Делай, что должно. Хранители

Направленность: Слэш
Авторы: Дэлора и Таэ Серая Птица
Рейтинг: NC-17
Жанры: Драма, Фэнтези, Hurt/comfort, ER (Established Relationship)
Предупреждения: Смерть основного персонажа, Насилие, Нехронологическое повествование, Смерть второстепенного персонажа, Элементы гета

Описание:
Все это началось очень давно, до великой Войны Стихий, до раскола Темных и Светлых земель. Все началось с амбиций, алчности и жажды власти одного лишь человека. Все закончится кошмарным столкновением сил... или нет? На страже будущего, на страже мира встают Хранители, те, кого призвали сами Стихии, чтобы сделать то, что должно. Сделать или выгореть. Аэно по прозвищу «Аэнья» никогда не говорит вторую часть этой своеобразной клятвы Хранителей. Он говорит «Значит, мы сделаем».

Примечания автора: Рейтинг поднят до NC-17 из-за предстоящих событий, но не ждите ничего особенно горячего, кроме кровушки. Разве что в эмоциональном плане.
________________________________

Пролог


      Каждый раз, возвращаясь в Эфар, Аэно словно окунался в ласковое тепло домашнего очага, того, что греет всю жизнь, если только ты не сирота с рождения, не на своей земле появившийся на свет. Стоило только миновать гребень перевала, как в лицо теплым ветром плескало: «Вернулся, Хранитель, я рад тебе!» Эфар приветствовал Аэно солнечным днем, ласковым дождиком после душной жары равнин или мягкой прохладой. Хотя мог «поприветствовать» и пургой, аж завывающей в спину, словно пихая путешественников: «Поспешите, вас заждались, вы нужны!»
      Кэльх всегда ездил в Эфар с ним. И речи не шло о том, чтоб расстаться надолго. Словно бы протянулась меж ними не нить — прочная золотая цепь, сковавшая две души воедино, пусть и по их воле. Цепи не тоньше, звонкого, чистого серебра связывали Аэно с Эфаром, с оставшейся в Эфар-танне семьей. Каждый раз, когда кони начинали подъем на перевал Экора, они будто натягивались до предела, звенели, пели ожиданием и радостью встречи.
      В этот раз было по-другому. Серебро звенело набатом, звало вбить каблуки в бока лошади, довериться невидимым под клубящимся снегом тропам, чутью животного, потому что ждут! Аэно, захлебнувшись ледяным ветром, наоборот, натянул поводья. Он и в восемнадцать очертя голову никуда не кидался, а сейчас ему было на четыре года больше. Поднял руку, останавливая и Кэльха, тот выслал свою лошадку вперед, притираясь колено к колену.
      — Что такое, Аэно?
      — В Эфар-танне что-то случилось. Мы будем торопиться.
      — Хорошо, веди, — просто кивнул Кэльх.
      Он по-прежнему слушался Аэно, если дело касалось вещей, остававшихся вне его понимания. К примеру, предчувствий уже не ученика — равного Хранителя. Или гор, обманчиво-спокойных сейчас, по весне. Только катился и катился с вершин холодный свежий воздух, волна за волной. Ровно до границы, до гребня перевала. За ним же бушевала пурга, лишая возможности видеть дальше конских ушей. Потому Аэно привязал повод лошадки Кэльха к своему седлу, велел укутать лицо плотными вязаными полотнищами шарфов, натянуть под плащи куртки. И, дождавшись, пока Кэльх затянет пряжки плаща, с глухим «Айэ, Эфар!» канул в круговерть снега.
      Мысленно Аэно надеялся, что пурга бушует только на вершинах, внизу, когда спустятся ниже пояса ветров, будет привычная картина весеннего Эфара. Но надежды остались тщетными. Спуск был стремителен, словно дух этой земли пронес лошадей до предгорья, не дав им и коснуться ненадежных троп. А там Аэно не сумел сдержать горестного вскрика: цветущие сады и пашни, уже должные ощетиниться первыми всходами, укрывало толстое одеяло снега. Липкий, влажный, он комьями оседал на ветви, обламывая их. Не будет этим летом яблоневого меда, да и никакого не будет.
      А ведь плясали, плясали еще осенью, до дна выкладывались, пытаясь напитать землю Огнем! И та отзывалась, ворочалась сонно и сыто... Почему так? Что случилось?! Аэно не знал, не понимал и стремился как можно быстрее увидеть отца, спросить: может быть, за зиму случилось что-то? Но что?
      Ко всему, в Эфар собирался драный кошак, тьфу ты, Крэш. И ведь добрался, отец писал, он должен был перезимовать в Эфаре и плясать в зимнем Кругу. Если это он виноват... Аэно постарался унять вспыхнувшее внутри пламя, почуял, как едва уловимо накатывает сзади тепло Кэльха, как всегда даже издали заметившего раздрай в душе бывшего ученика. Не спешить, не решать сгоряча. Нет у него такого права. Сперва разобраться, что стряслось. И дай Стихия добраться до дома хотя бы за два дня. Лошади тонули в снегу по колено, а то и по брюхо, с трудом пробивались по узнаваемой Аэно лишь по самым приметным ориентирам дороге, которую никто и не расчищал. И это тоже было тревожным знаком.
      До поселения, где обычно останавливались на ночь, добрались уже совсем потемну. С дороги не сбились только потому, что чуяли издали тепло очагов, знали, куда свернуть, чтобы не заплутать, не замерзнуть в снегу. И сами грелись огнем, лошадей грели, как могли, только поэтому вообще дорогу одолели.
      Хозяин хутора аж дар речи растерял, узрев обессилевших Огненных. Жена его только в сторонку отодвинула и принялась на пару со старшей дочерью хлопотать, послав мужа топить баню. Это сейчас было обоим гостям очень кстати: прогреться до пота сухим жаром, а потом на каменку пару ковшиков медовой воды выплеснуть и уже паром подышать, изгоняя из тела даже призрак холода. Иначе могло пронять даже их, а ни Аэно, ни Кэльху не хотелось долго и мучительно заходиться сухим кашлем, который неделями не отставал, если заболеть на такой вот прогулке. Хозяевам оба были благодарны до безумия, но старались выражать это по-горски сдержанно, с достоинством, даже Кэльх, пообтершийся среди местных за два года жизни в Эфаре и долгие визиты после. Даже быстрый говор теплых равнин Темных почти не проскакивал. Аэно и вовсе не менял обстоятельной горской речи там, за хребтом, хотя поначалу над этим посмеивались. Понимать — понимал, а вот когда сам заговаривал, собеседнику приходилось или подстраиваться, или просто терпеть замашки светлорожденного.
      Хозяева, а больше их востроглазые дочки, старались угостить нежданных, но очень почетных гостей: нехина узнали, как узнавали всегда, а спутник его по определению плох быть не мог. Не пожалели даже меду с бальзамом: теперь, с приходом в Эфар Темных, здесь знали, что по вкусу и огневикам, и земляным, выучили, чем потчевать гостей и что любит младший нехин. Крепко сжимая в руках кружку с остатками настоя, Кэльх то и дело кидал взгляды на Аэно. Потом все-таки не выдержал и первым спросил:
      — Что-то случилось в Эфар-танне?
      Аэно только вздохнул: поторопился любимый, не так давно случилось, чтоб вести сюда дошли. И оказался прав, хозяева хутора ни о чем таком не знали. Да и не узнали бы: снежный буран обрушился на Эфар аккурат в ночь после малой Медовой ярмарки. Но если людям это ничего не сказало, то магам... Они опять переглянулись, и теперь беспокойство грызло и Кэльха. Что могло случиться в Круге? Кто-то... погиб?
      Это предположение Кэльх едва выдавил из себя, когда легли рядом на лавках, закутавшись в теплые шерстяные одеяла.
      — Иногда... земля может оплакивать, — он говорил едва слышно, чтобы не потревожить хозяев. — Или наоборот — яриться.
      — Нет, — веско обронил Аэно. — Нет, я бы это учуял точно. Эфар сказал бы мне сразу. Нас ждут, значит, успеем помочь.
      Но все же, как бы уверен он ни был, а руку выпростал, протянул под одеяло, чтоб нашарить и накрепко сжать ладонь Кэльха. Так было спокойнее, много спокойнее. И теплее. Тот сжал в ответ, подвижные пальцы сейчас будто окаменели, не давая убрать руку.
      Потому что давно прошли те времена, когда они грели друг друга по очереди. Как Аэно успокаивало прикосновение Кэльха, так и он одним этим прикосновением просил поддержки, надеясь, что предчувствия не обманули нехина. Все-таки именно нехина, по-прежнему принадлежащего Эфару.


Глава первая


      До Иннуата, как Аэно и предполагал, они добрались только на исходе второго дня. Третьего, если считать от Малой медовой ярмарки. И то лишь потому, что буран закончился, как и начался — неожиданно. Только что в снежной круговерти не было видно ни зги, и вдруг тучи рассеялись, и заходящее за вершины гор солнце заставило снежное покрывало сверкать и переливаться рубиновыми и золотыми искрами. Несмотря на весь ужас ситуации, это было красиво.
      — Снег стает быстро, земля напитается влагой, — Аэно смотрел на все это снежное великолепие слегка отрешенно, словно вслушивался в нечто неслышимое остальным, и Кэльху тоже. — Может быть, и цветы отойдут, но на яблоки все равно будет неурожай.
      Потом он тряхнул головой, словно просыпаясь.
      — Все не так плохо, рысенок? — полуутвердительно спросил Кэльх, который прекрасно понимал, что значит погубленный на корню урожай для и так не избалованных легкой добычей пропитания горцев.
      — Эфар — благодатная земля, — улыбнулся молодой огневик. — Да, я видел Ташертис и могу сравнить, но все же не изменю своего мнения. Эфар, согретый Огнем, не оставит своих детей без еды. Будет меньше зерна, но уродятся сземляные орехи и грибы, на напоенных талой водой высокогорных пастбищах в рост пойдут травы, значит, будет много молока, сыра. Это не первый и не последний весенний буран в жизни эфараан.
      — Тебе виднее, но я рад, если так, — Кэльх облегченно улыбнулся.
      Он не был кровь от крови и плоть от плоти этой земли, не чуял так полно. Вот дома, на равнинах... Там уже он бы успокоил, объяснил, что к чему, но на то он и хранитель других земель. Здесь же он мог только глубоко вдохнуть чистый-чистый, будто вымытый воздух и протянуть руку, тронув за плечо.
      — Едем, Аэно. Эфар-танн ждет.

      Эфар-танн в самом деле ждал. Аэно чувствовал, как радостно поприветствовал их замок, учуяв тех, кто грел его четыре года назад и в каждый свой приезд после.
      — Нехин Аэно! Нэх Кэльх! — навстречу с замковой стены буквально скатился старшина стражи. — Вы приехали!
      От ворот замка уже спешил этин Намайо, как всегда чем-то озабоченный и от этого недовольный, но при виде гостей даже на его лице появилось подобие улыбки, правда, тотчас спрятанной.
      — Нехэи, как хорошо, что вы приехали.
      Спрыгивающий с лошадки Кэльх чуть не поперхнулся: слышать в свой адрес подобное обращение было непривычно. До этого управляющий его все этином да этином величал, даже когда про Хранителей и нэх узнал. А тут... Да что ж случилось-то?!
      Аэно тут же озвучил его вопрос:
      — Что случилось во время праздника, этин Намайо? Мы не успели добраться до перевала вовремя, пришлось задержаться в Ташертисе, а потом пробиваться сквозь буран.
      — Младший нехин Аленто, — распорядитель словно ждал вопроса, жаждя нажаловаться хоть кому-нибудь. — Не ребенок, а маленький удэши!
      Несмотря на всю серьезность ситуации, Аэно негромко рассмеялся: он помнил, что именно таким тоном и такими же словами распорядитель говорил о нем. Видно, и этин Намайо тоже припомнил, нахмурил брови, пряча под ними усмешливо прищуренные глаза.
      — С младшим все в порядке? — облегченно выдохнул Кэльх.
      Если говорят таким тоном — значит, все живы-здоровы. Значит, уже перегорели первые эмоции, осталась только эта незлая, в общем-то, злость, а никак не горе и не боль. И уж точно с юрким и непоседливым, как все огненные, малышом все в порядке.
      — Обжегся малость. Нянька не уследила, да оно и немудрено — за этим яштэ уследи, пожалуй! Нехо Аирэн всю семью на праздник вывел, вот нехин, как этот ваш Кошак на угли плясать полез, у людей промеж ног пробрался — и туда же!
      Аэно только ахнул: в самом деле яштэ — огненная ящерка.
      — Не совсем так, нэх, — этин Велеу с некоторым трудом резко выдохнул чужое слово, — Крэш еще не успел на угли выйти, как малец к огню прянул. Люди ахнуть не успели, как ручонки протянул, один Крэш, что твой кошак, вперед — шасть!
      Рассказ из уст всегда не особо болтливого старшины звучал странно, немного путанного, но ни Кэльх, ни Аэно перебивать и уточнять не спешили, давая договорить до конца.
      — Волосья дыбом, глазищи сверкают — мальца-то и отшвырнул. А потом по углям, как кошак, на горячий камень сдуру залезший, запрыгал, — усмехнувшись, закончил Велеу. — С тех пор Крэшем Хвост Трубой прозвали. Нэх Кэльх, у вас это, кажется, важно, прозванье-то?
      Аэно крепко прикусил губу, сдерживая смех. Носить теперь Крэшу прозвище до конца его дней, да народ ни на капельку против истины не погрешил — Хвост Трубой он и есть.
      — Очень важно, этин Велеу, — в глазах Кэльха тоже плясали искорки искреннего смеха.
      — Идем. Я очень хочу увидеть всех. Этин Намайо, пусть нам согреют воду, намерзлись в пути изрядно.
      Распорядитель всплеснул руками, но извиняться не стал, только поспешил отдавать приказы слугам. Аэно и Кэльх пошли за ним. Сперва в кабинет к нехо Аирэну, как и полагалось. А там все равно время к ужину, вся семья соберется за столом.
      — Интересно, Ния-то дома? — задумчиво пробормотал Аэно. — Не спросил, а хотел же.
      — Мы о приезде предупредили, значит, должна быть, — обнадежил его Кэльх.
      Сестренка Аэно, маленькая Ния, уже выросла, и у старшего брата это временами будто и в голове не укладывалось. Вот то, что она уже с год путешествует по Светлым землям, это Аэно легко воспринял, как должное: недаром землеописаниями все детство зачитывалась, а потом и в науки ушла, посерьезнев и удивляя всех вокруг. Но когда в прошлый визит увидел не девчонку в платье, а всадницу в горских одеждах, овеянную вольным, веселым ветром — вот тогда Кэльх хохотал от души, завидев лицо любимого.
      Аэно всегда представлял повзрослевшую сестру в летящих шелковых платьях, с лентами в волосах, этакой утонченной красавицей, как нейху анн-Теалья с парадных портретов, напрочь забыв об еще одном, где великолепная нейха-магесса была изображена совсем другой. Просто конный портрет женщины, объединившей два рода в один, висел в дальней галерее, куда редко кто захаживал.
      Ниилела сейчас была похожа на свою многопрабабку, как две капли воды. И, что самое главное, на Испытании ей отозвалась именно Водная Стихия. Магессой Ния обещала стать не слишком сильной, но и далеко не слабой, и Аэно всерьез гадал, как зазвать ее в Ташертис. Все равно Ния о замужестве думать пока отказывалась напрочь, а неволить её в этом вопросе нехо Аирэн не желал. Единственная и горячо любимая дочь играючи вила из него горскую обережь. А попутешествовать по чужим землям, поглядеть на чужой быт, помочь, опять же... Водные — любые! — у темных были на вес золота. Все-таки Аэно был хранителем, и призрак пустыни, незримо наступавшей на леса там, за горами, никогда не исчезал из его мыслей до конца.
      В этот раз он намеревался всерьез заняться именно уговорами Нии. К тому же, это должно было быть интересно и ей самой: чем чаще маг использовал свою силу, тем большим количеством сырой Стихии он мог оперировать. Ниилела не упустит шанса развить свои умения. В отличие от той Нии, что в свои тринадцать заявляла, что и думать не желает о проблемах взрослых, в этой девушке обнаружилась амбициозность и желание заявить о себе миру. Нет, не зря первыми серьезными книгами после землеописаний, что она с упоением читала, были труды Нииды анн-Теалья.

      Дорогу в кабинет отца Аэно нашел бы с закрытыми глазами, сколько бы времени ни прошло. Впрочем, он помнил Эфар-танн так, что иногда тот снился ему ночами во всех подробностях, до щербинки на пятой ступени главной лестницы донжона, до пятен патины на колоколах Галереи Ветров. Шел быстро, слыша почти идеально совпадающий с его шагами перестук каблуков Кэльха, отчего на губах сама собой рождалась улыбка, иногда касался пальцами древних гобеленов, чуть выцветших, но не утративших красоты. А вот и дверь, памятная до мельчайших деталей. Клюв орла, держащего дверное кольцо, оказался снова погнут от удара о стену. Должно быть, отец бушевал после праздника, перенервничав за Аленто. Кольцо скрежетнуло, поворачиваясь, глухо стукнуло о кованую пластину, и Аэно вовремя отступил: дверь распахнул ветер, как и всегда, когда нехо бывал не в духе.
      — Айэ, отец, — молодой человек перешагнул порог, быстро оглядывая кабинет, замечая некоторые следы недавно устраненного беспорядка, остановил взгляд на стремительно поднявшемся ему навстречу мужчине.
      Время было не властно над нехо Аирэном. По крайней мере, Аэно не замечал прежде за эти годы ни единого изменения. Но сейчас в глаза бросились тонкие, практически невидимые в светлых волосах прядки седины на висках. В прошлый его приезд их не было. И окаймившие глаза тени, сухие губы — все свидетельствовало о недавней буре. Но при виде сына нехо чуть расслабился, даже улыбнулся, бледно, едва заметно. И тут же обеспокоился:
      — Айэ... Вы ехали в метель?
      — Попали в буран еще на перевале. Мы волновались, сразу почувствовали, что в Эфаре не все ладно, — Аэно остановился в шаге от отца, прикрывая свою силу, чтобы не потревожить и без того растрепанные ветра нехо.
      Тот тоже сдерживался, за окном почти не свистело, не шумело — так, ворочалось что-то. Нехо даже нашел в себе силы положить ладонь на плечо сына, на мгновения привлечь к себе и почти тут же отступить назад, скрываясь за столом, в привычном кресле. Потянуло сквознячком, всколыхнув пламя в камине.
      — Твой брат напугал всех, — голос нехо был строгим, будто он собирался отчитывать сына, а не рассказывал, что случилось. — Хорошо, обошлось... До чего же вы с ним похожи, Аэно! — он покачал головой, потом спохватился, указал на стулья у камина, чтобы уставшие с дороги огневики могли присесть.
      Нехин усмехнулся, но промолчал, сел, придвинув стулья еще ближе к огню и так, чтобы касаться севшего рядом Кэльха хотя бы плечом, ожидая продолжения.
      — Если бы не этот ваш Кошак, вряд ли Аленто отделался бы легкими ожогами, — нехо вздохнул. — Спасибо, что отправили его сюда.
      — Он бродячее пламя, нехо, — пояснил Кэльх, тихо греющий руки у огня. — Если бы мы не отправили — сам бы ушел... Это я к тому, что не ждите, он у вас тут не задержится. Еще несколько лет посидит, если повезет, и все. Но Аленто успеет хоть немного повзрослеть.
      — Это я уже понял, — нехо позволил себе улыбку самыми уголками губ. — Где бы еще отыскать для Аленто такого учителя, каким были вы?
      Конечно, ровно воспринимать то, что между учителем и учеником возникла такая тесная связь, нехо стал далеко не сразу. Получив от Аэно первое письмо из Ташертиса, он не примчался разбираться лишь потому, что не мог оставить супругу с младенцем даже на старшего сына, слишком свежи были воспоминания о покушениях. Зато прислал полное сдержанного недоумения и затаенного гнева послание, требуя пояснить, что и как вышло. В итоге вместо пояснений получил не письмо, а что-то несусветное: Аэно с Кэльхом писали хором, выхватывая друг у друга перо, хватаясь за подвернувшиеся под руку цветные грифели, насажав кучу клякс и помарок, пытаясь объяснить, передать, показать, что все... даже не хорошо — правильно. Потом поглядели на то, что вышло, и даже набело переписывать не стали, так и отправили получившееся безобразие. Почему-то именно оно убедило нехо, что с Аэно все в порядке. Должно быть, он просто достаточно хорошо знал своего сына, несмотря на то, что едва не наделал страшных ошибок.
      — Это ведь не все, что случилось? — по наитию спросил Аэно, заглядывая отцу в глаза.
      — Не все. Твоя матушка очень переволновалась, а в ее положении это опасно.
      Аэно дернулся вскочить, полыхнув тревогой так, что продрало и Кэльха:
      — Мама? С ней все хо... То есть... Она в тягости?
      Об этом нехо им не писал, то ли замотался с делами и тревогами, то ли намеревался обрадовать в этот визит. Ну, обрадовал, можно сказать, Кэльху пришлось ловить Аэно за руку, усаживать обратно, успокаивать, поглаживая по ладони.
      — С ней лекарь, я верно понимаю? — спросил он, понимающе взглянув на Аирэна.
      Ну не мог нехо так спокойно говорить о подобном, не будь уверен, что с нейхой Леатой все хорошо и она под присмотром.
      — Конечно. Тамая приехала сразу, как только стало понятно, что в утренних недомоганиях Леаты виновны отнюдь не ее любимые грибы, а не менее любимый муж.
      Надо же, Аирэн почти иронизировал. Кэльх чуть сильнее сжал пальцы Аэно: вот теперь все точно было хорошо, и нехо просто успокаивался, приходя в себя, как и Эфар.
      — Это не может не радовать. Она еще не сказала, кто родится на этот раз?
      — Обещает, что будет дочь, — теперь улыбались не только губы нехо, но и его глаза. — Мне снова будет, кого баловать. Так, нехэи, что-то я растерял все горское гостеприимство. Думаю, ваша комната уже готова, вода согрета, а ужин, как всегда, будет через час. Ступайте-ка греться.
      — Благодарю, нехо, — Кэльх поднялся первым, поклонился, будто в старые времена, хотя с губ не сходила улыбка. И потому что Аирэн наконец напоминал самого себя, и потому что Аэно успокоился, тоже разулыбавшись, предвкушая и горячую воду, и встречу с семьей, изрядно разросшейся за эти годы. Ведь мало младшего брата: старший супругу себе нашел и даже сына завести успел. Серьезный такой стал. Аэно фыркал и называл брата «тэхо» — мураш.
      Но если поглядеть со стороны, как получалось у Кэльха, нельзя было не заметить очевидного сходства меж братьями, при всех их различиях. Просто больно уж накладывала свой отпечаток Стихия, да и то, чем они занимались. Один готовился сменить отца, взять ответственность за майорат. Другой... Другой уже взял на себя ответственность за куда большее, и пусть это не требовало от него часами сидеть за счетными книгами — но порой в глазах Аэно мелькало нечто такое, что старшим казался он, не Айто.

      Комната, которую неизменно готовили для них слуги, была та самая, где Аэно жил раньше. Там, по сути, ничего и не менялось: та же широкая и очень удобная кровать, тот же стол, кресло, камин, стеллаж с книгами, сундук для одежды и шкаф в простенке. Все знакомо до мелочей, все дышит привычным покоем и домашним уютом. В умывальной комнате уже исходили паром ведра с горячей водой. Этин Намайо, встретившийся им по пути, пообещал, что слуги принесут еще два на ополаскивание. Кэльх покивал в ответ: это было бы нелишним. Что он косу совсем отпустил, пользуясь тем, что почти все время безвылазно жил дома, что Аэно уговорил хотя бы до середины спины волосы дорастить. Шло ему неимоверно, но мыть-расчесывать кудри было сущим мучением, без помощи он бы ни за что не справился. И без того уже недавно порывался отрезать, как было — по плечи. Но сдался под умоляющим взглядом Кэльха: тому было жаль такую красоту. Но если придется куда-то ехать, оба без раздумий отрежут волосы покороче — за делами не до красоты. Пока же Кэльх ловил себя на том, что привык засыпать, утыкаясь носом в пахнущие солнечным жаром кудри, а по утрам тратить добрый час на приведение растрепавшихся за ночь причесок в относительный порядок. Сейчас же предстояло все это богатство хорошенько промыть.
      В огромную дубовую бадью можно было спокойно усесться и вдвоем, вот только Кэльх не рискнул. Побоялся, что омовение затянется. Темперамент Аэно с взрослением не больно-то и поутих, а ужин действительно через час, никто их ждать не будет. Нет, потом как-нибудь. Хотя в удовольствии помочь Аэно с волосами, а потом самому прижмуриться, чувствуя, как его пальцы перебирают пряди, Кэльх себе не отказал. И уже у самых дверей, когда выходили, одетые, поймал, поцеловал едва ощутимо, окутывая теплом и напоминая, что все хорошо.
      Потому что они — дома.


Глава вторая


      Ужин прошел так, как ему и полагалось проходить в Эфар-танне: за длинным столом хватило места и семье, и гостям, и всем тем, кто должен был сидеть рядом с ними. Впрочем, как и всегда, за столом здесь предпочитали есть, а не говорить. Разве что строгая иерархия, давно привычная домочадцам, сегодня была нарушена: Аленто очень хотелось сесть рядом с братом и его парой. Нехо Аирэн, очевидно, подозревал, что так оно и будет, так что высокий стул с подушечкой для младшего нехина поставили между стульями Аэно и Кэльха. Иначе бы Аленто извертелся, не дав никому спокойно поесть. А так только вцеплялся то в один рукав, то во второй, прислушиваясь к родному теплу и замирая, забыв о содержимом тарелки. Приходилось Аэно и Кэльху по очереди разжимать цепкие пальчики, успокаивать, гладить по голове и обещать, что после ужина они пойдут в Учебную башню, показывать «птичку» и «кисю».
      Каждый свой приезд Кэльх невольно сравнивал первую трапезу с той самой первой в замке, отмечая, насколько изменяется ощущение. С каждым разом он чувствовал все больше этого тепла, общности. Иногда даже думалось, что две семьи, два рода на удивление похожи, несмотря на разные Стихии, разное воспитание и традиции. Может потому Аэно так быстро привык к Солнечным? Или, может быть, отличий и не было, просто Эфар выстудило? Сначала уходом темных, потом — болезнью нейхи, потом — случившимся с Аэно... Но это же стало и переломом. И теперь Аирэн, привычно доевший одним из первых, только улыбался, сцепив пальцы, откинувшись на спинку кресла и глядя на домашних.
      — Аленто, ешь, — в который раз сказал Аэно, пытаясь изобразить строгость. Не особенно-то у него и получалось, но брат с тяжким вздохом взялся за вилку, стараясь держать ее так, как учили няня и матушка. Малышу четырех с небольшим лет было пока тяжеловато следовать всем этим тонкостям этикета, особенно малышу с огненным темпераментом. Но Аэно крепко надеялся, что память и желание учиться у братика такие же, как были в этом возрасте у него самого. Тем более младшего нехина старались увлечь игрой, уговорами, превратить занудные дела во что-то поинтересней, а не лупили по пальцам, как Аэно. И, что самое важное, ему не запрещали задавать вопросы. А уж о том, чтобы у Аленто было, что теребить, Кэльх позаботился. В седельных сумках были подарки для всех домочадцев, а для маленького огненного — созданные Аэно и Кэльхом вместе браслеты, каждый с парой подвесок на крепких вощеных шнурах фигурного плетения, чтоб не порвались, с крупными округлыми бусинами природного янтаря. Пусть хоть грызет — не жалко, как подрастет, еще сделают.
      Кэльх улыбнулся, вспомнив, как рассказывал Аэно о браслетах, о том, что для детей делают всегда родители, даже если самые простые деревянные бусины на шнур нанизывают — всегда родными руками. Они тогда сделали не два браслета, а четыре. Вторая пара досталась Лику, его собственному сыну. И плевать, что руки матери к тем браслетам так и не прикоснулись, она вообще ничего сыну кроме имени не оставила. Сполна тепла вместо нее вложил Аэно.
      В их случае пришлось пересматривать многие традиции. И делать это приходилось тем, кто их окружал, потому как Аэно просто брал — и менял установленный порядок, незыблемые, казалось, правила. Незаметно, исподволь, не заявляя об этом во всеуслышание, как это было привычно огневикам, не бурно и резко, как мог бы сделать воздушник. Но... это же был Аэно — Аэнья.
      Ужин закончился, когда опустели тарелки всех домочадцев. Тогда нехо Аирэн поднялся со своего места во главе стола.
      — Аэно, Кэльх, Аленто, не торопитесь в Учебную. Этот вечер мне хотелось бы провести в кругу семьи.
      Аленто надулся: он все-таки был еще маленький и отчаянно хотел поиграть с огненными зверями. Пришлось Кэльху поднять его на руки, этого хватило, чтобы мальчишка уцепился за косу и разулыбался: таким его баловали нечасто. Нет, никто маленького огненного теплом и прикосновениями не обижал, но... Воздушные. И этим все сказано. Именно ради Аленто огневики раз за разом преодолевали горы, не обращая внимания ни на время года, ни на погоду. Ради того, чтобы вот так греть будущего хранителя Эфара, напитывая его душу теплом и любовью. А сейчас, когда у него появится маленькая сестренка-конкурентка, которая будет отнимать у него внимание матушки...
      — Я думаю, в следующий раз мы приедем с сыном, — поразмыслив, сказал Аэно. — Аленто нужна компания для игр. Мы могли бы взять Лика осенью с собой, Кэльх?
      — Лик уже достаточно вырос, чтобы спокойно перенести такую поездку, — подумав, кивнул Кэльх, усаживаясь около камина. Там и шкуру уже положили, понимая, что малышу на скамье все равно не усидеть, а взрослым так проще за ним присматривать.
      Аирэн чуть нахмурился.
      — Но Лик постарше, будет ли ему интересно с Аленто?
      — Заодно и ответственности поучится, — спокойно ответил Аэно, уступая все же просьбам брата и вызывая из огня маленького, не больше ладони, рысенка.
      Двухлетний Аннио тут же завозился и полез с рук своей матери, чтоб поближе рассмотреть такое заманчивое нечто. Он никакого Огня не унаследовал точно и обещал быть воздушником — если магия вообще проснется, но Кэльх все-таки позволил, мягко придерживая ребенка, чтобы смотрел, но руки не тянул. Рысь, конечно, не обжигалась, но пусть привыкает, что в огонь соваться не следует. И так на ручонках Аленто розовели уже поджившие, не иначе как стараниями нейхини Тамаи, ожоги.
      Обоих огневиков несколько беспокоила та тяга к огню, что была у мальчика и год от года становилась только сильнее. Дело было не в том, что ему не хватало тепла, или же Эфару его не хватало — и они сами добросовестно исполняли свои обязанности хранителей, и Крэш в этом году отплясал знатно. Может быть, это сказывалась сила мальчика? Кэльх пытался вспомнить себя в этом возрасте, но не мог, Аэно только чесал в затылке: кто бы ему вообще на свечки смотреть дал. Многочисленные племянники и племянницы Кэльха тоже ответа на вопрос не давали: они к огню привыкали чуть ли не с младенчества, прекрасно зная, что он красивый, но опасный, а если не опасный — значит рядом маг, и потом проявляли разумную осторожность.
      Аэно попросил рассказать в подробностях, что же произошло в Иннуате на празднике, потом они с Кэльхом попеременно рассказывали о своих делах, по просьбе Ниилелы описывая Ташертис. Аэно старался особенно, он оттачивал свое мастерство сказителя и одновременно намеревался разбудить в сестренке желание посмотреть на все своими глазами.
      — Отец, мы можем с вами побеседовать завтра? — спросил Аэно, когда большая часть разговоров была переговорена, а мальчишки, наигравшись, раззевались. Аннио забрала его мать, послав огневикам благодарный взгляд за пару часов спокойствия. Аленто молодой маг с рук не спускал, потихоньку укачивая в объятиях, намереваясь потом отнести в детскую и уложить.
      — Можете, конечно, — кивнул Аирэн, поглаживая по запястью придремавшую супругу, положившую голову ему на плечо. — Но действительно завтра, Аэно. Доброй ночи вам обоим.
      Он тихо встал, осторожно поднимая Леату на руки, бережно-бережно, будто та была хрупкой, как статуэтка из тончайшей белой глины. И так же тихо ушел, кажется, почти не касаясь каблуками пола, лишь бы не разбудить.
      — Иди отдыхать, Кэльх, я скоро приду, — Аэно улыбнулся и тоже поднялся. — Только этого маленького яштэ уложу.
      — Давай, я жду, — улыбнулся Кэльх, с неохотой вставая с пригретого места. Он бы не отказался еще поваляться у огня, а может, там и уснуть бы. Но это дома, по теплу, а здесь замок все-таки слишком холодный.
      Аэно кивнул и ушел, Кэльх поглядел ему вслед. Всякий раз, когда видел Аэно с ребенком на руках, думалось, что тот был бы прекрасным отцом, если бы не долг хранителя. Наверное, и мужем какой-нибудь девушке он тоже был бы чудесным, не сведи их Стихии так, как это случилось. А Совет Чести уже не намекал, а прямо говорил, что такому сильному хранителю необходимо «оставить свое семя». Аэно пока делал вид, что не слышит ни намеков, ни указаний. То ли не отболело еще после отповеди бывшей невесты, хоть и прошло шесть лет, то ли другое что. Может быть, боялся за него, за Кэльха? Тут можно было только устало усмехнуться, благо, в пустых по позднему времени коридорах Эфар-танна не были никого, кто увидел бы эту кривую улыбку.
      Да, ревновал. Да, считал Аэно своим и только своим. Собственник, и ничего с этим не поделаешь, все Солнечные такие, а он еще и Хранитель, и Аэно — его якорь. И без этого врос, вцепился, слился, как дышать друг без друга — и не представлял. Но одновременно Кэльх понимал, что как Аэно принял Лика, сразу и безоговорочно, так и он примет сына Аэно. Или дочь, кого уж Стихии пошлют. Главное, чтобы был, этот ребенок, а мать... А с матерью у него достанет сил вести себя вежливо, как положено. Главное, найти себе на пару ночей уголок поукромней, где не будет ничего горючего. А девушка... Солнечные-то без вопросов примут ее к себе, ту, что согласится выносить и родить дитя хранителю. Если ей будет это нужно. Как тогда сказал Чемс: молодых нэх, которым нужен шанс стать кем-то большим, много.
      Мысли о детях разбередили воспоминания четырехлетней давности, и, укладываясь в пахнущую чистотой и лавандой постель, Кэльх невольно погрузился в них. Все равно уснуть друг без друга было уже нелегко, пока рядом нет Аэно, он будет только ворочаться, какой бы удобной ни была кровать. Думать, вспоминать...

      
***



      Почему-то вспомнилась не Лашши, а обескураженное лицо матери и решительное — Аэно, когда пришли сказать, что с Кэйлоком беда.
      — Да, у меня есть украшения от сына, — нэх Орта поднялась из кресла, резким жестом велела им следовать за ней.
      Спальня главы рода Солнечных располагалась на том же этаже, что кабинет, только почти в самом центре здания, и была на удивление просто и уютно обставленной. По крайне мере, Кэльха с детства удивлял контраст между кабинетом, этой комнатой и характером матери. Как три разных человека, право слово. Но в тот момент он не осматривался, не разглядывал многочисленные безделушки на полках, а следил, как она достает из ящика комода простенькую деревянную шкатулку.
      — Вот.
      В шкатулке лежал затейливый бронзовый гарнитур: ажурные серьги, крупная брошь и тонкий, филигранной работы браслет, просто полоска металла, прорезанная узором так, что на нее дышать было страшно — не погнуть бы, не то, что надеть и носить. А еще было страшно увидеть, как передернуло Аэно от одного только взгляда на украшения.
      — Нэх Орта, вы носили это? — юный огневик тогда постарался скрыть проскользнувшую в голосе гадливость, но Кэльх знал его достаточно долго, чтобы услышать и понять: Аэно, будь его воля, немедленно бы отправил бронзовые безделушки в горн, если не сжег так же, как обруч и кольцо.
      — Нет, у меня от бронзы руки идут пятнами, да и у девочек тоже, — Орта поджала губы: ей разговор не нравился, но сама она спросит потом, как Аэно закончит задавать вопросы. — Ношу только это, Кэйлок хотел на переплавку кинуть, но я не дала.
      Она вытянула из-под воротника тонкую цепочку, на которой покачивался золотой кулон, просто почти бесформенная капля металла с впаянным в нее тепло-медовым камушком.
      — Вы позволите потрогать? — Аэно всматривался в кулон очень внимательно, хмурился, но не так, как при взгляде на бронзу.
      Пожав плечами, нэх Орта и вовсе поставила шкатулку на комод, а цепочку расстегнула и протянула Аэно. Он почти и не касался металла, просто провел рукой вдоль цепочки, задержал ладонь напротив кулона... и выдохнул с заметным облегчением:
      — Чист. — И тут же вскинул на женщину требовательный взгляд, словно имел на то право: — Нэх Орта, прикажите нэх Рише и Шиме принести все, что им делал брат. Прошу вас, это важно.
      Ответный взгляд был тяжел, как кузнечный молот, тот, на который Аэно только поглядел, широко распахнув глаза, но не рискнул даже потрогать. Потом нэх Орта с резким щелчком застегнула цепочку, спрятала кулон обратно и вышла — только юбки шелестнули возмущенно.
      Вернулись женщины совсем скоро, все трое, и сестры Кэльха переглядывались, держа в руках одинаковые шкатулки, тоже деревянные, но уже узорные, резные. Аэно они их протянули молча, ничего не спросив.
      — Можно? — спрашивал Аэно только вежливости ради — даже через дерево чуял, видел кривой, неправильный, больной огонь, вложенный в украшения. И безошибочно выбрал их из мешанины колечек, сережек, цепочек и ожерелий. Они были разные: изящная брошь — веточка вьюнка с цветами и бутонами, с проработанными до жилочки листиками — у Риши, гребень в виде трех изогнутых пушистых перьев неизвестной Аэно птицы — у Шимы. И тоже бронза, будто Кэйлок только в этот металл свой огонь вложить мог. Хотя нет, кольцо-то для Аэно было серебряным... Мелькали в шкатулках и другие украшения явно его работы — в основном, золотые, — но с ними все было в порядке, как и с первым кулоном. Побрякушки как побрякушки, симпатичные и действительно мастерски сделанные. Все, что излучало нехороший огонь, Аэно сложил в ту шкатулку, где лежал гарнитур нэх Орты. И, подавив тяжелый вздох, поднял на женщин глаза:
      — Думаю, мне стоит объясниться?
      — Думаю, да.
      Вот вроде и негромко, и не особо резко сказано — а как будто два гвоздя забили, с недобрым таким стуком, по самые шляпки вогнав в дерево. Аэно прекрасно понимал, что после того, что он расскажет, нэх Орта может попросту выставить его из своего дома, не посмотрев ни на ученичество, ни на пока еще расплывчатый статус будущего хранителя. Это он потом Кэльху рассказал, тогда же выпрямился во весь свой невеликий рост, вынужденный смотреть на высоких Солнечных снизу вверх.
      — Мне придется начать, наверное, очень издалека. И многое будет лишь моими предположениями. Но я прошу — выслушайте и потом судите, — не было в его голосе просьбы, только неосознанный, неуловимый приказ, как и всегда, когда и не хотел, но кровь сотен поколений владетелей Эфара прорывалась.
      — Однажды в большой и дружной семье родился мальчик. Когда он подрос, стало ясно, что он немного нелюдимый, странный, но он был очень привязан к старшему брату. Настолько привязан, что, когда ослеп, только брат сумел вернуть ему волю к жизни.
      — Дальше, — нэх Орта бросила быстрый взгляд на Кэльха, который будто воды в рот набрал, только стоял за плечом Аэно, замерев, будто и не огненным был.
      — И для старшего брата он был всем — почти центром мира, очень дорогим ему существом, с которым тот нянчился с самого рождения. Однако когда Стихия позвала его, требуя сделать выбор, старший знал, что беспомощного брата оставляет не в одиночестве, что ему будет рад помочь каждый в семье. Уезжая, он верил, что за спиной остается тот, кто любит и ждет, и будет любить и ждать всегда. Только он ошибся: обида брата была слишком сильна. Настолько, что он «отпустил» старшего, вырвал из своего сердца любовь к нему, ведь хранителя нельзя хотеть только себе, нельзя привязывать к одному месту, как он считал. Когда слепой принял свою Стихию и получил от нее дар мастерства, первое, что он сделал — подарок для брата, в который вложил это самое «отпущение».
      — Кэльх... Где твой обруч?
      — Мам, дослушай, — почти умоляюще выдохнул тот.
      — У слепого мастера-ювелира было две самые старшие сестры, — продолжил Аэно, почти напевно, словно древнюю легенду, перевел светящийся янтарем взгляд на Ришу и Шиму. — У обеих были добрые руки, обе были готовы в любой момент помочь, подсказать. Одна из них выделялась цепким умом, способным выплести любое решение. Только она не могла вернуть слепому зрение и брата, хотя очень хорошо объяснила, кто такие хранители и почему они так важны для мира. У второй было достаточно тепла и нежности, но она делила их на всех, а не собиралась отдавать одному только младшему братику. Первой он подарил веточку вьюнка, — Аэно судорожно вздохнул, заставляя себя проглотить все слова о паразитах, способных задушить другие растения, оплетая собой, — второй — легкие перья, выкованные так искусно, что были бы неотличимы от настоящих, покрой их мастер эмалью. В каждое украшение он вложил свое.
      — Что? — кто это сказал — какая из сестер — было непонятно. А может, хором вышло, на два голоса.
      — Одной пожелал... крепкую опору, чтоб только на все имела свое собственное мнение. — Риша с каким-то шипением втянула в себя воздух. — Второй — больше тех, кого любить, только каждому ли тогда достанется вдоволь этой любви и внимания? А еще у него была мать. Готовая выслушать, принять сердцем все проблемы, твердой рукой решить их. Но на младшего сына у нее оставалось мало времени, все дела майората да прочие заботы... — голос Аэно дрогнул. То, что он чуял в украшениях нэх Орты... Нет, Кэйлок не желал никому зла. Просто кривая, больная с рождения сила извращала его благие пожелания, выворачивала их так, что вчуже становилось страшно.
      — И что же он пожелал мне? — глухо уточнила Орта, уже прекрасно понявшая, к чему подводит Аэно, но еще не желающая принимать это материнским сердцем. Логикой — да, разумом — возможно, как обдумает и оценит. Но еще не сердцем.
      — Слушать, но не слышать. Чувствовать, но не принимать. Владеть... Правду ли я увидел, нэх Орта? — Аэно, справившись с собой, снова выпрямился, развернул плечи, не опуская глаз под их взглядами и чувствуя за спиной тепло Кэльха.
      — Из-за этого Кэльх выгорал?
      Какая-то из сестер ахнула — видно, им о болезни Кэльха никто не сказал.
      — Да, он смирился с нелюбовью брата, да и я потом досыпал соли на рану, — тут Аэно все же отвел взгляд, опустил голову.
      На плечи легли теплые руки, Кэльх все-таки не выдержал, обнял, прижал к себе, спокойно встретив внимательный взгляд матери.
      Наконец нэх Орта вздохнула, поправила выбившуюся цепочку.
      — Кэйлок... Он всегда был немного другой. Да сядьте вы, в конце концов! И вы, девочки, — она указала на кровать и лавку у стены, сама села на пуфик около комода. — Его осматривали лекари, когда он потерял зрение. Но телесно он вполне здоров...
      — Телесно — да, болен его разум, — согласился Аэно. — Сам я не встречал подобных людей, но от одной целительницы слышал. Это нельзя излечить, да и Кэйлок болен легко, можно лишь внимательно следить, чтоб он не вкладывал в свою работу огонь души. Все его пожелания были благими, но вышло то, что вышло.
      Еще один вздох: нэх Орта согласилась и смирилась одновременно. Почему она поверила вот так сразу светлому, едва увидевшему её семью, почему приняла его рассказ — об этом Аэно тоже после расспрашивал Кэльха, когда уничтожили шкатулку вместе с её содержимым, прямо там, на глазах у женщин, и ушли к себе. Кэльх не знал. Он слишком привык к брату, сестры — тоже, а мать... Может быть, она и так все понимала, но не хотела осознавать до конца? Или просто думала, что никому никакого вреда нет, а странности сына — просто странности? Ясно было одно: за Кэйлоком она будет следить еще пристальней, чем раньше. И вот он вряд ли получит право иметь детей.
      Ох, дети... Как только улеглось волнение после уничтожения украшений, Аэно принялся присматриваться к Лашши. Недолго. И Кэльху стоило немалых трудов потом убедить любимого, что Лашши нормальная, просто в её хорошенькой головке есть место для грандиозных планов, а для сына — нет, как нет и любви к нему.
      — Но как? Она ведь носила его, чувствовала первые движения, рожала! — недоумевал юноша.
      — Аэно, ну бывают такие женщины, — в который раз повторял Кэльх. — Подумай сам — другая бы отдала ребенка, хоть за какую плату? Ответь.
      — Никакая женщина Эфара бы своё дитя не отдала, — убеждённо заявил юноша.
      — Вот и не спрашивай, — Кэльх устало потер лицо. — У Лашши в голове одни чертежи и цифры, если бы не я, думаю, у нее бы вообще детей не было — если не считать детьми то, что она когда-нибудь напроектирует.
      — Значит, у Лика нет матери, — сердито сощурился Аэно. — Зато будет двое отцов.
      С того разговора Аэно в самом деле начал вести себя с Ликом, как отец. Это могло бы выглядеть потешно, казаться смешным: юный огневик пытался совместить несовместимое и несочетаемое — воспитание воздушника и огневика. Да и для родителя он был чересчур молод. Но никто не смеялся. Ни Риша с Шимой, которые относились к малышу, как к родному, никак не выделяя его из толпы собственных отпрысков. Ни Орта, которая иногда приходила повозиться с младшими внуками. Даже отец Кэльха — и тот только хмыкнул веско да кивнул обоим, как-то заглянув в детскую. Для многочисленных племянников же поведение Аэно вообще было чем-то самим собой разумеющимся: а как еще жить, если семья большая, и все друг о друге заботятся, не делая различий?
      Год спустя Лик бойко звал юного огневика папой и гораздо более робко пытался именовать так Кэльха. И тот до сих пор не знал, как это воспринимать. Он... Он ведь просто Кэльх, дядя Кэльх. Из детских уст привычно было слышать именно это. Но по мере того, как Лик рос, учился говорить, начинал познавать мир, маг чувствовал порой странное тепло. Будто разгоралось что-то, что он уже и не чаял разжечь, что-то неимоверно важное, выстывшее из-за равнодушия Лашши. Кажется, он действительно умел любить, и не только Аэно.

      
***



      Дверь провернулась бесшумно, но из коридора в комнату хлынул холодный воздух, и Кэльх приподнялся на локте. Аэно вошел в комнату, не таясь особо — знал, что любимый не спит, несмотря на усталость.
      — Уложил. Какой он всё-таки забавный, Аленто. Я думаю, нам стоит иногда брать его в Ташертис.
      — Если твой отец позволит, — улыбнулся Кэльх. — Знаешь, по-моему, оно сейчас и зарождается. Новое единство стихий.
      — Разве не об этом Совет Чести разводил говорильню все то время, что мы проторчали в Фарате? — фыркнул Аэно, не слишком любивший вспоминать эти дни. — Давай-ка спать, я с ног валюсь. А ведь завтра насядут, что Ния, что Аленто, продохнуть не дадут.
      Но как бы сильно он ни уставал, а на горячие жадные поцелуи его всегда хватало. Даже продолжение было не столь уж и важно, как эта ласка. Потому что для них двоих именно она была знаком: они вместе. С того самого первого поцелуя на чердаке дома Солнечных — и по сей день. И, прижимая к себе мигом уснувшего Аэно, Кэльх только щурился на прогорающие в камине дрова и улыбался: буря, накрывшая Эфар, окончательно отступила. Снег вскоре растает, а все страхи уже исчезли, растворившись еще раньше.


Глава третья


      — Ниилела, — окликнул Кэльх, когда остановились передохнуть.
      Они втроем: он и Аэно с сестрой, отправились в горы. Даже не на Птичью и не к Великану, а более простыми и легкими тропами, чтобы бродить, ни о чем особенно не думая, смотреть по сторонам, дышать свежим горным воздухом, потом остановиться где-нибудь, поесть и развести костер. И говорить, говорить обо всем и ни о чем разом. Поначалу Кэльх не вмешивался в разговор, но сейчас Аэно умолк, видимо, выдохшись.
      Юную нейхини Кэльх уже давно называл по имени, он разве что нехо Аирэна до сих пор нехо именовал. Но там было дело особое. А здесь — просто, по-семейному, пусть и не совсем уж сокращая, как это делал Аэно. Ниилела откликнулась так же просто:
      — Да, Кэльх?
      — Тебя не обжигает наша сила? Все же, мы не самые слабые огненные.
      Вопрос был занятный: Аэно, переволновавшись накануне, особо не стремился закрыться. Кэльх хотел напомнить, одернуть, но Ниилела вроде бы никакого возмущения не выказывала, так что он предпочел понаблюдать, а потом и уточнить.
      Девушка рассмеялась, пожала плечами под тёплой курткой:
      — Я все думала, когда спросите. Нет, я же не настолько зациклена на силе, как Тамая. Мне тепло, и моя Вода греется вашим Огнём. Это даже приятно. А тебе? Про Аэно я и так все знаю, мы же родные.
      — Мы хорошо чувствуем друг друга, — подтвердил тот, слегка улыбнувшись. — Я это пару лет назад понял.
      — Как... — Кэльх замялся, ища подходящее сравнение. — Как стакан горячего настоя на холоде в руках держать — да, вода, но от нее скорее уютно.
      Аэно согласно кивнул, не уточняя, как ему. Может быть, потом, наедине расскажет? Наверняка расскажет, это уже и привычка, и потребность — делиться всем пережитым и обдуманным, когда остаются вдвоём, вне суеты дня. Там, в Ташертисе, это их время наступало поздней ночью, когда успокаивался большой дом, полный огневиков. Здесь всё-таки почаще — воздушники ценили и уважали право на уединение, кроме Аленто, конечно. Этот маленький... Будь он девочкой — был бы искоркой. А так — огонек непоседливый, язычок огня из тех, что пляшет по дровам то вверх, то вниз, не желая нигде устроиться и разгореться в полную силу. Возможно, это из-за ветров отца? Или просто другая семья, а он привык к своей родне?
      Усмехнувшись, Кэльх покачал головой: что-то последнее время мыслей было слишком много, а хотелось, чтобы голова, наконец, опустела. Чтобы вымело все указания Совета Чести, вымело тревоги и мысли о делах. Чтобы просто идти следом за Аэно, рассеяно глядя на него и по сторонам, останавливаться, иногда наклоняясь прикоснуться к венчику цветка, уцелевшего под плотными листьями или успевшего народиться всего за день.
      Снег уже сошел, как и предсказал Аэно, солнце растопило его, земля Эфара потемнела, набралась влагой, и весна как будто сорвалась с привязи, спеша добрать и наверстать. И эти двое — взрослые маги, как же! — нашли пятачок скалы, чистый от камней и травы, сглаженный потоками воды и ветра до зеркальности паркета в бальной зале, и теперь кружились в каком-то первобытном танце, распевая горские песенки. Где только нейхини их набиралась?!
      — Обещала ты любиться
      Горной тапи — да со мной!
      А теперь ведешь жениться,
      А два брата — за спиной!
      Ну чисто дети! Кэльх скинул мешок с припасами к еще двум, только собрался заняться едой, раз уж все равно, кажется, надолго тут задержались — вон, кстати, и скала, за ней можно устроиться, чтобы не дуло, — как Аэно и его за руку ухватил, тот только охнуть успел.
      Закружило, словно в горячем источнике, бурными пузырьками искренней радости, юного задора, заставляя забыть о том, что уж вот он-то... ему-то уже давно не двадцать! Он же ровесник Чемсу! Куда там, вылетело из головы, как и хотел, все и разом, оставляя весенний хмель и солнечный жар. И Ниилела ощущалась рядом, как глоток холодной воды, остужала, не давая совсем уж забыться, отдаться не просто веселью — Стихии. Почему-то Кэльх не сомневался: будь они тут с Аэно вдвоем, полыхнули бы от всей души, ярко и чисто. И хорошо, если бы только огнем. А так дело закончилось очередным поцелуем. Как будто друг друга добрать не могли, пусть даже так — смазанным движением, прикосновением в уголок губ, когда ноги окончательно заплелись, и оба рухнули на камень.
      — Ну вот, — с чувством, но ни капли не злясь, сказал Кэльх, потирая пониже пояса. — Допрыгались.
      — Помочь? — лукаво усмехнулась Ниилела. — Я умею, Тамая научила маленько.
      — Да что там, — отмахнулся Кэльх. — Это я так... Чтобы Аэно с небес на землю вернуть. Вернулся?
      — Угу. На земле, оказывается, хочется есть, — хихикнул тот и первым отправился за облюбованную Кэльхом скалу, устраивать костерок из принесённых с собой дров, греть воду и нанизанные на палочки куски копченого мяса. — Сейчас поедим и доберемся до Ока Удэши?
      — Тебе виднее, — улыбнулся Кэльх.
      Что это за «око», он не знал, Аэно при нем называл такое место впервые. Но... это же Аэно, который, как иногда казалось, обошел и облазил весь Эфар, до камушка узнал, до последней расщелинки. И Кэльх, помня его обыкновение дарить подарки, — от сердца, от души, от самого Эфара, — уже заранее предвкушал что-то необычное.
      — Это хорошо, что вы оба так оделись, — Аэно внимательно и задумчиво осмотрел спутников, их плотные куртки. — Как раз к Оку идти. Ния, ты была там?
      Девушка покачала головой:
      — Это же ты все детство в горах провел. О «потаенном озере» я только легенды слышала.
      — Потаенное озеро? — невольно заинтересовался Кэльх.
      Кажется, в любом месте что-то такое было, даже если это оказывалась просто лужа где-нибудь в дальних кустах, а «потаенной» её гордо величали дети. Но это горы, а значит — никаких луж.
      — Увидишь, любимый, — усмехнулся молодой маг. — А я пока расскажу, отчего оно так называется.
      Ниилела восторженно взвизгнула, как девчонка: талант брата, как сказителя, уже был известен, и не только в Эфаре.
      — Давным-давно, когда Отец Ветров был ещё юн и не встретил Мать Гор, — зазвучали нараспев слова, и потрескивание костра вторило им, а тихий звон родника оттенял переливами красивый голос мага, — на месте заповедной долины Ока Удэши расстилалось поле. Духи со всех окрестностей: и с гор, и из долин, и даже от моря прилетали сюда, чтоб два раза в год потанцевать. Могучие удэши ветра с корнем вырывали деревья для костров, их ветреные подруги несли сотканные из паутинки, облаков и пуха цветущих трав покрывала. Удэши огня разжигали костры, их девы славились своими танцами, способными зажечь любое существо, будь то дух или человек. Удэши земли приносили охотничью добычу, чтоб было что жарить на кострах. Ну а духи воды не приносили ничего, только, прилетев, наполняли росой каждый листок, каждую чашечку цветка, чтоб другим духам было чем утолить жажду после горячего танца и пищи. Но однажды случилась беда — великая засуха, и из духов Воды на праздник пришел только один юный удэши. Старшие сородичи послали его сказать, что их не будет. Юный удэши долго добирался пересохшими речушками и ручьями, немного набравшись сил лишь поблизости от танцевального поля, где близкие горы заслоняли его от гибельного дыхания засухи.
      Аэно перевел дух, дав своим слушателям представить это. Кэльх немного помрачнел: он мог представить засуху куда яснее, чем ему бы хотелось. Проблема с наступающей на Ташертис пустыней никуда не девалась, пески все так же неуклонно отвоевывали у людей и магов плодородные земли, превращая их в иссушенный зноем прах. Медленно, но все же.
      — Удэши — это не люди, — продолжил свое повествование Аэно, глотнув воды. — Они жестоки, себялюбивы и не способны считаться с нуждами других. Вот и не пожелали удэши прочих стихий вникать в несчастье собрата. Они уже знатно наплясались у костров и наелись горячего жирного мяса, и теперь желали пить. Юного духа, в чьем подчинении был всего лишь слабый родник, ныне иссякший под жарким ветром, принялись понуждать наполнить листья и цветы росой. У него было мало сил, он не сумел вырваться из хватки старших и более сильных — скальных, огненных, духов могучих ветров. Склонившись под их волю, он призвал воду, но считанные капли росы упали в чаши сомкнутых лепестков. Снова и снова пытался юный дух, однако быстро иссякли и последние его силы. Разъяренные удэши налетели на него, и он взмолился Отцу Ветров и Матери Гор о защите. Те, услышав отчаянный крик, поспешили на помощь, но горы движутся медленно. Когда они сошлись, разлетелись и разбежались все перепуганные духи, оставив лишь искалеченного удэши родничка. Отец Ветров спустил ему со своей снежной шапки кристально-чистый поток, но измученный дух не сумел принять его силу. Лишь из его небесно-синих глаз капали слезы, смешиваясь с дареной водой, омывавшей его раны. Вода вымыла в земле круглое ложе, на нем дух родника и уснул вечным сном. А потаенной долину Ока называют неспроста, — снова отпив воды, продолжил Аэно, внимательно, но не напоказ, не прямо следя за лицами своих слушателей. — Мать Гор, скорбя о духе родника, взмахнула длинным рукавом, и сорвавшиеся с его края песчинки и пылинки превратились в стены, а зерна, случайно застрявшие в богатой вышивке, проросли густой порослью «солнечной крови»* — в Ташертисе эту ягоду тоже знают и называют «живым янтарем». Пробраться в долину можно ранней весной, пока «солнечная кровь» не сплелась свежими побегами намертво, охраняя последний сон удэши родника в его озерном ложе.
      — Ты мне каждый раз что-то особенное даришь, — тихо заметил Кэльх, когда тишина, повисшая после окончания легенды, все-таки потребовала слов, отклика. — Рысенок...
      И вот вроде не поцеловал, даже не прикоснулся, но теплом потянуло так, что у Ниилелы зарозовели уши, и она пихнула брата локтем в бок.
      — Мы еще долго сидеть будем? Я хочу это увидеть поскорее!
      — Торопыга. Я еще не подарил, — Аэно глубоко вдохнул и улыбнулся с легкой лукавинкой во взгляде. — И это будет, пожалуй, подарок вам обоим. Вы сыты? Тогда вперед. Здесь уже недолгий путь, но ступайте за мной след в след.
      Слитный хор, что все замечательно и можно идти хоть на край света, снова заставил всех троих рассмеяться — уж больно единодушно вышло, будто репетировали не раз. Кэльх улыбался, ступая за Аэно, как тот велел, глядя, куда ставить ногу. И мысли снова текли, но уже спокойно, неторопливо, по-эфарски. Ниилела... Все-таки она выросла, действительно выросла и стала собой. И не помешала ни холодность отца, ни тлетворное влияние предательницы-гувернантки, ничего. Достойная дочь Эфара и своего отца. И настоящая сестра Аэно-Аэнья. Интересно, каково будет её прозвище? В том, что оно будет, Кэльх не сомневался.
      В какой-то момент шаги Аэно стихли. Остановился и Кэльх, слегка запыхавшись и вспотев в теплой одежде под весенним солнцем и от довольно тяжелого подъема. Когда он поднял голову от каменной тропы-лестницы, пробитой отнюдь не людьми, но приспособленной ими для своих нужд, то сперва даже опешил: Аэно замер перед отвесной стеной, изрезанной трещинами и выступами. Казалось, дальше пути нет, но молодой маг уверенно повернул и ступил на узкий карниз, еще раз напомнив:
      — Следите, куда я ставлю ноги и за что хватаюсь. Уже недалеко.
      Оставалось верить на слово, как делал это всегда. Прижиматься щекой к холодному камню, нашаривая новую неровность, за которую можно было ухватиться, вглядываться, за что там дальше держится Аэно, как движется, думать о том, что следует делать самому, а не любоваться рысенком, уже давным-давно ставшим пусть молодой, но взрослой рысью, красивым и ловким зверем.
      Головоломный путь кончился внезапно. Аэно впереди, казалось, просто исчез, но это было не так. Он протянул руку и втянул сперва Кэльха, а потом и Ниилелу в глубокую трещину, узкую в своем начале и расширяющуюся сразу за скальной стеной в проход, достаточный, чтобы идти гуськом, не задевая стенки плечами.
      — Взгляните на камни, — походя предложил он.
      А посмотреть и удивиться было чему. Каменные слои здесь казались изогнутыми и наклоненными, светлые песочно-рыжеватые перемежались почти черными, красноватыми, светло-зелеными и белыми.
      — Как будто скалу ножом срезали! — удивилась Ниилела. Её звонкий голос странно звучал здесь, не находя выхода и уносясь куда-то вверх.
      — Сюда бы кого из земляных, — в тон ей отозвался Кэльх.
      Аэно усмехнулся и кивнул:
      — Идем. Чудеса еще не кончились.
      Коридор был не прямым, иногда казалось, что все, тупик — но трещина изгибалась, и оказывалось, что путь продолжается. Жаль, недолгий: несколько минут спустя в глаза путешественникам ударило солнце, ослепив на пару мгновений и окатив теплом после стылого сумрака прохода. А когда все трое проморгались, Кэльх и Ниилела слитно ахнули, обозревая самую странную долину, которую только можно было представить. Она была круглой и похожей... да ни на что виденное прежде не похожей. Каменные стены шли уступами, террасами, заполненными неожиданно яркой и высокой зеленью, воздух здесь был куда теплее, чем снаружи. И всюду, словно обережная стена, высились переплетения красновато-коричневых веток, грозно щетинящихся колючками, пока лишь в зеленой дымке разворачивающихся почек. Аэно натянул перчатки и жестом предложил остальным сделать то же.
      — Старайтесь не ломать ветви. Горские лекарки приходят сюда собирать особые травы и «солнечную кровь», когда она набирает силу.
      — Кто ж такое... — Ниилела задохнулась, не в силах выразить восторг.
      «Кто ж такое сломает», — наверное, хотела сказать она. Кэльх же щурился, глубоко дышал, пытаясь разобраться, что ощущает. Потом глянул на Аэно: знает, нет? Понимает ли, куда привел их, особенно сестру. Судя по веселью, так и плещущемуся в янтарном взгляде — знал, да, догадывался. Потому и сказал про подарок обоим. Кэльху — новую красоту в копилку его памяти, новое чудо гор Эфара, сестре... Сестре — кое-что иное, пожалуй, еще более ценное.
      От прохода в скалах пришлось изрядно поплутать, отыскивая путь среди зарослей «солнечной крови», чтобы спуститься вниз, на самое дно потаенной долины. Заслоняющий обзор кустарник кончился внезапно, словно отступил, признавая за гостями право войти в святая святых. Поверхность идеально круглого озера бросила в глаза синий блик, показалась сперва выточенным из цельной глыбы сапфира зерцалом, в которое впору глядеться тем самым удэши. Воду не тревожило ни единое дуновение ветерка, а прозрачна она была настолько, что бело-розоватую статую на дне можно было рассмотреть в мельчайших подробностях: и бессильно раскинутые тонкие руки, и приоткрытый в муке рот, и горестно вскинутые брови... И только всмотревшись, Кэльх понял: это обман зрения, нет там никакой статуи, просто вода обточила известковую глыбу так причудливо. Так случается — он даже бывал как-то раз в пещерах, где встречались подобные занятные изваяния, выточенные из камня не ветром — взращенные водой, по крупице, медленно и трудолюбиво. Те пещеры были местом силы, и это озеро не оказалось исключением. Поэтому он невольно отвлекся от красоты, обернулся, следя за Ниилелой. А та стояла, как завороженная, потом медленно, будто не веря, двинулась к воде.
      — Аэно, — тихо, чтобы не потревожить её, окликнул Кэльх. — Здесь получится развести костер?
      — Да, здесь есть и запас дров, но потом стоит его пополнить. Срежем сухие ветви. Пусть идет, я затем и вел вас сюда, — так же тихо ответил тот.
      Затем же, как оказалось, Аэно нес в своем мешке и запасную одежду для сестры. Они принялись обустраивать лагерь, нет-нет да поглядывая на тонкую фигурку у воды. Пока девушка просто стояла, потом присела на корточки, касаясь гладкой поверхности руками. Кэльх по опыту знал: не удержится, полезет. Слишком манит, слишком тянет сила, чтобы не напиться ею вдосталь. И потому, когда, в очередной раз обернувшись, заметил лишь слабые круги, расходящиеся по неподвижному озеру, только кивнул своим мыслям и придвинул поближе к огню крохотный котелок, в котором уже грелась вода, щедро сдобренная медом и травами. Аэно достал тонкое, но удивительно теплое шерстяное одеяло, разложил на плоских камнях остатки хлеба, мяса, пироги и горшочек с ядреным острым соусом.
      Долго ждать Ниилелу не пришлось. Несмотря на место силы водных магов и на то, что в долине было гораздо теплее, чем за ее пределами, вода в озере была холодной, почти ледяной — недаром легенда гласила, что питает его поток аж с самого Янтора. Девушка вынырнула так же бесшумно, как и исчезла. Шагнула на берег, на неширокий каменный бортик, отделяющий озеро от нежно-зеленой, едва-едва поднявшейся из земли травы, все так же заворожено, плавно, будто вода еще поддерживала её — и почти тут же шлепнулась на задницу, обхватив себя руками и крупно дрожа. В воде-то сила грела, а как вышла на воздух, так сразу тепла и не осталось.
      — Давай, идем, — подошедший Кэльх осторожно подхватил, помог подняться. — Сейчас согреешься, Ния, давай.
      Он старался говорить мягко, успокаивающе, как не раз и не два говорил с оставшимися в прошлом учениками, возвращая из объятия Стихий в реальность. Позвать по имени, коснуться теплом, передать на руки уже ждущему Аэно. Отвернуться, чтобы тот мог помочь с промокшей одеждой, помешать варево в котелке, сцеживая его в предусмотрительно прихваченную с собой толстобокую глиняную плошку. Потом услышал тихий взвизг: Аэно растирал сестру жестким шерстяным шарфом, заставляя кровь быстрее бежать по жилам.
      — Вот так, молодец. Суй ноги, да. Пришла в себя? Теплее?
      — Д-д-д... Ага...
      Кэльх подождал еще немного, пока возня не стихла, после чего все-таки обернулся, бережно придерживая плошку.
      — На, пусть выпьет, — передал он её Аэно, сам пересаживаясь за спину укутанной так, что только один нос виднелся, Ниилеле. И опорой послужить, и согреть, мягко перенаправляя тепло костра, окутывая даже не силой — горячим воздухом, чтобы надышалась им, окончательно прогнав из груди ледяное дыхание озера.
      Аэно вложил плошку в ладони сестре, но рук не отнял, устраиваясь напротив, тоже грея и придерживая, чтоб не расплескалось ароматное варево. Впрочем, усилиями огневиков девушка вскоре совсем отогрелась и перестала дрожать, расслабилась.
      — Ух, как там было... Слов нет, совсем нет!
      Аэно сдержанно улыбался, но Кэльх прекрасно видел, как он лучится своим огнем, словно довольная сверх меры рысь, вспушившая шерсть. И, как ни странно, чужое место силы не отнимало сил у огненных магов, солнце щедро питало их своим жаром, изливая небесный огонь. Пожалуй, здесь не по душе было бы только воздушникам: ветра в долине не было совсем, его посвист слышался лишь высоко вверху, где уже и трав не росло.
      — Я бывал в похожем месте, у нас, на равнинах, — улыбнулся Кэльх, когда Ниилела наконец отогрелась и отошла от впечатлений настолько, чтобы слушать других, а не снова и снова переживать случившееся. — Цепь озер, там тоже ключи бьют и вода — чистейшая. Как жемчужины на зеленом бархате... Больно представить, что это может исчезнуть.
      — Исчезнуть? — Ниилела тут же навострила уши. — Почему?
      В Эфаре огневики не слишком распространялись о проблемах Ташертиса. Знал, пожалуй, только нехо Аирэн. А вот момент, чтобы заинтересовать неугомонную путешественницу Ниилелу, был самый подходящий, и Аэно чуть кивнул, отдавая инициативу в разговоре Кэльху.
      — Потому, — помрачнел тот. — Вода и Ветер покинули Темные земли, и теперь нашим лесам угрожают великие пески. Ты ведь бывала в столице, на море? А теперь представь эти вот волны, этот простор... И только жар, сухость и ни капли воды. Песок и палящее солнце.
      — К-как — ни капли? Совсем? Н-но вода — это основа жизни, она есть везде! Ее только нужно позвать! — Ниилела заговорила горячо, порывисто. — Нужно обязательно найти еще пару водных, кто согласится отправиться в Ташертис и вызвать подземные источники к поверхности. Вода есть везде, но у вас она, должно быть, ушла глубоко. Я одна не справлюсь.
      — Тише, тише... — Кэльх даже по плечу погладил неугомонную, уже подскочившую и готовую бежать девушку. — Там... все сложнее, слишком давно разошлись Стихии. Но помощь действительно не помешает, в Ташертисе каждый водный на счету. Хочешь, поедем с нами? Поглядишь, ты давно хотела, заодно может подскажешь что.
      — Да, поеду, — Ниилела даже кивнула, чтобы подтвердить серьезность своих намерений. — В Аматане водных магов много, обучение я почти завершила, а уж объездила все кругом. Ташертис больше, и там я нужнее.
      — Вот и хорошо, значит, к концу месяца собирай вещи.
      Кэльх и не сомневался, что этим закончится. И Ниилела ведь наверняка отправится не одна: найдутся те, кто пойдут за ней, кого она закружит своим водоворотом, утянет, вот только не на дно, а наоборот, туда, где нужны, туда, где разовьют свои силы и, может быть, найдут свое место.
      — Я пройдусь, — пояснил он, поднимаясь, — осмотрюсь, время еще есть.
      Аэно кивнул, повел рукой:
      — Там есть тропинка, идет кругом Ока. Если заметишь сухие кусты, наруби, потом вместе принесем, — протянул выпростанный из петли на поясе горский топорик в расписном кожаном чехле.
      Дело было несложным и нужным, так что топорик Кэльх принял, направившись туда, где Аэно указал начало тропинки. Она и впрямь была, почти незаметная, скорее, угадывающаяся по чуть подправленным людской рукой ветвям, по едва-едва различимым утоптанным местам, где, наверное, останавливались, собирая ягоды.
      Кэльх шел не торопясь, впитывал в себя покой и странный уют этого места. Будто действительно кто-то держал в сомкнутых чашей ладонях, кто-то огромный, могучий, но не чужой, нет. Эфар... Иногда ему казалось: он тоже начинает слышать что-то. Что Эфар и в его крови теперь, когда связал свою жизнь с его Хранителем. Что ветер что-то тихонько напевает, горные ручьи шепчут, так же, как едва уловимо ворочалась земля дома, шелестела листьями, одаривала огнем, когда Аэно замирал иногда, прислушиваясь.
      Обратно он вернулся, завершив круг, полный до краев чего-то странного, не огня даже — покоя. Принес охапку ветвей, сколько смог унести, столько и набрал, когда понял, что путь подходит к концу. Потом они с Аэно, пока Ниилела грела над углями мясо и еще котелок воды, теперь на всех, принесли оставшиеся ветви, уложив их в схрон под нависающим козырьком камнем. Те, кто придет сюда после них, тоже будут нуждаться в горячей пище, путь по горам нелегок. Пообедали, подъев все припасы, чтоб не тащить в обратный путь. Все равно ведь выйдут аккурат к Иннуату, там и поужинают в любимой «Песне родника».
      После еды посидели, привалившись к друг другу: Аэно посередине, как связующее звено, переодетая в сухое Ния — с одной стороны, положив ему голову на плечо, Кэльх — с другой, бережно обнимая за пояс. Было очень хорошо и правильно, но день, даже весенний, набирающий силу, не бесконечен. Пора было идти, и они неохотно покинули потаенную долину, унося воспоминания о ней.
      Обратный путь показался до странности коротким. Казалось, их бережно провели вроде бы и теми же самыми тропами-ущелинами, но скрадывая расстояние, поддерживая на осыпях и карнизах. Словно то, что они причастились еще одной тайны Эфара, сделало их еще ближе этой земле, сделало своими, Кэльха — так уж точно. Он даже усталости не ощущал, когда внезапно впереди раскинулась долина Иннуат, а под ноги легла торная и ровная, выглаженная силами нехо и его подданных дорога к городу. Понимал, что когда дошагает до города, на широкую лавку трактира свалится все равно, что спать сегодня ночью будет как убитый, но сейчас шагалось легко, только голод начинал давать о себе знать, будто и не ели недавно.
      Кэльх уже прикидывал, что сегодня приготовила жена этина Йета, когда что-то привлекло его внимание. Отсюда, сверху, город был как на ладони, в том числе и идущая к замку дорога. И по этой дороге медленно, устало, брели две лошади. Не привычные, горские, а равнинные тонконогие скакуны, неведомо что забывшие здесь, в горах.
      — Аэно...
      Не понадобилось уточнять — тот уже и сам разглядел незваных и нежданных гостей и встревожился. Потому что никого в Эфар-танне из-за гор не ждали и не приглашали к этому времени, а от всадников, которых, к слову, было не двое, а четверо, далеко шибало не просто усталостью, а безнадегой. И еще целым клубком, мешаниной чувств вовсе не радостных, лишь со слабой ноткой облегчения: добрались.
      — Кэльх, Ния, поворачивайте в замок. Я сейчас.
      Нехин высокого рода остается нехином, кем бы он ни стал. Аэно не бежал, но шагал стремительно, упруго, словно и не было похода к Оку Удэши.
      — Ния... Предупреди в замке.
      Та кивнула, поняв невысказанное, спорить не стала. Не с огненным спорить, который что-то решил для себя. Так что она торопливо зашагала к Эфар-таану, а Кэльх устремился следом за Аэно. Были у него на то причины, и не только нежелание бросать любимого в этой ситуации. Перед взрослыми всадниками в седлах пристроились маленькие еще дети, вдобавок чуялось в едущих навстречу что-то смутно знакомое. Аэно опередил его, и уже то, как он круто развернулся, подхватив лошадей под уздцы, повел навстречу, что-то говоря всадникам, значило: узнал, не чужие. А когда приблизились, и стало возможно рассмотреть лица — серые от усталости и какой-то потери, Кэльх тоже узнал, и сердце зашлось от тревоги.
      Теиль и Фьялла анн-Эвоэна, нехо и нейха Льямы. А устало прижимающиеся к ним дети — их погодки. Старшему мальчику сейчас должно было быть чуть больше, чем Аленто, его имени, как и имени девочки, Кэльх не знал.
      Теиль, наверное, почуяв, поднял голову. И без того убитое лицо окончательно превратилось в застывшую маску. Не будь ребенка — попытался бы вылезти из седла, а так только низко склонил голову.
      — Нехо Кэльх.
      — Но я не... — опешил тот. — Что случилось? Хотя нет, все вопросы потом, как вы хоть немного отдохнете.
      — Вы будете гостями Эфар-танна столько, сколько понадобится, ни о чем не переживайте, нейха, — уверил Аэно, стараясь ускорить шаг, но измученные лошади едва плелись. Правда, это было даже хорошо: когда дошли до замка, там уже суетились, готовили комнаты, еду и воду. Не до вопросов тут было, со стен все прекрасно видно, и стражники провожали въезжающих в ворота всадников долгими взглядами, гадая, кто и почему прибыл.
      — Аэно, нам тоже нужно привести себя в порядок, — окликнул его Кэльх, когда гостей увели в одну сторону, а лошадей — в другую, где их ждали теплые конюшни.
      — Да, ты прав, — Аэно устало провел по лицу рукой. — Идем, надеюсь, воду для купальни уже достаточно согрели.
      Воды нагрели вдоволь, хватило и своим, и гостям. Детьми тут же занялись няни и нейхини Ваарин — жена Айто. Слуги накрывали на стол, готовили гостевые комнаты. Заделье нашлось каждому, даже кошака — Крэша — шустро к делу пристроили: Кэльх мельком заметил, как край его плаща скрывается в комнате, где оставили детей. И отвернулся, спокойный: этот найдет, чем занять и утишить мелкотню, и без того вымотанную дорогой. Поедят, погреются его теплом, ставшим куда как уютней за прошедшие годы, и уснут, обнимая огненного кота, не сильно изменившегося за прошедшие годы. Он остался все таким же драным, только малость попушистее и пошустрее, отражая перемены в хозяине. Впрочем, Крэш мало изменился, разве что обзавелся чуть более солидной бородкой да перестал увешиваться блестящими браслетами, словно красующаяся перед женихами девица. Кэльх подобные перемены одобрял, хотя по-прежнему смотрел на молодого огневика слегка покровительственно, больно привык, что тот по поручениям Чемса мотается. А ведь уже заслужил прозвище, и не важно, что не так рано, как сам Кэльх или Аэно. Стоило бы присмотреться к Крэшу повнимательней, как время выдастся.
      
      Ужин прошел в привычном для воздушников молчании, если не считать негромких просьб передать блюда. Детей в этот раз в столовой не было, их кормили и занимали нянюшки в детской. А нежданные гости вовсе молчали и выглядели подавленными, хотя уже несколько пришли в себя после краткого отдыха.
      Наконец, ужин закончился, и нехо Аирэн предложил перейти в его кабинет тем, кого будущий разговор касается напрямую. Туда отправились Кэльх, Аэно, Айто, Теиль и его супруга и сам нехо. А дальше — как камень с горы, сначала маленький полетел: Теиль, усадив супругу, развернулся к остановившемуся у камина Кэльху и опустился на колени.
      — Нехо Кэльх. Я... не оправдал вашего доверия.
      Кэльх от неожиданности и жеста, и слов онемел, не зная, что сказать. В голове билось только дурацкое: если обычаи и этикет воздушников уже успел немного изучить, почитав старый кодекс рода анн-Теалья анн-Эфар, то нравы водников выплеснулись, как ведро холодной воды на голову. Только и стоять, рот приоткрыв и пытаясь найти ответ. Аэно за спиной потянулся, крепко сжал ладонью плечо, заставляя очнуться, забыть обо всем лишнем. Он так и не вырос больше, его любимый, потому стоял чуть сбоку, чтоб видеть водника.
      — Что-то произошло в Льяме? — голос молодого огневика был ровным, почти без вопроса. — Говорите, нехо анн-Эвоэна.
      Приказ подстегнул, заставил Теиля собраться и заговорить. Сперва бессвязно, перескакивая с одного на другое. Он так и не поднялся, но на это уже не обращали внимания ни нехо Аирэн, ни Аэно, ни остальные. То, что рассказывал Теиль, затмевало все.
      — В первый год, с весны, нет, с праздника Перелома, когда приехали Ишвар и Чейна, отплясали в кругу, все стало налаживаться, — говорил Теиль, и на его лице даже мелькнуло слабое подобие улыбки, тут же смытое гримасой горя. Горя осознанного, пережитого, укоренившегося в душе. — Поля распахивали, надеялись на урожай... Людей было мало, в Льяме оставалось от силы тысяч пять жителей, ютились по деревням на границах с Тиадом и Куниром. Мы мотались от одной деревни к другой, пытались что-то делать... Ишвар потом отлеживался по неделе, Чейна все-таки была посильнее, помогала ухаживать за ним... Нейхини Ниилела не даст солгать, летом уже видно было — Льяму можно вернуть к жизни. Мы поднимали родники, чтоб земля напилась... Йар с учеником приехал, земляные, хорошие ребята... ставили русла, крепили овраги. Отдыхали, только когда выматывались до последней капли сил.
      — Дальше, — справившись с собой, подтолкнул Кэльх, уже мягким, спокойным голосом.
      Обо всем этом — хорошем! — рассказывала Ниилела, и до Льямы ведь добралась, егоза, не усидела, хоть одним глазком, да глянула, что происходит на вымороженных землях. Она как раз просочилась в кабинет, хотя ее уж точно ни отец, ни братья не приглашали, но и гнать не стали. Девушка тихонько устроилась рядом с Аэно за спиной Кэльха, внимательно слушая рассказ молодого нехо.
      — Нехины Самириль и Сейлиль анн-Фарин помогали. Братья... близнецы... — Теиль запнулся, до крови закусил губу, чтоб справиться с прорывавшимися глухими рыданиями. Нейха Фьялла опустилась на колени с ним рядом, обнимая за плечи, это дало ее мужу толику сил, он снова заговорил: — Три года работы на износ — и в прошлом году сняли первый добрый урожай с полей. Люди праздновали, радовались... А после зимних праздников появились эти... — омерзение буквально плеснулось в его голосе, смешанное с болью, прорвалось хриплым криком: — Убийцы! После огненной пляски Ишвар и Чейна спали, да все мы спали, как каменные, никто не сторожил. Они зарезали троих во сне, огневиков и Йара... Ученик его проснулся, успел крикнуть... Близнецы поднялись, выставили заслон. Против них двоих было шестеро! Против меня и Фьяллы — еще трое.
      — Кто? — еле слышно выдохнул Кэльх. — Кто это был?
      Потому что... Не просто убийцы. Потому что... Едва-едва, только-только протянулись первые ниточки, ростки доверия, тоненькие, едва заметные глазу. И... кто-то хотел разрушить то, что такими трудами было начато. Кто-то, кому костью поперек горла было объединение Темных и Светлых земель.
      Камушек, летящий вниз, срывал за собой другие, и сейчас уже неслась вниз по склону лавина. Бился в окно ветер нехо Аирэна, яростно ревело пламя в камине, подрагивала вода в кувшине, будто кто-то ударял по резному столику, нервно и зло. Но сами маги молчали, ждали ответа.
      — Вода и Ветер, — сорвалось с искусанных губ Теиля. — Самириль держал завесу ветров, а эти что-то сделали — и ветер понес на людей брызги воды. Они сразу словно обезумели, вместо врагов стали кидаться друг на друга... Задыхались и падали, словно разучившись дышать разом... Я не знаю никого из них, нехо.
      — Да прекрати ты меня так называть, какой я нехо?! — все-таки не выдержал Кэльх.
      Шагнул вперед, сбрасывая ладонь Аэно, резко опустился на колено, обнимая обоих, и Теиля, и Фьяллу, накрыл их своим теплом, делясь даже не огнем — тем спокойствием, которым напитался сегодня в долине. Нет, оно не несло утешения, но приглушало боль, наполняло, позволяя дышать ровнее, унимая бешено колотящееся в груди сердце. Позволяло просто жить, что-то делать, не срываясь в пучину отчаянья.
      — Нехо... Старший. Потому что я оказался не достоин, даже нас не спас — это все они... Своими жизнями, детей, ради них, — Теиль как-то обмяк, упершись лбом в подставленное плечо.
      Аэно негромко фыркнул, должно быть, мысленно честя его дураком. Но промолчал, предоставляя право говорить старшим. И заговорил нехо Аирэн, уже взявший себя в руки, да так, словно услышал мысли сына:
      — Дурак ты, Теиль. Это не ты недостоин, три года рвавший жилы, чтоб поднять землю. Вина не на тебе, а на том гное земли, что не должен зваться человеческими именами, на убийцах, посягнувших на мир меж Светлыми и Темными снова. Клянусь, они об этом пожалеют.
      — Вам нужен отдых, — Ниилела осторожно коснулась склоненных голов. — И помощь нейхини Тамаи. Отец?
      — Моя дочь права, — кивнул нехо. — Сперва отдых, завтра же будем говорить снова, обсудим все.
      — Давайте, поднимайтесь, — Кэльх сам привстал, осторожно потянул за собой. — Не дело... так.
      Как — сказать не смог, горло перехватило. Теиль, мальчишка, взваливший на себя столько, увидевший такое, потерявший дорогих ему людей. Ему бы сейчас выплакаться, отрыдаться, а он себя до сих пор в руках держит, проклятым холодом скованный. Кэльх бросил быстрый взгляд на Аэно: не жди, вернусь поздно. Потому что никому другому Теиль помочь не позволит. Нейхини Тамая только телу ношу облегчит, а душу — душу опять Кэльху латать.
      Не впервой. Справится.
_____________________________
Примечание к части:

* "солнечная кровь", "живой янтарь" - облепиха


Глава четвертая


      Письмо из Фарата, от Совета Чести, прилетело в Ткеш, в дом Солнечных, в конце лета. Видно, старейшие нэх давали новому Хранителю время освоиться в Ташертисе, привыкнуть к иным порядкам, законам и обычаям, принять их. Кэльх был им за это благодарен весьма и весьма: они с Аэно как раз успели разобраться со многими неотложными делами. И с украшениями Кэйлока, и с Лашши и Ликом, и с обучением Аэно. И даже успели отплясать в кругу, да так, что к нему не решились подступить даже мать с сестрами, до того жаркой была их пляска. Косились на них после этого... Со смешками, понимающе, и одновременно с теплом. И чуть ли не пинками выставили с праздника, когда вывалились из круга растрепанные, ошалелые. Кэльх так точно: забыл уже, как может откликаться родная земля, одаривая и отдариваясь, почти подтрунивая над непутевым Хранителем. Аэно и вовсе как кот отфыркивался, глотая воду из поданного кем-то кувшина. Кэльх на него засмотрелся... Тут-то рука отца на плечо и легла, подталкивая к дому.
      — Идите, огонек, идите. После вернетесь, как остынете.
      Нет, из круга они тогда не голышом выскочили, но разницы не было никакой: всем и так все было яснее ясного. И «остывали» они до поздней ночи, а вернее — до раннего-раннего утра, так что и праздник уже закончился, и люди разошлись, и дом утих — а им все было не оторваться друг от друга, не разжать стиснутых рук, не прекратить поцелуев, несмотря на огнем горящие губы. Так и уснули, не раскатившись в стороны, одним целым. Утром шипели оба и смеялись, и обещали больше так не засыпать... Глупости говорили, конечно — было потом так, и не раз.
      Но кроме обещаний та ночь оставила и что-то другое. Не просто тепло — а как будто второй огонек, где-то там, за сердцем, за прячущейся внутри неугасимой искрой, за живущим в груди огненным зверем. И когда Кэльх на следующий день вызвал Чи`ата, то чуть не отшатнулся: размах крыльев огненной птицы вырос раза в три, если не в четыре. В тот же день с ладоней Аэно спрыгнул не рысенок — рысь.
      А теперь вот письмо.
      Совет Чести прислал самое наиофициальнейшее из возможных: нарочный из столицы вручил нэх Орте свиток, запечатанный черно-алым сургучом с оттиском Большого Круга Стихий. Глава рода Солнечных торжественно сломала печать на семейном совете, пробежала написанное глазами и перевела взгляд на старшего сына и его ученика:
      — Совет Чести Ташертиса желает видеть вас в Фарате не позднее, чем через декаду.
      — Вспомнили, — хмыкнул Кэльх.
      Сколько лет не вспоминали — а тут нате. Наверняка Чемс виноват, кому еще было рассказать о случившемся? Сам Кэльх о новом Хранителе молчал, понимая, что пока не утрясется и не уляжется, пока сам окончательно не выздоровеет, пока Аэно к Ташертису не привыкнет — в столицу лучше не ехать. Но на старого друга Кэльх ни капли не злился, в конце концов, и сам уже подумывал послать весточку, начать потихоньку готовиться к дороге. Так что из-за стола он поднялся с невольной улыбкой.
      — Мы пойдем собирать вещи. Матушка...
      — Идите уж.
      Волнение Аэно он чувствовал так же, как если бы оно было его собственным, хотя юноша держался ровно, с деланным спокойствием. Кого другого оно бы обмануло — не было ни легкой дрожи рук, ни закушенных губ, ни невольно мечущегося взгляда. Кэльху хватило увидеть глубокие борозды на ладони, в которой, пока шли наверх, Аэно сжимал подвески своего браслета. Поэтому, едва закрылась дверь, и привычно лег на место крюк, поймал, обнял, легонько прижимая к себе.
      — Ну что ты, рысенок? Тебе нечего бояться.
      — Я не боюсь, — почти возмутился Аэно, но в плечо уткнулся лбом, сцепил руки на поясе. В грудь Кэльху отдавались быстрые удары его сердца, потихоньку замедляющиеся: объятия Аэно действительно успокаивали. — Я не уверен, что мне удастся внятно объяснить Совету то, что я хочу объяснить. Слишком уж мало информации. Я не готов...
      — Значит, это отложим на потом. Аэно, я сам хочу прежде заглянуть в библиотеку Хранителей. Там собираются все данные, что с нами связаны, в том числе и о подобных выгораниях. Посмотрим, может быть, найдем что-то, или Замс Чистый огонь подскажет, — Кэльх мягко погладил Аэно по спине. — И не переживай, рысенок: Совет это не Круг Чистых, у нас другие нравы.
      — Я должен увидеть их сам, прежде чем оценить, — Аэно чуть фыркнул, потерся носом о плечо любимого. И запрокинул голову, прищурился, глядя в лицо Кэльху: — Значит, библиотека? Это о-очень интересно. Надеюсь, меня в нее пустят?
      — Кто же не пустит в библиотеку Хранителей Хранителя? — усмехнулся тот. — Так что... Собираемся? Если выедем сразу, то можно не спешить.
      — Да, собираемся.
      За лето Аэно стараниями Солнечных оброс кое-какими вещами, усилиями Кэльха, нещадно гонявшего ученика в разы больше и крепче, чем в Эфар-танне, вырос из своего парадного костюма и горских одежек, верней, раздался в плечах, а вот подрос совсем чуть-чуть. Но собирал он теперь те вещи, к которым привыкал три месяца, пошитые по традициям Ташертиса: легкие сорочки с присборенными на узкие манжеты рукавами, шерстяные и полотняные спаши и штаны — широкие, свободные, которые тут было принято затягивать кожаными ремешками на лодыжках и заправлять в короткие сапожки. От прошлого остались разве что браслеты, которые Аэно упрямо взял с собой. Пусть на местных одежках они смотрятся слегка странно, а рукава спаша приходится присобирать — но не мог он окончательно расстаться с напоминанием о родине. Он ведь по-прежнему анн-Теалья анн-Эфар! И Кэльх на эту тему молчал, понимал и не осуждал. Сам сколько по горам в плаще бегал, не в силах окончательно переодеться в уну. Да и... Такое не явное, но подчеркивание: вот он, новый Хранитель, родом не откуда-то — из Светлых земель! — сейчас играло им на руку. Любопытства будет много, да, но вот агрессия — вряд ли. Скорее уж почти сочувствие: в Темных землях знали, как до сих пор не любят Огонь там, за горами.
      Провожали их всем семейством. Кэльха перетискали все, от мала до велика, он потом, оказавшись в седле, еще долго не мог отдышаться, все поводил плечами, на которых повисели даже уже подросшие дети. Но улыбался шало, счастливо, потому что только так и стоит оставлять дом: чтобы пылал за спиной очаг, и все было хорошо.
      С Аэно прощались чуть посдержаннее, разве что совсем мелким никакой закон был не писан, да Лика он сам подхватил, крепко, бережно, что-то негромко обещая малышу на ушко. Передал Рише и первым взлетел в седло. И первый час пути молчал, давая Кэльху опомниться, прийти в себя, разгореться ровно и спокойно. Дорога позволяла ехать бок о бок, почти касаясь друг друга коленями. Они не спешили — до Фарата, как говорил Кэльх, было от силы четыре дня пути, если на рысях. Кони шли шагом, скусывали высокие метелки поздней горелик-травы, на солнце вспыхивающей по обочинам язычками малинового пламени.
      — Красиво здесь, — первым нарушил молчание Аэно, уверившись, что Кэльх способен слушать и говорить.
      — Как и в Эфаре, — улыбнулся тот, вынырнув из своих мыслей.
      Огляделся, глубоко вдохнул, полной грудью: пока жили в поместье, вокруг все время был чужой огонь, занимавший куда больше. А сейчас — только Аэно и дорога, и возможность оглядеть все свежим взором, не замутненным болезнью.
      — Каждая земля прекрасна, — улыбнулся юноша. — Расскажи мне о Фарате. Хочу увидеть его сперва таким, как видел ты.
      Кэльх крепко задумался: в столице он бывал раньше часто, особенно когда только-только принял обязанности Хранителя. Так что были и правильные воспоминания, не выцветшие, почти выгоревшие, а те, которыми хотелось поделиться.
      — Костер до небес, — вот было первое, что пришло на ум. — Огромный, Аэно, светлыми языками — к облакам, искрами воздушных шаров, углями и дровами домов. Они, наверное, тебе странными покажутся. Одновременно приземистые и легкие, я сам не знаю, как так умудрились построить. Из светлого, теплого камня, а из окон — полотнища, всюду разные, пестрые, яркие. Люди между собой соревнуются, у кого красивее. И зелень, много зелени: деревья на улицах, цветы в кадках... Земляные без этого не могут, а огневики повсюду зажигают фонари. Представляешь: улица, по центру деревья высажены, ровной линией, а в кронах — множество крохотных фонариков? И такими же фонариками — спешащие по своим делам люди.
      Аэно внимал, живое воображение рисовало самые фантастические картины, от которых он невольно усмехался. Даже тряхнул головой, чтоб прогнать самую забавную из головы: важно выступающих под сенью деревьев людей, несущих на головах вместо волос то языки огня, то вычурные бронзовые фонарики с цветными стеклами — в зависимости от того, был ли человек в воображении Аэно огненным или же земляным. Оно же, это самое воображение, нарисовало ему в этой толпе и Кэльха — в плаще с огненными перьями-крыльями, с гладеньким, но так и норовящим встать дыбом хохолком, как у Чи`ата.
      А тот, не зная об этих фантазиях, продолжал:
      — Еще скульптуры. Земляные от этого без ума, им дай волю — они все дома от фундамента до крыши барельефами украсят. Но в столице за этим внимательно следят, чтобы всего в меру было, поэтому порой надо осмотреться, чтобы что-то такое заметить. Химер, под крышей или поддерживающих водостоки, резьбу над окнами, сценку, спрятанную где-нибудь за ветвями дерева. Когда строят новые дома, среди столичных мастеров сражения идут: чья очередь украшать, кому в этот раз с камнем работать, свои мечты на века воплощать. А кто не с камнем — те металл плавят. Металлических украшений тоже хватает, у нас даже оконные рамы одно время так делали. Потом перестали, но в некоторых домах еще можно найти. Такие окна звучат по-особенному, звонко-звонко, если их открыть и впустить ветер.
      Аэно молча впитывал чужие впечатления, бережно, словно цветные стеклышки, просыпавшиеся из полированной трубки детского калейдоскопа, сохранял в своей памяти каждое слово. Будет время — и он купит в лавке сшитые суровой ниткой в толстую тетрадь листы местной тонкой бумаги, походную чернильницу-непроливайку и пару перьев — филигранно откованные металлические острия с резными деревянными ручками, придуманные местными мастерами. Купит — и возьмется записывать не только сказки Ташертиса, легенды, поучительные истории, вроде той, что рассказывал Кэльх о роде Чемса. Все, что помнил из тех двух лет в Эфаре, все, что узнает сейчас. Бездонная память будущего сказителя была способна сохранить все эти сокровища и так, но Аэно хотелось иного: чтобы любой грамотный человек, темный ли, светлый ли, мог прочесть то, что он знал. А еще — чтобы девочка вроде Нии однажды взяла в руки книгу — и испытала то, что испытывал он. Чтобы вместе с ним проехала сквозь сонную, разморенную жаром уходящего лета деревушку, в которой они когда-то ночевали. Чтобы вместе с ним выбралась на широкий торговый тракт и невольно распахнула глаза, глядя на огромные повозки на широченных литых колесах, запряженные могучими быками, шагающими вперед мерно и неутомимо. Чтобы так же восхищенно принюхивалась к ароматам сдобы, проезжая ранним утром мимо лотка уличного торговца. Вот разве что смех Кэльха, спешившегося, чтобы купить им обоим по пышной булке с мелкими орехами — как же тут любят добавлять в выпечку орехи! — Аэно решил оставить себе. А вот кренделя — ими он, пожалуй, поделится с той девчушкой.
      Книгу — не тетрадь, — в кожаном переплете, с чуть розоватым обрезом чистых страниц, он купил себе в первой же лавке. И все шесть дней неспешного пути периодически устраивал ее на высокой седельной луке, привешивал к поясу чернильницу и покрывал страницы ровными строками убористым мелким почерком с резкими росчерками под некоторыми знаками. Выспрашивал у Кэльха местные сказки, предания, легенды — и записывал их, вплетая в описания природы, деревушек и городов, людей и животных, лесов и полей.
      Кэльх посмеивался, глядя на это, и все сулил выделить под записи отдельную полку. Только не над кроватью, чтобы однажды не рухнула на голову под тяжестью томов.
      — Отчего ж только полку? — хихикал юноша. — Давай сразу шкаф поставим — пополам тебе и мне? Хотя, нет, зачем тебе шкаф, тебе надо в стены ровными рядами гвоздики вбивать и картины вешать. Только рамочек накупить или наделать.
      — Куда их, в два слоя, что ли? — смеялся в ответ Кэльх. — Рысенок, я слишком быстро рисую, никаких стен не хватит!
      И действительно: за лето стопки изрисованных листов разлетелись по всей комнате, порой грозя занять даже бережно хранимый чистым подоконник, на котором кормили птиц или сидели сами.
      — На потолок!
      Аэно эти листы — наброски, черновики, начатые и неоконченные рисунки, — бережно собирал, пересматривая и восхищаясь в который раз умением Кэльха схватить мгновение, запечатлеть его в десятке стремительных штрихов — то однотонных, коричневым или черным грифелем на шершавой бумаге, то тонкой кистью по влажным листам, чтоб краска растекалась, рождая полутона и тени, то густыми, жирными мазками плотной краски по загрунтованному полотну, натянутому на деревянную рамку. Последних картин было немного, за лето Кэльх начал и полностью закончил только одну, которую Аэно немедленно, едва просохло масло, повесил напротив постели и перед сном обязательно любовался ею. Было чем: косые лучи утреннего солнца падали на камни Белых Столбов, освещая спрятанное меж щебня и прошлогодней травы гнездышко и крохотную птичку-наседку, рядом с которой вился ее храбрый маленький защитник, сверкая серебристой изнанкой крыльев и хвоста.
      
      Так, за шутками и разговорами, доехали и даже не заметили. Просто очень оживленной стала дорога, широкой, что и четыре повозки в ряд проедут, вокруг сновали всадники, пешие, проносились мимо изящные кареты, запряженные легкими, поджарыми лошадями. Аэно стало не до записей: такой момент он просто не мог упустить, не прочувствовав всем собой. Потому что на горизонте действительно разгоралось зарево, как и обещал Кэльх: до неба, до самых легких облаков, на фоне которых круглыми бусинами были рассыпаны яркие воздушные шары.
      О таких Аэно пока только слышал и дивился. В Светлых землях некоторые воздушники послабее придумали из провощенной ткани и планок делать себе крылья, со временем это вылилось в целую сеть гонцов. Здесь же пошли другим путем: да, Огню и Земле Воздух был не подвластен, управлять полетом никто из местных не мог. Но вот нагреть воздух и заполнить им огромный пузырь из особой плотной, но легкой ткани — запросто, и такие шары, привязанные прочными длинными канатами, служили для осмотра местности и просто для развлечения.
      — А мы поднимемся на таком? Ох, какая красота, это гобелен? Кэльх, смотри, это же сценка из древнейшей истории? — Аэно не хватало еще как минимум десятка глаз, чтобы все-все рассмотреть, и умения раздваиваться, чтобы побродить по широким и узким улочкам, заполненным народом. Он впервые попал в такой большой город, и сравнить его с Неаньялом не мог — это были совершенно разные города. Люди, вернее, нэх, попадавшиеся им навстречу, даже приостанавливались и провожали всадников взглядами, ощущая чистейший восторг, изливающийся от совсем еще юного огневика с непривычной для Темных земель внешностью.
      — Аэно, Аэно, да закройся же ты хоть немного, — только и улыбался Кэльх, глядя, как тот вертится в седле, и направляя лошадей на неприметную неширокую улочку, заросшую раскидистыми деревьями. — Успеешь разглядеть, мы сюда не на один день приехали!
      — Зачем же, — прозвучал рядом чуть скрипучий голос. — Мальчик так ярко сияет, это ведь никому не повредит.
      Аэно смутился, рассматривая самого настоящего «колдуна», как с гравюр из старинных книг сказок: в длинном коричневато-зеленом балахоне, с львиной гривой седых волос, лишь слегка усмиренной кожаным ремешком с гроздью яшмовых бусин. От старика веяло седой древней силой, тяжелой мощью, способной разрушить гору и сотворить из обломков мост, подобный Пальцу Великана.
      — Разве что ему самому, ошалеет в конец, — Кэльх буквально слетел с седла, обнял этого незнакомца — огненные вообще часто при встрече обнимались, делясь своим теплом с другими. — Раз снова видеть, Шатал!
      — И я рад тебя видеть, огонек. Какими судьбами в Фарат занесло? — говор у Шатала был совсем не характерный для темного — обстоятельный и неторопливый, и Аэно прекрасно понимал его. И проникался безотчетным доверием к этому, без сомнения, сильному нэх Земли.
      — Совет вызвал, так бы мы еще до конца лета дома просидели, — Кэльх обернулся, поманил Аэно. — Мой ученик, Аэно Аэнья. «Надежда» по-горски. А это Шатал Опора, бессменный страж дома Хранителей.
      Аэно с трудом удержал смешок, до того забавно прозвучали имя и прозвище рядом. Но все же сдержался, спешился, кланяясь так, как подобало поклониться старшему, облеченному уважением и некоторой властью. Не нехо, но и не простому этину. И только охнул, когда и его коротко обняли, так, что кости хрустнули.
      — Совету кланяться будешь, не мне. Да вы идите, отдохните с дороги... или наоборот, погуляйте. Вечером поговорим, как поровнее гореть будете.
      — Спасибо, Шатал. Аэно, пойдем, отведем коней. И спрашивай, я же вижу, тебя распирает прямо.
      В тот день в дом Хранителей — то ли постоялый двор, то ли в самом деле такой странный дом на целую кучу постоянно сменяющихся гостей — они вернулись поздним вечером, до гудящих ног набродившись по городу. И до заплетающихся языков наговорившись. Вернее, Аэно спрашивал, утоляя неуемное любопытство и жажду новых знаний, а Кэльх рассказывал. Обо всем: о памятнике какому-то великому земляному магу, то ли поднявшему стену на пути потопа, то ли унявшему вулкан, пробудившийся весьма некстати. О легендарном огневике, изображенном на десятках гобеленов вместе со своим огненным крылатым ящером. Кто был известней — сам огневик или ящер, который и в одиночестве частенько встречался, было решительно неясно. О воздушных шарах и о том, как сам впервые поднимался в небо, больше волнуясь не об уплывающей вниз земле, а о том, чтобы поддерживать правильную температуру и огонь, пока наставник, посмеиваясь, давал советы. О центральной площади, посреди которой вырастал из брусчатки огромный купол, абсолютно глухой, лишь с курящимся на вершине дымком. Там, под этим облицованным мелкой драгоценной мозаикой куполом, под землей, и собирался Совет чести, прямо в самом сердце города, слыша доносящиеся сверху шаги и гул толпы. Огненные просто не смогли бы иначе, не поняли бы, как можно отгораживать место силы, вознося его в небо.
      — Я читал о том, что до Раскола был единый Совет Стихий, и собирался он в каком-то Саду, но ни описаний, ни чего-то конкретного об этом месте найти не сумел, — задумчиво заметил Аэно.
      Усталость приглушила впечатления, он почти зримым усилием заставил себя отложить их, чтобы позже внимательно и вдумчиво рассмотреть каждое, найти ему место в памяти.
      — Может быть, в библиотеке Хранителей найдутся описания?
      — Может быть, — Кэльх взъерошил волосы. — Я не облазил её всю, да и не знаю, кто кроме Замса это вообще мог бы сделать, так что узнаем у него.
      Кто этот Замс, Аэно выспрашивать уже не стал. Слишком много и так обрушилось на его голову, которая от пестроты впечатлений почти кружилась. Поэтому за длинным общим столом в просторной светлой зале — почти как в доме Солнечных! — он сидел тихо, прижимаясь плечом к Кэльху и только посматривая по сторонам. Здесь собрались другие хранители, и он невольно разглядывал их, сравнивая, пытаясь понять: что же, где же?
      Восседал во главе стола седой Шатал, сурово и одновременно отчески поглядывая на всех: все ли в порядке, не нуждается ли кто в чем-нибудь. Аэно он улыбнулся, кивнул на полную тарелку: ешь, мол, набирайся сил.
      Другие... Двое земляных, кажется тоже учитель и ученик, напоминали неподъемные, недвижимые глыбы. Настолько недвижимые, что казалось странным, как они вообще шевелятся, поднося ко ртам вилки. И только поблескивающие из-под густых, падающих на лица волос глаза, яркие, блестящие, как драгоценные камушки, выдавали живой интерес к происходящему вокруг. Еще один хранитель, местный уроженец, тонкий, высокий и смуглый воздушник — уж их Аэно различал слету — клевал носом над своей тарелкой. Вымотался где-то и теперь, наверное, мечтает только о кроватях в уютных спальнях на втором и третьем этажах. Знойные ветра тихонько пели вокруг него, подбадривали, обещали скорый отдых, не мешая собравшимся.
      Аэно почти заставил себя воздать должное вкусному ужину. Он уже привык к иным травам и кореньям, которыми сдабривали пищу в Ташертисе, к иным злакам, из которых готовили каши. Мясо — и то дарило чуть иной привкус. Однако не мог не признать, что это вкусно и насыщает ничуть не хуже привычных блюд. Пусть не так остры соусы, и не хватает ягодно-медового кваса, но травяной чай дарит успокоение и прогоняет жажду. Подчистив тарелку с жарким, Аэно аккуратно опустил нож и вилку на стол, замечая пару в меру любопытных взглядов. Странно, неужели его манеры чем-то отличались от принятых здесь? В доме Солнечных он этого не видел, но, может быть, просто не обращал внимания? Как и они? Он благодарно кивнул Шаталу, тронул кончиками пальцев руку задумавшегося о чем-то Кэльха, замершего с пиалой чая в ладони:
      — Я закончил, Кэльх.
      Тот отмер, покосился, тепло сощурившись.
      — Идем спать? Или еще посидим? Здесь это не запрещено, вон, видишь у камина места?
      И действительно, у огромного, в полстены, камина стояли разномастные лавочки и стулья, низенькие и высокие, даже лежали на сиденьях аккуратно свернутые шкуры, чтобы бросить прямо около огня. Аэно с минуту серьезно раздумывал над этим предложением. Потом кивнул:
      — Если ты хочешь — посидим, я боюсь, сейчас не смогу сразу уснуть: моя голова похожа на переспелую тыкву, а впечатления — семечки в ней, и их так много, что они готовы брызнуть потоком. Я... Мне нужно выговорить хотя бы часть, послушаешь?
      Кэльх молча собрал грязные тарелки, поднялся, понес на кухню, кивнув Аэно выбирать подходящее место. Здесь все по возможности делали сами, кухарка и двое слуг заботились только о чистоте помещений и свежей еде. Аэно был благодарен ему за молчаливый урок, принимая его к сведению. Он отошел к камину, выбрал пару шкур — бурых, с густым лохматым мехом, видимо, медвежьих. И устроился на них, как устраивался у очагов в ата горцев еще мальчишкой. Призванный Уруш, громадный, большелапый, сделав несколько кругов, принюхиваясь, улегся у него за спиной, согревая и даря умиротворение, подсунув лобастую башку под руку.
      Вернувшийся Кэльх Чи’ата звать не стал, сел, привалившись к теплому боку Уруша. Взял Аэно за руку, переплел пальцы, подтянув поближе и никого не смущаясь.
      — Ну, рассказывай, рысенок?
      И Аэно заговорил, напевно, почти ритмично, создавая из слов живые картины, описывавшие Ташертис так, как он его видел. Его необъятные просторы, его леса, закрывающие ветвями небо, золотые поля, тенистые склоны рек, величаво и неспешно несущих свои воды к далекому морю. Людей и города, деревушки, дороги. Зажигающиеся в ночи огни, постоялые дворы, дающие приют усталым путникам. Он не замечал, как потихоньку присаживаются вокруг них другие хранители, чтобы послушать непривычно-тягучую речь. Видел только улыбку Кэльха, счастливую и даже отчасти гордую.
      — Хорошего ты ученика нашел, огонек, — степенно заметил Шатал, когда Аэно наконец умолк, выдохшись. — Замс ему очень рад будет, да и Совет оценит.
      Кто-то поднес юноше пиалу с чаем, и тот, хрипловато поблагодарив, напился.
      — А завтра надо не забыть все это записать, — пробормотал он.
      — А сейчас — спать, — хмыкнул Кэльх, помогая ему подняться.
      В общем зале они задержались еще ненадолго: один из земляных протянул Аэно на раскрытой ладони бусину из какого-то пестрого узорчатого камня. Выглаженная прикосновениями, она была странно теплой, будто только-только разжались чужие руки. Аэно принял подарок с некоторой долей растерянности, не зная, чем заслужил его.
      — Вплетешь в волосы, — подсказал тот маг, улыбнувшись.
      — Или в браслет, — добавил его ученик, кивнув на неизменную кожаную плетенку на запястье Аэно.
      — Спасибо, — кивнул Аэно.
      Если и в браслет — то только в другой, этот, с серебром и лазуритами, он хотел оставить неприкосновенным.
      Наконец, они поднялись на второй этаж, где Шатал указал им на комнату — к вящему смущению юноши, одну на двоих, хотя кровати там стояли две.
      — Добрых снов, — пожелал им на прощание нэх. — И не шумите, другим не мешайте, слышишь, огонек?
      Вот тут уже и Кэльх смутился, скулы слегка заалели, но он только молча кивнул. А что тут скажешь, если все и так понятно, если рук так и не разняли, поднимаясь по лестнице.
      Аэно окинул кровати взглядом, чуть слышно фыркнул: вдвоем спать будет не больно просторно, а сдвигать их — тяжелые, из мореного дерева сколоченные — тут-то шума как раз и не оберешься. Но поодиночке уже просто не мыслилось лечь. Ни один, ни второй не смогли бы уснуть, как бы ни устали. В углу за ширмой нашлась дубовая бадейка и ведро с чистой прохладной водой.
      — Надо ополоснуться, хотя я бы сейчас все отдал за купальни Солнечных.
      — В городе есть общественные купальни, — Кэльх уже расстегивал спаш, собирал волосы ремешком, чтобы не замочить. — Потом сходим, поглядишь. Вот уж где мастера Счетного Цеха развернулись на полную, такого понастроили — диву даешься со всех этих труб и котлов. Еще и напоказ часть выставили, не иначе похвастаться.
      Аэно тихо рассмеялся:
      — Посмотрим завтра. Иди сюда, полью тебе.
      Он колебался меж двумя желаниями: усталость давала о себе знать, но и притягательное, восхитительно-прекрасное тело любимого человека будило жар в крови. И все же сдержался, только и позволил себе ласково провести по загорелой коже, сгоняя с нее струйки воды. В ответ его почесали за ухом, будто Уруша, когда уже укладывались в кровать, умудрившись перетащить на нее обе подушки и умоститься под одним одеялом.
      — Спи, рысенок... Завтра будет хлопотный день.
      — Сплю, — согласился Аэно, обнимая его руками и ногами, зевнул и, кажется, провалился в сон прежде, чем закрыл рот.
      
      День, как Кэльх и предсказывал, оказался хлопотным. И начался очень рано, Аэно только мысленно подосадовал на самого себя, что отвык вставать на рассвете. Хотелось заползти в тепло постели и добрать еще немного сна. Он заставил себя подняться, несколькими резкими движениями разогнал кровь и опрокинул на голову ковш холодной воды.
      — Мне оставь, — хрипло донеслось сзади: Кэльх был такой же снулый и сонный.
      Но ничего, пока умывались, взбодрились, и вниз пошли уже проснувшимися. На кухне было пусто и Кэльх, пояснив, что кухарка не обидится, огневиков она, что ли, не знает, собрал завтрак почти на горский манер: хлеб, сыр, остатки вчерашнего жаркого. После этого жить стало совсем хорошо, и, оставив Шаталу записку, что они будут в библиотеке Хранителей, Кэльх туда Аэно и повел по тихим, но уже начинавшим заполняться людьми улицам.
      Фарат был большим городом, и здесь суета не утихала даже ночью, что для Аэно казалось уж совсем странно. Но спрашивать он пока не стремился: наболтался за вчера по самое «не хочу», пришел черед наблюдений. Он и выглядел сегодня совсем иначе, слегка прикрывал силу, не смотрел во все глаза, но Кэльх уже знал этот обманчиво-рассеянный взгляд. От глаз Аэньи не укрывалось ничто, будь это стайка бедно одетых, скорей, даже оборванных детей, настороженно зыркавших на хозяина булочной, что выставлял лотки с одуряюще пахнущей сдобой, недавно вынутой из печи и отстоявшейся под полотном. Или потерянно бредущая вдоль улицы старуха во вдовьем наряде. Или целеустремленно спешащие школяры. В любом большом городе есть место не только благополучию, у любой монеты две стороны.
      Неторопливо, чтобы не вспугнуть детей, Аэно подошел к прилавку булочника и купил четыре огромных пирога с сырной начинкой, о чем-то перебросившись с мужчиной парой слов. Получил в ответ кивок и кривоватую ухмылку и так же медленно приблизился к потрепанным «воронятам».
      — Голодны? — Взгляд нехина мгновенно отыскал главного, заводилу всей компании. — Ты разделишь на всех поровну. А потом подойдешь к булочнику и спросишь, не нужна ли ему помощь — муку сеять, орехи толочь, лотки тягать. И к вечеру вы будете сыты.
      Мальчишка мрачно зыркнул в ответ. Пробежался взглядом по одежде Аэно, по его лицу, заглянул в глаза... Именно в них он увидел что-то, что заставило его серьезно кивнуть.
      — Хорошо, — тихо согласился он. — Спасибо, нэх хранитель.
      — Спасибо скажешь этину булочнику, парень, — Аэно открылся только на пару минут, но их хватило, чтобы обласкать теплом этих детей.
      Два Хранителя уже шли дальше по улице, сплетя пальцы в легком, но неразрывном пожатии, а мальчишка, оделив своих подопечных хлебом, все стоял и смотрел им вслед, даже не торопясь вонзать зубы в истекающую запахом сдобу.
      
      — Не понимаю, — Аэно говорил негромко и спокойно, но пальцы свободной руки безостановочно теребили серебряный язычок на браслете. — В городе куча нэх, добрый десяток, если не больше, Хранителей. Почему же?..
      — Потому что даже нас не хватает на всех, рысенок. Фарат — он огромный, здесь тысячи и тысячи людей. К каждому Хранителя не приставишь, — Кэльх даже не помрачнел — чуть притух. — Чтобы совсем бед не случалось — следить удается, но плохое и плохие люди есть везде.
      — Но большое начинается с малого, Кэльх. Что, если среди этих детей растет будущий Хранитель, как ты и я? Минует его шестнадцатое лето — и проснется сила?
      — Значит, у Фарата появится еще один Хранитель. Думаешь, здесь не знают, куда идти, если огонь вдруг запляшет, отзываясь на твое настроение? — Кэльх сжал его пальцы. — Аэно, нэх может стать любой, не только по праву крови. Принимают и учат всех, хотя бы это мы смогли сделать.
      Юноша глубоко и прерывисто вздохнул, чуть тряхнул головой, отбрасывая с лица выбившийся из заколки локон. И промолчал, явно думая о чем-то.
      Они миновали несколько улиц и две маленькие площади, украшенные безыскусными фонтанами, из которых женщины и дети набирали воду. Аэно машинально отметил, что каменные чаши были чистыми, без листвы, мусора и зеленоватого налета. Видно, содержались в порядке силами тех, кто жил вокруг. Следующая площадь была гораздо больше, и на другой ее стороне возвышалось богато украшенное барельефами здание. Оно вызвало у Аэно странное, двойственное впечатление одновременно и приземистости, основательности Земли, и устремленности ввысь, свойственной Огню. Или же Воздуху. На Воздух намекали и широкие оконные проемы, забранные бронзовыми переплетами с разноцветными стеклами.
      — Так странно, над ним явно поработал кто-то из воздушников... — все же высказал он свою мысль вслух.
      — Вполне возможно, его строили усилиями всех Хранителей, — кивнул Кэльх. — Мог и воздушник затесаться, может, и водник какой поучаствовал. Но зато света там всегда хватает.
      И это оказалось правдой: стоило им шагнуть за широкие, массивные двери, изукрашенные металлической вязью, как светом окатило, будто волной. Огромный зал купался в этом свете, мягком, ласковом, переливавшемся всеми оттенками цветных стеклышек. Эти пятна как-то на удивление ненавязчиво разграничивали отдельные группки сидений, низкие диваны у стен, рабочие столы с удобными стульями и широкую конторку, за которой кто-то стоял. Аэно даже не сразу понял, что это человек, подумал — статуя, уж больно нереально-выбеленные оказались волосы и слишком неподвижна поза.
      Но статуя подняла голову, оглядела подошедших, и вот тут дыхание перехватило второй раз. В глазах беловолосого нэх полыхал Чистый огонь. Казалось, он заглянул внутрь, осмотрел самые потаенные уголки души, оценил, взвесил — и только после этого соизволил произнести ровным, ничего не выражающим голосом:
      — Приветствую. Что вы ищете?
      В первый момент Аэно просто ошеломленно замер, даже не сообразив поклониться: не мог понять, правду ли увидел, или померещилось? Потом все же перегнулся в поклоне младшего старшему, мысленно соотнося этого нэх с его именем и прозвищем, и убеждаясь, что не ошибся — это в самом деле Замс Чистый Огонь. И прозвание он носит недаром. Он только удивлялся тому, что внутри мага негасимо полыхает высшее проявление Стихии, и, кажется, уже не день и даже не год. Как такое могло быть? Вести речи с хранителем библиотеки он предоставил Кэльху, собственно, как почти все время в Ташертисе.
      — Приветствую, — Кэльх тоже чуть склонил голову, не став ни обниматься, ни жать руку, как он это делал с иными нэх. Да тут как-то и в голову не приходило такое.
      — Мы ищем информацию о выгорании Хранителей.
      Замс замер, прикрыв глаза. Выражение лица не поменялось, оставаясь все таким же странно неживым, отрешенным. Потом глаза снова распахнулись, и он кивнул.
      — Прошу за мной.
      Движения тоже были странные. Аэно невольно изумленно следил за этим огненным: он напоминал теперь искусно сработанную куклу. Ни единого лишнего жеста, все плавно, ровно, выверено до полного идеала, будто Замс задался целью стать недостижимым совершенством. Ну не может человек быть таким! А Замс был. И вспоминался объятый Чистым Огнем Кэльх — в его голосе ведь тоже проскакивали именно такие безразличные, равнодушные нотки. Понимание того, что произошло и продолжало происходить с этим огневиком, пришло не сразу. Сперва Аэно просто отложил эту загадку на дальнюю полочку памяти и отрешился от нее, ведь они пришли сюда не Замса рассматривать и разгадывать, а по другому, очень важному делу. И Кэльх складывал ему на руки свитки, подшитые в один переплет тетради, древнего вида фолианты и что-то, напоминающее рабочие журналы — все, на что указывал хранитель библиотеки.
      — Думаю, для начала этого достаточно, — проговорил Кэльх, когда Аэно стал всерьез опасаться уронить всю кипу.
      — Как пожелаете, — Замс повел их обратно, к рабочим столам. Проследил, как сгружаются на гладкую поверхность набранные материалы, и, убедившись, что с ними обращаются с должной бережностью, ушел к себе, напоследок добавив:
      — Обращайтесь, если что-то потребуется.
      Кэльх даже отвечать не стал, что было на него не похоже. Вот только нужен ли был Замсу его ответ?
      — Ну что, рысенок, делим пополам?
      — Да, пожалуй. Написано-то на едином? — Аэно быстро развернул пару совсем ново выглядевших свитков.
      — Если что-то будет на старых темных наречьях — отдавай мне, — предложил Кэльх, притягивая первый свиток.
      — Хорошо.
      В бумаге недостатка не было — они прихватили с собой по паре рабочих тетрадей. На самом деле Аэно не думал, что они сумеют разобрать даже эту кучу, ведь каждый источник информации следовало вдумчиво прочесть, чтобы не упустить ничего, ни одной крупинки смысла. Но повезло. Или не повезло, как поглядеть: Совет, что бы он там ни делал, тянул дня два. Только к вечеру второго в библиотеку проскользнул мальчишка-посыльный, безошибочно направившись к ним двоим. Не удивительно: остальные столы пустовали, библиотека Хранителей оказалась очень тихим местом. Только Замс неизменно возвышался за конторкой или уходил в затемненную часть зала, туда, где стояли бесконечные стеллажи.
      — Нэх? — вежливо позвал посыльный.
      Они вскинули от документов головы, не сразу заметив кого-то еще, настолько погрузились в работу, Аэно вообще еще машинально продолжал записывать кое-что в свою тетрадь.
      — Да? — Кэльх опомнился первым, потер усталые глаза, недоуменно поглядел на перемазанные в чернилах пальцы. — Совет вызывает?
      — Да, нэх. Вас проводить?
      — Нет, спасибо, я знаю дорогу.
      Посыльный кивнул и шустро убежал, наверное, у него были еще дела. Проводив его взглядом, Кэльх потянулся, до хруста, до судорожного вздоха.
      — Пора, рысенок. Собирай записи, надеюсь, завтра мы сюда еще вернемся.
      Расставлять набранное по местам они не стали и Замса попросили пока не трогать ничего, вложив закладки там, где остановили работу. Хранитель только плавно кивнул, не удостоив даже словом. Но они уже знали, что утром на их столе все будет так, как есть сейчас. Аэно сложил в сумку тетради с записями и тоже потянулся, покрутил головой.
      — Мы на Совет прямо сейчас?
      — Да, они если собрались, то ждать не будут. Идем.
      Путь оказался недолгим: до неприметного здания, даже не на центральной площади, на одной из улиц вокруг. Это оказалось чем-то вроде караулки: сидевшие там нэх — воины, первые виденные Аэно в городе, — пропустили их без лишних вопросов, явно знали и ждали. Вопросы появились уже у самого Аэно, когда Кэльх принялся расстегивать спаш.
      — Оставим наверху, в зале Совета очень жарко, — пояснил тот, оставшись в тонкой рубахе.
      И впрямь, в комнате, в которую они завернули, на лавках и крючках лежало и висело много верхней одежды — и плащи, и спаши. Аэно последовал примеру Кэльха и тоже разделся до сорочки. Браслетов он в этот день не надевал, кроме неизменного серебряно-лазуритового. Да и волосы подвязал, только чтоб не лезли в глаза, а сейчас явно было некогда наводить красоту. Он все же пригладил свои кудри, как сумел, без гребня, затянул в хвост кожаным шнурком с подаренной бусиной.
      — Все, я готов.
      Дальше их путь лежал по коридорам и нешироким лестницам. Вроде бы что тут до площади, всего ничего. Но идти пришлось долго — или это так показалось? С каждым шагом воздух становился теплее и немного суше, но одновременно накатывало ощущении силы. Нет, даже Силы. Места, где властвовал именно Огонь. Аэно шел и вспоминал Учебную башню. Там было их с Кэльхом место силы. Созданное ими, ими же согретое. Здесь чувствовалась дикая стихия, укрощенная, прирученная, но... как и любая стихия — только временно. От этого было почти неуютно, несмотря на общность с Огнем. Потом Аэно заставил себя приостановиться, глубоко вдохнуть и открыться, впуская внутрь пока еще лишь отголоски, чтоб привыкнуть. В зал Совета Чести он шагнул уже полностью спокойным и собранным.
      Это место одновременно походило на Круг Чистых: тоже круглое помещение, тоже неширокий проход в центр круга, даже как там вода опоясывала площадку — так и здесь вдоль стен горело кольцо огня. Вот только на этом сходство заканчивалось. Здесь не было отдельных кресел, только низенький каменный бортик, на котором сидели собравшиеся нэх. Огонь за их спинами бросал странные отсветы, кроме него зал не освещало ничто, только чуть светлым пятном выделялось отверстие там, наверху, в самой высокой точке купола. Отличались и сами нэх. Они были... простые. Именно такое слово скользнуло на язык, когда Аэно искал сравнение. Ленты и широкие рукава, праздничные одежды нехо — и, будто в насмешку, раздетые до пояса нэх. Даже женщины, а их тут было немало, остались в одних штанах и сапогах, как и мужчины, прикрыв грудь лишь широкими полосами полотна.
      И последнее — атмосфера. Само настроение в зале Совета было другим. Не злоба, не агрессия, не холодность и расчет. Настороженность, внимательная и тяжелая. Ожидание, напряжение. Готовность решать и действовать.
      — Совет приветствует вас, — подала голос одна из женщин, когда Аэно с Кэльхом заняли место в центре круга.
      Аэно склонил голову, прижав руку к сердцу, намеренно проигнорировав традиционный глубокий поклон. Почему-то ему показалось, что так будет правильнее. Горское приветствие от всего сердца, а не заученные перегибы Кодекса. И верно: Кэльх тоже не кланялся, вместо этого открывшись полностью, так что бери — и читай, как распахнутую книгу. Его и читали, вглядываясь в пляшущее пламя Хранителя.
      — Почему вы не передали весть об ученике сразу? — этот вопрос задал уже другой нэх, гибкий, смуглый и худощавый, уроженец самых южных земель Ташертиса.
      — Я был болен, — ответил тот. — Боялся отправиться в путь, пока не восстановлюсь полностью.
      — Что же случилось с хранителем? — громыхнул кто-то из земляных, чье внимание ощущалось даже острее, чем прикосновения теплой силы собравшихся огненных.
      — Я выгорал.
      Пламя у стен взвилось выше, откликаясь на поднятые брови, приоткрытые рты и изумленные вздохи. Та нэх, что приветствовала их, наклонилась вперед, вглядываясь.
      — Но сейчас ты в полном порядке, хранитель.
      — Да, — Кэльх не называл её по имени, хотя знал. Просто сейчас и здесь все нэх, сидевшие вокруг, были одинаково равны, одинаково достойны говорить и принимать решения. Разницы между ними не было.
      — Мой ученик, Аэно-Аэнья, Надежда, сумел вылечить меня. Эту весть я собирался привезти сам, когда пришел вызов от Совета.
      — Вот как... — взгляд женщины стал задумчивым. — И как же это произошло?
      И Кэльх принялся рассказывать. Больше упирая на свои ощущения, на то, что творилось с его силой, восприятием, но не скрывая и эмоций. Не смог бы в таком состоянии, с отрытой нараспашку душой, с максимальной искренностью, на какую был способен. Вот о событиях он порой умалчивал, мягко обходил то, что Совету слышать было не нужно, что касалось только Эфара или их с Аэно. Но подобного личного или наоборот, не ему принадлежащего, собравшиеся и не требовали.
      Когда Кэльх закончил рассказ, головы невольно повернулись к Аэно. Его разглядывали как диковинку, странную и незнакомую, но уже не было той настороженности, с которой их встретили изначально. Зато любопытства прибавилось вдвойне.
      — А что ты скажешь, лекарь? — в голосе нэх теперь нашлось место даже для доброй насмешки.
      Аэно чуть слышно фыркнул, словно его огненный зверь.
      — Скажу, что медленное выгорание — не приговор, его можно остановить, если разобраться в причинах и отыскать способ, нэх. Мы два дня провели в библиотеке, перекапывая дневники нэх и не только. Этого мало, конечно, но, если у нас будет время, чтобы систематизировать и проанализировать информацию... Истоки болезни магов, которую называют медленным выгоранием, можно найти. А когда будет найдена причина — отыщется и лекарство.
      — И что же было лекарством здесь, как ты думаешь? — вопрос был задан максимально мягко, чтобы не спугнуть и не давить, а показать: его внимательно слушают, просто хотят узнать именно его, Аэно, выводы.
      Аэно смутился, закраснел ушами.
      — У каждого человека в мире есть... корни. Как у трав и цветов. Если надломить стебель, оставив корень живым, появится новый росток. Если резануть корень... Может случиться по-разному. Один цветок погибнет, а другой вцепится в землю оставшимися корешками и снова будет цвести, да еще и пышнее прежнего. Смотря как ухаживать. Выгорающие медленно маги — и есть такие цветы. Они еще цепляются за землю, надо только помочь.
      Ответом ему было молчание, задумчивое и деятельное. Как когда-то ветерки носили шепотки нехо, так и здесь огонь потрескивал, подрагивал камень, и в этой глубинной дрожи невнятно слышались слова и фразы, пробегающие по кругу. Совет Чести обсуждал случившееся, прикидывал, что делать.
      Новый Хранитель — это, конечно, хорошо, новый Хранитель из Светлых земель — лучше вдвойне. Но это все было ясно и так, и Совет уже увидел, что хотел, а нехо Аирэн и без того вел плотную переписку с Ташертисом. Но вот возможность спасти попавших в смертельную ловушку нэх...
      — Нэх Чезара Отважная, — сказал кто-то за спиной.
      — Да, она.
      — Пожалуй.
      Совет пришел к решению, и говорили уже вслух.
      — Она выгорает, хотя сама еще не понимает этого.
      — Попытайтесь помочь ей, — велел земляной, как бы не родня тем двоим, встреченным у Шатала. — После мы соберемся снова.
      — Как бы ни повернулась её судьба, — кивнула огненная нэх. — Идите, хранители. Мы ждем вестей.


Глава пятая


      Поднявшись на улицу, Кэльх не спешил уходить. Видел, как почти приплясывает от нетерпения Аэно, понимал, что тому не терпится вернуться в библиотеку или сделать хоть что-то, чтобы выпустить переполнявшую тело силу. Но только подставлял теплому ветерку вспотевший лоб и взглядом просил подождать еще немного.
      Ждали не зря, знакомая нэх вскоре появилась из дверей, улыбнулась уже широко, открыто, первая шагнула обнять. Кэльх легонько стиснул её, получив за это острым кулаком в бок, рассмеялся — так это было привычно.
      — Аэно, это Кайса Мудрая, старшая сестра Чемса.
      — Рад приветствовать, нэх Кайса, — Аэно заставил себя успокоиться, внимательно вглядеться в лицо женщины. Вот, значит, отчего показалось, что оно знакомо. Хотя Чемса он видел всего один раз, но запомнил отчетливо, впрочем, он вообще запоминал многое, даже что не требовалось.
      Несостоявшаяся его родственница производила такое же впечатление, как ее брат. Там, на Совете, она была похожа на застывшую лаву, сейчас корку взломали — и проглядывал живой огонь. Вот особенно когда поймала обоих под локти и потащила куда-то, только охнуть и успели. Девчонка девчонкой, хотя на вид старше Кэльха.
      О делах не говорили, сложно говорить, когда дыхание сбивается от быстрого шага. Аэно вообще не понимал, куда они идут, Кэльх тоже крутил головой по сторонам, пытался запомнить дорогу, пока они, нырнув в широкую арку, не оказались в залитом солнцем дворике. Там, под разноцветными полотняными тентами, внезапно обнаружились небольшие деревянные помосты с низенькими столиками в центре. За одним таким сидели горожане, шумной веселой компанией, обсуждая что-то так быстро, что слова сливались в один поток. Ошеломляюще пахло едой, специями и чем-то незнакомым.
      Кайса потянула в дальний угол, где потише, первая села на помост, стянув сапожки, чтобы не перепачкать светлое дерево, и скрестив ноги. Кэльх, разобравшись, куда они пришли, последовал её примеру, уверенно сделав заказ, когда они втроем уселись за столиком, а от здания к ним метнулся смуглый щуплый мальчонка, при ближайшем рассмотрении оказавшейся девицей. Запомнив, что хотят гости, она умчалась, а Кайса наконец хмыкнула.
      — Ну вот, теперь можно и о делах.
      Аэно навострил уши, хотя в глубине души считал, что говорить о делах, когда вокруг так пахнет — несусветная глупость. Сперва стоило поесть, чтобы ворчание пустых желудков не отвлекало от разговора. Или же вообще не ходить в едальню, а сперва все, что хотела сказать нэх Кайса, обсудить, не пробуждая аппетит. Но его тут не спрашивали, поэтому он промолчал, внимательно глядя на женщину. Надеялся только, что говорить она будет хоть немного помедленнее, чем те стрекотухи с соседнего помоста.
      — Кайса, помилуй, мы уже не на Совете, — Кэльх как будто прочитал мысли Аэно. — И с утра ничего не ели...
      — ...потому что засели в библиотеке и носа оттуда не высовываете! Шатал говорил, что скоро сами как Замс станете. Ла-адно, — протянула она. — Так и быть.
      И только глаза смеялись, как у Чемса: не злится, ни капли, просто нрав такой.
      Для Аэно заказ делал Кэльх, он явно лучше светлорожденного разбирался во всем многообразии пищи и традиций ее приготовления в Ташертисе, который был страной большой, и кухни северо-запада и юго-востока различались довольно сильно. Аэно только предвкушал, вдыхая ароматы, вычленяя смутно знакомые нотки острого перца и пряных трав. И в который раз убеждался, что предки этина Йета прибыли в Эфар откуда-то из здешних мест, да еще и привезли с собой многое. Иначе отчего бы так знакомо пахло?
      — Потерпи, рысенок, — Кэльх тронул за плечо, когда Аэно в очередной раз повернулся, косясь на кухню. — Сейчас все будет.
      И впрямь, через несколько минут широкая дверь отворилась. Знакомая девчонка придерживала её обеими руками, пока держащий поднос мужчина выходил наружу. Поднос был со столик размером, но он нес его так плавно и уверенно, что даже содержимое тонкогорлого стеклянного кувшина почти не плескалось. Когда же он расставил на столике высокие обливные пиалы с горячим и широкие тарелки с эмалевыми узорами, на которых исходили ароматами куски мяса в специях, Аэно чуть не захлебнулся слюной, внезапно осознав, что проголодался даже сильнее, чем ему казалось. Но выучка брала свое, и есть он начал не раньше, чем старшие, аккуратно и неторопливо, стараясь в полной мере насладиться каждым куском. О, вот здесь было настоящее блаженство для урожденного эфарца: во рту пожар, который можно потушить только крепким, кисло-сладким и слегка вяжущим напитком, очень похожим на квас, а его вкус — заесть хлебом с пряными зернами на похрустывающей корочке. Настоящий пир! Какие тут разговоры! Даже Кэльх блаженно жмурился, привыкнув к горской готовке, а Кайса только посмеивалась, не забывая отдавать должное еде. Знала же наверняка, где оба последнее время были, припасла маленький, но сюрприз.
      — Я тебя обожаю, — первым делом сказал Кэльх, когда наелись и уже просто сидели, потягивали из пиал квас, а из несъеденного осталось только блюдо крохотных сладковатых комочков, рассыпающихся на языке мягкими крошками.
      — Так бы и женился, — подхватила Кайса, и оба засмеялись.
      — Старая шутка, рысенок, — пояснил Кэльх для Аэно. — Ну что, вот теперь о делах?
      — Только один вопрос: почему «рысенок»?
      О, это женское, неистребимое ничем — ни возрастом, ни регалиями — любопытство!
      — Аэно? — улыбнулся Кэльх. Кивнул в сторону — там горела одна из многочисленных жаровенок, которые здесь были, может, не на каждом углу, но близко к тому. Да, Фарат освещался фонарями, Свечников тут было много, но вот такое чистое, ничейное пламя тоже ценилось и береглось.
      Юный маг улыбнулся и сложил ладони, как лепестки цветка, а когда открыл — на них сидел и невозмутимо умывался маленький рысь. Делать его большим Аэно не счел нужным. Звереныш почесал лапой за ухом и спрыгнул на стол, важно прошествовал на середину и уселся, давая себя рассмотреть.
      — Какая прелесть! — восхитилась Кайса и осторожно погладила рысенка одним пальцем. — Я и не думала, что в горах такие милые звери водятся.
      Аэно, как ни крепился, все же прыснул. Да уж, горная рысь — милейшее существо! Свирепый, хитрый, выносливый и терпеливый хищник, способный лежать в засаде и сутками ждать добычу, чтобы прыгнуть и одним ударом переломить хребет барану, сцепиться с огромным орлом и после принести детям в логово его оперение для игры!
      — И такие милые юноши, — хитро сверкнула глазами Кайса. — Итак?
      — Что мы должны узнать о той нэх? — Кэльх тоже посерьезнел, собрался. — Я так понимаю, все очень плохо.
      — И да, и нет... Сейчас, соображу, с чего начать.
      Аэно чуть шевельнул пальцами, и рысь свернулась клубком под ладонью нэх Кайсы, даря ей спокойствие негромким урчанием. Сам же юноша придвинулся к Кэльху и сжал его руку, приготовившись внимательно слушать.
      — История, в общем-то, стара как мир, — Кайса чуть сжала пальцы, грея их о рысенка. — Хранительница так впечатлилась своей новой ответственностью, что погрязла в ней с головой. Денек дома — и опять спасать-хранить, защищать... Да, огонек? Все вы такими были... Так девочка и бегала много лет, другие уже семьи-детей завели, а у нее все дела и дела. А потом она влюбилась. Со всей нерастраченной девичьей дурью, по уши, ничего не видя и не слыша. Родня её образумить пыталась — ушла от родни, друзья советы давали — не стало друзей. А любимый оставался рядом, ровно до тех пор, пока она по зову долга опять не убегала куда-нибудь. А он... Сами понимаете, да?
      Кэльх понимал, да и Аэно теперь тоже, хоть и не мог принять подобного. Что ж это за любовь такая, если любят, пока рядом, не желая понять, что есть еще что-то важное в жизни любимого человека, что никак нельзя отбросить и забыть? Но в то же время... понимал Аэно и другое: любить хранителя ой как непросто! Если только ты сам не такой же.
      — Хранительница за порог — у него постель не пустует, — Кайса поморщилась, заела сказанное сладостью, запила уже её. — Вот однажды влюбленная девочка на другую девочку в собственной постели и налетела. Надо отдать ей должное: выдержала с честью, просто собралась и ушла. И опять в работу, с головой, до голодных обмороков. Только вот после этого она так и не оправилась. Год, два... А сейчас и выгорать начала.
      — Она ведь не Огонь, — полуутвердительно сказал Аэно, внимательно глядя на нэх Кайсу. — Я не знаю, мне так показалось. Я прав, нэх?
      Кэльху это его «Я прав?» до дрожи напомнило момент с украшениями Кэйлока. Значит, Аэно опять что-то озарило, не иначе. Почему-то лишь спустя два года Кэльх стал понимать, что в ученики ему попался не просто чрезвычайно одаренный, призванный самими Стихиями маг, а диво редкостное: интуит-хранитель. Вспомнилось, как метался тогда еще шестнадцатилетний мальчишка по Малой медовой ярмарке, перебрасываясь буквально парой слов то с одним горцем, то с другим. А несколько месяцев спустя заключал брак этны Каано и ее примака. Что это, как не интуиция? Дар Стихий, порой опасный для самого одаренного. Поэтому сейчас придется в два раза внимательней следить за тем, что творит Аэно, чтобы успеть пресечь, если что. Или, наоборот, поддержать, если все пойдет правильно. Сам Кэльх никаким таким чутьем не владел, обходился собственной головой и опытом. И поэтому еще терялся, пытаясь понять, стоит ли доверять этой самой интуиции.
      А Кайса уже кивала.
      — Земля она, хотя уж лучше бы Огнем была — отгорела бы тогда, пережила любовь. А земляные как привяжутся, так все, на века, горы с места легче стронуть.
      Аэно строго качнул головой, но снова замолчал, только взглядом предлагая Кайсе продолжать, если той еще было что сказать о будущей подопечной двух огневиков. Его брови сошлись над переносицей, что-то такое юноша обдумывал, явно для него или неприятное, или тяжелое.
      — Как вас представить друг другу — знаю. Девочка сейчас в Фарате, её стараются не отпускать далеко, вот пусть вас по городу и поводит. Ты, Кэльх, давно здесь не был, ученик твой и вовсе из-за гор... И вам приглядеться, и она изводиться о своей бесполезности не будет.
      — Простите, нэх Кайса, — дождавшись, пока женщина умолкнет, снова заговорил Аэно. — Вы не могли бы рассказать побольше об этом... — дальше прозвучало слово, которое понял только два года обитавший в Эфаре Кэльх. Означало оно петуха, повадившегося топтать кур слишком уж рьяно.
      — Гхм... Аэно имел в виду того, в кого на свою беду влюбилась нэх, — как мог вежливо перевел он. Но глаза Кайсы все равно заинтересованно сверкнули.
      — Потом перескажешь мне, как у вас в горах еще ругаются. Это ж как звучит-то, как песня! А что того куска дерьма касается... Да обычный мужик, по бабам ходит — только хвост дымится. За бедную девочку держался потому, что с Хранителем быть почетно, на него дуры летели, как мотыльки в огонь.
      — Ага, — протянул Аэно, но больше ничего не сказал. И промолчал все оставшееся время, пока Кайса допивала свой квас, а потом вела их куда-то, где они должны были встретиться с нэх Чезарой. Даже не дернулся, когда Кайса расплатилась за всех троих, и когда Кэльх вполголоса принялся с ней спорить, что это не дело. Но Кайса стояла на своем упрямей брата.
      Спор закончился привычно ничем: вывернули к высокой стене, сплошь изукрашенной барельефами, причем все оказались на растительную тематику. Казалось, кто-то задумал вырастить настоящий каменный сад, но когда стена внезапно закончилась, открыв проход, за ней оказался сад настоящий, стократ прекрасней скульптурного. Огневиков это ничуть не удивило: где и обитать земляному магу, как не в саду, поближе к настоящей земле, а не тесаному камню, которым вымощены улицы в Фарате и из которого построены его дома. Тем более — такой земляной, которая потихоньку теряет личную силу, а потому и связь со Стихией. Аэно не слишком прислушивался к тому, что говорит Кайса, ведя по тенистым тропинкам. Он осматривался, вслушивался, и первым увидел сидящую на каменной лавочке нэх, рассеяно пытавшуюся читать какую-то книгу.
      Заслышав шаги, она подняла голову, поздоровалась тихо, удивленно покосилась на огневиков. Аэно внимательно, аккуратно, стараясь не пялиться во все глаза, но и не упустить ничего, смотрел на Чезару. И понимал умом, что она гораздо старше него, а все равно видел перед собой едва ли не ровесницу: мягкую, пышнотелую девушку с толстенной, в руку Кэльха, косищей цвета яблоневой коры и тусклыми, почти безразличными глазами, похожими на его яшмовую бусину: зелено-серо-карими. Они то и дело скрывались под тяжелыми веками, когда Чезара моргала, будто пытаясь бороться со сном. Книга была отложена в сторону, и хоть какое-то неравнодушие к происходящему на лице Хранительницы появилось, только когда она услышала о новых обязанностях.
      — Но... Разве больше некому?..
      — Остальные заняты, — строго, будто капризничающей младше сестре, ответила Кайса. — А нэх Кэльху с учеником нужен кто-то, кто хорошо знает Фарат.
      — Ну, ладно...
      Чезара нехотя поднялась с лавки. Забытую книжку подхватила Кайса, только покачав головой в ответ на вопросительный взгляд Кэльха, но ничего не сказав. А Чезара уже шла через сад, лишь изредка оборачиваясь, проверить, идут ли за ней огненные. Для земляного, чующего посторонние шаги всем нутром — нонсенс.
      Кэльх глядел на выгорающую нэх, и в груди что-то сжималось: неужели он выглядел так же? Едва говорил, растягивая слова на зависть самым неторопливым горцам, двигался, будто во сне или под водой, шел, не замечая ничего вокруг? Чувствовалось, что их ведут по привычному маршруту: сад; лоток уличного продавца, у которого Чезара купила горсть орехов в меду; спрятавшийся между домов и деревьев фонтанчик — почти нерукотворная скала, по которой сбегали потоки воды; бульвар, засаженный какими-то поздно цветущими, тяжело и сладко пахнущими кустами, вымахавшими почти с человеческий рост; снова кондитерская, где остановились выпить по чашке настоя с пирожными; снова сад, уже другой... Места, приятные земляному, чередовались с теми, где продавалось что-то сладкое.
      Аэно шел, не спуская взгляда с Чезары, и этот взгляд Кэльх не смог бы забыть никогда. Не одному ему подумалось о недавнем прошлом. Кэльх себя видеть не мог со стороны, а вот Аэно... Каково ему сейчас видеть выгорающего мага? Совет все же поступил на редкость жестко, заставляя его доказывать свои слова делом.
      Он почти потянулся к юноше, но тот чуть повел плечом: жест привычный и давно знакомый — «потом все объясню», сделал полшага вперед и почти притерся боком к Чезаре, солнечно улыбнулся ей, беря за руку и открываясь одновременно. И взглянул на Кэльха из-за ее плеча: «Помоги!». Тот тоже шагнул вперед, оказался рядом, потянулся, переплетая силу, так, чтобы Чезара купалась их огне, тепле, напитывалась им, уж сколько выйдет. Она даже выпала из своей прострации, заморгала чаще, заозиралась, а потом прижмурилась — так жмурятся, подставляя лицо солнечным лучам.
      — Вы наверное, устали, нэх?..
      — Нисколько, — заверил её Кэльх. — Но если мы вам надоели, то встретимся завтра? Подобную прогулку стоит повторить.
      — Да, наверное...
      — Мы завтра сможем вас найти в том же саду? — подал голос Аэно, он улыбался, а в глазах стыло сосредоточенное выражение, словно у готовящегося к битве не на жизнь, а на смерть. Кэльх вспомнил, где он видел его раньше: с таким точно выражением в глазах Аэно выходил на свой ритуальный поединок в Перелом года.
      — Да, я там часто сижу...
      — Тогда до завтра, нэх, — улыбнулся ей Кэльх, подталкивая к очередной булочной.
      Выглядела она ну разве что са-а-амую капельку поживее. И это не было способом, чтобы вытянуть ее. Аэно не зря на Совете говорил о том, что к каждому магу — «цветку» — нужен свой подход. И этот самый подход было искать именно ему, Кэльх мог лишь помочь.
      
      — Так ты расскажешь мне, что задумал, рысенок? — когда остались вдвоем уже в своей комнате в гостином доме Хранителей, спросил он.
      — Да, — Аэно довольно потянулся: после прогулки с Чезарой они отправились в общественные купальни и там вдоволь наблаженствовались в горячей воде, отмывшись до скрипа, а потом и под прохладным душем, остывая и возвращая себе бодрость духа. — Да, любимый. Я расскажу. Помнишь, что я говорил про корни?
      Ответа не было. Кэльх смотрел на Аэно так, будто впервые увидел. Внимательно, пристально, выискивая что-то. Его рысенок... Аэно никогда еще не говорил напрямую о своих чувствах. Не говорил, что любит, именно этого слова не произносил, ни разу. А тут так легко слетело с губ... Осознав, что именно сказал, юноша залился ярким румянцем, как всегда, начиная с самых кончиков ушей и едва ли не по грудь. Но глаз не опустил, только едва-едва присомкнул ресницы, словно подтверждая: да, тебе не послышалось, Кэльх Солнечный Хранитель. И тот невольно потянулся, коснулся губами губ, будто снимая с них это слово. В груди горело жарко и ровно, со всей силы, но не обжигая, не заставляя сходить с ума.
      — Рысенок...
      Аэно запустил руки в его уже распущенные волосы, позволил себе чуть углубить поцелуй, прикрывая глаза от того, что было слишком хорошо. Но все же прервал ласку: Кэльх хотел получить ответ, а на все остальное у них будет ночь. Ну, ее начало точно. Правда, с колен Кэльха — и когда только там очутился? — слезать не стал.
      — Так вот, про корни. Я тут гулял и думал: бывает так, что у цветка корень покалечен, а не отмирает, все соки на себя тянет, чтобы выжить, да так, что цветку ни новые корешки не отрастить, ни побег не выпустить, и листочки понемногу желтеют, коробятся — умирает цветок. А если этот покалеченный корень убрать, да цветочек подкормить, опору ему поставить... Может, и оправится.
      — Может?
      Аэно несколько минут молчал, сосредоточенно покусывая губу.
      — Обязательно оправится.
      — Аэно... — Кэльх глядел уже серьезно, хотя все еще обнимал, прижимал, не отпуская. — Совет... Они дали нам задание, но сказали прямо: не получится — это не приговор. У нас вообще не выносят подобных приговоров. Не сможем помочь ей — попытаемся еще, пока не поймем, в чем же дело. Да, больно, но... ты и сам понимаешь, что надо.
      — Я уверен, что все у нас получится, — юноша фыркнул почти рассерженно, сжал пальцы в волосах Кэльха. — Я у-ве-рен. Поверь и ты, мне понадобится твоя помощь, один я не справлюсь. Сейчас как никогда понимаю: здесь в одиночку я бы не сумел, а с тобой — да.
      — Я всегда буду тебе помогать, рысенок, чтобы ты ни делал.

      
***



      Ночной Фарат был не менее красив, чем дневной. Вернее, пока еще вечерний, с каждым днем темнело чуть раньше, и Свечники Фарата уже вышли на улицы, чтобы зажечь фонари. Здесь их было много, у каждой улицы свой. Но оно и понятно: улицы в городе длинные, фонарей без счету. Порой на одной улице столько, что хватило бы осветить целый городишко в предгорьях. Аэно шагал под сенью раскидистых лип, обрамляющих аллею с предсказуемым названием «Липовая», стараясь не задерживать взгляда на кованых фонарях, скамеечках, узорах ограды. У него было дело, важное и не терпящее отлагательств. Именно поэтому в этот вечер Аэно накинулся на Кэльха почти яростно, жадно, не давая старшему ни мгновения передышки. Зацеловал до того, что губы все еще горели, если к ним притронуться, а собственная сила, которой, словно рысьей шерстью, ласкал Кэльха... Должно быть, именно так себя наглаженные и затисканные кошки и чувствуют — растечься по коленям любимого человека и мурчать. Но дело, дело же!
      Кэльх уснул, как убитый, едва только излился и с помощью Аэно привел себя в порядок мокрым полотенцем. А сам виновник его состояния поторопился одеться и тише мышки выскользнуть из комнаты, спуститься на первый этаж, в трапезную, где до поздней ночи просиживал Шатал Опора. И уже у него выспросить, где живет нэх Кайса Мудрая и как искать ее дом. Шатал не стал спрашивать, зачем ему и почему идет один. Объяснил, даже план начертил.
      Нэх Кайса жила в одном из многочисленных, отличающихся только барельефами домов на скромной улочке, которую без схемы-то и не найдешь, спутаешь с еще десятком таких же. Хорошо, был обозначенный Шаталом ориентир: большой барельеф с огненным драконом. С одной стороны такое жилище казалось странным: слишком уж непривычно, Совет, все это. С другой — ну а что такого, если ей большего не нужно?
      Перед украшенной чеканными узорами дверью Аэно замер, приглаживая выбившиеся от быстрой ходьбы волосы, и решительно постучал. Поднял голову, поглядел: в окне на втором этаже горел свет, там что-то шевельнулось.
      Его приходу даже не удивились, Кайса, выглянув, только пошире распахнула дверь.
      — Ну заходи, рысь-кысь. Где Кэльха потерял?
      — Айэ натиле, нэх Кайса, — по привычке пожелал ей Аэно. — Кэльх остался спать в гостином доме, а у меня к вам важный разговор, который я хотел бы провести без него.
      Насмешливо фыркнув, Кайса подтолкнула его внутрь, через крохотную полутемную комнату к лестнице наверх. Скрывавшаяся там комната тоже размерами не поражала, но была какой-то по-деловому уютной: заправленная кровать, стол и полки, знакомо заваленные бумагами, всего пара стульев — видно, редко сюда гости захаживали — и обязательный камин, сейчас зажженный скорее ради огня, а не ради тепла.
      — Садись, рассказывай, — Кайса и сама за стол села, развернувшись к Аэно. — Что-то придумали с нашей девочкой? Или по другой причине один пришел?
      — Это касается нэх Чезары, верно. Но сейчас я хотел спросить не о ней. Вы ничего не сказали о её бывшем ухажере при Кэльхе, но мне нужно знать, кто он, какой, как себя вести привык, в том числе и то, как себя вел при Чезаре и когда с ней расстался. Что после этого говорил. Вы знаете, — Аэно смотрел ей прямо в глаза и сейчас не закрывался. Словно на Совете — бери, читай, увидишь, что не из праздного любопытства.
      — Ты прав, Кэльх слишком людей любит, чтобы при нем такое говорить. Ладно, слушай. Этот кусок дерьма — владелец одной из пекарен. Девочка всегда сладкое любила, она, по-моему, все пекарни в Фарате знает. И вот понесло же её туда, нет бы к кому другому зайти! — Кайса шумно выдохнула. — Пекарня этому типу досталась по наследству, обычно он там и не появлялся. А тут с проверкой пришел, увидел... По-моему, сразу справки навел, потому что ухаживал сладко: торты, пирожные. Бедной девочке до этого никто такие знаки внимания не оказывал. А он знай, песню поет, какая она прекрасная и прелестная. Коллекцию своих любовных побед расширить решил, ур-род...
      Аэно слушал внимательно, не перебивая, запоминал все до слова. И спрашивал, спрашивал, въедливо, заставляя женщину вспоминать даже то, что не хотелось помнить — и не помнилось, как ей казалось. Полночь миновала, когда он поднялся.
      — Благодарю вас, нэх Кайса. Это мне очень поможет, — и янтарно горящие глаза юноши сузились, как у рыси, выследившей добычу и залегшей в засаду на высокой скале. Ничем этот молодой огненный сейчас не напоминал того милого юношу, что солнечно улыбался, выпуская из рук котенка-рысенка.
      — Хорошо. А теперь сядь обратно, уже у меня к тебе разговор есть, — велела Кайса. — И тоже не при Кэльхе.
      Аэно помедлил и все же сел, готовый слушать и отвечать. Вместо вопроса Кайса потянулась вперед и выудила из его волос... огненное перышко. Крохотное, но яркое, аж сияющее от вложенной в него силы.
      — Будь у меня с головой похуже, прозвали бы Видящей силу или еще как-нибудь в этом духе, — Кайса мяла перышко в пальцах, серьезно глядя на Аэно. — Ты ведь понимаешь, что вы — особенный случай?
      — Особенный? — Аэно чуть пожал плечами. — Не знаю, в чем бы? В том, что любим друг друга?
      — Вообще-то между мужчинами такое не положено. Но у Огня и Воды есть интересное свойство: силы проникают друг в друга, сливаются так, что двое превращаются в одно целое. Земле и Воздуху этого не сотворить, одни слишком цельные, другим слишком простор нужен. Ты весь пропитан огнем Кэльха, а у него перья дыбом от твоего пламени, — цепкий взгляд Кайсы обшаривал Аэно, выискивал другие кусочки чужой силы, но руки она больше не тянула. — Нэх это видят и понимают. Принимают или нет — вопрос десятый. Не нэх... будь внимательней, рысь-кысь, особенно в местах, где люди редко нэх встречают.
      — А как же младшие мужья при нужде? Меня ведь вашему брату, нэх, в супруги готовили, если б не выбор хранителя, им бы и стал.
      Аэно запомнить-то предостережение запомнил, но недоумевал крепко: в Ташертисе им пока еще никто и слова не сказал на сей счет, а в Эфаре... В Эфаре люди строго блюли законы гор: «в чужой котел да под чужое одеяло носа не суй, не то лишишься». А за границами Эфара они и раньше вели себя осторожно, и впредь будут. А еще где-то рядом с сердцем довольно мурлыкал Огонь. Значит, насквозь? Он это давно знал, еще с учебы, когда Кэльха считал учителем. Насквозь, сила к силе, сердце к сердцу. Остановится одно — тут же замрет и второе.
      — То законы земляных, — пожала плечами Кайса. — Никому и в голову не приходит требовать от младших мужей чего-то подобного. Хотя, честно говоря, я сначала подумала, что тебя именно из-за подобной склонности Чемсу сосватать хотели... Но что было — то отгорело. Или он бы тебя затушил, или ты бы его пережег.
      — Да у меня, к слову, невеста была, — Аэно чуть покраснел и нахмурился, вспоминать об этом он не любил. — Я о таком и думать не думал, и знать не знал. Просто... влюбился. Наверное, как Чезара, без оглядки и без памяти. Только мне Стихии подарили взаимность.
      — Стихии такими подарками зря не разбрасываются. Значит, что-то ждет вас обоих. Ладно, иди, а то Кэльх наверняка волнуется, — Кайса протянула на раскрытой ладони чуть потускневшее перышко. — И удачи вам с девочкой, что бы ни придумали.
      — Спасибо, нэх Кайса, — Аэно бережно сжал в ладони перышко, снова улыбнулся, неуловимо меняясь.
      В гостиный дом он спешил чуть не бегом. Кайса права была: Кэльх без него спал не очень крепко и проснулся. Наверняка встревожился, а то и Шатала поднял. Что так и есть, он понял, уже входя в трапезный зал. Сидели там у камина двое нэх, молчали, повернулись разом. Вопросов Кэльх не задавал, понимая, что Аэно взрослый уже, самостоятельный. Только глянул с укоризной: сбежал, не предупредил, хорошо хоть Шаталу сказал, куда направляется.
      — Прости, мне очень нужно было поговорить с нэх Кайсой, — Аэно плюхнулся у камина рядом с Кэльхом, прижался к его плечу на пару минут, восстанавливая дыхание. Потом потянул за запястье и вложил в ладонь снова налившееся светом перышко, улыбаясь так, словно получил очень дорогой подарок.
      — Боюсь представить, что она тебе наговорила, — дернул уголком рта Кэльх, но пальцы сжал, а взгляд потеплел.
      — Шли бы вы спать, оба, — степенно заметил Шатал. — Утро вечера светлее, завтра о делах поговорите.
      — Правда, идем. Спасибо, нэх Шатал, — Аэно торопливо и коротко поклонился хозяину дома и буквально утащил Кэльха за собой наверх. И там возиться не стал долго — окатился прохладной водой, чтоб смыть пот, нырнул в постель и сразу прижался к любимому, обнимая всеми конечностями, словно лоза крепкий дуб.
      — Спи, любимый. Все хорошо будет. Теперь я уверен.
      
      Следующие два дня прошли в установившемся порядке: до обеда Аэно и Кэльх просиживали в библиотеке, продолжая выискивать и систематизировать все, что только могли найти о медленном выгорании, после шли за Чезарой в тот самый сад, и уже вместе с ней — обедать в какое-нибудь заведение, которых в Фарате оказалось видимо-невидимо. И если в первый день их вела за собой именно Чезара, то в эти дни ведущим то и дело оказывался Аэно, исподволь, незаметно сужая круги, как делал это и в доме Солнечных, подбираясь к Кэйлоку. О цели своей «охоты» он Кэльху не говорил, только попросил во время этих прогулок как можно сильнее греть Чезару. Даже если вымотаются — ничего, вечером отдохнут. Шатал им и меду обещал достать какого-то особенного, который только тут делали.
      В итоге на улицах на них аж оборачивались: виданное ли дело, такой костер идет? Кэльх на тепло не скупился, обнимал не сопротивляющуюся Чезару за плечи, прикрывал полой плаща, по такому случаю сменившему спаш и расцветившемуся огненными перьями. И улыбался, тепло и уютно, как умел делать только он, не одними губами — всем собою. Аэно вился рядом, рассказывал горские байки, заставляя Чезару смеяться, брал за руку, а то и обнимал — только до плеч не доставал, даже эта вроде бы невысокая девушка была выше него, так что ложилась его рука на ее пояс, прижимая осторожно, ласково. Для него — как сестру, а вот со стороны что там казалось... Видно, именно то, что требовалось юному огненному, потому что у идущего навстречу темного удивленно и зло исказилось лицо.
      Аэно узнал его еще издали: нэх Кайса описала удивительно точно. Смазливое, правильное лицо, аккуратная прическа и глаза, как две черные вишни, маленькие и вечно сощуренные. На первый взгляд — будто вот-вот улыбнется, на второй — в каком-то недовольстве миром. Когда мужчина завидел троицу нэх, прищур стал почти злым. Он даже не поздоровался, остановился напротив, вынуждая остановиться и их, сказал, словно горсть сколопендр выплюнул:
      — А говорили, что, как мы расстались, ты себе места не находишь, все обо мне тоскуешь. А я гляжу — времени даром не теряла, уже двух полюбовников себе нашла?
      Чезара, только что смеявшаяся над горскими побасенками, взглянула на него, моргнула, медленно-медленно. Глаза, самую малость ожившие, превратились в тусклые камушки.
      — Кнешт...
      — И как тебе? С двумя-то? Даже я себе такого не позволял! Потаскуха...
      Аэно, напряженный, как тетива горского самострела, знал, что нельзя ему сейчас отвлекаться, но сдержаться, когда оскорбляют женщину, да еще кто! Шагнул вперед, сожалея, что любимый нож остался в гостином доме — в Фарате было не принято разгуливать по улицам с оружием, стража бдела.
      — Ты, выкидыш тайшэ, прикуси свой грязный язык, пока я тебе его не укоротил вместе с головой!
      — Аэно! — оставить замершую Чезару Кэльх просто боялся, поэтому хоть в голос пытался вложить все, что хотел передать. — Прекрати!
      — Ты еще кто? — Кнешт окинул взглядом замершего перед ним юношу, для темного по виду так сущего мальчишку. — Чезка, не стыдно тебе детей совращать?
      Аэно зарычал, гневно полыхнуло нестерпимо-белым пламя на сжавшихся кулаках... И Чезара словно очнулась, ахнула, кинулась вперед:
      — Аэно, стой! Не стоит он того!
      Внутри у юного огненного ликующе взревела сила: он, чуткой струной настроенный сейчас на девушку, ощутил, как оборвалось что-то то ли внутри нее, то ли вовне, глухо чавкнуло, как гнилая веревка. Потом в него вцепились в четыре руки, сжали запястья, не давая шевельнуться. Хватка у Чезары оказалась на удивление сильная, а про Кэльха и говорить нечего.
      — Пошел вон! — коротко рявкнул он на осознавшего, что чуть не превратился в горстку пепла, Кнешта. Того как ветром сдуло, только дробно простучали каблуки щегольских сапожек. Аэно же разом расслабился, рассмеялся:
      — Все уже, отпускайте меня, синяков наставите!
      — А ты не пугай так... Чуть белым пламенем не полыхнул, — напряженно отозвался Кэльх, но пальцы разжал: чуял, что сменилось уже настроение, не злость пламя подпитывает. Чазара и вовсе глазами хлопала, как спросонья, оглядывалась, пытаясь понять, где она, что она, и почему.
      Аэно только кивнул, повел плечом: «после все-все объясню».
      — Ну... теперь вот есть хочу, лоток пирожков бы умял! У этина Урда та-а-акие пирожки вкусные, с яблоками, с вишней засахаренной, м-м-м!
      Чезара закивала:
      — Точно, и по пути нам! У него и с мясом завертыши вкуснее всего получаются. Идем скорей, а то и мне чего-то есть захотелось.
      Они рванули вперед так, что Кэльх не то, что пару успокаивающих слов случайным прохожим, свидетелям сцены, сказать, он даже острые, хищные перья, укрывшие плащ, погасить не успел.
      Пекарня этина Урда была та самая, куда Аэно на второй день пребывания в Фарате отправил стайку оборвышей, намеревавшихся стащить хоть пирог, хоть каравай хлеба. Теперь они там и крутились каждый день, по мере сил помогая пекарю и его жене, которая носила аж двойню. Этин Урд нарадоваться на добровольных помощников не мог, хотя сперва воспринял идею прикормить «воронят» скептически. Когда Кэльх, Аэно и Чезара добрались до пекарни, там как раз работал старший из мальчишек, споро перетаскивая свежую выпечку и убирая пустые лотки.
      — Привет, Вороненок, — Аэно усмехнулся ему.
      Имени мальчишки он так и не узнал, зато прозвищем наградил, похоже, надолго. Да и похож тот был: зыркал искоса, одним глазом, по-птичьи. Сейчас еще и подскакивал как-то странно, как сгрузил тяжесть на прилавок, стало ясно — попросту хромал, припадая на правую ногу, будто подбитый птенец.
      — И вам здравствовать, нэх Хранители.
      Чезара всплеснула пухлыми ладонями:
      — Деточка, что у тебя с коленом? Иди сюда, не бойся. Иди-иди, я погляжу.
      На «деточку» пытавшийся до этого быть вежливым мальчишка взъерошился еще больше, но делать нечего: зубы сцепил, подошел, готовый отскочить, если что не то случится.
      — Подрались они, — этин Урд, выглянув из лавки, покачал головой. — От прилавка воришку отогнали.
      Чезара уже плюхнулась на брусчатку, задрала латаную-перелатаную штанину, явно впопыхах замытую и через край стянутую неровными стежками по новой дыре на колене. Аэно, подойдя поближе, аж присвистнул, глядя на растекшийся по смуглой коже синяк и глубокие, еще сочащиеся сукровицей через корки, царапины. Колено Вороненка выглядело скверно: вспухшее, багровое.
      — А нечего им... — буркнул мальчишка. — И это ничего. Пройдет. Не нужно, нэх.
      — Ну-ка, тише. Мне видать, как оно тут пройдет. Наступать-то больно, а согнуть и вовсе никак? Ну, ты-то сильный, потерпишь пару минуток, или попросить Аэно тебя под ручки подержать? — Чезара прищурилась, испытующе глядя на мальчишку снизу вверх.
      — Я не домашний неженка! — вспыхнул тот. Аж кулаки сжал, зубы стиснул, готовый доказать, что уж он-то все вытерпит без чужой помощи, что бы ни делали.
      — Тогда стой, на здоровую ногу обопрись покрепче, — скомандовала она, прижала ладони к больному месту.
      Аэно и Кэльх были готовы подхватить мальчишку, если все же покачнется, но не пришлось. Мягко замерцали зеленым и золотистым ладони земляной, неяркое, едва заметное, это свечение впитывалось в кожу и словно стирало царапины и ранки, синеву и припухлость. К моменту, когда Чезара отняла руки, о «боевом» ранении напоминала только розоватая нежная кожица, слишком светлая по сравнению с остальной. А вокруг уже тихо-тихо стояли, вытягивая шеи, «воронята», переживали за вожака.
      — Ох... — Чезара обессилено осела на землю.
      — Возьми, — Кэльх тут же подсунул ей сладкую булочку, которых успел купить у этина Урда целый десяток, пока она занималась лечением. Только-только оправившейся нэх подобная магия была еще не по плечу, но ругаться он не стал. Пусть хоть что делает, лишь бы делала!
      — Спасибо, нэх, — шмыгнул носом Вороненок, утерев выступивший на лбу пот рукавом. Осторожно наступил на вылеченную ногу, перенес вес, потом даже притопнул, пробуя, все ли в порядке. Этин Урд подозвал его, сунул в руки кувшин с молоком, подтолкнул в спину:
      — Иди, дай нэх Хранительнице запить. А вы, пострелята, ну-ка, айда орехи перебирать, две мерки надо начистить и натолочь.
      — Этин Урд, вот, — один из мальчишек протянул булочнику на ладони горячие монетки. — Вроде, все правильно?
      Мужчина преувеличенно внимательно пересчитал монеты, кивнул, ссыпая их в карман фартука:
      — Молодец, правильно. Запомнил дом? Этна Кориса всегда у меня хлеб покупает, но ей ходить уже трудно, теперь будешь каждый день туда бегать, относить заказ. Согласен?
      Мальчишка закивал, преисполнившись важности. Выглядело это забавно.
      Чезара уже сидела у стены — мальчишки помогли ей перебраться туда, один стоял рядом, держал кувшин молока, другому Кэльх сунул булочки. И как-то сразу было видно: вот теперь все хорошо. Может и выложилась Хранительница, но ожила, вон глаза заблестели, расспрашивает о чем-то тихонько «воронят», а те, непривычные к такому вниманию, хмурятся, дуются, но отвечают. Кэльх осторожно тронул глядящего на это Аэно за локоть, накинул полу на плечи, скрывая обоих, уже незаметный в сером плаще без огненных перьев. Они здесь и не нужны были, только мешались.
      — Пойдем? — озвучил его мысли Аэно, вздохнул устало: напряжение всех сил души его вымотало, пусть и не так, как огненная пляска или Чистый Огонь, но ощутимо. — Я в самом деле есть хочу. И у огня посидеть.
      Кэльх наклонился, поцеловал в висок.
      — Идем-идем, рысенок. Ты у меня сегодня герой.

      ***

      Второй Совет, на который они пришли, отличался от первого, и очень ощутимо. Вот вроде и нэх те же, и зал тот же, и сила та же — а взревел радостно при появлении Хранителей огонь, улыбки озарили лица. Здесь и сейчас их ждали с большим нетерпением.
      Аэно шел, прижимая к груди тетрадь с записями. Страницы, внезапно, были заполнены убористым аккуратным почерком Замса. Просто накануне они обнаружили заваленный библиотечный стол пустым, а Замс протянул эту тетрадь со словами: «Эта работа должна быть закончена до Совета». И весь вечер Аэно просматривал ее, дивясь про себя, как кто-то чужой умудрился так четко и логично собрать воедино все их с Кэльхом разрозненные записи и мысли, свести всю ту информацию, которую они искали эти дни. Замс не зря Чистым Огнем звался — он и тут выжег все лишнее, оставив кристально чистую суть.
      Аэно обвел взглядом лица, нашел смущенно стоящую рядом с парой земляных нэх Чезару, улыбнулся ей: вот, вроде, и верил, что все получилось, а окончательно уверился только здесь и сейчас, видя ее глаза — живые, полные той непостижимой для огневика силы. И внезапно дошло: она же целитель, как Тамая, и как только сразу не понял? Видно, очень уж разнились Вода с Землей. Высший аспект целительной силы Воды — он другой, он вымывает, стирает и уносит болезнь. У Земли иначе, земляным магам проще стянуть сломанное, срастить, скрепить. И остро, словно спицей в самое сердце, пришло понимание: в том мире, не разделенном, не разорванном войной на две половины, целители разных стихий обязательно работали вместе. Воздух — очищает заразу, уносит миазмы и гнилостные испарения, освежает; Огонь — выжигает то, чему в людском теле не должно взрасти и разрастись; Вода — это телесные жидкости, она чистит кровь; ну, и Земля — кости, суставы, самая основа тела. Кто ж были те, кто разделил и разбил единое целое? И... Была ли тогда такая болезнь, «выгорание»? Или, может быть, и она — следствие разобщенности?
      На плечо легла ладонь Кэльха, горячая, придающая уверенности, и Аэно шагнул вперед, набирая воздуха для речи. Для той речи, которая даст возможность сделать еще один маленький шажок вперед, к новому единству Стихий.


Глава шестая


      Проскочив в едва заметную узкую щель между двух огромных каменных глыб, Аэно откатился в сторону, переводя дыхание. С другой стороны через мгновение припал к камню Кэльх, такой же встрепанный, тяжело дышащий. Крылья плаща разметались вокруг, грязные и отяжелевшие, в корке влажной глины.
      Привалившись к такой надежной твердости, Аэно поднял голову, чутко вслушиваясь в окружающее. Не запоет ли тонко воздух, не потянет ли едва заметным ветерком, говоря, что их обнаружили?
      — Где Лехан?
      — Там, сейчас будет, — мотнул головой Кэльх.
      Земляной шел в тройке последним, прикрывал огневиков. Аэно успел улыбнуться, даже немного расслабиться, уловить зеленоватую искру в камне, к которому снова прижался щекой...
      
      Хризолиты на ладони Фьяллы кажутся кусочками зеленоватого озерного льда, с беловатыми трещинками-прожилками, с вкраплениями породы, словно замерзшей во льду травы.
      — В Ташертисе родители своими руками плетут детям обереги... Возьми. Эфар никому не дарит свои чудеса просто так.
      На стол сыплются оплавленные, округлые кусочки металла. Даже не бусины, слишком неправильные для этого, слишком... дикие. Своевольные. Сами пожелавшие выбрать себе форму и так застывшие.
      — Солнечные всегда заботятся о своих детях. Не спорьте.
      
      Ветер ударил внезапно, обманул, подкрался незаметно — и впечатался увесистым кулаком в грудь, выбивая из легких воздух. Аэно захрипел, пытаясь ухватиться, удержаться, но только нелепо выгнулся, подкинутый над землей, и кубарем покатился вниз по склону.
      Огненная обережь возникла в руках сама собой, метнулась, захлестнула подходящий выступ, рванула, обдирая ладони — и воздух снова вышибло, на сей раз ударом об землю. Зато падать перестал, а через мгновение рядом тяжело хлопнули полы плаща: Кэльх каким-то безумным вывертом ударил по воздуху огненными перьями, удержался, превратив падение в затяжной прыжок.
      Гулко вздрогнуло, прямо перед ними взметнулась гладкая стена, отбивая еще один рывок обезумевшего воздуха.
      — Аэно, вода! — Лехан, прыжками, спускавшийся к ним, махнул рукой, указывая, и Аэно приподнялся на руках, будто дикий зверь, рванулся вперед, не телом — силой! Взвившийся в прыжке Уруш перемахнул грязевой поток, хищным языком облизнувший тот камень, который только что топтали сапоги Лехана.
      Девчонка, совсем еще девчонка...
      Аэно распахнул рот, закричал, завыла рысь, падая вперед, растопыривая когтистые лапы, брюхом прижимая к земле испуганную водную. Совсем молоденькое лицо оказалось так близко...
      
      — Ния, тебе цвет моих волос не по нраву? Хочешь, чтоб я в неполные двадцать три сединой обзавелся?
      — Но я же ничего не делаю! Я просто разговариваю, Аэно-о-о, тебе что, жалко?
      — Твой язык? Ни капли. А вот время — да. Ты с седла сонная валишься, нам приходится ехать медленнее. А лучше бы поскорее.
      — Ну хорошо, я буду ложиться пораньше.
      И сестренка смущенно хлопает ресницами, и перестает засиживаться за полночь в зале трактира, потому что надо ехать, спешить, Совет Чести ждет... И улыбается, сверкая белыми зубами на смуглом, дочерна загорелом лице Шорс Оазис, гортанно, непривычно выговаривая слова:
      — Нэ волнуйся, брат, наша сэстра будет в бэзопасности.
      
      Струя воды ударила из прижатых к груди рук, Уруш откатился, чудом не получив ею под брюхо, кинулся снова, уворачиваясь от ударов водяного хлыста. Аэно так сосредоточился на этом бое, что не замечал ничего другого. Только когда закричал Кэльх, вскинулся, осознавая происходящее.
      Лехана, упершегося ногами в землю, буквально вросшего в нее, схватившегося за горло, пытающегося не дать воздуху задушить себя. Кэльха, окруженного вихрем огненных перьев, Кэльха, вскинувшего руку к глазам, ослепленного, беспомощного... Сухо треснул камень, брызнула крошка, глубоко вспоров щеку. А потом ветер ударил шквалом, сметая в пропасть обоих огневиков.
      
      …По двору дома Солнечных бегают дети, и двое новеньких смеются вместе со всеми, хохочут, забыв плохое.
      — Все будет хорошо, — говорит Кэльх Теилю, глядящему на них из окна. — Здесь о них позаботятся, пока ты будешь в разъездах.
      — Обещаете, нехо? — все еще недоверчиво спрашивает тот, вцепляясь в подоконник пальцами так, что аж белеют суставы; дергается, когда сын запинается и падает. А тот вскакивает с веселым визгом и бежит дальше.
      — Обещаю. Слово Хранителя.
      И непонятно, то ли прозвище, то ли ответственность перед миром. Только ладони на плечах — теплые и уверенные.
      
      Ветер небрежно подхватил обоих поперек животов, не дав упасть, потащил наверх.
      — Плохо, — сухо сказал нехо Аирэн, паря рядом. — Ты опять слишком концентрируешься на чем-то одном, Аэно.
      Молодой огненный пытался отдышаться.
      — Прости... отец.
      На одном? Скорей уж, он просто не мог сконцентрироваться ни на чем: скорость схватки, которую задавал нехо, была такой, что просто терялся, не успевая реагировать. И дар тут не помогал, только мешал: ощущать опасность со всех сторон было до кровавых кругов перед глазами изматывающе. А нехо Аирэн не признавал полумер. Каждая тренировка превращалась в реальный бой, который останавливался только в том случае, если кому-то из нэх грозила смертельная опасность.
      Приехавшие в Эфар воины-нэх его только поддерживали, кивая: а как еще учиться? Только так, и царапины, вывихи и ушибы — не в счет. В счет только бесконечно ценный опыт, который никакими словами не передашь и в головы иначе не вобьешь. И вбивали молодежи все вместе, разбивали на группы, тасовали, заставляли сражаться снова и снова, чувствуя другие стихии, как свои.
      Нехо Аирэн аккуратно опустил их на землю около стоянки. Весело потрескивал костер, на котором кипятилась вода для придающего сил отвара, аппетитно пахло чем-то съедобным, непонятно даже чем. Желудок Аэно голодно забурчал, и нехо снова покачал головой, на этот раз понимающе.
      — Иди, поешь, пока Кэльха в порядок приводят.
      Тот сидел, пытаясь сморгнуть запорошивший глаза песок, метнувшаяся к нему Тамая шлепнула по рукам, строго велев не растирать и потерпеть, пока она промоет.
      — Я подожду, — Аэно подошел к любимому, осторожно взялся за запястья. — Прости. Я опять вышел дурак дураком. Как вспомню, что гордился своими танцами в ритуальном круге на Перелом, так стыд аж печень выедает.
      — Рысенок, прекра... аш-ш-ш! — Кэльх зашипел, когда Тамая приложила набранную прямо в горсть воду к его лицу. Потом кое-как проморгался, глянул слезящимися глазами.
      — Мы не воины, помнишь? — повторил он сказанное когда-то на стене замка. — Здесь нечего смущаться.
      Когда-то... Как давно это было, хотя на самом деле меньше двух месяцев назад. Аэно помнил это как сейчас, стояло перед глазами: острым росчерком — фигура любимого на фоне светлого неба, опять начавшие выцветать волосы треплет ветер. Помнил и сгорбившегося, потерянно опустившего плечи Теиля рядом.
      «Нет, Теиль. Я не могу тебе позволить остаться или, тем более, вернуться в Льяму. Назвал меня нехо — изволь слушать старшего, — веские, жесткие слова Кэльха будто еще сильнее пригибали его нехина к земле. — Мы ничего не сможем сделать, даже если бросимся туда прямо сейчас».
      И Аэно тогда лишь подтвердил: да, Кэльх прав. Им нужно сделать многое: отвести Теиля с семьей в Ташертис, доставить туда же Нию. Поговорить с Советом Чести. Вернуться, неся его решение, одобренное нехо: отныне Эфар — не просто приграничная земля. Отныне Эфар — место, где сходятся все стихии. Учатся работать вместе. Учатся понимать друг друга. Защищать свой общий дом.
      — Когда те, кто пытается сейчас снова развязать войну... — Аэно вовремя заметил, что слишком сильно сжимает пальцы на запястьях Кэльха, расслабил руки. — Когда они осмелеют и полезут в бой, никто не спросит у нас, воины ли мы. И времени не даст на осмысление ситуации и диспозиции, — он почти зло глянул в сторону одного из старших земляных, сейчас распекавшего Лехана за ошибки. Их тоже раскатают в тонкий блинчик, как только освободится нэх Кайса. Вот уж кто не только Хранитель, но и воин отменный.
      — Я хотел бы всю жизнь рассказывать сказки детям и записывать легенды для новых поколений нэх. Но если не остановить убийц, не выжечь ту заразу, что пытается снова расколоть мир на части, никаких сказок не будет. И детей тоже. Пустыня и лед. И я боюсь даже представить, что будет твориться там, где они сойдутся. Потому что знаю, где это будет, Кэльх.
      — Я тоже знаю, Аэно... — Кэльх уткнулся ему в плечо, намочив рубаху влажным лицом. — Тоже знаю.
      Ему было даже тяжелее. Да, опытный огненный, да, старший. Но он умел учить, а не убивать. Умел защищать учеников, чаще — от них самих, а не атаковать. Умел сходиться в тренировочных поединках, ради забавы, но не так. И ломать себя он не умел. Но отчаянно учился, чтобы удар — насмерть, а не безвредно, легким напоминанием и уроком.
      Аэно осторожно погладил его по коротко обрезанным волосам, выбившимся из-под шнурка, стягивавшего их на затылке. Сейчас ему, честно говоря, было совершенно безразлично, кто и как воспримет их неразрывную связь и почти необходимость держаться вместе, рядом, работать в паре. Здесь и сейчас он просто желал хотя бы немного облегчить ношу любимого человека, подарить ему свое тепло, сколько бы его ни осталось после изматывающей тренировки.
      — Кэльх, Аэно, идите есть, — а вот и нэх Кайса. И, похоже, не с лучшими новостями, потому что наглухо закрыта, а по лицу, всегда такому подвижному, сейчас и вовсе ничего не прочесть, бронзовая маска, да и только.
      — Сейчас... Аэно, у тебя кровь на щеке, — отмерев и выпрямившись, заметил Кэльх.
      — А я все ждала, когда ж вы намилуетесь, — фыркнула Тамая, подсаживаясь снова, на этот раз с влажной тряпицей. Слова звучали, может быть, почти зло... но в то же время так устало, что чуялось — не на них эта злость, не про их жизни. Просто подвернулись под язык, и даже обижаться бесполезно.
      — Не заметил. Наверное, осколком камня прилетело, — Аэно стиснул зубы: мочила тряпицу Тамая явно в чем-то своем, для особенно «любимых» пациентов, а царапина оказалась достаточно глубокая. Жгло, словно настоящая рысь когтем полоснула.
      — Скажи спасибо, что не требуется зашивать. Но шрам останется.
      Аэно сморгал злые слезы.
      — Спасибо, Тамая.
      Желудок снова заворчал, напоминая, что выложились едва не до донца, а в десяти шагах горит костерок и булькает густая от мяса и крупы похлебка. За стоящими в стороне мисками, простыми, глиняными, глубокими, потянулись разом оба. Наложили полные: еда сейчас была не для удовольствия, как лекарство. Особенно от вида усевшейся на камень Кайсы, которая изучала что-то вдали, неведомое и невидное другим. Чуть в отдалении, сложив руки на коленях, отдыхал нехо Аирэн, за ним виднелись неподвижные фигуры земляных, подпитывающихся от своей стихии.
      — Время на тренировки закончилось, — наконец нехотя сообщила Кайса, когда ложки заскребли по дну мисок, и к огненным вернулась способность соображать здраво, а не только желудками.
      Вскинулись все, кто был на полигоне и услышал ее слова. Нехо Аирэн, кажется, новостей еще тоже не знал, потому что упруго поднялся, чтобы пересесть поближе, внимательно вгляделся в лицо женщины.
      — Что донесли разведчики?
      — В Льяме что-то странное, — Кайса потерла лоб. — Нет. Страшное. Ручьи, что текут с тех земель, странно пахнут, и вода там... Нехо, сами прочтете, что там водники наплели. Но медлить больше просто нельзя!
      — Они не готовы, нэх Кайса, — Аирэн стиснул пальцы до белизны. — Но послать опытных воинов мы не можем, двух на группу, не больше — иначе некому будет тренировать оставшихся.
      — Я понимаю, нехо, — та сжала губы.
      Было видно: сама бы плюнула на все и бросилась проверять. Но из старших огненных в Эфаре были только она и Кэльх. Если уйдет она — кому учить оставшуюся молодь, которая никогда в сражениях не была? Да даже Крэш, который хорохорился из-за своей бродяжной жизни, на самом деле не умел почти ничего.
      — Но выбора нет. Пойдут Кэльх с Аэно, Лехан со своим старшим, Рудом, Лилия и Элэкан.
      Лилия, мокрая и усталая, освежавшаяся в ручье, как раз подошла, села тихонько рядом с огненными, сохнуть. Не старше Ниилелы, она приходилась Аэно дальней родственницей, как и Элэкан, воздушник с неплохим чутьем при невеликих силах.
      — Я... Пойду, да, — решительно кивнула она. — Я из наших пока лучшая.
      О том, что, не замнись Аэно, и ничего бы она против Уруша не сделала, девушка промолчала.
      — Хорошо. Земля и Огонь прикроют от Воды и Воздуха, если там есть воздушники, — согласился Аирэн. — И, Стихий ради, зовите по имени. Сил на этикет не хватает.
      Аэно чуть не подавился глотком травяного отвара, с трудом сглотнул, услышав последнюю реплику отца.
      — Решено, Аирэн. Значит, пусть возвращаются в замок. Сутки на то, чтобы прийти в себя, им хватит?
      — Да. Как раз посмотрим карты, наметим маршрут вылазки.
      — Изведемся вконец... — Кэльх сказал это едва слышно, так, что сидящий рядом Аэно-то еле уловил. Но с места не двинулся, сил не было, хотелось лечь и уснуть прямо тут. А надо было еще идти в замок... От которого, кстати, уже шла вторая группа учеников, тащила дрова и еду.
      — Нехо, вы остаетесь? — уже громче спросил он. Вопрос был риторический, и так ясно, что останется — кому еще учить-то. Вернется под вечер, загоняв и остальных, и сам бледный, усталый и решительный.
      Аирэн кивнул.
      — Аэно, веди.
      Молодой огненный поднялся, скрипнув зубами: от усталости ныла каждая жилка, горела распухшая, несмотря на примочки Тамаи, щека.
      — Идем боевым порядком. Лехан — в центр. Руд — замыкающим. Кэльх, за мной. Лилия, рядом с Леханом. Марш, — и зашагал к спуску, сперва через силу, потом все легче. Эфар, словно понимая, какая непосильная тяжесть ложится на его детей, придавал сил, даря легкий ветер, не ледяной, с гор, а ласковый, теплый — снизу, из долин. Спускаться было легче, Аэно успевал оглядываться, следя, все ли в порядке. Успел перекинуть захлестнувшую пояс Кэльха огненную обережь Лехану, вдвоем удержали потерявшего опору огневика: на нем еще сказывался удар воздуха по глазам.
      — Тихо, тихо. Руку. Держись. Отряд, передышка.
      Все шестеро замерли на пару минут, найдя опору рукам и ногам, распластанные по скальной стене.
      — Все, идем, — наконец сказал Кэльх, который все это время провел, зажмурившись, уткнувшись лицом в рукав, чтобы дать хоть немного отдыха глазам. — Читать вечером мне точно не грозит.
      Лилия, шедшая за Леханом, но все равно услышавшая, невольно хихикнула. Глупая шутка, вымученная, но стало как-то полегче.
      — Нам грозит только... хах... кровать, — Аэно проводил взглядом улетевший вниз камень, проверил следующий выступ. — Лехан, посмотри. Желторотики прошли, кто-то из молодняка с камнем поигрался, — тон был злой: предупреждали ведь всех, на тропе к полигону силу не использовать! Своими руками поганца, который это сделал, носом в стенку натыкал бы, как нашкодившего кота.
      Молчаливый Руд громко одобрительно хмыкнул: правильно, пусть младший учится проверять и исправлять чужие глупости.
      — Понял, — отозвался Лехан. По камню прошла легкая волна тепла. — Порядок, можно.
      — Отряд, вперед.
      До замка едва доползли, вымотанные до крайности. А ведь еще следовало искупаться, поесть, добраться до постелей. Наверняка все уснут, как только носом в подушку ткнутся. Ну, за других Аэно был уверен, а за себя... Подушка была под головой, но он все смотрел в потолок слипающимися глазами, ждал, пока появится Кэльх. Тот пришел не сразу, сел на край кровати, все еще моргая, будто в глазах до сих пор песок мешался. Аэно протянул руку, коснулся его запястья, погладил кончиками пальцев.
      — Что такое, любимый? Глаза? — потянул к себе, не понимая, как Кэльх вообще еще способен сидеть. Тут по постели буквально размазывает усталостью, руки-ноги как свинцовые.
      — Жжет... Понимаю, что к утру пройдет, просто Тамая тоже устает и работает не в полную силу. — Кэльх растекся по нему, как лег, так и не шевельнулся больше, только голос звучал, затихая: — Все хорошо, рысенок, не беспокойся ты обо мне так...
      Ведь действительно, заботился, все время, больше чем за собой следил. Это грело, но и было непривычно: Кэльх привык сам присматривать за учениками, ловить, как его поймали сегодня, учить, а потом отпускать. Аэно он отпустил. Уже пару лет как отпустил, сложив с себя обязанности учителя. И теперь только с легким изумлением следил, как почти незаметно меняются их отношения.
      Отпущенный на волю рысь трогательно опекал своего «пернатого». Был готов в любой момент подставить плечо, согреть, а если на Кэльха вдруг нападал стих «назло маме отморожу уши» — то и заставить. Ласково, но непреклонно, напоминая этим деловитую хищницу, что перетаскивает упирающихся котят в безопасное место. Внутренняя суть все же выбрала идеальное воплощение. Знай Кэльх характер горных рысей чуть получше, он бы все понял еще тогда, когда увидел на ладони Аэно кроху-котенка. А так приходилось открывать в нем новое в процессе — но это-то и нравилось!
      Аэно запустил пальцы в волосы на затылке, где, по его словам, прятался хохолок, как у Чи`ата, и хватило буквально пары легких движений, чтобы Кэльха накрыло сном.


Глава седьмая


      На следующий день пришлось подняться рано, с первыми лучами солнца на вершинах Янтора, как и в предыдущие два месяца, когда приехали в Эфар вместе с воинами и молодыми нэх, которых следовало обучить. Отчаянно не хватало сна, а в первые недели болело все, каждая косточка и жилка дрожала и жаловалась в теле, непривычном к таким нагрузкам. Сейчас было уже полегче, но все равно, после боевых тренировок ныли мышцы, саднили царапины. Аэно, потерев со сна лицо, сдавленно зашипел: щеку прошило острой болью, подсохшая за ночь корка, потревоженная резким движением, отошла, и по щеке покатилась горячая капля.
      — Осторожнее, рысенок, — Кэльх, успевший сегодня умыться первым, аккуратно промокнул ее мокрым уголком полотенца.
      — Заживет, пустяки. Как думаешь, что там за донесения, что даже нэх Кайса сочла страшными?
      — Узнаем, и очень скоро.
      Хотя лучше бы попозже, но подобные плохие новости ни один не любил откладывать на потом.
      Проглотили свой завтрак как можно скорее. Остальные, отобранные для вылазки, тоже уткнулись в тарелки, сонные и встрепанные. Завтракали на кухне, в эти два месяца церемонные приемы пищи отошли в прошлое. Молодежи было позволено питаться в огромном кухонном зале за отдельным столом, старшие собирались в столовой, за едой зачастую обсуждая новости и тренировки. Женщины Эфар-танна и дети на эти собрания не являлись — у них теперь была своя столовая, в самой защищенной части замка, собственно, там теперь жили все, кого требовалось оберегать любой ценой.
      Для общих собраний был приспособлен бальный зал. Посередине него на грубо сколоченных козлах расстилалась карта Аматана, созданная из тонкой, но прочной каменной плиты. На ней даже рельеф был, все горы стояли, как игрушечные, лужицами воды поблескивали озера и застывшие, замершие каналы-ниточки рек. Стоило прикоснуться, огоньками вспыхивали поселения, тонкими струйками воздуха расчерчивались границы. Карта была совместным творением всех магов Стихий: Аирэна, Кайсы, Гора — старшего над земляными, и Тамаи — как самой сильной водной на данный момент в замке.
      Именно у карты собирались, обсуждали донесения из майоратов, соседствующих с Льямой, новости Совета и Круга. Младших туда приглашали достаточно редко, только Хранителей. Айто, к примеру, вообще там не появлялся, нехо Аирэн без зазрения совести полностью переложил на его плечи все рутинные дела по Эфару, и наследнику рода оставалось только стиснуть зубы и принять эту ношу.
      — Нехэи, поторопитесь, вас уже ждут, — на кухню заглянул этин Намайо, пришлось дожевывать на бегу, поднимаясь в зал.
      Нехо Аирэн выглядел так, словно не спал вообще. И уже не первую ночь. Оглядел покрасневшими глазами вошедших, кивнул, отошел к карте, коснувшись и оживляя ее.
      — Итак, новости весьма... недобрые. Как сообщают наши наблюдатели, в Льяме творится нечто странное: оттуда валит зверье, выглядящее больным или обезумевшим. В реках, что протекают по территории Льямы и Кунира, рыбаки ловят странную рыбу, которую не рискуют есть. Все говорит об использовании самого чудовищного аспекта сил: искаженных Стихий.
      В повисшей тишине прозвучал чей-то судорожный вздох. Кэльх до боли сжал руку Аэно. Как поймал, когда успел — сам не понял. Просто это было как удар под дых: для Хранителей не было ничего страшнее, чем искажение того, что они поклялись беречь.
      Чистый огонь, Живая земля, Живая вода, Дыхание жизни.
      Четыре высших степени единения со стихией. Огонь, дарующий кристально-чистое знание, понимание происходящего, выжигающий любую ложь; Земля, оживающая, способная укрыть нерушимым доспехом тело нэх, защитить — или атаковать; Вода, исцеляющая даже смертельно раненых, дарующая жизнь или быструю, легкую смерть; Ветер, становящийся крыльями и руками, послушными воле нэх. Все это было... Светлое, истинно светлое, идущее от мира, от самой его сути. Недаром Хранители очень часто сразу умудрялись пользоваться этими проявлениями Стихий, обычно доступными лишь сильным магам. Просто мир помогал понять истину.
      Но у каждой монеты две стороны. Была обратная и у этого дара.
      Темный огонь, Мертвая земля, Дурная вода, Черный ветер.
      Все это тоже встречалось в природе. Вода и огонь — в людях, недаром говорили, что злое сердце горит темным огнем, а дыхание безумца оседает дурной водой. Неродящую, выстывшую землю звали мертвой, а ветер, налетавший и убивавший все на своем пути, именовали черным. Стихии не могли нести только хорошее, все же они были слишком переменчивы для этого. Вот только люди всегда искали силы. И находили. Порой не там, где нужно.
      — Опять? — Кэльх не узнал свой голос, так он дрожал и потрескивал. — Кайса, они опять подняли головы?
      Было, уже было: отдельные нэх, мечтая о силе, но не желая понимать, что для её получения нужно много и долго работать над собой, иногда искали легкие пути. И, как правило, скатывались в безумное упоение легкодоступной стихией. Темный огонь ведь найти несложно, а сил в нем... А если долго держать его в руках, говорят, он перестает обжигать. Вот только сам нэх от этого перестает быть собой, превращаясь в чудовище.
      С подобным боролись, безжалостно и непримиримо. Чудовищам — смерть. Очищение, ибо другого им уже не видать. Уходили отряды воинов, всегда хотя бы с одним Хранителем. Уходили, чтобы навсегда прервать мучения очередного юного глупца. Но это были случайности. Разовое, не упорядоченное. И еще никогда искаженные Стихии не проливались на землю...
      — Именно. Это не одиночка-безумец, погнавшийся за легкой силой, — Кайса отпустила рукоять небольшой булавы, висевшей у нее на поясе. — Это, судя по рассказу Теиля, а не доверять ему у нас нет причин, настоящая банда. И она окопалась практически в сердце Аматана. Я знаю, что нам следовало послать туда большой отряд опытных воинов и старших Хранителей. Но пойдете вы. Учтите, никаких геройств — ваша задача проверить донесения, возможно, узнать, сколько искаженных в банде. И вернуться. Я немедленно посылаю запрос в Совет.
      — Как и я — в Круг, — кивнул Аирэн. — Они не смогут отмахнуться от того, что зараза пустила корни в Аматане, и, кажется, большая часть банды — водники. Пока, по крайней мере, мы видели проявления только Дурной воды.
      — Да даже если там воздушники — ветра сложнее отравить настолько, — покачал головой Кэльх, постепенно беря себя в руки. — Я прослежу за всем, я помню... это.
      Да, помнил. Да, встречался. Даже не сам был в отряде — так сложилось, что рядом оказался, когда брали такого земляного. Подташнивало потом долго, три круга отплясал, день за днем, прежде чем из дома, где жил этот нэх, ушла вся дрянь.
      — Собирайтесь. Через час вы должны уже выехать из Эфар-танна, — кивнул Аирэн. — Этна Лаана приготовит вам провизию, слуги оседлают лошадей. Думаю, уместно будет оставить их на границе Льямы и Кунира. Это самый короткий путь, через Велью, Тиад и Кунир. Четыре дня на дорогу туда. И помните: никакого дурного геройства. Руд, Кэльх, проследите, как старшие. Аэно, Лехан, вы присмотрите за младшими.
      — Сделаем, нехо.
      — Хорошо, отец.
      Прозвучало на удивление слаженно, разве что Аэно немножко выбивался из общего хора.
      
      На сборы оставалось меньше часа. Все они уже умели собирать походные мешки — только самое необходимое: фляжка с водой, фляжка с бальзамом, плотно укупоренная плошка с медом. Сверток с лекарствами и несколькими скатками полотна для перевязок. Там же — невероятно-жгучий горлодер на семидесяти травах, чтобы обеззаразить раны. Запасные штаны, рубаха, плотно скрученный плащ, такая же тугая скатка с походным одеялом из тончайшей шерсти, греющим не хуже толстого мехового полога. Собственно, на этом и все, остальное место займут продукты: сухари, вяленое мясо, вяленые овощи, крупы, соль. Еще особым образом сваренные, растертые в пюре и высушенные фрукты, ягоды и некоторые коренья. Все вместе по эффективности напоминало бальзам, но являлось изобретением южан-темных. Там, где каждый глоток воды на вес золота, такая штука куда экономнее бальзама.
      Лошадей им подобрали не горных, равнинных. Были у нехо Аирэна и такие в конюшнях, да и темные своих привели. Спокойных, самой землей взращенных, не боящихся ни огня, ни грома. А главное — выносливых, способных пройти предстоящий путь и за два-три дня, буде такая необходимость. Но загонять их никто не собирался, лучше добраться без спешки, но и не останавливаясь у каждого трактира. Как они и намеревались: четыре дня пути, три майората. Скорее всего, банда обосновалась в покинутом замке нехо, такие подонки обычно именно к подобному рвутся, а замок в Ллато, самом крупном городе Льямы, даже с упадком рода не утратил своей роскоши и красоты. Ния рассказывала о нем; Теиль тогда рискнул на вылазку, поглядеть, что вообще творится в самом центре земель. И неугомонная девушка увязалась следом, потом делилась, как долго охала и ахала, бродя по уже слегка обветшалым, пыльным залам. Все-таки на равнинах было немного другое отношение к тому, как надо жить.
      Но им сейчас никакой замок не грозил. Отряд ехал к той самой деревушке, где чуть не погибла семья Теиля и где сложили головы многие нэх. Возможно, там уже никого нет, а может, и есть. Расспросить крестьян, кто уцелел. Посмотреть на место, ведь по следам воздействия всегда можно оценить силу нэх. Ну, и если убийцы или местные жители не озаботились — дать огненное погребение телам, тому, что от них осталось. Об этом Хранителей попросили старшие. Почему-то ни Кайса, ни Аирэн ничуть не сомневались — хоронить павших там было некому, а искаженные, скорее всего, вообще нарочно бросили тела на поживу падальщикам и бродячим псам.
      
      Лошадей, как и обговаривалось, оставили на крохотном хуторке на границе Кунира. Оттуда уже почти все ушли, местный нехо ценил своих людей и не собирался подвергать их опасности. Снимающимся с места находили дома в других поселениях, помогали встать на ноги, и сейчас в опасной близости от Льямы оставались только такие вот упрямцы. Темные даже заподозрили в этих людях кровь земляных — тем свойственно было так цепляться за место, до последнего, чуть ли не до смерти. Но лошадей там оставить получилось, за ними обещали присмотреть, и шестеро разведчиков, закинув за спины мешки с припасами, ушли в сторону границы. Аэно, изучивший путь по карте, и Элэкан, который бывал в этих краях раньше, вели отряд через перелески, стараясь не выбредать на открытые места. Кто его знает, Теиль говорил, среди искаженных есть и воздушники, а здесь, среди деревьев, стоял неподвижный, дрожащий от жары воздух. Вот только в нем не было даже гнуса, не слышалось птичьего гомона.
      — Звери первыми чуют такое, — тихо объяснял Кэльх, когда остановились передохнуть перед последним рывком. — Улетают птицы, потом убегает всё, что может бегать. По этим признакам иногда и вычисляли места, где сидели подобные. Но чтобы в таком масштабе... — он покачал головой, отпил крошечный глоток из фляги, смачивая пересохшее горло.
      Воду требовалось экономить, пить из местных ручьев не решился бы никто. В последний раз чистую воду набирали на том хуторе, где оставили лошадей. Колодец там был глубокий, и Лилия тщательно проверила его, прежде чем дала добро. Теперь следовало поостеречься.
      До деревушки, которая была целью пути, добрались к полудню — шли быстро, рассчитывая к ночи вернуться на хутор. Заброшенные дома встретили их тишиной. Ни звука, ни движения, только все тот же нагретый солнцем воздух, неприятно дерущий глотку. На Лилию старшим пришлось шикнуть пару раз, та страдала больше всех, то и дело тянулась к фляге. Но сейчас собралась даже она, внимательно вглядываясь.
      — Людей здесь нет, — наконец глухо сообщил Кэльх, вслушивавшийся в окрестности.
      Ни единого огонька, никакого тепла, кроме солнечного. Деревня была пуста и мертва. Впечатление на всех, особенно на Хранителей, производила — куда там каменной глыбе, упавшей на плечи! Находиться здесь, на искаженной земле, было безумно тяжело.
      — Идемте. Чем быстрее мы проверим дома, тем быстрее уберемся отсюда. Для подтверждения мы увидели достаточно, — хрипло скомандовал Аэно. — Нужно поискать... останки, — то, что от тел в лучшем случае остались разрозненные кости, теперь было понятно всем.
      В боевой порядок выстроились не думая, это уже было вколочено в головы. Пусть никто не замечал ничего подозрительного, но в такой обстановке и самый мирный нэх схватился бы за оружие. Слишком... Все слишком.
      Когда под крышей хрипло, задыхаясь, каркнула ворона, все подскочили.
      — Стихии, откуда она тут...
      — Старая, не хватило сил улететь. Или раненая... — шепотом ответила Лилия.
      — У колодца, — голос Руда был ничуть не мелодичнее этого жуткого карканья.
      Он первым учуял и рассмотрел среди мусора, сбитых веток, каких-то корзин и черепков кости с остатками кожи, мяса и высохших на солнце внутренностей. Кто-то стащил на деревенскую площадь все тела, будто готовя к погребению. И — бросил, забыл, как ненужный хлам, оставил, как и вытащенные из домов вещи. Зачем? Почему? Кто искаженных разберет... Дикое зверье, прошедшее через деревню, поработало на славу. Увиденное было настолько нереальным, что казалось почти нестрашным. Как дурной сон, который воспринимается слегка отстраненно, наблюдателем, почти не управляющим своим телом.
      — Их нужно аккуратно собрать в одну... одно место, — Элэкан сглотнул: он знал погибших близнецов. Среди останков их можно было угадать только по клочкам длинных, когда-то очень светлых, платиновых волос.
      — Да, тогда сожжем... — Кэльх помотал головой, приходя в себя. — Только быстро, не стоит тут задерживаться.
      — Я пока проверю воду, — пискнула Лилия.
      «Мне страшно», — слышалось в её голосе. Страшно находиться тут, страшно прикасаться к чужим костям. Заняться делом — и тогда можно будет не думать...
      — Руд, прикрой ее, — кивнул Аэно. — Лил, не лезь в колодец, проверь издалека. Лэк, Лехан, помогите нам.
      Он сам не мог бы сказать, что чувствует, собирая в какую-то попавшуюся под руку корзину растащенные падальщиками и бродячими собаками кости. Противно? Нет, это всего лишь кости, к тому же, когда-то они были человеком, который защищал эту землю. Страшно? Безусловно, но больше от того, что все они вынуждены находиться на открытом месте, и его не оставляло ощущение чужого взгляда в спину.
      — Быстрее, поторо...
      Воздух зазвенел, как напряженная струна. Вскинулся Элэкан, тоже осознав готовящийся удар, глухо стукнула выпавшая из пальцев корзина.
      — Воздух! — не своим голосом закричал Аэно.
      Потому что назревающее ни в какое сравнение не шло с ударами нехо Аирэна. Так, жалкие оплеухи по сравнению с ударами молота. А через мгновение этот молот опустился, бросив Аэно на колени. Он забыл, как дышать, в голове звенело и бухало. И одновременно почему-то было жарко, очень жарко, перед глазами плыло алое марево. Нет, не марево — отблески огня, крылья Чи’ата, закрывшие от всего мира. Повернуть голову было неимоверно тяжело, но он все же сделал это.
      — Лилия... Руд!
      До них крылья чудовищно огромной огненной птицы все же не дотянулись, но через марево пламени Аэно видел: поднимается у колодца надежный купол из камня. Руд прикрывал девчонку-водницу. Следующий удар едва не вбил их в землю вместе с Чи`атом. Аэно слышал надсадное дыхание Кэльха и всеми силами тянулся к нему, пытаясь подпитать. Еще одна атака, Лехан захлебнулся рвущим грудь кашлем, Аэно с трудом подполз к Кэльху, чтоб передать ему еще немного сил. И снова оглушило, хотя и показалось, что уже не так сильно. Враг выдыхался?
      — Лэк, «карусель»! — хрипло рявкнул над самым ухом Кэльх. Скорчившийся рядом воздушник вскинул голову, глядя громадными глазами, но послушался. Этот прием на тренировках отрабатывали множество раз, и сейчас дрогнул воздух, но уже по его воле, закручиваясь над Чи’атом все быстрее, быстрее... Кэльх вскинул руки — и огненная птица разлетелась перьями, разогнанными в считанные секунды до огромной скорости. Настоящие огненные клинки, на тренировках он даже попросил нехо не подставляться под удар, не дай Стихии...
      Что-то с глухим треском рухнуло вниз, проломив крышу одного из домов, и давящее ощущение чужого взгляда ушло.
      — Бежит... Бежит, чтоб его! — выдохнул Лехан, всматриваясь в небо. Там виднелась удаляющаяся точка — улепетывающий изо всех сил воздушник, наверняка не ожидавший такого ответного удара, а может быть даже и раненый. Они отбились малой, как показалось, ценой: трое вообще не пострадали, один Кэльх рухнул на колени, пытаясь унять хлынувшую из носа кровь. И только головой мотнул, указывая на купол.
      — Лехан, бальзам и бинты, — рявкнул растерявшемуся земляному Аэно. — Лэк, ты как?
      — В п-п-порядке, — пробормотал тот, хотя в «карусель» ухнул немеряно сил с перепугу.
      Аэно ждал, что каменный купол сейчас треснет и раскроется, выпуская Руда и Лилию... пока не понял, что вершины у купола нет, там зияет пролом. Заглядывать внутрь расхотелось сразу, но он должен был убедиться. Хотя, прислушавшись, и без того не уловил живого тепла.
      Каменный купол был невелик, Руд, видно, не успевал вырастить его. И ошибся, следовало раскрывать «гриб», а не «бутон». Эта ошибка стоила жизни ему и Лилии. От них остались только чудовищно изломанные тела, а кровь забрызгала каменный остов едва ли не целиком. Аэно пришлось закрыть глаза и несколько раз сглотнуть перекрывающий горло ком желчи. Придя в себя, он пересек площадь и шагнул в дом, куда свалился один из напавших искаженных. На это тело он смотрел почти равнодушно, хотя зрелище было не лучше: огненные перья-клинки рассекли его в нескольких местах, так что петли кишок зацепились за балки проломленной крыши, и тело покачивалось вниз головой, как туша свиньи, приготовленная к разделке.
      За спиной раздался какой-то слабо поддающийся расшифровке звук. Аэно обернулся — это Кэльх, прижимавший к носу скомканный бинт, смотрел на убитого воздушника. Одно из перьев попало тому прямо в глазницу, застряло в кости черепа и успело обуглить все вокруг, так что теперь лицо покойника напоминало страшную маску.
      — Рысенок... Пошли.
      О тех, кто был под куполом, Кэльх не спрашивал. Останься там кто живой, Аэно бы уже суетился, вытаскивая, помогая и успокаивая. Думал бы, как переносить раненых. Но... Нет. Ничего, только разом осунувшееся лицо.
      — Иди, я сейчас.
      Аэно всегда удавалось заклятье белого огня. Это был еще не Чистый Огонь, но уже и не простое пламя. Это, слепяще-белое, с голубоватым отливом на верхушках язычков, превращало в пепел все, кроме камня и закаленной стали. Аэно повел рукой, и несколько сгустков белого огня сорвались с его ладони, растекаясь по земле, вылизывая ставший могилой Лилии и Руду разрушенный купол. Дом, где висел искаженный, огонь не тронул. Площадь опустела, выметенная огнем начисто. Убравшиеся в переулок нэх не спорили, не возражали такой трате сил. Понимали: нужно.
      — Идем... Нам нужно вернуться и рассказать.
      Слова Кэльха встряхнули всех. Разорвали нереальность, еще не до конца, просто дав цель: идти вперед, по тем перелескам, где вот только что проходили вшестером. Идти на хутор, где ждали шестеро коней.
      
      Дорога до поселения заняла у них около семи часов. Дорога назад растянулась на десять. К хутору уставшие маги добрались только в сумерках.
      — Собирайтесь, вы должны уходить, — Аэно не тратил время на приветствие, просто ввалился в дом, выхрипел приказ и припал к поданному хозяйкой ковшу с чистой водой. — Немедленно. Скоро здесь будут искаженные, пройдут по нашему следу. Хутор не пощадят.
      К чести хозяина хутора, вопросов задавать он не стал. Хватило одного взгляда на поубавившиеся ряды гостей, на не до конца оттертое от крови лицо Кэльха, сразу севшего на ближайшую лавку. Рядом с ним устало шлепнулся Элэкан, закрыл глаза — и вскинулся, когда тот тихо произнес:
      — Они не успеют, Аэно.
      — Я знаю, — голос молодого огневика был ровным и почти спокойным. — Но это не значит, что они должны сидеть и ждать, пока буря минует. Мы остаемся. Лехан, идем. Нужно укрепить стены амбара. Там люди переждут бой. Давай.
      Почти не уставший земляной вымелся за ним чуть ли не бегом, лишь бы помочь хоть чем-то. Кэльх нащупал флягу с медом, глотнул, сунул Элэкану.
      — Слышали? Нехин дело говорит...
      То ли сработало не хуже магии слово «нехин», то ли до людей просто дошло... Но они наконец-то зашевелились, и Кэльх закрыл глаза, сглатывая все еще стоящий во рту привкус крови. Час на отдых. Может, чуть больше. Пока долетят от Ллато воздушники с возможным грузом других магов. Почему-то он не сомневался, что «летучих» воздушников среди искаженных еще хватит, на их отряд — так точно.
      — Приходите в себя, — снова появившийся в доме Аэно наклонился над ними, крепко сжимая плечи ладонями. — Мне понадобятся все ваши силы. Кэльх, как ты? Лэк? Глотните бальзама, он все же посильнее меда. Хозяин, все, что ценного в доме — выносите в амбар. Дом может и не устоять.
      Он отошел к очагу, принялся складывать в него поленья, выстраивая плотную пирамиду, которая гарантированно не прогорит и за час. Живой огонь им с Кэльхом очень понадобится. Пожалуй, если бой затянется, можно будет поджечь крышу дома. Больше огня — больше заемной силы.
      — Сделаем, все сделаем, — за двоих успокоил Аэно Кэльх. Не врал, хотя внутри было странно пусто. Наверное, слишком выложился, приняв четыре смертельных, по сути, удара. Оставив младшего отдыхать на лавке, он сам перебрался к огню, привалился к медленно нагревающемуся камню. Никто не трогал, не теребил, понимая, что даже краткий сон очень важен. В него Кэльх загнал себя едва ли не силой, одной волей приказав себе спать.
      И вскинулся, когда Аэно тронул за плечо, заморгал, не понимая, сколько времени прошло.
      — Всё?.. Все ушли? Ждем?
      — Осталось недолго. Я учуял поисковые заклятья воздуха пару минут назад, — в полумраке глаза Аэно блеснули, словно вместо зрачков в них проглянуло пламя, но это были только отблески огня в очаге.
      Он снова подкинул в огонь поленья, все так же, в плотную пирамиду, чтоб горели ровно и мощно.
      — Лехана поставил прикрывать людей. Мы должны справиться втроем.
      Это было утверждением, простым и страшным. Должны — и справимся. Как всегда, как обязаны. А иначе — никак.
      На улице было темно и тихо. Так тихо, что не верилось, будто сейчас что-то произойдет. И одновременно так тихо, что только плохого и ждешь. Притихли люди, притихли животные, только ощущение пронизывающей всё вокруг силы земляного отдавалось тяжелыми ударами где-то в затылке. Лехан бдел, делая свою часть работы, не давал засечь остальных, попрятавшихся за дворовые постройки. Маленькое, но преимущество, возможность что-то сделать первыми, потому что огненные, да и Элэкан тоже, прекрасно чуяли тех, кто приближался к хутору, прячась в потемневшем небе.
      Четверо: трое воздушников и водник. Все искаженные, сочащиеся мерзостной силой.
      — Кэльх, Лэк, на вас воздух. Крутите «карусель». Я возьму себе воду. И я бью первым, — Аэно напряженно вслушивался в эту тишину, готовый метнуть огненную обережь, как только цель появится в зоне ее досягаемости. А то, что искаженным в любом случае придется спуститься пониже, потому что водник не сможет оперировать своей силой высоко в воздухе, было понятно любому.
      В принципе, не будь они уставшими после первого боя и долгого перехода, расклад «четыре на четыре» был бы неплох. Но Лехан получил задание не высовываться и во что бы то ни стало прикрыть людей — кто-то должен был добраться до нехо Кунира и рассказать ему все. Кэльх вымотан, и Аэно чуял в нем что-то, чего старший огневик пока еще, кажется, не понимал и сам. С этим еще придется разобраться, вот только до Эфара доберутся. А прежде следовало разобраться с этой мерзостью.
      Они приближались. Аэно позволил им подлететь поближе, дождался, пока чужой ветер завыл над самой головой — и распрямился, словно сжатая пружина, выбрасывая яростно вспоровшую воздух обережь, захлестнувшую сразу обе ноги готового приземлиться водника. Огненные путы, похожие на раскаленный в горне до белого каления металл, должны были прожечь плоть человека до кости, Аэно уже приготовился услышать полный боли крик... Но получилось еще хуже: осознавшие нападение воздушники дернули свою ношу вверх, и на землю рухнул сапог с обугленным голенищем. Рухнул так тяжело, что стало ясно: не пуст.
      Элэкан странно булькнул, послышался звук затрещины, и наконец взвился ветер, неся с собой огненную пургу. По большей части она бесславно разбилась о выставленные воздушниками щиты, но и Кэльх учел первый бой, изменив прием. Облако перьев внезапно сложилось в Чи’ата, мощным ударом взломавшего защиту и хлопнувшего огненными крыльями разом по всем четверым искаженным. Аэно воспользовался этой брешью в защите, метнул свое оружие еще раз, усилием воли преобразовывая привычные «граненые» наконечники обережи в крюки. И одним из них все же зацепил и без того раненого водника, не оравшего, должно быть, только от болевого шока. И, как тогда, под лавиной, рванул обережь на себя, зная, что в этот раз не спасает, а убивает. Кровь хлынула на землю частым дождем. Следом за ней упало тело.
      Искаженные будто не ценили своих же товарищей, легко оставляя умерших врагам — лишь бы спасти свои шкуры. Потому что зло кричал Чи’ат, разбивая крыльями загустевший воздух, рвался ударить еще раз, махнуть острыми маховыми перьями по лицам, по глазам. Но его сминало в комок, корежило, Кэльх закричал где-то рядом, и оттуда резко ударил ветер. Простейшее «копье», переполненное силой так, что воздух звенел, пытаясь вырваться на волю. Оказавшийся на его пути воздушник метнулся вниз, на мгновение мазнув землю краем одежд. Мгновение... Этого хватило. Тонкая каменная игла буквально выстрелила вверх, нанизывая его, как стрела крохотную птаху.
      Все стихло. Растаял уже ничем не удерживаемый Чи’ат, не свистел ветер. Уцелевшие воздушники бежали, снова, как в первый раз, бросив все и трусливо поджав хвосты. Аэно тоже — только туда, где должны были укрываться Кэльх и Элэкан. Влетел за низкую каменную стенку загончика для коз, сходу падая на колени рядом с выложившимся любимым, прижал пальцы к шее. Выдохнул: билась жилка. И снова рывок, на остатках сил, с полубесчувственным Кэльхом на руках — к дому, где бросили свою поклажу, за бальзамом, медом и водой.
      — Кэльх? Ну же, пей... Ино, леа энно, — от волнения Аэно сбивался на горскую речь. — Лехан! — рявкнул в сторону двери. — Элэкан на тебе!
      Земляной что-то неразборчиво ответил, уже хлопоча над таким же выложившимся воздушником, потом принес в дом, уложил на лавку, отлил наведенного Аэно напитка в первую попавшуюся чашку. Элэкан поперхнулся, закашлялся. Значит, жив. Хорошо. Кэльх тоже глотал, давился, но глотал, проливая половину на себя. Потом открыл глаза — откуда только силы взялись.
      — Ушли?..
      — Сбежали, — Аэно прибавил самое грязное горское ругательство, которое только вспомнилось. — Лехан, как Лэк?
      — Живой... Гм, — последнее относилось к осознанию младшим произошедшего и увиденного. Там-то, в деревне, на упавшего в дом воздушника Элэкан так и не взглянул. А здесь — во всей красе, потому и выворачивало его сейчас тоже красочно, еле успел к краю лавки откатиться.
      — Теперь время есть, людям надо уходить, — отвлек от этого зрелища Кэльх. — Рысенок, присмотрите? Мне полежать хоть немного...
      — Да, леа энно, лежи, — Аэно не рискнул наклониться и поцеловать его: кровавый дождь пролился прямо на него, так что выглядел он сейчас, как безумный удэши, кого-то успешно растерзавший; волосы, лицо, руки, одежда — все в кровавых пятнах и разводах. — Я умоюсь и отправлю их. Отдыхайте.
      
      Отдыху вышло от силы пара часов. Их Кэльх провел в каком-то полубреду-полудреме, то проваливаясь в забытье, то открывая глаза, убеждаясь, что все в порядке, и закрывая их снова. В дом почти никто не заходил, телеги грузили на улице. Оттуда же слышались голоса, истошно блеяли козы, испуганно ржали кони, чуя кровь. К этому они привычны не были. Послышались шаги, скрипнула лавка — унесли Элэкана. Он, как отплевался, потерял сознание уже окончательно. Кто-то подошел и к Кэльху, но тот мотнул головой, и его составили в покое. До тех пор, пока рядом не присел Аэно.
      — Лэка отправлю с хуторскими, — сказал, осторожно забирая кисть Кэльха в свои ладони. — Верхом мы его не довезем. А так по пути чуть оправится, послужит свидетелем. Как ты, пламя мое? Можешь сесть?
      — Правильно... Смогу. Даже в седло смогу, наверное, — Кэльх слабо улыбнулся. — Все хорошо, рысенок, не волнуйся ты так... Я в порядке.
      Сколько за этим было недосказанного, сколько затерялось между слов — не передать. Но сил именно говорить сейчас не было. Потом, разговоры — потом. Рывком сев, Кэльх уткнулся в плечо Аэно, пережидая головокружение.
      — Пора ехать?
      — Да. Поедем в одном седле. Погрею тебя, — Аэно ответил ему не менее вымученной улыбкой. — Давай, потихонечку. Нам тут поесть оставили, перекусим — и в путь.
      Слова были теплые, родные. Только на них Кэльх и держался. Не на еде, которую проглотил, не чувствуя вкуса, так требовало её тело. Даже не на понимании, что ехать надо, что иначе — никак, это долг, он должен. Одни слова Аэно грели, вспыхивали искорками внутри, побуждая что-то делать, шевелиться и не засыпать опять, противясь попыткам все того же несчастного тела восстановить силы.
      Лошадей у них осталось четыре: двух ненужных отдали хуторским, впрячь в телеги. Кони добрые, довезут быстрее местных, привыкших больше к пахоте. Из оставшихся двух вели в поводу, запасными. Скорость, скорость, все ради скорости. Местному нехо сообщат, как хуторские доедут, их же ждал Эфар.
      
      До Эфар-танна они уже буквально доползли, взятый темп не позволял полноценно отдыхать, хотя одну ночь все же удалось поспать в постели на постоялом дворе, том же, что и в прошлый раз. И хозяин оного то и дело удивленно косился на них, пока запихивали в себя ужин, а потом и завтрак. Ну еще бы: в одну сторону ехали вшестером, да и в приличном виде, а назад — втроем и такие, что как бы костры складывать не пришлось. И только в Эфаре, стоило пересечь границу, почти осязаемую по упругой стене ветров, стороживших ее по велению нехо Аирэна, почувствовали себя чуть лучше. На этом «чуть» и добрались.
      Возвращение их наделало изрядного переполоха среди слуг. Обессилевших магов снимали с седел солдаты замкового караула, когда из дверей вырвался, словно оживший вихрь, нехо. Ему хватило одного взгляда, чтоб приструнить свои ветра и рублеными фразами начать отдавать приказы. Расспрашивать немедленно никто не рвался: давали время перевести дух, отмыться в купальне, переодеться и плотно поесть. Поспать, что было крайне необходимо обоим огневикам, к сожалению, уже не дали.
      — Доложите — и потом в постели, хоть на неделю, — кивнула, не озаботившись даже формальным приветствием, нэх Кайса.
      Ворвавшаяся на кухню вместе с ней Тамая, на ходу успевшая осмотреть всех троих, отошла:
      — Не ранены, но истощены до крайности.
      — Дрались. Два раза, — Кэльх, позволивший себе закрыть глаза, пока руки водницы скользили вдоль тела, с трудом открыл их. — Первый раз напали в деревне...
      От усталости он сам говорил коротко, глотая красочные описания случившегося. Да и не нужны они были, только сухая, сжатая информация: где, что, как, сколько и кого.
      — Мы уничтожили троих: двух воздушников и водника. Еще трое, вероятно, ранены. Все воздушники могут подниматься в воздух.
      Последнее прозвучало в давящей тишине: нет, искаженные сильнее обычных магов, за силой они и гонятся, но чтобы настолько?!
      — Основные силы мы не видели, — заметил Аэно. — Но за нами явно послали не тех, кто наиболее ценен. Льяма отравлена насквозь. Уже на границах нет ничего живого. Элэкана я отправил с последними хуторянами с границы Кунира, он выложился совсем, верхом мы рисковали его не довезти. Лилия и Руд погибли в деревне. Все останки наших магов я сжег.
      — Что-то еще? — голос Кайсы все-таки дрогнул.
      — Все, — Аэно тяжело помотал головой. — Отец...
      — Отдыхайте. Я передам информацию Кругу.
      До комнаты добрели сами. Ноги донесли, по знакомому-то пути, хоженому не раз. Но, даже очутившись там, Кэльх не смог уснуть. Поглядел на кровать и сел за стол.
      — Ложись, рысенок... Я сейчас. Выдохнуть надо.
      Аэно, хоть едва держался на ногах, протестующе качнул головой, остановился за спиной, наклонился, касаясь щекой еще влажных волос Кэльха.
      — Ты устал больше. Леа энно... Что с тобой?
      — У тебя просто столько ерунды в голове не накопилось, сколько у меня. Мысли мешают... все хорошо, рысенок, сейчас уложу их и сам лягу, — Кэльх потерся о его щеку, притягивая оставленную на столе шкатулку с фишками. — Соберу расклад и приду.
      Он часто успокаивал так мысли, фишки, знакомые до мелочей, до самой последней щербинки, сами просились в пальцы. Сосредоточиться на комбинациях, разобрать сложенную фигуру до основания, не думая ни о чем. Сейчас это не помешало бы.
      Аэно тяжело вздохнул и все же отошел, почти упал на постель, уже лежа скидывая с ног легкие домашние сапожки. Глаза закрывались сами собой, но он снова распахивал их, затуманивающимся взглядом глядя в потолок, на игру каминных отблесков на побелке и темных балках. Тихо стукали фишки. Привычные звуки, привычные жесты... Закрыв глаза, он бы мог увидеть Кэльха, склонившегося над столом — так часто лежал и смотрел на него, сосредоточенно перебиравшего пары костяшек. Но сейчас боялся уснуть.
      Кэльх действительно сидел именно так. Смотрел на расклад, хмурился. Потянулся к фишке...
      «Ну сколько говорить, огненные птицы — с каменными, а не с воздушными», — прозвучал в голове собственный голос. Когда-то объяснял Аэно... Фишка с полупрозрачной, нереальной птицей выпала из пальцев, разрушив построение, и Кэльх раздраженно смахнул все в шкатулку. Та не закрылась, но ему было все равно. Пожалуй, стоило лечь, голова действительно не соображала, и в комнате было жарковато. Утерев скатившуюся по виску каплю пота, Кэльх поднялся с места и почему-то не устоял на ногах, грохнувшись на пол.
      Аэно подкинуло, он и сам едва не свалился, запнулся, но удержал равновесие, подскочил к Кэльху. И выругался, ощутив идущий от того нездоровый жар.
      — Пламя мое, что же ты? — сил еще хватило, чтоб поднять и перетащить эти три шага к кровати. Сам уже чуть не рухнул сверху, но все же успел сместиться, прижался, целуя в лоб — уверяясь, что не примерещилось.
      — Сейчас, Тамаю позову.
      — Рысенок, со мной все хорошо... — вяло попытался запротестовать Кэльх. — Устал, ничего...
      Сам уже понимал: говорит что-то не то. Слишком жарко, слишком печет изнутри чем-то. Но чем — не додумал, накатывала бредовая одурь, перемешивая мысли.
      — Потерпи, леа энно, я сейчас. Потерпи, любимый.
      Сон как рукой сняло, хотя тяжесть во всем теле была невероятная. Аэно шел, передвигая ноги, как будто те были мешками с мокрым песком. Мог бы, наверное, вызвать Уруша, послать, чтоб нашел и привел Тамаю. Мог бы сплести заклятье и вызвать ее огненным посланием через камин. Но мозги уже попросту не думали, вот и тащился по коридорам и ступеням, придерживаясь за стенку. И — повезло, целительница попалась идущей навстречу.
      — Ты решил меня совсем работой добить? — ядовито поинтересовалась она, заступив Аэно дорогу. — Что отец, что сын — оба изо всех сил! Что стряслось, не договорил что-то?
      — Кэльх... Жар... — пришлось мотнуть головой, чтобы чуть прояснилось окружающее и перестал заплетаться язык. — Сильный жар. Поторопись, прошу.
      — ...два идиота! — явно проглотила Тамая какое-то ругательство. — Сиди здесь, сейчас пришлю кого-нибудь, чтобы тебя обратно дотащил!
      И только звонкая дробь каблучков вдали растаяла.
      Добираться назад Аэно помогал этин Намайо. Молодому огневику пришлось поневоле выслушать, какой же он безответственный, да как свое здоровье гробит, без сапог по холодным коридорам, да что выпороть бы его розгами за такое небрежение. Он только едва заметно усмехался: распорядитель в своем ключе, как же не распечь, да и повод есть, удобный, весомый. Но когда в комнате кроме Тамаи обнаружилась еще и Кайса, склонившаяся над постелью — вот тогда обеспокоился даже ворчливый этин.
      — Ты сразу сказать не мог? — развернулась, едва заметив Аэно, Кайса. — Не верю, что не заметил!
      — Заметил, еще на хуторе, — виновато склонил голову Аэно. — В пути было не до того, а дома расслабился. Что с ним?
      — Сам с собой поссорился. Нашел время!.. Теперь пока не договорится — так и будет лежать. Огонь не любит внутренних разногласий, сразу за такое наказывает.
      — Как помочь?.. — выдыхая сквозь стиснувшиеся зубы. Аэно мгновенно вспомнился тот страшный день и ночь на постоялом дворе в Рашесе, когда отогревал Кэльха и боялся смежить ресницы и проснуться утром с остывшим телом в обнимку.
      — Жар сбивать, воды давать... Как за больным в горячке ухаживать, в общем. Так, иди спать, сам уже скоро заболеешь, — Кайса кивнула этину Намайо, подставила вместо него плечо Аэно. — Иди-иди, о Кэльхе мы позаботимся, с ним посидят. А ты спи. Проснешься — подумаешь, что ему не так оказалось.
      — Я не смогу не рядом, — на смущение сил не было уже совсем. — Здесь кровать большая, я с краешку лягу.
      — А я тебя куда веду? Спи уже, горе ты беспокойное! — рявкнула на него Кайса, ссаживая на противоположный от Кэльха край кровати.
      Уснул Аэно, наверное, еще и подушки головой не коснувшись. Провалился в черноту без видений, как в омут. И уже во сне нашарил рукой руку Кэльха, переплел пальцы. Только те не сжались в ответ.


Глава восьмая


      Аэно давно заметил: на грани яви и сна, особенно, если это был долгий сон для восстановления, его мысли разделяются, как слои воды, молока и масла. Сверху, ярче всего в последние шесть лет, с момента, когда осознал влюбленность, а затем и любовь к Кэльху, всегда были мысли о нем: как он, что с ним, где он? А глубже могли проскальзывать обрывочные мыслишки о чем-то обыденном. Вот как сейчас: сил на то, чтоб совсем открыть глаза, встать и заняться чем-то дельным, пока не набралось, вернее, они еще не проснулись — он уже не чувствовал той безмерной тяжести от магического истощения, что была. Но сквозь ресницы увидел склонившуюся над Кэльхом девушку, вспомнил ее имя — Инта, подумал, что уговорить ее сидеть в комнате с двумя взрослыми мужчинами отцу явно стоило обещания выдать замуж за того парня, что частенько дежурит на западной стене замка, недалеко от заднего двора. Инта на него давно глаз положила, а он что-то не торопится решать. А поверх всего этого всполохами проносилось: вставай, ты нужен ему, Аэнья, вставай!
      Он открыл глаза, кашлянул, прогоняя из горла сонный хрип.
      — Инта, брысь.
      Та поглядела в ответ с укором.
      — Кого позвать, нехин?
      — Никого пока. Кто-то, кроме тебя, приходил? — он откинул одеяло, благо, спал в гачах и сорочке.
      — Нейха Кайса, — назвала по привычному девушка, вставая и невольно отворачиваясь. — Скоро опять придет, она старается почаще забегать. Вам что-нибудь надо, нехин? Сказать, чтоб поесть принесли?
      — Да, через полчаса пусть принесут. Иди, Инта.
      Аэно дождался, пока она выйдет, поднялся с постели совсем, потянулся, чтоб разогнать кровь. Видно, спал сутки, а то и больше — тело немного ныло. Обошел кровать и сел на край, прижал руку ко лбу беспокойно вздрагивающего в своих горячечных видениях Кэльха.
      — Леа энно, пламя мое, что ж ты сам с собой не поделил?
      Пальцы зарылись в мокрые от пота волосы, прошлись по ним, медленно, осторожно, Аэно будто Чи`ата выглаживал, прикрыв глаза. А когда открыл — на ладонь словно растрепанные пуховые перышки налипли, огненные, горячие. В первый момент Аэно моргнул, не понимая: откуда, как? Никогда же раньше такого не было. Потом додумался приглядеться повнимательней и ахнул: Кайса, он помнил — она говорила что-то такое, не соврала ни капли. Огня в Кэльхе действительно было слишком много, он бился в теле, ворочался недовольно. Немудрено, что на столике миска с водой и тряпица — чтобы сбивать жар по-простому, без сил и умений нэх. А если у него выходит вот так, значит, так и надо. И Кайса, видно, за тем же забегала, хотя, он был уверен, работы у нее своей немало, да что там немало — по самое горлышко.
      Аэно стряхнул «пушинки» в камин и снова вернулся к Кэльху, откинул одеяло и принялся выглаживать от макушки до пальцев ног, собирая огненный «пух» в комья, как будто вычесывал Уруша, если б тот был настоящей рысью. А что, если?.. Он вызвал огненного зверя, и Уруш мигом прыгнул на постель, улегся и взялся вылизывать Кэльха. Потом долго кашлял, пытаясь выплюнуть забившийся в пасть пух — не весь, ой не весь Аэно успел собрать.
      — Ага, вижу, с этим разобрался, — Кайса вошла стремительно, даже без стука. — Сам как, рысь-кысь?
      — Уже хорошо, нэх Кайса. Умоюсь, поем — и буду совсем как новенький, — Аэно слегка смутился, но четыре года в Ташертисе отучили его прикрываться, если хоть штаны надеты. Что касалось наготы Кэльха — Кайса скользнула безразличным взглядом, будто не было её. Прошла к камину, села в кресло, с наслаждением вытянув ноги.
      — Тогда давай, добирай пух на подушку и рассказывай. Что у вас там приключилось? — несмотря на полушутливый тон, чуялось, что говорит она серьезно. — Я Кэльха с малолетства знаю, может, вдвоем додумаемся, что ему в голову взбрело.
      — Тогда сперва расскажите о нем, — Аэно продолжил свое занятие, время от времени скатывая из вытянутого пламени комок и прицельно кидая его в камин, отчего огонь в нем взревывал и плевался искрами в дымоход.
      — А что ты еще не знаешь, кысь? Я думала, вы друг другу успели уже все до колыбели пересказать, и не один раз.
      — Удивитесь, но нет. Должно быть, не до того нам было. Мне и пересказывать-то особо нечего, сколько я там жил до встречи с ним. А о Кэльхе я знаю лишь ту историю с его братом. Рассказывайте. Все, что знаете.
      — Эдак я тут до ночи засижусь... — Кайса вздохнула. — А прав таких не имею. Ладно, слушай. Он тихий был по сравнению с другими Солнечными, потому, наверное, с Чемсом и сошелся. Риша с Шимой хуже мальчишек были, все время проказы да каверзы, никакого покоя и сладу, их только мать в узде и держала. А Кэльх к отцу тянулся, за теплом и знаниями. Постоянно к нам с ним наезжал, как приедет — шасть к Чемсу, и только их и видели, из комнаты или библиотеки за уши вытаскивать надо. Единственный раз, когда что-то натворил — удрали на гору, уже когда повзрослее были. Им даже уши за это не надрали, потому что эти двое что-то там проверять лазили!
      Она замолчала, глядя на немного успокоившееся пламя.
      — Не знаю я, что тебе рассказать, кысь. Было много чего, но все это... Жизнь, не больше. Мои и его воспоминания, они тебе и не скажут ничего, если не объяснять. Разве что... — Кайса задумалась. — Разве что когда с Чемсом беда случилась, Кэльх поначалу себя винил. Потом разобрались, никто там не виноват был, ни я, ни он, и даже сам Чемс просто попал вот так. Но нет, вбил себе в голову наш птиц: это из-за него чуть друг не погиб. Хранитель...
      Последнее она произнесла со странными, почти завистливыми интонациями. Только зависть была теплая, сестринская.
      — Что там случилось? — голос Аэно, продолжающего отрешенно заниматься своим делом, изменился, напомнив Кайсе тот разговор поздним-поздним вечером, когда выспрашивал об обидчике Чезары. Тогда он тоже был таким... как стальной, остро отточенный крючок, спрятанный в хлебном мякише — только польстись, и оп! — ты уже поймался. Ощущать себя рыбой было не очень приятно, но для дела можно и потерпеть.
      — Ничего хорошего. Если бывал когда-нибудь в сталеплавильном цеху, — есть у нас такой, мы в том числе Солнечным металл поставляем, — то знаешь, что там есть желоба для металла. Мелкими нас часто туда посылали: огня вдосталь, мы с Чемсом еще и землю немного чуем, Кэльху тренировки тоже на пользу были. Мальчиков мастер и отправил проверить один из желобов, что-то там с ним не так оказалось, уже не помню. Он не рабочий был. Но ошиблись, — Кайса едва слышно вздохнула. — Просто ошиблись, и даже не они - рабочие, что направили тигель. Мальчишки почуять толком не успели, Чемс ближе стоял, но расплавленного металла вокруг было слишком много... Кэльх выпрыгнул, Чемс — нет.
      — Дальше, — Аэно закутал Кэльха в тонкую мягкую шерсть покрывала, которая давала коже дышать, но не слишком перегреваться, поднял на Кайсу взгляд и «подсек» свою добычу им — янтарно-светящимся, завораживающим, почти заставляя говорить.
      — Сам додумай, — резко откликнулась Кайса. — Чемс без ног, Кэльх вокруг его постели бегает кругами. Дурак дураком, логики в его терзаниях не было никакой. Не заметил, не спас — так хранители не всемогущи. А что Чемс погибнуть мог из-за якобы «недосмотра» Кэльха — вообще дурь полная!..
      — Кэльх, — Аэно прервал ее на полуслове, невежливо и резко взмахнув рукой, — боится причинить кому-то... Не так... — он запустил пальцы в свои кудри, потянул, хотя давно уже отвык от этого детского жеста — и встрепенулся.
      «Не делай так. Смотрю на тебя — и самому больно становится». Вот оно!
      — Кэльх в своей жизни никого не убил, я прав?
      — Не припомню, — нахмурилась Кайса. — По крайне мере, ничего такого он не рассказывал, ни мне, ни Чемсу.
      — Я прав, мне ведь Шима тогда еще рассказывала — он в раннем детстве увидел, как кур режут, и рыдал потом неделю, так что на птичник больше не посылали. А сейчас сам убил, да не безмозглую птицу, а человека. Пусть даже и искаженного, но все же когда-то это был человек. Вот что с ним. Он себе этой смерти простить не может. Пламя мое, какой же ты дурак, — он повернулся к Кэльху, погладил по ладони, доверчиво развернутой вверх.
      — Редкостный, — только и смогла фыркнуть Кайса. — Хотя, что с него взять... Клюв Чи’ата видел? Таким длинным и тонким в лучшем случае рыбу да лягушек в камышах ловить, не хищник он. Огонек... Выглаживай его, Аэно. Как можешь. От такого не умирают, но насколько это может затянуться — я не знаю.
      Она поднялась, резким раздраженным движением, скрипнув ножками кресла по полу.
      — Я еще зайду попозже. М-м... к концу дня где-то. Приходите в себя, оба.
      Аэно только кивнул, проводил ее взглядом и снова посмотрел на Кэльха.
      — А я вот хищник, леа энно. И знаю, что или ты убьешь — ради безопасности или пропитания, или тебя убьют. Я уже убивал, я не рассказывал тебе, — он приложил ладонь к снова горячему лбу, вздохнул и потянулся за мокрой тряпицей, чтоб обтереть вспотевшее тело, а потом продолжить его выглаживать от лишнего огня.
      — Мне тогда было-то четырнадцать всего. Ни ума толком, ни соображения, одна сила дурная да кровь горячая — перед девчонками похвастаться. Еще не был помолвлен ни с кем, и хвастать приходилось перед горскими красавицами. Мы ватагой сбегали в горы, соревновались, кто быстрей по обережи на скалу влезет, кто без нее заберется. И наткнулись на лежку рыси. Свезло, что на самца нарвались, а если б на самку? Я б с тобой тут рядом не сидел точно. Но и того хватило, чтоб все врассыпную прочь кинулись, хотя он, наверное, сытый был, не погнался бы за нами. Рыси вообще предпочитают нападать из засады и за козами не бегать. А Милэло споткнулась и ногу себе камнями поранила. Он учуял кровь... В общем, я над ней встал, как дурак — сердце в пятках стучит, руки немеют, нож охотничий сейчас выпадет — а рысь прыгать собирается... Видно, Стихии хранили меня для тебя, потому как сам я понятия не имею, как умудрился одним ударом ему в сердце попасть. Отделался только ранами от когтей, и те мне без следа и быстро залечили. Вот так, леа энно. Или я убил — или Милэло бы умерла.
      Показалось — или чуть дрогнули веки, чуть чаще стало дыхание? Никто ничего такого не рассказывал, Аэно не знал, слышит ли его Кэльх вообще. А если слышит — понимает ли? Или просто звук родного голоса, вот и реагирует? Но сидеть беспомощно было просто невыносимо, а значит, он будет пытаться сделать хоть что-то.
      Тихий стон дернул обратно, когда отвернулся прополоскать тряпку. Но Кэльх не пришел в себя, только голову на бок перекатил, забормотал едва слышно, торопливо. Четко читался лишь тон: будто что кому доказать пытался.
      — Мы Хранители, — словно отвечая ему, снова заговорил Аэно. — А ты понимаешь, что это такое? Мы же лекари земли, ле-ка-ри. А им иногда и нож нужен, чтоб исцелить, не только примочки да отвары. Нам придется стать острием этого ножа. Не всем, но тем, в ком достаточно твердости и решимости — да. Я стану твоим клинком, Кэльх.
      Тот замолчал, затих. Задумался? Знать бы, что у него внутри происходит, что он сейчас видит. Аэно не успел обдумать эту мысль, когда в дверь стукнули. Пришлось прикрыть любимого покрывалом и разрешить войти. Наверное, завтрак, или что там сейчас, принесли. Окно закрывала плотная занавесь, но свет все равно проникал сквозь ткань — и явно не закатный.
      Оказалось, обед. На тяжелом подносе, который бережно нес один из стражников, стояла глубокая миска с мясным бульоном, в котором плавали мелко накрошенные куски мяса, костный мозг и много-много пряной зелени, еще только недавно выпеченный, ароматный хлеб и блюдце с алаком — кушаньем, которое горцы готовили исключительно для слабых детей или выздоравливающих раненых из яиц, меда и первого после окота козьего молока.
      — Утречко доброе, нехин, — прогудел стражник, выставляя все на стол. — Правда, полдень почти...
      — Как проснулся — так и утро, Ранайо, — усмехнулся Аэно. — Откуда алак взяли?
      — Так этна Лаана как одним глазком увидела, какие вы приехали, так и... — степенно отозвался тот. — Переживает, вы уж, как оправитесь совсем, сходите к ней, утешьте, что живы-здоровы.
      — Обязательно сходим. Как Лехан, не знаешь?
      — На тренировку ушел, нехин. Он быстрее вашего встал, еще вчера вечером.
      Аэно кивнул: Лехан не выложился так, как он и Кэльх с Элэканом, вернее, выложился, но земляному подпитаться проще всего. Значит, жив-здоров, раз уже тренироваться кинулся. Это отлично просто.
      — Спасибо за весть, Ранайо, и за еду этне Лаане мои благодарности передай.
      — Предам, нехин.
      С этими словами стражник ушел, но вместо него в дверь проскользнул — Аэно глазам своим не поверил — нехо Аирэн. Глянул на Кэльха, на сына, в два размашистых шага оказался рядом и обнял так, что дыхание на мгновение перехватило. Больше не от объятий: в руках нехо не было такой уж силы. Просто Аэно впервые почуял, как это, когда ветра свиваются вокруг в теплый беспокойный кокон, стремясь защитить и согреть. Говорить он ничего не стал, да и не смог бы, даже звука выдавить бы не сумел от непривычной ласки. Только стоял, осторожно прикрыв свою силу, и впитывал, впитывал это ощущение, как сухой мох — чистую росу.
      — Как же вы напугали меня, Аэно, — наконец тихо сказал нехо, отстраняясь. Ветра тоже отхлынули, нехотя, осторожно, стараясь не задеть лежащего совсем рядом Кэльха.
      — А уж как сами-то напугались, — неуклюже попытался перевести все в шутку Аэно. — Я вот до сих пор дрожу, пока Кэльх не очнется — не перестану.
      — Что с ним? — Аирэн поглядел уже внимательней. — Выложился, как тогда?.. Кайса ничего не объяснила толком.
      — Не совсем. Огня в нем сейчас... — Аэно без лишних слов просто провел по обнаженному плечу Кэльха ладонью и показал ее отцу. — Он сам с собой борется. Первый раз в жизни кого-то убил, а он не убийца и даже не воин. Он «щит», готовый принять удар на себя.
      Нехо только головой покачал. Он-то как раз убивать умел, знал, каково это. Звание сильнейшего бойца просто так не дается, и Аэно лишь догадывался о том, чем отец занимался по молодости. Из обрывков разговоров, оговорок, семейных записей...
      — Порой это даже тяжелее, чем самому держать меч, — негромко заметил Аирэн, выдергивая Аэно из задумчивости. — Когда бьешь — не думаешь, просто делаешь. Им же приходится думать за всех безрассудных бойцов.
      Аэно лишь согласно склонил голову.
      — Поэтому я стану для него мечом. Ты научишь меня сражаться, не теряя головы, отец?
      — Научу, — коротко кивнул тот. — Отдыхайте, Аэно. И, как сможешь — зайди к матушке. Она очень за тебя переживает.
      — Конечно, отец. Я зайду.
      Обнимать сына напоследок нехо не стал. Только осторожно коснулись ветра, и он ушел, оставив все, как было. Аэно успел еще раз собрать огонь и торопливо поесть сам, когда заворочался Кэльх, зашарил вокруг, не открывая глаз, заметался, ища.
      — Рысенок?..
      Аэно тут же угнездился рядом с ним, переплетая пальцы в привычной ласке.
      — Я здесь, леа энно. Все хорошо. Просыпайся.
      Не проснулся. Но руку сжал — почуял, успокоился немного. Перевернулся на бок, забормотал в подушку:
      — Он же живой. Аэно, ему же больно... Разве можно так, рысенок?..
      — Только так и можно. Он был болен, неизлечимо болен. То, что мы сделали — милосердие, — как можно тверже сказал Аэно, не зная, слышит ли его Кэльх, вернее, понимает ли, что он говорит?
      — Кэйлок... Чемс, — Кэльх замотал головой. — Их же не... Тоже?!
      — Есть разные болезни. Кэйлок своей уже не отравит мир вокруг, а Чемс-то тут при чем? Он вообще не болен, такого живого и здорового нэх еще поискать придется.
      — Их же тоже не вылечить... Разве... Разве я могу выбирать, кому жить, а кому?.. — Кэльх вздрогнул, сжался весь, будто от удара.
      — Сейчас — да, и ты сам это знаешь. Они не люди. Они — как та болезнь, что пила силы мамы, помнишь? Тот яд, который выедал меня изнутри. Что ты сделал с ними, помнишь?
      — Выжег.
      Короткий, резкий ответ — будто удар острым клювом, уверенный и точный. Так порой добывают пропитание болотные птицы, Аэно видел на равнинах Ташертиса: стоят, изогнув длинные шеи, а потом раз — и в клюве только серебристый хвостик мелькнет. Видел он их и защищающимися. Сначала смеялся долго: метелка из перьев, ну что в ней может быть страшного? Пока Кэльх не объяснил, что эта «метелка» бьет клювом на удивление метко, а сила удара такова, что выбить глаз человеку — раз плюнуть.
      — Верно. Выжжем заразу с земли — а потом будем лечить ее, греть. Кэльх, просыпайся. Хватит с самим собой воевать, незачем. Ты все верно сделал.
      — А если я тебя не защищу, рысенок?..
      Тихо-тихо, едва слышно, так что Аэно разобрал лишь чудом. И рука — опять горячая, опять огонь голову поднимает, раздраженный и нервный.
      — А ты и не должен. Это теперь моя обязанность — тебя защищать, — припечатал Аэно, внутренне негодуя: ну, только встань, сразу отхватишь и за «если», и за «не защищу». Кто-то, помнится, говорил, что некоторые знания только затрещинами в голову вбиваются? Вот и посмотрим.
      — Почему? — огнем буквально полыхнуло, на виске Кэльха опять выступил пот. Пришлось опять свободной рукой снимать треклятый горячий пух, прежде чем ответить.
      — Потому что я к этому готов, — это Аэно уже проговорил ему на ухо, поцеловал в потный висок, обжигая губы, снова выгладил волосы, лоб, плечи. Пуха стало поменьше, да и Кэльх затих. Только когда пальцы Аэно зарылись в волосы, моргнул медленно, сощурился, еще толком даже не понимая, где находится, но сразу узнавая.
      — Рысенок?
      — Хвала Стихиям, очнулся. Ну, зачем ты меня так пугаешь? Проснулся? Голоден?
      — А... — что случилось, Кэльх все-таки не спросил. Нахмурился, вспоминая, потом взглянул почти жалобно. — Аэно, я что, опять свалился? Что на этот-то раз?!
      — Как сказала Кайса, ты сам с собой не помирился. И она права, — сердито выговорил ему Аэно. — Вздумал угрызениями совести мучиться? Нашел, из-за кого!
      — Значит, не прибредилось, — тоскливо заключил Кэльх. — Рысенок... Прости. Вечно со мной тебе хлопоты.
      — Поговорим, как поешь. Встать сумеешь, или сил пока нет? Тогда лежи, я сейчас умыться тебе помогу, потом на кухню за едой сбегаю.
      Встать Кэльх так и не смог. Порывался, но потом сдался, опять поглядев виновато, будто Аэно на него ругался. И вообще, был тихий и будто старался стать как можно незаметней. Виноватым Аэно Кэльха еще не видел и вот такие попытки прикинуться по недоразумению ожившей подушкой ни капли не одобрял. Опять на ум пришла та бедолажная птица, которая умела так сливаться с тростником, что и не отличишь. Шею вытянет и даже на ветру покачивается... Вот и Кэльх так покачивался, следуя за настроением Аэно, а не своим собственным. Хотелось тряхнуть или обнять — он даже и разобрать пока не мог. От этого у самого внутри будто Уруш сердце когтями драл. Аэно принес таз с теплой водой, помог сесть, умыл, вытер и взялся расчесывать спутанные и мокрые от пота волосы, пристроившись так, чтоб Кэльх мог опереться на его грудь спиной.
      — Знаешь, это я виноват, — заговорил, когда мысли взбаламученные кое-как успокоились, потекли ровно. — Я тебя не защитил. Прости меня, леа энно.
      — От чего, от самого себя? — Аэно не видел, но чуял: на губах любимого сейчас неправильная, вымученная улыбка. — Рысенок, а что значит это твое... «леа энно»? Или «леанно»? Я не разобрал.
      Аэно вздохнул, наклонился к его уху:
      — Пламя души. И, если понадобится, то да, и от тебя самого. И если ты будешь молчать, переживать все в себе — мне это сделать будет куда труднее. Ты помнишь, чему меня учил?
      — «Если тебе чего-то хочется, но ты не знаешь, можно ли это — спроси меня», — дословно процитировал сам себя Кэльх. — Но к чему это?
      — Ты меня учил говорить с тобой. Это, вообще-то, для обоих верно, или я ошибаюсь?
      Кэльх замолчал. Надолго: Аэно успел дочесать ему волосы и уже отложил гребень, собираясь вставать, когда тот запрокинул голову.
      — Прости. — И вот теперь в голосе слышалось вполне искреннее раскаянье. Не за то, что надумал — за то, что действительно сделал.
      Аэно склонился к его лицу, поцеловал — мягко, осторожно, разглаживая языком сухие, обметанные губы. И в них же ответил, зная, что это правда:
      — Прощаю. Только больше не молчи так.
      
***


      
      Камин уютно потрескивал угольками, уложенная сверху чурочка, занимаясь, забавно вспискивала и шипела — видимо, непросохшая попалась. На ковре у камина, в гнезде из одеял и подушек, было на удивление уютно, особенно, когда щеки касались легкие прядки, мягкие и почти невесомые, выбившиеся из короткого, но толстого хвостика. Аэно закинул руку, наощупь нашел недавно подаренную Кэльху заколку, расстегнул ее, освобождая и остальные волосы.
      — М-м? — почти задремавший, тот приоткрыл глаза, взглянул сонно. — Тебе все не дает покоя мой хохолок, рысенок?
      — Угу. А еще мысль о том, как хотелось тебе его хор-р-рошей такой затрещиной пригладить, когда твои бредовые речи слушал. Рука не поднялась, хотя ты когда-то мне сказал, что некоторые знания только так и закрепляются в голове.
      Некоторое время только полешко попискивало. Потом Кэльх зашевелился, выпутываясь из теплых рук, сел прямее, чуть запрокинув голову, подставляя то ли щеку, то ли горло.
      — Знаешь, а мне не помешает. Чтобы точно не забыть...
      — Есть у горцев поговорка одна: листок, который ты уронил в горный ручей, через два дня уже далеко на равнине, — Аэно усмехнулся, прянул вперед и вверх, сжал зубы на так опрометчиво подставленном горле, прихватывая нежную кожу совсем чуть-чуть, только чтоб почувствовал. Потом отпустил, но не отодвинулся, продолжая целовать, забираясь выше, к мочке уха, прислушиваясь к дыханию замершего на месте Кэльха. То частило, пока не сбилось окончательно. И пока Кэльх не опустил голову, подставляясь еще явственней.
      — Есть... разные методы напомнить, рысенок, — только и сумел выдохнуть он, прежде чем Аэно накрыл его губы своими.


Глава девятая


      Ниилела не могла назвать себя слишком смелой или же слишком трусливой девушкой, но когда Аэно оставлял ее на попечении совершенно незнакомого водника в абсолютно чужом городе и тем более в чужой стране, желание у нее было одно: прыгнуть брату на руки, вцепиться всеми конечностями и завопить, чтобы не бросал тут одну. Аэно угадал это ее желание, обнял.
      — Ния, все будет хорошо. Не бойся, тебя тут никто не обидит, я клянусь.
      И она поверила, как всегда верила брату. Он же не зря так долго испытующе смотрел на Шорса Оазиса, что тот не выдержал и принялся клясться, что незнакомая светлорожденная будет ему младшей сестрой, не меньше. Наверное, Аэно было виднее, он только после этих слов отвел от южанина глаза, так и полыхавшие янтарным светом. Ниилела моргнула... Показалось, что ли? Обычные у Аэно глаза, разве что слишком светлые, чтоб называться карими. Как и у самого младшенького, Аленто. Показалось, не иначе. Ну быть же не может... Или может? А на праздниках, перед плясками — разве не такие же были? И у Кэльха — яркие-яркие, как кусочки неба.
      Ния так задумалась, что не заметила, как страх ушел окончательно. Вот только что боялась, а сейчас уже шагает по улице, стараясь не потерять из виду белую накидку Оазиса, сразу выделяющую его из толпы, заполонившей улицы, такие непривычные и одновременно уютные, здесь, в Фарате. Она себя так иногда на тех самых праздниках чувствовала, поспевая за братом и Кэльхом.
      Водник почувствовал — придержал размашистый шаг, оглянулся, улыбаясь ей. Ния аж засмотрелась, такое у него было лицо фактурное: какое-то лисье, особенно с этой его короткой черной бородкой и усами, рамкой обрамляющими яркие, полноватые губы. Острые скулы — и темные, как кусочки обсидиана, глаза, а ресницам бы и она позавидовала: чернущие, густые, хотя назвать их «девичьими» не поворачивался язык. От уголков глаз разбегались тонкой сеточкой морщинки, особенно когда Шорс улыбался. А в бородке и усах едва-едва заметно серебрилась седина, хотя он и не выглядел старым, нет — ровесником отца, может?
      — А сколько вам лет? — ляпнула Ниилела, и тут же прикусила язык: ну что за бестактный вопрос, а? Кто же так разговор начинает-то?
      — Да уж пятьдэсят вторую вэсну встрэтил, — усмехнулся тот. — Зови мэня просто по имэни, сэстричка.
      — Да я вам в дочки гожусь… — и снова язык прикусить не успела, да что с ней такое?!
      — В дочки так в дочки, — покладисто согласился южанин, улыбаясь еще шире, так что аж заблестели меж губ белым жемчугом удивительно крепкие зубы. — Только у нас нэ говорят «вы» своим, «вы» — это я и моя тэнь, что ль? — и рассмеялся. Смех у него был такое же гортанный, сухой и красивый.
      Ниилела покраснела, но поняла, что на нее не злятся.
      — А у нас говорят... Особенно старшим, — она решительно тряхнула головой. — Но хорошо, «ты» так «ты»! А сестра почему?
      — Всэ нэх — братья и сэстры, у нас на югэ думают так. Ну а тэ, что знаются с водой — тэм пачэ, вода — она одна на всэх, основа жизни, нэ важно, чья у тэбя кровь в жилах, это та жэ вода. Твой брат — ясный звэрь, сильный звэрь, ты эму очэнь дорога.
      При чем тут Аэно, осталось непонятным, потому что пояснять это Шорс Оазис не стал, должно быть, считая чем-то само собой разумеющимся. Ниилеле все больше хотелось разгадать эти загадки, которых в темных землях оказалось так много, что они переплетались узорами, запутывая ее. И от того аж замирало в груди сердце: сколько нового! Сколько странного! Жизни не хватит, чтобы распутать все узлы. Но она очень постарается разгадать, что успеет. Сначала — Юг. Потом — как получится. А сейчас вот, возможно, немножечко сможет поглядеть на Фарат.
      — А куда мы сейчас идем? — уже чуть осторожней уточнила она. — Мы останемся тут или поедем куда-то?
      — У мэня эщо дэла на дэнь, — развел руками Оазис. — Мы идэм к Шаталу Опорэ, пэрэночуэм там, а завтра на рассвэтэ — в путь. Тэбэ, дочка, найду кого-нибудь, чтоб погулять сэгодня. Или Шатал отыщэт.
      Сначала расстроившись: ну вот, уже завтра уезжать, Ния тут же обрадовалась. Получится, получится побродить по городу, попробовать воду его фонтанов, ореховые пирожные, о которых любил рассказывать Аэно, поглазеть, как в сумерках пойдут Свечники. А еще — воздушные шары же!
      Это была та маленькая деталь, о которой Аэно с Кэльхом в своих рассказах почему-то упоминали вскользь, как о чем-то само собой разумеющемся. Даже когда Ния попросила Кэльха нарисовать, как же выглядит такой шар, он взял и нарисовал вид на крыши домов, и только где-то там, в небе... Это покорило еще больше. Одно дело, когда отец берет и взлетает в вихре собственных одежд. Это магия, это Воздух, все ясно и понятно. Но когда люди поднимаются в небо просто так...
      В общем, к Шаталу Опоре — вот уж забавное имя! — Ниилела прилипла намертво. А где, а как, а что... А можно ли?! Выяснилось — можно. И все, Фарат был для Нии потерян, она уже была там, в небе, грезила, как поднимется к облакам. Оказалось, на закате специальные шары поднимаются ввысь, чтобы можно было взглянуть на город не стражникам и пожарным смотрящим, не для дела, а и простым горожанам и гостям полюбоваться и насладиться высотой. Конечно, не за бесплатно, но на это никаких денег было не жаль, за такое-то чудо!
      Шатал по просьбе водника, а может, и братика с Кэльхом, выделил ей кого-то из своих помощников. Ниилела потом даже вспомнила его прозвище «Вороненок», Аэно писал о нем. Но парнишка, года на два ее младше по виду, предпочитал отмалчиваться, пока вел ее на ближайшую «якорную» площадь, откуда поднимались в небо эти чудо-шары, а ей, занятой своими мечтами и мыслями, было не до попыток разговорить его. Ниилела полюбовалась барельефами, статуями и прочим украшательством, но походя, решив, что успеет еще не раз побывать в Фарате, раз уж остается в Темных землях. А вот мелькнувший над крышами огромный ало-золотой купол привлек ее внимание и больше не отпускал, пока не вышли на площадь.
      Куполов, вернее, воздушных шаров, на ней оказалось два, размеры площади позволяли. Второй только готовился к полету, он был лишь наполовину заполнен горячим воздухом, и Ниилела, завороженная тем, как из огромного невразумительного тюка ткани рождается сине-зелено-серебристый шар, натягивает плетеную из прочных канатов сеть, расправляет складки, переливается от выстреливающей из какого-то приспособления струи пламени, протолкалась поближе. В первых рядах, конечно, были дети, но она сейчас не отличалась от них ни выражением восторга в глазах, ни тем, что подпрыгивала от рева, с которым извергалось пламя. Мальчишка-провожатый смотрел на нее насмешливо, но Ние было все равно.
      Огневик, стоявший в громадной корзине, улыбался, даря зрителям рождение шара, контролируя пламя, и Ния уже не знала, куда хочет больше: вот на тот, алый с золотом, или все-таки на этот, зависший, едва касаясь земли, удерживаемый лишь натянувшимися канатами? В итоге выбрала сине-зеленый, не смогла изменить ему. И, стоя в корзине, уже просто не видела никого рядом, да что там, себя забыла, вцепившись в бортик и широко распахнутыми глазами глядя, как медленно уплывает вниз земля, покачиваясь и кружась, как стравливается толстенный, с её руку толщиной, канат, связывающий шар с этой самой землей, чтобы не унесло никуда ветром. А потом и про это забыла, потому что площадь перестала занимать все пространство, вклинились крыши домов, соседние улицы... Фарат.
      Залитый вечерним светом, город, казалось, пылал, купаясь в солнечном мареве. Сверху можно было проследить за тем, как разбегаются от озер-площадей ручейки и речушки улиц, а широкие аллеи вообще казались полноводными реками среди домов-утесов. Сравнение становилось тем сильнее, чем выше поднимался шар, и чем ниже опускалось солнце. Дома затеняли улицы, деревья на аллеях покачивали кронами, ветерок прогонял по темной листве волны. Темнее, темнее... Солнце скрылось за горизонтом, Ния видела краем глаза наливающийся синевой небосвод. Казалось, что время мчится с безумной скоростью, как сани под парусами: только что же еще было светло, и тут — ночь. А потом... Ниилела задохнулась, подавилась восторженным писком.
      Фарат медленно загорался, одеваясь пламенным ореолом. Огни вспыхивали один за другим, сначала россыпью, вразнобой, потом огненные реки потекли по улицам, выхватывая их из ночи, высвечивая, рождая какой-то другой, нереальный, абсолютно новый город. Камень домов как будто светился изнутри, нагретый этим огнем, и именно сейчас Ния поверила до конца: да, здесь и только здесь могут жить огненные с земляными! Так и только так, никак иначе.
      Она любовалась уже освещенным Фаратом, пока шар не начал плавно опускаться вниз. А потом, вернувшись в дом Шатала, долго сидела у огня, переживая полет снова и снова, почти даже и не слушая, о чем говорят вернувшиеся Кэльх с Аэно. О каком-то Вороненке — ах да, том самом, о какой-то Чезаре, о молниях, которые кто-то где-то приручил... Все это было слишком обыденно для нынешнего вечера. И, с трудом вспомнив и сказав брату, что уезжает с утра, Ниилела пошла спать.
      И снились ей улицы незнакомого города, со сложенными из теплого на ощупь камня домами, которые затапливала приливом сладкая светящаяся вода.
      
      Утром Шорс слегка огорошил ее тем, что ее лошадку придется оставить в конюшне Шатала.
      — Возьмэм других конэй, увидишь, почэму, — усмехнулся он на ее вопрос.
      И когда вывел из конюшни при гостином доме трех красавцев, Ниилела ахнула и залюбовалась ими.
      — Стэпная порода, до начала пустыни повэзут они.
      Эти лошади отличались, и довольно сильно, от привычных ей низкорослых и мохнатых горных коньков и от равнинных тонконогих и высоких лошадей. «Степняки» были среднего роста, крепко сбитые, широкогрудые, с жилистыми ногами и сухими, точеными головами. Широкие копыта, видимо, позволяли им лучше передвигаться и по степи, и по песку, гривы были коротко острижены и торчали жесткими щетками, а высоко вздернутые хвосты развевались гордыми султанами. Два вороных коня отличались только украшениями седел и уздечек, одинаковые статью и ростом. Серый был чуть повыше, он недовольно всхрапывал и косил недобрыми карими глазами.
      — Чш-шэ, чш-шэ, Астанар, — Шорс успокаивающе похлопал его по круто выгнутой шее.
      — Астанар? — любопытно переспросила Ниилела.
      — Так мы зовэм сэвэрный вэтэр, — пояснил Оазис. — Тэбя повэзэт Кэрат, у нэго плавный бэг, он спокойный, как равнинная рэка.
      — Но я умею держаться в седле! — невольно вспыхнула Ния, чувствуя, что щеки заливает краской — будут её еще так жалеть. — Я все светлые земли объездила!
      — Дочка, нэ горячись, — Шорс усмехнулся. — Хорошо, что умээш, но Астанар ходит только подо мной, это боэвой конь, друг и брат.
      — Да я не в этом смысле... — уже смутилась девушка и больше не спорила. Ох, кажется тут действительно совсем не как дома, потому что Шорса она откровенно не понимала.
      На третьего жеребца, Шорс сказал, что его зовут Исмарат, но снова не пояснил, что это значит, погрузили припасы, мехи с водой и что-то еще, Ния не видела, как водник это все собирал, и не могла пока сказать, что в баулах. Ей было проще: все немногие вещи поместились в одну седельную сумку, в другую — то, что счел необходимым уложить туда Шорс. А еще он принес ей сверток какой-то плотной белоснежной ткани, перевязанный ярко-синим толстым шнуром.
      — Дахат. Тэбэ это понадобится, как только начнэтся стэпь.
      Ния осторожно пощупала край полотна, покосилась на накидку, которую Шорс и не думал снимать. Ага, кажется, такая же... Повторила:
      — Дахат... Шорс, а ты поучишь меня языку, пока едем?
      Это «ты» далось ей с некоторым трудом, но далось же. Просто надо привыкать, сумел же Аэно стать своим в Ташертисе. И она сумеет.

***



      Когда они ехали в Фарат, Ниилеле казалось: лесам, рощам, дубравам и пашням не будет конца, но... Всего лишь четыре дня спустя именно что леса постепенно сошли на нет, сменяясь в следующие несколько дней сперва полупрозрачными перелесками, потом бескрайними пашнями, а затем и высокими травами, которые казались Ниилеле морскими волнами, как и говорил Кэльх. Здесь уже не было постоялых дворов, и ночевать приходилось у костерка под открытым небом, вернее, в небольшой палатке, которая оказалась в одном из вьюков.
      Впрочем, когда исчезли деревья, и стало негде взять хвороста для костра, Шорс показал ей очередное маленькое чудо Темных земель, вернее, их технологий. В его седельных вьюках нашелся увесистый мешочек со странными желтовато-белыми шариками, слегка сплющенными с одного боку. На ночевках Шорс Оазис раскладывал диковинную кованую треногу, такую ажурную и изящную, что Ниилела сперва не поняла, что это вообще, а потом восхитилась мастерством кузнецов и инженеров, придумавших и воплотивших задумку в жизнь. В сложенном виде тренога занимала совсем мало места, а, раскладываясь, превращалась в подставку для котелка и этих самых шариков. Стоило поднести к шарику горящую лучину или траву, он вспыхивал голубоватым пламенем, над которым очень быстро нагревалась вода.
      Эти шарики Ниилела чуть ли на зуб не попробовала. Осмотрела, повертела, даже понюхала, пытаясь понять, из чего они сделаны. Только сейчас, глядя на все это, она действительно начинала понимать всю пропасть между темными и светлыми землями. Что вода, бегущая по трубам в Эфар-танне считалась неимоверной роскошью, вершиной гения… И что здесь подобное было в порядке вещей, одни купальни Фарата чего стоят. Или воздушные шары. Или даже такая мелочь, как топливо.
      Как же они отстали, как же быстро движутся вперед пытливые умы огненных, имеющие под собой устойчивую мощь земли…
      Шорс сидел у импровизированного очажка, улыбался, глядя на ее любопытство.
      — Мы зовэм это «твэрдый огонь». Эго придумал Леах Фэрана, по-вашэму — «Спаситэль». Он в самом дэлэ спас тогда многих этим изобрэтэниэм, вэдь в пустынэ сложно отыскать дрова. Много лэт назад наши братья и сэстры топили очаги сушэным конским... э-э-э... конскими «яблоками», — нашелся мужчина с заменой, усмехаясь. — Ночи в пустынэ холоднэ, дэти болэли, пустынный народ называли провонявшим кизяком. Нэприятно.
      Шорс удивительно ловко готовил горячую пищу на этом огне, да и вообще был очень явно привычен к долгим путешествиям. Все его имущество было подчинено целесообразности и экономии. Взять хотя бы набор продуктов. Ниилела впервые видела, как невзрачные буро-коричневатые комочки в горячей воде расходились, превращаясь в кусочки мяса, а каша из раздавленного и высушенного зерна готовилась практически молниеносно, и воды на нее уходило совсем немного. Наверное, это все тоже имело большое значение для кочевников юга.
      Ее интересовало все — и палатка из плотной шерсти, и особые спальные мешки из такой же ткани, подбитые каким-то незнакомым мехом, в которых было так тепло и уютно, и белоснежные дахаты из тонкого, но плотного шелка. Шорс Оазис не скупился на объяснения, рассказывая ей, зачем нужны эти платки-накидки, почему они имеют такую странную форму — неправильного, вытянутого двумя нижними углами шестиугольника, зачем нужен тот толстый плетеный шнур и тонкие костяные браслеты, которые Ниилела нашла в свертке с дахатом.
      Постепенно она перестала обращать внимание на акцент Шорса, понимать его речь становилось все проще.
      — Дахат — это защита от палящего солнца и песка, от степной пыли и пыльцы некоторых трав. Гляди, дочка, как надо, — Шорс накидывал платок на голову, ловко закрепляя его шнуром-башта, перекрещивал углы, пряча под тканью все лицо, оставляя открытыми только глаза. Нижние углы прикреплялись к браслетам специальными петельками, чтобы не развевались ветром. Этими же петельками можно было их подобрать, закрепляя башта, если требовались совсем свободные руки.
      Ниилела, промучившись три дня, все же научилась правильно надевать дахат. И как раз вовремя: степь постепенно становилась суше, трава ниже, потом пошли голые каменистые проплешины. Потом трава и вовсе пропала, а камень сменился желтовато-бурой растрескавшейся коркой глины. Кони ступали по ней аккуратно, глина под копытами крошилась в пыль.
      — Скоро будет Мирьяр, первый большой оазис, после которого только пески. Там оставим лошадей, — сказал Шорс.
      — А их много? Оазисов? — тихо спросила Ния.
      Ей было странно и почти страшно в этой высушенной солнцем земле. И еще более странно осознавать, что это самое солнце, в горах пусть иногда и слепившее, но согревавшее землю и освещавшее путь, здесь может быть настолько безжалостно-ярким, злым, испаряющим всю воду. Она сама чувствовала, как высыхает. Дышать было тяжело, края дахата неприятно касались лица, но без них в нос тут же забивалась пыль, и становилось еще хуже. Не понимай она, что воду надо беречь — не отрывалась бы от фляги, ощущая себя бездонной бочкой, которую не наполнить даже и морем.
      Шорс уверял: привыкнет. Шорс говорил: именно поэтому отсюда ушли маги воды и вернулись, лишь осознав опасность пустыни. Шорс замолкал, глядел на подрагивающую линию горизонта. Думал, взвешивал слова.
      — Оазисов и много, и мало. Много, чтобы дать людям возможность здесь жить. Мало — чтобы наполнить жизнью пустыню. У нас мало магов воды, очень мало. В Ташертисе каждый из них известен, и почти все живут и работают здесь. Они приезжают сразу, едва закончив обучение. Твои ровесники, дочка. Никто не отказывает. Не все из них Хранители, но большая часть становится ими. — Он помолчал, потом кивнул своим мыслям и указал вытянутой рукой: — Смотри и запоминай, это ориентиры.
      Впереди маячила белоснежная башенка. Когда подъехали ближе, Ниилела ахнула, уразумев, из чего та сложена. Это были выбеленные солнцем кости — огромные дуги ребер и мощные берцовые, пригнанные, прилаженные одна к другой так, что никакой ветер и буря не могли раскидать и засыпать песком. От башенки несло магией, но какой именно, Ния сказать затруднялась.
      — Веха и указатель. Видишь? — Шорс показал на выдающийся в сторону юго-востока выступ. — Это направление.
      — А чьи кости? — с невольной дрожью в голосе поинтересовалась девушка.
      — Пустынных дракко. Ты увидишь их в Мирьяре.
      Больше Шорс ничего не сказал, и Ниилела предпочла подождать и в самом деле все увидеть своими глазами.
      
      Шорс не солгал, до Мирьяра оказалось не слишком далеко, через пару часов на горизонте в мареве горячего воздуха возникли какие-то темные силуэты, постепенно слившиеся в одно пятно, а еще через час Ниилела сумела различить, что это — стволы и кроны самых странных на ее памяти деревьев. Они походили на вытянувшееся из песка и закаменевшее в воздухе переплетение полупрозрачных серых веревок, образовывавшее сплошную стену. По верху этой стены и в промежутках между стволами густо росли тоненькие веточки, усеянные длинными острыми шипами и тонкими плоскими листиками, больше похожими на расплющенные иглы горного стланика.
      Когда путешественники приблизились к стене почти вплотную, Ниилеле очень ярко вспомнился поход с Аэно и Кэльхом в потаенную долину Ока Удэши: стена оказалась все же не сплошной, кое-где между растениями оставались проходы, ведущие в настоящий лабиринт, и достаточные, чтобы прошла не только лошадь, но и повозка. Умный конь девушки следовал за своими собратьями, не теряя их из виду на поворотах. Через несколько минут колючий лабиринт закончился, выводя на свободное пространство. В лицо Ниилеле пахнуло воздухом, напоенным влагой, почти оглушило журчанием воды. Глаза против воли широко распахнулись, рассматривая рукотворное чудо: множество неглубоких каналов, облицованных глиняными плитками ярко-оранжевого, красно-коричневого, зеленого и кобальтово-синего цветов. Вода в них не застаивалась, весело журчала, плескалась в стенки. Через эти каналы были во множестве перекинуты каменные мостики двух видов: узкие и приподнятые «горбатые» и плоские широкие, с невысокими каменными тумбами-ограждениями по краям, видимо, для транспорта. Вдоль каналов ровными рядами прямо из песка росли мохнатые толстые стволы, увенчанные поверху перистыми пучками длинных листьев, ровных и с колюче-зубчатыми краями, темно-зеленых и с прожилками желтого и багрового цветов. Кое-где под этими «кронами» свешивались на длинных стеблях розетки огромных, размером с голову ребенка, багряных, белых и алых цветов.
      В отдалении начинались невысокие глинобитные хижины, крытые, кажется, листьями именно этих деревьев. Между ними, по дорожкам и мостикам, ходили люди в почти одинаковых одеждах. Отличить мужчин от женщин можно было только по тому, открыты или закрыты у них лица. Женщины прикрывались полупрозрачными платками. Впрочем, тоже не все. На детях дахатов не было, но головы покрывали яркие косынки.
      Ощущение было одновременно знакомое и незнакомое: Ния как будто вернулась в Эфар, приехала в какую-то горную деревушку покрупнее. Свой уклад, свои традиции, только здесь она — чужачка. И может только крутить головой по сторонам, крепко вцепившись в поводья и то и дело косясь на Шорса: что делает, как себя держит? Почти так же она совсем недавно следила за учителем, впервые оказавшись вне стен родного замка, на равнинах.
      Шорс ободряюще улыбнулся ей, поймав один из таких косых взглядов, кивнул и направил своего коня вперед, по мостикам и мимо домов, по одной из довольно узких улочек. Можно было раскинуть руки и коснуться ими стен двух домов. Но узкой улочка была недолго. Ниилела потом смогла припомнить и удостовериться: у домов, которые она увидела на окраине, к стене не выходило ни окошка, ни двери. Это был такой же защитный пояс, как и удивительная живая изгородь.
      Дальше расстояние между домами увеличилось, чуть больше стали и сами дома, поровнее стены, кое-где украшенные той же плиткой, что и стенки каналов, только гораздо мельче. Эта плитка складывалась в мозаичные узоры по верху стен. Но, как Ния ни присматривалась, ни одного окна ей заметить так и не удалось. Только двери, иногда тоже обрамленные мозаичными узорами, обязательно выкрашенные или в терракотово-красный, или в кобальтово-синий.
      А потом дома кончились, и они оказались то ли на длинной и вытянутой площади, то ли на очень широкой улице, вдоль которой пролегал неизменный канал с мостиками, пояс деревьев-метелок, а за ними виднелся ряд домов, выглядевших побольше и попредставительнее, хотя ни материалы, ни лиственные крыши практически не отличались от тех, что остались позади. Судя по всему, это были какие-то общественные, не жилые постройки, потому что тут оказалось меньше людей, почти не было детей, больше спешащие по своим делам взрослые или маленькие посыльные, бегущие куда-то со столь же сосредоточенным видом.
      Шорс повернул и поехал вдоль улицы, затем, уверившись, что Ниилела следует за ним, нырнул куда-то в переулок, и вот тут девушке открылась вся правда. Никакие это были не дома, а стены — высокие, в полтора человеческих роста, стены, ограждавшие широкие дворы. А домов не было вовсе — вместо них были небольшие на вид шатры, располагавшиеся среди ухоженной зелени огородов, цветников и садиков с неизвестными Ние фруктовыми деревьями. Буквально все свободное пространство таких дворов занимали растения, оставляя лишь необходимый минимум перед шатрами. Спешиваясь, она искренне недоумевала: как, тут настолько жарко, что хватает одного лишь полотнища над головой? Нет, ну от ветра оно укроет, от солнца — тоже, а если дождь? Ну не может же тут не быть дождей вовсе! А эти, как их... песчаные бури, о которых Кэльх рассказывал?
      Дом, куда Шорс ее привел, точнее, двор, отличался от прочих. Здесь было немного зелени, а вместо шатра был все же дом и такие же глинобитные дворовые постройки. Откуда-то выскочил шустрый мальчонка... или девочка?.. Ниилела не могла понять — дети все бегали в длинных рубашонках, подпоясанных широкими ткаными поясками с узорами, у всех из-под косынок выбивались длинные косицы. Как тут отличишь? Она бы, наверное, и свою ровесницу от ровесника не отличила, даже будь у обоих открыты лица. Тут и мужская, и женская повседневные одежды имели мало отличий. Вот разве что южане постарше — тех она бы не перепутала. Все мужчины, у которых на лице росли волосы, носили такие усы и бородки, как у ее спутника.
      Малец, отвесив гостям быстрый поклон, подхватил поводья сразу двух жеребцов и повел их куда-то за дом. Шорс кивнул Ниилеле:
      — Идем, дочка. Это гостиный дом. Здесь отдохнем денек, сменим зверей и отправимся дальше.
      — Как у Шатала? — осторожно уточнила Ниилела. — Или как обычный трактир?
      Разница была, и ощутимая, и ответ многое бы сказал об отношении к водным.
      — Как у Шатала. Здесь часто останавливаются Хранители, хотя и не только они.
      Внутри оказался один сплошной зал, вернее, так Ние показалось, потому что, присмотревшись, она заметила дверь в стене напротив, откуда тянуло очень аппетитными запахами, и... два проема в полу, освещенных магическими фонариками, уводящих явно под землю. Остальное пространство занимали низкие столики, выставленные у стены или выдвинутые от нее, и стопки плотных, высоких кожаных подушек. Вокруг одного из столиков восседали трое южан, степенно вкушая что-то из высоких пиал, у стены, развалившись сразу на двух подушках и подперев голову рукой, возлежал старик, задумчиво посасывавший давно погасшую трубку с длинным резным чубуком.
      Опять и привычно, и незнакомо. Запах дымка, легкого, почти прозрачного — незнакомый. Но спокойная мудрость в глазах старика… Ния не раз видела такую у горцев. Покрепче сжав сумку с вещами, она украдкой оглядывалась, гадая: если здесь едят, а там кухня... То где же комнаты? Неужели... под землей?
      Задняя дверь распахнулась, оттуда ударило яркое солнце: за ней была не кухня, а навес, под которым располагались и печи, и столы, и какой-то особый очаг, над которым на длинных вертелах зажаривались куски мяса. Оттуда, из царства запахов и огня, в зал ворвалась высокая, поджарая женщина; вместо дахата ее волосы прикрывала плотная повязка, а из одежды на ней были только широкие штаны — шалва, понизу присобранные и перемотанные до колен узкими полосами ткани, закрепленными шнуром, и короткая, всего лишь до середины бедер, свободная рубаха, перехваченная в талии передником.
      — Шорс! — заметив гостей, женщина всплеснула руками и мигом оказалась рядом, тут же крепко стискивая Оазиса в объятиях. — Брат, тебя давно не было!
      Огнем пахнуло так, что Ниилела аж глаза прикрыла. А когда проморгалась, рассмотрела, что эта облитая местным солнцем женщина все-таки совершенно не похожа на Шорса. Зато она очень сильно напоминала Шатала, не внешностью, поведением. И Ния невольно хихикнула: наверное, есть еще на свете такие места, и их хозяева наверняка схожи меж собой.
      — Здравствуй, сестричка, — Шорс в свою очередь крепко сжал ее в объятиях, они были одного роста и почти одной стати. — И я снова ненадолго. Везу новую ученицу в Датнаш. Ниилела, дочка, познакомься, — он улыбнулся девушке. — Это Аткэш, хозяйка дома.
      — Здравствуйте, — Ния поклонилась, отдавая дань возрасту и статусу хозяйки. Желать чего-то не рискнула: не знала обычаев этой земли, не знала даже, здороваются ли здесь так, но ничего более нейтрального не придумала.
      — Здравствуй, здравствуй, деточка, — ее тоже обняли, правда, для этого хозяйке Аткэш пришлось слегка наклониться. — Устала, наверное? Ничего, у меня хорошая купальня, освежишься, смоешь пыль и жару, покушаешь от души. Шорс, выедете завтра в ночь же?
      Тот кивнул, Ния уточнила, почему ночью. Оказалось, чтобы часть пути проделать по холодку, а не по дневной жаре. Это было совсем странно: путешествуют же днем, ночью обычно спят. Но, может, тут все с ног на голову перевернуто? Вон, комнаты действительно оказались под землей, и даже кроватей в них нет, только помосты с подушками и одеялами. Ния на таком с непривычки извертелась, все глазела на сложенный из узорных костяных пластинок фонарик-пирамидку, внутри которого ровно горел огонек. Не спалось, хотя и устала, и даже помылась нормально, водой напиталась. Но это было и к лучшему, наверное: проспала полдня, к ночи как раз вскочила бодрая, готовая к новому, даже к знакомству с новыми ездовыми зверями.
      Оказалось, в пустыне ездят на тех самых дракко, из костей которых была сложена башня-вешка. Сперва, когда давешний мальчишка вывел одну такую зверюгу, Ниилела с трудом подавила визг и желание забраться Шорсу на руки. Дракко оказался зверем размерами раза в три больше лошади, с длинным крупом, длинной гибкой шеей и довольно крупной головой. И с удивительно умными темно-синими глазами, прорезанными узкими зрачками. Несколько роговых выростов на морде служили креплениями для очень простой уздечки — всего лишь толстая кожаная плетенка на двух кольцах, которые вставлялись в высверленные в роге отверстия. Зато в седле можно было хоть улечься, оно напоминало Ние любимое кресло в родительском замке. Позади него хватало места для специального короба, куда легко поместились все пожитки из всех седельных сумок.
      Хозяйка Аткэш, узнав, что из одежды, приемлемой в пустыне, у Нии только дахат, экспрессивно высказала на южном темном наречии Шорсу все, что о нем подумала в этой связи, и не только высказала. Так что ехать Ниилеле предстояло уже в типичном для пустынного народа наряде. В принципе, многое было привычно, а рубахи Ниилела уже видела. И даже приталенные кафтаны-разлетайки с широкими полами чем-то напоминали знакомую с детства уну. Просто внезапным оказалось, что одежда такая теплая. Но, уже побывав на улице, Ния понимала, что это правильно. Днем в этих сухих землях царила удушающая жара, а ночью — не менее опаляющий холод.
      — Я все больше и больше удивляюсь людям, — тихо заметила она, пока дракко, осторожно перебирая лапами, шли к выходу из оазиса по тем самым особенно прочным мосткам. — Они приспосабливаются ко всему, живут везде... Даже здесь сумели!
      — Стихии создали мир для того, чтобы в нем жить, — откликнулся Шорс, услышав ее. — К тому же, раньше здесь была степь, пустыня начиналась гораздо дальше, примерно там, куда мы сейчас едем. И была не слишком велика. Люди отступали вместе с плодородными землями, пока не поняли, что, если ничего не делать, пустыня поглотит все темные земли до Граничного хребта. И вернулись, стараясь бороться с песками, как только возможно. Мирьяр создан целиком и полностью руками людей. Как и большая часть других оазисов.
      — Тогда это еще удивительней, — Ния протянула руку, поймала пальцами тонкий листок эст ассат. «Стеклянная плеть» — так переводилось название дерева, первым кольцом защищавшего оазис. Плотный лист оставил странное ощущение на кончиках пальцев. Упорной, упрямой жизни, воды, пробивающей себе дорогу. В камне, в песке...
      Упрямо сжав губы, Ниилела смотрела вперед, туда, где быстро темнело небо. Что ж, если она может помочь в этой борьбе — она поможет. Стихии ведь не зря подарили земли людям, они знали, что те за ними присмотрят.


Глава десятая


      Ниилела не слишком хорошо запомнила свою первую поездку на дракко. Сперва впечатления были настолько необычны, что не удержались в памяти во всех подробностях, потом же, и очень быстро, они смазались единообразием и перестали волновать кровь.
      Холод ночью сменялся жарой и духотой днем. Мешал дахат, норовил сползти и натереть краем лицо. Потом она забыла о нем, но могла поклясться, что не в силах вспомнить дату, когда это случилось. То ли до Урматта, то ли после Тшаллы. Или где-то посреди песков? Они ехали и ехали, от оазиса к оазису, держа путь к самому сердцу пустыни, где остановились лагерем те, кто пытался вернуть в эти земли жизнь. Шорс рассказывал об этих людях на привалах, когда пережидали самый зной и стужу. Рассказывал, как поднимают водные жилы, как весной на пустыню обрушиваются редкие, но обильные ливни — и тогда можно понять, дали ли усилия хоть какой-то результат. Потому что именно тогда лучше всего обустраивать новые оазисы, сажать растения и укреплять источники.
      Сперва она не поверила, что поднять воду в пустыне — занятие не из простых. Шорс дал ей убедиться в этом на своем опыте, остановил дракко на рассвете и кивнул:
      — Мы недалеко от одного из малых оазисов. Давай, вода здесь рядом.
      — Но... — Ния растерялась. — Я даже ничего не чувствую!
      — Отпусти свою силу глубже, в песок. Попробуй нащупать водоносный слой. Он не так глубоко, как тебе может показаться.
      Остывший за ночь песок странно пересыпался под пальцами: для надежности Ния вылезла из седла, опустилась на колени, зарываясь в песок ладонями, будто внезапно решила сменить стихию на Землю. Она и ощущала себя земляной, потому что не чуяла ничего. Сухость, сухость, одна сухость вокруг, хоть в стороны, хоть вверх, в безоблачное небо, хоть вниз... Но Шорс бы не стал шутить, в этом она тоже была уверена, поэтому закрыла глаза, потянулась ниже, еще ниже. Ощущение было такое, будто песок лопатой перекапывала, вот этими самыми руками втыкала ее и отбрасывала все новые и новые порции, а он сыпался и сыпался обратно. Ночной холод еще не ушел из тела, когда начинала. Когда наконец услышала отклик, уже давно вся взмокла, дышала тяжело, не веря.
      — Это... это неглубоко?!
      Шорс серьезно кивнул:
      — Именно так, дочка. Здесь, в окружении оазисов, водоносные слои давно подняты и укреплены, чтоб в любой момент можно было вызвать родник. Похоже на частую сеть: есть просто переплетения нитей, а есть вешки, словно узорные узлы. Так мы готовимся к тому, чтобы, если понадобится, верней, когда понадобится, — мужчина сделал особенный акцент на «когда», — разом поднять много источников.
      — И... Отбросите пустыню назад, одним ударом? — Ниилела встала, отряхнула руки. Песок прилип к вспотевшей коже, смахивался неохотно, и она все терла и терла ладони.
      — Именно. Только для этого понадобится слаженная работа всех магов воды и земли этого мира. Вот отчего так важно нам упрочить мир меж Темными и Светлыми землями.
      От такой перспективы голова шла кругом, но одновременно Ния представила, как это будет... Попыталась представить. Не получилось, но все равно, дух захватывало от понимания, какие же огромные силы потребуются, чтобы завершить работу не одного поколения. Почему-то она была уверена, что водяные жилы поднимали не десятки — сотни лет. А ей вот повезло родиться, когда грандиозная работа подходит к концу. И поэтому она жадно вглядывалась в горизонт, гадая, когда это случится. Доживет ли она? Или её дети?
      Оазис, точнее, будущий оазис Датнаш оказался мало похожим на все виденные по пути. Не было еще и намека на ставшие привычными серебристые стены эст ассат, да и обычных глинобитных тоже не возвели еще. Зато были шатры — расписные купола из плотного войлока, поставленные, на первый взгляд, хаотично и в голой пустыне. И был колодец — уходящая в невообразимую глубину трубка из спекшейся, магически спрессованной глины. Вода в нем плескалась где-то там, в толще земли, чтобы вынуть ведро с драгоценной влагой, нужно было уронить его привязанным за длинную веревку, которую потом приходилось накручивать на ворот из неизменной кости дракко. Вообще, как заметила Ния, здесь, в пустыне, было очень мало металла и еще меньше дерева. Почти везде, где их можно было без ущерба заменить костью, так и делали.
      Еще в Датнаш были люди, и вот тут Ниилелу ждало новое потрясение: она воочию убедилась в том, что Темные земли огромны, а народностей на них живет много, и человек с севера Ташертиса очень отличается от жителя юга, а обитатель восточной степи будет совсем не похож внешне на выходца из западных лесов. Но было и то, что роднило их: сперва Ниилеле кинулся в глаза высокий рост темных. Как-то до этого момента мимо сознания проходило то, что и она, и Аэно, и прочие светлые гораздо ниже взрослых темных. Здесь же, чтобы смотреть в глаза любому магу, ей приходилось задирать голову. Даже подростки уже были выше нее! Чуть позже пришло осознание еще одного: откуда бы ни прибыл на передовой форпост борьбы с пустыней маг, какой бы стихии ни принадлежал, он быстро вливался в общее дело, становился своим. Братом, сестрой, сыном, дочерью. Вот о чем твердил ей Шорс!
      И она стала равной. Своей. Двух дней не пошло, как появились первые знакомые, как пообвыкла жить в столь странных условиях. Лихо забиралась на дракко, охотно ездила вместе с такой же еще незнакомой с пустыней молодью изучать особенности местных водоносных слоев, в шатер — свой, личный, маленький, только ей принадлежащий — практически приползала, уставшая так, как никогда в жизни не уставала, но странно довольная и спокойная. Ниилела впервые была действительно на своем месте. Не младшая нейхини, которой только замуж и дорога, не мотающаяся непонятно зачем по равнинам и горам вздорная девица. Она была нэх, и её силы и умения были нужны здесь.
      Шорс только посмеивался, подставлял плечо, где это нужно было, постепенно отдалялся, но по-прежнему приглядывал, как обещал Аэно. А если не мог сделать это сам, уезжая в пустыню, просил других нэх, так что Ния не чувствовала себя одинокой. Здесь собрались люди слишком многих земель, и чужие особенности вызывали смех и интерес, а не злость или агрессию.
      Наверное, именно здесь, пару недель спустя, она впервые мысленно горячо поблагодарила брата за то, что он сделал для нее. Начиная с того памятного разрешения на посещение библиотеки и заканчивая его упоительными рассказами, которые заставили Нию страстно желать увидеть новую землю своими глазами. О возвращении к привычной жизни не хотелось и думать. Ее больше не было — ни той жизни, ни той Ниилелы. А новая, учившаяся до крови из носу, до обмороков; привыкшая вскакивать перед рассветом, чтобы переделать больше дел «по холодку» и ложиться переспать самый сильный зной; обгоревшая на злом солнце пустыни добрый десяток раз до клочьями слезающей кожи; нахватавшая в речь массу новых, звучащих гортанно и резко слов — эта Ния была пока еще мало знакома и ей самой.
      Именно эту, новую Нию Шорс как-то раз позвал за собой в пустыню, молча о том, куда и зачем они едут, только глаза щурились от широкой улыбки. И эта новая Ния вопросов не задавала, только ждала, гадала, что же ей хотят показать.
      От лагеря ехать пришлось почти на четверть ночного перегона. Ния уже привыкла измерять расстояние вот так, по продолжительности ровного бега дракко, по пути, что проходили над ее головой яркие, острые и колючие звезды. А вот к тому, что она увидела там, в пустыне, привыкать нужно было прямо сейчас, но прежде у нее отнялся дар речи и способность разумно мыслить, осталась только внутренняя дрожь и возможность воспринимать безумие стихий, царящих вокруг. А оно, это безумие, было чем-то схоже с тем, как отзывался Эфар на силу отца. Только там ярились ветра, здесь же...
      Сперва дракко ощетинились, приподняв каждую чешуйку, став похожими не на ящеров, а на перепуганных котов с шерстью дыбом. Потом они перешли с плавного бега на осторожный шаг, затем и вовсе легли, и тогда Ниилела ощутила глубинную дрожь земли, заметила, как с шорохом и пробирающим до самого нутра гулом ползут, сталкиваются и рассыпаются барханы.
      — Идем, дракко дальше не пойдут, — Шорс соскользнул с седла и протянул ей руку. — Не бойся, дочка.
      Ния вцепилась в сухую крепкую ладонь, потому что с непривычки пошатывало, устоять на ногах было тяжело. Да, она прекрасно понимала дракко, которые не хотели лезть на эти взбесившиеся песчаные холмы! Но именно за ними, похоже, и было самое интересное. Там явно работал маг Земли — и точно не слабее отца!
      Шорс помог ей взобраться на бархан, оставшийся, кажется, в стороне от творящегося хаоса. Ния уже потом, когда от очередного толчка песок ополз, поняла, что Шорс привел ее на древнюю, рассыпавшуюся от времени и воздействия стихий скалу. Должно быть, когда-то здесь были горы, от которых и осталась-то лишь она одна — ржаво-бурая, крохкая*. Но все это было потом, а в тот момент, когда тряхнуло, казалось, весь мир, и в воздух взвились фонтаны песка, тяжело опавшие, словно пыльный занавес, она увидела, наконец, того, кто все это устроил. Точнее, их было двое. Двое мужчин, которые, чтобы не упасть и устоять на взбесившейся земле, опустились на колени, уперлись руками, низко наклонив головы. Отсюда Ния смутно смогла различить лицо одного из них, когда поднял голову, рывком отбрасывая косу за спину. Он был явно выходцем из здешних земель. Это все, что она могла сказать по перекошенной от напряжения физиономии мага, который и тряс землю.
      Да, это был земляной, и он...
      — Они поднимают воду? — охнула Ния.
      Шорс вряд ли расслышал ее — пришлось повторить, напрягая горло, чтоб перекричать грохот песчаного прибоя.
      — Да! — на лице мага, точнее, в его глазах, видимых из-под дахата, читалось ликование.
      В Датнаш Ние объяснили: чтобы поднять водоносный пласт, требуется сперва укрепить под ним землю, нарастить если не скальную подушку, то хотя бы превратить песок в глину. Но здесь маг земли явно творил что-то иное. Как бы не передвигал остатки скал, загоняя их в глубины, под водяную жилу, а потом медленно поднимая вместе со всей толщей наверх. Вместе с ним работал и водник, контролируя эту самую жилу. Ниилела во все глаза смотрела на то, как оба мага в очередной раз потрясают мир, перекраивая его нутро. Как водник, касаясь плеча земляного, что-то говорит, и тот, кивнув, напрягается всем телом так, что натягивается на вспухших горбами мускулов плечах мокрая от пота рубаха. Стон земли нарастал, гул стал почти невыносимым... и оборвался, как перетянутая струна. И чуть в стороне от них, в появившейся в результате усилий земляного ложбине потемнел песок.
      — Ой, мамочки! — вырвалось у Нии невольно.
      Это же какие силы... Какая работа, если так явно теперь ощущается вода, даже тянуться не надо, вот она.
      — Идем, дочка, теперь моя очередь.
      Оказывается, Шорс пришел сюда не просто так. Его работа начиналась сейчас, и Ниилела только глазами хлопала, понимая, за что этого нэх прозвали Оазисом. Он делал самую тонкую, ювелирную работу: регулировал давление в водяном пласте, чтоб не истощился слишком быстро. Он же бережно закапывал в песок семена, над которыми еще предстояло поработать земляным, взрастить и укрепить будущий источник. Те двое, что работали до него, теперь сидели поодаль, отдыхая, отдуваясь и подставляя восходящему солнцу и ветру мокрые от пота лица.
      — Дочка, приведи дракко, — попросил Шорс, сосредоточенно и медленно вышагивающий вокруг источника. В центре ложбины поверх песка уже чуть заметно поблескивала тонкая пленочка воды, еще мутной, взбаламученной крохотным бурунчиком родника.
      — Сейчас, — Ния подхватилась, все кидая взгляды через плечо. Хотелось остаться, поглядеть, но раз могла хоть чем-то помочь, надо выполнять просьбу.
      Ящеры уже успокоились, когда потянула за поводья, пошли охотно. Наверное, чуяли воду — вон как расправляют кожистые паруса-«крылья» на боках. Жарко им... И впрямь, к роднику уже дракко тянули ее за собой, недовольно шипя и фыркая на натянутые поводья, но послушно умеряя бег. Остановились у воды, уже совсем раскрыв кожистые перепонки, покрытые сверху блестящими пластинками брони, потянулись пастями к влаге. Длинные узкие языки у них чем-то напоминали кошачьи, по крайней мере, пили дракко так же, как кошки — быстро-быстро касаясь воды и ловя капли, «прилипающие» к шершавой поверхности языков.
      — Сестричка, не подашь напиться? — позвал земляной, вымотавшийся, видно, до того, что и встать пока не хватало сил.
      Он почему-то то и дело касался ладонью лица, проводил по усам и смотрел на пальцы, словно опасался увидеть на них кровавые разводы.
      — Держи! — Ния поспешно отцепила от седла флягу, поднесла ему. — Посмотреть? Я немного лечить умею.
      — Посмотри, будь твоя ласка, — мужчина улыбнулся ей, припал к фляге, стараясь пить мелкими, неторопливыми глотками, перекатывая каждый во рту, чтоб быстрее отступила жажда.
      По виду, был он моложе Шорса, хотя у кочевников возраст отпечатывался на лицах только далеко за полсотни лет. Толстая, припорошенная пылью, черная коса змеей свилась на песке за его спиной, и седины в этой косе Ния не заметила вовсе. А еще у земляного было очень красивое лицо. Узкое, хищное, точеное, с ярко очерченными губами... Это Ния поняла, когда уже осторожно обхватила его ладонями, вслушиваясь, все ли в порядке. И еще это был первый сверстник, кроме брата, к которому она прикасалась вот так. Мысли пролетели в голове и ушли, когда вгляделась внимательней.
      — Шорс! — окликнула она, обернувшись, по привычке обращаясь с таким именно к старшему. — Он почти надорвался, к нормальному лекарю бы!
      Мелкий сосудик, лопнувший от перенапряжения, Ниилела даже лечить не стала, дело-то пустяковое, просто привкус крови во рту от такого. А вот общую усталость тела, творившего магию уже на внутренних ресурсах, она вылечить не могла. Это вообще лучше лечить таким же земляным, а не воднику-недоучке.
      Шорс подошел, укоризненно покачал головой, на что земляной только усмехнулся.
      — Зато я закончил, брат, закончил одной ночью, и дальше можно работать с тем, что сделано.
      Какой он был! Усталый, осунувшийся, запыленный — а глаза горели гордостью. Удивительные для мага Земли глаза — не привычно-черные, как у многих южан, не яшмовые, хотя сила Земли именно так чаще всего проявляла себя в человеческой внешности. Синие, как у дракко, были у этого мага глаза. Ниилелу бросило в жар, когда поняла, что беззастенчиво пялится на него — в эти невозможные глазищи. Земляной еще усилил ее смущение: поймал за руку, сжал тонкие пальцы.
      — Спасибо, сестричка. Нежные у тебя руки.
      — Не за что, — она с трудом заставила себя сказать это слово: — брат. Я ничего такого ж не...
      — Вода из твоих рук целебнее отвара хисмин, — усугубил маг.
      Оба водника улыбались, не скрываясь.
      — Сестренка, может, и мне поднесешь глоток? — хрипловато пробасил тот второй, что поднимал жилу.
      На это Ниилела смогла только что-то смущенно пискнуть и убежать за флягой к дракко, кляня себя на чем горы стоят: почему сразу две не взяла, дуреха? Рук же две! А голова одна и дурная!

      
***



      Лагерь Датнаш готовился к празднику. Ниилела не постеснялась спросить, к какому именно. Оказалось — Первой Росы. Это символизировало наступление осени, и вроде как должна была пойти на убыль невозможная жара, в чем лично Ния очень сомневалась.
      — Ночи станут холоднее, — говорил Шорс.
      Вот в этом сомневаться не приходилось. Но пока Ния особых перемен не замечала.
      Праздник этот не был привязан к какой-то определенной дате. Его приход определяли водники каким-то своим чутьем. Светлорожденной предрекали, что и она этому научится, а как же. Через пару лет так точно будет чуять влагу в воздухе пустыни, как заправская кочевница.
      Пока же старшие женщины готовили угощение из того, что добыли на охоте мужчины. А те, в свою очередь, готовили подарки. Нию к подготовке привлекали наравне с остальными девушками. Ради праздника не жалели ни топлива, ни пищи: посредине лагеря, на том, что условно именовалось тут площадью, в добром десятке медных казанов тушилось мясо, благоухая пряными травами, упревала зерновая каша с сушеными фруктами и медом — редкостное лакомство: раздобыть в пустыне мед было делом весьма опасным. Да, тут водились пчелы, и были они совсем не похожи на тех, к которым Ния привыкла у себя в горах. Дикие, крупные, мохнатые и очень ядовитые, они собирали нектар с пустынных растений в тот краткий период весеннего цветения, что наполнял безжизненные пески буйством красок и ароматов. Потом впадали в спячку на большую часть года. Найти гнездо поблизости от «диких», природных оазисов было большой удачей и смертельным риском. И все же находили, забирали не все соты, оставляя ровно столько, сколько требовалось рою, чтобы не погибнуть.
      Готовили шурпа — вываривали крупные кости и выбивали из них мозг, резали тонкими полосками хрящи из крыльев дракко, кусочками — сердце, печень и легкие, мозг, и все это тушили в молоке тех же дракко. Когда Ния узнала, что эти ящеры — не совсем ящеры, что своих детенышей они тоже кормят молоком, у нее случился острый приступ удивления пополам с умилением. А еще понимания: так много надо узнать, так много спросить... Но при этом не надоедать окружающим, хотя, будь ее воля, забрасывала бы вопросами. И вообще, стоило, как Аэно, завести себе книгу для записей, чтобы не забыть ничего. Это она сглупила, что не взяла. Приходилось полагаться только на собственную память, расспрашивать, если было место и время. Всех: Шорса, если он оказывался рядом, того земляного — Сатор Шайхадд его звали, людей в лагере во время отдыха, сейчас — женщин за готовкой.
      А когда готовка была закончена... Тут наступило и вовсе что-то невообразимое: женская часть лагеря огородила себе уголок у колодца и после принялась прихорашиваться. Там как раз выставили на яростное солнце еще с утра кожаные мехи с водой, чтоб согрелись. Никто не стеснялся — вот в чем был подвох. Мужчины в эту часть лагеря вовсе и шагу в это время сделать не смели. Это было так странно, что Ниилела даже не краснела, хотя глаза были, как две плошки: виданное ли дело, такое творить! Но предвкушение праздника было сильнее, к тому же, она надеялась, что получится еще хоть словом перемолвиться с Сатором...
      Земляной запал ей в память. Ния пока сама себе не хотела признаваться, но и в душу тоже. Что-то в нем было такое... Только вот она — дочь Эфара, нейхини. А значит, никаких опрометчивых шагов, сначала присмотреться, что да как, каков собой. Ну, внутри. Внешне-то хор-рош, смотреть и смотреть бы. Она ошиблась: он был молод, но все же постарше нее. На десять лет старше, уж об этом вызнать труда не составило, особенно когда рассказывала с огромными от восторга глазами о том, что увидела там, на месте будущего оазиса Датнаш. Старшие женщины не преминули просветить о том, кто таков, как зовут, чем дышит, чем живет. Даже прозвище перевели, посмеиваясь. Песчаным червем его обозвали, да не они, а пришлые. Мол, как-то срочно нужно было сказать о надвигающейся буре, дракко не было, пешком — не успеть. Вот и собрал землю, заставил её ожить, да не просто ожить, а превратив в громадную песчаную змею. Водились тут такие, слепые и кольчатые, действительно на червей похожие, Ния своими глазами видела. Только парень по молодости обиделся и назвался по-своему, чтобы звучало гордо. А то — «червь»...
      Прозвище Ние нравилось. Было в нем что-то... похожее на шорох осыпающихся дюн, на шелест песка по их гребням, спрессованным ветром в монолит. Шайхадд... И в то же время — твердая надежность каменного ложа под водной жилой. Ния не могла себе запретить думать о нем, не хватало на это сил.
      Женщины выкупались, вымыли свои роскошные косы — здесь не принято было резать волос с самого рождения, ни мужчинам, ни женщинам. Ниилела смотрела на то, как под легким ветерком сушатся эти шелковые пелены, сверкают и переливаются солнечными искрами... и завидовала. А они завидовали — по-доброму, без толики злости — ее тяжелым пепельным кудрям. Вот уж что стоило труда промыть, ополаскивать пришлось долго, долго и сушиться, а потом еще и расчесывать все это богатство. Она даже в сердцах хотела отрезать, как сделал брат — отговаривали все, особенно старшие женщины.
      — Что ты, деточка! Нельзя!
      — Но почему? — недоумевала Ния. — Отрастет же, а пока удобней будет!
      — В волосах, как считают у нас, запас жизненных сил, — усмехнулась ей Варияна, старшая над женщинами лагеря. — Да и просто не принято.
      Расчесывали Нию в шесть рук. И косу плели так же, бережно, осторожно, выплетая из своевольных кудрей что-то узорное, что сама Ния только на ощупь и могла оценить. А потом принесли, с миру по нитке, праздничный наряд. Тут-то девушка и ахнула: куда подевались повседневные белые шалва и рубахи! Алые, зеленые, синие, желтые, оранжевые — переплетались на ткани замысловатые узоры, сверкал драгоценный сердоликовый бисер, сухо перещелкивались костяные подвески, украшенные искусно врезанными в кость камнями-кабошонами из редкостного и баснословно дорогого синего и зеленого опала, прохладной тяжестью ложились на ключицы ожерелья из резных костяных бусин, перенизанных с огнистыми топазами.
      — Да это ж... Это же не я! — только и смогла выдохнуть Ния, когда одели, посмеиваясь над её восторгами. — Вот совсем-совсем не я!
      — Зато какая вышла красавица, — хитро сверкнула глазами Варияна.
      Цветной дахат вместо повседневного башта придерживал сегодня настоящий венец с длинными подвесками, края дахата прицепили к браслетам со сквозными прорезными узорами, почти по-горски присобравшими широкие рукава бирюзово-сине-зеленой рубахи.
      — Танцевать будешь — акмену оперенью позавидуют!
      Акмену назывались здешние хищные птицы, похожие на сокола, только грудка и изнанка крыльев у них отличались ярким голубым оперением, делавшим их невидимками на фоне неба. Ния почти задохнулась: еще и танцевать? Да она же только горские танцы и знает! Они хоть к наряду подходят, а те, которые учила с учителями — о тех и вообще вспоминать не хочется, оставить в пыльных гулких залах. Но щеки вспыхнули не от этого. Если танцы...
      — А как принято? Кто к кому подходит? — живо поинтересовалась она, вызвав общий смех.
      — Все ко всем. В Росную Ночь стесняться не принято. Нравится парень — идешь к нему, нравится парню девица — и он подойдет. Никто в обиде не останется и без тепла не замерзнет.
      Вот тут щеки у Ниилелы и заалели. Если так... ой, что ж будет! Ой, как охота взглянуть на Сатора — ведь наверняка же тоже готовился!
      — Особенно мужчин без тепла оставить нельзя никак, они-то для себя воду не грели, — прыснул кто-то, и все вокруг закатились смехом, всплескивая руками.
      Быстро убрали ширмы — катился к закату день, мужчины уже кошмы разостлали, подушки принесли, на белое полотно выставили все, что было наготовлено и специально к празднику привезено из обжитых оазисов. И фрукты, и зелень, и вино в пузатых глиняных бутылях — редкость для кочевого народа. Его и было немного, от силы каждому по чарке налить.
      Мужчины ждали у кошм — выстроились длинным рядом, красавцы как на подбор, в ярких нарядах, лучших, приберегаемых для таких вот редких праздников. Задорно сверкали глазами: вот воздадут должное искусству женщин, и можно будет разобрать инструменты, а играть хоть на флейте, хоть на катто — двойном барабанчике, похожем формой на песочные часы, хоть на колокольцах, очень напомнивших Ние знакомые горские онни, хоть на струнном чиве, умели все.
      К Ние чуть наклонилась Варияна, к которой девушка неосознанно жалась поближе, боясь попасть впросак:
      — Сейчас наше время, мы ведем: садись рядом с тем, кого хочешь накормить, угощай. Ты к пище ручки приложила изрядно, так что вправе. Да не смущайся, мужи наши за честь почтут из твоих ручек хоть лепешку с шурпа принять. Ну, идем.
      И они пошли. Гордо выступали все эти женщины и девушки, гордо несли себя. Ния ощущала себя среди них странно, хотя тоже гордо вышагивала вперед, слыша сухой перестук бусин-подвесок. Смущалась от взглядов, пока не поняла: не только на нее так смотрят. И все воспринимают это как должное, потому что красивы, потому что цену себе знают, потому что... Ой, да много «потому» и «что». И Ния просто тоже приняла происходящее как должное, позволила общему потоку увлечь, закружить, только все высматривала тот камушек, у какого остановиться. Мелькнуло лицо Шорса, ему Ния улыбнулась, но и только, да и тот лишь кивнул в ответ. Еще знакомые: молодые и пожилые, те, с кем она ездила в пустыню, с кем училась и у кого училась. И — Сатор. И — остановиться, опустить ресницы, потому что сердце в груди бухает, только из-за гула голосов и звонкого женского смеха не слышно. А он припал на колено, коснулся обеих рук, забрал пальцы в шершавые ладони.
      — Накормишь меня, красавица? Камень из твоих рук медовой лепешкой станет.
      — Брось, буду я тебя камнями кормить, — невольно рассмеялась Ниилела. — Ты только самого вкусного заслужил!
      И ведь не врала, не лукавила ни капли. Действительно заслужил, всего и разом, как все здесь. Но вот в её глазах — в особенности. И на кошмы повела его за руку, усадила рядом, поражаясь тому, с какой хищной, звериной грацией устраивался Сатор — на расстоянии тепла, соблюдая строгие обычаи кочевого племени. Как с поклоном подал ей свою миску, чтоб наполнила, чем пожелает. Вкусов его Ния не знала, но собиралась узнать. И вообще все-все о нем узнать, потому что невозможно же: как тут вообще двигаться и думать, когда эти глаза рядом? Да они как Око Удэши, в них нырнуть и не выныривать.
      Рядом ели, смеялись, перешучивались, хвалили — Ния не замечала. Только его, только то, что говорил Сатор, его немудреные, но искренние похвалы, то, как касался осторожно ее рук, принимая наполненную золотистым вином костяную чару.
      — Твоя ласка, Нийя, — так странно выговаривал ее краткое имя.
      И вроде бы все так говорили, и вроде просто выражение такое, а все равно щеки горели.
      — Потанцуешь со мной? Ну, потом, когда... Только я по-вашему не умею!
      — Я научу, это не трудно, — он улыбался, открыто, ярко, от вина стали ярче губы, поблескивали в свете зажженных после заката магических светильников ровные белые зубы. Поцеловать бы, да как резким рывком: нельзя, честь нейхини! Сначала присмотреться, потом — к отцу, разрешения спрашивать, если и впрямь все по душе придется. Воспитание нехо Аирэна было настолько жестким, настолько въелось в самую суть, что Ния даже в руки себя взять смогла. Улыбалась, смеялась, тянула за рукав, когда зазвучала музыка, но и только. А внутри — мысли, мысли, мысли... Снова вспомнился брат, на задворках разума всколыхнулась зависть — ему-то, огневику, было не только можно, но и нужно обниматься, вот бы и ей Стихии подарили огонь! А потом как под дых ударило: а ты бы тогда попала сюда, дурочка? Познакомилась бы со всеми этими людьми — и с ним, с Сатором? Нет? Вот и не гневи Стихии. Зажми себя в кулак, ты дочь нехо Чистейшего рода!
      Ния видела танцы горские, горячие, буйные, походившие на схватку больше, чем на что-то иное — мужские. И плывущих, словно гордые орлицы в небе, женщин Эфара. Здесь было иначе. Сатор показывал ей движения — одинаковые для всех, переплетал пальцы и вел под вздернутыми вверх руками других пар, чтобы встать в начале вереницы — «родничок». Обнимал ладонями подчеркнутую шелковым поясом талию и кружил, а она взмахивала руками-рукавами-дахатом и смеялась, уже не в силах сдерживать заходящееся сердце. Хотелось, до потери сознания хотелось, чтоб прижал крепче, чтоб сам — сам! — наклонился, уколол усами... Горели щеки от таких мыслей. Сладко и больно тянуло под ложечкой.
      Смогла, удержалась. Удержала себя в руках, не натворила глупостей. Даже когда Сатор отвел чуть в сторону от площади и светильников, в темноту, усадил на песок, на свой разостланный дахат, чтобы отдышалась, чтобы пришла в себя, глядя на огромные яркие звезды — даже там по уму, а не по сердцу сделала. Улыбнулась и спросила:
      — А у вас только на праздник женщины выбирать могут?
      Он сверкнул глазами, звезды отражались в них, как, наверное, отражались в напоенной Силой воде Ока Удэши:
      — Женщина — милость Стихий, их живое воплощение, и оттого кто может связать ее и запретить ей? — говорил, как пел, так мог и брат, завораживая голосом. — Выбор ее священен, и нет разницы, в какую ночь и в какой день года он сделан.
      — Я запомню, — серьезно ответила она.
      Сатор не позволил себе ничего большего, кроме как согреть ее руки в своих ладонях. Они у него были шершавые от песка, широкие, крепкие ладони. Надежные — приходило в голову первым делом. И после проводил к ее шатру, поклонился на прощание:
      — Спасибо за ласку, Нийя. Лучшая Росная Ночь в моей жизни была, — и ушел.
      Роса легла на песок искристым инеем.

      
***



      К Шорсу Оазису Сатор подошел через пару дней. Как раз хватило, чтобы приглядеться к Ние, понять, что по душе да по сердцу. Хорошая девушка, правильная. И стихия — как глоток воды, тот самый, из фляги, что принесла в их первую встречу.
      К Шорсу — потому что он привез девушку, он дочкой называл, он опекал. А значит, и спрашивать у него, есть ли родня у избранницы, к кому посылать проверенного друга с дарами. Или, если нет, если одна в роду осталась или от семьи сюда сбежала — не согласится ли сам Оазис старшим родичем стать.
      И сперва не понял, отчего сошлись на переносице густые брови старшего нэх.
      — Идем-ка, поговорим, брат, — кивнул тот и отправился за границы лагеря, подальше от чужих любопытных ушей. Не то, чтоб кому-то не доверял, просто говорить о таком стоило сугубо наедине.
      Сатор пошел следом, тоже хмурясь. Что не так? Вроде бы, все правильно сделал, нигде против обычаев и чисто человеческого не поступился. Значит, не в нем дело?
      Шорс остановился там, где еще был виден лагерь, но вокруг не было никого. Вздохнул и не стал ходить голодным дракко вокруг куска мяса:
      — Не по руке ты акмену приручить хочешь, Сатор Шайхадд. Девочка — дочь могущественного нэх из-за Граничного хребта, ни он от нее, ни она от рода не отрекались, ее братья за нее порвут любого, как безумный шахсин**. Имя ее рода — анн-Теалья анн-Эфар.
      Анн-анн... Что-то такое Сатор слышал, еще совсем в юности, от заезжих стариков. Тогда те прибыли с картами и бумагами, долго сидели со старшими, считали, спорили. О воде, о чем же еще, но он тогда не понимал сути слов. А вот рассказы того белоголового от старости огненного из Счетного Цеха запомнил хорошо. Тот нэх сидел у костра, грелся и рассказывал, а пламя по его воле вздымалось все выше и выше, к самому небу, рождая невероятные картины. Амах Сказитель звали его. И истории потом передавали из уст в уста. О крови земли; о нэх в короне из самого солнца; о море, в котором плавают льдины; о городе сотни островов и тысячи флагов; о великом маге неба, против которого в бою не мог устоять никто.
      Аирэне анн-Теалья анн-Эфар.
      Не просто не по руке акмену. Такое как мираж — только смотреть да дивиться, не надеясь даже прикоснуться, пусть и рвется к ней душа.
      — Я понял, брат.
      — Прости, что напоил твое сердце ядом, брат, — сказал Шорс, сжал его плечо ладонью, развернулся и ушел, оставляя Сатора пережить этот удар, как полагается мужчине, без лишних глаз.

      
***



      Минула Росная Ночь, канула, как горсть песка в воду, осела на дне воспоминаниями. Ниилела работала, улыбаясь им порой, улыбалась Сатору, если тому случалось оказываться рядом. Земляной уже вполне оправился и бодро ползал по пустыне на своем черве: пока работы, вроде того подъема родника, для него не было, так что он служил гонцом, куда более быстрым, чем любой всадник на дракко. Быстрее него, пожалуй, только воздушник вроде отца был бы.
      Иногда Ния думала: а что, если подняться над барханами? Что бы тогда она увидела? В такие моменты она зарывалась в карты, сопоставляла, думала. Сеть оазисов и вешек охватывала пустыню, где чаще, где ячейки были крупнее... где зияли прорехи. Пески были неумолимы, иногда всего искусства, всех сил не хватало, и поднятые источники засыпало снова. Иногда гибли и природные оазисы по воле стихий. Люди переживали потерю — и вставали снова, снова работали до кровавого пота, укрепляя основания водоносных пластов, создавая русла, преобразуя песок в плодородную почву на пределе сил.
      Мало, все равно мало. Маги же не механические машины, да и машины тоже ломаются, если слишком сильно нагружать их, так рассказывал Шорс. Здесь нужны еще маги, еще водники. Нужны... как вода. Ей иногда хотелось раздвоиться, чтоб одной частью себя работать и дальше в Датнаш, а другой метаться по Светлым землям, уговаривая, убеждая, собирая тех, кто готов ради мира и ради чужих и чуждых темных — но в конечном счете-то ради себя! — отправиться бороться с пустыней. Может, и впрямь вернуться? Может быть, на языке уже вертится достаточно слов, чтобы уговорить? Или... Или позвать сюда Аэно, он вроде не доезжал, только с чужих разговоров о пустыне знает. А уж брат, да при поддержке Кэльха, кого хочешь уговорит, всем расскажет! Да, наверное, так и сделает. Нужно только спросить Шорса, когда лучше уехать, чтобы никого не подставить, не разрушить завязанные и на нее планы. Она, конечно, постарается обернуться побыстрее, но вот сейчас, к примеру, нужно ехать, проверять, что с дальним оазисом. Проползавший мимо Сатор утверждал, что зелень там пожухла, но сворачивать не стал — что он там в одного сделает? Тут Шорс нужен, чтобы посмотреть, что с источником.
      Именно поэтому они сейчас неторопливо покачивались на спинах дракко, а Сатор унеся вперед в своем песчаном черве-змее, указывая дорогу. Ния до сих пор была под впечатлением, она раньше не видела, как земляной работает, как собирается, стекается, будто живой, песок, облепляя его, скрывая фигуру, пока и следа не остается, лишь гладкая текучая поверхность, похожая отдаленно на воду. А потом длинное «тело» приходит в движение — и только барханы брызгами взрываются. Безумно интересно было теперь — как же он дышит в этом коконе из живого песка? То, что земляному можно и не смотреть, куда там он ползет, земля сама все расскажет лучше глаз, она уже знала. Может быть, попросить покатать так... Нет, это уже слишком. Сатор для дела, не для развлечения. Это не отец, которого можно уговорить поднять в воздух, и не брат, у которого Уруш с кисточками на ушах, за которые так забавно дергать. Это Сатор, и он серьезен, когда речь заходит о стихии.
      Мысли как всегда съехали на Сатора, Ния украдкой вздохнула, потом пригляделась: они выбрались на гребень бархана, и впереди смутно маячило какое-то буроватое пятнышко. Погиб, погиб оазис, нет в нем больше зелени. Но, может все еще поправимо...
      Нет.
      Ния не сдержала возгласа, когда спешились, и она увидела ссохшиеся, омертвевшие ветви, опавшую на песок листву. Та шуршала под ногами, хрустела, рассыпаясь в пыль.
      — Да как же так...
      — Не знаю, дочка, — тяжело вздохнул Шорс. — Такая сильная жила была...
      — Я проверю, — прошелестел голос Шайхадда из черве-змея.
      Длинное кольчатое тело, изящно развернувшись, метнулось обследовать территорию вокруг оазиса, искать, что стряслось с подземным водяным руслом. А что, если это его вина? Напортачил, работая в Датнаш, хотя тогда он старался контролировать свою силу, но приходилось ворочать каменные плиты на огромной территории, он мог промахнуться, зацепить скальную подушку здешнего источника... И тогда ему вовек не отмыться от позора. Все это Ния додумала сама, уже научилась разбираться, и вслед земляному посмотрела с изрядным сочувствием. Изведется ведь... Попыталась вспомнить карты: далеко ли отсюда, на сколько тянется та древняя каменная гряда? Наклонилась, подняла высохший лист, пока Шорс вслушивался, выискивая воду...
      Лист хрустнул под пальцами, и это будто послужило сигналом. Ощетинились, зашипели-зарычали дракко, метнулись прочь, взрывая песок мощными лапами. Ния и сама вскрикнула, отшатываясь и падая на спину: накрыло чем-то настолько удушающим, что глаза аж пеленой затянуло, будто смерть коснулась, засуха, выпивающая все живое. А из песка поднимались три фигуры, вырастали, будто в дурном кошмаре, тянули черные руки... Шорс оказался рядом одним прыжком, схватил протянутую кисть, какую-то костлявую, перевитую жилами, сжал запястье, выламывая. Ния успела только назад дернуться, когда Шорс закричал, высоко и пронзительно. Его пальцы усыхали, скрючивались, будто у годы пролежавшего в песках мертвеца.
      Услышал ли Сатор этот крик, а может, учуял мерзость искаженной стихии, но Шайхадд выметнулся из-под песка за спинами Нии и Шорса, изогнул над ними огромное тело и выбросил из пасти длинный раздвоенный язык, который был вовсе не живой плотью, а спрессованным и закаленным его волей до состояния стекла песком. Двузубец пригвоздил того искаженца, что сжимал руку Шорса, к песку, обломился у основания, а из пасти змея выметнулась струя песка, сметая остальных, рассекая острыми песчинками одежду и кожу. А потом пасть Шайхадда накрыла и упавшего сломанной куклой Шорса, и Ниилелу, и наступила тьма. Тьма, в которой можно было дышать, в которой скрипели, терлись друг о друга миллиарды песчинок. Ния лежала, сжавшись в комок, в крошечной полости внутри ползущего по пустыне черве-змея, и дрожала, не понимая: как, почему?
      Откуда и здесь маги искаженной стихии?
________________________
Примечание к части:

*Крохкий — крошащийся, рассыпающийся крошками или песком.
**Шахсин — ветер, несущий пыльную бурю.


Глава одиннадцатая


      Отец из Эфара их буквально пинками выставил и вихрями до перевала подгонял. Впрочем, Аэно на него ничуть не обижался, все прекрасно понимал: Кэльх после той разведки боем был не в состоянии не то, что воевать, если что, но и тренироваться. За столом мог впериться в тарелку опустевшим взглядом, и приходилось аккуратно тормошить, вытаскивая из пугающего состояния ухода в себя. А пару раз довелось и пощечинами вытягивать, и об этом Аэно думать не хотел до скрежета зубовного. Еще Кэльха мучили кошмары, он тяжело засыпал и тяжело просыпался — из кошмаров тоже приходилось вытрясать насильно. Аэно изводился, потому что не представлял, как еще он мог бы помочь. Просил, требовал: говори со мной, пламя мое, ну же! Что тебя гложет? Какие еще злые искры прячутся в душе?
      Кэльх молчал, отделывался расплывчатыми фразами, что люто злило Аэно, но тот надеялся на совесть любимого. Может, когда у него глаза кругами от недосыпа обведет, тот все ж изволит пожалеть его, поделится тенями на душе, как прошено было?
      Ехали в Фарат, да на полпути Аэно передумал.
      — Домой едем. Я по сыну соскучился, — поставил в известность, не спрашивая.
      Кэльх только кивнул, но хоть улыбнулся. Тоже соскучился, и по родным, и по Лику, о чем хотя бы сказал прямо.
      — Времени всего ничего прошло, рысенок, а такое ощущение, будто несколько лет промелькнуло...
      Сказал — и опять умолк. Аэно хотелось выть, как попавшей в капкан рыси. Не только от молчания Кэльха, но и от того, что прекрасно знал: стоит только явиться в Фарат, и его оттуда не выпустят без заключенного договора на рождение ребенка. Он и сам понимал — надо, именно сейчас, когда война у порога, но пока еще не вошла в дом. Пока он жив и в полной силе. Но все это понимание представлялось ему растопырившим стальные острия якорьком-«кошкой», раздирающим душу в клочья. Может, еще и поэтому Кэльх молчал? Чуял, но не знал, как поддержать, а от того маялся еще больше, обнимал, засыпая, крепче, подолгу перебирая волосы, ероша и выглаживая.
      Но окончательно добило Аэно не это. До края дошел, когда, въезжая в знакомо поскрипывающие на ветру ворота дома Солнечных, увидел две фигуры в белых накидках. Удивился, не опознал сразу, потом разглядел: Шорс и еще какой-то южанин. Вот тогда сам не запомнил, как с седла слетел.
      Он бы, наверное, убил Шорса. Всегда собранный, всегда держащий себя в руках, никогда не рвавшийся на рожон, он был готов убивать, не разобравшись. Что-то в нем самом те две схватки с искаженными сдвинули. Остановился с таким трудом, словно не себя удерживал, а голыми руками — рвущийся в небо воздушный шар.
      — Где сестр-р-ра? — перекатилось в горле рычание, разгорелись янтарем глаза.
      — Тишэ, звэрь, тишэ, — Шорс замер, будто действительно оскаленная рысь перед ним стояла. — Сэстра в порядкэ, в домэ она.
      За его спиной так же замер здоровый земляной — напрягшийся, но не делающий лишних движений. А Аэно внезапно сумел расслабиться, едва не пошатнулся. От глаз и чутья не укрылась высохшая, как сломанная ветка, рука Шорса, задавленный гнев, непонимание и еще целый клубок чувств от земляного, в котором все перекрывала тоска, почему-то особенно остро полыхнувшая именно сейчас.
      — Прости. Что у вас случилось? Что с рукой?
      — С хозяином мэртвой зэмли поздоровался, — вроде и шутил Шорс, а улыбался невесело. — Сэстру защищал, да спас нас обоих Шайхадд, эго заслуга.
      За спиной сдавленно кашлянул Кэльх, сжал плечо. Только это снова разгорающееся пламя и уняло. Не на южанина теперь злость была: на искаженных. Откуда взялись, почему руки к Ние тянули?!
      — Расскажешь.
      Аэно окинул земляного внимательным взглядом, встретился с ним глазами. Было неудобно: он был ниже этого здоровяка на две головы, казался с ним рядом тонкой тростинкой. Но глаза первым отвел Шайхадд, явно досадуя на самого себя — Аэно это чуял так же хорошо, как и остальные его чувства. То ли земляной не умел закрываться как следует, то ли у южан это было не принято в гостях. Но рассказы и впрямь пришлось отложить на потом: от дома уже бежала, летела Ниилела, да так, что собственный вопль «Аэно!» обогнала. Сначала на шее повисла, вцепилась, и только потом по ушам ударило.
      — Что ты? Ну, что ты? — он крепко-крепко обнимал ее, отмечая, как изменился ее запах — песком и жаром пахнет, насквозь, наверное, за это время прожарилась. Гладил по вздрагивающей спине, по разметавшимся из косы тяжелым кудрям.
      — Все хорошо, сестренка. Ну, что ты? Испугалась, да?
      — За тебя с Кэльхом! Мне как письма показали... — и разревелась, как маленькая, тут же слезами насквозь рукав промочив.
      — Ч-что? Вот буря их раздери... — Аэно еще крепче сжал руки, чуть встряхнул. — Ну-ка, успокойся. Ния!
      Повелительный, с перекатывающимся где-то в груди и глотке отголоском рыка, голос заставил девушку прекратить слезоразлив. Она с некоторым удивлением смотрела, чуть отстранившись, на этого нового Аэно. На очень нового брата, и дело было совсем не в пролегшем по щеке шраме. Просто... Просто он повзрослел окончательно. Появилась злость, появилась ярость. Появилось что-то, Ния еще не могла дать имени, но то же чуяла, внезапно, в Саторе. Что-то страшное, но в то же время дарующее уверенность.
      — Ты... Ты теперь совсем рысь, — и носом шмыгнула, почти нарочно, надеясь, что хоть немного проглянет прежний брат.
      Но он только кивнул — тяжело и как-то так, что стало ясно: он и сам это понимает, и назад, к детству, пути больше нет. Да, он будет ребячиться, играя с сыном, оттает среди племянников и племянниц Кэльха, но в любую секунду будет готов превратиться в разящий клинок.
      Возвращение в Ткеш внезапно закрутило, как в водовороте. С каждым следовало пообщаться, начиная от нэх Орты и заканчивая детьми, требовавшими у Аэно новую сказку. Никогда еще у него так трудно не подбирались слова, но вскоре все же сумел переломить себя, речь потекла плавно и завораживающе. Как всегда, краем глаза отслеживал, как по одному и парами проскальзывают в большою «детскую» гостиную взрослые, даже не удивился тому, что пришли южане. Рассказывал до хрипа, словно этим очищал себя и свою душу от чего-то страшного и темного, возвращая свой дар в мирное русло. Принимал стакан воды из рук Нии, откидывался на грудь Кэльха — не расставался с ним, не мог, в одно кресло забирался, садился на колени — и только тогда понимал, что немного отпускает. Смог поговорить с сестрой нормально, прежде чем южанина трясти. Смог разглядеть, как изменилась речь, манера держаться, походка — и как разгораются глаза, стоит ей упомянуть этого Шайхадда, который Сатор. И только головой покачал, когда она, закончив рассказывать какой тот храбрый-сильный-хороший, пожаловалась:
      — Только глупый, как не знаю кто! Представляешь, пришел и сказал, что братом мне останется, потому что ни шатра, куда привести, ни дракко, на которого посадить... Аэно, ну почему он такой дурак? Мне он нужен, а не дракко с шатром!
      — Он не дурак, сестренка. Он далеко не дурак, — усмехнулся Аэно. — И, знаешь, он прав. Пока ты не получишь благословения отца, пусть лучше себя в узелок завязывает. А вот потом, если что, я с ним поговорю.
      — Аэно, ну так я тоже не дура! — почти обиделась Ниилела, даже кулачком в бок ткнула. — За руки подержать разрешила и только, не думай. Но он ведь совсем в сторону уходит, даже не думает хоть что-то... С нами поехал только потому, что лучше нашего тех гадов разглядел, рассказать может!
      — Нет, Ния, ты не поняла, — Аэно перехватил ее руку безотчетным движением тренированного бойца, спохватился только в конце и разжал пальцы, готовые раздробить кости. Украдкой выдохнул: не заметила, не сделал больно!
      — В тебе-то я не сомневался. Позволь не объяснять, я понимаю его, но...
      Ниилела тоже поняла, прикусила губу: вот дура-то! Могла б и подумать, ведь видела уже такое, видела! Пусть и мелкая тогда еще была, но прекрасно запомнила взгляд брата на Кэльха. И как только могла не понять, не сравнить — Сатор ведь сейчас на нее так же смотрел!
      — У отца за меня попросишь? Я знаю, он злиться будет, ветра над горами как бешеные взовьются, но... Аэно, пожалуйста! — И руку сжала, вцепилась, в глаза заглянула: не откажет же брат, который все вокруг видит?
      — Попрошу, птичка-тапи, — он улыбнулся, глядя, как надувает губки от детского прозвища.
      Но потом рассмеялась, поцеловала-клюнула в щеку.
      — Мы в Фарат все вместе, да? Я потом домой хочу. Не только из-за Сатора. Шорс... Может быть, кто-то из наших лекарей сумеет ему руку вернуть?
      — В Фарат... Да. Ния, я хочу тебя попросить. В Фарате мне придется искать женщину, которая согласится родить ребенка для меня. Ты... не оставляй Кэльха одного, пока буду это делать, ладно?
      — Бочку воды приготовлю, на всякий случай, — пообещала Ния.
      Может, она и не понимала всего, что творили Аэно с Кэльхом — да и кому вообще Хранителей понять? — но уж какой Кэльх убитый, видела прекрасно. И связать эти две вещи могла.
      
      Поездка в Фарат, обычно приносящая если не радость от встречи со знакомыми, то, максимум, раздражение: опять Совет, опять маета, в этот раз показалась Аэно затянувшимся кошмаром. Только вот выдернуть из него было некому. Кэльх сам запутался, глядел больными глазами вслед, когда Аэно уходил, оставляя его на попечении Шатала и Нии. Глядел и не двигался, только устраивался с каждым днем все ближе к огню, зло и нервно грызущему толстые поленья.
      Не успокаивало ничего. Хорошее или просто нормальное мелькало и тонуло в липкой мути: Замс, библиотека, где сидели по утрам все вместе, даже южане присоединялись, дивились и искали что-то свое, но тоже об искаженных; внезапно — Вороненок-Мино, смешной и встрепанный, обретший Огонь; Чезара, ее приют, куда Аэно приходил рассказывать сказки гор; прогулки, на которые вытаскивал, сам не понимая, зачем. Только потом, перед самым отъездом дошло: чтобы Вороненок с Чезарой подольше рядом побыли, парнишку к ней так и тянуло, а она о себе как-то подзабыла, и вспомнила лишь с легкой руки Аэно.
      О том, что было кроме, думать было тошно. Как будто породистую кобылу выбирал, прикидывая, чтобы потомство покрепче получилось. Оказалось, для подобного дела у Хранителей есть своя небольшая канцелярия, куда стекаются запросы и предложения. Скулы сводило от небрежно брошенных перед ним бумаг: «Заполните внимательно». Сколько сил уходило на то, чтобы просто держать себя в руках. Не взвиваться на равнодушно-понимающий взгляд сидящего в приемной канцелярии нэх. Он чувствовал себя так, как должно быть чувствует дикий зверь, которого загоняют в клетку острыми пиками — и не огрызнешься. Только и того, что здесь были вежливые разговоры и уговоры: «Аэно, вы ведь умный юноша, сами должны понимать...». Он чувствовал себя далеко не умным и уже не юношей. Тоска наваливалась на плечи каменными глыбами, прирастающими с каждым безрезультатно прожитым в Фарате днем.
      Когда на стол перед ним в очередной визит легли бумаги, сначала не понял. Думал, еще что-то надо. Оказалось, нет: «Вам нашлась подходящая нэх, посмотрите и скажите, нужна ли встреча». Горечь из горла не сглатывалась, пока читал — внимательно, заставляя себя вчитываться в каждое слово, обдумывать все. Водница. Это чуть не заставило сразу отложить лист, но... не все ли равно? А нэх сильная, слабые ему и не подойдут, объяснили уже. Да и не совсем чистая Вода, такой в Ташертисе почти и не встречалось. У земляных дочка народилась. Причина, по которой нужен был ребенок, была расписана твердым, чуть угловатым почерком: хочет отправиться в пустыню, но дочь у родителей одна, нужно продолжить род, прежде чем уезжать. Работа тяжелая, женщине и надорваться можно, потом никаких детей не будет. Поэтому готова оставить ребенка и отказаться от всех прав — не тащить же его с собой в пески.
      Аэно аккуратно сложил листы анкеты стопочкой. Секретарь обеспокоенно глянул на него:
      — Не подходит?
      — Подходит, — заставил себя разжать стиснутые до хруста зубы Аэно. — Встреча будет завтра, в саду на Третьей Соловьиной, в два пополудни.
      — Передадим, — нэх что-то зачеркал у себя, Аэно не глядел, что.
      Хотелось сбежать к Кэльху, а с ним — куда угодно, подальше, хоть в Неаньял, лишь бы не идти никуда завтра. Но взял себя в руки и пошел.
      Водница оказалась крупной девицей с угловатой, крепко сбитой фигурой и по-мужски массивными кистями рук — сказывалась кровь земляных. Неразговорчивая, она окинула Аэно взглядом и пожала плечами: мол, ну что нашлось, то нашлось. Уточнила только, где и как будет расти ребенок. Он даже не нагрубил: воспитание, горское воспитание — какая бы они ни была, это женщина, грубить нельзя. Хотя хотелось попросту спросить: тебе-то какая разница? Ты этого ребенка не будешь ни видеть, ни знать, ни растить.
      — В роду нэх Солнечных, — ответил Аэно. — В Ткеше.
      — Ага, — только и кивнула. — Мне там же жить, пока ношу?
      Ну хоть ясно стало, чего спрашивает. Аэно напряг память — вроде, в бумагах было указано, что не местная, откуда-то из западной части Ташертиса.
      — Да, там же. Как я понимаю, принимать тебя в род не требуется? — в голосе вопроса почти и не было, не нужен был ей чужой род.
      — Нет, — только и отмахнулась девица.
      Только когда сговорились о времени отъезда и разошлись, Аэно понял, что не помнит её имени. Не прочитал, не спросил... И желания ни малейшего не было.
      
      Путь из Фарата в Ткеш за четыре года обрел для Аэно ощущение легкости и радости — но не на этот раз. Сейчас ему казалось, что его связали по рукам и ногам и требуют подняться так до самой вершины Янтора. Казалось, что задыхается и замерзает, хотя осень в этой части Ташертса была теплой и ласковой, напоминая лето Эфара. Знакомый протяжный скрип ворот заставил очнуться, вынырнуть, оставить Кэльха на попечении Ниилелы, а самому вести будущую мать своего ребенка знакомить с нэх Ортой. Ее имя упорно не желало всплывать в памяти сразу, хотя прежде никогда таких проблем с запоминанием имен у Аэно не возникало.
      Закончилось все тем, что его просто выставили вон. Нэх Орта лично проводила его до двери и за спиной захлопнула, посоветовав не маяться дурью и идти, куда хочется. А хотелось... Хотелось бегом по лестнице, за дверь с так и не заглаженной птицей, нацарапанной детской рукой, к Кэльху, почти не замечая, как утекла, испарилась Ния.
      Наверное, у него были совсем дикие глаза. Или выражение лица. Или что-то еще, потому что Кэльх встревожено глянул, потянулся обнять. Аэно знал, что ничего не сможет объяснить, не выдавит из себя ни слова. Надеялся только на то, что Кэльх прочтет его настежь распахнутую душу, готовую хоть вывернуться обнаженной сутью.
      Обнимались долго, но сердце так и частило, не желало успокаиваться. Уткнувшийся в макушку Кэльх наконец не выдержал, шевельнулся.
      — Рысенок, можно тебя кое о чем попросить?
      — Ты мог бы и не спрашивать, леа энно, разве я могу тебе в чем-то отказать? — прохрипел Аэно, кашлянул.
      — Первый раз — со мной.
      Слова упали, поначалу не давая себя осмыслить. В смысле, первый раз, в смысле, с ним? Кэльх, чуя это, заговорил снова:
      — Целовался ты впервые не со мной. Я... помню то письмо, Аэно. Которое ты сжег. И все понимаю. Но сейчас...
      Вместо ответа Аэно запутал пальцы в его волосах, отшвырнув куда-то на пол заколку, потянул, впился жадно в сухие и вздрагивающие губы. Понимание пришло и заполнило раскаленной лавой, заставляя задыхаться теперь по иной причине: забывал, что можно и нужно дышать, забывал все и вся, отдаваясь этому поцелую и забирая без остатка себе. Кэльх был прав — свой первый поцелуй он отдал давным-давно. Только не Иринии, а своей горской подружке, и было это больше в шутку, чем всерьез. Так, ребячьи шалости, девчушка даже не восприняла это как что-то особенное, потому и разрешила. А сейчас было не до шуток: казалось, пьет огонь Кэльха и напиться не может, сам так же наполняя его своим.
      — Не... Не так, Аэно, — выдохнул Кэльх, когда невольно шагнули к кровати.
      Тот замер. Как вообще — не так? Близости — настоящей, того, что зовется соитием, у них не было, хотя бы просто потому, что Аэно четко знал: ни один из них не женщина. Были ласки, от которых сносило голову, поцелуи по всему телу, прикосновения... Но так...
      — Как ты захочешь, пламя мое, — а в голосе растерянность: как же?
      Кэльх смутился, покраснев ярко и жарко. Но почему-то вот именно теперь начал напоминать сам себя, когда потянул, усадил, просто обнимая и рассказывая, чтобы не было между ними вопросов:
      — Один водный нэх решил исследовать, почему и как образуются такие пары, самими Стихиями соединенные. Целую книгу написал, я у Замса её нашел, еле продрался: воды налито... Но если её вычерпать и повнимательней приглядеться, там можно было найти интересные вещи. Большую часть я уже и так понял, а некоторое... Водники! — вышло возмущенно и наконец-то живо. — Все бы им куда не следует лезть. Но тут он разобрался, что и... и мужчинам можно, если исхитриться. Аэно... возьмешь меня?
      — Ты... Я... Да как же? — Аэно хлопал глазами и тоже краснел, как и всегда, начиная с кончиков ушей, уже догадываясь — как, и боясь своих догадок.
      Когда Кэльх наклонился к самому уху, обжигая дыханием, шепча, будто не одни в комнате были, будто услышать кто мог, Аэно вспыхнул весь, и от слов, и от губ, почти касающихся кожи. И только моргал, когда Кэльх встал и начал искать что-то на столе. Его бросало то в жар, то в дрожь, он тоже поднялся и дошел до двери, проверяя, накинут ли крюк на ушко. Конечно, нет, Ния из комнаты ушла после его прихода, и вообще удивительно, что он об этом вспомнил. Пришлось исправить оплошность. Он развернулся и наткнулся на пронзительно-яркий, как перед танцем или боем, взгляд.
      — Дверь... запереть...
      — Сюда и так никто не войдет, — тихо отозвался Кэльх. Протянул, поймал за руку, вкладывая в ладонь флакон, потянул к кровати, отпустил в последний момент, стягивая рубаху и ложась на спину. Его пламя наконец-то успокоилось, он пришел в согласие с собой, решил — и получил ответ, который позволил гореть дальше, пережить любые невзгоды. И на Аэно он смотрел открыто и доверчиво, раскинул руки: я твой, вот, бери.
      Аэно навис над ним, сейчас еще больше чем когда-либо похожий на рысь, сгорбившуюся над своей парой. Неторопливо, словно завороженный, наклонял голову, рассматривая заново, как в первый раз. Флакон грелся в кулаке, но Аэно пока забыл о нем, хотелось сделать что-то... чего до сих пор не делал. Кроме того, что попросил Кэльх, просто... от души, самому.
      — Какой же ты, леа энно.... Какой ты... чистый... — слова сами скользнули на язык. И больше Аэно не говорил, опуская голову, чтобы попробовать эту чистоту на вкус, распробовать ее до конца. Раньше не решался. Теперь решился на все, и Кэльх только вскрикивал, пронзительно и почти жалобно, не в силах сдержаться, ни когда было больно, ни когда было хорошо. А хорошо — было, не соврал тот водник.
      После у Аэно были до крови искусаны губы, а у Кэльха на бедрах темнели щедрые россыпи синяков. И снова слиплись к утру, потому что разжать объятия после всего было невозможно. И разжимать их Аэно не хотелось до острой боли в сердце. Но пришлось.
      — Иди, рысенок, — проснувшийся Кэльх притянул, поцеловал бережно, не в губы, в висок, не с желанием, успокаивая. — Я посплю еще немного, не волнуйся... Все будет хорошо.


Глава двенадцатая


      Кэльх натянул поводья, заставляя лошадь шагать медленней. Обернулся: они с Аэно вырвались чуть вперед, но причин для тревоги не было. Перевал спокоен, а позади, за Шорсом, ехала Ниилела, знающая эти места, и Сатор, который прекрасно бы услышал, случись что с камнем. Да, он был привычен к пескам, но именно поэтому в горах вслушивался, осматривался, пытаясь понять и впитать новое. Позади все хорошо.
      Кэльх отвернулся, посмотрел вперед.
      Сколько раз за последнее время они ехали то в Эфар, то из Эфара? Память почему-то подводила, он не мог сосчитать эти поездки, они путались, сливались меж собой. Неизменной оставалась только спина Аэно, маячащая впереди. Указывающая путь, направляющая... Кэльх вздохнул, крепче сжимая поводья. Мотнул головой, когда Аэно обернулся, учуяв его настроение: все хорошо. Сейчас действительно все было хорошо. Он... Нет, не смирился. Принял свою новую роль.
      Это было странно и стыдно. Настолько стыдно, что и Аэно рассказать не смог, переживал внутри, в душе, учился гореть по-новому. Дело было даже не в убийстве — оно задело, да, и сильно. Но это, как ни странно, улеглось быстрее всего. Он не создан убивать, и точка. Это не его дело. Его дело — защищать, любой ценой.
      Куда хуже было с пониманием, что его место за чужой спиной. Да, как учитель Кэльх всегда выступал именно поддержкой ученикам, направлял, подставлял плечо, но... При этом он оставался собой. Некоей величиной, чем-то стоящим и значимым. Гордыни в этом особой не было, было скорее ощущение своего места, привычного и знакомого. А теперь его грубо вышвырнули прочь. Больше не было учеников, от прошлого остались только обязанности Хранителя, но и те изменились, потому что рядом появился Аэно. Аэно-Аэно-Аэнья, рысь-рысенок, который вырос и стал сильнее его самого. Который теперь всегда шел впереди, даже если оставлял разговоры на него. Которому Кэльх сам отдал это право, еще даже не понимая, что натворил. А когда понимание нагнало, тогда и ужаснулся поначалу. Что... что от него-то осталось? От Кэльха Хранителя? Порастерял, пораздал другим, отказался от всего. Только огонь внутри и остался, да еще, пожалуй, умение выражать себя в рисунках.
      Именно рисунки и успокоили. Рисунки и понимание, что все было добровольно. Что он сам, своими руками отдал Аэно сначала душу, а потом и тело, что это не извращение собственной сути. Просто сам эту суть раньше не понимал, слишком привык гореть так, как того хотели другие. Подстраиваясь, маскируясь, делая, что должен, но не давая себе воли. Как тогда, когда мечтал обнять Аэно, прижать, успокоить, а вместо этого держался в рамках приличий, не зная, как выразить свои чувства. И ведь уже даже навязанный брак тогда не сковывал, но все равно, пока дома не оказался, пока до грани «не могу больше!» не дошел — держал себя зачем-то.
      Аэно сжег эти приличия дотла. Установил свои порядки. Перетряхнул все вверх дном, и подстраиваться под это было почти мучительно больно, особенно вот так, разом, когда скопилось — и навалилось одним комком. Знал бы тот убитый искаженный, какую лавину он стронул...
      Но лавина сошла, перекроила склон, проложила новые тропы, и Кэльх снова дышал спокойно, горел ровно для своего рысенка. Служил надежной опорой, закрывал спину крыльями, не заслоняя ими дорогу, давая самому выбирать путь для них двоих. Грел, успокаивал, когда тот вваливался, нахлебавшись грязной воды равнодушного «надо», кричал, отдаваясь, разжигая в нем заново огонь, делясь своим теплом. Потом вставал и снова брался за кисти, зная, что Аэно лежит, смотрит, и это для него лучшее лекарство.
      Две недели они проводили дни так. Аэно засыпал и просыпался, уходил и снова возвращался, отмытый до скрипа и ярких царапин. Кэльх почти не выходил из комнаты. Не было нужды, и даже желания сжечь что-нибудь не было. Вместо этого он рисовал, проваливаясь в работу с головой, горел, сам себе казался солнцем, освещающим все вокруг разноцветным огнем. И из-под кисти сама собой рождалась тенистая улочка, залитая вечерними сумерками. Самый край неба над городскими крышами, еще окрашенный приглушенными цветами заката, синевой и последними розовыми отсветами на облаках. Стены домов, ветви деревьев — все отбрасывает мягкие тени, потому что в кронах прячутся крохотные фонарики. А по улице идут люди. Обычные люди, каких много в Фарате, и мелькают среди них нэх.
      Кэльх до дыр зачитал записи Аэно, и одна давно не давала ему покоя. Мимолетная фантазия, обрисованная всего парой слов, почти шутка, рождалась ныне под его руками. И на головах нэх вместо волос появлялись отзвуки их Стихии. Вычурные бронзовые шлемы-прически, украшенные светящимися изнутри агатами и полированными малахитами; длинные жгуты спадающих за спину водных потоков, таинственно мерцающих плывущими в них звездами планктона; скрученные хитрым узлом полупрозрачные вихри, в которых запутались светлячки, перья, пестрые ленты и пушинки; огненные всполохи, настоящие костры, рвущиеся к небесам.
      И, если приглядеться, в углу, держась за руки, шли двое нэх. Лиц не было видно, но у одного в прядях огненной шерсти запуталось несколько перышек, и кончики ушей украшали едва заметные кисточки, а над птичьим хохолком другого едва-едва заметно мерцала корона светлого огня.
      Полотно было огромным, но он закончил его за эти две недели. Матушка, зайдя взглянуть, молча кивнула, а на следующий день его повесили в главной зале, в простой темной раме. Вытаскивать, правда, пришлось через окно, в дверь и по лестнице не пролезло бы...
      Аэно, поняв, увидев итог, — Кэльх дорисовывал все в ночь, когда тот беспробудно спал, вымотанный этими двумя неделями, непрерывным напряжением до полного изнеможения, — смеялся как ненормальный. Сначала почти испугал, потому что смех звучал страшно, на грани, того гляди полыхнет чем-то неправильным. Потом, когда выплеснул это, последние пригоршни воды и грязи, смеялся до слез уже от счастья, стискивая так, что ребра потом два дня болели. Шептал какие-то глупости, целовал в шею, не дотягиваясь до губ, благодарил, тепло и искренне. За то, что придумал случайно и совершенно не ожидал увидеть. Кэльх тогда только улыбался сонно-счастливо, не находя слов для выражения радости.
      Отпустило в тот момент обоих. И уже шутили, как раньше, расчесывали друг другу, отоспавшись окончательно, волосы, думали, что делать дальше, какими словами за Нию просить, что сурового нехо проймет. О ребенке не говорили, без слов условившись: вот когда увидят, тогда и... Даже имени заранее не придумывали, не гадали, мальчик будет или девочка. Как будет, так и разберутся. Обласкают, полюбят, согреют. А пока — дела.
      — Не отставай, леа энно! — окликнул уехавший вперед Аэно, и задумавшийся Кэльх сжал коленями бока лошади.
      
      Эфар-танн, раньше казавшийся просто изящной игрушкой, явил свое истинное лицо. Это была крепость, оплот могущественных нехо, за века не растерявший ни силы, ни грозной суровости. Это было похоже на то, как седой горец сбрасывает тяжелый чампан* из овечьего руна и оказывается вовсе не согбенным годами старцем, а все еще сильным воином, стройным, крепким и чем-то схожим с узловатыми горными деревцами, способными выстоять и перед бураном, и даже после лавины.
      Эфар-танн был насторожен и готов к бою. И пусть этот бой пока еще таился за горизонтом, изрезанным зубчатыми вершинами гор, его приближение витало в воздухе. Нехо Эфара был воплощением замка. Или наоборот? Впрочем, это было не важно, главное, что вместо эфемерного воздушного создания в шелках и лентах перед гостями стоял воин. Аэно видел его таким лишь раз, и то — смутно. Что-то такое страшное и восхитительное одновременно проглянуло в отце однажды во время того тренировочного боя с Кэльхом, и снова спряталось под завесу легкомысленных ветерков, играющих шелком. А вот сейчас было обнажено и отточено, как клинок.
      Аэно и Кэльх переглянулись, понимая, что уговорить этого нехо на брак пока еще единственной дочери с никому не известным безродным нэх, да еще и стихии Земли, будет, безусловно, тяжело. Аэно повел плечом: «обсудим после, обещаю», и Кэльх чуть кивнул, принимая это обещание.
      — Я получил ваше письмо. Слуги покажут вам комнаты и остальное. Нэх Шорс, вам требуется помощь лекаря? В замке есть водный маг, она осмотрит вас.
      — Благодарю, нэх Аирэн, — степенно кивнул Шорс.
      — Дочь, твоя комната осталась за тобой. Аэно, Ниилела, приведите себя в порядок и зайдите к матери, она волнуется.
      — Да, отец, — ответили оба в один голос.
      — Располагайтесь. Отдыхайте. Слуги позовут к трапезе.
      Темные с интересом осматривались, идя следом за этином Намайо, Аэно видел их взгляды. Видел и то, что отец произвел на Сатора неизгладимое впечатление. Земляной то и дело косился на него, словно бы сравнивал отца и сына. Он только мысленно улыбнулся: пусть, Шайхадду предстоит понять, что, при всех внешних различиях, что в поведении, что в силе, они с отцом похожи больше, чем кажется. Все дело в воспитании и заложенных им принципах.
      Аэно после быстрого омовения и переодевания умчался к матери, попросив Кэльха проведать Аленто и пообещать ему поход в Учебную, как только освободятся оба. И в покоях нейхи Леаты пробыл вместе с Нией до самого обеда, с восхищением и затаенной нежностью любуясь красотой женщины, готовящейся подарить миру нового человека.
      — Матушка, я скоро стану дважды отцом, — признание далось нелегко.
      Леата всплеснула руками и принялась расспрашивать, но умолкла, едва поняв, что говорить о той, что станет матерью его ребенку, Аэно категорически не желает. Он просто назвал ее имя и Стихию, тактично переведя разговор на прочие семейные вопросы.
      — Мне нужен ваш совет, матушка. Но я хотел бы обсудить это наедине, Ния, ты не против?
      Девушка насупилась, но кивнула.
      — Я потом еще приду, загляну к нейхини Ваарин.
      — О чем ты хотел поговорить, милый? — нейха указала сыну на подушку у своего кресла, и он устроился там, обнимая ее колени, как в детстве.
      — О Ние. И о том, как уговорить отца дать свое позволение на ее брак с Сатором Шайхаддом.
      — Та-ак. Что же это за юноша, сын? Рассказывай все немедля.
      Аэно собрался с мыслями и заговорил, медленно и тщательно подбирая слова.
      
      Обедали так, как и в прошлый раз, в столовой собрались все старшие. Аэно среди них был самым молодым, но в этот раз его не отсылали к остальной молодежи на кухню. Это могло значить только одно: отец принял его не просто как взрослого, но и равного, способного рассуждать здраво и решать наравне со старшими. Это заставляло подспудно нервничать. Обдумывать предстоящую беседу было тяжело. Сперва, по совету матушки, он должен был заручиться согласием и помощью брата. Даже не Кэльха. Несмотря на то, что любимый был ему ближе, чем кто бы то ни было, это было сугубо семейное дело. Кэльх поймет, он не сомневался, только нужно объяснить. Впрочем, он ведь читал Кодекс, так что с пониманием проблем не должно быть. А вот поймет и поможет ли брат? Шутка ли — принять в род темнорожденного, да еще и земляного? Айто с трудом и болью смирился с Огнем в роду, сумеет ли принять то, что анн-Теалья анн-Эфар должны стать первым родом, в котором Стихии придут к гармонии? Первым за многие столетия родом, что получит право именоваться не Чистейшим, а Алмазным?
      Упоминание этого титула они с Кэльхом отыскали, перерыв Фаратскую библиотеку. Сперва недоумевали: откуда оно вообще взялось? Но затем пришло понимание: алмаз есть воплощение всех четырех стихий. Камень, рожденный из невообразимой древности дерева, вспоенного водой и некогда овеянного ветром, под действием глубинного огня и бесконечного давления толщи земли, ничем иным быть не может. Алмазным Садом именовался некогда совет сильнейших магов всех четырех Стихий. Айто обязан проникнуться.
      Но до брата он дошел только на следующий день. Вечер пришлось потратить на Аленто, как и обещал, а еще на разговор с Кэльхом. Тот не переживал из-за долгого отсутствия Аэно, полностью поглощенный Аленто, успевшим соскучиться по старшим огневикам. Кэльха он поэтому натурально заездил, тот был искренне рад, когда Аэно, кое-как уняв брата и передав его служанкам, утащил в комнату.
      — Что-то случилось, рысенок? Как нейха? — спросил Кэльх, растянувшись на кровати и осторожно потягиваясь: плечи побаливали, Аленто упорно лез на руки.
      Аэно подтолкнул его перевернуться и устроился верхом на бедрах, принимаясь разминать мышцы мягкими движениями.
      — С матушкой все хорошо. Она так красива сейчас, словно сияющая жемчужина... И пока еще ничего не случилось, но я даже не знаю, как тебе сказать. Не хочу, чтобы ты на меня обиделся, леа энно.
      — А за что я должен на тебя обидеться? — осторожно уточнил Кэльх, жмурясь от удовольствия: Аэно, горячий и увесистый, сейчас напоминал кота, даже движения были те же.
      — На то, что не возьму тебя с собой, когда пойду уговаривать сперва брата, а затем и отца согласиться на брак Нии с Сатором.
      — А я должен обидеться? — искренне изумился Кэльх. Даже обернуться попытался, посмотреть в глаза. — Аэно, нехо Аирэн только вас и послушает, а с твоим братом мне и вовсе разговаривать не о чем, я для него по-прежнему чужак.
      — Ты не обо всем со мной говоришь, — слегка укорил его Аэно. — И я просто... Стихии, я себя чувствую косноязычным болваном, не способным подобрать слов! Понимаешь, это семейное дело. Но моей семьей давно стал и ты. Хотя сейчас ты абсолютно прав, отца нам уговаривать придется только вдвоем, следуя Кодексу.
      — Твоей, Аэно, — мягко заметил Кэльх. — Именно, что твоей. Знаешь, у нас говорят, каким бы большим ни был род, семья — это дело лишь двоих. Так что все хорошо, рысенок. Поговори со своими, а потом, если захочешь спросить — я отвечу. Постараюсь хотя бы.
      Он улыбнулся, уже искренне, спокойно. Пламя улеглось, больше не терзало, и теперь действительно можно было поговорить, даже не поделиться собственной глупостью — просто... чтобы не беспокоить того, ближе кого нет ни одного существа на свете.
      — Спасибо, пламя мое, — Аэно, наклонившись, поцеловал его в плечо, прикусил кожу, и больше никаких серьезных тем в этот вечер не поднималось — не до них было им обоим.
      
      Отловить брата Аэно удалось прямо на завтраке на кухне, так что после него два нехина рода анн-Теалья анн-Эфар отправились в выделенный Айто отцом кабинет. Он был почти точной копией кабинета нехо, разве что беспорядка на столе было больше раза в три. Айто пока еще не научился организовывать пространство так, как это делал отец.
      — Как ты, справляешься? — Аэно с сочувствием покосился на стопки бумаг и сразу три счетных книги, раскрытые на столе.
      — С трудом, — Айто вздохнул.
      Ему было неловко: все-таки с того случая братья так и не стали близки, как раньше. Да, повзрослев и поумнев, стали общаться, да, свое обещание Айто не забыл, но... прежнего доверия все-таки не было.
      — Терпи, сейчас у тебя еще есть возможность при нужде обратиться к отцу за помощью, — кивнул Аэно. — Не буду ходить вокруг да около. Айто, мне необходима твоя помощь и поддержка.
      — Я обещал откликнуться на твой зов и от своих слов не отступлюсь, — тряхнул головой Айто. — Что у тебя случилось?
      — Не у меня. Сатора Шайхадда видел? Тот земляной, что приехал вчера с нами.
      — Видел, и?
      — Это будущий муж нашей обожаемой сестренки. Помолчи, брат, и послушай, — Аэно вскинул ладонь, прерывая уже открывшего рот Айто. — Если отбросить в сторону всю романтическую шелуху, вроде того, что Ния умудрилась в него влюбиться по уши, и это взаимно, то в сухом остатке будет прямая выгода нашему роду.
      — Если отбросить то, что ты его, я так понимаю, и знать не знаешь, даже законы его земель, — сухо поправил Айто, — но уже хочешь отдать ему Нию. Я слушаю, что за выгода?
      Аэно предельно четко, сжато и без излишних умствований объяснил, в чем именно.
      — Ты видишь, каким сейчас стал Эфар. Насколько благотворно влияют на землю все Стихии в гармонии. Говорю, и как Хранитель, и как сын Эфара, этот брак будет только на пользу и майорату, и роду. Скоро Совет Круга Чистых, на нем отец и остальные старшие маги будут говорить об объединении Ташертиса и Аматана, как это было до Раскола.
      В чем в чем, а в отсутствии головы Айто упрекнуть было нельзя. Мысль он поймал на лету.
      — И мы будем первыми, кто объединит все Стихии?.. Да, это поднимет наш род на новую высоту... Хм, — он побарабанил пальцами по столешнице. — И расположение на границе, вся связь так и так через Эфар пойдет, за нами сразу несколько перевалов, самых удобных. И если этот земляной... Он хоть сильный?
      — Шорс говорит, один из сильнейших в Ташертисе. С возрастом станет примерно того же уровня, что и отец. Будь Ния послабее, я первый бы отговаривал ее от этого брака, но за время работы в пустыне она подтянула собственную силу на достаточно высокий уровень.
      — Если он сможет помочь укрепить и расширить перевалы — не прямо сейчас, я понимаю, не до этого — то я за. Роду это действительно пойдет на пользу.
      — Значит, я могу рассчитывать на твою поддержку в разговоре с отцом? — выложил последнюю «колючку» разговора Аэно, мысленно усмехаясь: он все еще оставался прав насчет брата, тот с течением времени не менялся. Разве что появилось больше серьезности и ответственности.
      — Если этот Сатор согласится на мои условия, — пожал плечами Айто. — Но если он так любит Нию... Ты сам с ним переговоришь?
      — Озвучь все условия. Без обиняков и скрытых смыслов, как ты их понимаешь.
      — Помощь в обустройстве перевалов, когда она потребуется. Раз станет частью рода — пусть изволит понимать, что дела рода будут касаться и его. Жил рвать не потребую, честь по чести, в остальное время тоже беспокоить не буду, пусть с Нией решает, где жить и что делать.
      — А знаешь, — Аэно задумчиво потеребил браслет, — введение в род Сатора, пожалуй, должно будет стать неплохим показателем для иных земляных, а ведь не только с перевалами Эфару нужна помощь. Еще шахты.
      — У сестренки еще имени нет, а ты её уже за темного сватаешь? — невольно усмехнулся Айто. — Или об Аленто думаешь?
      — О тех, кого просто заинтересуют наши горы, — рассмеялся Аэно. — Не надо приписывать мне такие планы. Аленто выберет сам, я надеюсь. Но если он станет Хранителем, брак ему не светит. Конечно, если к тому времени не изменятся законы и ситуация в мире. Все может быть. Равно как и то, что он может не стать именно что полноценным Хранителем, но остаться огненным стражем Эфара.
      — Поглядим, — вздохнул Айто. — Несобранный мед не продают. Дай ему вырасти сначала и Стихию принять. Это все, о чем ты хотел поговорить?
      — Не совсем. Айто, ты бывал в других майоратах гораздо чаще меня, общался с нехинами и нейхини многих родов. Что ты можешь сказать о водниках, не наследниках, третьих-четвертых, и далее, детях? Есть ли среди них те, кто хотел бы развить свою силу, но при этом не желал бы идти в Стражу Островов?
      — Думаю, да. На самом деле их куда больше, чем тебе кажется, — вот теперь Айто нахмурился всерьез. — Стража Островов отбирает самых лучших — по силе или по умениям, не важно. А те, кто послабее или не хотят драться... Им остается только надеяться на удачу или оседать в майоратах родни ненужным грузом. Изредка они уходят на корабли, нанимаются в порты или к торговцам, но для этого тоже определенные умения нужны. Ты хочешь кинуть клич и предложить им отправиться в Ташертис?
      — Ты сам понимаешь — водники там нужны, как драгоценная влага в пустыне. И именно в пустыне они и требуются. Расспроси Нию, насколько там нелегко, я дальше Мирьяра не бывал, а это первый оазис на самом краю. И то был там совсем проездом.
      — Расспрошу. Спасибо, брат.
      Аэно наглухо закрылся и протянул ему руку.
      — Это тебе спасибо, брат.
      Ветра все равно толкнули в грудь, недоверчивые, настороженные. Но руку Айто пожал. И так и остался стоять у стола, задумчиво глядя вслед Аэно.
      
      Айто шел впереди, каблуки его коротких домашних сапожек звонко выбивали дробь по каменным плитам. Аэно слегка поморщился и потер висок: денек выдался не из легких. Нет, никто его не гнал на тренировку в условиях, приближенных к боевым, но от целого дня разговоров он устал, пожалуй, даже больше, чем от чего-то иного. Причем, разговор с братом был самым, пожалуй, легким из череды прочих. Следующим, кого огневик отловил, был Шорс. У него Аэно выспросил все, что тот знал о Саторе, причем, так же, как в свое время расспрашивал нэх Кайсу — методично, дотошно, не выпуская из цепких когтей своих вопросов. Кажется, немного перестарался; водник ушел от него с таким видом, словно ему на голову надели котелок и пару раз стукнули по нему поленом. Нужно будет завтра отыскать его и извиниться прогулкой к Звенящим родникам. Пусть восстановит силы.
      Потом была беседа с Сатором, и вот тут-то Аэно нарвался на непрошибаемую стену. Проклятый Шайхадд вбил в свою дурную голову, что ему ничего не светит, и сперва вообще отказывался понимать и слышать слова, к нему обращенные. Аэно взъярился, выволок его на один из тренировочных кругов, устроенных отцом неподалеку от замка. Бухнул в каменную бочку ведро земляного масла, чтоб горело подольше, и вызвал Сатора на поединок, чтоб прочистить мозги. Правда, земляной в итоге здорово потрепал его, когда Аэно бросил обвинение в трусости. Мол, так боишься помять рыси мех, чтобы не разозлить нехо? Зато, кажется, именно это и сработало. И после они смогли поговорить спокойно и взвешенно, но при этом искренне, не прячась за витиеватыми фразами о чести, долге, бедности и богатстве.
      Правда, сейчас зверски болело выбитое плечо, хотя Сатор сам же его и вправил — земляной, кому, как не ему с костями работать. К Тамае Аэно не пошел, попросил Кэльха помочь с примочками и полтора часа наслаждался лаской его рук и полной укоризны тишиной. Но отдых закончился, и вот теперь предстоит самый тяжелый разговор. С отцом. Даже вопросы к Кэльху, отложенные напоследок, не напрягали так сильно.
      Клюв орла на двери, погнутый и так и не выправленный — видно, нехо часто гневался, бесполезная работа — скрежетнул по кольцу, отражая его настроение.
      — Айто... А, и ты, Аэно. Хорошо. Садитесь, — нехо Аирэн поднял голову от бумаг.
      Вид у него был... усталый, но при этом собранный, в любой момент в бой, в любой момент готов атаковать. Такому слова против не скажешь, и Аэно предпочел сначала дать отцу обсудить, что тот хотел.
      — Скоро Совет, и я хочу, чтобы вы оба присутствовали на нем. Айто, твое место — за моим креслом. Пора. Аэно, ты — связующее звено между Ташертисом и Аматаном. Не неволю, но ты и Кэльх очень пригодитесь мне на Совете.
      — Мы в любом случае собирались туда, — Аэно кивнул. — Да, отец, нам понадобится добраться до архива Круга, если таковой имеется. И получить разрешение на работу с любыми документами в нем, это вообще возможно?
      — Имеется, — взгляд нехо потяжелел, но это относилось не к Аэно. — Но вот уговорить их... Не знаю, что для этого потребуется.
      — Нам с Кэльхом придется это сделать — то, что потребуется, — Аэно привычно повел плечом, словно отодвигая проблему, которая не ко времени.
      — Разберемся на месте, я подниму связи, какие смогу, — зачем им архив, нехо Аирэн не спрашивал. Нужен — значит нужен, раз сын попросил, не для баловства, для дела — значит, он постарается помочь. — Можешь идти, Аэно. Теперь, что касается тебя, Айто...
      — Прости, отец, у нас с братом к тебе важный разговор. Я подожду здесь или за дверью, если желаешь, — все же рискнул перебить отца Аэно.
      — В чем дело? — уже взявшийся за внушительную стопку бумаг нехо положил её на место, одним жестом обозначая порядок. Что бы он ни хотел сказать старшему нехину, это могло подождать. Аэно вместо немедленного ответа зашел за спинку его кресла и накрепко закрыл окно, с силой вогнав штыри защелок в пазы. Затем вернулся на свое место, переглянулся с братом и заговорил.
      Когда он закончил, на Эфар-танн обрушилась звенящая тишина. Такая бывает перед началом лютой бури, когда в самом воздухе, кажется, возникают кристаллики льда и его становится почти невозможно вдохнуть. Если и был еще кто в замке не осведомлен, что в кабинете нехо идет тяжелый разговор, то в этот момент их не осталось.
      А потом ударил ветер. Хрусталь пошел трещинами с первого же удара, затрещал жалобно, но выдержал, не раскололся. Мастер, не первый раз чинивший окно, старался каждый раз творить на совесть.
      — С чего ты вообще взял, Аэно, — голос нехо звенел от сдерживаемого гнева, — что этот... Червь достоин Нии? Ты знал его? Ты шел с ним бок о бок?
      — Я знаю свою сестру, отец. И умею спрашивать людей о людях, — чем больше ярился ветер, тем спокойнее становился Аэно, собираясь за щитом своей силы. — К тому же, не стоит пренебрежительно отзываться о нэх, который получил прозвище, пусть даже оно звучит так странно для нас. Шайхадд — прекрасное приобретение для Алмазного рода, — с нажимом выделил он последние слова.
      — Рода, в котором соберутся все четыре Стихии, — легко подхватил его слова Айто. — Ты боялся, что наш род перестанет быть Чистым, отец. А сейчас мы сможем не просто остаться равными — стать первыми.
      — Слить все четыре Стихии воедино, принести на земли Эфара благоденствие, о котором эфараан забыли с Раскола. Принятый в род маг Земли — показатель для остальных, что здесь к темным относятся с должной лояльностью. Сюда придут те, кто умеет усмирить нутро гор, сковать крошащиеся стенки штреков без дорогостоящих крепей, расчистить перевалы и горные тропы, — в свою очередь продолжил Аэно.
      Он знал, что нельзя позволить отцу взять паузу, вклиниться в нее своей яростью. Именно поэтому и Айто, и он, заранее условившись, говорили ровно, неспешно, приглушая голоса. Ветер может вырвать камень из скальной стены. Вот только ободрать с камня мох он не сумеет никогда. Они говорили, и ветра постепенно стихали, оставляя в покое многострадальное окно. Нехо молчал. Слушал. Прикидывал. Аэно по глазам видел, как отец рассматривает то будущее, которое рисовали ему сыновья. И когда Аирэн одним резким движением поднялся из-за стола, ветра снова были ему послушны.
      — Где он?
      Простой вопрос, но... Они двое сумели убедить отца. Теперь дело было за Сатором.
      — Третий тренировочный круг.
      Оба нехина слаженно поклонились и быстро вышли.
      — Иди на Учебную, оттуда хорошо видно, — Аэно криво усмехнулся, снова потер висок. — Я за Кэльхом, и тоже туда. Хочу взглянуть на эту битву удэши.
      Кэльха Аэно нашел быстро и, к своему неудовольствию, умудрился подцепить по дороге Ниилелу. И рад бы не брать, да та как чуяла: где Сатор, что отец, куда идете с такими лицами, почему сам потрепанный? В итоге, когда поднялись на башню, Ния, едва взглянув вниз, с писком вцепилась в ладонь Аэно и рукав Айто. Потому что там, внизу, нехо Аирэн что-то резко сказал Сатору — и зашевелилась груда щебня, в момент обтекая тело земляного, взметнулись ветра, подбрасывая нехо вверх.
      Первые удары были настолько быстрыми, что уследить едва вышло. Метнулся вперед Шайхадд, мотнув тяжелой головой, пытаясь сбить нехо, зацепились за бугристую морду обрывки лент — и она тут же вскинулась назад от мощного удара. Свист ветра был слышен даже на башне, удары следовали один за другим, выбивая из тела каменного черве-змея огромные куски. Тот вертелся волчком, расшвыривая хвостом осколки, пытаясь сбить верткого воздушника, который, будто насмехаясь, не влетал выше, просто уворачивался от снарядов.
      Земля против воздуха: ситуация, в общем-то, патовая. С земли сложно что-то разглядеть наверху, если не высовываться магу, с воздуха тяжело пробить защитный слой камня. Но нехо и здесь смог удивить: в какой-то момент он прянул в небо, и... Шайхадд начал подниматься следом, извиваясь, будто нанизанный на крючок червь.
      Взвизгнула Ния, выругался Кэльх, то ли восхищенно, то ли потрясенно, а каменное тело все билось, под ударами стихии постепенно осыпаясь песком и осколками. Это было поражение, Аирэну довольно было просто вымотать противника. Сатор, кажется, тоже понимал это, потому что Шайхадд просто... взорвался. Песок и камни, взлетевшие в воздух, закрыли обзор, более того, они и не думали падать на землю, подхваченные взметнувшимся смерчем.
      Ниилела резко дернулась, но на ее плечи с двух сторон легли руки братьев, почти пригвоздив к смотровой площадке, и по щекам быстро-быстро потекли капли. Что-то говорить было бесполезно — громыхало, как при лавине, но Аэно еще крепче сжал пальцы, и обернувшаяся к нему Ния прочитала по губам: «Все будет хорошо».
      Смерч ревел еще несколько минут, потом медленно начал оседать, зримыми из-за щебня кольцами укладываясь на землю, прибивая пыль. На том, что осталось от площадки, можно было различить уже две фигуры: одну, едва держащуюся на ногах, щетинящуюся обломками камней, другую — будто оплетенную полупрозрачными жгутами ветров. Но вот слетели и эти доспехи, оставив просто двух усталых нэх. Аирэн коротко кивнул Сатору, поднял голову, безошибочно находя взглядом башню. Кивнул еще раз и двинулся к замку, ощутимо прихрамывая. По бело-голубым одеждам расползалось заметное даже с высоты алое пятно.
      — Ния, бегом. Окажешь помощь отцу. Для Сатора я позову Тамаю. Бегом! — третий раз повторять не было нужды, сестренка сорвалась с места, только воздух свистнул.
      — Ну? — Аэно, прищурившись, посмотрел брату в глаза, пряча усмешку.
      — Что — ну? — проворчал тот. Говорить было не о чем, за все предыдущие бои никто, даже Кайса, не смог и оцарапать нехо. — С перевалами он, значит, точно справится.
      — Спасибо, брат, — протягивать руку Аэно не стал, не хотелось закрываться от Кэльха, но поблагодарить за поддержку в разговоре с отцом следовало всяко. И, не дожидаясь ответа, рванул вниз, слушая быстрый перестук каблуков за спиной. Следовало помочь Сатору добраться до замка и до приемного покоя, если ему нужна помощь Тамаи.

      
***



      Если бы Шорса кто-то когда-то спросил, знает ли он, как себя чувствует еще живой, но уже выпотрошенный черве-змей, он бы не смог ответить, но ровно до того момента, как Аэно-Аэнья пришел к нему с вопросами. После — сумел бы описать в красках, потому что именно так себя и ощущал под огненным взглядом и напором чужой силы, похожей на кольцо огня, поймавшее в степи зверя. Обманчиво-неподвижная, стоит такая стена пламени до неба, не торопясь пожирать добычу. И только вода шипит, не в силах уйти, исходя паром. После два кувшина выглотал, и все равно казалось, что внутри раскаленная пустыня, а откуда-то из-за угла следят два внимательных звериных глаза.
      Поэтому он даже не удивился, увидев потрепанного, уставившегося в потолок немигающим взором Сатора. К этому все и шло, если так подумать. Просто сел на пол возле непривычной высокой кровати, сложил руки на коленях.
      — Как ты, брат?
      — Поверить не могу, что жив остался, брат, — просипел Шайхадд.
      В какой-то момент там, в кругу, он в самом деле попрощался с жизнью. Тиски ветра были безжалостны, как кузнечный пресс, он, никогда не испытывавший внутри своего черве-змея трудностей с дыханием, начал задыхаться, хватая мгновенно онемевшими губами ледяной воздух.
      — Ну, полно, — не выдержав, усмехнулся Шорс. — Стал бы хозяин неба убивать тебя. Вот выпотрошить, проверить, что внутри — другое дело. Сын его в отца, такой же зверь чуткий.
      — И что дальше? — Сатор пошевелился, хотя местная лекарка запретила вставать, велев отлежаться хотя бы несколько часов.
      — А дальше — проси нэх Шорса стать твоим сватом, — прозвучал от дверей веселый голос одного из тех, о ком шла речь.
      Сатор приподнялся на локтях, вперив внимательный взгляд в Аэно. Что слышал — в голове не укладывалось, по лицу видно было. Шорс только усмехнулся.
      — Стоит ли спешить? Или по вашим обычаям свадьба — дело быстрое?
      — Нет, не быстрое. Но перед свадьбой полагается помолвка, и ее отец затягивать не будет. Или, — светлые, как желтоватый сердолик, глаза, встретившись с синими, налились яростным пламенем, — ты уже передумал?
      — Лежи, брат, лежи, — поднявшийся на ноги Шорс положил руку на плечо дернувшегося и обмякшего от слабости Сатора. — Смеется зверь, не видишь?
      — Не... смешно! — только и выдавил тот. — Не передумал!
      И выдохнул он это так, что было ясно: помолвке быть. Вот только на ноги встанет, и сразу же.

      
***



      Идти на ужин не хотелось. Наведываться к Тамае за чем-нибудь, способным унять головную боль — тоже. Аэно, возвращаясь от Сатора, отловил этина Намайо и приказал принести ужин в их с Кэльхом комнату. Ему хотелось лечь, уткнуться в колени любимому лицом и попросить, чтоб расчесал — долго, медленно, с силой нажимая округлыми зубчиками гребня на кожу головы. Это было самое лучшее лекарство от такой напасти, что он вообще знал. К тому же, Кэльх обещал поговорить с ним сегодня по душам, а это было важно.
      — Ты сделал все, что мог, и даже больше, — сказал ему Кэльх, когда устроились на кровати, и под руками замелькал гребень. — Ния будет счастлива.
      — Угу, — говорить Аэно не хотелось, он только покрепче обнял руками колени Кэльха и едва не замурлыкал от удовольствия, чувствуя, как отступает навязчивая боль. — Рассказывай, леа энно. Спрашивать тебя не хочу — расскажи сам, что сочтешь нужным.
      — Знать бы, что оно — нужное... — чуть печально усмехнулся Кэльх. — Я ведь запутался, рысенок. Привык к тому, что есть вот такой вот глупый Хранитель-учитель, привык к ученикам, к тому, что все так и будет... Буду учить, возвращаться домой, уезжать снова. Иногда — помогать людям. По кругу, вроде все разное, но до того одинаковое... Повзрослеют племянники, у них появятся дети, а я буду все такой же. Неизменный, застывший.
      — Это огонь-то? — насмешливо фыркнул Аэно, но не пошевелился, только тихонько застонал от удовольствия, когда Кэльх несколько раз провел по какой-то особенно болезненной точке, где от этого словно горячий узел разошелся.
      — Тише, у тебя вся шерсть колтунами, — Кэльх прошелся там же еще раз, пальцами, распутывая явно не волосы. — Огонь, именно. Может, это из-за выгорания, рысенок, может, еще почему. Не знаю. Но я отвык меняться, полыхнул один раз, становясь Хранителем — и все. Помнишь, как я сюда приехал, как пытался остаться собой? И сам не заметил, как Эфар в кровь проник и изменил. Долго не замечал, упорно... Не всякий земляной таким терпением похвастается. А потом — накрыло. Встретился сам с собой и ужаснулся: кто этот чужак и где я?
      — А я тебе успокоиться не давал, дергал, тянул, да еще и, кажется, всякий раз в другую сторону? Ох... еще вот тут, да, любимый. Как я руки твои люблю, кэлэх амэ**.
      — Как котенок клубок ниток запутал. Так узлы затянул, что мне аж плохо стало, пока не распутался, не разглядел нового себя — все поверить не мог. Думал уж, совсем головы лишился, творю, сам не знаю что... Нет. Знал, что творил, только отчета себе не давал.
      — И что же, намарэ***? — Аэно удовольствие приносили не только прикосновения, но и такая вот игра: называть Кэльха ласковыми горскими словечками, на каком по счету попросит перевести? Хотя тот с каждым разом запоминал все больше слов.
      — На свое место становился, там, где полагалось быть, — Кэльх наклонился, взъерошил пряди на затылке носом. — За тобой, за твоей спиной.
      — В моем сердце, любимый, — Аэно мягко вывернулся, переворачиваясь на спину, но не меняя положения тела, встретился с ним взглядом — глаза в глаза, на несколько ударов сердца. И потянул вниз, едва-едва касаясь кончиками пальцев.
________________________
Примечание к части:

* Чампан - пастушеский плащ-палатка из овчины.
**Кэлэх амэ - (горск.) счастье мое.
***Намарэ - (горск.) светоч, сияющий, образ. от "намэ" - "день".


Глава тринадцатая


      Помолвку устроили шумную, на весь Эфар. Съезжалась из приграничных крепостей родня, до этого вызванная туда с равнин, как стало ясно, что времена нынче неспокойные. Но даже в такие нашлось место веселью и искренней радости: как же, нехо единственную пока дочку в чужие руки отдает, нашелся же смельчак! А ведь скольким отказала, от скольких нос воротила! Но по праву, по праву... Ни один претендент нехо Аирэна раньше на бой не вызывал, а даже вызвав, и минуты бы против него не простоял. А этот земляной — виданное ли дело, земляной! — такой сильный, что самого нехо ранить умудрился!
      Немудрено, что на диковинного темного нэх хотели взглянуть все, понять, кто таков и что от него ждать. Ну и на буквально сияющую от счастья нейхини, куда без этого. Известно же: любовь женщину красит, если искренняя. А тут явно от души да взаимная.
      Из-за гостей Эфар-танн напоминал разворошенный улей, пришлось даже нанимать людей из города, потому что слуги с ног сбивались, пытаясь просто даже понять, как разместить гостей и приготовить на всех обед. Давно замок не видел такого столпотворения...
      Возможно именно поэтому еще один гость не вызвал удивления. Ну темный, подумаешь: может быть, со стороны будущего жениха? Вот только стражник поводья принял, в глаза гостю глянул — и отшатнулся, будто что страшное увидел. А у стражи свои способы быстро передать сообщение. Через считанные минуты — конюх не успел еще снять седельные вьюки и увести лошадь — во двор вышагнули сразу три нэх, первые, кого нашел кухонный мальчишка, отправленный стражником. Кэльх, Шорс и Кайса.
      Узнав гостя, Кайса вскинула руку:
      — Спокойно, этин Вэлеу, это не искаженный.
      По верху стены словно рябь прошла: воины опускали арбалеты, снимали болты.
      Лицо прибывшего даже не дрогнуло. Собственно, оно и не менялось, оставаясь одинаково равнодушным, даже когда он коротко кивнул, приветствуя хозяев. Этим приветствие и ограничилось, дальше он заговорил, будто продолжая когда-то начатый разговор:
      — Я еду в Неаньял. Найден текст, для расшифровки которого не хватает данных.
      — Останьтесь гостем Эфар-танна на эти три дня и ночи. Отправимся вместе, — ответил кивком неожиданно возникший за спинами первых трех нехо Аирэн, прекрасно разглядевший и бушующий внутри нэх Чистый Огонь, и его усталость, обозначившуюся на лице тенями.
      Не привычен был хранитель библиотеки к дальним путешествиям. Именно поэтому Кэльх вызвался проводить его до комнаты, зная, что этот не покажет слабости. Не потому, что гордый — просто если есть дело, то свернуть его с пути можно, только ударив чем-то тяжелым по затылку. Если успеешь размахнуться.
      — Мы можем узнать о цели поездки больше? — осторожно уточнил он, прежде чем оставить Замса одного. — Возможно, мы сможем помочь...
      — Я подумаю, — ответил тот, и Кэльху пришлось довольствоваться этим.
      
      Праздник начался вечером, как полагалось по традиции. Учить свата и жениха вызвался Аэно и не слез с бедолаг, пока не только намертво не затвердили, что говорить и как ступать, но и не поняли досконально, что и почему делается. Дочь Аирэн собирался выдавать в горских традициях, словно забыв обо всей той светской мишуре, к которой привыкли нехо там, за границами майората. И это было правильно: все-таки она была дочь Эфара.
      Широкий замковый двор освещали факелы и сложенные у стен обережным кругом костры. Пламя то и дело рвалось клочьями яркого шелка под напором легкого и удивительно теплого для середины осени ветра: братья будущей невесты бдительно охраняли ее. Как в той самой горской песенке, что распевали Аэно и Ниилела всего полгода назад на прогулке к Оку Удэши. Сама Ния в девичьем наряде горянки стояла за спиной у отца. Ее распущенные кудри украшал венок из самых поздних цветов Эфара — густо-синих и голубовато-белых невяников, сплетенный рукой матери, перевитый голубыми лентами. Малый круг вокруг них очерчивали чистые белые чаши с водой и таким же белым песком. Чтобы достать его, Аэно пришлось отправиться в горы, в единственное место, где ложе крохотного озерка устилал именно песок, а не галька и валуны. Но он, поближе узнав Сатора, хотел сделать ему приятный подарок и оказать уважение его Стихии.
      От ворот под рокот барабанчиков и резкий перезвон онни шли Шорс и Сатор, в своих праздничных нарядах, которые, разумеется, не из Ташертиса везли — все было сделано и сшито здесь, за ту неделю подготовки, что предваряла праздник. Но мастерицы Иннуата постарались на славу, вышло не хуже, чем родное.
      Шорс поклонился нехо Аирэну, проговорил приветствие и начал хвалебную песнь. В его исполнении та звучала одновременно и привычно, и чуждо, напомнив Ниилеле мгновение, когда она шагнула в гостиный дом Мирьяра. Сват расписывал будущего жениха, и Ния видела, как темнеют от румянца смуглые щеки Сатора: традиционная песнь была довольно откровенной, горцы считали, что девушка должна знать обо всех достоинствах и изъянах мужчины. Ну а Шорс, горячая южная кровь, и своего добавил, плеснул от души, так что песня слегка затянулась. Но что взять с водника?
      — Неволить дочь не стану, — дослушав песнь, улыбнулся нехо. — Как заповедано Отцом Ветров и Матерью Гор: решает женщина, кому девичий венец отдать, на чью руку венчальный браслет вздевать, с кем одну тропу торить и кому детей дарить.
      Он развернулся одновременно с Шорсом, и оба отступили с пути женихающегося и невестящейся нэх.
      Ниилела шагнула вперед одним текучим движением, пытаясь удержать лицо, но какое там... Глаза сверкают, улыбка с лица не сходит, а руки сами навстречу тянутся, чужое запястье ловят, тянут, чтобы голову склонил. Земляной, что с него взять: не гнется, стоит, замер, любуется. Потом отмер, колени преклонил. Не по-местному, но от всей души, видно, как перед будущей супругой благоговеет. И венок опустился на черные волосы, странно уместный и неуместный одновременно рядом с лицом южанина.
      — Айэ, эфараан! — разнесся далеко за пределами замка голос нехо. — Дочь моя выбрала того, кто станет мне еще одним сыном! Празднуйте вместе со мной, разделите счастье нехэи анн-Теалья анн-Эфар!
      — Айэ, нехэи анн-Теалья анн-Эфар! — разнеслось в ответ не тише, подхваченное множеством голосов.
      И Сатор, сверкнув глазами, — Ния густо покраснела, — обнял будущую супругу за талию, уже с полным на то правом. Хлынул песок из чаш, закружился под ногами, влажный от воды. Так и прошли по выстеленной им дорожке, потом как-то разом канув в толпу. И только Кэльх усмехнулся, в один момент заприметив их в тени, в укромном уголке. Усмехнулся и подцепил под руку Аэно, утаскивая к накрытым столам.
      Пусть, Ниилела девочка умная. Дальше поцелуев дело не зайдет. И как только рослый Сатор так лихо спрятаться умудрился?
      
      Отгремел праздник, как ему и полагалось — три дня гуляли люди, приезжали все новые и новые гости, и Ния встречала их уже рука об руку с женихом, с волосами, заплетенными в две косы, перевитые лентами. Полученный венок у Сатора символизировали вколотые в волосы невяники.
      — А у вас было бы как? — расспрашивал Шорса Аэно, приготовив неизменную книгу и недавно купленное перо с резервуаром для чернил. И только головой качал, обнаруживая все новые и новые схожести. И пусть венок не из цветов, а из пестрых лент, пусть украшен звонкими колокольчиками, но даже песнь о женихе в их ритуале была. Правда, ей в ответ выступала уже мать невесты, рассказывая о своей дочери: мол, вот какое чудо в твои руки передаем, храни да береги его.
      Из одного корня оно шло, из одного семени росло. Это потом различия наслоились, но суть — суть была одна и та же, особенно в таких местах, где этикет и мишура не забили самое важное.
      Так что Аэно было о чем подумать в пути, а если мысль спотыкалась, то Шорс был рядом. Некуда бедняге было деться из отряда, потому что ехал в Неаньял вместе со всеми. Тамая, осмотрев изувеченную руку, только головой покачала: с таким она ничего поделать не могла при всем желании. Зато, подумав, подсказала, к кому обратиться. Жила в столице лекарь, Таялела, силой была наделена немалой, но и бралась только за самые тяжелые случаи, не растрачивая ее по мелочам. Помогала всем, плату брала, какую кто мог принести, честь по чести. В деньгах не нуждалась, род был богат, а жила она скромно. Рука, высушенная искаженным земляным, вполне могла оказаться интересным случаем, за который Таялела взялась бы с охотой. А что уж с Шорса попросит — то одним Стихиям ведомо. Тот только кивнул, что ему еще делать оставалось. И теперь старался ехать подальше от Аэно, прячась за лошадью молчаливого Замса.
      Вот еще один особенный в их отряде. Кэльх с Аэно на пару не смогли вытрясти из него ничего, кроме взятого с них же самих обещания помочь попасть в тот самый архив Круга. Что уж там потребовалось этому конкретному нэх... Радовало и одновременно пугало одно: если он вылез из библиотеки, в которой сидел несколько десятилетий, не доходя даже до купола Совета Чести, значит, дело такой важности, что в лепешку расшибиться стоило, но его в архив доставить.
      Кэльх потихоньку пояснил Аэно и Аирэну, что Замс, формально, входит в Совет Чести. Точнее, входил до того, как полыхнул Чистым Огнем. После на собраниях не появлялся ни разу, но никто его из списков не исключал. Просто, если требовался совет, к нему ходили с вопросами, не беспокоя по пустякам. А вопросы он порой решал весьма сложные, иногда за ночь делая работу, на которую другим и нескольких месяцев не хватило бы. Аэно только подтверждающе кивнул, вспомнив ту тетрадочку с выводами относительно выгорающих нэх.
      Всю дорогу он внимательно слушал разговоры, смотрел вокруг, и глаза светились тревожно и настороженно: присматривался, не видно ли где следов искажения стихий? Не проскользнула ли зараза из Льямы на территории других майоратов? За границами Эфара было еще не холодно, хотя и не настолько тепло, как в это же время в Ташертисе, сказывалось гораздо более северное расположение Аматана. Здесь уже вовсю облетало с деревьев горячее золото и медь, и отряд ехал в сплошном шорохе, в котором даже перестук копыт тонул.
      Дав гостям-темным несколько дней освоиться, Аэно принялся рассказывать, негласно беря на себя обязанность просветить их относительно Неаньяла, его особенностей, законов и традиций. Недаром же тряс это все из отца при каждом удобном случае, пополняя копилку знаний. Все-таки именно здесь, в самой прогрессивной части Аматана, все отличалось от Ташертиса и довольно сильно.
      И мало людских обычаев — даже природа по эту сторону гор была совершенно иная. Ветра несли с моря влагу и холод, и непривычные Замс с Шорсом кутались в выданные им теплые плащи. Вернее, на Замса плащ Кэльх просто нацепил, зная, что Чистый Огонь не особо греет, а сам нэх не додумается попросить о подобной мелочи. Опять же, просто потому, что не обратит на нее внимания. От мысли просить его не смотреть никому в глаза пришлось отказаться. Не поймет ведь, почему в Неаньяле это может окончиться не лучшим образом. Значит, придется сопровождать, сколько будет возможности.
      Так и вышло: по приезду Замса очень попросили никуда не выходить из дома без сопровождения Аэно или Кэльха. Опасений, что он отправится осматривать достопримечательности, не было, это Шорс смотрел вокруг широко распахнутыми глазами, дивясь и восхищаясь. Его разве что холод донимал, но даже с ним водник смирился. А потом и вовсе исчез, скрывшись на неизвестное время за дверями простого, даже стихиями не украшенного домика, примостившегося на почти отвесной скале, будто гнездо тапи. Таялела предпочитала лечить именно там, а несогласным пациентам указывала на дверь. Что характерно, больше одного раза никто не спорил.
      Аэно с Кэльхом после этого окончательно засели дома. Их присутствие в Неаньяле пока было лишним, это нехо Аирэн со старшим сыном бегали, порой не возвращаясь даже к ужину. Нехо перетряхивал всех своих сторонников и знакомых, готовился к Совету и заодно осторожно прощупывал вопрос с архивом. Единственным вкладом огненных в это беготню был только аккуратно пущенный слух: в день приезда нехо велел приготовить две гостевые комнаты и две комнаты для нехинов, не заикнувшись о комнате для Кэльха. А вечером, когда служанка заглянула к Аэно сообщить, что комната этину готова, то обнаружила их в одном кресле, уютно свернувшихся в клубок и очень удивившихся: комната? Какая комната, они здесь жить будут. Да, вдвоем, так гореть теплее. Какие-то вопросы? Лицо ушедшей женщины выражало всю глубину презрения к абсолютно бесстыдным огневикам. А эти двое после долго хохотали, правда, веселья в этом смехе было маловато: оба слишком хорошо понимали, что слуги разнесут слух, как ветер, и вскоре обо всем будут знать все заинтересованные в низвержении рода анн-Теалья анн-Эфар лица. Именно это было нужно нехо Аирэну. Он не хотел подставлять сына и его избранника, но сейчас, на пороге войны, не было места щепетильности. Хороши все средства достижения цели, с остальным будут разбираться позже.
      — Я натаскал тебя достаточно, сын, чтобы ты сумел защитить себя и Кэльха. Вы сработанная пара, — нехо усмехнулся, — клинок и щит. Даже в мое время таких было мало.
      Аэно тогда лишь склонил голову: справятся. Как всегда справлялись, вместе, и никак иначе.
      И именно так, вместе, они и отправились по внезапному приглашению, прочтя которое, Кэльх надолго закаменел лицом. Аэно тоже не испытывал душевного подъема, взглянув на имя отправителя. Перед глазами, словно выжженная на обратной стороне век, встала картина деревенской площади, усеянной останками защитников. Им предстоял визит к нехо, сыновьям которого Аэно отдавал последний долг огненного погребения.
      Ехать пришлось через весь Неаньял, что тоже радости не доставило: ветер дул с моря, промозглый, несущий грядущие зимние холода. Да еще и Замса с собой тащить пришлось, чтобы не выпускать из виду. С него сталось бы отправиться прогуляться и огрести неприятностей не только на свой загривок. Хотя до этой поры все дни, что пришлось провести в Неаньяле, он смирно сидел в поместье и не рвался никуда, но ни один, ни второй огневики не могли поручиться, что так будет и впредь. А тут под присмотром — и уже спокойнее. Хоть в чем-то.
      Нехо Тамириль анн-Матонаи приходился отцом близнецам анн-Фарин. Уйдя в род супруги, он не сменил имя рода, анн-Фарин не были так уж щепетильны относительно всей этой мишуры. Но сыновья взяли имя материнского рода, по этому поводу анн-Матонаи едва на пену не изошли: род и без того большой, делить еще майорат на «лишних»! Анн-Фарин только плечами пожали: они сидели на судоходной реке, так что чем больше семья, тем лучше, торговля дело такое, что работа найдется всем. А даже если не торговать — за рекой, портом и судами кому-то ведь смотреть надо? В итоге пришлому нехо с супругой отдали заставу как раз на границе двух родов, на островке, делившем реку надвое. Один рукав уходил к морю, другой — во владения анн-Матонаи.
      Это все Аэно вкратце пересказал Кэльху, чтобы понял ситуацию. Потеря близнецов не ударила по роду, но вот как перенес её отец — вопрос. И зачем вызвал — тоже не ясно. Хотел спросить, как все было? Так это Теиля бы... Похоронили ли с честью? Ну, разве что. В общем, ехали и гадали, не было желания ни любоваться на мосты и прочие изыски, ни даже разговаривать. Оба внимательно следили за Замсом, тот же покачивался себе в седле и даже не ежился, хотя ему вряд ли было комфортно под порывами промозглого соленого ветра. Удивились разве что когда приехали. Нехо Тамириль довольствовался небольшим, на одну семью домиком, а не жил вместе с семейством супруги. Видимо, привык на своем острове к самостоятельности. Даже конюшни у него не было, пришлось привязывать лошадей к коновязи.
      Дверь им открыла пожилая служанка, настолько старая, что ей было все равно, кто там пришел: огневики, земляные, искаженные... К хозяину так к хозяину, проводить, так проводить. Она на удивление бодро двинулась по лестнице на второй этаж, оставив их в коридоре около двери кабинета, только постучалась, прежде чем уйти.
      — Войдите, — прозвучало повелительное. Нехо Тамириль был воином, уже по одному приказу стало ясно: привык командовать гарнизоном заставы. Собственно, воина они и увидели. Пусть и очень похожего на собственного близнеца, главу рода анн-Матонаи, но отличие было разительным, особенно для них и именно сейчас. И его горе, надежно, как ему казалось, скрытое за щитом силы, ядом плескалось в ярко-голубых глазах. Даже близко не сравнить с тем, с какой злобой смотрел его брат на Теиля. Этот нехо уж точно не отверг бы сыновей, что бы они ни сотворили.
      Говорить в этот раз предстояло Аэно, Кэльх все-таки был в Неаньяле всего лишь гостем, статус Хранителя здесь не значил почти ничего.
      — Приветствую, нехо анн-Матонаи, — Аэно наизусть помнил строки Кодекса, поэтому сделал шаг вперед, коснулся ладонью груди напротив сердца и отчеканил: — Разделенное горе да не отравит сердце. Чистое пламя подарило последний покой тем, кто был достоин, имена их останутся в памяти рода и тех, кому сыновья анн-Фарин стали щитом.
      — Я, Кэльх Хранитель, тому свидетель: род Солнечных всегда будет помнить тех, кто защитил наших младших детей, — может быть, Кэльх и не знал Кодекса, но его слова шли от души, а что рука легла в похожем жесте, так огонь — он в груди горит.
      — Я благодарю тех, кто дал покой моим сыновьям, — нехо переломился в глубоком поклоне. Выпрямился и уже будничным тоном предложил сесть. — Я пригласил вас не только за этим. Думаю, на Совете Круга Чистых об этом будет сказано, но вам не лишне узнать, что я буду одним из командиров зачистки Льямы. Хотелось бы услышать из первых уст, что там творится.
      Он сдвинул в сторону бумаги на столе и развернул подробную карту майората Льямы. Замс, бросивший взгляд на бумаги, внезапно подобрался и вперил взгляд в один из листков, едва не упавший с края стола.
      — Откуда это у вас? — сухо, но, к изумлению огневиков, с проблеском какого-то чувства, прозвучал его голос.
      Нехо взглянул на указанный лист, поморщился:
      — Курьер передал по ошибке. Письмо предназначалось моему брату, но мы близнецы, и он обознался, а я сразу не понял.
      Зато Кэльх с Аэно от этих слов напряглись: уж больно необычно держал Замс исчерканный невнятными каракулями листок. За угол, бережно и одновременно... Так держат что-то очень неприятное.
      — Когда это произошло?
      — Кто вы, чтобы я давал вам отчет? — брови нехо сошлись у переносицы. Он не знал, почему нехин анн-Теалья анн-Эфар привел с собой не только своего любовника, хоть как-то относящегося к делу, но и какого-то чужака, но то, что чужак внезапно сунул нос в его бумаги, ему не понравилось.
      — Когда это произошло? — повторил вопрос Замс, поднимая голову и глядя нехо в глаза.
      Аэно с Кэльхом и вмешаться не успели, да и как успеть? Просто повеяло огнем, окатило — и тут же отступило, будто пламя не нашло нужного. Ошеломленный напором чужой силы, нехо Тамириль несколько секунд только хватал воздух ртом, но быстро собрался, как и подобало воину. Уж узнать Чистый Огонь, пусть и полыхает он не снаружи, а внутри, он сумел.
      — Сегодня утром. Нехин Аэно, вы можете пояснить, что это значит?
      Тот только плечами недоуменно пожал. А Замс будто был не здесь, он пристально рассматривал вязь знаков, забыв о присутствующих. Потом все-таки снизошел до ответа:
      — Я расшифровываю дневник, написанный этими же символами. Это касается ситуации с искаженными.
      — Вы можете расшифровать, что здесь написано? — мгновенно схватил суть нехо Тамириль. — Если мой брат замешан в этом... — он стиснул зубы и лежащие на столешнице кулаки.
      — Мне нужно время. Список последний событий — это поможет в расшифровке. Доступ в архив — возможно, там найдутся другие документы. Сейчас я бы хотел вернуться к работе над дневником, — Замс взглянул на огневиков, похоже, памятуя о просьбе не ездить по городу одному.
      — Я попробую сделать все, что в моих силах, чтобы доступ в архив вам предоставили. Нехин Аэно, я хотел бы переговорить с вашим отцом.
      Аэно кивнул:
      — Я передам ему. Вы можете отправиться с нами, надеюсь, к ужину он появится дома.
      
      Так нехо Тамириль очутился на семейном ужине впервые. А в последующие несколько дней он стал постоянным гостем их дома: сначала привез засевшему у себя Замсу сведенья, потом ему нужно было срочно поймать Аирэна, обговорить какие-то вопросы — Совет близился, до него оставалось буквально несколько дней. Потом, скрипя зубами, помогал планировать поход «в гости» к брату.
      Замс не смог расшифровать все и сразу, даже его талантов на это не хватило. Но повторяющееся слово нашел, и уж больно оно походило на «Льяма». А это наводило на определенные мысли. Зачем нехо Тенаилю подобные сведенья в зашифрованном виде? Донесения из Льямы — с границ, от разворачивающихся там войск — поступали каждый день, вполне открыто, для Совета и всех заинтересованных нехо. Конечно, шли письма и по внутренним каналам, семейным и родственным, но одинаковый шифр с дневником многовековой давности? А Замс таки рассказал, что нашел дневник нэх, работавшего над вопросом искаженных Стихий еще до Раскола. И это тоже наводило на определенные мысли.
      Их маленькому штабу позарез требовались доказательства. И единственным способом добыть их было незаконное и скрытное проникновение в сердце дома анн-Матонаи. А чтобы осуществить его, требовалось отвлечь тех, кто в этот момент будет в доме, чем-то слишком занимательным. Чтобы не только нехо и его присные заинтересовались, но и слуги, и гости, если таковые будут.
      И в принципе такой отвлекающий маневр был...
      — Вы понимаете, что если все обстоит так, как мы думаем, то вас будут пытаться убить? — прямо спросил нехо Тамириль, услышав предложение.
      — Значит, мы должны победить, — только и пожал плечами Кэльх. Обыденный разговор для Хранителей, которые всегда должны что-то подобное.
      
      Приглашение посетить дом анн-Матонаи у нехо Аирэна пылилось в шкатулке уже несколько дней. До этого момента он откладывал визит, оправдывая это тем, что ему несколько не до торговых дел, когда на носу война. Но вечером отослал курьера с сообщением, что свободен и сможет прибыть завтра. Тот же курьер принес ответ, что нехо анн-Матонаи будет рад принять нехо анн-Теалья анн-Эфар с сыновьями к полудню.
      Полдень пробило как раз в тот момент, когда кавалькада всадников спешилась у парадного входа в поместье анн-Матонаи. В нем ничего не изменилось: та же давящая для огневиков водяная взвесь в воздухе, вода в фонтанах и рисунке каналов в мраморе полов. Но в этот раз гости пренебрегли частью этикета; Аэно явился в привычном горском наряде, Кэльх — в расшитом перьями плаще, который он, проигнорировав слугу, не стал снимать в холле. Носы собравшееся высокое общество из-за этого морщило, уже не скрываясь, вполне демонстративно: варвары! И неважно, горские или загорные, все одно, этикет не просто не чтут — ногами по нему топчутся. Ну а то, что Кэльх с Аэно шли, взявшись за руки, и вовсе породило волну шепотков, которая растеклась по залу, пока хозяин поместья приветствовал гостей.
      И вроде бы все шло мирно: нехо Аирэн действительно обсуждал текущие вопросы, вовлекая в обсуждение и Айто, которому полагалось входить в курс дела; Аэно с Кэльхом тихо скучали неподалеку, будто не замечая смешков и косых взглядов. Выжидали, на самом-то деле, придется ли брать дело в свои руки, или же им помогут. Не пришлось.
      Нехин Леам вынырнул из толпы, будто из воды, замер, оглядывая огневиков, потом шагнул ближе, лениво поздоровавшись. И сразу, даже не слушая ответа:
      — Надо же, впервые вижу настолько эффектное повышение статуса столь занятным способом, этин Кэльх. Или же у вас просто не было выбора, более подходящий вариант был слишком молод?
      — Не этин. Нэх Кэльх Солнечный Хранитель, хотя вам, должно быть, просто изменила память. Или отец не поставил в известность о событиях на Совете шестилетней давности? — столь же лениво заметил Аэно, делая вид, что не услышал окончания реплики нехина.
      — Который, тем не менее, подрабатывал простым учителем. К тому же, я слышал, от этих темных Хранителей отказываются их рода? Нехо Аирэн недавно уже принял в семью одного сына, действительно... Хотя здесь бы я не был столь уверен, сына ли, — нехин уже откровенно насмехался, да и вокруг послышались смешки.
      Тому была причина: волосы Кэльх сегодня собрал, заколов заколкой, и на шее, наполовину скрытое воротом, темнело пятно, явственно оставленное жестким поцелуем. Тоже маленький провокационный момент, глядя на который нехо Тамириль поутру лишь головой покачал.
      — Боюсь, слышать-то вы могли, а вот слушать, увы, не умеете, нехин Леам. Или вам просто не дано понимать услышанное. Говорят, так бывает, если воспитание в роду несколько косное и устаревшее, — Аэно выжидал, провоцировал, краем глаза отслеживая степень заинтересованности окружающих. И ярости Леама.
      — А ваше, я понимаю, раскрепощенное донельзя? Ну, неудивительно, если завтра на Совете род анн-Теалья анн-Эфар лишат звания Чистейшего. С учетом таких-то пятен...
      — Вам завидно, должно быть, — Аэно оскалился в усмешке. — С учетом вашей репутации, даже таких пятен вам не дождаться.
      Намек был прозрачен более чем: нехин Леам до сих пор не был женат, что в его возрасте уже выглядело несколько странно.
      — Что бы ты понимал, глупый горский мальчишка... Или, думаете, я по примеру Теиля буду на старые обглоданные кости бросаться?
      — Я передам своему нехину ваше мнение о его супруге, — сухо заметил Кэльх, заставив Леама перекривиться. — Что касается «горского мальчишки» — в прошлый раз вы были о нем куда более высокого мнения, нехин, вызвав на бой едва ли не сразу после принятия Стихии. Помнится, тогда вы были куда менее словоохотливы... Что же заставляет вас молоть языком сейчас?
      Леам пошел пятнами, должно быть, не ожидал ответа от молчаливого темного. И, как и предполагал Аэно, взъярился от него разом настолько, что немедленно бросил вызов на поединок.
      — И с кем же из нас вы желаете сразиться? — осведомился Аэно, в глубине души моля Стихии, чтобы нехин анн-Матонаи поступил так, как предписывал Кодекс, а не посвоевольничал.
      — Или здесь не найдется никого, кто пожелал бы помочь вам в бою? — плеснул еще масла в огонь Кэльх, демонстративно приобняв Аэно за плечи, укрывая полой плаща, перья на котором — пока еще только вышитые — недобро поблескивали.
      Кандидат, как ни странно, нашелся: какой-то дальний родич, не слишком охотно вышедший на зов Леама. По лицу было видно, что с куда большим удовольствием понаблюдал бы за поединком со стороны, но деваться некуда, а значит, будет драться. Еще более несчастным его выражение стало, когда по дороге в дуэльный зал — был в поместье и такой — Леам что-то нашептал ему на ухо. Кэльх за счет роста заметил это в толпе, с удовольствием обсуждающей предстоящую схватку.
      На огневиков не ставил никто, скорее рассуждали, сколько они продержатся: минуту, две, целых пять? Нехо Тенаиль сыну ничего не сказал, лишь недовольно кривил губы. Кажется, в его планы вздорность Леама слегка не входила, и нехин получит от всей широты отцовской души, когда все это закончится. Нехо Аирэн же, наоборот, выглядел спокойным, но ветра нет-нет да вздрагивали, обтекая его и Айто.
      — Кэлэх амэ, — Аэно чуть сжал ладонь Кэльха и медленно заговорил на горском диалекте, выбирая самые простые и понятные слова: — Держи щит. Держись за спиной. Хорошо?
      Тот в ответ лишь кивнул. Он и так не собирался лезть вперед. Сейчас его задача — прикрывать обоих от возможных подлых приемов. А задача Аэно — выиграть этот бой. С кровью или нет... Как повезет, зависит от поведения Леама.
      Аэно быстро осмотрел дуэльный зал: в нем, как и в Зале Стихий, обязаны были присутствовать атрибуты всех четырех. Отметил поддон с жалкой кучкой гальки, огромный бассейн, распахнутое настежь окно и сыроватые дрова, небрежно сваленные у погасшего камина. Разжигать огонь он собирался сам, прикинув, что должен уложиться примерно в полчаса, на большее не хватит топлива. Но этого должно было быть достаточно, он и не хотел слишком затягивать поединок. Нехо Тамириль уже в доме, об этом было условлено. Где кабинет брата — знает. Вопрос, сколько времени потребуется на обыск, и не спугнет ли его кто-то. Минут пятнадцать поединок точно должен продлиться, дольше — как получится. Аэно еще раз покосился на Кэльха, но тот стоял спокойный, глядя на отошедших к бассейну водников.
      Много силы... А на каминном жерле все те же решетки. Аэно нехорошо усмехнулся. Решетки Лиама не спасут. Он оскорбил всех, до кого только дотянулся, а по законам Эфара такие оскорбления смываются только кровью.
      — Отец, я прошу вас держать щит воздуха. Не хотелось бы, чтобы пострадали невинные. Нехо анн-Матонаи, среди ваших гостей есть кто-то, кто мог бы выставить второй воздушный щит?
      — Не стоит, — откликнулся нехо Аирэн. — Мы с Айто справимся.
      Тот с охотой кивнул: он тоже не особенно доверял собравшимся, которые могли опустить щит в самый неподходящий момент, и вообще, они четверо слишком ожидали любой возможной подлости. Скрипнули створки окна, запели ветра, складываясь сразу в две почти видимые стены. Потоки воздуха, поднятые нехо Аирэном, отгородили столпившихся зрителей, а за ними нерушимой стеной встали ветра Айто. Вспыхнули, разгораясь с треском, дрова.
      — Начинайте, — нехотя бросил нехо Тенаиль, вынужденный следить за боем, как хозяин дома.
      Спешить никто не спешил. У водников было преимущество: время. Поэтому они неторопливо создали свое оружие — у второго оказалось длинное, зазубренное копье, неплохо дополнившее щит и трезубец Леама. Глядели они с превосходством, до тех пор, пока Кэльх, усмехнувшись, не оделся в перья. Вот тут уже поползли шепотки: «Солнечный, и правда Солнечный!»
      В руках Аэно возникла его любимая обережь, вот только вместо граненых наконечников ее концы венчали два небольших серпообразных лезвия. Одно из них, на коротком отрезке обережи, закрутилось в сплошной сияющий щит, отразивший первый удар трезубца. Второе, выметнувшись из-под него, рассекло древко копья, заставляя второго водника в панике отступить к самой ветровой границе и спешно призывать для себя новое оружие. Слишком быстро. Он попросту не ожидал от варвара такого умения управлять стихией.
      Леам тоже отступил, почти оскалившись. «Мальчишка» оказался с подвохом, нахрапом не возьмешь — и это еще второй огневик не вступал, стоял у самого камина, будто вовсе не собирался участвовать в бою. Но, стоило Леаму пустить воду по полу, пытаясь сбить Аэно с ног — и на её пути встала огненная стена, с ревом испарив всю влагу. Пар взвился столбом — в стороны откатились оба, — вот только Аэно, на мгновение окутавшемуся огнем, нисколько не повредил. Пользуясь завесой этого пара, он ударил снова, прекрасно видя силуэты врагов. Он привык к туманным утрам, он знал, как ориентироваться в густой молочной завесе. Сейчас он еще и отчетливо ощущал чужой дымный огонь жизни. Огненные серпы золотыми молниями пронизали пространство, один из них пронесся буквально в волосе от лица партнера Леама, его волосы вспыхнули вместе с вплетенными в них лентами. Аэно растянул губы в злобной рысьей усмешке.
      Они с Кэльхом были парой, чувствовали друг друга. Леаму же было плевать на партнера. Он снова нападал, пока второй водник пытался сбить крайне неохотно гаснущее пламя. Волна, волна, еще волна; Аэно метнулся в сторону раз, другой, не попадаясь на старую уловку. Вода разбивалась о стену, пока Леам не послал широкий вал, метнувшись следом, целя ударить, оглушить и добить трезубцем. И отлетел прочь: прорывая воду взмахом крыльев, от камина с криком вылетел Чи’ат.
      — Да откуда в вас столько силы?! — прошипел Леам, поднимаясь на ноги.
      Следом за огненной птицей, не давая ему опомниться, снова метнулась огненная обережь, серп рассек разом широкий рукав и руку Леама, лишая его возможности призвать щит, рассеявшийся от удара о пол. Второй конец захлестнул трезубец, от их соприкосновения хлестнули струи раскаленного пара. Чи`ат ударил крыльями едва победившего пламя второго водника, а из камина прыгнула рысь: Аэно, вливая силы в обережь, не позволял трезубцу освободиться, Леам тоже был занят тем, чтобы не потерять свое оружие, и открылся для удара. Рысь рванула его бок, отпрыгнула, метнулась вперед и снова ударила по уже раненой руке. Хрустнула кость, Леам не заорал, но лицо побелело, будто морская пена. Резко провернув трезубец, он скинул обережь, попытался ткнуть зверя в бок, но лишь скользнул остриями по огненному меху, выбив крошечные облачка пара.
      — Довольно! — рявкнул нехо Тенаиль.
      С такими ранами продолжать бой тяжело даже опытному бойцу.
      — Нет, я все равно его достану! — Леам бросился вперед, то ли рассчитывая проткнуть Аэно в самоубийственной атаке, то ли просто потеряв рассудок от боли и гнева. Уруш прыгнул ему на спину и сомкнул страшенные клыки на шее. Хруст позвонков был четко слышен даже сквозь вой ветра, шипение пара и гневный клекот Чи`ата, придавившего крылом второго водника, подвывающего от боли в обожженном лице. Потом Чи’ат исчез, пар потихоньку рассеивался под потолком, а стену ветров убрали, в ней больше не было необходимости. Даже водник затих, скорчившись на полу и закрывая лицо руками.
      — Вот теперь действительно довольно, — спокойно сообщил Кэльх в наступившей тишине. — Нехин Леам ответил за свои слова, и нынешние, и прошлые. Кто-то еще желает что-то доказать нашей паре?
      Аэно отозвал гневно фыркающего Уруша и рассеял его, как и обережь. Отошел к Кэльху, снова взял его за руку. В дуэльной зале стояла гробовая тишина.
      — Думаю, всем все и так ясно. Мы уходим, — нехо Аирэн повелительным жестом указал на выход, и все четверо, выстроившись в боевой порядок, прикрывая Айто, как наследника, и Кэльха, двинулись прочь. Напасть не решился никто, их лишь провожали взглядами, да стоял, еще не осознав случившегося, нехо Тенаиль.
      А дома их ждал нехо Тамириль. Тоже подавленный, но пылающий праведным гневом не хуже какого огненного. Потому что в руках у замершего рядом с ним Замса была целая пачка листов, изрисованных все теми же значками шифра.
      — Я вижу, мы не зря рисковали, — заключил Кэльх. — Нехэи... Прощу простить. Идем, Аэно.
      Затрясло Аэно только в безопасности их комнаты, но зато так, что пуговицы с уны посыпались градом, а шнуровка сорочки треснула и разорвалась, как гнилая нить, а не шелковая плетенка. Кэльх обхватил его, сжал, не давая рвать одежду.
      — Тише, рысенок, тише...
      Знакомый шепот шуршал над ухом, как всегда давая силы мыслить хоть немного здраво. Аэно уткнулся в плечо Кэльха и давился сухими, бесслезными рыданиями от запоздалого ужаса. Он снова убил. Он хотел — и убил, хотя мог остановить Леама, спутать его обережью, не дать себя ударить.
      Мог, но... Хотел ли? Хотел бы, чтобы какой-то несчастной нейхини досталось в супруги это кровожадное чудовище? Хотел ли, чтобы такие, как Леам и его отец, рушили то, что другие строили, выбиваясь из сил? Хотел ли, чтобы, вполне возможно, причастный к делам искаженных нехин остался в живых? Все это Кэльх говорил тихо, ровным размеренным голосом.
      — Ты видел его пламя, рысенок. Ты сам видел... Ты — белый огонь, ты — Хранитель. Хранишь от таких и такого.
      Сил на переживания вскоре не осталось, и на Аэно снизошло спокойствие, давая обдумать слова Кэльха. И согласиться с ними. Да, он сегодня просто убрал большую кучу человеческого дерьма, лишь по недомыслию Стихий имевшую людское воплощение. Это все равно рано или поздно пришлось бы сделать, но лучше рано, пока это дерьмо не запачкало собой кого-то еще, не утопило и не растоптало.
      — Все, леа энно, я уже успокоился, — хрипло пробормотал Аэно, не торопясь высвобождаться из рук любимого.
      — Поешь, поспишь, и к утру действительно успокоишься, — Кэльх тоже не спешил отпускать. — Совет будет... грязным.
      — В этом я и не сомневаюсь. Анн-Матонаи попытается вышвырнуть отца из его кресла в Круге.
      — И сам вылетит оттуда с плеском. Слишком уж грязная под ним лужа. Ну, пойдем на кухню, или мне сюда принести?
      — Нет уж, на кухне здесь есть — только давиться, — невесело хмыкнул Аэно. — Здешние слуги совсем не так лояльны к нам, как в Эфар-танне. Но я, пожалуй, помогу тебе принести еду сюда.
      В ответе Кэльх и не сомневался — но это дало повод привести Аэно в порядок, переодеть, умыть и окончательно отвлечь от невеселых мыслей.


Глава четырнадцатая


      В прошлый раз Аэно ехал на Совет очумелым, не понимая, как это будет, что будет... Сейчас выдвигался, как на войну, прямо держался в седле, стискивал губы. Кэльх, ехавший рядом, то и дело касался его своим теплом, оглаживал по спине, по лицу незримыми мягкими перьями. Если кто вокруг и замечал, то не комментировал, все молчали, погруженные в свои мысли. В этот раз у каждого была своя, заранее обговоренная роль.
      Круг Чистых был все так же чист. Вода, ветер, ряд каменных кресел. Пустовало лишь одно: кресло нехо Аирэна, вставшего рядом с сыновьями. Сегодня должны были говорить о походе в Льяму. Но вместо этого Совет начался с суда.
      Голосом Круга снова был избран нехо Этэн анн-Иньяр, известный всем входящим в Совет как беспристрастный и умеющий держать себя в руках человек. Ветра взвихрились вокруг него, разнося по залу его голос:
      — Нехэи, Совет. Прежде чем мы начнем обсуждение военной кампании против искаженных, будет рассмотрено обвинение рода анн-Матонаи против рода анн-Теалья анн-Эфар. Нехо Тенаиль, вам слово.
      Нехо поднялся со своего места. Что-то в нем изменилось, то ли надломилось, то ли перекипело, оставив ядовитый осадок. Он казался изъеденным собственной злобой, витающей вокруг мельчайшей водяной взвесью. Короткими, почти лающими фразами он высказал все обвинения: начиная от бегства Теиля и заканчивая смертью Леама. Не забыл пройтись и по порочной связи младшего нехина чужого рода, да та и так была видна невооруженным глазом: огневики стояли плечом к плечу, сцепив пальцы, загораживая как всегда безразличного Замса.
      — Нехо Аирэн, вам есть, что ответить на эти обвинения?
      Маг Воздуха открыто усмехнулся:
      — Есть. Род анн-Теалья анн-Эфар снимает с себя титул Чистейшего, как теряющий свое значение в свете грядущего объединения Ташертиса и Аматана. Я, глава рода анн-Теалья анн-Эфар, объявляю его Алмазным.
      Если бы о ветре можно было сказать как о живом существе, то сейчас ветер, дующий в Круге, поперхнулся, подавившись произнесенными словами.
      — Что? — моргнул нехо анн-Иньяр, из Голоса Круга на мгновения становясь обычным растерянным человеком.
      — Я объявляю род анн-Теалья анн-Эфар Алмазным и заявляю о возрождении Круга Стихий. От имени и по поручению Совета Чести Ташертиса, я заявляю о том, что пришло время объединиться перед лицом опасности, грозящей не только Аматану, но и всему миру.
      Голос растерянно оглядывался: он был довольно молод для нехо, и попросту не знал, что есть этот самый «Алмазный» род. Может кто из нехо постарше и знал, но вперед выступил Кэльх, не дав им перебить так успешно начатое наступление.
      — Алмазным родом, нехэи, называют род, в котором сошлись все четыре Стихии. Впервые за многие века именно род анн-Теалья анн-Эфар сумел собрать под своим крылом Ветер, Огонь, Воду и Землю, — назвал он по порядку вхождения Стихий. — Сатор Шайхадд, помолвленный с нейхини Ниилелой, завершил круг.
      — Это прекрасно, — наконец справился с собой Голос. — Но были выдвинуты и другие обвинения.
      — Касательно убийства нехина Леама — это произошло на дуэли, которую спровоцировал сам наследник рода анн-Матонаи, — твердо сказал нехо Аирэн. — Мой сын лишь защищал себя и своего возлюбленного. Нехин Леам напал на них после приказа прекратить дуэль, отданного его собственным отцом. Касательно же нехо анн-Эвоэна, все здесь присутствующие помнят, что нехо анн-Матонаи сам отрекся от своего сына?
      — После Теиль сам назвал меня нехо — и кто я такой, чтобы отказывать младшему родичу в семье? — дополнил его слова Кэльх. — Но все это ерунда.
      — Вот как? — невольно вскинул бровь Голос.
      — Да. Мы выдвигаем встречные обвинения против нехо Тенаиля анн-Матонаи. Обвинения в пособничестве искаженным.
      — Объяснитесь! — теперь Голос уже подался вперед, серьезный и сосредоточенный.
      Весть о дуэли разошлась по Неаньялу и новостью не была. Этого все ждали, и к этому нехо были готовы. Но вот подобное обвинение... Только ни нехо Аирэн, ни выступивший вперед Тамириль и слова сказать не успели. Неизвестно уж, что добило Тенаиля: присутствие брата или знакомая пачка писем в его руках. Возможно, будь выдержка получше, он бы и выкрутился. Но нехо слишком подточила гибель сына. Разлила в душе яд, который он выплеснул одним стремительным ударом, пробившим даже мигом воздвигнутые Стражами щиты.
      Что Дурной воде какой-то там воздух... Только навстречу ей встала призрачная пелена Чистого Огня — Кэльх и Аэно успели, учуяли вовремя, разом вскинули руки навстречу маслянистой, мутной и тяжелой волне, рушащейся на стоящих в круге, безумным напряжением сил держа круговой щит, чтобы ни единой капли не попало на тех, кто оказался под их защитой. И никто сперва не заметил прянувшего вверх прямо из кресла воздушника, одного из тишайших нехо, никогда не поднимавшего голос первым. Он ударил простейшим воздушным копьем поверху, ударил в единственного, кто не сумел бы защититься — в Айто. Воздушное острие пробило легкие праздничные шелка и вошло наискось в плечо. Ветер взвыл, окрашиваясь кровью. Нехо Аирэн не разбирался, кто и почему покусился на его сына. Его ветра хищными плетьми скользнули вверх, вслед пытающемуся удрать воздушнику — и просто разметали его, разнесли кровавым дождем, щедро пролившимся на Круг.
      В Тенаиля с боков ударили два воздушных тарана, да он уже и сам, выплеснув в смертельной атаке все силы, заваливался назад, только поэтому остался жив.
      — Не убивать! — рявкнул Голос Круга. — Он нужен живым для допроса!
      Кэльх и Аэно держали щит. Ни один из них не мог быть уверен, что на этом все закончится.
      — Совету... достаточно... доказательств? — провыли ветра — или спросил Аирэн, склоняясь над упавшим сыном и торопливо перетягивая ему плечо. Копье, по счастью, было обычного, не Черного ветра. Просто рана, всего лишь рана.
      — Достаточно, — оглядев шокированных, в кровавых брызгах, нехо, закивал Голос. — Вашему сыну нужен лекарь? Если нехэи огненные снимут щит...
      Не сняли — просто вышли все силы. Первым упал Кэльх, на колени, каким-то чудом ловя падающего следом Аэно. А потом замерли уже оба, завалившись на бок, исчерпав себя до дна. Только по-прежнему безучастно стоял Замс. Потом поднял голову.
      — Полагаю, теперь я получу доступ к архиву, — ни к кому, собственно, не обращаясь, заметил он.
      — Да-да, доступ к архиву Круга будет открыт по запросу, — снова озвучил так и не высказанную никем волю нехо Этэн анн-Иньяр. — Стража, лекарей сюда!

      
***



      Белый камень давно отмыли от кровавых брызг, но идущие к своим местах нехо все равно ступали осторожно, будто боясь поскользнуться.
      Нехо Тамириль шагал уверенно, направляясь к креслу, которое сегодня должен был занять впервые. Нехо Аирэн почти плыл над полом, шагая до того обманчиво плавно, что многие косились на него с откровенным страхом. Ну и Замсу плевать было, по чему он там шел. Шел и шел, остановившись ровно в центре круга, глядя равнодушно, с оттенком недовольства: его ждали архив, пачка писем и начавший поддаваться шифр.
      У края, скованный чужими ветрами до полной невозможности пошевелиться, замер Тенаиль, лишенный титула нехо, посеревший, но все еще клокочущий злобой. Если бы одним только взглядом можно было убивать, в Круге не осталось бы ни одного живого. Но на него даже не смотрели. Последние дни слишком вымотали всех, и сейчас собрались просто чтобы увидеть все своими глазами, услышать и после допроса договориться об окончательных планах касательно Льямы.
      — Начнем, — нехо Этэн анн-Иньяр уже смирился со своей неизменной ролью Голоса, хотя и хрипел изрядно. — Нэх Замс...
      Что надо сказать, нехо не знал. На Замса вообще косились как на оживший кошмар, не понимая, как относиться к этому нэх, ведущему себя порой хуже умалишенного, но при этом обладающего такой ясностью сознания, которая многим и не снилась.
      — Что я должен спросить? — поинтересовался Замс, разворачиваясь к пленнику. Тот впервые отвел взгляд — и огненный прошагал к нему, поймав за подбородок и заставляя глядеть глаза в глаза.
      — С какой целью искаженные захватили майорат Льяма? — несколько растерянно выдал Голос, понятия не имея, с чего именно начать допрос. Потом оправился и уже уверенно продолжил: — Кто еще замешан в заговор искаженных?
      — Ты слышал. Отвечай.
      — Я не... — оскалился было Тенаиль — и закричал не своим голосом.
      — Отвечай, — равнодушно повторил Замс.
      Ему не было нужды ничего делать, только чуть отпустить Чистый Огонь, медленно, по капле, начавший испарять заполонившую чужую душу дрянь. А что это столь мучительно, так не его забота.
      — Ри... ритуал! В Льяме! — Тенаиль бился бы, словно в припадке падучей, но Стража Островов держала крепко, он только и мог, что вопить и хватать ртом воздух. — Ритуал Подчинения Воды!
      — Что?!
      — Имена! Пусть назовет имена тех, кто замешан в связях с искаженными!
      Замс даже Огонь чуть придержал, понимая, что имена — это самое важное. Придержал — и ударил коротко, наотмашь, когда пленник снова попытался было сопротивляться. И имена посыпались, да столько, что Совет замер, ошеломленный. Не один род, не два... Несколько десятков оказались замешаны в преступлении даже не против людей, против самой земли, против Стихий.
      Стража работала четко: трое названных не успели натворить ничего, их оглушили и связали раньше, едва послышались имена родов. Даже если конкретно они не виноваты, разбираться будут позже. На что они надеялись, придя сюда? Что Тенаиль промолчит даже под пытками? Возможно, он именно под ними и молчал бы, но только не под воздействием Чистого Огня.
      — Что такое этот ритуал Подчинения Воды?
      — Искажение... — Тенаиль хрипел, захлебываясь. — Искажение Стихии... Вам не обратить его вспять! Вам не... — фраза оборвалась булькающим хрипом, по губам потекла кровь.
      — Мертв, — сообщил Замс, отступая от обмякшего тела. — В его словах не было лжи.
      — Достаточно и того, что мы узнали. Этих — в круг. Нэх Замс, нужно узнать дату ритуала, — заговорил нехо Аирэн. — Остальное вытянут палачи, но это первоочередно.
      Если кто и хотел заикнуться, что решение жестокое, то желающих не нашлось. В конце концов, Чистый Огонь не карает невинных — и один из нехо через некоторое время вернулся на свое место, задыхаясь и глядя на окружающих дикими глазами. От него отводили взгляды: просмотреть подобное в своем собственном роду... Просмотрел ведь, и только сейчас смог предположить, что к ситуации как-то причастна младшая нейхини. Стража отправилась за ней, Замс занялся оставшимся нехо.
      — Зима! Все случится зимой! На Перелом!
      Подскочивший Страж отправил нехо в беспамятство, прежде чем тот повторил судьбу Тенаиля.
      — Уже легче. У нас есть три месяца на то, чтобы очистить Льяму от искаженцев.
      — Примерное количество искаженных в Льяме? — взгляды нехэи Круга обратились к последнему пленнику, тот задергался в путах, на сей раз воды, а не воздуха.
      Названные им цифры ужаснули. Под тысячу искаженных... Хорошо, Замс, уже что-то подозревая, догадался уточнить, сколько среди них бойцов. Оказалось, несколько сотен, остальных нагнали ради ритуала. В чем он заключался, узнать не успели, Чистый Огонь прикончил пленника раньше.
      — Мне нужно вернуться в архив, — просто сказал Замс. — Дневник крайне важен.
      — Вас проводят, — кивнул нехо Аирэн.
      Он и сам бы с радостью покинул Круг: дома остался раненый, но уже поправляющийся Айто и двое огненных, слегшие с полной потерей сил, не способные даже голову держать, не то, что позаботиться друг о друге. И не слишком дружелюбная прислуга, которую, к сожалению, нехо просто не мог разогнать и нанять новую: никому здесь, в Неальяле, он не доверял, а эти люди хотя бы приносили клятву верности его роду. Просто они были слишком... слишком привычны к тому, что чисты лишь Вода и Воздух.
      Спасение пришло, откуда не ждал, на следующий день, в лице Шорса, наконец вырвавшегося на волю из дома лекаря. Водник осторожно держал на перевязи еще худую, но уже не высохшую руку, морщился, недовольный собственной неловкостью, тащил с собой целый мешок склянок и свертков с зельями, которые ему еще предстояло употреблять в ближайшие несколько месяцев, одновременно разрабатывая непослушные мышцы. Но все это меркло по сравнению со свалившимися на него новостями. Шорс только моргал, медленно осмысливая произошедшее, а потом категорически заявил, что берет уход за огненными на себя. Ну и что, что еще однорукий? В остальном здоров, не развалится, а хоть какая-то помощь сейчас ценна, как вода. Нехо Аирэн сначала не понял сравнения, потом молча поклонился, впервые за несколько дней отправившись по делам со спокойным сердцем.
      Эти дни стали последним относительно мирным временем. Потом была война. Ничем иным затянувшуюся осаду Льямы нехо назвать не мог. Более того, на этой войне он внезапно оказался в рядах первых: и Совет, и Круг единогласно выбрали его командующим атакой, помня прежний опыт и заслуги. Не так уж много осталось тех, кто действительно умел драться и управлять боевыми отрядами. И Аирэн взялся за дело так же спокойно и методично, как наводил порядок в Эфаре.
      Искаженные земли довольно быстро взяли в кольцо общими силами светлых и темных. И завязли, потому что окопавшиеся на переделанной под себя территории захватчики отбивались зло, яростно, не считаясь с потерями. А вот им приходилось считаться, не подставлять бойцов под удары. Жестокие удары, чаще даже не забирающие жизни, а уродующие так, что смерть казалась избавлением от мук.
      Аирэн, хотя и был лучшим бойцом-воздушником Аматана, на заре своей молодости застал лишь последние отголоски угасшей Войны Стихий. Да, дрался и побеждал, но тогда они сражались с такими же магами, стихийниками, а не с искаженцами, уже тогда было больше благородства в том, чтобы оставить побежденным возможность подобрать убитых и раненых, не добивая. Здесь и сейчас не было ничего подобного. Каждая вылазка заканчивалась бойней до последнего. Кровь лилась так щедро, что воздух, вода, земля — все пропахло и пропиталось ей.
      В то же время в Неаньяле и по всем майоратам шли тотальные зачистки примкнувших к искаженным предателей. Дознаватели Совета работали без передышки, раскрывая такую преступную сеть, что волосы стояли дыбом безо всяких ветров. Каждый третий, если не каждый второй род мог «похвастаться» кем-то вовлеченным или хотя бы пострадавшим. Да что далеко ходить: корни истории с болезнью Леаты тоже росли оттуда, не просто так, совсем не просто так род анн-Мальма решился вторгнуться именно в Эфар. И Айто подначивали вовсе не случайно.
      Большую часть сведений добывали сами, за меньшей, если попадались совсем уж упрямцы, приходилось идти в архив, выцеплять там Замса, просить помочь. Чистый Огонь никогда не отказывал, но всякий раз старался удрать обратно побыстрее. К нему стекались все зашифрованные переписки, которые получалось добыть, и Замс утверждал, что вот-вот расколет шифр, еще буквально неделя — и можно приступать к переводу дневника. Аирэн только кивал: пусть, дневник так дневник. Неясно, зачем он так нужен, но раз этот странный нэх уверен, что нужен — хорошо. Все равно не боец. И вообще, были вещи намного важнее.
      Новыми седыми прядками в волосах Аирэн был обязан долгой и выматывающей болезни сына и его партнера. Выложившись во время нападения Тенаиля, оба пролежали полутрупами две недели, только к концу третьей придя в себя. Тогда же он отправил их назад, в Эфар, поправляться окончательно, набираться сил.
      Были моменты в эти недели, особенно, в первые дни, когда Аирэн всерьез боялся потерять сына. Тогда, если выдавалась хотя бы крошечная передышка, он садился рядом, сковывая свои ветра стальной волей, запускал руку в непокорные золотистые кудри и вспоминал. Как Леата сказала, что ждет второго ребенка. Как в его ладонь била крохотная пятка или кулачок: Аэно даже в безопасности материнского чрева был беспокойным и активным. Как впервые принял на руки мокрое, истошно вопящее существо... Вспоминалось все, и хорошее, и то, за что иногда не мог простить себя. Гибкие розги, оставляющие алые следы на тоненьких пальчиках, налитые слезами глаза, полные искреннего непонимания: за что? Тяжесть принятого решения: если два последних года сыну будет не мил Эфар-танн, там, в чужом краю, может быть, он приживется чуть легче?
      — Возвращайся, Аэно. Возвращайтесь оба, — говорил он, касаясь неправильно-холодных ладоней огневиков.
      Шорс, неизменно сидевший в их комнате, тоже замыкающий свою воду, чтобы не затушить едва-едва теплящийся огонь, в такие моменты смотрел понимающе, уходил, не смущая, давал нехо отогревать от всей души. И тот отогрел, смог. Потому что больше некому было, не нашлось в Неаньяле никого, кто беспокоился бы о двух огневиках. Разве что нехо Тамириль иногда интересовался здоровьем сына нового друга. Чем-то Аэно ему приглянулся. Впрочем, зная молодого Хранителя, нельзя было не проникнуться его огнем, хоть кем ты будь. Слишком живой, слишком жаркий, не жалеющий тепла для окружающих, родные они или чужие.
      Они поправились. Поднялись с постели, снова готовые в бой. Пришлось в приказном порядке запретить покидать Эфар. Айто слал доклады, и нехо Аирэн только качал головой: вместо того, чтобы отлеживаться, оба огневика пропадали на полигонах и в кругах, тренируясь. Клинок и щит. Яростные атаки Аэно — и спокойная, взвешенная и продуманная, мощная защита Кэльха. Айто писал сухо, но читалось между строк восхищение братом и его возлюбленным, читалось.
      Через два месяца даже воля нехо не смогла удержать обоих. Более того, к границам Льямы Кэльх с Аэно прибыли не одни, прихватив Сатора с Ниилелой. С первым все было ясно: земляной был готов горы с места на место переставлять, лишь бы хоть что-то делать. Там, за Граничным хребтом, на его родине, тоже было неспокойно.
      Аматан атаковали изнутри, иногда пощипывали снаружи: приплывающие с далеких северных островов корабли, которые раньше моряки видели лишь в тумане, теперь заплывали в спокойные ранее воды, гоняли торговые и рыболовные суда. На борту у них были все те же искаженные. Еще одна головная боль на будущее: найти их гнезда, вычистить всю мерзость... Ташертис же атаковали со стороны пустыни, вполне целенаправленно. Целые группы искаженных огневиков и земляных налетали, оставляя от очередного оазиса лишь сдобренный пеплом безжизненный песок, и так же быстро уходили, теряясь среди барханов. Туда бы хоть одного сильного воздушника, чтобы сумел найти эту пакость, увидеть с неба... Но чего не было, того не было. И Сатор только кулаки сжимал, говоря, что будет помогать хотя бы здесь, в Льяме.
      Нию нехо Аирэн, едва взглянув, отправил к лекарям. Нечего девочке делать в бою, а там действительно поможет. Потому что, даже несмотря на помощь аж самой Таялелы, прибывшей из Неаньяла, когда стало ясно, что конфликт затягивается, раненых было много.
      Здесь же, на границе искаженной Льямы, сейчас был и Шорс, хотя его сердце так же рвалось в Ташертис. Что не давало ему вернуться, нехо Аирэн не понимал. Сначала не понимал. Шорс был талантливым, сильным магом, пусть и не настолько сильным, как Сатор, сам Аирэн или та же Таялела. Просто довольно узконаправленным. Но он делал все, что только мог, чтобы быть полезным здесь. Чистил зараженную воду, помогал лекарям. Бойцом он был никаким, хотя в схватке на клинках побеждал даже Сатора, однако искаженные предпочитали бить своей извращенной силой, а не честной сталью. Понял нехо позже, когда увидел, как Шорс относит на руках в шатер спящую, вымотавшуюся Таялелу. Увидел и промолчал, такое лицо было у южанина: вроде бы спокойное, но под зеркально-ровной гладью настоящий подводный шторм бушевал.
      У самого так же ветра в груди выли, пусть и по другой причине. Отчаянно тянуло в Эфар. Нет, Айто справлялся, ему Аирэн доверил майорат с чистым сердцем, зная, что с землями все будет хорошо. Но — Леата. Но — дочь... Которую, неизвестно, увидит ли. Потому что бои, потому что искаженные, потому что ноет рассеченный шальным ударом бок.
      Когда пришло письмо, что он еще раз стал отцом, Аирэн вышел из походного шатра, ушел за границу лагеря. Там напоил силой один единственный ветерок, шепнул ему одно лишь слово — и отпустил, зная, что домчит сказанное до Эфара, найдет щель, просочится сквозняком, долетит до Леаты, передаст ей. И пусть жена никогда не была магом, пусть в ее крови не проснулись ни Воздух, ни Вода, она поймет. Леата была единственной, с кем он мог слиться и душой, и телом, кто никогда не тревожил его ветра понапрасну. Любимая. Единственная. Его дыхание, его земной якорь, заставлявший возвращаться с любой высоты и усмирять бури.
      «Альма» — «дыхание». Леата поймет.
      Мало кто понимал, что, давая имена своим детям, нехо Эфара признавался в любви своей жене. Айто — «благословение» — «Ты озарила светом мою душу, любимая». Аэно — «надежный» — «Ты — моя опора, скала, на груди которой ветер может спокойно уснуть». Ниилела — «весенняя песнь» — «Твоя любовь заставляет мою душу расцветать, как сады Эфара». Аленто — «огонек» — «Ты согреваешь меня своей любовью, родная». Альма — «Я дышу тобой».
      
      Так прошли почти три месяца. Приближалась назначенная дата, Перелом, и нервозное ожидание становилось почти невыносимым. Бои теперь были не просто кровавые; в тающие на глазах ряды искаженных вгрызались, не жалея себя, понимая, что если не успеют... Что будет, не хотел знать никто. «Искажение Стихии» — эти слова старались даже не произносить вслух, такой жутью веяло, таким глубинным, древним ужасом. Потому что Стихия — это незыблемое, неизменное. Точка силы, единственная точка равновесия в меняющемся мире, подстраивающаяся под него, но в то же время вечная. И, если что-то случится с ней... Что случится с миром?
      Три дня. Все должны были решить эти три дня. Это понимал каждый из собравшихся под щитом ветров, надежно хранящим сказанные слова от чужих ушей, каждый, кто пришел сегодня на последний совет. Здесь собрались все нехо и нэх, которые отвечали за финальную атаку, и все молчали, внимательно слушая коротко отчитывающуюся о положении дел Кайсу. Потому что потом только атака, и кроме как победить, выхода нет. Замок в Ллато, сердце Льямы, стоял последним оплотом, и даже если придется разнести его стены в щебень — они сделают это.
      — ...или уже без разницы, выгорим или нет, — устало, ровно закончила доклад Кайса, неосознанно поглаживая булаву, встреча с которой стоила жизни не одному искаженному.
      Аирэн стиснул зубы, глядя на всех собравшихся и впервые понимая сына так полно и до последней грани: Аэно никогда не позволял себе опустить руки, признаться, что нет разницы, победить или проиграть. Она есть, есть — если они проиграют, если лягут телами на проклятую землю, кто защитит их семьи?
      — Значит, мы победим, — твердо, зло сказал он в полной тишине, встретил вспыхнувший золотым пламенем взгляд сына и чуть заметно кивнул ему.
      — Мы побэдим, — прогрохотал отдаленным горным обвалом голос Сатора, стоящего рядом с будущим тестем.
      — Мы победим, — в голосе Таялелы не капель звенела — слышался голос мощного, способного разбить прибрежные скалы прибоя.
      Как заговор, по кругу, по спирали, из уст в уста собравшихся нехо и нэх, одно и то же, разными голосами, с разными акцентами, но с одним значением. «Мы победим». И никак иначе, нет другого будущего.
      На каменном столе, поднятом земляными, лежала карта Ллато и окрестностей. Выученная до последней черточки, хоть с закрытыми глазами ориентируйся. Аирэн лично поднялся под несущие снег облака, поглядел на то, что сотворили с замком искаженные, принес сведения — никто кроме него не мог взлететь так высоко. И только он внес последние коррективы, только открыл рот, заметить, что отряду Сатора стоит двигаться чуть восточней, там пролом в стене, даже с такой высоты виден — как за щитом, который держали совместно все воздушники, переплетя ветра частой сетью, наметилось какое-то оживление. Застывший, присыпанный белым, чистым снегом, пытающийся урвать хоть мгновение покоя перед штурмом лагерь очнулся, забурлил. Кто-то выскочил к щиту, замахал руками, двое вели под руки третьего, еле переставляющего ноги. Замса, как оказалось, когда открыли проход, пропуская.
      Огневик выглядел — краше на последний костер несут, весь в инее, лицо бледное, но глаза горят как всегда. И, когда его усадили, — кто-то из земляных быстро поднял подобие кресла, слепил из сухой глины, — Замс обвел собравшихся пронзительным взглядом.
      — Я расшифровал дневник и знаю, что такое Ритуал подчинения Стихии.
      — Говорите, нэх, — резко кивнул Аирэн. — Принесите воды с бальзамом.
      Кто-то из молодых бойцов кинулся выполнять приказ, остальные безмолвно застыли. В руку Замса впихнули чашку с бальзамной водой, он выглотал ее, не обращая внимания на то, что пьет, заговорил сухо, короткими отрывистыми фразами:
      — Подчинить Стихии можно только одним способом: используя людей, как фокусирующую линзу. Чтобы отравить Воду, будут использовать кровь. Жертвоприношение, добровольное или нет — в ритуале не играет роли. Фанатики перережут себе глотки сами, остальных, если они есть, зарежут. Сначала Льяма, потом круги разойдутся все шире. Вся Вода станет Мертвой.
      — Остановить?.. — чей-то голос едва прозвучал в тревожно замершей тишине.
      — Согласно дневнику и исследованиям, в нем описанным, после определенного момента — нельзя. Я привез краткую выдержку, — Замс вытащил из-за пазухи тетрадь, протянул ближайшему нэх. Им оказался Аэно, и никто не был против, когда он раскрыл тетрадь и начал зачитывать вслух.
      Как оказалось, Замс опять проделал грандиозную работу. Он не просто перевел дневник, он кратко описал свои мысли относительно нынешнего устройства и задумок искаженных, собрал воедино те крупицы, которые смогли выцарапать у пленных поверх необходимых знаний о текущей ситуации.
      Сумасшедшие. Громадная общность сумасшедших фанатиков, разбитая на две поддерживающие между собой контакт части, северную и южную. Общность, подчиненная лишь одной идее: перекроить мир, подчинив Стихии. Им было плевать, кому достанется высвободившаяся сила, кто именно дойдет до победного конца, выжив в резне. Им лишь бы суметь сделать то, что завещал Великий.
      Великий. Так они называли автора того самого дневника, древнего мага, на свою голову взявшегося изучать искаженные стихии. Руки Аэно подрагивали, когда он читал об этом.
      «Великим», на самом деле, стал собирательный образ. Магов, решившихся на такие исследования, было несколько, но во главе стояли Фарус Мрачный, огневик-интуит, и его ученик. Замс холодно и отстраненно замечал, что дар Фаруса и сгубил. Не найдя себе должного якоря, вернее, ошибочно считая им ученика, Фарус постепенно сходил с ума. Сначала немного, занявшись Темным огнем. Сочтя других магов глупцами, упускающими силу только из-за нежелания в ней разобраться, надеясь пустить её во благо, он заходил в своих исследованиях все дальше и дальше, убивая собственный разум.
      Он в самом деле жаждал доказать тогдашнему Совету Стихий, что любое проявление Силы можно обратить к пользе. И ученика натаскивал на совесть, а вот тот уже потихоньку начал работать над тем, что польза — она общей не бывает, и к чему нам этот Совет, к чему ограничения. Потихоньку, по одному, подминал под себя других, распуская ложь и яд. Это оказалось просто: Фаруса уважали за ум и знания, но не любили как человека. Он был склочноват, нелюдим, с трудом выносил окружающих из-за своего дара. Оттолкнуть он него всех было не сложно.
      Ученик и убил, тихо, без шума и пыли. Интуиция учителя смолчала, работа с темным огнем потихоньку уничтожала и её. А дальше просто: под смерть Фаруса подвели основания, и проект потихоньку задвинули в тень, а потом и вовсе скрыли. Кого отпустили, кто погиб в несчастном случае, кого убрали так же, как Фаруса... Тот, кто впоследствии заложил фундамент учения искаженных, сделал все, чтобы об этом исследовании забыли. Не дотянулся только до дневника учителя, пронесшего его искания через века, не смог дотянуться и до архивных документов, которые никто кроме Замса просто не нашел бы и не совместил, делая нужные выводы.
      Именно последователи этого безумного учения начали Войну Стихий. Подмять под себя все четыре, сплетенные воедино, не было под силу никому. Стихии решено было разделить попарно, искаженцы тоже разделились, часть ушла далеко на Юг, за тогда еще небольшую пустыню, обосновавшись на берегу Теплых Вод — великого океана, омывающего континент с юга и востока. Вторая часть отправилась на север, на Тающие острова — далеко в суровых водах Северного моря. И началась работа.
      Обе части искаженных долго готовили почву для своего триумфа. Льяма, почти в самом сердце Аматана, была выбрана неспроста. Отравив эту землю Мертвой Водой, искаженцы легко могли распространить ее влияние на остальные территории Светлых. Собственно, и деление это — на Светлых и Темных — было придумано ими. Когда Ташертис остановил войну, не только потому, что темные осознали, чем грозит полное уничтожение Светлых земель, но и потому, что Эфар, его люди защищали свои горы так, как никто другой, искаженным это не пришлось по нраву. Но до поры до времени они закрывали глаза на копошение мелких букашек — «чистеньких» стихийников, предпочитавших не подчинять Стихии, а учиться управлять теми крохами сил, что те пробуждали в их крови. Но и разделенные, Стихии стремились к объединению. Появились Хранители, призванные ими маги, способные исправить нанесенный разделением урон, напоить иссушенную Огнем землю, отогреть вымороженную. Стихии пытались излечиться и излечить мир, и им это почти удалось. Если теперь не последует удар, который сведет на нет все усилия.
      Аэно охрип, дочитав, перелистнул страницу, но дальше было пусто. Строка обрывалась на середине, так Замс спешил донести все нужное, успеть. Успел, и теперь спал мертвым сном, уронив голову на грудь. Его так и унесли в шатер, спящего. Остальные стояли, переваривая услышанное. Аэно, напившись и кивком поблагодарив Кэльха, принесшего травяной отвар, кашлянул, прогоняя хрипотцу из голоса:
      — Отец...
      Остальные командиры отрядов, входящие в военный совет, уже давно обращались к нехо Аирэну по имени, иногда в горячке боя и вовсе выкрикивая короткое «Рэн» вместо полного. Но не Аэно.
      — Говори.
      — Нельзя позволить им пролить кровь. Нельзя, чтобы она коснулась земли. Если убивать — то сжигая до пепла, душить, закатывать в камень.
      — А если уже? — нахмурилась Кайса. — Крови пролилось — на озеро хватит.
      — Замс говорил о каком-то переломном моменте ритуала. Вода все еще чиста, значит, он еще не наступил.
      — Ясно.
      Больше вопросов не было, только по существу. Даже планы корректировать не пришлось, лишь полетела после совета над лагерями весть: больше ни единой капли крови не должно пролиться на землю. Ни одной.


Глава пятнадцатая


      Они шли, сжимая кольцо. Ночью, перед самым рассветом, когда хоть немного сна требуется всем, особенно усталым бойцам. Шли бесшумно, стелясь по земле почти неразличимой волной. Ни единого громкого приказа, ни вскрика: искаженным просто не давали открыть рта. Жгли, начиная с горла, душили, закрывали в водяных и каменных сферах.
      Это был третий день почти непрерывной атаки. Аирэн воспользовался тем, что сейчас численный перевес был на его стороне, и два дня изматывал и без того потрепанных искаженных быстрыми наскоками, медленно продвигая отряды к самому городу, вытаскивая их на позиции. Убивали, кого могли, оставляя большую часть сил на финальный рывок. И сейчас шли, свежие, отдохнувшие и злые.
      Потому что поднявшееся солнце должно было ознаменовать начало праздника Перелома.
      Аирэн думал о том, что дома сложат костер, кто-то из огневиков обязательно спляшет на углях. Крэш... Крэш здесь, где-то на левом фланге, под началом Сатора. Кто сейчас в Эфар-танне из огненных, он не мог вспомнить, да и не до того было. Он сжал кулак, и трое искаженцев впереди беззвучно забились, царапая ногтями шеи и разевая рты, в которые перестал проходить воздух.
      Чуть сбоку и впереди блеснуло белым огнем, частой очередью вспышек. Коронный метод сына, невозможно не узнать. Вперед, вперед. Может быть, до заката они успеют очистить Ллато. И погребальный костер для искаженцев станет самым лучшим кругом для праздника. Скольких они уже убили? Сколько их тут осталось? Может быть, несколько десятков... И те, кто предназначен в жертву. Те, кто ускользнул сквозь прошедшую по родам частую сеть, бросились сюда — и больше не мелькали нигде, не встречались в боях, не пытались прорваться обратно. Аирэн думал о них холодно и отстраненно. Сейчас нельзя дать им умереть. Потом — да, потом казнить, невзирая ни на что. Молодые, старые, обманутые, глупые... Подобные ошибки не прощают. Но пока их кровь — вот величайшая ценность.
      Впереди, в предрассветной мгле, грязным ледяным торосом поднимались над крышами домов некогда белые стены замка Ллато. Правда, с точки зрения фортификации это был один смех, а не стены — тонкие, хлипкие, уже и без того кое-где проломленные. Гибель рода анн-Мальма сказалась и на замке. Но, тем не менее, это были стены, которые им еще предстояло взять. Войти в замок и остановить жертвоприношение. Замс сказал, что все начнется, вероятнее всего, на рассвете. Именно поэтому — такое время для атаки.
      Замс тоже шел где-то там, сзади. Сейчас не осталось непричастных, и если впереди двигались бойцы, то следом, под охраной младших, шагали лекари, шли Таялела с Шорсом, шла Ния. Нехо хотел исключить любую возможность свершения ритуала, и если жертв придется лечить — что ж, они сделают и это.
      Глухо вздрогнула земля, послышался рев: это вступал в дело Сатор. Атака перешла в завершающую фазу, превращаясь в наступление на замок. Значит, город зачищен, и огненные больше не чуют в нем чужих жизней. Только там, на стенах. Позволив ветрам подхватить себя, Аирэн помчался вперед по улице, над самой землей, поднимая снежные вихри.
      Замок пал уже спустя считанные минуты. Массированная атака, когда огневики и водники буквально взлетали по поднятым земляными пандусам, проникали в оставленные черве-змеем Сатора проломы, очистила стены. Воздушники довершили дело, добив тех, кто ненароком упал во двор.
      Перемахнув туда, Аирэн опустился на прихваченную инеем развороченную брусчатку, нашел взглядом ближайшего огневика. Кэльх как раз стоял, подняв руки, напряженный, подрагивающий. Едва заметным маревом стелились огненные крылья, сейчас даже не нуждавшиеся в плаще, горела расплавленным золотом корона над волосами.
      — Внизу! — наконец, крикнул он, распахнув черные глаза. — Замок пуст, только внизу, ниже уровня земли живые!
      — Колодец! Там наверняка осадный колодец, — помертвевшими губами произнес Тамириль.
      Впрочем, об этом догадались многие. Теперь предстояло прорваться в сердце замка и как-то предотвратить надвигающийся кошмар.
      — Сатор, Кайса, берите своих. Вперед!
      В подземелье устремились только лучшие маги, самые сильные, самые опытные. Небо над Ллато потихоньку наливалось безрадостным серым светом зимнего утра.
      Холодные, вымороженные коридоры были пусты. Валялись сорванные со стен гобелены, сквозь разбитые окна внутрь намело снегу, здесь, в самом центре пропитавшего все искажения, какого-то серого, ноздреватого. Никого, пустота и тишина. И только огненные указывали дорогу: вниз, вниз, вперед, там живые, много, слишком много!
      Последних коридоров явно коснулись руки искаженца-земляного. Отекшие, изуродованные стены, спекшиеся воедино камни: он расширял проход, ведущий в подвал замка. Расширил и сам подвал, влетевший внутрь Аирэн, держащий перед бегущими по коридору щит, не ожидал огромной подземной полости. Воздух здесь был неподвижный, напитанный влагой, подчиняющийся неохотно. И его пронизывали сотни тонких нитей, тянущихся от рук замершего в центре искаженного. Тянущихся к развешенным по стенам вниз головами, будто туши на бойне, магам.
      Он поднял голову, увидев нападающих, осклабился, нити воздуха натянулись, зазвенели... Сразу три заклятья заставили его замереть неподвижно, чтоб не сумел даже шевельнуться: двое от земляных, и сжавшийся вокруг искаженного щит Аирэна. Нити тоже замерли, словно струны, пока тот умирал от удушья внутри собственного окаменевшего тела. Огневики следили, как судорожно бьется и затихает огонь чужой жизни.
      — Нет! — осознание смертельной опасности ударило Аэно, как воздушный таран. — Нет, держите закля...
      Он опоздал. Заклятье искаженного рассеялось — и вниз хлынул водопад крови из перерезанных глоток. Уже перерезанных: только это заклятье держало кожу, мышцы, сосуды соединенными, позволяя жертвам жить.
      Кто-то из водников попытался замедлить, остановить — но кровь слушалась плохо, а пол, пол тоже был стесан, наклонен к дыре-провалу колодца, в который хлынула смешанная кровь обычных и искаженных магов, ухнула куда-то в глубину, туда, где таились подземные воды.
      А наверху медленно карабкалось на небо тусклое зимнее солнце.

      
***



      Праздник Перелома зимы отмечали везде, по всему миру. Готовились к нему и в Фарате, развешивали фонарики, выставляли в окнах целые композиции из свечей, украшали двери и стены гирляндами зимних вьюнов и еловых веток. Чезара как раз заканчивала возиться с младшими воспитанниками — они целый вечер вчера клеили разноцветные бумажные фонарики, а сейчас их нужно было собрать и развесить в доме, где располагался приют, когда пришел Мино. Прошел в большой зал с независимым видом, остановился в дверях, поглядывая на детскую суету.
      — Привет, малявки. Здравствуй, Чезара.
      Уворачиваться от детей было бесполезно, поэтому он и не стал двигаться с места, когда налетели, затормошили, как-то выпросили обещание зажечь в фонариках по магическому огоньку, «чтоб было красиво».
      — Зажгу, ближе к вечеру. Ну-ка, народ, отпустите со мной мамочку Чез? Совсем вы ее загоняли.
      В приюте его любили. Несмотря ни на что: ни мрачноватый вид молодого огненного, ни такой же мрачноватый юмор бывшего бродяжки детей не отпугивали.
      — А меня спросить? — фыркнула Чезара, упирая руки в бока.
      — Спрашиваю вот, — Мино-Вороненок посмотрел на нее одним глазом, откинул с лица волосы резким, птичьим движением. — Пойдем, Чез. Там сегодня хорошо, тепло.
      — А мелких я на кого оставлю? — вздохнула она.
      — А мы сами, сами! — загомонили те наперебой. — Сами все развесим, сюрприз будет!
      — Тульсу я попросил, она за мелкими присмотрит.
      — Это если сама на свидание не сбежит, — усмехнулась Чезара, но дети уже обступили ее и подталкивали к дверям. — Да иду я, иду. Дайте хоть плащ накинуть, разбойники!
      — Все, кыш и цыц, — Мино шуганул детей и сам набросил на ее плечи теплый шерстяной плащ.
      Створку за ними захлопнули с шумом и смехом, Чезара только головой покачала. Потом глубоко вдохнула воздух, действительно на удивление теплый. С каждым годом зимы становились все теплее и теплее... Поспешно загнав эти мысли подальше, чтобы уж хоть в такой день не портили настроение, она улыбнулась Мино.
      — Куда поведешь?
      — Прогуляемся — и на площадь. Я тут... вот... — он вытащил из-за отворота плаща бумажный кулечек с ее любимыми орехами в меду. — Чтоб тебе было не скучно.
      — Да мне и так... — «с тобой не скучно» Чезара не договорила, только вздохнула, принимая кулек с лакомством.
      Было уютно и приятно от чужой заботы. Вроде бы мелочь, но Мино, вечно взъерошенный Вороненок, угадывал именно такие греющие душу крохи. Цветок в горшке, сейчас распустившийся белой звездочкой на окне её кабинета; ворох цветной бумаги для воспитанников в вечер, когда она уже и не знала, чем занять неугомонную мелкотню; орехи вот сейчас, когда действительно хотелось перекусить.
      Вот только, ну... Вороненок же! Всего семнадцать, Огонь обрел лишь год назад. А ей... много больше. И она Хранительница. Ну о чем тут вообще может быть речь?
      Когда осенью Аэно приезжал в Фарат, они поговорили. Огневик на многое открыл ей глаза в своей непередаваемой манере, когда говорит, вроде, об одном — а ты понимаешь совсем другое. Попенял ей, что совсем забыла о себе, как о женщине, и «для того ли я дурные корни рвал?». О чем он, Чезара так и не поняла, ну так на то это и Аэно-Аэнья. Но разговор заставил задуматься, осмотреться. И заметить, наконец, какими глазами смотрит на нее Вороненок. Влюбленные у него были глаза. И вспыхивали яркими звездочками, когда на нее смотрел. И так хотелось поверить...
      Особенно когда вел под руку, позволяя грызть орехи и не смотреть по сторонам, просто греясь его теплом. Чезаре и прогулка-то не особенно нужна была, но раз Мино хочется, значит, сходят на площадь, полюбуются ею с утра, на то, как развешивают последние украшения. А потом куда-нибудь в пекарню, поболтать за горячим травяным чаем со сладкими булочками и, наверное, домой. А вечером, может быть, получится уговорить Вороненка остаться, когда дети улягутся, и просто посидеть вдвоем у камина, помолчать. Спокойное, тихое счастье.
      — Чез, — Мино поплотнее запахнул на ней плащ, остановившись у одной из арок напротив выхода на площадь. — Я попросил Шатала отпустить меня.
      У нее екнуло и замерло на мгновение сердце.
      — Хочу помогать тебе в приюте. Мне с мелкими легче находить общий язык, чем со взрослыми в его гостином доме.
      — И, как всегда, меня оба даже не спросили, — снова вздохнула она, скрывая радость. — Мино, я тебе только рада буду, а уж мелкие... Ты понимаешь, что тебя сегодня задушат в объятиях, как им скажешь?
      — Да ничего, переживу как-нибудь, — он отмахнулся, ухмыляясь краем рта. — Значит, рада? — он потянул ее дальше, его тепло то накатывало волной, то отступало. Мино явно волновался, но отчего? Спросить?
      Спросить она так и не успела, они уже вышли на площадь, пока еще немноголюдную, там работали только те, кто развешивал последние украшения и фонарики.
      — Чез... — юноша снова остановился, повернулся к ней лицом, впервые глядя прямо в глаза, так необычно, не склоняя голову к плечу, как она привыкла. Темные глаза блестели, словно он был немного пьян, но вином от него не пахло точно. А потом, отступив на шаг, медленно, как через силу, опустился на одно колено.
      — Нэх Чезара Отважная... — голос дрожал в глубине горла, как у молодого ворона.
      Сердце Чезары невольно замерло, а потом зачастило так, что голова закружилась. Да какая тут отважная, когда Мино... Или... или не от того площадь кругом идет?
      — Мино! — только и смогла выдохнуть, когда накатило чем-то омерзительным, противным самой сути. Один из рабочих, обмывавших купол Совета от уличной пыли, внезапно раскрылся, будто нэх, но изломанный, грязный... Искаженный!
      А потом Чезара закричала, не в силах сдержаться. Потому что ни один лекарь не может спокойно смотреть, как кто-то убивает себя, буквально вплавляя в камень, иссушая тело и улыбаясь, безумно улыбаясь истончающимися губами. Считанные мгновения — и первая мумия гротескным украшением застыла на куполе.
      Мино, уже вскочивший, закрывая ее собой, заорал во всю силу легких:
      — Тревога! Хранители Фарата, тревога! Искаженные здесь!
      Огонь, еще совсем немного контролируемый им, окутал всего, превращаясь в мощные вороньи крылья за спиной и отгораживая ими Хранительницу.
      А на купол бросались все новые искаженные, раскрывались, заполоняя площадь...

      
***



      — Нет... — кто-то выдохнул, одним коротким словом озвучивая все отчаянье, навалившееся, когда кровь ухнула в колодец.
      Там, внизу, ворочалась Стихия. Там вода несла отраву все дальше и дальше. А в небе над замком медленно начинали закручиваться облака. Там зарождался смерч.
      — Нет, нет, нет! — сжала кулачки Ния, запрокинув голову, глядя вверх, в каменный потолок коридора, в котором остановилась вместе с другими лекарями.
      А потом ударило.
      Стихия кричала, Стихия корчилась от боли. Стихия звала, просила чего-то. Падали на колени маги, выли, отвечая ей, рвущей тела и души. Все, без разбору: водные и огненные, воздушные и земляные. Потому что к зову Воды присоединились другие три, и кричал, надрываясь, Аэно:
      — Нет, нет!
      Только теперь он отвечал зло и отчаянно ревущему Огню, выжигавшему самое нутро, что-то требующему от него и от других. Нет — потому что не мог, просто не мог — и понимал это — принять на свои плечи такую ношу. Слишком тяжело, он бы не справился. И неосознанно закрывал собой Кэльха, тоже корчившегося от давления Огня, словно от пытки.
      — Нет!
      И Огонь отступил, прекратил терзать внутренности раскаленными рысьими когтями. Аэно еще чуял его вовне, но иначе. И чуял, что Кэльха тоже отпустило, давая ему вздохнуть. А потом буквально ослепило: Огонь шагнул в подвал. Шагнул, переступая через других магов, еще терзаемых их Стихиями, шагнул на окровавленный пол — и кровь вспыхнула яркими язычками пламени, оставляя чистый камень.
      Замс, объятый Чистым Огнем, заменившим ему одежду, спокойно шел к провалу колодца, оставляя за собой цепочку следов.
      Вторым ударил ветер. Чистый, свежий ветер, несущий запах снега и гор. Он взвился вихрем совсем рядом, расшвырял в стороны обрывки ткани, закутывая Аирэна в полупрозрачные одежды. Нехо не шел — плыл над землей, направляясь к замершему у колодца Замсу, и ветра оставляли ровный чистый след, не давая ему коснуться ногами и капли оскверненной крови.
      Вот тогда Аэно и сорвал горло в безумном крике, осознав все, до последней капли. Броситься следом за отцом ему не дал Кэльх, схватил, крепко прижимая к себе, не позволив шевельнуться. Воздух выбрал — а нехо Аирэн принял этот выбор. Осознанно, иначе не могло и быть. Иначе такую ношу и не принимали.
      Зашумела, зажурчала вода, хлынув из коридора. Поток окатил лежащих, омыл камни, принес с собой одетую в хрустально поблескивающие струи Таялелу. Следом вбежали, оскальзываясь на мокрых камнях, Шорс с Ниилелой, и у Аэно снова зашлось сердце: если терзания водника он видел давно, то сестренка, раз здесь сестренка...
      Дальняя стена взорвалась, пробитая мощным ударом, пропустила Шайхадда, слепленного из серого камня и сейчас как никогда напоминающего живое существо. Он распался, рассыпался грудой щебенки, выпуская идеальную статую: Сатора, покрытого тончайшим слоем земли.
      Нию удержал Шорс. Как удержался при этом сам — Аэно не понимал. Но, видно, все дело было в зрелости водника, в том, что он был взрослее и крепче держал себя в руках.
      — Сатор, Сато-о-ор! Отец!
      Они ничего не могли сделать. Только ждать и смотреть на живые воплощения Стихий, на тех, кто принял в себя их мощь, не побоявшись ответственности. На тех, кто сделал свой последний выбор, в надежде... Надежде?
      — Ния, — голос сипел и хрипел. — Шорс... Вы — их корни. Держите крепко.
      Иначе те, кто только что был людьми, превратятся в удэши, безумных духов Стихий. Аэно с ужасом вспоминал слышанные в детстве сказки, теперь, только теперь понимая их по-новому. Не вымысел это был, а если и был — то самую малость. Что... Что если в Оке Удэши действительно «спит» маг, принявший на себя подобную ответственность?
      — Отец, — хрипом, рвущимся из груди теплом. Но нехо Аирэн даже не обернулся. Не было там нехо.
      Стихии, воплощенные и обретшие способность касаться друг друга, стояли над оскверненным колодцем. Смотрели, внимательно, не по-людски. А потом запрокинули головы и запели. Грохот обвала смешивался с журчанием родника, треск лесного пожара — с посвистом вольного ветра. Люди не могли издавать таких звуков, но сейчас — издавали, и все выше взлетала песня Стихий, все размеренней и слаженней.

      
***



      Драгоценной мозаики купола было почти не видно. Обрывками, кусками, фрагментами мелькала она между впаянных в камень тел, истлевших уже до костей. По лицу Чезары катились слезы, настолько больно оказалось видеть подобное. И больно в прямом смысле: там, под куполом, корчилась Земля, билась, в судорогах, пытаясь отринуть привнесенное извне.
      Площадь очистили, вспыхнувший бой с искаженными сместился куда-то на улицы. А Чезара так и сидела у стены, глядя на изуродованное место силы через почти затухшее пламя Мино. Сидела, гладя брусчатку площади, будто спину больного ребенка, шептала бездумно:
      — Тише, тише, деточка, мы поможем... Все будет хорошо. Мы тебя вылечим...
      Мино развернулся к ней, не до конца, только чтобы неловко, боком, повалиться на ее колени головой. Его лицо заливала кровь из носа, из уголков глаз — это и заставило очнуться. Он ведь защищал ее. Неопытный, едва-едва наученный зажигать магические огоньки, он закрыл ее щитом из огненных крыльев, принимая на себя основной удар искаженной Стихии. Руки сами потянулись, прижали. Всю дрянь, всю грязь — счистить с этих угасающих перьев, отбросить вовне, где... где её нужно было уничтожить! Никогда еще Чезара не чувствовала чужую стихию, но здесь как ударило: там, под куполом, ведь и Огонь бился! Это он не давал захватить Землю!
      — Выжгите! Выжгите эти кости!
      Крик Хранительницы разлетелся над площадью, и собравшиеся защитники оборачивалась, сначала к ней, а потом к куполу. Взлетали руки, рвались в небо струи огня — а потом обрушились на камень, и Земля задрожала от боли.
      Выжигать — всегда больно. Но заразу нужно выжечь, а потому нет иного выхода. Только удержать бьющуюся Стихию, вцепиться пальцами в ставший податливым камень, бросая всю себя вниз, туда, где рождалась дрожь.
      Держала Чезара, держал, широко расставив ноги, Шатал Опора. Держали другие земляные нэх, по всему Фарату, держали, что есть сил, не давая земле выгнуться дугой, круша хрупкие людские жизни. Скатился в далеком замке с кровати Чемс Кровь Земли, вжался в камни, чувствуя, как движется глубоко внизу лава, набухает, жаждет прорваться... И захрипел, снова разрывая земную твердь там, где это уже однажды случалось, отводя удар.
      
      Не было сейчас просто нэх — все они, все как один, становились Хранителями. И держали, надрываясь, истекая кровью, Силой, держали Стихии. Они, просто люди, сейчас подпитывали тех, кто стал аватарами Стихий, кто очищал и усмирял их, пропуская через себя.
      
      И песнь Стихий набирала силу, становясь все чище, сливаясь воедино, где уже не разобрать было голосов — только общую мелодию. Мир рыдал от боли и одновременно ликовал, очищаясь. Через кровь, через боль, уничтожая все, противное его сути. Сжимали друг друга четыре пары рук, соединяя Стихии в круг, неразрывный и единый, очищая проклятый колодец, сводя на нет все попытки искажения.
      Где-то глубоко под замком ухнуло — и взметнулся вверх столб воды, выплевывая уродливый черный сгусток, спаянную волей Стихий отравленную кровь. Его тут же раздробило, размололо в пыль, изжарило в пепел, уже безвредный, смытый хлынувшей обратно водой.
      Справились. Смогли. Хватило сил.
      — Зовите! — пробился через гул стихий хрип Аэно. — Ния, Шорс, зовите их обратно! — и всем сердцем, всей своей силой, всей надеждой: — Отец! Тебя ждет мама!
      — Сатор! — голос Ниилелы дрожал от слез. — Сатор! Вернись ко мне!
      Шорс кричал что-то на своем языке, но не слова сейчас были важны. Стихии не понимали слов, зато прекрасно чуяли тепло людских душ. И вздрогнул, подняв голову, земляной. Забеспокоились воды, примолкли, потеплели ветра... Только огонь ревел все так же ровно и яростно. Никто не звал Замса, некому было.
      Они отступали, трое из четверых. Шагали неуверенно, оставляя позади единение, которое не снилось ни одному магу, оставляли позади почти безграничную силу. А то, что раньше было Замсом, сделало первый шаг по освободившемуся кругу.
      Осыпалась каменная корка с человеческой кожи, оставляя обнаженным смуглое сильное тело — и Пламя распахивало крылья, словно обнимая тех, кто оставался здесь. Стекали пенящиеся ручейки с высокой женской груди — и расплескивались огненные пряди по плечам в невесомом пируэте. Смирялись вихри, отпуская из своих объятий тонкостанного воздушника — и смеялся Огонь, смеялся, танцуя по кругу, поднимая в прощальном жесте руки. Только на один-единственный, краткий, как удар сердца, миг в нем проглянул тот Замс, что еще не запер себя в скорлупе отрешенности, чтобы удержать бушующий Чистый Огонь внутри. А потом — осыпался легким серебристым пеплом, растаял, будто и не было. Хрупкая человеческая оболочка не могла удерживать Стихию бесконечно. Только цепочка выплавленных в камне следов завершала круг, и дышалось легко, привольно.
      Последней вспышкой Огонь очистил Льяму.


Глава шестнадцатая


      Свадьба, горская свадьба, могла быть совсем простой, как та, что видел Кэльх в ата этны Каано. То есть, совсем никакая: надели обручья под мерный распев слов старейшины или любого иного облеченного властью человека — и все. Но сейчас он понимал, да и не только он — людям нужно что-то яркое, что-то, что покажет им: мир выстоял, они живы, счастье и радость возможны.
      Снова, как четыре месяца назад, гудел разворошенным ульем Эфар-танн, сбивались с ног слуги и наемные работники, прибывали и прибывали гости. Родичи, соратники, ставшие друзьями за время осады Льямы, темные ли, светлые — теперь это не имело значения. Эфар-танн еще не сбросил с себя настороженности, еще нависал над долинами грозно и чутко, но уже преображался, уже светился людским теплом, словно отлитая из цветного воска фигурная свеча.
      Со стороны гор он был особенно красив, потому что на фоне пламенел Иннуат, теплым светлым заревом. Кэльх не уставал любоваться этой картиной, людским огнем, которому охотно отзывался свет мира. Он намного ярче стал чувствовать Стихию после того боя. Может быть, сказался рост сил: теперь и плащ не требовался, чтобы одеться в перья, Аэно только посмеивался, что любимый совсем опернатился. Может быть, они все, кто был там, кто видел настоящий круг Стихий, немного изменились. Стали внимательней, более чуткими.
      В любом случае, они с Аэно сейчас стояли здесь, по колено в снегу, пушистом-пушистом, которым засыпало горы к концу зимы. Привезенная на праздник ребятня была счастлива, с визгом носясь под стенами замка. А они сбежали сюда, отдохнуть, побыть вдвоем, в тишине, наедине друг с другом и Эфаром.
      До сих пор не верилось, что все позади.
      Иногда Кэльх еще вскидывался посреди ночи, нашаривая рядом Аэно, потому что в ушах звучал его отчаянный крик, или сам кричал, просыпаясь, умоляя Стихию не требовать от него невыполнимого. В глазах нехо Аирэна иногда еще стыло что-то... наверное, небо. В такие моменты нейха Леата садилась рядом с супругом, осторожно гладила его по абсолютно седым волосам, прибегал Аленто, забираясь на колени к отцу. Тот не противился, лишь придерживал теплеющие ветра, непривычно жадно вбирая близость родных. Удивлял этим Айто, это было заметно по взглядам наследника. Но Айто молчал и смотрел. Запоминал, как выглядит тот, кто вернулся с последней грани Силы, отказавшись от нее ради них всех.
      Так же смотрел на отца и Аэно, и Ниилела на своего Сатора, в черной косе которого тоже серебрились две широкие пряди на висках. Стихии отметили всех троих выживших аватаров этими знаками, словно лентами из чистого серебра. Такие же пряди вились в косе Таялелы, которая теперь везде появлялась только с Шорсом.
      — Спасибо, любимый, — Аэно, крепко прижимаясь спиной к груди Кэльха, чуть повернул голову, глядя на него краем глаза.
      — За что? — удивился Кэльх, уютней обнимая его поперек груди.
      Вроде ничего такого не сделал, разве что с тропы стащил — теперь еще из сапог снег вытряхивать, как обратно выберутся.
      — За то, что отказался тогда.
      Уточнять не потребовалось.
      — Нам пора, леа энно, — Аэно развернулся, вздохнул и с сожалением отстранился. — Обряд начнется на закате, надо еще переодеться. Готов сегодня плясать до упаду? — и усмехнулся лукаво.
      — Хоть всю ночь, — рассмеялся в ответ Кэльх. — Идем, рысенок, пока нас не хватились.
      Могли, да. Прислали бы кого-то из младшей родни, поторопить: зимний день еще короток, а солнце уже касалось краем вершин гор на западе.
      — Сегодня все будут в горских нарядах, — предупредил Аэно, но Кэльх только кивнул. Правильно же, горская свадьба. Да и он уже привык в Эфаре и в Аматане вообще носить удивительно удобные и теплые горские одежки. Правда, вернувшись в замок и рассмотрев, что именно им сегодня приготовили для праздника, немного опешил.
      Потому что узоры на одежде у него и Аэно были вовсе не рода анн-Теалья анн-Эфар. Переплетались в них птичьи перья и язычки огня, вышитые теплым золотым и белым шелком. Золотом — перья, белым — пламя. Сверкали на длинных праздничных унах желтые топазовые и белые, с огнистыми всполохами в глубине камня, опаловые пуговицы. Прорезные-узорные, створчатые браслеты, тоже золотые, для рукавов сорочек, мягко мерцали на белом полотне. Нехо Аирэн постарался, не иначе.
      — Точно Пернатым все звать будут, — почти простонал Кэльх. — И тебя заодно!
      Аэно рассмеялся:
      — А ты разве не слышал, как тебя тут многие называют? Вот уж не знаю, можно ли прозвище сменить, но ты для горцев Шалеано уже давно. Огненный Птах. Болот в Эфаре нет, водяную цаплю тут не знали, как назвать, потому и вот так.
      Кэльх только душераздирающе вздохнул — и тут же расхохотался, потому что ну нельзя было не смеяться. Огненный птах, Земляной червь... Замечательная компания подбиралась!
      Облачаться в наряды пришлось быстро.
      — Не закалывай волосы, сегодня не надо, — предупредил Аэно, выгладив слегка отросшие пряди Кэльха гребнем. — Ну, все, пора.
      Солнце уже скатилось за зубчатый край окоема, закатным золотом горела корона Янтора и снеговые шапки окрестных гор. Ворота замка были распахнуты настежь, народу набилось во двор, на стены — яблоку упасть было негде, да не то, что яблоку — ячменное зерно бы не долетело до земли! Сиял-переливался живым и магическим огнем, людским теплом Эфар-танн. На свободном круге во дворе стоял нехо Аирэн. Струилось с плеч роскошное белое руно чампана, поверх распущенных волос лежал тонкий золотой венец, украшенный чистейшими алмазами, как каплями росы. За его спиной, справа, встал Айто, слева — нейха Леата. За ней — нейхини Ваарин. Аэно, выйдя во двор, потянул Кэльха направо, встал рядом с братом, не отпуская руку любимого. Чуть погодя к ним, немало смущенный честью, присоединился нэх Шорс. Замерло все. И запела флейта, чистый голос взвился в стремительно темнеющее небо. Люди расступались, бросая в широкий проход ветки стланика. А по ним уже шли двое. Ниилела за руку вела своего жениха, вела его к новому очагу, к новому роду. Не было на одежде Сатора еще никаких знаков, была она просто белой. А вот свадебный наряд Нии был в родовых цветах и узорах. Взметнулись в воздух меха, и на них коленями жених с невестой и опустились.
      Кэльх уже слышал слова, что торжественным речитативом проговаривал сейчас нехо. Вспоминалось, как звенел и дрожал другой голос — юношеский, исполненный волнения и силы. Как ревело пламя очага ему в такт. Здесь и сейчас высоко в небе свистели и выли ветра, разнося голос Аирэна. Гулко подрагивала земля в ответ — будто сердце билось, едва-едва слышно лились откуда-то капли. Стихии отвечали древнему ритуалу, и не смог, не сдержался: раскрылись за спиной огненные крылья, сложились, укрывая плащом, бросая яркие золотистые отблески на белизну одежд. А ветер трепал рысий мех Аэно...
      Этин Намайо поднес нехо ларчик, ярким серебром блеснули венчальные обручья со знаками рода анн-Теалья анн-Эфар. Не новые, далеко не новые, но к их чистому сиянию приложили руку и сам нехо, и Шорс, и Аэно, очищая от всего, что было вложено в металл за века. Торжественно скользнул на обнаженное запястье Нии первый, женский браслет, надетый рукой ее отца. И легла его ладонь поверх ее кисти, когда Ния надевала второй, мужской, на запястье жениха.
      — Айэ, аманэо нэи*. Айэ, эфараан, сегодня у меня появился еще один сын!
      От ответа, грянутого множеством глоток, вздрогнули сами горы, и Кэльх запрокинул голову, выкрикивая вместе со всеми. Прянул в небо Чи’ат, рассыпаясь огненными звездами над поднимающимися на ноги супругами, теперь уже — супругами, и Сатор подхватил Ниилелу на руки, закружил, крича что-то в ответ, ликующе и радостно.
      Не думал, не мечтал даже. А — сбылось. Сбылось все, сбылось, рядом с той, к кому вернулся жить вместе и растить детей. И пусть с ними придется повременить, Ние теперь силу развивать, пока хоть немного до мужа не дотянется — все равно... Сбылось! Случилось!
      Летели под ноги супругам монетки, бережно сохраненные с урожая колосья с зерном и зернышки мака — пожелание богатства, крепкой семьи и многочадия. Шумели и радовались люди. А потом потекла людская река в Иннуат, где на площади уже стояли выкаченные бочки с вином, виноградным — из подвалов Эфар-танна и яблочным, позапрошлогоднего урожая, сладким и хмельным. С лотков сегодня бесплатно раздавались пироги, с жаровен — истекающее жиром и соком мясо: за все платил нехо. Взвивалась до небес музыка и на вычищенной от снега площади танцевали люди.
      — Мой черед учить тебя, Сатор, — смеялась Ния.
      — Учи! — улыбался в ответ тот, бережно сжимая её руки.
      Рядом уже кружились, мелькали пары: даже сурового нехо Леата плясать вытащила, даже нахмурившегося Айто его жена в круг потянула. Что уж говорить о тех, у кого пляска в крови была: от Аэно с Кэльхом просто отшатывались, казалось, вот-вот искры во все стороны полетят, била подкованными каблуками Кайса, будто её огненная ослица копытом такт отбивала, мелькал под руку аж с двумя девицами Крэш — глаза горят, плащ будто хвостище трубой... Те, кто чуял людской пожар, не могли сегодня остаться равнодушными.
      Праздник летел над Эфаром, вплеталось тепло людское в стылые ветра, предвещая весну и новую жизнь. Новое счастье.

      
***



      Письмо из Ткеша прилетело в Эфар как раз после Малой медовой ярмарки. И Аэно, Кэльх и Лик немедленно засобирались назад, хотя сын и попытался уговорить их оставить его здесь, очень уж ему понравилась непривычная природа, горы, обычаи. И товарищи по играм, тоже таким непривычным и новым. Они отказались, потому что не знали, когда в следующий раз удастся вырваться из Ташертиса сюда. Нэх Орта писала, что родилась девочка, но слабенькая, и Аэно грызла рысьими клыками тревога.
      Ехали быстро, к середине второй недели уже добрались почти до замка Крови Земли, но устали так, что до Рашеса было не дотянуть. Кэльх зевал, едва не сворачивая себе челюсть, Лик и вовсе почти спал на руках у Аэно. Тот и рад был бы мчаться вперед, никакая усталость не могла приглушить его беспокойство, но нужно было поберечь любимого и сына, и он свернул на дорогу к замку Чемса.
      Тот всегда был рад принять старого друга с семейством, в любое время суток. Поэтому и встречать выехал, едва слуги доложили, и тут же распорядился накрыть поздний ужин, зажечь камин, пока готовят комнаты. Сам тоже в постель не вернулся, хотя выглянувшая на шум светловолосая девушка-водница осуждающе сжала губы.
      — Вы бы отдыхали, нэх Чемс, — заметил Аэно этот взгляд. — Все равно мы не просидим долго, мои птахи уже спят на ходу.
      На «птах» встрепенулся Кэльх, заморгал, точно разбуженная в неурочный час птица.
      — Позже, — Чемс сам проводил девушку взглядом, нахмурился, подбирая слова.
      Водница появилась в его замке не просто так, её привезла Кайса, когда поняла, что брат слег после того утра, перетряхнувшего Темные земли в прямом смысле слова. Отвести лаву отвел, спас Фарат, в центре которого чуть не поднялся вулкан, но усилие оказалось слишком большим для безногого нэх. Только его упрямство было еще больше, а когда за дело взялись сразу несколько лекарей разных стихий — выкарабкался, снова сел в свое кресло, как ни в чем не бывало. А водница не спешила уезжать, и тому была веская причина.
      И Чемс выпалил, по-простому, не найдя красивых речей:
      — На мою свадьбу явитесь?
      Вот тут Кэльх глаза распахнул широко, уставившись в опустевший коридор. Уж сколько лет Чемс твердил, что не возьмет жену, как раз из-за того, что детей у него быть не может, а...
      — Через пару недель, нам... гм... торопиться стоит.
      Теперь у Кэльха и дар речи отнялся, только горлом курлыкнул, как Чи`ат. Аэно тихо засмеялся, глядя на это, даже тревога немного попустила.
      — Обязательно, нэх Чемс. Только уверимся, что с дочкой все хорошо, погреем ее. Поздравляю вас.
      Он был искренне рад за Чемса. Подспудно, все эти годы, тлела внутри искорка — и не сожаление, и не вина, так, словно крохотная заноза, напоминающая, что после его выбора пути Хранителя Чемс так и не нашел себе никого. Немного было желающих оставаться рядом с калекой, да еще и такого характера. Это с друзьями он был добр, а вот чужакам сполна доставалось семейного упрямства. Да что там, Кайса была такая же, как упрется... Ох, недаром её огненный зверь был таков.
      Засиживаться после этого не стали, отправились спать, чтобы уехать на рассвете, едва передохнув. Рашес пролетели, не останавливаясь даже перекусить: дома все, дома. Синие сумерки легли, когда придержали коней на вершине холма перед самым Ткешем. Оба прислушивались, чутко и внимательно, но от дома тянуло только ровным теплом, без дымных полотнищ тревоги или боли. И все равно Аэно позволил себе чуть-чуть выдохнуть только в тот момент, когда увидел встречающую их нэх Орту и спокойную полуулыбку на ее губах. Отчитала она их знатно: что кони в мыле, что сами усталые, что Лик уже ничего не хочет — только на ручки к бабушке и в кровать, даже ужин его не заинтересовал. Его споро утащили Риша с Шимой, уговаривая на разные лады, что поесть все-таки стоит.
      И только после этого нэх Орта обняла обоих, взяла за руки, повела в детскую, понимая, что даже с дороги ополоснуться не смогут, не вытерпят. Они и закрыться сейчас не могли, да и не нужно было. Кетта, та водница, что вынашивала Аэно дочь, за все время беременности ни разу не подпустила его к себе, хотя нужно было, нужно — греть дитя силами обоих родителей, чтоб было крепким и здоровым. Не сказать, как это молодого огненного вымораживало, сколько пытался уговорить, едва сдерживаясь, чтобы не нарычать на дуру. И нэх Орта на нее повлиять не смогла, только и добилась, что разрешения самой приходить и поддерживать живым теплом. И сейчас в колыбель заглядывали с опаской: лишь бы дурные предчувствия не сбылись, лишь бы плохого не случилось... Кэльх поднял спящую девочку на руки, глянул растерянно.
      — Маленькая какая, Ирта крупнее была.
      — Ничего, вырастет, — успокоила его Орта. — Главное, теперь рядом будете, вырастет здоровой и крепкой.
      — Да... Аэно?
      Тот стоял, крепко сжав кулаки, дышал на счет. И только успокоившись, чтоб не полыхнуть нечаянно, протянул руки.
      — Дай, любимый.
      У него на руках дочь и проснулась, открыла глазенки, и он выдохнул родившееся в то же мгновение имя:
      — Амаяна атэ, нэнно...**
      Горячо стало глазам, скользнули по щекам скатившиеся с ресниц капли.
      Кэльх обнял, прижал, не прося перевода. Выучил уже, и был полностью с именем согласен. Пушок на голове у малышки был золотистый-золотистый, солнечный.

      
***



      Лето минуло, пролетело, будто его и не было. Летели с деревьев листья, летели письма: все хорошо, говорилось в них. Да, есть беды, да, в пустыне еще гоняют шайки искаженных, да, корабли Стражи где-то там, в холодных водах, охотятся за их же судами. Но — все хорошо. И Ния писала, что уже немного осталось. Что благодаря усилиям пришедших из Аматана водников и воздушников уничтоженные оазисы уже восстановлены, и теперь только дождаться весны, чтобы нагнать тучи, пролить на пустыню дождь, рвануть, не жалея сил, и пески снова превратятся в плодородные земли. А ради этого определенно стоит жить.
      И они писали в ответ, с мягким юмором описывая, как Лик вокруг сестренки вертится, как трогательно пытается заботиться, оберегать. Как греют дочь слитным теплом своих сердец. Как отгуляли на свадьбе нэх Чемса, познакомились и даже подружиться с легкой руки Аэно сумели с его молодой супругой, которая над маленькой Маей, пока еще не совсем в тягости была, ворковала, подсказывая, как лучше выхаживать слабенького ребенка. Все-таки водница, чует, слышит... Но что дочь будет огненной, не сомневались ни Кэльх, ни Аэно. Разве что сложится её огонь в водного зверя или птицу — так и у Кэльха-то кто крылья распахивает, усаживаясь над колыбелью и безропотно позволяя дергать себя за лучистые перья.
      Только одно письмо они долго не могли написать и отправить. В тот день в дверь их комнаты забарабанили со всей мочи, донесся тонкий голос Ирты:
      — Дядя Кэльх, дядя Аэно, там какой-то нэх приехал! Вас ищет!
      — Кто бы? — Аэно первым делом подумал о Саторе или Шорсе, но этих двоих Ирта вряд ли назвала бы «каким-то нэх», и земляного, и водника у Солнечных знали, если и не в лицо, то уж по именам точно. Значит, имя незнакомое.
      Выскочили быстро, спустились во двор, поторапливаясь: вдруг что-то случилось? Да, случилось. Это было огромными буквами написано на лице кряжистого, приземистого земляного, стоящего рядом с таким же крепким, низкорослым коньком. Завидев огневиков, мужчина скривился, будто хлебнул чего-то кислого.
      — Ну и кто из вас? — громыхнул он, даже не поздоровавшись.
      — Простите? — от него шибало таким потоком злости, неприятия и презрения, что Аэно едва не споткнулся на ровном месте, машинально закрывшись от чужого огня.
      — Кого из вас моя дура выбрала, говорю?
      — Ну, если вы о Кетте, то меня, — молодой огненный развернул плечи, выпрямился, внутренне ощетиниваясь: может, он и сам был о воднице не слишком высокого мнения, но вот так оскорблять собственную дочь при чужих?
      Взгляд, которым его смерил земляной, кого иного в эту самую землю вбил бы по макушку, особенно когда Кэльх встал сзади, неосознанно прикрывая спину, будто в бою.
      — Еще и светлый... Тьфу, и что только народится... А он где? Внук мой. Или внучка, кто уж там.
      — Это девочка, — обманчиво мягко сказал Аэно, а глаза уже полыхнули. — И вас я к ней не пущу.
      — Да-а-а ну? Ты вообще прав на этого ребенка не имеешь, сопляк! Это моей дуры плата за побег!
      — Это наша дочь, — голос Аэно стал еще мягче и вкрадчивее. — И все права на нее по закону переданы мне. Кетта подписала бумаги, канцелярия Хранителей заверила их. А вы, уважаемый, — слово резануло, словно огненный серп на обережи, — теперь точно ее не увидите.
      И только земляного счастье, что именно в этот момент умница Ирта привела нэх Орту. Иначе бы был не грандиозный скандал, а банальное смертоубийство, даже Кэльх не был уверен, что сумел бы удержать своего рыся. Рванул бы вперед Уруш — и ничто б его не остановило, загрыз бы, еще и доволен был. Потому что такие обиды Аэно не прощал.
      А так утащил кое-как, утолкал в дом, пока старшие разбирались: на шум и отец из кузни подошел, прихватив с собой неизменный молот. Он же потом и пересказал кратко суть дела, потому что нэх Орта после отъезда незваного гостя — или, скорее, позорного бегства, приправленного руганью и обещаниями так просто это не оставить — ушла полежать с больной головой.
      Как оказалось, Кетта не просто так ребенка Хранителю подарить захотела. Это папаша поставил ей условие: если ты, деточка, не желаешь сидеть дома, по уму выбрать мужа и помогать в работе на шахтах, а рвешься в какую-то там никому не нужную пустыню, то родишь наследника, которого вместо тебя и воспитаем, благо не старые еще. А тут — девка. И ладно бы годная какая, а то от светлого отродья! Он бы и забрал, уж с внучкой бы по-другому себя вели, воспитали, как положено, чтоб воле старших была покорна, — на этом моменте Аэно страшно зарычал, — и никуда от деда с бабкой не смела рыпнуться. Возможно, найди Кетта кого иного, так и случилось бы. Но даже не Аэно — род Солнечных стеной встал.
      — Забудьте о нем, — просто обронил отец Кэльха — и на том разговор закончился.
      И когда через три года Хранителей сдернули с места, Аэно уезжал спокойный, насколько вообще мог быть спокойным, оставляя детей и свой второй дом.
      — Все будет хорошо, рысенок, — улыбнулся, взъерошив его волосы Кэльх, когда остановились на холме, последний раз обернуться на сонно-солнечный, разморенный Ткеш.
      Засвистела с памятного дерева вслед Ирта, провожая, замахала из прогала между ветвями рукой.
      И Аэно, подняв руку, махнул ей в ответ:
      — Айэ, Ткеш!
____________________
Примечание к части:

* Аманэо нэи - (горск.) "нашедшие друг-друга, молодожены.
**Солнышко наше, доченька


Эпилог


      Путь был долог и нелегок в этот раз. Не только из-за усталости, но и возраст уже давал себя знать. Кэльх и в круг не выходил, Аэно отплясал, очищая и согревая землю, сам. Впрочем, никогда они с Кэльхом не были особо легки на подъем. А теперь, видно, и вовсе пришло время сложить с себя обязанности разъездных Хранителей, остаться в Ткеше. Или все же в Эфаре? Об этом пока не говорили, но направлялись именно в Эфар, увидеться с родичами, с нехо Аирэном. Повидать бессменного Стража Стихий Эфара — Аленто.
      После неудавшегося ритуала Подчинения, случившегося шесть десятилетий назад в Льяме, Стихии выразили свою волю, создавая не только Хранителей, но и Стражей. И если первые с того момента стали считаться летучими отрядами, то вторые бессменно проживали в той местности, где были призваны. Закон о запрете браков на них не распространялся, как раз наоборот, так что у Стража Аленто была семья, любимая супруга и не менее любимые дети.
      В Ткеше Стражем стала Ирта, хотя были у Аэно и Кэльха мысли, что это будет их дочь. Но нет, Мая оказалась свободной в своем выборе нэх, сильной, но не Хранителем. Аэно был благодарен Стихиям за это. Амаяна выросла тихой и ласковой, очень семейной и домашней девочкой, мужа себе нашла под стать, именно он в свое время принял из рук нэх Лирса его тяжеленный молот, став кузнецом рода Солнечных.
      Двадцать восемь лет назад ушла из жизни нейха Леата. Тихо, без боли и страданий — просто вышел ее срок, она ведь не была магом, сила не поддерживала ее. Нехо Аирэн и без того держал, сколько мог, но... Всему свое время, и радости, и горю. Тогда они с Ниилелой едва сумели вернуть нехо, порывавшегося уйти следом. Сумели. Сейчас отец казался Аэно крепким столетним дубом, который ни буре, ни времени не сломать. Горская кровь. Чем дальше, тем больше Айто становился похожим на него, но все же другим. Суше, строже, жестче, бразды правления Алмазным родом анн-Теалья анн-Эфар он держал крепко, своих сыновей натаскивал на то же. Аннио, его старший сын, грозился превзойти в силе и отца, и деда. Разве что сказалось на нем воспитание в компании яркого огневика Аленто — он и жену себе выбрал из огненных. Та еще вышла парочка: словно пламя в горне под раздувающими его беспрерывно мехами. Впрочем, так Илса горела ярче, и Аннио только рад был ей в этом помогать.
      Эфар-танн полнился детскими голосами, жизнью, радостью. Все это наполняло сердце теплым огнем, совсем не таким, как в молодости. Тогда горело, полыхало, искры во все стороны от ярости и буйности. Сейчас — ровно, как пляшут по углям язычки пламени в разожженном и уже чуть прогоревшем камине, у которого собирается зимними вечерами вся семья.
      Наверное, все-таки уедут в Эфар. Горный воздух всегда придавал Кэльху сил, а Аэно не мог не видеть, как тот устает в последний год. Вот и сейчас сидел в седле ровно, но пряталась, пряталась под привычным дрожащим маревом огня усталость.
      Аэно протянул руку, сжал его пальцы, немедленно протянутые в ответ.
      — Скоро отдохнем, здесь недалеко деревушка, судя по карте. Занесло нас с тобой нынче в самую глушь, — Аэно улыбнулся, делясь с любимым силой, хотя и сам тоже дорого бы дал за нормальный отдых и сон в теплой постели. Но он все-таки был моложе, на целых двадцать шесть лет. И сейчас эта разница ощущалась порой слишком остро.
      — Надеюсь, там найдется кто-нибудь, кто пустит на ночлег двух уставших Хранителей, — благодарно улыбнулся Кэльх. Откинул с лица давно выбеленные сединой волосы, сощурился, пытаясь разобрать, не слышно ли еще тепло очагов. Оставалось надеться, что здесь не поглядят косо — бывало в их жизни и такое, особенно когда оба были помоложе, и огонь еще играл в крови.
      Аэно тоже прислушался, и ему внезапно очень не понравилась тишина вокруг. Дар, не угасший за все эти годы, не раз выручал, спасал их жизни. Он придержал коня, жестом останавливая и Кэльха.
      — Слушай.
      Конечно, можно было списать тишину в лесу на то, что они проехали, но и несколько минут спустя не зачирикала ни одна птаха, а в траве не застрекотали кузнечики.
      Переглянулись молча, слов в таких ситуациях не требовалось уже давно. «Не хорошо». «Совсем не хорошо». «Что-то случилось». Поводья разом тронули оба, уже сосредоточенные, собранные, рассчитывая вовсе не на отдых.
      
      На первый взгляд, деревня была обычной, только вот над ней не поднималось ни единого дымка. Ни один очаг не теплился, как ни прислушивались маги, не смогли услышать голоса живого огня. Зато тошнота накатывала — только так. Знакомая такая тошнота, подбирающаяся к горлу, стоило лишь подъехать поближе, вдохнуть местный воздух. Кэльх закашлялся, глухо, надсадно, потер грудь. С годами все тяжелее было терпеть рядом искаженных, разбежавшихся по всем объединенным землям, расползшихся по самым глубоким норам. Кажется, одну такую они сейчас и откопали совершенно случайно.
      Чистили их, чистили, выжигали — и все же то и дело всплывала эта погань. Уже, вроде, и Тающие острова освободили, огнем и мечом прошли по ним, до голых и на многие сотни лет теперь бесплодных скал выжгли. За резко сократившейся пустыней пока еще не добились такого успеха, в жарких землях юга твари прятались куда успешнее, на севере им просто некуда было отступать. Вот и разбежались недобитки.
      Они выехали на площадь, точнее, к колодцу, вокруг которого кучковались приземистые бревенчатые домишки, оставляя немного пространства. Здесь воздух сгустился так, что почти невозможно было дышать, даже лошади, которых худо-бедно прикрывали седоки, начали всхрапывать и нервно прядать ушами. А огневики смотрели на колодец, как на оживший кошмар: сколько лет им обоим снился тот провал в изуродованной земле...
      — Надо чистить, — через силу выдохнул Кэльх.
      Чистить от Дурной воды, и как можно быстрее, пока не явились те, кто эту воду отравил. Потому что напади они сейчас — не отобьются, тут на месте и полягут, ничего не сделав. Огня, что подпитывал бы их, не было. А оба уже чуяли приближающихся людей, отравленных, безумных, подчиненных воле того, кто отравил Воду.
      — Идем, — Аэно спешился первым, подставил руку, помогая Кэльху — того ощутимо покачнуло. Он понимал: работать здесь практически ему одному, на голой силе. И понимал, что это будет последний его танец, потому что есть только одна возможность очистить такое. Наверное, поэтому крепко, до боли, сжал Кэльха в объятиях, прежде чем начать, шепнул на ухо:
      — Люблю тебя, леа энно.
      И заструилось почти невидимое марево Чистого Огня, окутывая его, замершего на мгновение. Отпечатывались в утоптанной до камня земле следы его ног, замыкая обережный круг. Полыхнула первая волна пламени, расходясь от мага вовне и внутрь, к колодцу, в котором глухо забурлило.
      Кэльх тяжело опустился прямо на землю около колодезного сруба, привалился к подгнившим сырым бревнам, вслушиваясь. На это его сил еще хватало. Сердце в груди колотилось как бешеное, но страха почему-то не было. Просто спокойное «вот и все». Сколько бы Аэно не отрицал финал, который ждал любых Хранителей... Он настиг и их. Именно их, Кэльх нисколько не сомневался относительно себя. Все, что он сейчас мог сделать, это завершить начатую Аэно-Аэнья работу. И просто полюбоваться на него. В последний раз.
      Танцевало живое пламя, освобождаясь от одежд, истлевших пеплом, наливалась нестерпимым сиянием кожа, выцветали до прозрачного серебра и без того припорошенные сединой кудри. Только глаза еще полыхали живым рысьим янтарем.
      «Люблю тебя».
      Круг за кругом — и Огонь отозвался, даруя своему Хранителю силу аватара, сплошными волнами билось прозрачное пламя, выжигая Дурную воду в людях, в земле, в воздухе. Накрывало куполом деревню, пока не закончились силы слабого человеческого тела. Еще дрожало жаркое марево, но за танцующим Аэно уже оставался тающий след золотых искр, истончался хрупкий силуэт, пока не пропал в последней вспышке. Она больно ударила по сухим глазам, и Кэльх заморгал, вжал ладонь в грудь. Там, за сердцем, гас крохотный огонек.
      Громкое проклятье разорвало повисшую тишину. Как уж выжил искаженный водный маг в объятьях Чистого огня, было не ясно — может, закрылся, может, учеников как живой щит выставил. Им явно было дурно, вон, валялись, сразу трое. А вот сам водник шел к колодцу, понося на чем Стихии стоят проклятых Хранителей.
      — Да я ж тебя сейчас прикончу, старичье!
      — Ты... уже, — Кэльх улыбнулся, хотя было больно. В груди и вообще, потому что не чуять тепло рысьего меха — проще умереть. Только держала последняя ниточка, долг Хранителя, дважды названного так.
      Птичьи крылья, прозрачные, невесомые, забили по воздуху, пронзительный крик Чи’ата ударил по ушам, тревогой, набатом: вставайте! Дурной сон ушел, боли больше нет, вставайте! Закончите начатое! А огненная птица уже летела навстречу не ожидавшему такого искаженному, выставив вперед клюв. Последний удар, как всегда, верный.
      Кэльх сидел, глядя в небо потускневшими, выцветшими глазами. Еще дышал, еще жило тело... Вот только самого Кэльха уже не было. Огонь погас окончательно.
      Вставали люди, очумело трясли головами, кто-то, очнувшись скорее других, сообразив — вязал несопротивляющихся, выжженных учеников искаженного, кто-то кинулся к Хранителю, но у них на руках чуть вздрогнуло и замерло тело, а потом и рассыпалось легким пеплом, тут же подхваченным внезапно метнувшимся над площадью ветерком.