- Не спишь? – в трубке звучал его бархатистый голос, - ну тогда скоро буду…
Через полчаса он ввалился в квартиру - огромный, шумный, небритый, протянул Татьяне два тяжелых пакета и тут же, в прихожей, медведем обхватил и сжал крепкими мужскими руками её хрупкую фигуру.
- Чем так соблазнительно благоухаешь? «Диор»?
- Господи, Борь, раздавишь меня! Холодный, колючий, отпусти… Точно, угадал - «Диор». Новогодний подарок, между прочим. Ты снова столько всего привёз. Зачем? У нас всё есть.
- Это мелочь всякая, к празднику. Кинь на стол что-нибудь, я с утра не жрамши.
- Тише, разбудишь детей. Только угомонились. Николаю утром на дежурство, пусть спит. Тебе на диване постелила. Душ примешь?
- Да, и футболку дай какую-нибудь. Я два дня дома не был.
- Что так? Снова раздрай?
- Потом. Всё потом.
Пока в ванной Борис смывал усталость прошедшего дня, Татьяна, прикрыв на кухню дверь, сервировала стол к позднему ужину. Из принесённых ночным гостем пакетов она достала и аккуратно нарезала тонкими ломтиками остропахнущий свежайший швейцарский сыр с пепельными прожилками плесени, на блюдце изысканной, почти вологодско-кружевной салфеткой выложила прозрачными язычками колбасу и балык. На зеленых листьях салата в окружении сочных ломтиков лимона уже раскрыли коралловые лепестки розочки из нежной и сочной сёмги. Хрустящие тарталетки она в два счета превратила в аппетитные пирожные из нежного крем-сыра, украшенного, будто драгоценными самоцветами, черной и красной икоркой. Из глубин холодильника на стол перекочевали хрустящие пальчики маринованных огурчиков и прозрачно-янтарные бусины помидорчиков черри, тонко порезанное домашней засолки сало с нежно-розовыми прожилками и, с оказией присланная, домашняя колбаса. В стеклянной креманке светился опалом прозрачный студень, украшенный задорными морковными ромашками и зелеными листочками петрушки. На карусели микроволновки уже кружилась тарелка душистого рассыпчатого плова. В воздухе кухни витали тонкие ароматы свежего укропа, лимона, имбиря.
Татьяна включила торшер, погасила верхний свет. Она любила вот такие вечера на своей уютной кухне, когда семья мирно спит за стеной: вся суета отходит вдаль и можно спокойно почитать или порукодельничать. Но сегодня случился неожиданный гость. И ему она была бесконечно рада.
- Ох, и наваяла ты тут! А чем это пахнет? Неужто борщ? Налей - тарелочку уговорю. Да, и сметаны с чесночком - ложечку, как я люблю. Ты ж знаешь, я за кастрюлю борща все тайны продам, как тот Плохиш за банку варенья, особенно те, которые никогда не знал! - Он расхохотался раскатисто, открыто, так смеётся человек с распахнутой настежь душой.- О, непорядок! А где главное блюдо? Что это наш мистер Хеннесси сиротливо на полочке скучает? Приглашай и его сюда.
- Так ты же только ужинать собирался?
- А допинг? Давай по капельке. Как говорит мой незабвенный друг Валерка, изыди нечистая сила - останься чистый спирт и приими, Боженька, не за пьянство, а за лекарствие!
- Борька, не богохульничай!
Татьяна открыла дверку кухонного шкафчика. Нежный микс ароматов обжаренного кофе и карамельной ванили внёс дополнительный аккорд к очарованию романтического настроя предстоящего ужина. Она на секунду задумалась и затем поставила на стол коньячные бокалы изысканного богемского стекла.
- Ты вот эти чуда заморские передвинь на тот край, а мне вот эту - живую вкусноту поставь поближе. У, колбаска… Матушка готовила? Ох и аромат… Как она говорит - с «коляндрой*»? Чудо, а не колбаска. Вкусней не ел нигде. Ты хоть чему-нибудь научилась у нее? Да разве это переймёшь, она же с молитвой ко всему подходит, душу вкладывает. Жалею, что в молодости вашу мамку не знал - она ведь провидица у вас. Я это в прошлом году осознал, одна-единственная фраза мне глаза раскрыла. Помнишь, она у вас гостила прошлой зимой?
- Ну да, помню. Это когда ты в госпиталь загремел после истории в Кизляре?
- Вот-вот. Я ж тогда Томиле своей не говорил, что в госпитале лежу. Мол, командировка ещё не закончилась, дела остались всякие. Не хотел её волновать. Фраза жены последняя мне тогда покоя не давала. Уже в дверях Томила говорит вдруг: «Тебя убьют». Я у неё спрашиваю: « Ты что городишь?» А она, как помешанная: «Тебя убьют. Что я с двумя детьми делать буду?» и дверь закрыла. Ты знаешь, нас ведь там и вправду убивали просто. Иваныча нашего комиссовали осенью после ранения и командиром назначили этого генеральского сыночка. Шаркун паркетный. Он в своей жизни ничего страшнее петард не видел. Там, когда началась эта катавасия, нас в камуфляже посреди поля в снег сунули. Ни боеприпасов, ни маскхалатов. «Я – говорит - думал, что здесь «зелёнка». В штаб координаты неверные сообщил, сука! И нас перекрестным накрыли - и радуевцы, и наши - утюжили… Там огороды какие-то были, взрывами перепахало всё и, представляешь, в воздухе стоял резкий запах чеснока и хрена. Я тогда твой холодец вспомнил. Потом рвануло совсем рядом. Олег у меня на руках умирал. «Мы с Олькой четвертого ждём… Вы не бросайте Олю, сын у меня будет, я знаю… Со своим вместе вырасти его… Позаботься о них…» И больше ничего не помню. Очнулся в госпитале, мне уже и дырки заштопали, и Олега похоронили. Я никому это не говорил раньше. Не могу молчать. Выговориться хочется.
- Я слушаю тебя, Борь. Господи, как же вы это всё пережили тогда?
Борис замолчал, налил в бокал еще коньяка, отрешённо покрутил его, согревая в ладонях. Золотистой волной слегка маслянистый напиток перекатывался по тонкому стеклу, раскрывая изысканные оттенки вкуса. Медленно, будто воду, выпил. Некоторое время он опустошённо смотрел в темное окно, куда-то в ночь, словно силясь рассмотреть что-то за пеленой снежной круговерти, только побелевшие костяшки сжатых в кулак пальцев выдавали ту бурю чувств, что бушевала в его в душе.
- А не пережили… До сих пор там. Это же не первая моя командировка. Много чего хлебнуть пришлось. Но такого разъе… прости, - разгильдяйства - еще не встречал нигде. Знаешь, я никогда так не боялся, как сейчас. Объяснить не могу. Гадкое чувство… Вот сосёт под ложечкой…Когда черту нужно подвести, решить что-то важное. А что важное - я не знаю. Не знаю, понимаешь? Хотя нет, вру - знаю… Ты понимаешь, запутался совсем. Всё поменять хочу. Всё по-другому. До недавнего времени всё было понятно. День – ночь; тут - я, а тут – враг; вот здесь моя семья – жена и дочка, а я за них в ответе. Сейчас всё перемешалось, медкомиссия назначена. Не пройду я её, чует моё сердце. Спишут и всё.
- Борька, да не паникуй ты так! Ты же боевой офицер, наград - как у Леонида Ильича, хоть грудь расширяй. Тебя любое военное училище с руками оторвёт. Учить молодёжь будешь. Ну, хорошо ведь?! Ты у нас вон какой красавец брутальный, и сединки в кудрях тебе прямо к лицу очень. Это теперь «перец с солью» называется. Знаешь, если Антонио Бандерас усы отпустит – то он на тебя будет похож.
- Хороший ты мужик, Таня! Но училкой ты была, училкой и останешься. И чему я буду молодёжь учить? Как Родину защищать? Или как задницу прикрывать зажравшимся генералам, которые по мозгам и на ефрейторов не тянут? Нет, не могу врать. Пойду к Иванычу, он на Солянке салон красоты открыл. Мужской. Курсы закончу, буду маникюр-педикюр делать – мастер «перец с солью сэр Антонио Бандерас» - передразнил он Татьяну - во народ попрет к нам, озолотимся!
- Ты что, вправду? Иваныч - и салон красоты?
- Да это прикрытие. На самом деле частный сыск. Пока клиент стрижётся-бреется, он, знаешь, какой разговорчивый? Тут главное - вопросы правильные будто невзначай задавать, а мужик болтливее любой бабы. Иваныч за это время десяток висяков раскрыл. Так что за работу я не парюсь.
Борис пристально посмотрел на Татьяну, будто оценивая, продолжать ли разговор дальше.
- Ушатал тебя болтовнёй?
- Нет-нет, всё нормально! Я рада пообщаться с тобой. Ты что-то совсем забыл нас. Дети скучают. Останешься хоть на денёк? Коля отдежурит, даст Бог без аварий обойдется, вечером стол накроем, попраздничаем.
- Что это он в такой день взял дежурство?
- А что делать? Всё у него под контролем должно быть. Вот если артист на сцену не выйдет - огорчится одна-две тысячи зрителей. Представь, бригада энергетиков на аварийный участок не явится, тогда недовольных с полмиллиона будет. Дети маленькие, старики больные, операционные всякие. А элементарно в лифте, как в ловушке, оказаться? Опять же - плиты электрические в домах теперь, мы настолько к этому привязаны стали. Да и праздник сегодня такой, так что не может Николай спокойно дома сидеть. Ты ведь тоже редкие праздники дома за семейным столом проводил?
- Работа у нас такая - Родину защищать. Томилка моя иначе считает. Она ревностью своей достала уже, домой, как на Страшный Суд едешь. Теперь мне всё равно, нет семьи. Кончилась.
- Да что ты, Борь? Всё наладится! Ты работу поменяешь, Томила подлечится. Давай я со своим доктором её познакомлю. Мы уже семнадцать лет дружим, я у неё мальчишек своих рожала ещё. Она врач от Бога. У неё, знаешь, какая интуиция. Не всё потеряно, будут у вас еще дети. Не переживай ты так!
- Дети? С ней? Нет! Не будет у нас ней больше детей. Закончились счастливые супружеские отношения. Убила она их.
- Господи, Борь, как ты такое говоришь? Что случилось у вас?
- Пока я в госпитале валялся месяц, она решила, что я бабу другую завёл. Я ж в полубессознанке был первую неделю, что-то в моём бреду ей такое почудилось. Думала - пьянствую. Из госпиталя вернулся - узнал, что нашего ребенка нет больше. Выкидыш у Томилки случился из-за меня - на нервной почве. Переживал очень. А тут у вас, случайно совсем, с Колькиной матушкой про Олю с детьми разговор зашёл и Томила выдала, что Олька - дура набитая и нужно было прервать беременность, когда Олег погиб. «Кому,- говорит,- рожать? У неё три девчонки уже, а еще и четвёртый будет». Матушка тогда так внимательно посмотрела на Томилу. «Знаешь – говорит - о каждом случайно потерянном ребенке горевать и молиться нужно, а уж на убийство осознанно идти? Это - самый страшный грех. Ребёнок - великий дар Божий, его заслужить нужно. Господь милостив, Он на каждого ребёнка благодати пошлёт». А Томилка только хмыкнула: « Я еще сама не жила, чтоб по рукам себя связывать. Мне Леры хватает и больше не надо». И вот тогда я понял всё. Всё! Избавилась она от ребенка. Понимаешь - мне в отместку - сына моего ещё нерождённого убила…
По осунувшемуся, измученному и заросшему щетиной лицу Бориса катились слёзы и капали на крупные мужские руки. Он сидел, обречённо опустив голову, плечи его судорожно вздрагивали.
- Борь, родненький, что ж ты молчал раньше?
- А стыдно было. Будто я сам это сделал, это же я своим детям выбрал такую мать. Куда смотрел? Чем? Сколько девчонок было вокруг, а главный мой критерий – чтоб в постели богиней была. Нашёл! Я ж над вами откровенно смеялся всю жизнь - в студентах детей нарожали, ни кола, ни двора. Одна экономия на всём, вы сами ничего не видели тогда, а что детям могли дать? Когда вы их на море первый раз повезли? А мне нужно было всё по высшему разряду: если отпуск - то в Сочи, если ужин - то в ресторане, если машина - то джип подавай. Сейчас вот на вас смотрю: пацаны уже какие взрослые, старшая дочка скоро заневестится и эта маленькая пигалица сколько счастья дарит. И дом полная чаша, и у вас с Колюхой глаза живых людей.
- Да, мальчишки уже школу заканчивают. Поступать собираются. Мы хотим, чтоб в энергетический институт шли - там и связи есть и потом работа будет. Нет же, упёрлись, хотят в военное училище, «как дядя Боря». Ты б поговорил с ними, а? Они тебя услышат.
- Ох, льстят, засранцы, старому вояке. Поговорю утром. По- мужски поговорю.
- А как Оля сейчас? Видитесь с ней?
- Да, конечно. Стараемся каждый день заезжать. Как на дежурство. Олежке уже пять месяцев, растёт малец. Весь в отца - и ямочки на щеках. Глаза синие-синие. Оле помогаем коляску выносить на прогулку, хлопочем, чтоб скорее им квартиру дали: всё-таки семья Героя. Артур молодец. Он девчонок к себе в деревню на выходные и каникулы забирает - летом речка, зимой лыжи-санки. Мамка его в них души не чает, наряды им всякие вяжет, возится с ними. Ох, чую, скоро Артур их удочерит всех. Вместе с Олей. На работу Ольгу устроили - к Анвару в ресторан. Хорошую зарплату он ей назначил. Она теперь сомелье у нас. О как!
- Как же она справляется? Там же до ночи дела?
- Нормально справляется. Два раза в месяц ходит в ведомости расписаться. – И Борис довольно расхохотался. – Угощение, кстати, тоже от Анвара. Классный мужик. Ему из своей страны бежать пришлось - он курд по национальности, а наши православные обычаи чтит. У него в кабинете на столе икона Николая - Угодника стоит. Говорит, что когда тяжело бывает - просит у него помощи и, знаешь ли, тот помогает.
Борис немного успокоился, отвлекшись на другие темы.
- Вот и я тоже к вам с Николаем за советом приехал. Вы мудрее меня. Хочу всё с нуля начать. Однозначно. Сейчас комиссию пройду, на развод подам. Квартиру Томиле оставлю. Мне ничего не надо. Там книги кое-какие, фотографии, если она еще не выбросила их. И Леру хочу забрать. Сам буду её воспитывать. Как ты думаешь, мне отдадут?
- Как ты себе это представляешь? А жить куда пойдёшь?
- Я с Иванычем перетёр. У него квартира в Кузьминках от родителей осталась. Там поживу. Потом видно будет. Женюсь по- человечески. На родной душе. С телом пожил, хватит.
- О как?! И такая уже есть - родная душа?
- Две недели назад встретил.
- Ох и шустрый ты у нас парень, как я погляжу. Неделя знакомству - а он жениться собрался.
- Я старый солдат и не знаю слов любви! Шучу. Не так сразу, конечно, но тут вот перевернулось всё, когда я её первый раз увидел.
- Где ж это такие феи водятся, чтоб с первого взгляда так втюриться? Ты вроде никогда не был влюбчивым.
Устало усмехнувшись, Борис иронично посмотрел на Татьяну.
- Ох, Танька, мы с тобой двести лет знакомы. Ничего от тебя не скроешь. Зря в педагоги подалась после школы, из тебя хороший криминалист получился бы. Ты ж всегда была у нас Мистер Шерлок Холмс? А сейчас как твои ученики тебя за глаза называют?
- Миссис Марпл, наверное. Только не за интеллект, скорее за внешность.
- Да, старушка Марпл, вывела ты меня на разговор сегодня. Как Иваныч клиента в своей брадобрейне. Я на исповеди отцу Василию меньше рассказываю.
- Ну, может, хоть легче стало немного? Тогда уж договаривай до конца. Кто сия девица, каким бизнесом владеет? Тебе ж орлицу высокого полёта надобно? Да?
- На сей раз ошибаешься. Катя в детском саду работает, нянечкой. В прошлом химик - технолог. Растит одна дочку. Вот и пошла в детсад, чтоб ребёнка устроить. Дочка, кстати, ровесница моей Леры. Муж Катин палатку держал на рынке, шмотьё из Турции возил, потому погиб - рэкетиры должок выколачивали, перестарались. Дочке два месяца тогда было.
- А познакомились где?
- Мы подарки к новому году привезли в наш подшефный детсад. Я её увидел и пропал – глаза на пол-лица, кожа прозрачная, ручки тоненькие, словно у ребенка. Хотел спросить имя, а сам, знаешь, что ляпнул? «Ты будешь матерью моих детей?» И она пронзительно так посмотрела на меня, будто рентгеном прожгла, насквозь. «Да, - отвечает - у нас красивые и умные дети будут». Потом я ещё раз к ней заехал, после работы. С цветами, по-человечески. Поговорили, всё у неё расспросил. Живёт с мамой, перебиваются, как могут.
- А не торопишься? Вон с Томилой то же самое было - «ах какие волосы, ах какая фигура!» Слышать ничего не хотел. Я не отговариваю, конечно, но грабли никто не отменял.
- Я не спешу. У меня всё в тумане пока, во мгле сплошной. Мне еще со старой жизнью разобраться нужно. Без боя Томила не сдастся. Она привыкла жить на широкую ногу, я для неё неиссякаемый источник благосостояния. Сейчас начнутся угрозы, шантаж, уговоры. Мы с марта не общаемся совсем. Я домой только ночевать езжу, по Лере скучаю очень. И она не засыпает без меня, ночью плачет. А Катя… у нас с ней ничего не было, да и неважно это, на самом деле. Пока только разговоры. Один раз за руку взял - чтоб не поскользнулась на тропинке. Знаешь, Катя тоненькая вся, маленькая, как воробушек. Её за пазуху спрятать хочется и греть своим дыханием. Я подумаю о чём-то - а она это вслух продолжает. Что это, скажи? Потерять её боюсь. Обидеть боюсь, разочаровать боюсь. Я ж никогда ничего не боялся, даже там, в снегу под Кизляром страха не было. Злость была, выжить хотелось, а страха – нет.
Борис вертел в руках пустой бокал, смеялся, а в глазах, наполненных слезами, одновременно жили и горе, и радость, и смущение от нахлынувших и наконец-то прорвавшихся наружу эмоций.
За окном крупными хлопьями тихо падал снег, фонарь из темноты равнодушно выхватывал свежевыросшие сугробы сверкающих нежных пушинок на припаркованных у подъезда автомобилях. Приглушённо светил торшер, очерчивая на потолке неоновое солнце. Щелкала секундная стрелка в пластмассовом домике кухонных часов. Было четыре часа ночи или уже утра - светлого дня Рождества Христова. Где-то, по деревням и посёлкам, шли с фонарями колядующие христославы, призывно светились окна домов и хозяйки готовили радушную встречу первым гостям, несущим весть о рождении Спасителя.
*Коляндра- кориандр, пряность. (бел)