Россия - романтическая страна. Потому что у русских молодость это предчувствие трагедии. Мой внутренний Гельдерлин слезами растекается по лицу. И затейливая вязь его прозы, где разум тонет, захлебываясь эмоциями, где путаются мысли, тревожит меня, ломает мой почерк. Я смотрю в зеркало, а мои расширающиеся зрачки словно две вселенские дыры. Голубая роза сегодня раскроется в небе - мысли мои текут сквозь твое сумасшествие. Мой герой родится из звуков музыки и заключит меня в объятья духа.
***
- А сейчас специально для наших русских гостей популярный русский хит…
Анка раскинула руки и просияла лицом:
- Опять врубят Т.а.Т.у.! Пятый раз за вечер! Сколько можно! – притворно возмутилась она. И ощущая, что на нее смотрят, лукаво и призывно острыми сосками подалась ко мне: "Ну?"
«Нас не догонйон! Нас не догонйон! Биссссс!!!» - скандировали подвыпившие поляки.
И Анка, повиливая узкой попкой в мини, уже мчалась со мною вместе в прекрасное лесбийское «далЕко» на крыше угнанного паровоза.
Я обожаю высоких девчонок. Она, может быть, тупа как пробка, развращена и меркантильна, интеллект погремушки, полный дзен в глазах, но неизменно мое грубое физическое удовольствие извиваться в танце с высокой девчонкой классической дискотечной парой «я и моя подружка - звезды танцпола» волочится за ней по пятам, словно старый потрепанный пихарь-террорист. Ну, а может, это просто очень женский эксгибиционистский рефлекс, потребность сплясать на публику на танцполе, на столе, на сцене, на шесте - красота высокой стройной девчонки словно усиливает собственную мою красоту - и меня уносит музыкальная волна, и я тону, а моя серебристая русалка мерцает и смеется мне из музыкальной глубины сквозь голубой дискотечный свет.
***
Мои мама и папа всю жизнь любили друг друга.
Один раз мама мне говорит:
- Катя, почему, ты не согласилась пойти с ребятами с нашего двора в поход? Как скучно ты живешь! Вот я в твои годы то на лыжах, то на санках! А ваша молодежь - не пойми что…Тебе надо было согласиться! Как хорошо сейчас в лесу…
«Моя дорогая мама, - думаю я - я не согласилась пойти с «ребятами» в поход, потому что предварительно они купили 2 ящика водки. Это я знаю точно. В чем я не уверена, так это в том, купили ли они презервативы. Но я уверена абсолютно, что те девушки, которые согласились отправиться с ними в поход, никогда не станут рассказывать своим (упаси Господь) потомкам о такого рода походах с той легкостью и восхищением, с каким это делаешь ты»
А вслух я сказала:
- Да не хочу я, мам…
- Ты занудная как старая бабка! - услышала я в ответ.
***
Комплекс бабки преследовал меня десятилетие. Мир вокруг меня менялся, взрослеющие одноклассники нюхали клей и курили марихуанну, бухали, становились проститутками, ворами, наркодиллерами, занимались групповым сексом, женились по залету, словом, их стремительная социализация не могла не порождать во мне мучительные сомнения «а правильно ли я живу»?
Невинность стесняла меня как нечто постыдное. В то же время дарить себя дебилам было жаль. Запах алкоголя и сигарет вызывал омерзение. Но все мои сверстники употребляли внутрь себя какую-нибудь дрянь. Вино еще можно пить как крепкий компот, пиво под чипсы сойдет как горькое лекарство... Но водка.. мне тридцать шесть лет, и я вспоминаю, как лет в шестнадцать я лизнула ее языком - рвотная гадость! К тому же никогда не пьянела, смысл процесса употребления алкоголя от этого был мне непостижим. В одиннадцать лет на свадьбе двоюродного брата я высосала какой-то кокосовый ликер, который хоть и горчил, но напоминал сгущеное молоко, и проспала всю свадьбу. В двадцать лет эффект закрепился, когда я перепила пива на танцполе в Анапе. Я задела бедром какой-то стол и ушла спать.
В итоге я стала имитатором, в компаниях неизменно демонстрируя алкогольный раппорт с окружающими меня людьми. Хотя я больше чем уверена, интуитивно они ощущали во мне чужака. С годами эмпатия моя развилась настолько глубоко, что и сейчас, употребляя в пьющей компании исключительно сок, я физически пьянею. А мой гастрономический инфантилизм закрепился во времени, и я до сих пор искренне люблю лишь какао и молочные коктейли.
«Всегда думай, с кем ты себя смешиваешь», - говорит мой немецкий друг. Тогда я не думала, что смешиваю себя с массой чуждых мне людей и напитков. Вернее, я не видела альтернативы.
***
Это были тяжелые времена, мы выживали как могли, никто не слышал тогда про динамические медитации, в городе не было антикафе и йоги, музейные выставки изумляли убогостью, в кино убивали Билла. Зато заезжие артисты хорошо сыграли в "Грозе", и я внутренне снова и снова переживала самоубийство Катерины.
К дискачам меня приобщила подруга Оля. Субботы мы проводили в университетской библиотеке, конспектируя Потебню. Изнуряющее конспектирование начиналось утром затемно и заканчивалось затемно же вечером. Перед экзаменами мое лицо обрело нездоровый землистый оттенок. Оля сидела рядом в шерстяной серой маминой кофте, задумчиво сдирала с кофты катышки и близоруко разглядывала меня сквозь очки.
- А не пойти ли нам в Ольштын? - вдруг спросила меня она.
Надо сказать, в нулевые дискотека "Ольштын" еще не стала местом съема ****ей, а была всего лишь дискачом.
- Ты серьезно? - удивилась я.
- Да, тебе точно надо развеяться! - не унималась Оля.
После экзамена по литератураведению мы надели одинаковые черные майки с белыми джинсами и направились в "Ольштын". Оля моя, как выяснилась, была тем еще танцором. Как поставили ее в центре зала, так она на этом же месте и проколбасилась с часа ночи до семи утра, гдядя перед собой и немигающими глазами словно взахлеб читая музыкальный ритм. Небесная пустота ее глаз увлекла меня за собой. Так я и втянулась.
А теперь уже в Торуни лукавая Анка с кольцом в пупке втягивала меня в свой псевдолесбийский перформанс под аплодисменты пьяных поляков. Грубые вибрации молодых тел и винное дыхание сливались с электрической музыкой, и голубой свет дрожал на Анкином смеющемся лице.
Внезапно наш ослепительный дуэт направленных друг на друга лиц разлучил мужественный подбородок. Лесбийский паровоз разбился вдребезги, незнакомый молодой пан с лицом утюжком вынес меня из железнодорожной катастрофы (которой по замыслу Шаповалова должна бы закончится татуевая песня), обнял за талию и увлек в шипящий польский медляк, властно направляя, кидая пламенные взоры и обдавая ароматом резковатого одеколона.
Надо сказать, есть какая-то неуловимая похабщина в польских именах: Марек, Радек, Томек, Валдек… Словно два нарисованных мальчика неожиданно вошли в свой пубертат такими же смешными угловатыми шалунишками в шортиках, и вот уже тридцатый год подряд их все также по утрам изумляет избирательная мохнатость и стоячий монумент в Южном парке, но детские шортики словно приросли к личности. Мальчики с дурацким суффиксом в имени позвали на помощь друзей, и вот их уже собралась вся Польша, они удивленно хлопают глазами, эти бесконечные Лолеки и Болеки Rzeczy Pospolitej
- Radek, - представился мой танцор.
- Катажина, - ответила я, выскользнула из его объятий и улепетнула за русский столик.
- Царыца Катажина! – помахал рукой толстеющий студент факультета социологии, улыбаясь мне добрым и пьяным лицом.
- Почему царица?
- Да потому что так звали же вашу русскую царицу. А наш польский король был ее любовником, - сообщил он мне, подмигнув, - очень страстная женщина, умерла, совокупляясь с конем… Кстати. меня зовут Томек.
Томек приветливо улыбался и выглядел контекстуальным дебилом, неглупым в общем-то человеком, который просто вынужден говорить скабрезности, соответствуя дискотечному протоколу …
- Катажина, - хихикнула Таня Лань…
Поляки всему вменяемому придают шипение, шорох и скрежетание. Мое имя «Катя» звучит по-польски как «Каща», фактически меня называют кашей, но это так, неприятная мелочь. А вот Таня всегда представляется Татьяной, «таня» по-польски значит «дешевая». А наша преподавательница польского, Наташа, всегда всем полякам сообщает, что она именно Наталья. Поскольку бытует у поляков “Наташа, Наташа - пенчь минут и наша». Европейцы в принципе демонизируют Наташ. Это я поняла из «Дневника Бриджит Джонс», где Наташа чуть не скрала Бриджитиного возлюбленного Марка Дарси. А в «Сексе в большом городе» злая Наташа утащила мужчину мечты Кэрри Брэдшоу. В обеих случаях Наташи были красивыми, породистыми суками, что само по себе лестно. Но, если в американских боевиках американцы спасают мир от русских террористов, неудивительно, что в американских мелодрамах американки спасают героя от инфернальных Наташ.
А может, именно под гнетом этой тягостной русской кармы наши Наташи, не зная, куда себя деть, хором подались на польский дискач?.. В конце концов, все лица русской группы скривились бы в единую кривую, стоило бы мне предложить культурный досуг с посещением музеев и галереев, прогулки лесом, полем и парком с белками. Мой энергетический кокон окутан брезгливым раздражением, которое испытывают к университетской зубрилке однокурсники, он пронизан щемящим одиночеством человека, которому не с кем и не о чем поговорить. И от этой экзистенциальной тоски – только забыться под шипящий медляк, скакать под музыку без обременительных мыслей о смысле своей инаковости, тщете своего существования и тошнотворности бытия. Барахтаться в чувственной грязи как веселая свинка Пеппа.
За нашими сдвинутыми столиками пила и курила русско-польская тусовка, к нам подсаживались все новые и новые неведомые поляки, и вот уже 2 стола как 2 соприкасающихся стеклянных острова – музыкальные басы раскачивают пиво в темно-зеленых бутылках и недопитое вино в стеклянных бокалах, пепельницы полны окурков, сигаретный дым вьется над головами. Музыка гремит, польская речь доносится обрывками.
- …я восхищаюсь вашими певицами «Т.а.Т. у.», - скороговоркой произнесла худощавая кудрявая полька.
- Почему? – удивилась я.
- Потому что их песни наполнены глубоким смыслом, они имеют социальный подтекст…
- Например? – воскликнула я, почувствовав, что буквально подпрыгнула от изумления и от этого краснею.
- Ты видела их клип «Zwariowalam»?
- «Я сошла с ума»? -перевела я.
- Tak!
- I co?
- No wiesz…В начале клипа показано, как девушки огорожены решеткой, а люди по другую сторону решетки их осуждают, находясь во власти своих предрассудков. А в конце клипа за решеткой остаются именно эти люди, а девочки свободны… Я считаю, это поступок - заявить о своей ориентации публично! – подытожила она и, не дав мне опомниться, потянула за руку:
- Idziemy tanczyc?
Малгожатка (так ее звали), очень легко заскакала под «Агнешку».
- Это моя любимая песня… «Agneszka juz dawno tutaj nie mieszka»… («Агнешка здесь больше не живет»)
Польская певица сыпала словами, я едва успевала переводить в уме:
«Было теплое лето, но дождь иногда, они пьют много пива и много вина. Так начнется роман: он молод, она молода. В лунном свете гуляя лесными тропами, влюбились друг в друга. И недели бежали, и настал расставания час. Повторял лишь одно «Моя милая, как ты прекрасна!». И в последний день лета любили друг друга на полу в мужском туалете, перед Богом клялись, что взаимна любовь. Через год они встретятся вновь в этом месте. И тогда будет все навсегда.»
Моя тяжелая русская краса едва успевала за польскими прыжками. Гощка скакала без передышки. Слева от нас образовался небольшой круг из польских парнишек. В центре круга колбасило польку, пьяную в хлам. Вдруг парнишки широко расставили ноги, и девица очень прытко пролезла между ног сначала у одного, потом у другого. Она выглядела ловкой пони, нырявшей то под одного, то под другого наездника. Все это выглядело дико и совершенно порнографично.
Пораженная этим зрелищем, я на мгновение застыла на танцполе. И в эту минуту из ниоткуда вновь явился мой танцевальный партнер. Воспользовавшись минутой моего целомудренного замешательства, он подхватил меня натруженными ручищами, он принялся страстно меня танцевать. Пальцы его правой руки едва заметно скользили по моему позвоночнику, а левой он едва обнимал мою талию. Его ладони почти не дотрагивались до моего тела, но запах тестостерона рвался наружу сквозь его резкий одеколон, и каждое плавное движение словно пружинило и звенело от напряжения. Не сводя с меня своего прямого, откровенного взгляда, этим взглядом он давно разорвал на мне одежду, закинул на люстру белье и практически отдавал команды. Это был универсальный язык, не нуждающийся в переводе.
Вдруг мой польский танцор неожиданно накренил меня, подхватив талию мускулистой рукой, голова моя запрокинулась, и длинные волосы коснулись пола.
Тем временем бедный парнишка из песни про Агнешку, не выдержав разлуки, приехал прямо домой к своей туалетной зазнобе. Но Агнешка, видимо, урожденная и вскормленная в ханжеской католической семейке, лишь увидев его, сразу спряталась, зардевшись от стыда. И ее мама, отворив дверь, сказала влюбленному мальчонке: «Агнешка тут давно не живет».
Танцор мой вернул меня в вертикальное положение и вдруг, извившись коброй, едва коснувшись моих бедер кончиками пальцев, сполз по моим ногам на пол и встал на колени. Это сползание произошло неожиданно, но очень органично, на мгновение мне показалось, что тело моего красавца лишено костей.
А влюбленный мальчонка из песни, прострадав еще целый год в итоге навестил памятный туалет. Коварная Агнешка тоже как бы ненароком туда нагрянула, внезапно на нее нахлынули чувства и она бросилась к своему печальному любовнику, вопия: «Живет ли Агнешка еще в твоем сердце?» Он ответил лаконично: «Моя прекрасная! Агнешка тут давно не живет.»
Пронзительные песни вокально-инструментального ансамбля "Льзы" и эквилибристические пассы Радека привели меня в такой неописуемый восторг, что вскоре я примерно так же, как и он, гнулась и изгибалась, восхищая пьяных поляков. И это бы длилось и длилось, но в пять утра дискотека закрылась.
На заре экстаз улетучился, и в бледном свете начинающегося утра стало ясно, что ночь уже закончилась, через 4 часа начнутся занятия в университете, надо поспать хотя бы два часа.
С полустершимся макияжем, усталые зомби, мы выбрались со старувки и поплелись в сторону общаги. Малгожатка потерялась по дороге.
Мои молчаливый танцор скользил за мною следом как ласкоавая и покорная тень. Девицы чапали рядом, перекидываясь междометьями. Поляк мой подкрался ближе и тихонечко взял меня за руку. Хм… Луна осветила его гладкое, красивое лицо. Касавчик он был как Киану Ривз.
Когда я была маленькой, и у меня буквально прорезалась грудь в мои одиннадцать, и я такая вся загорелая, долговязая и длинноногая в сиреневой юбочке в душном автобусе ехала с моря. Толпа оттеснила моих родителей к дверям, а меня со всех сторон зажали незнакомые потные люди. Было так тесно, невозможно пошевелиться. И вот я чувствую, как по моей ноге выше колена крадется горячая большая ладонь, все выше и выше, забираясь под юбку, нервно нащупывает трусы. Наверное, я покраснела от ужаса и беспомощности и, сняв родную руку с поручня, сделав нечеловеческое усилие, просунула ее сначала между телами, а потом именно туда, куда прокралась вражеская рука. Оправила юбку и затравленно озираясь по сторонам. Кругом стояли бабки, добродушный усатый джигит с пузом, но ближе всех высокий красавчик лет тридцати с лицом, лишенным всяческой мимики. Это лицо было настолько бестревожным, что врежь я по нему, наверное, меня сочли бы сумасшедшей. Да впрочем меня так плотно прижимали со всех сторон, что и не размахнуться. Но в одиннадцать лет размахнуться мне не хватило бы духу. Мир становился все враждебнее. И враждебность все чаще исходила взрослых и от внешне вменяемых людей.
Киану скользил ладонью по моей ладони.
Вдруг двое каких-то мальчишек у автобусной остановки поманили Анку рукой, и Анка отделилась от нашей невнятной кучи и подалась на голос.
- Анка, ты куда?- испугалась я, - Анка!!!
Моя прекрасная танцорша пьяна, надо ее спасти от морального падения.
- Забей ты, - зевнула Щукина, - она вечно с незнакомыми мужиками уходит куда-то… Она в родном городе ходит со взрослыми мужиками в сауну. На пару с подругой. И у этой подруги такие сожженные пергидролем волосы...
Но блондинистая Анка была прекрасна как шедевр постмодернизма. На экзамене по зарубежной литературе двадцатого века, когда преподавательница усомнилась в знании текста "Имя Розы", Анка, соревнуясь с Умберто Эко, на ходу выдумала порнороман про похождения монашки. Яновская не останавливала эту дивную игру воображения, а, проникнувшись, даже задавала дополнительные наводящие вопросы:
- Так-так, то есть назавние романа Эко связано с именем главной героини. И что же монашка Роза такое совершила, что Эко решил увековечить ее имя в своем романе?
- Сначала Роза переспала с горбуном из собора Парижской Богоматери... а потом...
Яновская похихикала и отправила Анку на пересдачу.
В другой раз преподаватель древнегреческого, отмечая студенток в журнале, вынес более суровый вердикт.
- Тээээк...Вероника Иванова... Занятия посещает, домашние задания делает... Из этой девочки толк выйдет.. Ольга Голубикина… и из этой девочки толк выйдет.. тээк... Анна Непотребко... а из этой девочки... толк не выйдет…
- Выйдет из меня толк! Выйдет! - вдруг пронзительно крикнула Анка с галерки.
- Да? – усомнился Сычинский, - А что останется, когда этот толк выйдет?...
А я вот думаю, «толк» сам по себе - понятие крайне размытое, а может, "толк" - это архаическая философская категория, совершено обесцененная протомодернистической русской жизнью? Ведь, если, например, девушка качественно делает минет, в этом есть совершенно конкретный толк, который монетизировать гораздо проще, чем знание грамматики древнегреческого языка. На это полезное умение всегда есть спрос на рынке труда. Именно так, наверное, размышляли российские чиновники, уничтожив кафедры калининградского филфака в десятых годах, уволив молодых преподавателей и сократив ставки маэстро... Действительно… а зачем...
Зачем перед моим внутренним взором адским огнем высеченная, вновь и вновь эта жалкая и печальная картина моего студенчества: "Вот моя общага, Катя, мы пришли, - говорит Лариса, завкафедрой полонистики, и мы поднимаемся по лестнице, - вот в этой однокомнатной квартире живу я с дочерью, а в этой однокомнатной квартире ваш пожилой преподаватель древнегреческого и латинского языков с семьей. А вон в той однокомнатной квартире - с семьей живет ваш преподаватель философии..."?
"Сычинский Виталий Алексеевич. Сфера научных интересов: нравственные проблемы изучения классических языков."...
Кто-то шепнул мне, Сычинский входит в тридцатку лучших латинистов мира. Но кого это волнует… Древнегреческий продается хуже, чем минет...
***
Щукина посмотрела на небо, а потом Щукина посмотрела мне в глаза.
- А твой танцор за тобой так и плетется...Эу! - окликнула Щукина Киану, - Ты русский догоняешь? Розумешь?
- Не розуме, - вежливо улыбнулся он.
- Не догоняет. Нас не догонион!
- Nas nie dogonia! - повеселел Киану, - Tak, TATU!
Он сжал мою руку страстно:
- Pojdziemy do mnie?
- Кажется, он хочет тебя трахнуть, - осмотрев Радека в полный рост, констатировала Щукина.
- Да нет.., – робко усомнилась я.
- Да да, - настаивала Щукина.
В отличие от меня Щукина числилась в университете как заурядная троечница, но что касалось житейской смекалки, она опережала в развитии меня и мне подобных простушек лет на двадцать, и еще лет на двадцать ее смекалку опережал абсолютный цинизм мировосприятия, следующий из ее невероятной проницательности, вероятно. Очень может быть, что неземными глазами Щукиной на нас взирал Конфуций современности.
Киану погладил трепетными пальцами мое бедро.
- Блин, точно.
- И как ты теперь его продинамишь? – спросила Щукина.
- Я не знаю... Это все музыка, - сказала, рассматривая в небесах утреннюю звезду, - У Ницше из звуков музыки рождается трагедия…
Киану шел рядом и ловил ушами русские слова, такой большой и мощный, такой тшательно выбритый и пахнущий тестостероном – вот он снимет свою футболочку - и от его пупка до паха побежит темная дорожка жестких темных волосьев. Он идет со мной в ногу, а я мысленно представляю как няпрягаются мускулы его икр и пушистая попка, как пульсирует голубая венка на его виске. Мой герой готов к спариванию.
- Ты читала Ницше? – ухмыльнулся Киану, шлепнул меня ладошкой по бедру и провел пальцами по ладони.
- Ну да, - ответила я, неожиданно смутившись от его надменного взгляда.
- И что ты у него читала? – все с тобой же надменной ухмылкой спросил он.
- Also sprach Zaratustra, Рождение трагедии из духа музыки, Человеческое слишком человеческое слишком человеческое, Сверхчеловек…и, не знаю, как это по-польски...
Киану отнял руку.
- Очень приятно было с тобой познакомиться, через 4 часа у нас лекции в университете, поэтому сейчас мы пойдем спать, у нас осталось 3 часа, - сказала я.
У Киану дернулась губа. Раздражение скользнуло по лицу, и вновь лицо это сделалось бестревожным. Киану пробубнил что-то невнятное и поковылял в рассвет.
***
Как-то на втором курсе университета я сказала папе, что влюблена в философию.
Папа поморщился:
- Хочешь стать синим чулком?
- Почему вдруг синим чулком?
- Ну что это за увлечение для женщины… философия? Замуж не выйдешь!
Ну да, естественное увлечение женщины это борщ… Секс... Дети...
Зачем усложнять жизнь? Разве она у нас и без того не сложна? Ах, это так же глупо, как, например, учить древнегреческий язык...
Ах, папа, Киану бы точно на мне женился сразу после дискача, не помяни я к утру этого клятого Фридриха....
***
В общаге нас ждала Анка, в остервенении срывающая с себя одежду перед сном.
- Эти дебилы предложили мне секс втроем!
- Вот козлины!!
- Вот уроды!!!
- Вот мудаки!
Мы поддержали ее гневными репликами и легли спать.
***
А через 2 часа мы пили кофе из автомата в фойе торуньского университета и наспех делали домашку по польскому языку на подоконнике. На соседнем подоконнике кучковались немцы, они глухо бубнили по-немецки и сверяли записи в тетрадках.
К нам подошла незнакомая немка.
- Русские, вы же ночью были на дискотеке? Возьмите меня с собой на дискотеку!
- А твои немцы что же?- спросила Виолетта.
- Да они нудные, они всю ночь зубрили польский...
Вдруг мимо медленно проплыл Киану. Киану тоже студент...Оооо...
Его лицо поровнялось с моим лицом. Он посмотрел на меня, я улыбнулась, я уже хотела сказать "Привет"... Но взгляд Киану стал текучим и плавным, не выделяющим объектов, не имеющим фокуса, словно в фойе было пусто, и вместо людей горшки с кактусами, и этой ночью мы не танцевали, и его лукавая ручонка не скользила по моему бедру - и моя улыбка, линяя в беспечную, стала приветствием миру, и моя улыбка скользила и замедлялась, пока не стала внутренним реверансом. И метафизическая Агнешка в ореоле своего сияния, взмыла в небо над памятным туалетом, Агнешка, смеющаяся хрустально, в развевающихся белых одеждах, с голубой розой в золотых волосах.