, не приведи Господь, сюда кого подселить. Стыда ж не оберёшься. Берлога, она и есть берлога.
Не спеша одевшись, засунул пластиковую карточку в карман добротных штанов, снял с вешалки холщовую суму и, надрючив шапку, вывалился на мороз. Спешить ему было некуда, ведь Корпорация уж как год отказалась от его услуг, услуг почтмейстера, упразднив цензуру. Но рыбацкий люд, помня его заслуги, по прежнему продолжал величать его почтмейстером. Потому брёл к Бункеру, примечая всё вокруг: и многочисленные следы на снегу, и мелькание птиц среди раскидистых еловых и сосновых лап, просевших под слоем искрящегося на солнце снега. Знал бы, что пригодится, не гонял бы в детстве по руинам и подвалам, а учился у умных людей, как силки мастерить и ставить. Сейчас сидел бы в тепле, перепелиные косточки обсасывая. А то и зайчатину какую к Нафаниной старухе определил. Она хоть с пня трухлявого такое приготовит, что от одного запаха голова кругом. А теперь придётся накопленные за лето крышки на еду в Баре просаживать. Ладно, хоть послушал старуху, завёл маленький огородик за избой. Лучок, чесночок, да зелень всякую. На большее рот не разевал: народец нынче поганенький пошёл – до чужого добра жадный. Пару раз мальцов от лука дрыном отгонял. Ишь, чё удумали: по пути на Локу прихватить зелени. Да ладно бы зелёнку щипали, так вместе с луковицами драть давай… И ведь не лень же было круг-то такой давать. Ничего, палка крепкая. На много хребтов её хватит.
У входа в Бункер стали попадаться знакомые Сталкеры. Здоровался с ними, оглядываясь на суетных рыбаков. Все спешат куда-то: кто удить, кто сдавать, кто отсыпаться. Одному Митричу зимняя, как Раку ёлка. Нет былого здоровья для неё, да и Сиг с ней… Дождётся чистой воды и тепла, тогда и наверстает.
В Баре было не многолюдно, по причине раннего времени. Помощница Бармена суетилась в зале, вытирая покоцанные посудой поверхности столов. Как утка переваливалась она между ними, задвигая стулья. Поднимать-то теперь их на столы противопоказано. Ишь, как пузо то к носу подпёрло, не иначе пацан народится. Папке на радость замена или новый рыбак.
- Утер добрый, Митрич! – вынырнул из подсобки хозяин. – Тебе, как всегда или ещё чего добавить?
- Всегда поражался, как ты клиента чуешь? – усмехнулся почтмейстер, - ведь я в пимах, а не в берцах. Шума много не создаю. Еж ли только суставы скрипят…
- Поработай с моё, так и не то угадаешь. Давай, Митрич, суму свою. Сейчас моя хозяйка тебе всё организует, - и крикнул в зал – Золотце! Собери на пару дней. Да рыбу-то, рыбу, посвежее клади. Чай, человек-то не посторонний.
- Нафаня не заходил? – поинтересовался Митрич.
- Да куда ему! Слышал, он у своей скво на юбилее опять отличился. Поди под домашним арестом, все глазоньки в окошко проглядел? – сквозь смех ответил Бармен.
- Было дело. Так ведь по другому и не дано: Нафаня и косяки – понятия неделимые!
- Тут , третьего дня, Рыбоням заглядывал. Даринка его за крупой посылала. Егорку своего кашей кормят. Зубастый. Мамку-то наверное всю искусал. Я для него кусок Сёмги слабого посола завернул, пусть её посасывает. Пора уже к мужскому промыслу приучать!
- Верно говоришь. Пора. Скоро два годка будет. Эх, бежит времечко, - вздохнул Митрич. – А вина-то для него не передал…, чтоб мужской статус закрепить? – подколол почтмейстер.
- Передашь! – покачал головой хозяин. – Рыбоням сам на голову больной, так и шуток на эти темы не понимает.
- Ну да, ну да…
Вопреки самим же и установленным правилам, не пить зимой вне хаты, почтмейстер уселся за стол и заказал литровый кувшин ржаной настойки. На закусь подали здоровенный шмат осетрины и пресные оладьи.
- До дому-то сам доберёшься? - с усмешкой спросил Бармен.
- Да тут пить-то… По столу размазать и то не хватит! Мне б только в печку дров подкинуть, да хату не спалить, – отмахнулся посетитель. – Ну, за здоровье Егорки! – поднял первую кружку почтмейстер.
- За здравие! – Бармен приложил кулак к кружке Митрича. – Давай карточку. Рассчитаю сразу.
Вернувшись назад, Бармен протянул посетителю полную суму и положил на край стола цветную пластинку. Митрич кивнул в благодарность.
- Теперь как-нить в одного. Мне делами заниматься надобно, - сказал хозяин и подался до стойки, где одиноко перетаптывался с ноги на ногу посетитель.