Турчанка Гульнур

               
В отличие ровесниц с круглыми лицами  вылепленных кое-как, второпях, она была вся какая-то тоненькая, воздушная, ну, прямо  как тростиночка, как-то щелкнув пальцем, оценил её  фигуру наш деревенский художник, приходившийся ей двоюродным братом. Гульнур  была отлита по форме, если таковая существовала, и  именно такой, какой  и должны были бы быть все девушки на белом  свете, но почему-то остальные были большей частью кривоногие, толстые и прыщавые. Думалось, создатель, когда лепил её, видно  никуда не торопился  и обращался с материалом очень аккуратно, точно по трафарету выводя каждую деталь.
Лицо у неё было  смуглое, хотя  некоторые говорили, что это не так уж красиво, быть чёрненькой,  но, у неё было очень приятное лицо, прямой нос, маленький ротик, чёрные глаза. Ну, словом, была она как кукла. Характер у неё тоже был лёгкий, была она девочка весёлая, постоянно находила вокруг что-то смешное и  хохотала. Смеялась, доставая из своей тряпичной сумки из чёрного сукна, где она носила свои  учебники, кусочки белого хлеба, со смехом рассказывала о примете, кто будет есть ломти хлеба, у того будет табун баранов. Всем  это тоже  казалось очень смешным, и все тоже хохотали от души, и хватали с её  узенькой ладошки с тоненькими пальчиками, кусочки хлеба. Мама давала ей в школу не целую ломоть, а кусочки. Когда она купалась в пруду, разбрызгивая ладошкой воду, её звонкий смех был слышен даже на этом берегу.
 Училась она ни хорошо, ни плохо. На уроках вела себя как все, со всеми вместе смеялась, и с подружкой  разговаривала ровно столько, сколько позволяли себе все остальные, а вот от  нашей учительницы ей попадало больше, вернее ей как раз попадало, а остальных вроде, как и не замечали. Другие дети, особенно мальчики, только и искали, какую бы ей сделать  пакость, чтобы довести её до слёз, видно, тогда ещё особи  мужского пола не могли слушать её смех спокойно.
Давай, я положу к ней на парту вот  эту монету в 5 копеек, увидите, она их украдёт, глазом не моргнёт - сын колхозного агронома Зэки, ставил такие вот эксперименты и собирал  толпу на последнем ряду возле её парты. Тут кто-то успевал предупредить её  о проделках мальчишек. Она забегала в класс, пятикопеечный медяк летел на сторону парты главного обидчика, она, закрыв лицо руками, ложилась на парту и начинала реветь. Всё, теперь об уроках и о домашних заданиях можно не беспокоиться, сейчас наша учительница заведётся на весь урок, будет ругать Зэки и успокаивать Гульнур. Пострадавшая  будет героиней дня, после звонка все  девочки будут к ней подходить и утешать.
Всё объяснялось очень просто, хотя  у неё не было никакого изъяна ни в фигуре, ни  на лице, тем не менее, наши мальчишки обижали её, потому что,  она не давала им сдачи, другая бы, этому Зэки  в волосы бы вцепилась, в кровь бы лицо разодрала, а она сразу в слёзы. А учительница  на неё больше других наезжала, по очень простой причине, потому что, во-первых, училась она неважно, хороших учеников, несмотря ни на что, учителя любят. И ещё, потому что жила она  только с матерью, в маленькой избушке, нашего сарая плоше, отца своего не знала. Мать по деревне почти не ходила, видела я её чисто случайно, возле дома. Была она женщина худая, бледная, и всё лицо у неё было в крупных оспинках.  Во дворе у них было пусто, хотя многие одинокие женщины имели своё хозяйство, некоторые – корову, только самые глубокие старухи  держали кур. А у них в маленьком  дворике росла только трава. Её мать нигде не работала, они кормились тем, что людям пряли пряжу, вязали носки, мать занималась ещё тем, что знали только те, кому это было очень нужно. Она ставила брагу, и к ней могли постучаться наши деревенские мужики в подпитии. Она наливала всем, никому не отказывала, не отказывала она ещё кое в чём, всех тонкостей этого не отказа мы не знали, но по разговорам взрослых  догадывались, что это все осуждали, видно, это было не очень хорошо, скорее, это было очень плохо.  В деревне жили две её сестры - одна, разведенная, с сыном  и со старой матерью, она  работала на ферме дояркой, была орденоносцем, соответственно, пользовалась уважением.  Какое-то время две сестры, мать Гульнура и  эта тётя, самая младшая дочь в семье, жили вместе, но не ужились, тётя осталась со старой матерью, а старшая ушла.   Другая сестра, наша соседка, мать девятерых детей  жила с инвалидом мужем, он запрещал своим вообще водиться с этой семьёй. Из всего следовало, что Гульнур и её мать не пользовались в нашей деревне каким-либо авторитетом.
Училась с нами она где-то до класса седьмого. Потом она уехала, вернее их, её и мать, увезли. Увезли маму в жёны, а её, на перспективу, как будущую невестку, со временем за неё можно будет получить неплохой калым. Так говорили в деревне взрослые. Незавидная судьба её ждёт, жалели её  наши  мамы.  Справку со школы об окончании седьмого класса, забирала она сама, пригодились ли они ей там, в жаркой стране саксаулов, неизвестно.
Таким образом, соглашаясь на предложение  совершенно незнакомых мужчин  из соседних  дружественных азиатских республик,  многие женщины  или  засидевшие девушки из нашей деревни уезжали в неизвестность. Судьбы у них складывались по-разному.
Помню одного жениха, народ собрался  ехать в райцентр, автобус битком набит людьми, но вдруг на нижнюю ступеньку поднялся мужчина с большим бельмом на правом глазу, в серой  шляпе  и  в дорогом костюме. Так наши деревенские мужики не одевались, даже если они и надевали иногда костюмы, их наряды не сидели так, бывали или большие с чьего-то плеча, но чаще  не по росту  короткие, видимо, купленные лет двадцать назад, когда они были женихами, пыльные, мятые и с пятнами жира. А у этого, зятя Магинура, такой шепот  прошёл в автобусе, как только он поднялся на верхние ступеньки автобуса, его серый костюм под тон шляпы или наоборот,  был пошит  прямо по фигуре, с отглаженной стрелочкой на брюках.  Он сильным акцентом, ломая русский язык, обратился к нашему водителю. Уважаемый, падашти  немношка, сичас придёт мой жена. Чут-чут падашти.
Водитель, Борис, который только и делал, что всегда костерил  пассажиров, то есть  своих односельчан, с удивлением посмотрел на гостя. Странно было, что он не сразу начал браниться, а ругался он постоянно. Ругал за деньги, которые они, то есть пассажиры, не готовили заранее, и всем нужно было разменивать и давать сдачи, а сдачи давать он не умел или просто не любил,  и всегда у него не было мелочи. Крыл матом  за семечки, особенно когда подметал шелуху. Честил за канистры с бензином, которые пассажиры украдкой проносили в автобус и прятали под сиденья, без бензина деревенскому мужику  никак, нужно приготовить дрова, косить, пахать. По приезду он все равно обнаруживал этого злоумышленника, и начинал кричать. Ты что совсем с ума спятил, орал он, наполовину высунувшись из окна. Ну, кто в автобусе везёт бензин, а если бы пожар, ладно бы ты один ехал, едрить тебя, не жалко, а тут ведь дети. Больше не подходи к моему автобусу, за шкирку вытолкаю.
 Когда зять Магинура поднялся на нижнюю ступень автобуса  и попросил его подождать, он тоже  начал ругаться. Едрит-кудрит. Что нельзя было пораньше встать, раз вы собирались ехать. У меня что, такси? У меня расписание. Две минуты и я еду.
Ну, никакого уважения к человеку, приехавшему из дружественной азиатской республики, одетому в безукоризненный серый костюм и в шляпу.
Вот  ана, бешит. Уважаемый, нэ сэрдис.
 Все женщины, которые сидели  на передних сиденьях, приподнялись, посмотрели на спускавшуюся с верхней улицы  женщину и начали шушукаться. Ну, ни стыда, ни совести сейчас у женщин. В мужские шальвар оделась, платьев наверно нету.
Тут, что-то сообразив из разговора  женщин, муж начал защищать свою жену. На дороге удобно одеват шальвар. Суда надо подниматся, туда нада подниматся.
  В автобус вошла запыхавшаяся старшая дочь Магинур с красным лицом.
 Она, как и все её ровесницы, в своё время  вышла замуж, но через год  по каким-то причинам вернулась домой с новорожденной дочкой. Долгие годы она сидела у матери с ребёнком. Потом её засватали за этого, с дружественной страны каракумов. Может тогда у джигита стрелочки на брюках были не так уж отглажены, но тем не менее. Не пастух, учёный, в школе работает. Учитель.  Мать есть, отец есть, дом есть, а вот жены нет. А то, что глаз с изъяном, подумаешь, ты же тоже не девочка. Магинура старшая дочка тогда недолго заставила себя уговаривать, посоветовавшись, оставила дочку матери и  уехала и следующим летом приехала в гости к матери.
 Муж, хотя в автобусе негде было яблоку упасть, посадил жену, то есть дочку Магинура, хотя в старые времена  она так бы и ехала, стоя. Дарагой, обратился её муж одному мужику из Тасинских,  жина больна, дарога  далеко, стаят врачи запретили, уступи, уважаемый.
«Уважаемый»  был в грязной робе, он ехал на ремонт  в «Сельхозтехнику», где стоял его разобранный трактор. А каракумский муж всю дорогу стоял возле водителя, держась за поручни, рассказывал   о своих проблемах.
 Мне   в Ташхауз  они прадают  билит  в Ташхауз    Уфа- Ташкинт гаварят ниту прилитаю Уфа,  билиты есть, пакупаю в Ташкинт, абратна визди есть билет, Уфа есть, Ташкинт есть, Ташауз есть, я улитаю Уфа-Ташкинт,  прилитаю Ташкинт, а мой самолёт в Ташхауз уже тю, тю.
Водитель наш уже не слушает его, а  зятю Магинур не важно, слушают его или нет. Пассажиры автобуса шёпотом обсуждают зятя Магинура. Общее мнение  такое. Неплохой, "савсим" неплохой зять у Магинура. Других каракумских женихов мне не пришлось увидеть.
Я училась в классе девятом и, навестив бабушку, шла домой. Ко мне навстречу шла молодая женщина в красивом  приталенном  красном плаще с поясом, двойными строчками, с карманами, погонами…  Очень модная вещь в то время. Плащ портила  пуговичка  на животе, она не застёгивалась, потому что выпирал живот, а пояс был не завязан, просто концы засунуты в карман. Эту девушку я узнала сразу, это была Гульнур, моя одноклассница. Кроме живота никаких изменений на ней я не заметила.
Она шла от своей тёти, которая жила через улицу против нашего дома. У неё был ещё жив полуслепой муж, который раньше запрещал своей семье видеться с Гульнур и с её матерью. Но сейчас, видимо, у него никто и не спрашивает разрешения, стар он стал. А может, ему и самому теперь далеко наплевать, с кем общаются в его семье.
Видно было, что она не хотела со мной стоять и  разговаривать, а мне было интересно, как это она, моя ровесница, уже замужем, правда, приехала она, оказывается, одна, а  о том, что у неё скоро будет ребёнок, мы не говорили. В деревне  судачили, что её выдали за молодого - это считалось, вполне ничего, ведь не  за разведённого или  вдовца.   Но, в тот момент мне вдруг стало жаль её с расстёгнутой пуговицей на животе, одну, тихо идущую по нашей улице. Глаза у неё были грустные, той беззаботной улыбки на лице тоже не было. А больше я её не видела.
 Прошло много лет. Однажды, приехав домой в отпуск, среди других деревенских новостей я услышала, что турчанка Гульнур вернулась (такое прозвище приклеилось ей после замужества), да вся как уголь чёрная, побитая, да не одна, с детьми, их у неё пятеро, две девчонки, а остальные мальчишки, ещё мать её вернулась, еле ходит, говорят. Здесь хоть картошкой сыты будем, там ведь и картошки нет, хоть  с голоду подыхай, жаловались они,  говорили люди.  Пустующих домов в деревне всегда было много. Они своей семьёй заняли домик  в самом центре, за клубом.  Домик  стоял на пригорке, на солнечной стороне.
Что самое странное, Гульнур с годами не менялась, никто бы ни сказал, глядя на неё, что у неё пятеро детей. Синяки на её лице сошли, она, как и прежде бегала по улицам нашей деревни своей лёгкой  летящей походкой, тогда ещё колхоз не распался, она  стала разнорабочей, как у нас говорили, ходила на бригаду.
Встречала я её редко, однажды мы с ней столкнулись на переулке, она в тёмном пиджачке и в коротенькой юбочке спускалась вниз, высоко подняв свою голову, её красивое лицо обрамляла  шестимесячная завивка. Шла она одна и явно не на работу.
Потом пошли такие слухи.Первое: она родила ребеночка, обсуждали долго и по -всякому, об отце единого мнения н так и не было.Где пятый, там и шестой.Ничего, вырастет, сказали и на том успокоились. Вторая новость. Единственный сын Сании с Нижней улицы, недавно вернувшийся из армии, оказывается, повадился ходить к  турчанке Гульнур. Сания пришла в сельсовет. Ну, неужели нет никакой управы. Она же  старше моего сына. У неё пятеро детей, как можно. Вы должны принять меры, пусть она оставляет моего сына в покое, кричала она там. А ходила она туда чуть ли не каждый день.  После того, как она уйдёт из сельсовета, все женщины  собирались в одной комнате и начинали её ругать. А сама, сама какая, вчера устроила на всю улицу крик, кидала в чужие окна камнями. А в сельсовет она заглядывала как бы  по пути, как побывает в доме у турчанки Гульнур, так прямым ходом и туда. Домой, конечно, она не попадала, перед её носом  успевали закрыть ворота, потому что мелкая орда турчанки Гульнур всегда паслась на лужайке перед воротами. Услышав крики Саимы, они мигом занимали оборону, закрывали ворота, а сами, вооружившись камнями и землёй, залезали на забор. Саиме ничего не оставалось, как покричать, покидать свои боеприпасы на окна и уйти ни с чем. Сельсовет что решит, у них своих дел по горло. Они и развели руки, Саима апа, ваш сын уже большой, раз он решил жить с ней, с гражданкой  Оралбаевой, в гражданском браке, тут сельсовет не причём. Может, поживёт немного и уйдет. Но Марсель, так звали единственного сына Саимы с Нижней улицы, так никуда и не уходил, продолжал жить с ней.  Так  турчанка Гульнур ещё раз вышла замуж. Но кличка Турчанка закрепилась за ней, и мало того её молодого мужа тоже начали звать за спиной турок Марсель. Вскоре он устроился конюхом, они всем семейством пасли лошадей. Пасли, конечно, турчата, которые могли ездить верхом,  чаще других старший, пока его в армию не забрали, молодой хозяин ближе сошёлся с  родным дядей, который работал лесником,  помогал ему. Рука руку моет, через какое-то время он  поменял полы в избушке  турчанки Гульнур, поставил новый туалет и баню. Сам он молодец, сложа руки, не сидел, всё что-то делал, то нанимался, кому строиться, сруб рубить. К тому времени уже колхоз-то наш  растащили, что ещё оставалось, то утаскивали потихоньку, дело нехитрое, а другой работы в деревне не было. Тут вернулся из армии старший сын турчанки Гульнур, а вернулся он с деньгами, говорили, служил в Чечне  и привёз 80 тысяч рублей. На эти деньги можно было купить дом, не в деревне, а в самом райцентре, может, можно было купить и квартиру  где-нибудь в городе, деньги тогда так быстро меняли свою цену, что только так можно определять его настоящую стоимость, что тогда можно было купить на эти деньги. Продавщица сельмага разводила руки, каждый день по тысяче разменивают, во, жируют. Так они эти деньги и истратили, разменивая  каждый день по тысяче. Может, ещё не все деньги были истрачены, может уже все, тут старший  сын турчанки Гульнур  ушёл жить к соседке, здоровой  рыжей женщине, у той годом раньше супруг, мелкорослый, малахольный мужичок, в сарае повесился, оставив троих малолетних детей. Говорили, что ему сказали, как будто бы к твоей жене, когда тебя дома нет, а работал он где-то на стороне,  приезжают на мотоцикле. Видно, они поскандалили, а может, нет. Он просто взял и повесился. Отомстил своей жене. Хоть и нерослый, но мстительный видать  был. Она и осталась одна с малыми детьми.  А в деревне поживи без мужика, она и пустила парня, хоть какая-то подмога. Картошку сажают, он копает, она в ямки семена кидает, а так бы она  ряд прокопала и прошлась бы с ведром, мешок с семенной картошкой тоже сама тягала бы из подпола до огорода, а тут парень всё делает, а она только с ведром ходит.
Странно было видеть худенького смуглого пацана рядом с этой молодой женщиной, но их  совершенно не волновало, как они выглядят со стороны, ну как выглядят, так и выглядят, плевать, наверное, сказали они всем про себя и продолжали жить вместе.
Всё бы ладно, но тут случилось вот что, потерялся Марсель, которого  в деревне за спиной называли турок Марсель. Искали, не нашли. Обнаружили только вещи, оставленные на берегу. Старые глубокие галоши, рваные на пятках носки да  трико, на коленях поштопанное ровненькими стёжками и рубашку, тоже со следами хозяйственной женской руки. Говорили, может он уехал куда. Спрашивали, в чём, в трусах что ли. Потом шли к турчанке Гульнур, посмотри, все ли вещи на месте. Все вещи на месте, говорила она, вытирая слёзы. Мужики, вооружившись баграми, сетями, снова шли к реке искать турка Марселя. Искали долго, уже не надеялись найти, но нашли, его унесло течением, хотя речка у нас такая, что курица перепрыгнет. А он утонул, говорят, был трезвый, хотя, некоторые говорят, что был  он выпимший . А  турчанка Гульнур говорила всем, что был он нармальный. Потом выяснилось, что выпивали они у одного соседа, тот, опытный  человек с большой дороги, работник ножа и топора, повздорил с ним, с турком Марселем.  Кто-то кому-то не так посмотрел, не так сказал, и  видимо пошло.  Причиной, конечно, была женщина, турчанка Гульнур. Может, смеялась громко. Тут муж сказал, что так громко смеёшься. Сосед сказал, что ты ей запрещаешь смеяться. Может и не сказал никто ничего. Вообще-то, конечно, жену в таких случаях надо дома оставлять. Пусть сидит, вяжет, за детьми смотрит или в огороде полет, да мало ли в хозяйстве дел. Чего привязалась, припёрлась, вернулся бы твой мужик, куда бы он делся, утром бы пришёл, а тут вот какое дело. Сосед – разбойник учинил наказание, погладил заботливого мужа. Горячим утюгом. А он обиделся. Сильно оскорбился, что сумел утопиться в нашей речке, про которую говорят, курочка перепрыгнет. Там тонуть-то негде, вода по колено, а он утопился. На берегу оставил старые галоши, глубокие, в таких у нас все ходят, и мужики, и бабы, да  носки, с дыркой на пятке, да трико с синей штопкой на коленях. И всё. А мужики деревенские намаялись, неделю искали. У всех хозяйство, дел полно, лето. А тут по пояс в грязной воде целыми днями.Повозись-ка! Ладно, хоть нашли, похоронили, как следует. Понесли домой, отец с матерью настояли, там и обмывали, читали, всё, как следует.
А турчанка Гульнур одна теперь живёт, не совсем одна, конечно, с детьми. Детей-то у неё много. Пятеро. Да ещё невестка теперь у неё есть, да три внука. Не родные, но свои, куда от них деться. Сейчас они хозяйскими делами управляются все вместе, гуртом сначала окучивают картошку у турчанки Гульнур, а потом гуртом с мотыжками через плечо-  к невестке, далеко ходить не надо, живут то все рядом.
                г.Тарко-Сале, апрель, 2009 г.
 


.