Ах, Бика, Бика - золото, а не женщина. Солнце, вырвавшееся из мокрых лап чумазых осенних облаков. Такая же ясноликая, светлоокая, круглая… Умом круглая. В смысле - без углов. Тёмных, в которых прячутся грехи наши тяжкие и помыслы корыстные. Невесомая какая-то, воздушная вся, ветром куда-то уносимая. То ли она излишне высокая, то ли сильно худая со своими безнадёжно провисшими сплющившимися грудями, но очень напоминает иссохшего жилистого верблюда, безмятежно стоящего с высоко поднятой головой в знойной пустыне и аппетитно жующего колючки. Голые красные ноги, похожие на жерди ольхи, с которых час назад содрали кору, продеты в стоптанные калоши серо-навозного цвета. Лицо тоже ольховое и кривое. Один глаз посажен ниже другого, и определить, куда смотрит, нет никакой возможности. И рот чуть кривит и почти всегда раскрыт. И похож он на тёмный туннель, один за другим проглатывающий тяжёлые фуры. И зуб один в нём как-то по-особенному торчит, как сабля янычара. Он одиноко оголяется, когда женщина смеётся, и видно, как в основании зуба отчаянно чернеет огромное дупло, в которое, кажется, с комфортом мог бы улечься на зиму бурый медведь. А смеётся Бика просто так, по поводу и без повода. И смех у неё какой-то такой, чёрно-белый, что ли. Без всяких оттенков, намёков и прочей дополнительной нагрузки, призванной отравлять и без того слабое сердце самовлюблённого современного собеседника.
Красавица, одним словом. Для сельской местности. Бальзам для души. Вот почему, видимо, сердобольные сельчане и звали её Бика*, иногда – Лампа, Солнце или Асул*. Когда встречаешь такого человека, с сердцем доброго ангела и с потребностями домашней лошади или дворовой собаки, на душе воцаряются такой покой и порядок, что становится даже стыдно за себя, такого нехорошего. Хочется снять с себя новый костюм, бросить под ноги, попрыгать на нём, растоптать, извалять в пыли и потом уже надеть
___________________________________________________________
*Бика – красавица.
*Асул – истоки, основа.
обратно и идти по узенькой, грязной, кривой сельской улочке, отвешивая поклон каждой встречной курице, путающейся под ногами в поисках чего бы ещё поклевать. Хочется просто жить. Сбросить с плеч груз самолюбия, несбыточных желаний и прочей мелкой чепухи, без которой так легко обходится Бика.
Но всё же и у Бики иногда возникали проблемы. Одной из них была сейчас метла. Ею иногда, перед большими праздниками, она подметала двор и, главное, убирала за коровой Маринкой в хлеву. Некогда это была роскошная метла из гибких берёзовых прутьев, которые сосед её, бывший пастух Гюл-ага, по прозвищу Уста* или Копчёный, приносил всякий раз, когда спускался с гор за солью. Теперь эта метла до того прохудилась, что от неё остался один обрубок, который к тому же так весь был облеплен засохшей навозной жижей, что составлял собой один сплошной комок, в котором отдельные прутья и не проглядывались уже.
С этой проблемой Бика, конечно, обратилась к Усте, местному Молле Насретдину, как ей почему-то с детства казалось. Он всегда приходил ей на выручку, хотя и часто разыгрывал её, иногда бурчал и даже грозил, чем-то там таким. Это был довольно таки облезлый и потрёпанный жизнью тип средних лет с пышными, разбросанными в стороны усами, похожими на две новые, наскоро связанные метёлки, валетом расположившиеся у него под носом, больше похожим на орлиный клюв. Худой и щупленький, с лицом обугленного шашлыка, цвет из которого выветрили крепкий чёрный чай и дым вонючего «Памира», выглядел он начинающим старичком, махнувшим уже на себя рукой и пригодным теперь только на то, чтобы на нём ездить. Он в пять минут разделывал барана и мог удалить соседу больной зуб. Он играл на чунгуре* и читал Коран. Его повсюду приглашали чавушем*
__________________________________________________________
*Уста – мастер.
*Чунгур – струнный музыкальный инструмент.
*Чавуш – распорядитель.
на свадьбы и похороны. Этот молодой старик, как его называли иногда, был мудр и уже сегодня знал, что ему скажет Асул завтра.
В тот день Гюль-ага сидел у крыльца своего старенького дома на чурке и, наклонив вниз маленькую, с хороший кулак, голову, покрытую высокой папахой, что-то зашивал шилом, ботинок, что ли, какой. Он даже не заметил, как во двор вошла Бика. Сильно сморщив лоб и прищурив здоровый глаз, соседка неловко огляделась и провизжала:
- Эй, сосед!..
Кажется, не очень удачно восседал наш Молла Насретдин на своём деревянном троне, пошатывалась, видать, чурка – не усидел, бедняга, свалился с грохотом на землю. Когда пронзительный визг пышущей сил соседки вихрем влетел в раковины его ушей, он от неожиданности вздрогнул, словно его ударило током. Шило больно вонзилось ему в палец, отчего его накренило назад, и он машинально отбросил руку, из которого вырвался ботинок. Ботинок этот со свистом взлетев в воздух, перелетел через дорогу и упал в соседнем дворе. Сам Уста, окончательно потеряв равновесие, и роняя папаху, распластался на земле. Папаха покатилась вниз по брусчатнику и, вся обвалянная в пыли, остановилась у самых ног сильно перепугавшейся соседки.
- Ах ты, Бика, ах ты собака кривокосая!.. Чтоб тебя!.. – глядя снизу вверх, поднимаясь и отряхиваясь, начал Гюл-ага причитать, доставая слова из самых глубин своей скомкавшейся от испуга души. – Чтоб тебя море синее поглотило! Чтоб тебя крокодилы нильские расцеловали! Чтоб твоя корова тебя, сирену с пожарной машины, забодала!.. Да что ты так визжишь, что человека насквозь протыкаешь! У меня аж сердце из груди выскочило, - говорит он и прыгает, нервно теребя себе грудь. – Ты не видела, куда покатилось?
- Что покати?..
- О Аллах! – восклицает тот. - Как что? Сердце, моё сердце!
И сделав суровый вид, он кружит, словно что-то ищет. Его нервозность, как ток по проводу, моментально передаётся Бике. Она так же сморщивает лоб и тоже начинает искать.
- Нет, жан*- отвечает она, продолжая растерянно осматриваться, - нет, этот, сердца здесь нет... А вот папаха – да, вот она, - подавая папаху, поднимает она глаза и тут замечает усмешку на лице соседа. – Гм! – вдруг сама тоже усмехается она. – Какое сердце? А я ведь, дура!.. Да какое к чёрту сердце!
- Как какое, как это какое! – стараясь опять придать лицу серьёзный вид, нападает Гюл. – А то сердце, что ты у меня украла! Я весь иссох, мечтая о тебе! Ты уничтожила меня, о солнце моё, снизошедшее на землю!
- Гм!
- Сожгла ты меня, как новая сварка, кусок никчёмного ржавого металла!
- Гм! – ещё шире растягиваются губы соседки в недоверчивой усмешке. – Это я ли сожгла тебя? А не жена ли, Гюльсия твоя ненасытная? И всего-то ей мало. От зари до зари ты у неё на побегушках. Днём сама на тебе ездит, а ночью…
- Тссс, тссс!.. – прыгает Гюл, шлёпая себя по губам. – Тихо! Тихо, Асул! Не всё говорят, что знают, - и видя, что у Бики есть что добавить, прибавляет железа к голосу: - Закрой пасть! моя благородная львица!
Бика поспешно затыкает рот, но, сколько она ни старается, ей не удается долго оставаться в таком состоянии. Она с трудом смыкала губы, но те снова расползались в усмешке, и рот с креном в одну сторону опять открывался.
- Сцену закрой! – командует опять Гюл-ага. – Ты куда это уставилась – я здесь, Солнышко. Ау! – пытаясь определить, куда она смотрит, одёргивает он её. - Я говорю, шторы опусти, не оголяй саблю янычара – зуб спрячь. Как бы, говорит, - не сглазили, красоту такую!.. Говори, с чем пришла.
- Мне это…
- Что «это»? Называй вещи своими именами – некогда мне.
- Прутья из метлов… Хе-хе!... Метлу из прутьев.
_________________________________________________
*Жан – милый, родной.
Уста морщится, подтягивает губы, и усы его, как колючки, поднимаются кверху:
- Так тебе прутья или метлу?
- Да!
Глаза Гюл-аги, как у Бики, разбегаются в разные стороны.
- Что «да»? – раздражённо спрашивает он.
- Метла. Из прутьев. Подметать чтоб, - с каждым словом, страшно шаркая калошей по земле, по-гусиному вытянув шею, придвигалась Бика к соседу. – Хотела.
- Да не может быть! – шутит тот.
- Валлахи*, хотела, этот… - убеждает та, далеко брызгая слюной. - Мести чтоб. Подметать. А не так.
- Ну, если только подметать… - как бы успокаивается Уста. - А то мне послышалось «полетать». Уж думаю, не к Кащею ли ты, ясноокая, собралась на свидание. Любовь крутить.
- Хе-хе!..
- Смотри у меня, роза ты моя, болотная – я кавалер ревнивый!
- Нет, жан. Хе-хе!.. – кокетничает Бика. - Не любовь, а навоз! Навоз убирать. За Маринкой. А то она, жан, все бока свои белые в навозе обваляла.
При упоминании о Маринке наш Молла – не знаю, что он вспомнил - изменился.
- Твою Маринку, - говорит он, - белобокую, мы перекрасим в красное.
Пока удивлённая Бика, ещё больше закосив глаза, собиралась с вопросом, тот уже ответил:
_______________________________________________________
*Валлахи – клянусь Богом.
- Зарежем, - говорит, - Маринку. Рот закрой, а то воздух попадёт!
Бика моментально закрывает рот и даже рукой придерживает. И лоб хмурит. Но не проходит и двух секунд, как лоб сглаживается, рука опускается и рот раскрывается, как варежка. Она стоит перед своим покровителем, как стоит перед дрессировщиком цирка пантера на двух лапах в ожидании вознаграждения в виде кусочка сахара. Хозяйке не терпится узнать, что ещё такое вытворила её Маринка, блудница старая.
- А вот, - отвечает тот, - шалит твоя, как ты говоришь, блудница, уплетает всё что ни попадя. В сад мой вон залезла – все саженцы, сволочь, сожрала… Да отлипни ты от меня!
- Хе-хе-хе, - довольная своей коровой смеется Бика. – Она это может, жан… Она ничем не гнушается, Маринка моя. Всё лопает подряд, рогатая разбойница. Старый ботинок дай, и тот зажуёт – не откажется.
- Понятное дело, не откажется, - злится Гюл, – если хозяйка голодом, животину, морит.
- Вчера она у меня мыло сожрала, - не слыша соседа, умилённо продолжает Бика, растроганная таким забавным, как ей кажется, поведением Маринки. – Новое мыло – месяца нет, как купила! Хе-хе-хе… А это еще что… Дочь меня чуть не убила! Неделю назад Маринка вычистила почти всю клумбу её. А какие там цветы были!.. Какие цветы! Ты бы видел, жан, как жадно их уплетала Маринка. Еле отогнала. Вкусные, я говорю, цветы были.
Гюл, видимо, ожидавший несколько другой концовки этого монолога, недовольно и в то же время удивлённо морщится.
- Зато я видел, - говорит он, - ты эту клумбу теперь корзиной накрыла, что я сплёл тебе, чтобы ты в ней сено могла таскать своей корове. Так?
Вместо ответа звучит опять фирменный смех. Уста раздражённо продолжает:
- Я, старый дундук, иду в лес, по одному срезаю подходящие прутья, тащу их сюда, в Париж, на своём горбу, плету корзину, а вы ею клумбы покрываете, мадмуазель!.. «Клумба», - передразнивает тот. – Вы ещё Эйфелеву башню возведите здесь.
Мадмуазель молчит. Она и понятия не имела ни о каком Париже и уж тем более слыхом не слыхивала об Эйфелевой башне. Она привыкла к таким непонятным речам Гюл-аги и воспринимала их совершенно равнодушно.
- Да ты почему не привязываешь корову? – суётся Уста ей в лицо. – Когда скотина приходит вечером в хлев, её надо привязывать – я сто раз тебе это говорил. Где верёвка с петлёй, которую я свил специально для твоей коровы?
- Верёвка?.. – запинается Бика. – Она… Ты, этот… Метла!.. Я метлу хотела…
- «Метла»!.. – дразнится Уста.
- Да… Свей, пожалуйста… Сплети… Свяжи, хотела сказать!
И связал бы Уста – он каждый год дарил ей метлу из тех немногих, что связывал на продажу, - но ему вдруг захотелось немного потрепать Бику, чтоб впредь была более бережливой. Заранее давясь от смеха, он уже с момента падения с чурки что-то задумывал против незадачливой соседки. Он говорит:
- Метла, значит, нужна, говоришь, Солнце?
- Да, жан! – ответило Солнце и опять зашаркало в сторону Гюл-аги. - Подметать. Маринка… Метла. Из прутьев. Хотела бы…
- Погоди, стой на месте – не то раздавишь меня! – рукой останавливает её Уста и потом как бы с большим сожалением говорит: – Ах, Асул! В этом году это ремесло ведь у меня отняли.
- Как отняли? Кто? Зачем? – опять наступает Бика.
- Да не липни ты ко мне, оставь место, чтоб я рот мог открыть! – громко возмущается Гюл и уже более мягким тоном продолжает: - Видишь ли, Солнце, продавая мётла, я немного подзарабатывал, а теперь другой решил на этом разбогатеть.
- Кто?
- Глава, моя звезда.
- Хе-хе!.. Какая голова, чья?
Усы опять, как проволоки, торчат вверх.
- Гаджи-Мирза, говорю, тетеря глухая. Глава администрации села. Кавха* наш. Он, говорят, куркуль, этому где-то даже учился.
Бика волнуется. Она никак не может в это поверить. «Не такой он, этот кавха, - проносится в её голове. – Он в туалет без галстука не ходит – а тут мётла. Да врёт он, этот Копчёный!»
- Не вру! – спокойно, но грозно отвечает тот, чем сильно озадачивает Бику. – Как же я вру, если он мне документ показал.
Бика ещё больше краснеет, словно её за руку за воровством поймали.Теперь ей при Гюл-аге даже думать боязно. «Хорошо, радуется она про себя, не узнал хоть, что я его Копчёным обозвала».
- Но ты не бойся, - взбадривает Уста раздавленную Бику, - тебе как матери-одиночке он обязан бесплатно связать метлу. Только смотри, не взболтни ему, что это я тебе сказал, а то он не пригласит меня чавушем на свадьбу своего сына.
Последнее предостережение звучит несколько убедительно, но всё же Бику продолжают терзать сомнения. С одной стороны, не верить уважаемому ей и всей округой Гюль-аге у неё нет ни сил, ни ума, ни мужества; с другой стороны, у неё не укладывается в голове, как Гаджи-Мирза, человек в галстуке и начищенных туфлях, может сидеть в кабинете за столом и вязать веники.
- Может! – перебивает её мысли внимательно за ней наблюдавший Уста. – Без галстука теперь и начищенных туфлей, Бика, денег не заработаешь.
Удивлённая Бика, не сводя глаз, смотрит на Гюл-агу. Такое она и раньше уже где-то слышала. И не раз. Больше она не в силах не то что сомневаться в словах своего могущественного, как ей кажется, соседа, но даже мысли такой допустить она не может. «Копчёный прав!» - само собой проскальзывает в её голове.
___________________________________________________-
*Кавха – глава поселения, лидер.
- И нечего меня Копчёным обзывать! – окончательно добивает Уста женщину. - Да что ты сфокусировала оба глаза в одной точке – дыру во мне протрёшь. Сожжешь меня к чертям собачим светом своего пылающего сердца! – ворчит Гюль-ага и как от солнца загораживается рукой от красного лица собеседницы.
Испугавшаяся Бика попыталась было даже сбежать, но Уста вернул её. Он успокоил женщину. Из припасённых им ранее запасов, с лихвой дал Бике прутьев на метлу и отправил к главе. Но прежде долго напутствовал её:
- Смотри, - говорит, - он будет отнекиваться, уверять, что не умеет связывать мётла – ты не верь ему, как дура. Это он тебя, красавицу, так ломать будет. Он любит перед людьми выпендриться, особенно, - говорит, - перед такими как ты, похожими на женщин. Будь начеку, а то он, старый кабель, может подарить тебе не только метлу, но и ребёнка.
- Хе! Как ребёнка? – спрашивает Бика и мечтательно замолкает.
- Да! – коротко отвечает тот. – Как жена умерла, кавхе и вовсе тормоза отказали. Он, как петух за курицами, говорят, за женщинами носится. Особенно за разведёнными. Ни одну, говорят, не упускает.
- Хе-хе-хе!..
- Она ещё смеётся! – возмущается Уста. – Прикрой свой пиратский кинжал! Не выставляй на показ молотилку. А то людей напугаешь, молодая акула.
- Хе-хе-хе!.. Как ты сказал – ни одну не упускает?
- Да. А ты, мне сдаётся, не очень этим расстроена. Гляди, не опозорь мою полуседую бестолковую голову. Не поддавайся искушению. Если погонится за тобой, не торопись, как курица, сразу хвостик поднять. Беги прочь. Я не такая, скажи.
Бика ушла от Гюл-аги. Сначала она пошла домой. Достала там из сундука пёстрый платок и как-то так повязала его, по-молодёжному; прямо ещё дома надела совершенно новые, блестящие калоши, посмотрелась ещё раз в зеркало, вышла из дома, взяла под мышку целую охапку прутьев и отправилась к кавхе.
Был приятный ясный день. Гаджи-Мирза сидел на скамеечке под развесистой ивой, росшей прямо под окнами администрации. Бика ещё издали заметила его и представила петухом с гребешком на голове и сильным клювом и почему-то, вовсю вытягивая шею, как курица чистящая перья, осмотрела себя всю.
- А-а-а, милости просим, милости просим! – поднимаясь и идя навстречу, приветствовал её глава. – Ты здесь почти не бывала. Говори Солнышко, с чем пожаловала? Может, справку написать или документ какой?..
- Нет, жан… Я хотела… Да на что мне документ! – как-то вдруг возмутилось Солнце. - Документ, - говорит, - на хлеб не намажешь - мне бы метлу. Хе-хе-хе!..
- А что, метла хорошо мажется на хлеб? – шутит молодой секретарь.
- Рот закрой, - острит Бика, - а то воздух попадёт!
- Какая метла? – недоумевает совершенно не готовый к такой просьбе глава.
- За Маринкой убирать, - просто поясняет та. – Какая же ещё?
Главе кажется, что Бика смеётся над ним. Чтобы понять, так ли это, он не знает в какой из её разведённых в разные стороны глаз ему нужно заглянуть. Один из них вроде нацелен на него, другой глаз смотрит куда-то мимо. Это как-то нервирует главу, сбивает с толку и создаёт дискомфорт.
- Что убирать? – пытаясь, всё таки определить, на что нацелился второй глаз Бики, оглядывается Гаджи-Мирза. - Кто такая Маринка? Ты о чём?
- Метла, - не отступает Бика. - Слышала, ты мастер вязать мётла.
Лицо главы покрывают сумерки.
- Ну конечно, - выбрасывает он свою длинную руку, - институты оканчивал по вязанию мётел!
- Знаю. У тебя и документ есть.
- Что ты знаешь? - набрасывается глава на Бику. – Какой документ? Что тебе, вообще, нужно от меня?
- Метёлку, жан. Маринке…
- Какая метёлка? Что такое Маринка? Я что, чабан тебе, метёлки вязать? – уже обеими руками работает Гаджи-Мирза. – Вот уж точно, не знаешь, откуда беды ждать. А я-то думаю, что она припёрлась тут с целым возом хвороста под мышкой?
- Хе-хе!.. – смеётся Бика. – Это прутья – не хворост. Чтоб метёлку связать. Их хватит на метёлку – как думаешь?
- Да убери ты их от меня – что ты мне палки под нос суёшь! – опять вскакивает со скамейки глава и обеими руками отбивается от посетительницы, как голый на реке от норовящего ужалить овода. – Да что это такое сегодня происходит? Откуда она тут нарисовалась? Кто послал тебя ко мне?
- Да! – уверенно отвечает Бика.
- Что «да»? – ничего не понимает чиновник.
- Потому что!
- Да что ты будешь делать, а! – чуть не плачет кавха. - Скажи, кто тебя послал ко мне?
- А почему это я должна докладывать тебе, кто меня послал – не скажу! – обильно обрызгивала Бика слюной отгораживающегося руками главу. - Жить столько лет по соседству и выдать человека? Тем более, Гюл-ага всегда любил меня. Не скажу! Никто меня не посылал – я сама пришла. Вот так вам! Лопнете – не скажу!
И не сказала ведь, партизанка такая. Глава сам догадался. Как-то. Видимо, он тоже был наслышан о проделках Гюл-аги, этого местного Моллы Насретдина. Он вечно кого-то разыгрывал. Все помнят, как однажды он, отправил Бику с чайником, у которого оторвался носик, к знаменитому лётчику, полковнику Манафу Мусаеву, приехавшему в родное село на побывку. Тот с пеной у рта доказывал, что он не лудильщик и что к оторванным носикам чайников не имеет ровно никакого отношения, но Бика буквально впилась в него, настаивая на ремонте. Измученный полковник отдал ей чайник из дома, и только тогда Бика успокоилась и ушла.
И Гаджи-Мирза вспомнил этот случай и очень обрадовался. Он возбуждённо заметался, соображая, где бы ему раздобыть метлу. Тут на помощь пришёл всё тот же секретарь. Он сказал, что как раз вчера к нему с гор прислали мётла на продажу. Кавха дал денег и велел немедленно принести одну метлу и передать её Бике.
Так решилась эта маленькая проблема одинокой женщины. Наконец-то Бика стала хозяйкой новой, роскошной метлы из мягких берёзовых прутьев. Такую вещь и в руки брать приятно, и мести она будет чисто, не в пример тому обрубку, что остался от прежней метлы. И всё-то теперь у хозяюшки хорошо да ладно, вот только одно обстоятельство немного изменило ход событий: не успела Бика даже испробовать метлу – её Маринка съела. Бика метлу на корзине оставила, которой дочь накрыла клумбу. А Маринка и в ту ночь не была привязана. И было бы очень странно, если бы голодная корова не унюхала запах свежих, мягких прутьев. Она унюхала и не упустила шанса подкрепиться. Весь перед метлы, всю рабочую часть оттяпала начисто, только обрубок один и остался. И правильно сделала – что голодать-то животине! Не последняя, кажись, эта метла на свете.
На следующий день чуть свет Бика отправилась к Гюл-аге.