В пятнадцать лет сбылась моя мечта – поехать в пионерский лагерь. Об этом я просила родителей лет с 9. С пластинками для исправления прикуса в коробочке, небольшой сумкой и наставлениями о том, как надо себя вести, я отправилась в подмосковный лагерь, навстречу новым ощущениям.
В первый же день после расселения по комнатам, вместе с ещё двумя девочками, я испытала социально-бытовой шок. До этого я никогда не ночевала вместе с незнакомыми людьми в одной комнате, никогда не спала на кроватях с пружинами, но, главное, не была готова и не знала как отвечать на вопросы соседок, есть ли у меня парень.
Самое ужасное ждало меня чуть позже – я увидела, что двери туалетных кабинок не закрывались. Точнее, дверей не было. А душ был общим для всей женской части отряда – 15 человек. Такого подвоха я не ожидала. Домашний ребёнок, не привыкший к общественно-бытовому проживанию, я несколько дней не могла сходить в туалет, вздрагивая от каждого звука в коридоре. И стеснялась, когда в душ заходили другие девочки, пристально рассматривая моё тело (сейчас тетки любят так смотреть друг на друга в раздевалках бассейна, фитнес клубах и иже с ними, а я до сих пор недоумеваю:”Почему она не наденет уже свои несчастные трусы, а как будто специально, словно павлин, ходит по кругу”). Хотя, с этим ещё можно было смириться, сложнее всего было преодолеть другое.
Набравшись храбрости и смелости, стараясь показаться взрослой, я рассказала соседке по комнате (худосочной, с редкими волосами и огромным носом девице) и её товарке о том, что парень-то у меня есть. Зовут его Сергей. И...короче, я нашла слушателя для всех тех вымышленных фантазий, которые всегда с избытком придумывались, уточнялись и крутились в моей голове. Они слушали, открыв рот. Потом носатая резко вскочила и побежала в комнату мальчиков.
Вернувшись, она сообщила, что, раз парень у меня есть, то Лёшка из первой комнаты будет теперь встречаться не со мной, как он хотел (“потому что ты симпотная”), а с ней. Я поджала губы от досады (мне очень хотелось настоящего парня), но промолчала.
Следующие пять дней, с тоской пожирая на завтраках, обедах и ужинах не мамины омлеты и котлетки, а ненавистные каши, жидкие водянистые супы и луковые бульоны, я начала «осваивать территорию». Точнее, развлекать себя всеми доступными способами. И, раз уж познать прелести ритуала “дружить с мальчиком” мне теперь не удастся, решила я, займусь сублимацией.
За пять дней моего пребывания я научилась вязать крючком и связала несколько розочек в подарок маме и бабушке, сделала две картины из соломы (одна, с дельфином до сих пор стоит за стеклом серванта в родительской квартире). Поиграла в примитивные игры на допотопных компьютерах, сходила в библиотеку лагеря и убедилась, что все бывшие в распоряжении книги я уже читала (заветы Ильича я читать не стала), поучаствовала в каких то соревнованиях по бегу. И затосковала.
Делать «что-то ещё» было категорически нечего. Общение с ровесниками тоже не складывалось - мои шикарные истории о парне сослужили недобрую службу – девочки мне завидовали и всячески пытались задеть.
Я заболела. В медпункте был телефон. Помню, как плакала в трубку и просила маму забрать меня. На следующий день, рано утром, мы уже ехали с мамой домой. И я, к её великой радости и удивлению, говорила, что буду всегда их с отцом теперь слушаться – ведь они были так правы, когда говорили, что в лагере мне не место.