Это мрачное подземелье никуда не денется — ни утром, ни днём, ни вечером. Я закрываю глаза, и картинка понемногу смазывается. Перестаю надеяться на счёт три.
Раз.
Два.
Три.
Знаешь, что общего между тобой и паутиной? Одно и другое — моя жизнь: она — с самого начала, а ты — с недавних пор. Паутина заводит в мои сети еду, а ты запускаешь — или не запускаешь и обрекаешь меня на мучительный голод и одиночество. Имитация жизни до последнего издыхания.
Я слышала, люди зовут тебя Мариной? Да какая же ты Марина? Думаешь, хорошо мне сейчас, Марина, в этой чужой паутине? Да и в какой чужой... Её сплела я, но она всё же чужая. Маленькая. Нелепая. Кроме меня и мушки в неё ничего не помещается.
Ты, наверное, думаешь, что мне хорошо, раз ты меня сюда посадила, в эту конуру, но чем ты думаешь вообще? Знаешь, как я умела раньше, за пределами этой паутины? Вот то-то, не знаешь.
Я плела такие паутины — вы, люди, шли и не видели, запутывались в ней и начинали сбрасывать с себя, как бешеные, с криками: «Паук, боже, паук!» Я боялась не меньше вас, что вот-вот меня раздавят и немедленно нужно убегать, и искать новое убежище.
Мою гордость ты у меня отобрала, вот что.
По утрам в паутине собирались капельки росы. Я любила каждое утро: и холодное, морозное, и тёплое, душное. Один раз даже в эту прекрасную паутину угодила саранча, больше меня раза в два, наверное.
Как ты там меня называешь? «Ути-пути, какой крестовик». Да тьфу на тебя. Муху мне зачем-то запустила — не нужны мне твои подачки, лучше бы отпустила. Да что ты знаешь вообще обо мне?
Ты не знаешь, каково это — сидеть в засаде в ожидании хотя бы маленького комарика. Вот сидишь, жрёшь что-то да улыбаешься. А ты пробовала когда-нибудь впрыскивать яд, выжидать с нетерпением своего обеда, а потом через трубочку сосать из него питательные соки? О, какое блаженство эти питательные соки — если бы ты знала, то непременно захотела бы быть пауком.
Каждое мгновение словно вечность, когда ты выжидаешь, но результат — вот что важно. У тебя и яда-то, наверное, нет. Знаешь, бывают деревья, на которых водятся сотни гусениц. Какое это счастье, когда выводок гусениц угождает в мою паутину!
А сейчас я совсем не вижу света, а если и вижу, то очень душно, кажется, что я вот-вот задохнусь и помру. Почему мне так душно?.. Эта муха всё летает по банке кругами — наверное, думает, что я тут делаю, так же ждёт своего часа смерти.
Если бы ты меня слышала, то, возможно, отпустила бы. Но ты не отпустишь: у тебя есть дом, тебе хорошо, а что с тобой было бы, не будь его? Ты не думала об этом? Ты не слышишь никого, кроме себя, почему ты хотя бы не откроешь мне банку — боишься, что убегу? Ну и правильно боишься.
Жизнь проходит у меня перед глазами. Интересно, как там моя паутина? Разрушила ты её? Да и смысла в ней нет без меня. Дом без хозяина пустой и заброшенный, некому ухаживать за его красотами, некому его любить.
Прошла неделя. Паучиха так и не ела мух, которых ей запускала Марина. А в один прекрасный день Марина забыла паучиху на солнце, и она умерла в муках, хватаясь за скомканную паутину и вспоминая, как же хорошо на деревьях в большой просторной паутине, которая уместила бы сотню мушек, кузнечиков, гусениц, а может, даже весь мир.
Марина приклеила паучиху вместе с другими бабочками на рамку и поставила в своей комнате, но так и не узнала, что вместе с паучихой она убила сотни других паучат, которые плели бы свои паутины, могли бы прожить счастливую жизнь и дорожили бы каждым мгновением.