Он, она и долгая ночь

Ульяна Васильева-Лавриеня
- Не спишь? – в трубке звучал его бархатистый голос, - ну тогда скоро буду…
   Через полчаса он ввалился в квартиру - огромный,  шумный, небритый,  протянул Татьяне два тяжелых пакета  и тут же,  в прихожей,   медведем обхватил и сжал  крепкими мужскими  руками её хрупкую фигуру.
- Чем так соблазнительно благоухаешь?  «Диор»?
-  Господи, Борь, раздавишь меня! Холодный, колючий, отпусти… Точно, угадал -  «Диор».  Новогодний подарок, между прочим. Ты снова столько всего привёз. Зачем?  У нас всё есть.
- Это мелочь всякая, к празднику. Кинь на стол что-нибудь, я с утра не жрамши.
- Тише, разбудишь детей. Только угомонились. Николаю утром на дежурство, пусть спит. Тебе на диване постелила. Душ примешь?
- Да, и футболку дай какую-нибудь. Я два дня дома не был.
- Что так? Снова раздрай?
- Потом. Всё потом.

      Пока в ванной Борис смывал усталость прошедшего дня, Татьяна, прикрыв на кухню дверь, сервировала стол к позднему ужину. Из принесённых  ночным гостем пакетов  она достала и аккуратно нарезала тонкими ломтиками остропахнущий свежайший  швейцарский сыр с пепельными прожилками плесени,  на блюдце изысканной,   почти вологодско-кружевной  салфеткой  выложила  прозрачными язычками колбасу и балык.  На зеленых листьях салата в окружении сочных ломтиков лимона уже  раскрыли коралловые лепестки розочки из нежной и сочной сёмги. Хрустящие тарталетки она в два счета превратила в аппетитные пирожные из нежного крем-сыра, украшенного, будто драгоценными самоцветами,  черной и красной икоркой. Из глубин холодильника на стол перекочевали хрустящие пальчики маринованных огурчиков и прозрачно-янтарные  бусины помидорчиков черри, тонко порезанное домашней засолки сало с нежно-розовыми прожилками и,  с оказией присланная,  домашняя колбаса.  В стеклянной  креманке   светился  опалом   прозрачный  студень, украшенный задорными морковными ромашками и зелеными  листочками петрушки. На карусели микроволновки уже кружилась тарелка душистого  рассыпчатого плова. В воздухе  кухни витали тонкие  ароматы свежего укропа, лимона, имбиря.

     Татьяна включила торшер, погасила верхний свет. Она любила вот такие вечера на своей уютной кухне, когда  семья мирно спит за стеной: вся суета отходит вдаль и можно спокойно почитать или порукодельничать. Но сегодня случился неожиданный гость.  И ему  она была бесконечно рада.
- Ох, и наваяла ты тут! А чем это пахнет?  Неужто борщ? Налей -  тарелочку уговорю.  Да, и сметаны с чесночком -  ложечку, как я люблю. Ты ж знаешь, я за кастрюлю борща все тайны продам,   как тот Плохиш за банку варенья,  особенно те, которые никогда не знал! - Он расхохотался раскатисто, открыто, так смеётся человек с распахнутой настежь  душой.- О, непорядок! А где главное блюдо? Что это наш мистер Хеннесси сиротливо на полочке скучает? Приглашай и его сюда.
- Так ты же только ужинать собирался?
- А допинг? Давай по капельке. Как говорит  мой незабвенный друг Валерка, изыди нечистая сила -  останься чистый спирт и приими, Боженька, не за пьянство, а за лекарствие!
- Борька, не богохульничай!
Татьяна открыла дверку кухонного шкафчика. Нежный микс  ароматов  обжаренного кофе и карамельной ванили  внёс дополнительный  аккорд  к очарованию  романтического  настроя предстоящего ужина.  Она на  секунду задумалась  и затем    поставила на стол  коньячные бокалы изысканного богемского стекла.
- Ты вот эти чуда заморские передвинь на тот  край, а мне вот эту - живую вкусноту поставь поближе. У, колбаска… Матушка готовила? Ох и аромат… Как она говорит - с «коляндрой*»? Чудо, а не колбаска. Вкусней не ел нигде. Ты хоть чему-нибудь научилась у нее?  Да разве это переймёшь, она же с молитвой ко всему подходит, душу вкладывает. Жалею, что в молодости вашу мамку не знал - она ведь провидица у вас. Я это в прошлом году осознал, одна-единственная  фраза мне глаза раскрыла. Помнишь, она у вас  гостила прошлой зимой?
- Ну да, помню. Это когда  ты в госпиталь загремел после  истории в Кизляре?
- Вот-вот.  Я ж тогда Томиле своей  не говорил, что в госпитале лежу.  Мол, командировка ещё не закончилась, дела остались всякие. Не хотел её волновать. Фраза жены  последняя мне тогда покоя не давала. Уже в дверях Томила говорит вдруг: «Тебя убьют». Я у неё спрашиваю: « Ты что городишь?»  А она, как помешанная: «Тебя убьют. Что я с двумя детьми делать буду?» и   дверь закрыла.  Ты знаешь, нас ведь там и  вправду убивали просто. Иваныча нашего комиссовали осенью после ранения и командиром  назначили этого генеральского  сыночка. Шаркун паркетный. Он в своей жизни ничего страшнее петард не видел. Там, когда началась эта катавасия, нас  в камуфляже посреди поля в снег сунули. Ни боеприпасов, ни маскхалатов. «Я – говорит - думал, что здесь «зелёнка».  В штаб координаты неверные сообщил, сука! И нас перекрестным накрыли - и радуевцы, и наши - утюжили… Там огороды какие-то были, взрывами перепахало всё и, представляешь, в воздухе стоял резкий  запах чеснока и хрена.  Я тогда твой холодец вспомнил.  Потом рвануло совсем рядом.  Олег у меня на руках умирал. «Мы с Олькой четвертого ждём… Вы не бросайте Олю, сын у меня будет, я знаю… Со своим  вместе вырасти его… Позаботься о них…»  И больше ничего не помню. Очнулся в госпитале, мне уже и дырки заштопали, и Олега похоронили. Я никому это не говорил раньше.  Не могу молчать. Выговориться хочется.
- Я слушаю тебя, Борь. Господи, как же вы это всё пережили тогда?

   Борис замолчал, налил в  бокал еще коньяка, отрешённо покрутил его, согревая в ладонях. Золотистой волной  слегка маслянистый напиток перекатывался  по тонкому стеклу, раскрывая изысканные оттенки вкуса.  Медленно, будто воду, выпил. Некоторое время он опустошённо смотрел в темное окно, куда-то в ночь, словно силясь рассмотреть что-то за  пеленой снежной круговерти, только  побелевшие костяшки сжатых  в кулак пальцев  выдавали  ту бурю чувств,  что   бушевала в его в душе.
- А не пережили… До сих пор там. Это же не первая моя командировка. Много чего хлебнуть пришлось. Но такого разъе… прости, -  разгильдяйства - еще не встречал нигде. Знаешь, я никогда так не боялся, как сейчас. Объяснить не могу. Гадкое чувство… Вот  сосёт под ложечкой…Когда черту нужно подвести, решить что-то важное. А что важное - я не знаю. Не знаю, понимаешь? Хотя нет, вру - знаю…  Ты понимаешь, запутался совсем.  Всё поменять хочу. Всё по-другому.  До недавнего времени всё было понятно. День – ночь; тут - я, а тут – враг; вот здесь моя  семья – жена и  дочка, а  я за них в ответе.   Сейчас всё перемешалось, медкомиссия  назначена.  Не пройду я её, чует моё сердце. Спишут и всё.
- Борька, да не паникуй ты так! Ты же боевой офицер, наград - как у Леонида Ильича, хоть грудь расширяй. Тебя любое военное училище с руками оторвёт. Учить молодёжь будешь. Ну, хорошо ведь?! Ты у нас вон какой красавец брутальный,   и сединки в кудрях тебе прямо к лицу очень. Это теперь «перец с солью» называется.  Знаешь, если Антонио Бандерас усы отпустит – то  он на тебя будет похож.
- Хороший ты мужик, Таня!  Но училкой ты была, училкой и останешься.  И чему  я буду молодёжь учить? Как Родину защищать? Или как задницу прикрывать зажравшимся генералам, которые по мозгам и на ефрейторов не тянут?  Нет, не могу врать. Пойду к Иванычу, он на Солянке салон красоты открыл. Мужской.  Курсы закончу, буду маникюр-педикюр делать – мастер  «перец с солью сэр  Антонио Бандерас» - передразнил он Татьяну -  во народ попрет к нам, озолотимся!
- Ты что, вправду? Иваныч - и салон красоты?
- Да это прикрытие. На самом деле частный сыск. Пока клиент стрижётся-бреется, он, знаешь, какой разговорчивый? Тут главное - вопросы правильные будто невзначай задавать, а мужик болтливее любой бабы. Иваныч за это время десяток висяков раскрыл. Так что за работу я не парюсь.
Борис пристально посмотрел на Татьяну, будто оценивая, продолжать ли  разговор дальше.
- Ушатал тебя болтовнёй?
- Нет-нет, всё нормально! Я рада пообщаться с тобой. Ты что-то совсем забыл нас.  Дети скучают. Останешься хоть на денёк? Коля отдежурит, даст Бог без аварий обойдется,  вечером стол накроем, попраздничаем.
- Что это он в такой день взял дежурство?
- А что делать? Всё у него  под контролем должно быть. Вот если артист на сцену не выйдет - огорчится одна-две тысячи зрителей. Представь, бригада энергетиков на аварийный участок не явится, тогда недовольных с полмиллиона будет. Дети маленькие, старики больные, операционные всякие.  А элементарно в лифте, как в ловушке,  оказаться? Опять же -   плиты электрические в домах  теперь, мы настолько к этому  привязаны стали. Да и праздник сегодня такой, так что не может Николай спокойно дома сидеть. Ты ведь тоже редкие  праздники  дома за семейным столом проводил?
- Работа у нас такая - Родину защищать. Томилка моя иначе считает. Она ревностью своей достала уже, домой, как на Страшный  Суд едешь. Теперь мне всё равно, нет семьи. Кончилась.
- Да что ты, Борь? Всё  наладится! Ты работу поменяешь, Томила подлечится.  Давай я со своим доктором её познакомлю.  Мы уже семнадцать лет дружим, я у неё мальчишек своих рожала ещё. Она врач от Бога.  У неё, знаешь, какая интуиция.  Не всё потеряно, будут у вас еще дети.  Не переживай ты так!
- Дети? С ней? Нет!  Не будет у нас ней больше детей. Закончились  счастливые супружеские отношения. Убила она их.
- Господи, Борь, как ты такое говоришь?  Что случилось у вас?
- Пока я в госпитале валялся месяц, она решила, что я бабу другую завёл. Я ж в полубессознанке был первую неделю,  что-то в моём бреду ей такое почудилось. Думала - пьянствую. Из госпиталя вернулся -  узнал, что  нашего ребенка нет больше. Выкидыш  у Томилки  случился из-за меня -  на нервной почве. Переживал очень.  А тут у вас, случайно совсем, с Колькиной матушкой   про Олю с детьми разговор  зашёл и Томила выдала, что Олька - дура набитая и  нужно было прервать беременность, когда Олег погиб. «Кому,- говорит,- рожать?  У неё три девчонки уже, а еще и четвёртый будет». Матушка тогда так внимательно посмотрела на Томилу. «Знаешь – говорит - о каждом случайно потерянном ребенке горевать и молиться нужно, а уж на убийство осознанно идти?  Это - самый страшный грех.  Ребёнок -  великий дар Божий, его заслужить нужно.  Господь милостив, Он на каждого ребёнка благодати пошлёт». А Томилка только хмыкнула: « Я еще сама не жила, чтоб по рукам себя связывать. Мне Леры хватает и больше не надо».  И вот тогда я понял всё. Всё! Избавилась она от ребенка. Понимаешь -  мне в отместку  - сына моего ещё нерождённого  убила…
По осунувшемуся, измученному и заросшему щетиной лицу Бориса катились слёзы и капали на крупные мужские руки. Он сидел, обречённо опустив голову, плечи его судорожно вздрагивали.
- Борь, родненький, что ж ты молчал раньше?
- А стыдно было. Будто я сам это сделал, это же я своим детям выбрал такую мать. Куда смотрел? Чем? Сколько девчонок было вокруг,  а главный мой критерий – чтоб в постели богиней была. Нашёл!  Я ж над вами откровенно смеялся всю жизнь -  в студентах детей нарожали, ни кола, ни двора. Одна экономия на всём, вы сами ничего не видели тогда,  а что детям могли дать? Когда вы их на   море первый раз повезли?  А мне нужно было всё по высшему разряду: если отпуск - то в Сочи, если ужин -  то в ресторане, если машина - то джип подавай.  Сейчас вот на вас смотрю: пацаны уже какие взрослые, старшая дочка скоро заневестится  и эта маленькая пигалица сколько счастья дарит. И дом полная чаша, и  у вас с Колюхой глаза живых людей.
- Да, мальчишки уже школу заканчивают. Поступать собираются. Мы хотим, чтоб в энергетический институт  шли -  там и связи есть  и потом работа будет.  Нет же,   упёрлись, хотят в военное училище, «как дядя Боря».  Ты б поговорил с ними, а?  Они тебя услышат.
- Ох, льстят, засранцы, старому вояке. Поговорю утром. По- мужски  поговорю.
- А как Оля сейчас? Видитесь с ней? 
- Да, конечно. Стараемся каждый день заезжать. Как на дежурство. Олежке уже пять месяцев, растёт малец. Весь в отца -  и ямочки на щеках. Глаза синие-синие.  Оле помогаем коляску выносить на прогулку,  хлопочем, чтоб скорее им  квартиру дали: всё-таки семья Героя. Артур молодец. Он девчонок к себе в деревню на выходные и каникулы забирает - летом речка, зимой лыжи-санки. Мамка его в них души не чает, наряды им всякие вяжет,  возится с ними. Ох, чую, скоро Артур их удочерит всех. Вместе с Олей. На работу Ольгу  устроили -  к Анвару в ресторан. Хорошую зарплату он ей назначил. Она теперь сомелье у нас. О как!
- Как же она справляется? Там же до ночи дела?
- Нормально справляется. Два раза в месяц ходит в ведомости расписаться. – И Борис довольно расхохотался. – Угощение, кстати, тоже от Анвара. Классный  мужик.  Ему из своей страны бежать пришлось -  он курд по национальности, а наши православные обычаи чтит. У него в кабинете на столе икона Николая - Угодника стоит. Говорит, что когда тяжело бывает -  просит у него помощи и, знаешь ли,  тот помогает. 
Борис немного успокоился, отвлекшись на другие темы.
- Вот и я тоже к вам с Николаем за советом приехал. Вы мудрее меня. Хочу всё с нуля начать. Однозначно. Сейчас комиссию пройду, на развод подам. Квартиру Томиле оставлю. Мне ничего не надо. Там книги кое-какие, фотографии, если она еще не выбросила их.  И  Леру хочу забрать. Сам буду её воспитывать. Как ты думаешь, мне отдадут?
- Как ты себе это представляешь? А жить куда пойдёшь?
- Я с  Иванычем перетёр. У него квартира в  Кузьминках от родителей осталась. Там поживу. Потом видно будет. Женюсь по- человечески. На родной душе.  С телом пожил, хватит.
- О как?! И такая уже есть - родная душа?
- Две недели назад встретил.
- Ох и шустрый ты у нас парень, как я погляжу.  Неделя знакомству - а он жениться собрался.
- Я старый солдат и не знаю слов любви! Шучу.  Не так сразу, конечно,  но тут вот перевернулось всё, когда я её первый раз увидел.
- Где ж это такие феи водятся, чтоб с первого взгляда так втюриться?  Ты вроде никогда не был влюбчивым.
Устало усмехнувшись, Борис иронично посмотрел на Татьяну.
- Ох, Танька, мы с тобой двести лет знакомы. Ничего от тебя не скроешь.  Зря  в педагоги подалась после школы, из тебя хороший криминалист получился бы.  Ты ж всегда была у нас  Мистер Шерлок Холмс?  А сейчас как  твои ученики  тебя за глаза называют?
- Миссис Марпл, наверное. Только не за интеллект, скорее за внешность.
- Да, старушка Марпл, вывела ты меня на разговор сегодня. Как Иваныч клиента в своей брадобрейне. Я на исповеди отцу Василию меньше рассказываю.
- Ну, может, хоть легче стало немного? Тогда уж договаривай до конца. Кто сия девица, каким бизнесом владеет? Тебе ж орлицу высокого полёта надобно?  Да?
- На сей раз ошибаешься.  Катя в детском саду работает, нянечкой. В прошлом химик - технолог. Растит одна дочку. Вот и пошла в детсад, чтоб ребёнка устроить. Дочка, кстати, ровесница моей Леры.  Муж Катин палатку держал на рынке, шмотьё из Турции возил, потому погиб -  рэкетиры должок выколачивали, перестарались. Дочке два месяца тогда было.
- А познакомились где?
- Мы подарки к новому году привезли в наш подшефный детсад.  Я её увидел  и пропал  – глаза на пол-лица, кожа прозрачная, ручки тоненькие, словно у ребенка. Хотел спросить  имя, а сам, знаешь, что ляпнул?  «Ты будешь матерью моих детей?»  И она пронзительно так посмотрела на меня, будто рентгеном прожгла, насквозь. «Да, - отвечает - у нас красивые и умные дети будут». Потом я ещё раз к ней заехал, после работы. С цветами, по-человечески. Поговорили, всё у неё расспросил. Живёт с мамой, перебиваются, как могут.
- А не торопишься?  Вон с Томилой то же самое было  - «ах какие волосы, ах какая фигура!» Слышать ничего не хотел. Я не отговариваю, конечно, но грабли никто не отменял.
- Я не спешу. У меня всё  в тумане пока, во мгле сплошной.  Мне еще со старой жизнью разобраться нужно. Без боя Томила не сдастся.  Она привыкла жить на широкую ногу, я для неё неиссякаемый источник благосостояния. Сейчас начнутся угрозы, шантаж, уговоры. Мы с марта не общаемся совсем. Я домой только ночевать езжу, по Лере скучаю очень. И она не засыпает без меня, ночью плачет. А Катя… у нас с ней ничего не было, да и неважно это, на самом деле. Пока только разговоры. Один раз за руку взял - чтоб не поскользнулась на тропинке. Знаешь, Катя тоненькая вся, маленькая, как воробушек.  Её за пазуху спрятать хочется и греть  своим  дыханием.  Я подумаю о чём-то -  а она это вслух продолжает. Что это, скажи?  Потерять её боюсь. Обидеть боюсь, разочаровать боюсь.  Я ж никогда ничего не боялся, даже там, в снегу под Кизляром страха не было. Злость была, выжить хотелось, а страха – нет.

     Борис вертел в руках пустой бокал,  смеялся, а в глазах, наполненных слезами, одновременно  жили и горе, и радость, и смущение от нахлынувших и наконец-то прорвавшихся  наружу эмоций.
     За окном крупными хлопьями тихо падал снег, фонарь из темноты равнодушно выхватывал свежевыросшие сугробы сверкающих нежных пушинок на припаркованных у подъезда автомобилях. Приглушённо светил торшер, очерчивая на потолке неоновое солнце. Щелкала секундная стрелка в пластмассовом домике кухонных часов.  Было четыре часа ночи или уже утра -  светлого дня  Рождества Христова. Где-то, по деревням и посёлкам,  шли с фонарями колядующие христославы, призывно светились окна домов и хозяйки готовили радушную встречу  первым гостям, несущим весть о рождении Спасителя.

 *Коляндра- кориандр, пряность. (бел)