Колыма ты моя, Колыма

Вместо предисловия

"Записки врача" были закончены 35 лет назад и все эти годы пролежали без движения.
В них поднимались такие вопросы, которые цензура не пропустила бы в то время, а их автора могли признать  врагом народа и, возможно, оставить на вечное поселение на Колыме.
Сменилось время и режим, началась перестройка, появилась
демократия. Теперь можно опубликовать эти записи, и я решил обновить пожелтевшие листы.
Хотел многое переделать в своих записках применительно к требованиям современной жизни. Все же решил оставить все так, как воспринимал в те далекие юношеские годы, когда мне было 24 года, то есть почти сорок лет назад.
Сохранил и грубый колорит той среды, в которой жил и работал. То была среда бывших заключенных и отверженных людей: бомжей и ханыг.
Я не имел писательского дара или опыта корреспондента, который познал правила сочинительства в учебном заведении. Был просто любознательным парнем, много повидавшем, участвовавшем во многих событиях, которые часто были на грани жизни и смерти. Запечатлел все это в памяти и хотел свои мысли, сомнения, разочарования высказать на листе бумаги.
Мои приятели познакомились с содержанием записок. Вот их мнение.
- На этих страницах, как у Достоевского, помещено так много диких событий, смертей и горя, что другому можно было бы написать несколько рассказов, а ты все это уместил в одних записках.
Все хорошо, но слишком режущий язык. Вот если бы в них было побольше мягких интеллигентных, дворянских выражений Толстого, а при описании охоты - выражений Тургенева, тогда "Да!".
Что я могу ответить на мягкие замечания моих товарищей? Тогда я не мог иначе, и только! О дикости, которая меня окружала, как человека и врача, о холоде и голоде, о непосильном труде, о смертях на каждом шагу, о воровстве золота, о зарождающейся проституции за деньги и золото, после увода правления НКВД можно говорить только суровым беспощадным языком хирурга.
Охоту на медведя и уничтожение всего пернатого царства на Колыме - можно ли описывать мягкими словами Тургенева? Это же не охота на дупелей в приятной компании. Это кровь, рык зверя, мурашки по телу, раздавливание черепа и брызжущим в стороны мозгом. Нет, дорогие мои, все это нужно видеть своими глазами, участвовать в этом, тогда и вы начнете писать языком, соответствующим законам дикости и сурового Севера.
Если все это интересно моему поколению или вам, молодые люди,  прошу вас в путь по суровым дорогам моей Колымы.

PS. Все имена и фамилии в записках вымышлены по различным причинам.



* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *



Колыма ты моя, Колыма -
Чудная планета.
Сойдешь поневоле с ума -
Возврата оттуда уж нету!

1963 год. Лето.
Я стою на берегу бухты морского порта г. Магадана. Для меня Магадан - город-легенда моего детства, город-призрак из моего прошлого. В моем детском сознании он был в виде всепоглощающего чудовища, куда идут и идут корабли. Из трюмов выходят и выходят люди-призраки. Выходят на берег, растворяются в молочном тумане. На их место подходят другие корабли, открывают свои темные трюмы и тысячи-тысячи невольников выходят на свет, чтобы найти свой последний приют в этой мерзлой и глухой земле. Земле, которой безразлично, что в нее помещают: рыбу ли для получения копалки чукчам, трупы ли невольников, праведных и неправедных, со всей необъятной страны.
С трепетом я ждал этой встречи. Бухта великолепна, вся залита Солнцем, светом. Все дороги города спускаются к ней. Погода прекрасная, что бывает здесь редко. Нежная и теплая вода как бы целует прибрежный песок и камень. Теплое северное солнце согревает лицо. Чайки, эти неугомонные чайки. Кричат, то бешено проносятся над водой, то падают на нее и ловят мелкую рыбу.
Вдалеке стоит пароход и своей громкой музыкой веселит все кругом. Небольшие катера то и дело проходят мимо. У причала выгружается огромное судно, и караваны груженых грузовиков тяжело поднимаются в гору - в город.
Чуть в стороне стоит военный корабль, в его трюм строем идут и идут моряки. Создается впечатление, что люди уходят и уходят на дно морское или просто растворяются в темноте. Через короткое время корабль отошел, и как будто никого и ничего здесь не было.
Я смотрю вдаль. Передо мной бескрайний океан уходит далеко-далеко за горизонт. Я как бы стою на краешке Земли, зачем? Это заманчивое и неизведанное создание Природы - океан манит и гробит людей, корабли и надежды. В какое-то мгновение человек чувствует себя покорителем этого гиганта, а в следующее - гибнет сам вместе с надеждами.
 Я с особым чувством прочитывают письмо отца, написанное матери двадцать пять лет назад, это тогда, когда меня еще не было на свете. Привожу его полностью:
"Милая моя Маша!
Пишу я тебе эти строки и почти не надеюсь, что они дойдут до тебя, ну а вдруг! Если ты их получишь, то они будут, видимо, последними. Я очень скучаю по нашей доченьке, ну а сын, о котором мы так мечтали, видимо, скоро появится на свет. Я постоянно думаю, как тебе их удастся воспитать, какими они будут, вряд ли мне придется увидеть. Я верю в тебя, ты у меня сильная.
О себе много не расскажешь. От Барнаула нас везли в телячьих вагонах, за решетками. Питались сухим пайком. До порта Ванино шли пешком - долго и мучительно. Потом погрузили нас в трюм огромного парохода и так доставили до Магадана - до этой далекой и таинственной земли. Мои однопартийцы собирались поднять бунт и попытаться захватить команду парохода, но, увы! Нас предупредили, что у кингстонов дежурит команда с приказом открыть их и затопить пароход, если будет попытка бунта. У брансбойтов с горячей водой стояли охранники и в случае бунта должны были залить трюм горячей водой или применить ее против толпы. Так у нас ничего не получилось и мы были доставлены до Магадана. Когда выходили из трюма парохода, мне все казалось, что мы уходим в вечность. Прощай, дорогая, видимо, навсегда. Поцелуй наших детей. Если будет сын, если ты получишь это письмо, отдай сыну. Прощай. Магадан. 12/ІХ. 1938 года".
За три дня до этого
Я и она, Юрий и Валентина, стоим перед оперным театром г. Новосибирска, прощаемся с его величественными колоннами и куполом серого цвета, громадным зданием - воплощением величия и монументальности. Здесь мы узнали великое и недосягаемое, здесь мы получили все прекрасное, что создано веками человечества. Здесь происходит связь веков, и ты понимаешь, какая ты пылинка в мире жизни людей, поколений.
Я, молодой врач-хирург и Валентина - инженер-синоптик. Сегодня мы улетаем на Крайний Север, по призыву государства и собственного сердца, по своим убеждениям, которые воспитала в нас власть, институт и кафедра марксизма-ленинизма.
Мы оба из глухой деревни Вылково, с одной улицы большого Алтайского края, где вчера временно оставили свою дочку Тому у бабушки и дедушки и отправились сегодня в рискованное путешествие, на работу в еще более глухое место нашей Родины - Колымский край. Край холода, льда, оленей и многотысячных километров, летнего круглосуточного дня и постоянной зимней ночи. Нам казалось, что другого предназначения для настоящего человека Родины нет, что мы должны жить и работать на благо Отчизны и ее людей, что все люди только этим и занимаются. Так мы были наивны и слепы. Мы не хотели замечать, что многие живут для себя, ездят в автомобилях, живут на дачах, в Москве и на курортах юга.
Короткое турне по Новосибирску, городу науки и труда, музыки, искусства. Аэропорт. И вот уже мы в ТУ-104, который плавно поднимается в небо и через несколько часов мы в Хабаровске.
Здесь было несколько неприятных сюрпризов: вши в гостинице, пересадка с одного самолета в другой из-за поломки, хорошо, что на земле, а не в воздухе.
Все это мы переживаем легко и по-юношески забываем быстро.
И вот последний прыжок в небо. Рейс Хабаровск-Магадан. Летим мы уже на ИЛ-18. Я все время смотрю через иллюминаторы.  Громадные крылья самолета слегка покачиваются, двигатели монотонно поют свою приятную песню. Мы то пробиваем скопления облаков, то летим над ними. А под нами зелень, зелень тайги. Местами плешины гор со снежными шапками. И под этот упоительный, монотонный гуд самолета в моих ушах слышны слова песни: "Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги".
И на фоне этой приятной обстановки и хорошего настроения мне так и хочется запеть:
"Люди едут, люди едут за деньгами,
А я только лишь за запахом тайги".
Кругом для меня кажется все прекрасно, великолепно. Я с любимой женой. Мы молодые, счастливые едем по путевке комсомола осваивать Крайний Север. Мы имеем хорошие специальности, молодость, длинную предлинную жизнь.  И все будет только хорошо, просто великолепно.
На фоне всего возвышенного и прекрасного я как-то забыл о том, что у меня открытая форма туберкулеза легких, что мне предлагали удаление легкого, что меня из-за этого не оставили на кафедре хирургии, как лучшего студента-отличника, который на третьем курсе уже оперировал. В институте настаивали, чтобы я пошел кожновенерологом, но я все же остался хирургом, и даже решил полететь на работу в Магаданскую область.
Такими мы были молодыми. Нам казалось все по плечу. Мы не думали даже о смерти, которая уже была в нас. Собирались жить вечно и трудиться, трудиться на благо Отчизны, которая нас выкормила, выучила и дала путевку в жизнь. И это не примитивизм мышления. Все это мы впитали с жизнью, с комсомолом, с институтом и идеологией, которая окружала нас с первых шагов в жизни. Нужно ли мне сейчас на это обижаться? Нет не нужно. Таково было время. Такими были мы. Такими мы уйдем из этой жизни.
Вот теперь в порту г. Магадана у меня все оборвалось, спуталось. С одной стороны - этот человек или эта страна лишили меня отца. С другой стороны - это страна для меня, нищего, стала Родиной, которая выкормила, выучила меня, дала мне крылья. На этих крыльях я здесь, на последней дороге отца.
Всем поколениям известно, что когда ты похоронил родителей, ты потерял главное, ты потерял свое родство, ты стал ничьим, ты потерял связь поколений. А если я еще до рождения потерял отца - по вине государства ли, Сталина ли, это теперь неважно. Важно, что я с раннего детства стал ничьим. Меня могли оттолкнуть, обидеть, оставить голодным и оборванным только потому, что я ничей, у меня не было отцовской защиты.
При прочтении письма отца на месте, откуда началась его последняя дорога на небо, у меня что-то оторвалось в душе, в сердце, в сознании. Я хорошо  вспомнил 1953 год: это десять лет назад, когда мы, мальчишки и девчонки седьмого класса одной из школ г. Кемерово, три дня бегали к репродуктору, что висел на столбе и с замиранием сердца слушали и слушали сводку о здоровье человека, от жизни которого, как нам казалось, зависела наша жизнь. Если он помрет - мы помрем вместе с ним. Я хорошо помню, как вместе с учителями мы оплакивали его смерть. Никто не называл его имени, но все знали, что это наш добродетель, это наш отец. Для меня, мальчишки-безотцовщины, он был, действительно, единственным добродетелем и отцом.
Здесь, в морском порту Магадана, вспоминались слова песни: "Сойдешь поневоле с ума - возврата отсюда уж нету". Неужели прав был поэт, говоря, что нет отсюда возврата на Большую Землю? Что ждет меня и мою семью на этой чудной планете - Колыма? Мне, молодому парню, оптимисту по происхождению, не верилось, что я сложу голову там же, где мой отец. А может прав поэт? Но несмотря ни на что, я твердо решил пройти по дороге отца, найти, если не его могилу, то хотя бы увидеть кости его. И с этой решимостью, смешанной с каким-то неприятным предчувствием, я со своей женой вступил на Колымскую трассу, проложенную нашими отцами, может быть, для блага нашего Отечества - так как наш народ и золото сумели восстановить нашу Родину и защитить ее от врагов.
Я вернулся в город, зашел в управление гидрометеослужбы, где была Валя. Она получила назначение в аэропорт "Берелех" на место разбившихся синоптиков, что летели в отпуск, и их самолет ТУ-104 развалился на большой высоте под Красноярском (вот вам опять две смерти - нет возврата с Колымы). Известие было неприятным, но мы , молодые, не подаем вида и уходим из управления. В облздравотдел не заходим - там, где есть работа Вале, для меня всегда найдется. В гостинице взяли свой нехитрый багаж, вышли к столовой, где кушали шофера-дальнобойщики и напросились в попутчики. Нашим шофером оказался разбитной, средних лет мужчина по имени Анатолий. Он и стал нашим первым гидом по этой новой, загадочной земле. Его огромная машина с прицепом до отказа загружены двигателями и трубами.
Итак, мы делаем первые шаги-километры по исторической колымской трассе. Ох, и много же ехать по тебе, моя голубушка, - целых семьсот километров.
Простились с Магаданом, с ласковым морем. Трасса покрыта щебнем и булыжником, слышно шуршание шин и равномерный гуд мотора.
Проезжаем место, где шофер показывает на долину среди сопок, что называется Солнечной, - здесь люди загорают уже в апреле, такая особенность данного места.
Незаметно приближается пятьдесят шестой километр - здесь построен новый Магаданский аэропорт.
Впереди затяжной многокилометровый подъем. Проезжаем перевал хребта, что тянется вдоль побережья, отгораживая Магадан от остальной Колымской земли. Анатолий поясняет, что в Магадане создается свой микроклимат: он значительно теплее, чем на материковой части Колымы. Если в Ягодном минус пятьдесят пять градусов, то в Магадане может быть минус двадцать пять-тридцать градусов. Вот так благотворно влияет океан на погоду.
Шофер тормозит на сотом километре. Оказывается, здесь скапливаются десятки машин дальнобойщиков. Они общаются, кушают на свежем воздухе. Главное - употребление крепкого чая - чифира, который по специальному способу готовится только на Колыме. Он бодрит тебя, укрепляет силы и мысли.
Мы с Анатолием подсаживаемся к кружку шоферов, что сидят у костра, греют чай, кушают и балагурят. Нас с Валей представляют, как новых колымчан. Ребята решили нас угостить поджаренной на костре куропаткой и чифиром. Со всех сторон слышны шутки и смех крепких мужских глоток.
После короткого отдыха и общения с шоферами, мы снова в пути. Наша трудная трасса змейкою вьется среди болот и сопок; частые мосты и мостики держат всех в напряжении: поворот и неожиданный мостик так неприятны.
Многокилометровые подъемы так перегревают машину, что ждешь и не дождешься спуска; головокружительные спуски по-своему опасны - не зря их называют головокружительными.
Кругом зелень, зелень мелколесья, на сотни километров пни и пни от спиленных тысяч и тысяч деревьев. По всем долинам и речкам горы намытого щебня, камня и песка.
Вопросы шоферу. Он отвечает, что лес на Колыме вырубили заключенные на стройки и для отопления, так как уголь стали разрабатывать совсем недавно. Обогревались миллионы людей только дровами, а топили печи круглосуточно и круглогодично. Не зря говорят, что на Колыме двенадцать месяцев зима, остальное - лето. Лет же было несколько десятилетий - вот и уничтожили всю Колымскую красоту. Было время, когда в морозы заключенных в зону не пускали без бревна.
У природы едва ли хватит сил на вечной мерзлоте восстановить лес. Если судить по этим годам, такой возможности у нее нет.
- А горы земли и камня, - спрашиваем мы, - как появились?
- Это труд тысяч и тысяч заключенных, кости которых где-то лежат среди этих терриконов.
Там, где сейчас горы песка, стояли промприборы и миллионы людей десятки лет копали, копали камни, песок вдоль рек и долин. Промывали все это  и добывали золото, ради которого их сюда свезли. От него, от тяжелого труда и болезней большинство из них остались лежать в этой мерзлой земле безвестными, забытыми Богом и людьми. Совсем недавно появились драги - целые фабрики по промывке золота от песка и камня. Они очень дорогие, покупаются за валюту в США.
Основная же добыча золота была и остается вручную. Заключенные за пайку хлеба мыли и мыли золото (точнее промывали камни и песок), чтобы не сдохнуть с голоду, так как без выполнения нормы добычи золота пайку хлеба не давали всей бригаде.
- Много ли золота было  на Колыме? - спрашиваю у Анатолия.
Наш словоохотливый (бывший заключенный, называет себя - бывший ЗЭК) гид отвечает, что первое время золота было много. Все танки, самолеты и даже тушенку из Америки поставляли за него.
Во время войны к нам приезжал даже один из сенаторов США посмотреть, сможет ли СССР оплатить американские поставки. Перед его приездом  нас вырядили в новую форму. Неделю мы, заключенные, не сдавали золото с промприборов. Когда сенатор увидел, что мы (а нас представляли вольнонаемными рабочими) вынимаем полные бадьи с золотом, он чуть не рехнулся от этого богатства. Он все повторял: "Клондайк, Клондайк".
Первое время мы частенько даже при выемке песка находили самородки и, конечно же, их прятали на голодный случай. Когда получали мало золота, то чтобы бригада имела пайку хлеба, в норму добычи подкладывали заветные самородки.
Все чаще появляются затяжные подъемы километров по десять-пятнадцать.  Машина идет как бы на пределе своих возможностей. Мне так и кажется, что у нее не хватит сил, и она задохнется от непомерной работы.
Но вот и перевал. Машина с легкостью набирает обороты, дальше уже по инерции катит и катит вниз. Тут-то наш шофер смотри в оба, чтобы не прозвать новый поворот или малоприметный старенький мостик. Мы же видим кругом однообразную картину: сопки и сопки, карликовую березку, мелколесье, ручейки и речушки. Кругом пни и горы промытого песка камня. Иногда с дороги вспархивает небольшая стайка куропаток или перебежит путь пугливый одинокий заяц.
Этому однообразию, кажется, не будет конца.
На одном из спусков догоняем огромную, тяжелогруженую машину. Анатолий называет ее "Румыном". Так мы и тащимся за ней, то догоняем ее, то удаляемся друг от друга.
И вот, когда машины набрали большую скорость и ехали близко одна от другой, впереди раздался резкий стук и скрежет. Все совершилось в мгновение. Я вижу, у впереди идущей машины отламывается задняя полуось с двумя колесами и все это летит в сопки. Задняя часть прицепа оказывается перед нашими глазами. Машина мгновенно останавливается. Наша машина, дико виляя передними колесами, со скоростью звука летит на прицеп передней машины. Горят тормоза, и кабина нашей машины упирается в прицеп передней. В памяти - дикий полет, торможение, скрежет металла, звон разбитого стекла.
Валюша в это время успела крепко прижаться ко мне и закрыла глаза. Ни стона, ни крика не было от нее. И только "Ох" услышал я, когда наша машина окончательно встала. Мы с шофером вываливаемся из кабины на дорогу. У всех нервы ни к черту. Анатолий обнимает меня, смеется и плачет. Подбегает шофер передней машины. Осматриваем весь тарарам. Сошлись на общем мнении, что кто-то из нас родился в рубашке, иначе всех нас раздавило бы в кабине нашей машины между грузом нашей машины и грузом прицепа передней. Из разговора выяснилось, что такие промоины-пустоты под трассой появляются нередко и были случаи со смертельным исходом.
Анатолий помог шоферу "Румына" отсоединить прицеп, чтобы он мог обратно вернуться с аварийной машиной, и мы поехали дальше.
Вот вам и первое нежданное, негаданное крещение на Колыме, вот вам и реальная смерть. У меня в ушах: "Возврата отсюда уж нету!". Если бы не опыт нашего шофера да не наша "рубашка", не доехали бы мы с Валюшей до места назначения.
Шофер постепенно пришел в себя и все повторял: "Э-хе-хе, вот вам, батенька, и судьба. Сегодня жив, сегодня умер. Расскажу-ка я вам, по этому случаю, благо время есть, что подобное произошло на трассе с моим другом Кокаевым Жорой много лет назад. Он, как и я, бывший зэк. Теперь реабилитировали: извинились за десять лет тюрьмы, им бы посидеть эти годы на нашей каторге, испортили хорошему парню жизнь. Так вот, Жора - бедовый шофер. Шел он из Магадана с девятью тоннами мяса. Было начало весны - к вечеру подтаивало. Едет между Оратуканом и Ягодным, под ним вот также проваливается трасса. Машина дает резкий крен вправо, начинает переворачиваться. Жора успевает выскочить из кабины. Машина, вращаясь, летит с горы в озерко и исчезает в нем с грузом. Жора не успел глазом моргнуть, как оказался на трассе один. Все не мог понять, как такое малое озерко и оказалось таким глубоким?
Остановились другие шоферы, судили, рядили. Потом отвезли Жору к начальству. Прибыла на место комиссия: мерили глубину озерка, удивлялись чудесам природы и жалели мясо. Все сошлись на том, что Жора родился в рубашке. Иначе, быть бы ему на дне преисподней вместе с машиной и мясом.
Теперь и мы с вами обманули судьбу - смертельную судьбу нашу. Вот и слава Богу: поживем еще маленько".
Снова машина идет на подъем: движение медленное, машину всю трясет от напряжения, она стонет, как живой организм, кажется, сейчас заплачет, выбрасывает все больше и больше дыма от солярки.
Наш добрый шофер жалеет ее.
- Ну, потерпи, милая, ну потерпи. Еще маленько и будет перевал. Там тебе полегчает. Постоим на ветерке - он тебя обдует. Жар твой пройдет. Да и холодненькой водички добавлю. Потрепи еще.
Я даже не удивляюсь, скорее, восхищаюсь доброте и ласке этого угрюмого на вид человека. Он о своей машине заботится, как о верном друге или ребенке.
Нас обгоняют небольшие, шустрые машины. Шофера их смотрят на нас с жалостью, качают головами.
Вот и перевал. Анатолий останавливает машину, выпрыгивает из кабины, хлопает ее между фар и успокаивает.
- Вот и отдохни, милая, отдохни. Нам с тобой еще долго ехать. Набирай силу, отдай горам свой жар. А я пройдусь с пассажирами.
Мы прохаживаемся минут пятнадцать-двадцать. Смотрим на гряду сопок. Валя подошла к маленькой-маленькой березке, погладила ее и с грустью сказала: "Какая же ты маленькая, красавица. Видимо, дикий северный ветер с морозами не дают тебе вырасти в полный рост. А знаешь ли ты, какие прекрасные белотелые красавицы растут у нас на Алтае? Высокие-высокие, с длинными косами. Если они на берегу нашей речки Кулунды, то летом моют свои волосы в тихой-тихой воде. Ах, ты, природушка-матушка, как тебя изогнула-исковеркала стужа лютая".
Поискали здесь воду, не нашли. Решили долить воду в радиатор на спуске.
Машина медленно набирает скорость. Потом ускоряет бег - по инерции несет ее собственный вес. Анатолий выключает на время двигатель. Вот и ручей. Останавливаемся. Шофер набирает ледяную воду в резиновое ведро, открывает капот и доливает воду в радиатор, оставшейся водой обливает сверху. Закрывает капот. Едем дальше.
Анатолий говорит, что больше догонять машины мы не будем, да и приближаться к ним близко не стоит.
- Потерял над собой контроль. Показал ухарство, чуть не ушли на тот свет. Здесь дело не в рубашке. Я виноват: вспомнил молодость, чуть не влип в машину, пижон.
Валя спрашивает:
- Анатолий, почему вы не хотите, чтобы мы вас называли по имени и отчеству? Мы же молодые люди, нам неудобно звать вас только по имени.
- Мне так нравится больше: дольше буду молодым. В старики так не  хочется записываться.
- Есть ли у вас семья? - продолжаю я разговор.
- Была, конечно, была. Но теперь я совсем один, как перст. Настоящего совсем нет: работа и только работа. Прошлое было и очень трудное.
- Анатолий, расскажи нам про лагерную жизнь? - прошу я его.
- Хорошо, время у нас есть. Кое-что могу и рассказать. О себе не очень хорошо, а о других - можно. Здесь вы и узнаете про нашу лагерную жизнь.
Так вот, упоминал я вам о шофере Жоре Кокаеве, своем друге. Сидели мы с ним в одном лагере много лет. А попал он туда за то, что сидел у немцев в концлагере. Дело было так. Перед войной исполнилось ему 17 лет. Сам он осетин, родился под городом Орджоникидзе, в деревне. Очень хотел служить в армии: добавил себе год. Призвали его в Советскую Армию, очень радовался - от своей деревни до Орджоникидзе шел пешком, и все время танцевал по-осетински. Прошел курс молодого бойца. Вот и война. Немцы заняли Ростов, Северный Кавказ. Их полк был окружен в одном из ущелий, всех взяли в плен, отправили в концентрационные лагеря. Когда наши войска прорвали фронт под Сталинградом, немцы стали покидать Северный Кавказ и бросили концлагеря. Когда Советская Армия освободила наших военнопленных, то их не освободили, а судили за то, что они без боя попали в плен к немцам. Вначале Жора Кокаев получил 25 лет тюрьмы. Его вместе с ребятами доставили к нам в лагерь. Его полная фамилия - Кокаев Амшарбек Джелиганович, но мы коротко его звали Жорой.
Лагерь делился на сектора, где жили различные масти заключенных: такие, как суки, воры в законе, красная шапочка и т.д. Смешивать эти масти нельзя было: они, как правило, убивали друг друга (такова была борьба между мастями). Если бы не администрация, заключенные сами уничтожились бы. Иногда администрация, чтобы избавиться от неугодного заключенного, помещала его "по ошибке" в сектор другой масти. Его, конечно, убивали. Было и такое.
Первый год было очень трудно. Зима. Лютый холод. Еды мало. Кто на складе, на кухне - сам живет, помогает своим корешам. Мы с Жорой, чтобы не сдохнуть, собираем на мусорке картофельные очистки, промываем их и едим. Уже и этого мало: другие, как и мы, стали заниматься этим промыслом. Думаем: "Или хана, или надо создавать группу из обреченных". Объединили человек сорок. Поставили на кухню, в склад своих людей. Конечно, пришлось применять силу - доходило до убийства. Такие места без боя не уступают.
Правда, делили продукты мы честно, но их не хватало всем. Много людей умирало за зиму. Весной приходили пароходы, прибывали новые люди - так каждый год.
Жора писал в Правительство письма о помиловании. Первый раз ему уменьшили срок до 15 лет, последний раз оставили 10 лет, которые он отмотал, и освободили. Уже недавно его реабилитировали.
- Вы говорили, что без бревна зимой в зону заключенных не пускали? Это что шутка? - спрашиваю я рассказчика.
- Какая там шутка, истинная правда. Натопить помещение дровами при температуре -50-600 практически невозможно. Дрова всегда были в дефиците.
Мы с Жорой  на машине без охраны часто в лес ездили. При этом нам давали для подогрева две-три бутылки спирта, иначе напилить машину дров было не в силах - замерзли бы совсем.
- Чем занимались заключенные в свободное время? - спрашивает Валя.
- Развлечения, да, были, если их там можно назвать. Это игра в карты, которая часто заканчивалась трагедией. Но людям нужны были эти зверские развлечения. Играли чаще всего под интерес, когда нечем было платить, компания требовала кого-то убить. Если проигравший не убивал жертву, его самого  топили в сортире. Вот такие были развлечения.
Расскажу конкретно про один случай. Проигрался парень. Требовали от него жертву. Он выбрал другой путь: угловая вышка охраны стояла на четырех опорах, одна к нам в зону. Так вот, игрок полез по ней к охраннику, толпа стоит в стороне, улюлюкает. Охранник кричит: "Не лезь - стрелять буду!". Парень лезет по мерзлой опоре. Охранник звонит на КП дежурному, но телефон не срабатывает. В это время бывший игрок уже дотягивается до будки охранники. Тогда охранник стреляет в заключенного, тот падает. Толпа зевак с диким ревом и матами забирает убитого.
Основные развлечения проходили в бане, где вместо женщин мужиков обслуживали "петухи" - слабые, беззащитные мужчины (люди второго сорта). После выполнения "работы", их выгоняли из бани во двор, где они ютились за углом, возле мусорных куч (с ними рядом никто не хотел быть - их презирали). В зимнее время их место было у параши.
Самое лучшее развлечение нам давал "горбун" в парикмахерской. Это был человек очень низкого роста из-за своего горба. По имени его никто не называл. Он имел два срока по 25 лет за два убийства. Правда, второй срок получил уже в тюрьме, когда просидел три года первого срока. Так что его второй срок поглотил двадцать два года первого. Убил он второй раз заключенного, который оскорбил его, как больного. "Горбун" не вытерпел и на глазах у всех убил обидчика. Заходили мы к нему и просили поиграть на баяне. Играл он  очень хорошо и пел задушевные песни. Когда затягивал: "Колыма ты моя, Колыма…", - голос его срывался, и он начинал горько плакать, иногда навзрыд. Чтобы его успокоить, ребята его спросили: "Горбун", расскажи, чем ты будешь заниматься после освобождения?". Это была его любимая тема. "После освобождения уеду в деревню. Женюсь на самой толстой бабе. Буду развлекать ее игрой на баяне. Ночью раздену ее и до утра буду гладить и ласкать", с задумчивой улыбкой философствовал  парикмахер под общий хохот шутников.
- Анатолий, все это обычная жизнь лагеря в то время. Были ли события, которые тебе больше всего запомнились? - прерываю я его.
- Чрезвычайные или нет, не знаю, но мне  они запомнились. Одно из них - это отморожение ног одним парнем в теплой камере на больничке. Прогуливался я вечером около больнички, вижу в окне одной камеры торчат ноги. Ушел я к себе очень удивленный увиденным. Через два дня узнаю, что один заключенный, чтобы стать инвалидом, обмотал ноги тряпкой, смоченной водой, выставил в окно на целую ночь. Температура в ту ночь была -550. Так и отрезали парню ноги. Так и не понял я тогда: чего больше было у парня? Безысходности или силы воли.
Самый дикий случай преподнесли нам женщины. В одном районе с нами был женский лагерь. Женщины выращивали капусту, которую мы у них брали на кухню. Обычно наши заключенные приезжали машиной на поле, где уже были кучи собранной капусты. Набирали в машину и ехали домой. Женщины были в лагере.
В этот раз наших ребят было семь человек, грузят они в машины капусту. Вдруг на поле появляется огромная толпа женщин, связывают несчастных мужиков. Массируют их половые органы, перевязывают у корня, садятся на них по очереди и прыгают до экстаза. Мужики воют, просят пощадить, но женщин не остановить. Когда женщин разогнала охрана, то все мужики были без сознания. Доставили их в больницу, откачали, но у двоих так и омертвели члены.
После этого случая наши заключенные уже не хотели ехать к соседкам и несколько недель обходились без капусты.
- Были побеги из вашего лагеря? Оказывается, многие заключенные часто были вне зоны без охраны.
- Да, это интересная тема, - говорит Анатолий. - Расскажу.
Ближе к весне исчезла из лагеря группа заключенных в количестве 21 человек. Исчезли и исчезли. Тогда много людей списывали: кто умер от болезни, кто замерз. Через четыре месяца вернули одного парня. Вот что он нам рассказал: "Подговорил я двадцать "человек-баранчиков" бежать из лагеря, так как зал, как пройти до Берингова пролива. Мы подсобрали теплые вещи, спички, мешки, кое-что из продуктов и ушли. Когда съели продукты, то я убивал ночью одного "барана". Просыпаются: один мертв, разрубаем его, варим мясо - едим досыта. Остальное раскладываем по мешкам. Дальше все повторяется снова. Никто не знал, кто убивал людей и кто умрет следующим. Каждому казалось, что умрет сосед, а он дойдет до пролива и переправится на Аляску. Шли стараясь обходить поселки русские и чукчей, так как боялись, что кто-то выдаст властям. Уже весной, когда я остался один и был близок к цели, затосковал по теплу и зашел к чукчам.
На следующий день прибыли пограничники, арестовали, передали властям. Пришлось признаваться в побеге. После суда меня вернули в свою зону".
Так что был у нас такой дикий побег. Каждый человек на свои выдумки горазд, когда решается вопрос о жизни и смерти. В лагере тоже не мед: основная масса заключенных к весне умирала. Побег - все же шанс на спасение, хотя и призрачное. При побеге главное, где взять пищу на длительное время. Заходить в населенные пункты, чтобы добыть пищу, нельзя. Вот и придумал этот заключенный подобный дикарский способ заготовки продуктов. "Баранчики" сами ему несли мясо, которое не портилось весь путь и использовалось по мере надобности.
Рассказ был настолько тяжелым, а случай - настолько диким, что мы после него не стали задавать вопросы Анатолию и ехали молча, каждый, переживая свое.
За душевными беседами с нашим гидом пролетели сотни километров.
Подъезжаем к поселку Берелех. Это убогий населенный пункт с покосившимися неприглядными домами и бараками. Через пять-шесть километров показался поселок Сусуман, переименованный  в город, когда его население достигло десяти тысяч. Это был культурный центр, если можно так выразиться, Сусуманского района.
В стороне от Сусумана находится аэропорт "Берелех" - конечная цель нашего путешествия. Место, где должна работать Валя инженером-синоптиком. Сюда и доставил на Анатолий - шофер и первый гид на Колыме. Он же - отличный товарищ и добрейшая душа.
Мы крепко обнялись на прощание, уже не надеясь на повторную встречу. Что за судьба у каждого из нас впереди?



* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *



Сегодня я встал рано, слегка перекусил и пошел на работу. Живем мы с Валюшей на территории аэропорта, где ей дали квартиру. Идти на работу километра полтора-два. Хожу в валенках, шапке-хрущевке и длинном пальто с шалевым воротом. Температура на улице - 640, тихо и очень темно. Стоит сплошной туман: в пяти метрах ничего не видно. Воротом закрыта вся голова, гляжу через небольшое отверстие  в вороте, куда выходит теплый воздух от выдоха.
Иду быстрым шагом - иначе продрогнешь.
На окраине Сусумана вижу костер, хотя так его нельзя назвать. Горит шина от большого колеса и черный едкий дым стелится по земле. Пламя то вспыхивает, то затухает.
Подхожу ближе, опускаю ворот. Вижу, человек десять мужчин приплясывают около костра, грязные, обросшие. Один из них подливает на камеру какую-то жидкость, и пламя усиливается и освещает все вокруг. Недалеко от них кто-то лежит. Спрашиваю у ребят: "Что же этот не греется, так и замерзнуть можно".
Мужики поворачиваются ко мне, кто-то узнал, и говорит: "Подходи, доктор, не стесняйся. Здесь все свои. Поминки справляем по усопшему. Лежит, бедняга. Ему теперь не холодно и не голодно". Я подхожу к человеку, беру за руку - она ледяная. Дрожь пробегает по моему телу.
Возвращаюсь к костру. Ребята молча разливают спирт и подают стакан мне. Все испытывающе смотря на меня. Кто-то говорит: "Пусть эта мерзлая земля для нашего товарища будет пухом". Все выпивают спирт, я отпиваю глоток, остальное выливаю в пламя, которое ярко вспыхивает. Я поясняю: "Не могу больше - иду на работу". Один из них с хрипотцой в голосе говорит: "Спасибо, доктор, что не побрезговал с нами помянуть нашего отверженного".
Я пообещал сообщить в милицию о случившемся и пошел дальше.
Неприятные мысли нахлынули на меня. Что это за страна? Где люди в такой дикий мороз вынуждены жить на улице, жить около костра? О таком я еще не знал на материке. Не видел в Сибири, даже в труднейшие годы войны.
Страна, Родина, как ты относишься к своим сыновьям, детям! Куда смотрит местная власть? Так же нельзя относиться к животным, а не то что к себе подобным. Не от хорошей же жизни люди греются у костра.
С тяжелым камнем на душе подхожу к поликлинике. Встречает меня ночная дежурная тетя Феня и говорит: "Доктор, для вас два сюрприза". Она ведет меня в помещение, что строится под очковую мастерскую. Заходим, в темноте различаю тень женщины, что лежит на спине в скрюченном виде. Пытаюсь ее поднять, но это опять труп.
Тетя Феня говорит: "Кто-то бросил трассовскую проститутку, вот и замерзла бедная, мороз-то какой. Ты на это, голубчик, так не реагируй. Для Колымы - дело обычное". Захожу в поликлинику: сумрачно, на скамейке кто-то лежит, стонет. Тетя Феня опять же поясняет: "Приблудилась, несчастная. Если бы я ее не пустила - замерзла бы. Выбросил ее сраный кавалер из машины. Попользовался и выбросил. Привыкай, такое каждый день будешь видеть".
Я позвонил в милицию о двух трупах и занялся замерзшей. Тетя Феня из крана батареи налила в таз теплой воды, силой опустила туда ноги девушки. Та в начале сопротивлялась, что-то бессвязно говорила. Потом стала благодарить старуху за ласку и тепло.
Я налил полстакана спирта и подал пострадавшей. Вначале она отнекивалась, отодвигала стакан, говорила, что не пьет. Когда же выпила, язык "развязался", попросила добавки, но не получила. Руки и ноги девицы, на мое удивление, согрелись без признаков отморожения. Девица уже громко смеялась, стала приплясывать, таща за собой престарелую няню, и всех благодарила за внимание и заботу.
Я смотрел на простоту отношений простых русских людей, на их безалаберность и наплевательское отношение не только к здоровью, но и даже к своей жизни. И не горько стало за свою работу. Она показалась мне никчемной, бессмысленной. Мне хотелось сказать: "Люди, зачем вам моя работа, мои знания?". У вас своя жизнь, свои отношения. Живите, как хотите сами".
Удивляла тетя Феня со своим спокойствием, неторопливостью. Она, казалось, без сожаления делала свое дело, как будто была на кухне при своих горшках. Она не причитала на улице у мертвой и так же спокойно помогала этой проститутке, которая за кусок хлеба влачила свое дикое существование на Колымской трассе.
Вот так ужасно начался мой рабочий день сегодня. Постепенно поликлиника заполнилась сотрудниками и больными. Пришла моя операционная сестра Клавдия Петровна Шевченко. Это крепкая, поседевшая, умная женщина. Я рассказал ей о приключениях этого утра. Она и говорит: "Это цветочки, ягодки впереди, я за свои 25 лет работы охо-хо навидалась. Скоро вы ничему не будете удивляться".
Первая же большая снова удивила меня. Заходит небольшая женщина, одета в мужской пиджак и кирзовые сапоги, и спрашивает: "Доктор, вы моего мужика примите?". Я отвечаю: "Заводите". Продолжаю писать в медкарте. Слышу снова: "Так вы моего мужика примите?". Я поднимаю глаза, эта женщина стоит у двери с другой женщиной, а операционная сестра улыбается. Говорю: "Да пусть же заходит ваш мужик. Сколько можно!". Женщина, показывая на другую, отвечает: "Да вот же мой мужик. Раздевайся, показывай ногу, дурак!".
Моя сестра улыбается, а я обалдело, с недоумением смотрю на все происходящее. Молча смотрю на стопу больной женщины-мужика: она полностью раздавлена, вид сплошного месива, из которого сочится кровь. Уточняю: "Что же, с вами произошло?". Ответ бабы-мужика окончательно поразил меня: "Ничего особенного - машина  проехала по ноге и только". И чтобы окончательно не выглядеть дураком в такой ситуации, молча смотрю на Клавдию Петровну. Она же, улыбаясь, говорит: "Доктор, расскажу позднее".
Пишу направление в рентгенкабинет на снимок стопы и милая "семья" из двух женщин временно уходит, одна из них прыгает на одной ноге.
Клавдия Петровна рассказывает мне, что это две лесбиянки. Та, что есть женщина, решила побывать с настоящим мужиком, села к знакомому шоферу в машину. А та, что женщина-мужик, стала возмущаться, не хотела ее пускать, но ничего не могла сделать, как подставить под колесо машины, которая отъезжала, ногу. Так они двое и оказались у нас в кабинете. Шофер же уехал, не стал помогать.
На снимке оказались множественные переломы костей стопы. После обработки ссадин, был наложен сапожок и "жена" отвезла своего "мужика" домой. Я долго не мог придти в себя: очень странную пару и необычные отношения мне, молодому парню, пришлось увидеть.
Одного из следующих больных привели двое грязных, обросших, полупьяных мужчин. Со словами: "Доктор, не побрезгуй грязью, прими нашего", - быстро раздели больного. Это был молодой, когда-то симпатичный мужчина сорока лет, давно не мывшийся и не бритый. Я спрашиваю: "Что с вами случилось?". Но вместо него повествуют его напарники: "Мы несколько дней бухали, пили то есть. Спать было негде. Упросили кочегаров поспать холодную ночь в котельной, те разрешили. Легли. Иван, так звать больного, прилег, видно, близко у котла, да и заснул крепко. Как проснулись, он и говорит, что немного прижег ягодицу. Смотреть-то мы не смотрели, но привели сразу к тебе, будь добрый, прими".
Они помогли больному лечь на кушетку и стянули с него подобие штанов, скорее их полусгоревшие остатки, которые сразу же и развалились.
В своей практике я видел много страшных ожогов шахтеров Кемерово, где учился в мединституте. Особенно тяжелые и тяжкие, даже для студентов, были ожоги детей. Но такого ожога не приходилось еще видеть никогда. Вся правая ягодица - кожа и мышцы фартуком свалились с головки бедренной кости. Сестра охнула, но не более. Лицо ее побледнело, выступил пот. Мягкие ткани, как вареные, отвалились от основания фартука.
Главное же - это поведение больного и его собутыльников. Они тупыми глазами смотрели на Ванину задницу и никак не реагировали. Сам же Ванька был спокоен. Говорил, что болей не чувствует. Был очень рад, что его отправляем в больницу, что мы и сделали после наложения огромной мазевой повязки.
Я так устал физически и, особенно, морально от сегодняшнего дня, от этих странных больных и трупов, что мне казалось, что этим ужасам сегодня не будет конца.
И действительно, следующим больным оказался небольшого роста разговорчивый мужчина 42 лет. Он сказал, что вчера упал около дома в яму, а сегодня пожаловал на прием к доктору. "Что же у вас болит?" - спросила Клавдия Петровна. Больной показал на бедро и спокойно снял брюки. Через кожу левого бедра выпирал отломок его. Мы уложили больного на кушетку, сказали, что у него перелом бедра, чему он был удивлен. "Как же так, как же так, - повторял больной. - Я же сам дошел до поликлиники, думал, что ушиб ногу, а оно, смотри, как вышло". Наложили ему на ногу транспортную шину и скорой помощью отправили в хирургическое отделение. Этот случай меня поразил странным отсутствием чувствительности у данного больного, возможно от систематического приема алкоголя или какой-то отрешенности в этой неустроенной жизни.
День уже подходил к концу, шли обычные больные. Думал, что сюрпризам моим конец, но, видимо, судьба решила меня испытать до конца. Неожиданно на скорой помощи доставили больного, который кричал в коридоре, что ему больно, очень больно, что его порезали  бандиты на мосту. "Давайте срочно мне хирурга!".
Фельдшер скорой помощи ввел в кабинет высокого роста мужчину, который на ходу срывает рубаху, показывая на окровавленную грудь и требует сделать обезболивающее, иначе от умрет от болей. Вся грудь и часть живота через 3-4 сантиметра были разрезаны поперек  от самой шеи. Из ран текла кровь. Этот больной был совсем другой категории. Мне стало сразу ясно, что это наркоман, сам себя порезал, чтобы ему сделали наркотики. Я тут же заявил, что он мне известен и что мы сейчас зашьем ему раны и отпустим домой. При этих словах большой человек падает на колени, хватает меня за ноги и умоляет не зашивать раны, так как это будет больно, он очень боится боли. Я тут же его успокоил: "Раз так, то мы зашивать раны не будем, всю поверхность обработаем йодом, наложим общую повязку и привьем от столбняка". Так и сделала моя сестра, отпустив его домой.
Рабочий день закончился. Мы прощаемся с сестрой, и я отправляюсь домой, думая, что все мои перипетии закончились, но, увы!
Я вышел. Морозище. Темень. Иду медленно, подняв высоко ворот, смотрю и дышу в щель ворота. Вдруг кто-то подходит ко мне, резко бьет по спине и кричит: "Здорово, друг, откуда ты меня знаешь? Я уже давно стою, поджидаю тебя". Я  чуть не упал, волосы поднялись дыбом. Появилась мысль: "Вот и конец". Но тут же понял, что это мой пациент с изрезанной грудью и слегка успокоился - ножа в руках не вижу. Главное для него - откуда я его знаю? Я ему пояснил. Что мои слова - я тебя знаю, обозначают, что я тебя понял, чтобы наркоман, что порезал себя ты сам и не первый раз, так как среди новых ран видны старые рубцы, вот и все. Этот бугай еще раз "по-братски" стукнул меня по спине и сказал, что он удивлен моему уму, что на этот раз он не смог обмануть врача и не получил инъекцию  морфия, что он проделывал прежде. Хихикнул и скрылся в морозном тумане. Меня колотила нервная дрожь, может быть даже не страх, может быть даже радость, что я смог сразу раскусить наркомана и он признал во мне умного врача и нормального человека. В противном случае, ему ничего не стоило ударить меня в спину ножом, и так бы я закончил один из первых обычных для себя трудовых дней молодого парня, молодого врача.
 Эту ночь я спал плохо, беспокойно. Мне все снились людоеды со страшными харями, то трупы на дороге, то ангелы, которые все повторяли: "Хороший ты, хороший, но будь осторожным,  иначе погибнешь, погибнешь".
Рабочий день в стационаре
В те далекие 60-е годы работа хирурга на Севере была настолько многогранной, что ты не мог знать, что ты будешь делать через час, минуту. Хирургов, как правило, не хватало, а если учитывать, что кто-то в отпуске четыре-пять месяцев за три года, то можно представить, скорее даже нельзя представить, с чем ты сегодня столкнешься. После подлечивания от туберкулеза легких, я иду работать в хирургическое отделение.
Сегодня утро холодное, туманное. Я на скорой помощи еду за тридцать километров в Нексикан, где у нас районная больница, хирургическое отделение. Шофер Вася уже меня поджидает, садимся, едем. На выезде из Сусумана, недалеко от автохозяйства, около мусорной кучи видим человека: сидит ли, лежит ли - не видно в тумане. Подхожу - труп мужчины, бомж или ханыга - по местному определению. Видимо, замерз бедняга. Захожу в автохозяйство, звоню в милицию - сообщаю о трупе, едем дальше. На душе у меня нехорошее ощущение - как начну с трупа, так и кончу тем же - очень неприятное суеверие.
Едем медленно, видимости почти нет. Вот и Нексикан, больница, отделение. После короткой пятиминутки, обход больных. При обходе подходит сестра санпропускника и говорит, что друзья доставили пострадавшего. Иду в санпропускник - стоит молодой мужчина с огромной раной на лице. Не понятно, лицо ли это? Из этого месива лица свисает на шею язык, по нему течет кровь. Приятели пояснили, что они из общежития, их товарищ Николай не захотел жить. Зарядил двуствольное ружье, подставил к подбородку и выстрелил. Они его и доставили. Сам пострадавший в прострации - мотает головой, язык болтается, слов нет. Мы с операционной сестрой быстро моемся и больного доставляют в операционную. После обработки операционного поля, делаю проводниковую новокаиновую анестезию. Промываем и рассматриваем рану. Оказывается, несчастному повезло - выстрели один ствол и жаканом переломило нижнюю челюсть в подбородочной области, ровно, как перерезало кость. У нас есть серебряная проволока для сшивания кости - остеосинтеза. Пытаюсь дрелью сделать отверстие в нижней челюсти для проволоки, но увы - спица скользит по кости и только. Прошу помощников доставить в операционную бормашину и только ею делаю четыре отверстия по краям перелома, стягиваю перелом проволокой - получилось очень плотно и хорошо. Обрабатываем рваные ткани, формируем с операционной сестрой подобие рта. Укладываем язык в рот, сшиваем дно полости рта. Все было сделано с операционной сестрой без рентгенснимков, без консультантов, без стоматологов и профессоров.
Только немного отдохнул, привезли молодую женщину - муж ударил молотком по голове. При пальпации в лобной области квадратной формы углубление. Больная беспокойная, стонет, теряет сознание. Невропатолога сегодня нет, посыльный побежал к нему домой.
Моя молодость - это может и дурь, а может желание везде успеть. Желание всем помочь, так как ты сам тяжелый больной и больных очень хорошо понимаешь. Быстро все приготовила операционная сестра, берем больную на стол. Под местной анестезией проводим декомпрессионную трепанацию черепа - удаляем кусочки костей черепа, выравниваем края костной раны. Больная приходит в сознание, контактирует с нами. Вставляем резиновый дренаж от перчатки, ушиваем кожную рану. Больная в палате. На радость мне и больной, невропатолог, хотя и больной, уже занимается с ней. Я же молодой, веселый и радостный пью чай с сестрами в ординаторской, и как будто забыл все опасности, трудности и риск при этой операции.
И в завершении этого дня, после описания историй болезни, выписки, перевязок, окончания обхода, скорая привозит к нам молодого человека 25-ти лет с обширными обморожениями тела. Он стонет, без сознания, ноги и руки холодные. Укладываем в постель, стараемся согреть конечности, укутываем все тело, капаем противошоковую жидкость, глюкозу, физраствор, витамины, сердечные. Весь персонал занимается этим парнем. Уже поздно вечером он приходит в себя и рассказывает, что вчера он из поселка Берелех пошел в Сусуман, холод - ниже 500, дикий туман, сбился с дороги и ушел в лес, долго скитался - не мог понять, куда идти. Кричал, шумел, плакал, потом уже не помнит, как его услышали охотники и притащили назад в Берелех. Оттуда и доставили к нам в районную больницу. Больных с отморожениями конечностей, ушей, носов у нас - целая палат. Это большая медицинская и этическая тема. Немного отвлекусь и доскажу про этого парня. Он очень нравился всему персоналу, длительно у нас лечился. После того, как наметились деморкационные линии на конечностях, ему пришлось удалить обе ноги полностью, удалили оба локтевых сустава, по три пальца на кистях рук. При этих операциях у меня поднимались волосы - такой молодой, красивый, добрый парень и мы вынуждены делать такое. Когда все раны зажили, наш Коленька (так называли его наши няни) вызывал такое участие, такое сочувствие, как никто другой. В нем было столько жизни, энергии и таланта. Он очень хорошо рисовал, изобразил всех сотрудников хирургии. Был предельно ласков и общителен. Сам же потихоньку два раза надевал на себя петлю, но добрые няни следили за ним и извлекали из них. Потом же, все вместе говорили, что  может быть не нужно его извлекать - это же был его выбор. Он просил об одном, чтобы мы не сообщали маме в Саратов.
- Пусть она думает, что я погиб, что меня нет, я не хочу ей причинять горя, появившись таким обрубком.
Я не мог не описать этот случай, так как он до сих пор временами встает перед моими глазами.
Была уже глубокая ночь, ехать домой в Сусуман уже поздно и бессмысленно - завтра рано возвращаться. Остаюсь на дежурстве. Чуть задремал в ординаторской, как в темноте ко мне подходит больной, трясет за рукав и говорит: "Доктор, встаньте, пожалуйста, мне с вами нужно решить важную проблему". Я поднимаюсь, включаю свет и вижу больного, который недавно к нам поступил с ножевым ранением живота. Мы его прооперировали, все было хорошо, но из-за авитаминоза рана брюшной стенки разошлась и он продолжал лечиться у нас, а не в поликлинике. Он объяснил мне, что я напринимал много больных и среди них есть человек, который должен сегодня ночью его сонного убить. Я ему противоречил, говорил, что это глупость, что на дворе -500, что у него только больничный халат. Я не могу его отпустить, так как он замерзнет и я буду за него отвечать. Он настаивал на уходе из больницы, даже если я его не отпущу, он вылезет в окно туалета и уйдет. Сижу и думаю в три часа ночи, что делать? Больной стоит передо мной и говорит, что при поступлении он не сказал мне правду, а теперь все расскажет, чтобы я понял важность данного случая.
- Сидел я в тюрьме десять лет. На последнем году я был уже расконвоированный. Работали на сенокосе. Придрались ко мне блатные. Один и говорит шестерке: "Петька, пощекочи черномордого, чтобы розу не корчил" (я же стоял спокойно). Петька подходит ко мне вразвалку, - бах. Мой контрудар - шестерка валяется без движения. Пахан говорит: "Ты смотри, какой ретивый. А ну-ка, Ванька, протри ему глаза". Ванька подходит ко мне, между пальцами лезвие. Мах рукой - моя защита и удар, и Ванька отключился. И тут началось…
Был среди нас парень из Новосибирска - красавец, сажень в плечах, кулачищи - гири. Встал он на мою сторону. Я успел сорвать оглоблю от телеги. Прижались мы спинами и как волки начали "огрызаться" от этой трусливой своры. Поработали мы хорошо, но и нам досталось - одежда изодрана в клочья, по телу и рукам - кровище, глаза отекли - уже плохо видно.
Кругом рев, стон, маты… Двоих совсем успокоили. Некоторым поломали ребра и руки. Готовимся к худшему - не выпустят живыми. Слышим возгласы: "Убить обоих, живыми не оставлять". Думаю, все - не поможет ни самбо, ни каратэ. Слишком большая свора сбежалась на поживу - хочется почесать кулаки или увидеть дохлятину.
Спасла нас случайность. Была у меня хорошая знакомая Галя, нет, не знакомая - уже жена. В это время она несла на покос мне обед, увидела это побоище, закричала, побежала в поселок, что был рядом, подняла мужиков, те и растащили нас. Был, конечно, суд. Меня признали не виноватым - защищался от негодяев.
У одного из убитых был брат и он поклялся, что обязательно будет мстить за брата, пока не убьет меня.
С того времени жил я под страхом смерти. Нет, скорее, не смерти. Я их не боялся - владею самбо и каратэ. Главное, чтобы они меня не застали сонным или врасплох. Теперь так оно и вышло - могут убить сонного.
Прошлый раз ремонтировал я свою "Татру" в гараже. Вдруг лопается фонарь. Кто-то, пробегая мимо меня, ударяет ножом меня в живот. Я закричал. Сбежались ребята, видимо, убийца был среди них. Кишки мои вывалились, их собрали. Кто-то снял свою исподнюю рубаху, что была почище. Замотали мое брюхо. Вызвали скорую помощь. Когда уложили на носилки, я слышу голос: "Пусть везут, пусть лечат - все равно добьем. Заштопанного будет слаще убивать. Поживи маленько, поживи".
А сколько вы мучались со мной. Выжил, слава Богу и вам. А дыра, доктор, заживет, не волнуйтесь. Теперь же не хочется сонному от ножа гибнуть. Вчера мои ребята сообщили, что с теми больными, что вы приняли, прибыл мой убийца. Я всю ночь не спал, думал до утра дотерплю, не смог и пришел к вам с этой просьбой. Вы теперь понимаете, насколько она серьезная.
Думал я, думал и отпустил парня ночью в пятидесятиградусный мороз в халате и тапочках домой, который был от больницы более, чем в тридцати километрах. Решил я тогда "Семь бед - один ответ". Так, может быть, доберется живым. Если здесь убьют, то буду я всю жизнь мучаться, что один раз сохранил ему жизнь операцией, а второй раз не смог спасти живого.
Позднее, встречал я несколько раз этого бывшего больного. Действительно, в эту стужу довезли его шоферы до дома - напарник спасителя отдал ему свою фуфайку, в которую мой больной завернул голые ноги. Встретила дома его жена, та самая Галя-спасительница, очень была рада возвращению мужа.
Лечился он в поликлинике еще три месяца. Рана на животе совсем зажила.
Не стали они с Галей испытывать больше судьбу и вылетели на материк, так мы называли Большую Землю, откуда мы все родом. Перед вылетом, они с Галей зашли ко мне. Мы открыли бутылку шампанского за благополучное возвращение на Родину.
С утра опять пятиминутка, обход больных, прием новых, выписка выздоровевших.  Снова аппендициты и переломы, ожоги и отморожения, радости при выздоровлении больных и глубокие шрамы на сердце при их смерти.
Оказывается, жизнь - это очень просто: родился или умер, вылечился или остался калекой.



* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *



Сентябрь в этом году выдался без снега, очень холодным. Большинство людей ходят в валенках по мерзлой земле - на улице минус тридцать. Октябрь и ноябрь - это уже дикая зима, даже для меня - сибиряка. Кругом снег, стужа и стужа.
Только не сидится нам молодым в теплой комнате в выходные дни. Напрашивался я у шоферов больницы съездить на охоту на куропаток. До этого ребята много говорили об этой увлекательной охоте и интересной птице, которая на ночь пикирует в снег с большой высоты и ее невозможно обнаружить, если проходишь даже рядом. Она настолько белая, что не то, что в снегу, даже сверху она сливается со снегом. Надо иметь "острый глаз", чтобы увидеть ее. Так как у меня было "орлиное зрение", то есть в степном Алтае я мог увидеть летящую птицу задолго до своих товарищей, и за это меня так и призвали. Хотелось мне проверить свое зрение на этой птице-невидимке.
В одно из воскресений сбылась моя мечта. Часа в четыре утра заехали за мной четверо наших шоферов на ГАЗ-69, мы поехали на перевал, где, по словам ребят, большие стаи куропаток обитают.
 Я посмотрел - на термометре минус пятьдесят. Перевал от нас в тридцати пяти километрах. В машине тепло - оделись в фуфайки, шапки и валенки. Пока было темновато - шутили, рассказывали анекдоты.  Стало чуть-чуть светать, но видимость плохая. Только свет фар вырывал очертания одиноких куропаток, появлявшихся на дороге. Несколько раз стреляли, остановив машину, но все впустую.
Все больше начинает светать, увеличиваем скорость. По серпантинной дороге поднимаемся на перевал. Я первый раз в таком красивом месте. Выходим из машины. Во все стороны от перевала сопки, сопки и сопки. Все они покрыты стлаником и карликовой березкой, которые на это стуже как бы прижались к сопкам, а сверху их припорошил снег. Между сопками глубокие седловины, заполненные снегом.  Сказочная идиллия и только. Видим, как над одной сопкой поднялась большая стая куропаток, перелетела через широкую седловину и опустились на противоположную сопку.
Мы договорились, что в такой мороз шофер остается в машине, периодически включает двигатель. Компенсируем его настроение тем, что всех убитых куропаток делим между всеми поровну. Разделились на пары и расходимся в разные стороны. Назначили возвращение через три часа.
Я с напарником ухожу прямо на север по хребту по направлению опустившейся стаи. Трудно идти по стланику, прикрытому снегом: то ты проваливаешься между ветвями, то, не замечая их в снегу, просто падаешь.  Но забываешь обо всем, когда большая стая куропаток вспархивает прямо из-под снега, и ты от неожиданности успеваешь выстрелить только раз. Радость так велика, что усталость проходит, и ты снова поднимаешься на следующую сопку за перелетевшей туда стаей куропаток, где они кормятся почками карликовой березки.
Стрельба, подъемы на сопки, спуски - все тебя так изматывает, что ты уже не замечаешь, как быстро летит время. Световой день на Севере очень короткий.
Решаем возвращаться назад. Неожиданно нас накрывает огромная снежная туча. Мы как в море молока или очень белого творога, который крупными крошками сыпется на нас.  Видимости нет. Стоим, чтобы не сбиться с пути. Нам хотелось, чтобы это чудо природы длилось недолго, у нас просто мало светового времени. При других обстоятельствах я мог бы наслаждаться этим чудом бесконечно - ты как будто идешь по облаку или паришь вместе с ним.
Облако исчезает, и мы с облегчением продолжаем путь к машине. Неожиданно находим часть оленя и топор. Видимо, охотники отрубили часть убитого ими оленя, что могли унести, остальное с топором бросили.  Вокруг туши следы зверей, кровь, разорванная шкура и голова.
Отрубаем часть туши, раскладываем по рюкзакам, идем дальше. уставшие, потные, едва тащим ноги. С большой радостью и надеждой на предстоящий отдых, подходим к машине. Тут же подходит и вторая пара, но шофера нет: в машине холодно, двигатель молчит.
Падаем на сидения машины в изнеможении и в ужасе. Быстро темнеем, мороз крепчает. Тепло движения прошло, от пота уже холодок.
Наконец-то появляется шофер. Оказывается, он увлекся за стаей куропаток, оставил заведенную машину, но она заглохла на морозе. Ужасу нашему не было предела. Мы понимали, что машину не завести, мы так устали, что не сможем добраться до дома - впереди 35 километров!
Чуть перекусив мороженой пищей, решаем разогреть и завести машину. Нарубили веток стланика, наложили их на двигатель, облили бензином, зажгли. Бензин вспыхнул, сгорел, все потухло. Ветви сырые, не горят. Что делать? Думаем расшевелить двигатель, сталкиваем машину с перевала. Она немного двинулась и встала окончательно. Все!
Мы уставшие, разбитые, потерявшие веру на свое возвращение. Так и хотелось встать на колени - завыть ли, просить ли бога, но о чем? Сами, дураки, поставили себя в безвыходное положение. Все стало безразличным - машина, охота и виновник этой назревающей драмы или развязки. Каждый  из нас, особенно я, как врач, видели десятки замерзших людей, обмороженных у нас целые палаты. Казалось, все ясно! Что делать? Один выход: двигаться, двигаться, пока есть силы.
В машине бросаем все, что только составляет груз, даже спички и папиросы. Берем только бутылку спирта. Итак, вперед, навстречу неизвестности. В начале шли гурьбой, о чем-то говорили. Постепенно, незаметно вытягиваемся в линию, идем средним шагом, молча. Наша дорога идет по подножью сопок, справа широкая долина, летом здесь течет река; теперь все покрыто льдом и снегом. Мороз крепчает. Часто слышен треск лопающегося льда на реке. Идем в диком, сковывающем ужасом безмолвии.  Даже хруст снега под подошвами обуви нами не воспринимается как реальность. Что у каждого из нас на уме? Одному богу известно. Ясно только одно, хватит ли сил преодолеть этот путь, хватит ли, хватит ли? Я себя настраиваю только на одно - должно хватить, обязательно хватит! У меня дома любимая женщина. Что я ей скажу на том свете, как я отчитаюсь за свое безумие перед своей дочерью. Я же обещал ее никогда не бросать?!
Дойдем, дойдем всем смертям назло! Вот прошли первые километров пять. Упали на снег разом, как по команде, чтобы на минуту-две забыться, расслабить дико уставшие мышцы, особенно ног.
Если бы все это предвидеть, разве мы стали бы лазить по сопкам и лощинам от двенадцати до семнадцати километров, не стали бы тратить последние силы, мучаясь с машиной, да и оделись бы потеплее. Как бы, да если бы - заранее постелил бы соломку, куда собирался падать.
Но в жизни происходит именно так, как происходит. Почему-то мы, умные люди, становимся дураками в своих глазах, но особенно глупыми - в чужих.
Проходит пять, десять, пятнадцать минут, точно никто не назовет, тихо объявляю подъем. Все с трудом встают, и мы медленно продолжаем путь.
Проходим еще километра три и один парень совсем выдохся, ложится на снег и просит его оставить.
- Вы же со мной замерзнете. Я идти не могу, хотел это сказать в самом начале, но не стал действовать панически на вашу психику. Ребята, бросьте меня, я на вас обижаться не стану, мы же все в одинаковом положении. Прошу вас!
Он падает на колени и рыдает. Что мы можем сделать? Нам его очень жаль. Он метис русского с чукчей. Нам он казался самым крепким, так мы представляли чукчей, но, увы! На лице у него стеганка - видны глаза и дышащий рот. Он небольшого роста, вид крепко сложенного парня.
Я прекрасно понимал, что силы у парня есть, но сорвана окончательно психика. Нет силы воли для дальнейшей борьбы за жизнь. Я в грубой форме заставляю: "Встать, ты что сопли распустил, как слабая женщина. Пойдешь с нами, ты самый сильный и, может быть, в конце кому-либо сам будешь помогать! Бросать никого мы не будем. Все надейтесь на свои силы, мы обязательно дойдем!".
При этих словах я каждому даю в рот по глотку 96-градусного спирта, хлопаю по плечу и заявляю: "В путь и только в путь, другой дороги у нас нет".
Теперь я пишу эти строки,  смотрю на себя со стороны и думаю: "Да, эти слова с апломбом, слова обреченного. Откуда они взялись во мне тогда? Я такой же, как все эти парни, те же мясо, кости и нервы. Откуда я взял тогда слова уверенности, командного жаргона? А может быть я, овен, и природа наградила меня излишней уверенностью, напористостью в жизни, которая давала мне возможность выжить в раннем детстве, когда я ребенком умирал два года (как говорила моя бабушка), и позднее были критические ситуации у безотцовщины, принимал в жизни серьезные, не по возрасту, решения. Все это было, но в данной ситуации - это не то, не то.
Здесь главным было чувство ответственности за судьбы этих людей, людей, которые верили мне, воспринимали меня, как старшего, хотя я был моложе большинства из них. Для них главное -  в значении слова "хирург". Вот это слово действовало на ребят магически. Они воспринимали меня как старшего, как умного. Человека, который даже в критической ситуации примет правильное решение.
Моя уверенность, а может, самоуверенность, действует магически на ребят. Они все встают и молча продолжают идти.
Так идем, идем, в конце - уже тащимся. Снова привал. Все разом падаем. Как другие, а у меня уже все подходит к кризисной черте. Я неожиданно засыпаю или проваливаюсь на мгновение. Мне становится тепло, тепло и приятно. Кто-то укрывает меня теплым снежным одеялом и ласково-ласково уговаривает: "Поспи, поспи. Тебе уже ничего не надо. Ты легко отходишь в мир иной, не сопротивляйся". И я вижу, что небо раскалывается и огромная, огромная ласковая женщина накрывает меня снежным одеялом.
Я диким голосом кричу: "Нет, нет! Я не хочу спать! Не буду, не буду!". Обалдело вскакиваю, подхожу к ребятам, тормошу их по очереди. Встает только Андрей. Мы оба дергаем оставшихся за ноги и руки - ничего не помогает. Тогда мы бешено пинаем их по ногам и спинам, кричим, слышим маты…
С большим трудом все на ногах. Получают свой глоток спирта и мы начинаем движение. Идем, идем…
Пил ли еще кто-либо 96-градусный спирт на шестидесятиградусном морозе? Едва ли, таких будет немного. Ледяной спирт попадает в рот, как осколок льда, но он, обжигая язык и горло, одновременно холодит. В нормальных условиях нужно бы запить водой. Здесь же ты проглатываешь "кусочек льда" и только. Через какое-то мгновение горит твой желудок и телу расплывается живительная сила. На какое-то время к тебе приходит дополнительная сила, а затуманенные мозги не понимают реального. Такими маленькими глотками мы временно подхлестывали себя. Если переборщить эту влагу, то неминуемо ты будешь во власти уже змия, ты ляжешь и ничто не заставит тебя подняться.
Еще мгновение и наши движения прекращаются. Снова лежим. Вдруг видим, свет фар приближается к нам. Все соскакиваем с дикой надеждой на спасение.
К нам подъезжает машина СЭС, на которой работает брат шофера нашей машины. Обступаем машину, радуемся. Шофер рассказывает, что родственники наши заждались нас, начали беспокоиться и попросили Сашу, так звали шофера, поехать к нам навстречу.
Только все устроились в машине, начали трогаться, машина глохнет. Все вылазим, крутимся возле шофера, стараемся помочь, но тщетно - машину так и не смогли завести.
Решаем оставить троих самых ослабевших, они кучей устроились в теплой кабине. Нам с Андреем место в кузове - оставаться на шестидесятиградусном морозе нет смысла, так как не знаем, удастся ли ребятам исправить машину или нет.
Продолжаем идти дальше вдвоем. Идем медленно, медленно. Но идем и идем. Мне уже кажется, что этому бесконечному пути не будет ни конца, ни края. Но идем…
Делаем привал. Лежу с одной мыслью, хватит ли у меня сил. Начинают приходить в голову бредовые мысли о смерти. И как всегда перед смертью, за какие-то секунды в памяти у каждого пролетает детство: мое грязное, босоногое, со вшами в  единственных рваных штанах; приятное летом, когда ты можешь поесть свежих корешков на лугу, "манной каши" из длинных стволов водяной кувшинки, слизуна и вшивика в лесу, очищенных стволов лопуха. Ты голодный, бездомный бегаешь по лесу, лугам и речке. Ты везде свой, тебя ждет пища и нега. Летом ты везде свой, ты сын природы и она кормит тебя, так как она дала тебе жизнь.
Лето - хорошо, зима - плохо: нет одежды, нет валенок, спишь на полу около двери. Как только кто-либо открывает дверь (сходить по нужде), ты получаешь огромную порцию морозного воздуха.
При таких воспоминаниях в голову приходит мысль: "Зачем ты родился, зачем так жил? А может быть закрыть глаза и просто уснуть, уйти из этой жизни?".
Но тут я вижу  в глазах Вали и дочки слова укора и жалости. Нет, так я не могу поступить с ними! Моя прошлая жизнь не имеет к ним никакого отношения.
Я с большим трудом поднимаюсь, и мы медленно продолжаем идти. Прошли, наверное, больше двадцати километров от начала пути. Это согревает душу, но одновременно и волнует - хватит ли силы на последние километры?
Вдруг у подножья сопки видим: стоит заглушенный трактор с прицепом. На прицепе сделана деревянная кибитка, из металлической трубы - дымок. Стучимся, выскакивает парень. Объясняем ему ситуацию. Он запускает нас в кибитку, теснота, все пьют чай. Дают нам по кружке. Они объясняют, что геологи, несколько дней будут здесь, никуда не едут. Оставить двоих не могут - нет места. Я упросил ребят оставить одного Андрея, так как ему совсем плохо, простился  с гостеприимными ребятами и пошел дальше.
По словам ребят, идти осталось десять-двенадцать километров. Должен всем сказать, что идти одному в данной ситуации в морозной пустыне, это не в компании и даже не в паре с Андреем. "Умирать в компании веселее", - говорит народная мудрость. Справедливость этого я прочувствовал на себе.
Еще раз повторюсь: кругом снег, темнота, звенящая тишина, шестидесятиградусный мороз сковал все тело и душу, лицо - как подошва, ноги плохо сгибаются, как калчушки. Одна мысль: "Я иду, я живой, я нужен семье. Я прожил дикую жизнь - выжил. Теперь замерзнуть, умереть - так глупо и бессмысленно".
Медленно, монотонно, не останавливаясь, толкаю свои ноги вперед, вперед и вперед… Чтобы окончательно не свихнуться, решил вспомнить о своем прошлом, о своем святом. Вспоминаю единственное, дорогое создание - мою бабушку. Она умерла на 101 году жизни. Когда ее годы приближались к сотне, я поехал поступать в Кемерово в мединститут, она посадила меня рядом и говорит:
- Растили мы тебя с дедом, спасали от болячек, теперь ты совсем взрослый. Звали тебя суразом, это так и есть - не обижайся. Суразы - это ничьи люди, но это не так. Вот у тебя мы были с дедом и бог, в обиду тебя не дали, вырос. Поедешь ты далеко, поднимешься на высокую гору. Обязательно поступишь в казенный дом и будешь ты хорошим доктором. Много трудностей будет у тебя на пути, даже смерти. Но ты не умрешь, долго жить будешь, так как тебя будем спасать мы с моей богородицей, даже и после моей смерти. Я всегда буду рядом с тобой и в трудную минуту приду  к тебе на помощь, сын мой.
"Все сбылось, бабушка, ты моя прорицательница, ты моя спасительница. Только опять я поступаю необдуманно или, скорее, глупо. Куда меня толкает мой природный знак? Почему любое мое мероприятие почти всегда заканчивается трагедией", - так думаю я, и все иду и иду.
Вдруг приходят на ум мысли о том, что если я выживу, то никогда в жизни не поставлю свою жизнь под сомнение, что никогда не буду расстраивать близких.
Ох, мысли, мысли! Но нужно еще дожить до этих счастливых минут возвращения. Были мгновения, когда приходили мысли, что вдруг на меня случайно наскочит волк или медведь-шатун. Но они сами собой проходили. Главное - это шевелить, передвигать ногами.
В последний момент, уже почти ползком, выбрался я на дорогу, что шла  с далекого прииска и пересекала мою дорогу. Идти не могу, лежу и думаю: "Все, моя милая бабушка, дальше не могу идти. Все! Где же твоя помощь? Попытайся мне помочь, дорогая!".
И вдруг далеко-далеко появился одинокий свет. Я лег на дорогу и дальше не помню, как меня подняли, бросили  в кузов машины и повезли в Сусуман.
Вдруг толчок, видимо, яма, удар головой о борт машины, и я прихожу в себя. Вижу огни Сусумана, стучу в кабину. Машина тормозит. Прошу ребят помочь мне вылезти из машины. Благодарю их. Машин уходит.
Я медленно, медленно иду в аэропорт "Берелех" - это чуть больше километра. Я понимаю, что я жив, что теперь будет мой дом. До меня только сейчас, уже повторно, доходит смысл пророчества моей бабушки: "Ты будешь жить долго. Я с того света буду следить за тобой и помогать тебе".
"Вот и опять, уже в который раз, моя дорогая бабушка, ты спасла меня от смерти. Спасибо тебе, моя защитница и спасительница. А, может, это просто судьба?"
С такими мыслями я медленно дохожу до аэропорта, гостиницы и своего дома. Пытаюсь открыть дверь - не получается. Но моя Валя услышала шум, открыла дверь и втянула меня в комнату. Я едва стою, но креплюсь, стараюсь молча выслушать все обвинения в свой адрес, так как они справедливы. Я, действительно, дурак, бессердечный, забыл про свою семью, думаю о своих развлечениях. В свое оправдание, даже не в оправдание - она во все права, а просто нужно было что-то говорить, и говорил: "Ты же сама отпустила на охоту. Сломалась машина - долго ремонтировали, потом сломалась и другая. Да, действительно, все мои мероприятия заканчиваются плачевно. Больше не буду. Дурак, дурак, сам понимаю, что дурак". Набор этих бессвязных слов повторяю и опять повторяю, только, чтобы не говорить правду. Неожиданно падаю на пол от бессилия, слабости, от радости, что я дома. Только теперь Валя поняла, что она говорила не то, делала не то. Она судорожно стягивает все с меня, обнимает, целует, плачет, причитая: "Господи, какая я дура. Тебя не было больше суток. Я с ума сходила. Родной мой, я так рада, что ты живой, больше мне ничего не надо. Сейчас согреем ноги, напою горячим чаем. Все пройдет, ты у меня сильный, все пройдет". Бежит на кухню греть воду, чай.
А я сижу на кровати радостный. Вот я дома и все будет хорошо.
PS. Детали моего возвращения домой жена узнала только из этих записок. Для нее они были все годы тайной, так как перенести все, что мы перенесли с ребятами, женщине не под силу, даже морально.



* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *



Моя семья - всего три я
Первое, конечно, моя жена. Я не ошибся - в жизни так и есть. Она и я - оба из глухой сибирской деревни, но никогда не только не знали друг друга, но и не видели - так распорядилась судьба. То ее не было, я жил в деревне. Когда она приехала, я уехал. Случайность соединила нас и не зря. Как было? Сейчас расскажу.
Во время студенческих каникул директор нашей школы попросил сделать полы и сени для спортзала школы. С одним парнем мы и подрядились. В обед я ходил кушать к тете. Выхожу с усадьбы школы и вижу идет симпатичная девушка и несет, вернее, еле-еле тащит большой фанерный чемодан. Я бодро подхожу к  ней, здороваюсь и предлагают: "Девушка, разрешите поднести чемодан?". Одновременно с вопросом взял чемодан из ее рук. Она отвечает: "Поднеси, если силы хватит". Идем вниз по улице по направлению к ее дому и смеемся. Она обо мне слышала от своей подруги, а я ее и не знал. Вот так поднес ее чемодан, теперь носим общие чемоданы.
Она у меня трудолюбивая, сибирская девушка, родившаяся под созвездием Тельца. Трудолюбие, аккуратность, обязательность, природный ум и университетское образование - это неполный перечень ее достоинств. Если вы посмотрите на ее фотографии, то поймете, как она красива и обаятельна.
Она прекрасно готовит пищу, шьет. Квартира в образцовом порядке.
Пока не было у нас доченьки, всю свою заботу она направляла на мое лечение: чтобы хорошо одевался, кушал, употреблял соки, витамины, лекарства. Когда мой туберкулез легких потребовал удаления легкого, она очень расстроилась, просила, чтобы я не торопился с операцией, все свои старания вместе с родителями направила на мое консервативное лечение.
Когда мы приехали на Колыму в аэропорт Берелех, то первое время жили в гостинице на территории аэропорта. Валюша легко вошла в коллектив. На работе ее полюбили сотрудники за трудолюбие, ум, исполнительность и просто за человеческое обаяние.
Работа синоптика очень ответственная. В воздух она выпускает самолеты, вертолеты - это десятки человеческих жизней, их судьба во многом зависит от ума, прозорливости, даже, если хотите, от судьбы синоптика. Если Валя работала на пару с диспетчером Володей Бабушкиным, то пилоты были спокойны: они летали.
Летчики - ребята веселые, любят шутку и острое слово. Их жизнь зависит от многих случайностей: от качества ремонта, погоды, от синоптика, диспетчера и даже от качества горючего. Многие из них верят в судьбу-матушку. Зная цену жизни, живут полноценно. Когда в аэропорту хороший диспетчер и синоптик, летчики работают на подъеме.
В начале, я уже говорил, что мы приехали на Колыму одни, доченьку оставили у бабушки с дедушкой в деревне.
Мы как-то быстро подружились со всеми сотрудниками аэропорта, все они жили на его территории в нескольких одноэтажных домах на два хозяина. Был один двухэтажный дом на четыре хозяина. В домах водяное отопление и печи на кухне для приготовления пищи. Вода привозная - каждая семья набирала ведрами в бочки. Для всех сотрудников была прекрасная баня с парилкой, где каждый, особенно зимой, прогревал свое тело.
На территории аэропорта магазин, ресторан, гараж, бензохранилище, багажное отделение, гостиница и летное поле, то есть аэропорт имел все для автономного существования в любых непредвиденных условиях.
Первое время мы жили в гостинице, но скоро получили комнату в двухкомнатной квартире, нам было достаточно.
Большинство жилья построено начальником аэропорта, очень рачительным хозяином и прекрасным человеком. Он был отличным летчиком. Во время войны сделал около трехсот вылетов, сбил несколько немецких самолетов, имел правительственные награды.
Хотя мы с Валей были очень молодые, семья начальника принимала нас, как равных. Да и весь коллектив аэропорта жил дружно, как одна семья. Все праздники коллективов проводили в ресторане, было много веселья, еды и тепла. Веселились все, несмотря на разницу возрастов.
В админздании свой кинозал. В длинные, длинные зимние вечера, особенно по выходным дням, смотрели по несколько фильмов.
Летом, а оно на Колыме очень короткое, все старались успеть везде. Начальник аэропорта, от же и хороший шофер, вывозил нас на пикники в сопки, на речку. Готовили пищу, развлекались, гуляли, ловили рыбу, а самые крепкие мужчины купались в ледяной воде. Вода такая, аж скулы сводило. Ближе к осени ездили или ходили за грибами - их было всегда очень много. Обычно собирали грибы на расстеленную плащ-палатку, несли четверо, держа палатку за углы. Солили и мариновали грибы на зиму, и потом ели с большим наслаждением.
Много ходили по сопкам за брусникой и смородиной. Нам вначале не верилось, что смородина здесь растет. Но потом, когда мы с Валей ее нашли, а почему-то мы с ней находили больше других  (больше везло), то очень удивлялись, радости не было предела. Она была крупная, но зеленоватая, от прикосновения осыпалась. Мы подкладывали под куст тряпку, трясли его и потом ссыпали ягоду в ведро. Варенье из нее было прекрасное, или нам тогда так казалось. Все это надолго, надолго запоминалось и запомнилось.  Сколько азарта, увлеченности и выносливости было тогда у моей маленькой, но сильной Валюши. Многим женщинам не хотелось лазить по сопкам, но она умела их организовать, встряхнуть, расшевелить. После поездок они благодарили ее за тот заряд энергии, что получали. Не отставала, иногда была даже впереди, начальница метеостанции аэропорта Галина Шерсткова. Она, как правило, была со своим мужем и очень радовалась вылазкам. Они много лет прожили на Колыме и были намного старше нас.
Одна из вылазок на реку запомнилась нам особенно. Техник метеостанции Василий пообещал накормить нас ухой из хариусов - это самая чистая хищная рыба типа форели. Мы стали готовиться к рыбалке по-серьезному, но наш организатор сказал, чтобы мы взяли большую кастрюлю и спички, и больше ничего не нужно.
Идем на реку и смеемся: "Наловим кастрюлей воды и сварим уху". Пришли к очень мелкой, узкой речушке. Василий достает из кармана леску, вырезает из куста прут, ловит бабочку, которые сотнями вьются над нашими вспотевшими головами - летом на Колыме на солнце очень жарко, да еще если пролез через чащобу. Вася показывает на камни мелководья и говорит:
- Видите, хариус взлетел на гребень, вот другой.
Мы стоим и ничего не видим. Он бросает леску с бабочкой в воду и со словом "ох" вытаскивает крупную рыбину. Мы и удивиться не успели.  И пошло. Ох, и ах - под эти возгласы Василий выбрасывает рыб на берег. Валя только успевает складывать их в кастрюлю. Прошло немного времени, и кастрюля была полной. Мы разожгли костер, почистили рыбу, уха была на славу. От нас с Валей были одни восторги:
- Вася, Вася, как это у тебя получается? Мы даже и одного хариуса не увидели.
- Вот поживете здесь лет двадцать, и у вас все так же получится. Когда я сюда приехал, так же всему удивлялся.
- Нет, дорогой, мы через четыре-пять лет уедем отсюда, так что не научимся так ловить эту шуструю рыбу.
- Когда я сюда приехал, думал, что через пять лет уеду. Засосала жизнь, засосала. Уже двадцать лет прожил.
- Нет, Вася, мое слово крепкое: через пять лет отсюда уедем.
Чудесно закончилась та рыбалка, частенько мы с Валей ее вспоминали.
На Севере лето проходит очень быстро. Весну видишь  одно мгновенье: лег вечером - кусты были серыми, утром встал - все вокруг зеленое, особенно карликовая березка. Если небо чистое, то солнце так светит и греет, что даже жарко. Если тучи на небе, от земли (вечная мерзлота) такой холод, что нужно надевать пальто. Зато летом круглые сутки день - светло, ходи, броди - все видно.
Зима - почти все время темно. С одиннадцати-двенадцати дня до четырнадцати часов чуть брезжит свет. Электричество только и спасает.
Быстро прошли десять месяцев, и Валя полетела за дочкой Томой. Прилетела к родителям, а дочка ее не признает, считает тетей, хотя родители держали на столе наши фотографии и повторяли, что это твои мама и папа. Забыл ребенок и только. Но доброта и ласка Вали сделали свое дело: через короткое время замкнутость ребенка прошла, и мама с дочкой вновь стали близкими, друзьями.
Обратно возвращались трое: приятели попросили привезти их маленького сына Леню. Так и прилетела Валя в Берелех с двумя маленькими детьми.
Когда я пришел с работы, встретил нашу маленькую красавицу, прижал к себе и долго вспоминал, как эта радость свалилась на нас после многих лет ожидания, и так неожиданно! Эти мгновения останутся в моем сердце на всю жизнь. Я как сейчас помню, как я несу ее на руках по улицам города Кемерово, где она родилась. Ее голубенькие глазки так доверчиво смотрят на меня, ее теплое тельце слилось с моей грудью, с сердцем. Прижалось ко мне, источает какие-то странные искорки, что пробивают меня до мозгов. Господи, есть ли что-то на свете дороже этого маленького и столь близкого для меня существа? Здания, улицы города стали для меня другими и совершенно с другим смыслом. Я иду как бы повзрослевшим, взявшим на себя большую ответственность за жизнь, здоровье этого чудесного существа, комочка новой жизни, новой судьбы, благополучие которого зависит от меня и от Вали. И чувство серьезнейшей ответственности, что легло на меня, как-то взбодрило, возвеличило меня. И я повторял про себя: "Да, нам удастся вырастить это создание здоровым, умным, счастливым. Мы дадим ей все, что только есть и будет у нас".
Вот и второе "я" с нами. Теперь мы вместе, забот больше, но радость общения стирает их. Ради доченьки решили мы заняться огородничеством - вырастили в огороде редиску. Теперь всегда будет стоять перед нами наша дочь с охапкой редиски, сморщив нос и лоб. Так и запечатлел ее в этой позе мой фотоаппарат.
На территории аэропорта от парников, которыми когда-то занимались, остались глубокие траншеи. Летом наши женщины стелили в них матрацы и загорали. Загар получался настолько естественным, что когда мы в отпуске на Юге появлялись на пляже, то нам не верили, что этот загар получен на Севере.
Тома ходила в садик в аэропорту. Была самой ухоженной и грамотной девочкой. Все это было заслугой Вали. Кроме работы, готовила пищу, убирала квартиру, купала дочку, хотя воду грела на печке; она много ей читала книжек со сказками и стихами, рано научила Тому писать буквы и считать.
Летом старались быть больше на улице, так как это хорошее время очень короткое. Бичем для всего живого в это время на Севере является гнус. Комары и мошка не давали житья. Они сплошь покрывали все тело, мошка же влазила в глаза, уши и нос. Спасу от этой гадости не было. Особенно страдали дети - хотелось погулять, а попадали в такой ад. Пользовались мазями с ядами, но они быстро смывались с потом или стирались руками при защите от этой нечисти. Тогда Валя сшила Томе костюмчик из черной мелкой сетки. Во время бега ребенка, комары как бы отгонялись от тела.
Зимой было не лучше: при температуре ниже пятидесяти градусов выйти на улицу детям было нельзя. Если вели их в садик, закутывали полностью, оставляли дырочку для одного глазика. Когда температура повышалась до минус сорока-сорока пяти градусов, детей выпускали гулять, они катались на лыжах и санках.
У нас было много товарищей, но были и друзья. Это семья Кокавых: большая, дружная, хорошая. У них было три дочки, но им всегда хотелось иметь сына. Вот Галя и подарила себе и мужу маленького Ахсарика. Он и в нашей семье был любимым и желанным.
Вместе с детьми мы выезжали на отдых к реке или в горы. Наши друзья были всегда энергичными и жизнелюбивыми людьми. Они для нас стали родными, как брат и сестра. Мы могли в любое время запросто собраться попить чай, пиво, встретить любой праздник или выходной день. Им нравились наши сибирские пельмени и народные песни нашей Валюши.
Эта семья на всю жизнь оставила в нас тепло взаимных отношений.
И, наконец, третье "я".
О себе трудно писать. Я уже говорил, что приехал сюда больным туберкулезом легких, старался совместить работу с лечением. С переменой климата мне было плоховато, но крепился. Заработок врача даже на Колыме был небольшой: основная ставка - семьдесят два рубля, северные 50%, вот и все. Чтобы больше заработать, прошел специализацию по онкологии - стал работать на полторы ставки. По вечерам работал в госстрахе экспертом. Свободного времени было очень мало, поэтому все домашние дела приходилось исполнять Вале.
Валюша была хорошей хозяйкой, мы - непьющие, одевались скромно, деньги экономили для отпуска, которым пользовались раз в три года.
Я много фотографировал, вроде бы неплохо. Теперь понимаю, правильно делал, что часто фотографировал доченьку, жену и нашу жизнь. Эти фотографии стали для нашей семьи частью тех далеких событий, лет и людей.
Смотрю на фотографии и вспоминаю два эпизода. Первый - когда Тому временно отправляли к бабушке с сотрудниками. В Якутске она с детьми вышла из самолета, летное поле было покрыто зеленой травой. Дети легли на траву, катались на ней, визжали от восторга. Тома лежала на траве, обнимала ее и повторяла: "Травочка ты моя миленькая, как я по тебе соскучилась. Снежок мне совсем надоел".
Второй эпизод - мы с Валюшей вернулись из отпуска из Сочи в свою деревню, где была Тома. Вышли из автобуса, идем к дому Валиных родителей. Ко мне вышла повзрослевшая, стройная, очень загоревшая, со стеснительной улыбкой Тома. Вдруг она побежала, прыгнула на руки, обняла меня со словами: "Папочка, родненький мой! Как я соскучилась по тебе!". Я был тронут до глубины души. Крепко-крепко прижал ее к себе и мурашки пробежали по всему телу.
- Доченька ты моя! Я всегда по тебе скучаю и больше никогда тебя не оставлю!



* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *



Сегодня я и еще пять врачей - зав. отделениями во главе с главным врачом - едем в Магадан для сдачи годового отчета. Я к этому времени прошел специализацию в Магадане по онкологии и работал хирургом и районным онкологом.  Холод  ужасный,  наш ГАЗ-69 едет медленно - километров около 30 в час, так как видимости никакой, впереди  молоко и только. В 5-10 метрах не видно идущей впереди машины. У всех машин, кроме обычных фар, поставлены фары желтого цвета. Все мы в тулупах, но промораживает до костей. Ехать 700 километров, тащимся, как на быках. Кажется этой трассе не будет конца. Единственная радость, где можно выпить кружку чефира (крепкого колымского чая) - это дорожные кафе или столовые. Здесь же мы слегка обогреваемся и перекидываемся парой слов с проезжими дальнобойщиками. Когда наши машины снова отъезжают, то их колеса стучат по трассе, как кувалды о наковальню, так они успевают за время нашего отдыха замерзнуть. Потихоньку согреваются и стук уменьшается. Как бы не был мучителен, долог и опасен наш путь, он все равно заканчивается. И вот мы в Магадане, здесь значительно теплее (влияние моря). Размещаемся в двух номерах гостиницы "Северная". Согреваемся в ресторане, который днем работает как столовая.
Вечером собираемся в гостинице и вдруг звонок. Звонит Олечка и приглашает Харитона Гавриловича (нашего хирурга). Обращается к нему, как к хорошему знакомому и намекает, что ей и ее подруге по 16 лет, и они хотели бы с нашей компанией развлечься. Харитон Гаврилович - очень темпераментный осетин - покраснел и закричал: "Ах, они суки, уже получили информацию от дежурной, еще молоко матери не высохло на губах, а уже промышляют. Пойдемте, ребята, надаем им по мордам, чтоб они запомнили, что не каждый - падаль". Все возбужденные выходим из гостиницы. На улице темно, идет мелкий снег. На столбах горят лампы, слегка освещая кругом. Около  магазина стоят две молоденькие девицы и хихикают. Подходим к ним. Харитон и говорит: "Ты, сучка, не боишься, что я  своим членом порву твою п…ду!". Бьет обоих девиц по заду, они летят в сугроб и воют, выражаясь нецензурно. Мы же стоим пятеро молодых, здоровых дурака (Харитон около двух метров ростом) и от души смеемся. Очень рады, что проучили девиц. Думали, что так можно проституток отучить от своей профессии. В этот момент мы забыли, что бы врачи, образованные люди, и на время превратились в простых порядочных парней.
Вернулись в номер, разделись. По лестнице спускаемся в ресторан. В холе стоят двое чукчей-оленеводов - приехали на свой съезд. Они в красивых черных костюмах, при бабочках на шее, и с золотыми звездами Героев труда на груди. Держат в руках открытые пачки папирос "Казбек" и всех проходящих в ресторан угощают ими.  Кругом смех, веселье.
Заходим в ресторан. Врачей оказалось много (вместе со знакомыми из других районов), поэтому сдвинули три стола вместе. Заказали закуску, водку, отбивные. Сижу изучаю жизнь в ресторане. Недалеко сдвинуто несколько столов, за ними сидят два десятка ребят с Кавказа. У каждого на коленях по молодой девице, которые крутятся, смеются, визжат. Парни шарят у них по непотребным местам. Такого мы, деревенские олухи, еще не видели. Нам все это показалось диким развратом.
Встает один азербайджанец, подводит к вышибале, что стоит у дверей, дает ему ассигнацию и говорит: "Пусты эту дэвочку", - указывает пальцем на одну из вертящихся у дверей девиц. Та с удовольствием, под хохот своих подруг, бежит за парнем, который, как и все, садит ее к себе на колени. Снова наливают всем вино, объявляют тост, пьют и весело общаются.
Мне стало паскудно на душе за наших девиц, за деньги, которыми они куплены, за бессмыслицу нашего деревенского бытия. Я выпил стакан водки, проглотил отбивную и вышел.
В холле, в углу, ничком лежал чукча в своем прекрасном костюме со звездой Героя. Видимо, успел перепить и никто из друзей, что курили с ним три часа назад, не удосужился поднять его в номер гостиницы. Вот такова жизнь и цена дружбы среди мужчин, и цена любви женщин.
Я ушел в свой номер и тяжело проспал до утра. Утром мне позвонил Юра Трусевич - главный врач онкодиспансера и просил срочно прийти в диспансер. Полгода назад я познакомился и крепко подружился с ним. На курсы нас прибыло 27 человек. Завотделением Иван Иванович Плетнев присматривался к нам три дня, потом объявил, что он оставляет одного Юрия Ничейного, остальные могут веселиться и гулять ("Справки о курсах я всем подпишу в конце", - объявил он всем на пятиминутке.). Плетнев был уже пожилым человеком, в прошлом был юнгой на флагманском корабле адмирала Колчака на Черном море. Отзывался он о Колчаке хорошо и часто о нем вспоминал. После службы закончил медицинский институт в Питере, работал хирургом. В 1935 году прибыл в Магадан и  много лет был начальником санитарного управления Дальстроя. Он имел информацию по этому огромному краю о количестве заключенный, количестве расстрелянных и умерших, количестве вновь привозимых каждый год людей. Это был очень хороший хирург и онколог, добрый человек и балагур с богатой памятью; мог выпить и быть всегда трезвым. Поведал нам многое из жизни Колымского края за десятки лет.
Я у него спросил однажды: "Ушел ли хоть один пароход в Японию с заключенными, выйдя из порта Ванино?". Он, не задумываясь, отвечал, что ни один пароход с заключенными за все годы Дальстроя не ушел ни в Америку, ни в Японию, хотя она была близко от порта Ванино. Заключенные знали не писанный закон: у кингстонов стоит охрана с приказом открыть их в случае бунта или захвата корабля заключенными. У брансбойтов с горячей водой стояли дежурные. В случае бунта трюм корабля надо было залить  горячей водой. Так и прибывали все корабли из Ванино в Магадан, здесь людей выгружали и они этапом под конвоем направлялись по зонам, по приискам. Он нам рассказывал, что к весне в каждом лагере оставалось в живых 500-600 человек (это люди у котла, самые сильные, самые приближенные к охране). Каждую весну корабли привозили 250-300 тысяч человек, они пополняли лагеря: работали, убивали друг друга, одних расстреливали за проступки, другие умирали от болезней, зимой от голода. Так и крутились десятилетиями жернова этой огромной мясорубки (Колымы), добывая золото страны, которая строила заводы, фабрики и железные дороги. Во время войны за золото покупали танки и самолеты, тушенку для солдат.
Когда я пришел в онкодиспансер, Иван Иванович и Юра Трусевич смотрели больную чукчу. Они мне рассказали, что ее доставили санитарным транспортом из Анадыря, где ей врачи поставили диагноз - рак мочевого пузыря. Женщина лет около 80, может, меньше, может - больше.  Она не знает русского языка и мы не можем решить, что произошло с н ей. При катетеризации мочевого пузыря течет какая-то черная жидкость и только, живот вздут и напряжен. Все время кашляет и харкается. Иван Иванович говорит, что она нас еще заразит туберкулезом с этими плевками. Мы с Юрой парни молодые, ретивые - нам бы только оперировать. Поэтому мы предлагаем Ивану Ивановичу сделать больной диагностическую лапаротомию, тогда все диагнозы решатся сами по себе. Мы быстро моемся, а Иван Иванович сам дает больной масочный наркоз. Больная засыпает, мы быстро вскрываем живот и обалдели - вся задняя стенка мочевого пузыря разорвана, рака нет, полный живот мочи и хлопьев протаргола - его раствор вводили, видимо, врачи Анадыря при изучении болезни мочевого пузыря. Мы промыли живот, очень торопились, так как женщина была очень старой и могла умереть на столе. Зашили рану мочевого пузыря и живот. Отправили на каталке больную в палату и уложили на живот. Обсуждали в ординаторской, кто же этой женщине разорвал мочевой пузырь? К обеду вернулась из командировки врач онкогинеколог Валентина Ивановна и мы попросили ее поговорить с больной, так как Валентина Ивановна хорошо знала чукотский язык. Больная уже очнулась, встала с кровати, просила у больных сигарету и хлеба. Наши доводы, что нельзя есть, на нее не действовали. Что выяснила наша коллега? Этой женщине далеко за восемьдесят лет. Она была в стойбище. Было холодно, долго не мочилась - не хотела раздеваться. Подошла к оленю, он ее лягнул в живот, так как мочевой пузырь был переполнен, он лопнул. Остальное мы уже знали. Вот вам и рак мочевого пузыря.
На прощание вместе с коллегами сходили в ресторан (днем он работал, как столовая). Потом поехали в аэропорт - обратно не хотелось мерзнуть в машине. По пути я шутил: "Вот если бы ГАЗ-69 сломался по дороге в Магадан, то мы бы с вами больше не увиделись. Теперь же я лечу и быстро буду дома". Если бы знал свою будущее на часы вперед, то никогда на обещал бы ничего хорошего.
Местные авиалинии обслуживались ЛИ-2. Это старые самолеты "Дуглас", что остались от Великой Отечественной войны. Они себя хорошо зарекомендовали и как полярная авиация. Летали по Магаданской области и Чукотке.
Взлетели легко. В самолете тридцать два человека - все общаются, делятся впечатлениями о Магадане, кто рассказывает о командировке на материк.
Многие дремали, когда объявили, что подлетаем к Берелеху. Я выглянул в иллюминатор - под нами сопки, покрытые снегом и широкая долина. Неожиданно самолет бросила в сторону и вниз - падаем, как в глубокую яму. Двигатели взревают на полную мощность, мы как бы медленно карабкаемся в гору. Снова нас тянет, как в омут. Опять невыносимый вой двигателей - медленно ползем вверх. Теперь самолет стало бросать из стороны в сторону, как пьяного. Вдруг под нами дорога из булыжника - мы едем, тарахтим по камням.
Воздушные потоки, как чудовищный удав, то втягивают, то выплевывают наш самолет. Снова яма и мы падаем, падаем, а наши органы остаются на месте - внутри все отрывается и выворачивает наизнанку. Еще мгновение - мы окажемся на земле или врежемся, зацепим за многочисленные вершины сопок.
Среди пассажиров кошмар. Кого-то рвет и рвет, кто плачет и рвет на себе волосы, один лежит на полу в полуобморочном состоянии, пожилая женщина крестится и прощается с жизнью, на полу рвотная масса. Кругом стоны, вой, плач, вонь от рвотных масс. Мое место впереди. Я повернулся лицом к хвостовой части самолета, смотрю на весь салон. На меня нашло безразличие. Появилась мысль: "Что будет, пусть так и будет. Такова моя судьба. Чему бывать - того не миновать. Где я, там несчастье".
Снова нас протягивает по булыжнику. Самолет воет и весь дрожит и качается, что сейчас он развалится на части, так как полопаются все крепления. С новой силой стоны и вой. В этом кошмаре на меня напал истерический смех, с которым не могу справиться. Люди, что рядом со мной, обалдело смотрят на меня.
Вдруг проснулось воспоминание, как я пообещал коллегам в Магадане живым вернуться домой. Нельзя этого делать, так как рок смерти всегда сопровождает меня, но он же держит меня на поводке жизни и пока не отпускает меня в пропасть.
Этот ад длился несколько минут, но стоил нам седых волос, а для некоторых - психического срыва.
Наконец-то, самолет, как бы вырываясь из когтей смерти, медленно-медленно выравнивается. Его двигатели успокаиваются, работают спокойно и однообразно. Глубоких вдох облегчения пролетает над салоном. Люди начинают приходить в себя. Тот, что лежал между кресел, с помощью соседей садится на место. Женщины пробуют поправить прически. Некоторые извиняются за то, что испортили костюм соседа. Но основная масса людей в прострации - еще не понимают, что они живы.
Самолет плавно приземляется, один небольшой удар колес о землю и мы выруливаем на стоянку. Как только открывается дверь самолета, люди со слезами на глазах выходят наружу, валятся на землю, вернее, на снег, целуют его и благодарят бога за спасение.
 Я с трудом выхожу из самолета. Валюша бросается мне на шею. Они с диспетчером видели всю эту гиену огненную, что бросала, болтала наш самолет. Диспетчер надеялся на летчиков, на самолет, думал,  что они преодолеют эти дикие воздушные потоки, сумеют вырваться из них и он посадит самолет. Валя боялась, чтобы он не развалился, как тот самолет под Красноярском, где погибли перед нашим приездом два синоптика из аэропорта Берелех, что летели в отпуск.
Радости встречи не было предела. Я же стоял бледный (по слова Вали), вернувшийся из стихии зла и смерти на нашу благословенную Землю. Мне снова показалось, что кто-то держал меня на грани смерти и жизни, потом решил дать мне пожить немного еще.
Валя смотрит на меня и говорит, что я родился в рубашке и смерть еще подождет меня - ради любимой дочки.
Так и вернулся я с неба, чтобы продолжать жить с любимыми мне людьми и топтать вместе с ними нашу грешную Землю.



* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *



Сегодня в Сусумане закончилось самое громкое и невероятное судебное дело об организованном хищении огромного количества золота, принесшее миллионные убытки государству.
Дело было настолько серьезным, что власти боялись, что соучастники этой группы могут решиться на освобождение подсудимых из зала суда. Были приняты беспрецедентные меры безопасности для судей и других участников процесса. Но все прошло спокойно, без нападения и предполагаемых инцидентов.
В ходе судебного разбирательства было доказано, что группа лиц в количестве тридцати семи человек в течение трех-четырех лет сумела похитить у государства и переправить на материк около сорока килограммов золота.
Правоохранительные органы все время следили за этими  лицами: изучали способы хищения, места хранения украденного, пути отправки золота, конечные пункты доставки и реализации краденого.
У каждого из тридцати семи человек были свои обязанности, сумма вознаграждения за каждый килограмм украденного золота, места проживания, способы передвижения по Колыме. Была среди них единственная женщина, которая выполняла роль курьера: вывозила золото на материк и получала вознаграждение - тысячу рублей за каждый вывезенный килограмм.
Конечными пунктами назначения были ювелирная фабрика в Тбилиси и Турция.
Суд приговорил одиннадцать главных участников к расстрелу. Многие получили от восьми до десяти лет тюремного заключения. Женщине-курьеру присудили четыре года тюрьмы.
Смотреть на молодых, здоровых людей, кающихся в своих преступлениях, разочаровавшихся в золоте, деньгах, нажитом таким способом богатстве, было очень тяжело. Им бы жить, да жить, радоваться жизни. А они сами подставили свои головы под карающий меч правосудия. Они не могли спокойно перенести перевоплощения. Вчера были свободные, богатые, независимые. Сегодня в "кандалах" должны следовать в тюрьму и ждать своего последнего часа. Смотреть на эти лица, видеть ужас в их глазах - невыносимо для нормального человека. Сегодня он человек, конечно, преступник, завтра - труп. Своей погоней за богатством, своей алчностью определил свое будущее.
Чем больше я смотрю на этих несчастных, тем сильнее сомневаюсь, имеем ли мы право отбирать жизнь у себе подобного, если даже он совершил дикое преступление? Может быть, бог (сверхъестественная сила), создавший все живое и нас в том числе, имеет такое право. Но как быть правосудию - оно карающий меч общества. Оно выступает от лица государства и защищает его. Видимо, на этом этапе нашего существования так и должно быть.
После всего увиденного, пережитого мной, решил я написать о золоте, о бессмысленной смерти людей, прикоснувшихся к нему. Мне так и хотелось сказать: "Люди, не связывайтесь с этим диким соблазном. Ни одного богатства нельзя ставить рядом с жизнью. Она так прекрасна. Не укорачивайте ее сами".
Золото - воплощение красоты, яркости, света, величия, долговечности. Это слиток могущества земных недр. Одновременно золото - источник всех зол на свете: распрей, раздоров, подозрений, корысти, жадности, алчности, истязаний и убийств.
Это настолько всеобъемлющее понятие, что говорить о нем простому смертному очень трудно. И для начала мы прибегнем к помощи сверхъестественной силы. Давайте обратимся к богу. Что мы с вами услышим?
- Дети мои, я дал вам огромную, прекрасную страну - Колыму. Покрыл ее множеством гор, лесов, рек и озер, в каждом из них разместил богатство.  В горах разложил уголь, уран, сурьму и т.д. Главное же - золото. Много тысяч лет заставил реки помаленьку вымывать из гор для вас золото, чтобы его хватило на века, одновременно сохраняя красоту и величие Природы.
Всегда говорил вам: "Берегите все это богатство, правильно пользуйтесь им, живите хорошо, вам хватит навечно. Что из этого вышло? Вам все мало и мало. Из-за своей алчности вы уничтожили леса, обезобразили долины, насыпали свои голые горы камня и песка. Беря золото, изуродовали все кругом так, что ужас одолевает мою душу. Хочется кричать: "Люди, вы не ведаете, что творите!".
Главное же, вы нарушили мои заповеди о добре и снисхождении к ближнему. Люди, которые добывают для вас золото, превращены вами в животных. Они живут в морозы на улице раздетые и голодные. Они вынуждены воровать золото, которое я дал вам всем бесплатно. За воровство вы их судите и расстреливаете, но другие снова и снова идут на это преступление.
Люди, где тепло ваших душ, которое я когда-то в них вселил? Как я должен поступить? Что я должен сделать, чтобы вы снова стали людьми?
Если оставить аллегорию, спуститься на нашу грешную землю, то этот вопрос, люди, остается главным для всех нас, живущих на Колыме.
Я уже писал в других записках, что если вы едете по дорогам этой многострадальной земли двести, пятьсот, тысячу километров, то вы всюду видите угробленную природу: пни, пни, миллионы пней от спиленных деревьев, горы камня и песка по долинам, размытые русла рек с уничтоженной растительностью, тысячи мелких поселков с мусором и грязью и так далее и тому подобное. Все живое в природе, что связано с добычей золота, уничтожено, изуродовано, разграблено хуже, чем после нашествия татаро-монгол на Русь.
Без такого краткого вступления я не смог бы начать свои мысли о золоте и смерти людей, то есть о прекрасном и ужасном, что обязательно радует и гнетет нас одновременно, что радует наш глаз и рядом же закрывает их. Человек, прикоснувшийся к золоту, подвергает себя смерти. Не сегодня, не завтра, но это будет через месяц, год или в конце жизни.  Именно в том момент, когда ты живешь прекрасно и вдруг смерть - плата за то золото, за то богатство. Что ты приобрел когда-то, от кого-то, с кем-то. Теперь ты начинаешь проклинать себя за это, но уже поздно.
В тридцатые, сороковые, пятидесятые годы - дикие, если не дичайшие годы правления этой прекрасной частью нашей страны НКВД, едва ли можно было говорить о хищении золота с Колымы. С одной стороны, в этой организации работали самые преданные власти люди, для которых хищение и работы несовместимы. Так казалось мне и людям, на окружающим тогда  и сейчас. С другой стороны, на Колыме работали, в большинстве своем, заключенные, не имевшие возможности даже в перспективе и думать вернуться на Большую Землю живыми. О каком золоте они могли мечтать? Они могли на время спрятать излишек золота только для того, чтобы сдать его в случае, если бригада в другой день не домыла до нормы и не получит пайку хлеба. Чтобы не сдохнуть с голода, люди сдавали те спрятанные граммы золота. Вот так выглядело воровство золота в те годы.
В годы войны и первые годы после нее, даже вольные люди не имели отпусков, то есть если бы у них и было золото, они не смогли бы увезти его с собой, у них не было права выезда.
Все изменилось в шестидесятые годы. На Колыму и обратно стало много ездить людей: на работу, в отпуска, в командировки, появились и торговые люди, что целыми самолетами стали привозить сюда даже скоропортящиеся продукты, особенно виноград, фрукты и другие деликатесы. Большинство лагерей были разрушены, бывшие заключенные оставались на добыче золота. Появились деньги, соблазны, возможность купить золото, украсть. Попытаться его вывезти на материк, выгодно продать, быстро разбогатеть и т.д.
За этими процессами мы и попытаемся проследить, проанализировать и понять психологию данного явления с точки зрения обывателя шестидесятых годов, в силу своего положения и специальности имевшего колоссальные возможности видеть все это, беседовать с тысячами людей, контактировать с ними.
Наши государственные органы никогда не публиковали данные о количестве золота, добываемого на Колыме в течение года или лет, так как, например, хотя и приблизительно, мы знали, сколько наша страна выращивает в год хлеба и засыпает в свои закрома зерна. О золоте писали, что Магаданская область выполнила добычу золота на сто процентов.  Вот и все. Жители Колымы знали, что эти проценты обозначают, что в таком-то году намыли сто пять тонн золота. Так или нет, никто вам другой правды тогда не говорил. Считали, что для советского человека этой полуправды достаточно для его маленькой головы. Чтобы потом люди не сложили все вместе. Могли у людей появиться мысли: так много имеем золота, а живем нищими? Лучше нашего любопытного брата держать в темноте и неведении.
Другое. Обыватель знал, что из этих тонн золота были запланированы потери от трех до пяти процентов. Это все виды потерь, но главная потеря, это, конечно, ВОРОВСТВО.
Чтобы вернуть эти три-шесть тонн украденного золота, усиленно работали все правоохранительные органы на всей огромной территории Колымы: в аэропортах Колымы и других областей, на Колымской трассе, в морских и речных портах и так далее. Это была колоссальнейшая работа, так как ловить-то нужно было не одного человека с этими тоннами золота, а тысячи людей с этими граммами и килограммами.
Чтобы понять причины воровства, способы поимки этих людей, мы сейчас с вами и поговорим…
Я берусь писать об этом трудном, а может быть, даже очень трудном вопросе потому, что даже правоохранительные органы никогда не могли бы знать о фактическом количестве унесенного или незаконно добытого золота (все это значилось примерно, все это среднестатистические данные).
Об этом судили только по количеству изъятого золота у похитителей, но это только верхушки айсберга, основание всегда было и останется в земле, в местах, известных только рискованным ребятам.
Поэтому мы сегодня говорим не о точном количестве намытого, потерянного, украденного золота. Мы говорим, скорее, о причинах этих потерь, воровства, способах выноса, отправки, психологии людей, их отношение к каре за воровство. При воровстве килограмма золота осуждали виновного к расстрелу. Но для Колымы в это время подобная кара была обычным явлением. Люди шли на данное преступление осознанно, чтобы разбогатеть.  Мелкие же хищения связаны были с нищетой людей, убогостью их мышления или. Подчас, лихостью - один раз живем, так хоть покутим перед смертью. Бывало и такое, не раз приходилось встречать на огромной территории Колымы: на реках и речках, на сопках и долинах работают тысячи промприборов, старательских артелей, драг и шахт. Период работы очень короткий - пока есть вода, несмотря на холод и голодный желудок, по колено в ледяной воде на вечной мерзлоте, в резиновых сапогах. Забывая о своих болезнях, тысячи, тысячи людей работают, работают, перелопачивая тысячи тонн камня и песка ради этих крупиц золота. Из крупиц и самородков складываются килограммы и тонны, что дают людям надежду на сытую пищу и теплую одежду, и жилье. Четыре месяца или чуть больше эта многотысячная семья людей, как огромная муравьиная семья тащит и тащит капельки золота в свой, а вернее, в государственный сейф богатство Колымы.
Труд людей чрезвычайно труден: холод, недоедание, недосыпание, болезни от  простуды и инфекций (не ни бань, ни прачечных), есть только план и желание заработать деньги, а потом зажить. Есть еще водка и водка, только она и тяжелая лопата смогут согреть твое тело, на короткое время затуманить твои мозги и отвлечь от неприятных мыслей и твоих собачьих условий (вокруг землянок старателей - пустые бутылки, бутылки и бутылки).
Немного облегчают труд старателей драги - это плавучие промприборы, которые промывают содержимое речек  и долин, но они очень дорогие и их мало.
Последнее время зимой шахтным способом разрабатываются перспективные на золото участки. Камни, песок выбрасывают на гора, а весной все это промывается промприбором. Это один из способов занять зимой часть безработных людей.
Кто они, эти безвестные тысячи людей-муравьев, что каждый год разбредаются по тысячам промприборов и других орудий труда, что добывают золото на необъятных просторах Колымы?
Основную массу составляют бывшие заключенные, которые не сумели вернуться на Большую Землю по очень многим причинам: после окончания срока заключения не было денег; были деньги, но он их пропил со своими друзьями; его ограбили; решил "прошвырнуться" в Магадан, но там промотал на женщин, в том числе и на проституток. Так многие из года в год дальше Магадана не могут уехать, возвращаются на свои прииски, идут работать в свои бригады и все повторяется сначала.  Зимой без денег, полураздетые, голодные составляют группы бомжей - людей не нужных ни людям, ни властям. Они кочуют по населенным пунктам в поисках любой работы. Отверженные, спят по котельным, около труб систем отопления, греются, если это можно так назвать, у костров, при температуре минус пятьдесят-шестьдесят градусов, с отмороженными ушами, носами, пальцами рук и ног ходят по поликлиникам, пытаясь хотя бы на время попасть в больницу. Постепенно они замерзают около костров, мусорных ящиков и попросту на улице. Если доживают до весны, то снова идут в бригады по добыче золота в надежде, что в этот год им повезет, и они смогут стать людьми и попытаются отсюда уехать. Часто из них уст слышны слова песни: "Будь проклята ты, Колыма… Возврата отсюда уж нету…".
Приезжают с материка молодые люди, они тоже надеются поймать птицу удачи, поработав старателями. Среди приезжих есть люди с деньгами. У них свои планы: скупить дешево у алкоголиков-старателей крупицы ворованного золота, вернуться домой и там выгодно продать купленное. Чаще всего они попадаются в сети правоохранительных органов и садятся на скамью подсудимых.
Врачи, учителя, геологи, работники аэропортов, шофера чаще едут по путевке комсомола, или по велению сердца - заработать, чтобы потом лучше устроить свою жизнь.
Теперь мы с вами понаблюдаем, как сложится у них жизнь, какое они будут иметь отношение к золоту, и кого и как оно приведет к смерти.
О первой категории людей я говорил вообще. Теперь будем говорить конкретно. Мне, как хирургу, онкологу и по совместительству врачу госстраха, пришлось за время работы знакомиться с тысячами и тысячами людей, часто вникать в их судьбы, помогать многим, остановить некоторых уже на пороге преступления. В своей работе я ко всему относился одинаково хорошо. Никогда не брал взяток - все делал бесплатно и от души. К золоту за все годы работы ни разу не прикоснулся. У меня было выражение: "Кто прикоснется к золоту, тот обретет смерть, каждый в свое время". Когда я сделал в амбулатории несколько рискованных операций, тех, что делаются в стационаре (смотрите в других записках), мой авторитет среди больных резко поднялся, ко мне шли все, меня уважали, приходили просто за советом. Вот один из примеров. Однажды заходит ко мне в поликлинику группа вооруженных людей и заявляет:
- Ты, доктор, наш. Всех наших вонючих принимаешь, никому не отказываешь. Сделай-ка вот этим перевязки и мы пойдем.
- Куда же вы идете в таком виде? - говорю я им.
- Ты же знаешь нашу жизнь. Многие сдохли с голоду, другие замерзли. Негде жить. Пойдем расстреляем исполком. Если милиция пикнет и их тоже.
- Ребята, одумайтесь! Это же так глупо. Вас просто перестреляют и все! Не нужно так горячиться. А потом и меня убьете, - с улыбкой говорю я им.
- Нет, доктор, тебя мы оставим. Во-первых, кто нас лечить будет, все же мы больные. Во-вторых, ты наш, мы тебя уже  давно проверили.
Был еще пример. Многие бывшие заключенные, уезжая из Колымы, на пороге моей квартиры оставляли бутылку шампанского с запиской благодарности, или без  нее. Честно скажу, в столовую мне зайти нельзя было - кто-либо подходил к столу с бутылкой коньяка и пытался угощать, мне приходилось отказывать, не потому, что я не уважаю доброго человека, бывшего больного, просто на работе я не пью.
Я принимал больных в городе, консультировал по приискам хирургических, онкологических больных, получавших травмы застрахованных и вот, что они мне рассказывали в доверительных беседах.
- Что у меня за болезнь, доктор?
- Очень серьезная, - говорю я после осмотра. У тебя, дорогой, нагноилась кость голени (остеомиелит, уже течет). Я тебя направлю в стационар. Нужно вычистить все сгнившее. Иначе можешь остаться без ноги.
- В больницу я сейчас никак не могу. Только золото пошло, а ты в больницу. Зимой, другое дело, сразу лягу, подлечусь.
- Ахмет, я очень настаиваю, будешь без ноги.
- Я тебя, доктор, давно знаю, и другие о тебе хорошо отзываются и поэтому я тебе правду расскажу. Я уже пятнадцать лет на золоте работаю, прикипел к нему душой. Мы на промприборе все такие.
После тюрьмы первый год хорошо заработал. Квартиры нет. Пошел на зиму к Зинке, девка на прииске. Вначале жили хорошо, носил ящиками водку, закуску разную. Когда деньги ушли - выгнала меня, другого пустила. Куда деваться? Стал бомжевать с другими, немного работал в шахте. Двое у нас умерли. Весной на промприбор пошел. Несколько раз пытался уехать в свой Татарстан, но дальше Магадана не уехал -  один год ограбили в такси на дороге (едва живой ушел), дважды в Магадане проститутки чем-то опаивали - возвращался голый.
Вот и дожил до этого сезона, многие не дожили. Все мы на промприборе думаем разбогатеть. За сданное государству золото мы получаем немного. Вы же знаете, что на черном рынке килограмм одну штуку стоит (тысяча рублей), так чтобы нам хорошо получить, много этих килограммов намыть надо. Вот и каждый и нас, когда никто не видит с ленты ворует кусочки золота и прячет в укромном месте. Я золото проглатывал, а потом в туалете прятал. Другие в прямую кишку засовывают, третьи во рту держат. Так вот, я уже восемьсот граммов наложил, но меня поймал охранник. Обещал не сообщать куда надо, если я рот на замке держать буду. Молчу - кому снова в тюрьму охота.
- Ахмет, зачем ты это все делаешь? А если бы у тебя был килограмм, тебя бы расстрелять могли, - говорю я ему.
- Конечно, могли бы! Но они, сволочи, нас дураков стерегут. Когда мы достаточно соберем - ловят. Вот и пропал мой труд.
- А мог бы ты не копить золото? Просто получил расчет, - вмешиваются я в его рассказ.
- Нет, не могу бросить это дело - в конце мало получу. А вы думаете, что я один такой? Нет. Все мы такие, спим и только видим себя богатыми.
Доктор, все, кто имеет дело с золотом, и я в том числе, уже заражены золотой лихорадкой. Мы не можем с ним расстаться просто так, в каждом сидит змей. Или мы украдем золото и уедем, или конец нам. Вам этого не понять. Если даже не удастся вывезти его, то хотя бы продать перекупщикам.
- Ты пытаешься сделать это уже пятнадцать лет. У тебя ничего не вышло. Можешь получить вышку. Оставь свои навязчивые идеи и ложись лечиться.
- Нет, доктор, напиши, какие нужны лекарства и спасибо за твои советы, со своим золотым червем, видимо, я и уйду на тот свет.
Подобных разговоров у меня было много, но все они закончились так же, как с этим парнем.
Тысячи и тысячи подобных Ахметов и Иванов копят в укромных местах свои заветные граммы и слитки. И если их не засекли около промприборов и им удалось сохранить их до конца промыслового сезона, то каждый из них распоряжается по своему усмотрению.
Если маловато заработал денег, то эти ворованные граммы он продаст перекупщикам. Вырученные деньги пропивает, проедает с добродетельными Машками, Глашками и своими друзьями. Хотя бы их хватило до нового сезона.
Некоторые пытаются с деньгами и довесками золота выехать в отпуск на материк. Я знал многих, которые за десятки лет дальше Магадана не доехали. В большинстве своем, их обобрали пьяных проститутки в гостиницах или на частных квартирах. А те, что были побогаче, их убивали в пути. Примеров много.
Мой приятель, не будем называть его имени, бывший заключенный, заработал прилично и решил в Магадане тряхнуть мошной. Прилетает самолетом в аэропорт г. Магадана. Вышел с вокзала. Услужливый таксист рядом.
- Вам в Магадан?
- Да, - отвечает мой приятель. Садится в такси, едет.
Перед Магаданом шофер спрашивает:
- Вас в гостиницу или по адресу? А, может, на частную квартиру желаете?
- Если с хорошей бабой, можно и на квартиру, - отвечает приятель.
Дальше он рассказывает в прямой речи.
- Привозит меня таксист на квартиру на окраине города. Темнота, хоть глаз выколи. Морозище! Открывает он калитку и зовет Соню. Вышла молодая девица, при теле. Знакомимся, идем в комнату. Таксист уезжает.
Сонька включает музыку, готовит на стол, подпевает магнитофону. Меня ничто не настораживает, проститутка, как все. Раздеваюсь, сажусь на стул. Несколько обычных вопросов о погоде, о житье-бытье. Приглашает покушать, садится сама. Стол уставлен богато. Выпиваем по рюмке коньячка, закусываем. Потом еще, еще… Больше я уже ничего не помню.
Проснулся глубокой ночью от дикого холода. Лежу в одних кальсонах на сетке кровати. Квартира пустая, окно и дверь открыты. Выскочил во двор - темень, холод, ни души. Думаю: "Вот идиот, влип, так влип. Тряхнул мошной. Тебе, дураку, и десять лет тюрьмы не пошли на пользу. Что делать? Что делать? Не встречать же утро в голом виде? Да, видно, многих до меня сюда привозили".
Сидел, сидел и вспомнил, что у меня здесь кореш по лагерю обитает. Решил, пока ночь, сыскать его квартиру. Помню только приблизительно. Добежал, как заяц, до центра города (здесь огни были). Ноги отогрел в подъезде дома, холодина, зуб на зуб не попадает. Холод просветлил мозги - вспомнил квартиру, прибежал, стучу. Слышу: "Кого еще черти по ночам носят? Свои, раз там поздно". Открывает двери Семен, та же морда, улыбчивая.
- Что это ты в таком макинтоше пожаловал? У тебя больше ничего не нашлось? Ха-ха-ха.
Хлопает меня по спине, затягивает в комнату.
- Заходи к нашему шалашу, здесь все свои. Кое-что по мелочишке. Не стесняйся.
Я вхожу, прикрывая мошну руками. А самому хоть плачь от обиды и стыда. В лагере я был не из последних, уважала братва. А теперь, вот  на, каково! Сажусь на лавку, а Семен говорит: "Не стесняйся, хватит, доложи, кто это тебя так?".
Рассказываю, но Семен меня прерывает: "Ладно, хватит, ясно. Это Сонькина работа. Молодец. Сумела такого ухаря вокруг пальца обвести, молодец, не зря учили". Посылает он парня за вещами: "Скажи, чтобы все отдали до нитки и до копейки. Иначе… Это мой ближайший кореш. Одна нога здесь, другая там".
Через час принесли все, что было у меня. Переоделся, побрился. Выпили, поговорили о том, о сем, поблагодарил я Семена. Утром ушел.
Вот так я и съездил в Магадан. А если бы не было своих?..
Когда же были все чужие, то для всех, кто распускал язык, о заработке, о планах на будущее, была уготовлена судьба  жмурика, как говорили на местном жаргоне. Таких случаев было много. Остановимся на случае.
На одном из приисков парень хорошо заработал, решил вернуться домой. Так как денег было много, пригласил таксиста в общежитие, сложил вещи,  попрощался с товарищами по работе, пьяный и веселый отчалил с Колымы. Любопытный, общительный таксист по дороге много сочувствовал парню по поводу его бывшей тяжелой работы, полученных болезнях. Хвалил за то, что едет в Крым подлечиться и за то, что он не забывал родителей - подкидывал им на молочишко и теперь кое-что оставит. Так как путь был длинный, то пассажир и таксист стали почти друзьями. Выпивший, расчувствовавшийся (такого чуткого человека встречаю впервые, бывают же такие на белом свете) пассажир уже лез к шоферу целоваться. Когда нагибался, то пачки денег выпали из кармана пиджака на сидение. Водитель снисходительно поднял деньги и помог положить их в карман пассажира. Но деньги "обожгли" не только его пальцы, они задели за сердце, и низменное желание заполонило его. В душе он никогда не был убийцей, но здесь не смог совладать с собой. Фантазии о возможной обеспеченной жизни переросли в действие.
Все это подробнейшим образом изложил убийца в своих показаниях, которые он давал с иронией обреченного смертника или торжеством человека, который оказался хитрее, прозорливее и умнее этого несчастного, доверчивого парня.
Пришла весна. Двое незадачливых охотников преследуют куропаток, но один из них срывается с валуна и кувырком летит по плотному снегу в расщелину. Когда он пришел в себя, огляделся, то рядом увидел подобие мешка или большую завязанную тряпку, из которой торчали человеческие ноги. Он испугался, стал кричать, звать на помощь напарника. С большим трудом товарищ помог вылезти пострадавшему из этой ловушки, который и рассказал о своей страшной находке. Сообщили в милицию, извлекли труп парня. Лицо было так испорчено, что портрета не получилось. Следствие велось долго. Подняли списки уехавших парней с ближайших приисков. Было несколько похожих случаев. В одном из общежитий свидетели говорили о парне, который уехал на легковой машине: такси или частная машина - точно никто не мог сказать. Начали изучать таксистов в ближайших районах и в Магадане. Главное, нужно было найти человека, который, возможно, в это же время уволился и уехал на материк. Таких оказалось четверо. Начали их искать по всему Союзу. Нашли след одного, который получил в предполагаемый  год крупную сумму денег в маленьком городке Крыма. Деньги получены по аккредитивам, выданным в Магаданской области (в это время была такая форма вложения денег в ценные бумаги - аккредитивы). Часть денег досталась начальнику почты, так как он закрыл глаза на подделанный паспорт (переклеена фотография). Поиски убийцы продолжались. Наконец-то, нашли его в Казахстане, где в одном селе он купил большую усадьбу, машину. Уже работал шофером в совхозе.
На допросе он рассказал, что никогда не мог бы подумать, что его могли найти. Он так все обдумал, все предусмотрел, стал жить хорошо. "И вот, на тебе, попался, как сопливый кутенок, - говорил он следователю. - Золото? Да какое там золото! Мелочишка. Давно на зубы родным использовал", - оправдывался убийца.
Говорили ребята на Колыме: "Нельзя прикасаться к золоту, оно приведет к алчности и смерти. Каждого, но в свое время. Труднее всего - это узнать, когда ты стал богатым, почувствовал себя в безопасности".
"Думал я, что это бывает с другими, со мной такого не будет. А оно, видишь, как", - сказал убийца в конце допроса.
Жизнь на Колыме трудная штука. Летом тепло, работа есть. О трудностях зимы мало вспоминают люди. Одна мысль: "Заработаю, если повезет - уеду на материк, если мало заработаю - на хлеб и одежду хватит, поживу в общежитии, может, у какой-нибудь бабы устроюсь. Если перекантуюсь и эту зиму, то следующим летом обязательно повезет". И с этой постоянной верой, если не этим летом, то следующим обязательно повезет, из года в год живут и работаю люди на Колыме. Я говорю о тех людях, что непосредственно работают на промывке золота. У других и жизнь другая. Это государственные и партийные служащие, геологи, строители, шофера-дальнобойщики, врачи, учителя, авиация, энергетика и пароходство. Все они обеспечены квартирами: чем выше ранг, тем лучше условия. В городах Магадане, Сумумане проживает чуть больше ста тысяч человек. Сотни тысяч людей проживают в маленьких поселках или прямо на приисках. Условия здесь очень трудные, особенно зимой. Жилой фонд, особенно общежития, устаревший, довоенный. Отопление плохое, почти всегда холодно, да и натопить трудно. Даже в Сусумане котельные старые, трубы засорены, ремонтируются от случая к случаю, чаще при авариях. Кочегары чаще всего пьяницы, работают плохо. были месяцы, когда вместо кочегаров ставили заключенных.
Это в городе Сумумане. На приисках очень плохо топят. Один пример. Был я на выезде на прииске. Попросили меня посмотреть больного в общежитии. Зашел в общежитие: холодно, грязь, не убрано. Захожу в комнату к больному: стекла выбиты, батареи холодные. Спрашиваю: "Что случилось с вами?". Больной молча снимает одеяло и показывает ноги. Пальцы на стопах черные, сочатся сукровицей. Потом поясняет:
- Две недели у нас почти не топиться. Первый день был выпивши, ноги, видно, высунул из-под одеяла, пальцы ног так и отмерзли". После подобного случая комментарии не нужны.
Зимы очень суровые, часто температура доходит до -60-64 градуса. Вот и натопи, обогрей помещение. Недаром говорят: "На Колыме двенадцать месяцев зима, остальное - лето. Если зиму пережил, значит, еще будешь жить".
В таких общежитиях люди стараются не жить, чаще находят приют у женщин одиноких. Когда деньги кончаются, то кочуют в города или крупные поселки, бомжуют. Спят чаще в котельных или около труб отопительной системы. Кому не повезет, то сидят при таком диком морозе у костров, где чаще всего и замерзают.
Все это мы видим каждый день, проходим мимо и считаем, что это все в порядке вещей. Якобы эти люди выбрали сами для себя подобный образ жизни.
Как только наступает весна, эти сотни тысяч людей, оборванных, худых и голодных, но выживших, устремляются на прииски - на промприборы и артели, с одной надеждой, что в это лето повезет, заработаю, окрепну, может быть, уеду на материк.
Многие из них совершают преступления, потом обращаются к адвокатам. Каждый платит тем, что имеет. Некоторые платят золотом
Вот один из примеров. В одном населенном пункте работал молодой адвокат, но, как и многие молодые люди, хотел быстро разбогатеть, брал с клиентов золотом. Ему ли не было известно, чем все это кончится? Но каждый думает, что он умнее, всех обведет вокруг пальца, выйдет сухим из воды. После трех лет работы берет билет до Хабаровска. Не знаю, следили ли за ним сотрудники милиции, был ли он у них на крючке, но на Колыме его не арестовали. Задержали его в Хабаровске с двумя с половиной килограммами золота. И где бы вы думали, было золото? В руках у него был Кодекс законов. В нем вырезана внутри полость, где и лежали эти килограммы золота. Сотрудники милиции стали его стыдить: "Как вам не стыдно марать этим преступлением Кодекс?". Он только и мог ответить: "Такова жизнь".
Самая распространенная болезнь у людей Колымы - это потеря зубов, особенно у пьющих. Так что, уважаемые люди - это стоматологи и зубные врачи. За их работу всегда соответствующая плата - деньги и золото, всегда взаимозаменяемые. Если золото, то, естественно, краденое, остальное сдано государству. Вот вам пример.
Работал хороший, приятный стоматолог. Имел много пациентов, получал за работу хорошо. Ребята из милиции за ним долго присматривались, понимали, что копит золото. Главное, хотели обнаружить, где он хранит. Когда поняли, что он не выносит его из дома, арестовали. Все перерыли в доме - золота нет. Случайно начали трясти кровать, что-то брякнуло. Распилили ножки железной кровати и в трубочках ножек нашли больше килограмма золота. Был суд, приговорили к расстрелу.
Способы перевозки золота самые разнообразные. Фантазия человека здесь безгранична. Я не говорю о самых простых: в прямой кишке и во влагалище, в желудке и кишечнике, в косметике и игрушках детей, в детской коляске, в одежде и вещах и так далее и тому подобное. Я упомяну о тех, что я хорошо знаю и был свидетелем.
Одна интересная дама разыграла дома трагедию: муж бьет, выгоняет, издевается над маленьким ребенком. Так длится неделю-две, соседи сочувствуют. Помогают собрать вещи, провожают на самолет. А у нее на голове в прическе было полтора килограмма  золота.
В аэропорт подъезжает веселая компания. Одному товарищу покупают билет. Он берет много бутылок шампанского, всех угощает. Посадка в самолет, его задерживают. В одной из бутылок шампанского нашли шесть килограммов золотого песка.
Один из пассажиров аэропорта понял, что он на крючке, его ждут в самолете сотрудники МВД. Зашел в туалет, который был на улице, выбросил слиток золота. При посадке в самолет его задержали, но золота не было. Убрали туалет. Пожарной машиной размочили содержимое туалетной ямы. Все высосали, промыли и нашли слиток.
Еще случай, когда золото ребята хотели провезти в колесе машины на Якутск. Оперативники обыскали всю машину - нет золота. Разобрали колеса. Золото нашли в камере заднего колеса.
Купля-продажа золота таит в себе массу сюрпризов. Продавец и покупатель золота - оба в очень щекотливом положении. Тот, кто хочет купить золото, часто себя показать не может, свое желание держит глубоко в душе, которая трясется от возможного наказания государственных органов и возможного убийства при покупке самим продавцом или его помощниками. Вместо золота может оказаться подделка, которую сразу не отличишь - сделка происходит быстро.
Купленное золото еще нужно вывезти с места, где оно лежало. Его по дороге к месту хранения могут задержать оперативники, которые поставлены в известность самим продавцом, так как он у них на крючке и отрабатывает свое старое преступление.
Продавец золота находится не в лучшем положении. Его при доставке золота к тайнику могут по дороге убить или ограбить помощники покупателя. Может арестовать оперативник по наводке покупателя. В тайнике, где должны лежать деньги, оказывается кукла (ты никому не можешь пожаловаться, все это нужно доказывать своими силами и за свои деньги).
Словом, одно преступление порождает ряд новых, и они часто приводят к разборкам и убийству.
Верить в этом деле они оба друг другу не могут, так как на карту поставлены их жизни. Договариваются о купле-продаже часто подставные лица, которые быстро исчезают со сцены. Забирают золото и деньги, как бы совсем случайные лица, которые случайно все это нашли и никакого отношения к золоту и деньгам не имеют (в случае задержания).
В этих ситуациях не бывает ни друзей, ни знакомых. Никто никогда не знает и не узнает, кто на кого сейчас работает или будет работать завтра, если его самого поймают сотрудники милиции или группа лиц, которая окажет на него физическое воздействие, или пообещают больше заплатить, если этот человек будет на них работать, или давать на них показания.
Вариантов в этом деле очень много: они, подчас, зависят от непрогнозируемых случайностей, от характера и задумок участвующих в сделке лиц, от их средств и количества сделок, от осведомленности о сделке милиции, и т.д., и т.д. Самый лучший вариант - не участвовать в сделке, все остальные приведут, если не сегодня, то завтра, к аресту, суду и расстрелу.
Об этом я всегда хотел написать, чтобы еще раз подействовать на психику людей, желающих участвовать в подобного рода сделках и сказать, что у меня были хорошие консультанты в милиции и среди авторитетных бывших заключенных. Мы теоретически опробовали массу вариантов, в 90 процентах случаев они заканчивались плачевно для участников купли-продажи золота. Остался мой вывод: нельзя участвовать в этих сомнительных  аферах, почти всегда это кончается провалом, в итоге - смертью, жизнь дороже любого мнимого или настоящего богатства.
Теперь мы с вами поговорим о накопительстве, перешедшем в стяжательство, и в конце - в безумие (золотой бред).
В небольшом поселке, каких тысячи на Колыме, на окраине, в старом полусгнившем доме, по самые окна ушедшем в землю долго, очень долго жил такой же старый мужчина, которого окружающие звали Абрамом.  Был ли он евреем? Пожалуй, никто вам не ответит  на этот вопрос. Если приглядеться к его лицу, то оно было изрезано глубокими морщинами. Его большой нос был с горбинкой. Но подобные носы, горбатые или горбинкой, имеют почти все очень пожилые старики, когда черты лица их обостряются за счет выпирания костей и высыхания кожи. Почти половина русских старых мужиков  похожи на евреев. Словом, трудно было сказать, какой национальности данный мужчина. Только его имя Абрам, вроде бы, говорило о его национальности. А может быть, это была его кличка? Трудно сказать, но так называли его окружающие.
Все свои сомнения я высказываю, как просто человек, как простолюдин. Сколько лет живет этот человек здесь, как он попал сюда, сидел ли в лагере, откуда родом? Эти вопросы мало интересовали обычного обывателя, так люди в большинстве своем приезжие, долго на одном месте не живут и, естественно, никто толком ничего об этом человеке не знал, да и едва ли хотел знать.
Только в милиции, оперативные работники которой неусыпно следили за дедом, уж очень хорошо знали и прошлое, и настоящее этого человека. Все это я точно узла в конце этой истории.
Видимое для всех дело у деда Абрама было свиноводство. Он не держал ферму свиней. У него постоянно было от одной до трех свиней. Они у него шли как бы по конвейеру. Двух колол к зиме, одну оставлял, а прикупал двух поросят или своя свинья поросилась.
Ходил он подстать этим поросятам - в грязном, замусоленном пиджаке, кирзовых сапогах, обросший и грязный. В комнате было чуть чище, чем в свинарнике. Во всех помещениях пахло нечистотами. Он мало общался с соседями. Всегда был в работе, о чем-то бурчал себе под нос или проклинал кого-то.
Никто, конечно, и предположить не мог о его страсти, о неведомой второй жизни. Он уже много лет собирал золото, золото, золото…
Когда на улице было тихо, темно, он шел в свинарник, поднимал половицу и доставал глиняный горшок с самородками золота. При свете горящей свечи, высыпал самородки на старый коврик, становился на колени, читал молитву. Потом пересчитывал содержимое и начинал с восторгом рассматривать каждый кусочек металла. Он хорошо помнил, откуда и когда попал тот или другой самородок сюда. Его потухшие глаза загорались, лицо светлело и он начинал строить планы на будущее. Определял, сколько будет стоить каждый кусок, что он будет иметь в будущем. То брал на зуб какой-либо самородок и довольный возвращал на коврик. Пересчитав еще раз свое богатство, он объявил себе, что если попадет сюда еще одни самородок, то он бросает свое занятие и уезжает на материк. "Еще один, один, один и всему конец", - как заклинание объявил сам себе старик.
Никто в округе и не задумывался, для чего старик выращивает свиней, много ли надо ему одному того мяса, куда оно девается?
Оказывается, уже давно была известна "благотворительность" этого человека среди бывших заключенных. После освобождения, особенно зимой, они холодные и голодные стучали к нему в окно и просили пригреть и накормить. Он ворчал на каждого, но впускал, давал миску супа и кусок мяса с хлебом. На дорогу отрезал сырую свинину. За это бывшие заключенные отдавали ему кусочки золота, которые они брали из своих схоронов. Все это продолжалось многие годы.
Абрам так привык к своему золоту, что считал его своим вторым "я". Он боготворил его, общался  с ним, считал его своим божеством. Он уже давно мог прекратить собирать его, уехать на материк. Но ему казалось, что его все мало и мало. И постоянно давал себе слово, что это последний самородок, что теперь все. Но жадность мешала прекратить дальнейшие сборы и так продолжалась подобная жизнь, жизнь животного. Жизнь не понятная, зачем?
В милиции все годы следили за Абрамом. Несколько раз хотели прийти в  обыском, но не делали этого, боялись, что он золото прячет где-то за поселком.
Учитывая его возраст и возможность внезапной смерти, решили закрыть это дело. Несколько месяцев готовили из своего сотрудника "бывшего заключенного". И вот перед нами средних лет человек, грязный, обросший, в вонючей заплатанной одежде, под которой на теле татуировки. Дали ему грязный мешок с бельем и самородок, завернутый в грязную тряпицу.
В таком виде в холодную зимнюю ночь сотрудник милиции стучится в окно к Абраму и охрипшим голосом просит впустить, иначе он умрет с голоду. Старик открывает дверь и со словами: "Ходят тут всякие голодные собаки", - пропускает в сени. Подозрительно осмотрев пришедшего, он спрашивает: "Накормить-то накормлю, а есть чем расплатиться? А то ходят тут всякие, норовят пожрать на халяву". Молодой человек достает из кармана грязную тряпицу, разворачивает и говорит: "Отец, будь милосерден, кроме этого маленького самородка, ничего  за душой нет".
Старик судорожно выхватывает золото и запускает гостя в комнату. Ставит перед ним кастрюлю холодного супа со свиным мясом и говорит: "Ешь, хоть все. Это моя последняя кормежка". Сотрудник МВД, который действительно последние три дня не ел, набрасывается с жадностью на еду.
А старик в это время зашел в свинарник, зажег свечу, отодвинул половицу, достал горшок со слитками и кладет в него новый, последний, со словами: "Вот ты мой последний, самый радостный подарок. Теперь я уже точно уеду…". Не успев договорить, он, неожиданно, поворачивает голову и видит молодого человека с пистолетом в руке и договаривает: "Уеду теперь, уже точно… на тот свет".
Командировка в Мяунджу на месяц-два. Больничка здесь небольшая, но хорошая. Коллектив мне понравился, и я сразу же влился  в него.
Больше же  всего мы общаемся и работаем с гинекологом, которого я знал еще в Сусумане и Нексикане. Это очень грамотный, добросовестный врач, хороший товарищ. На материке он был ассистентом в одном из вузов. Работаем мы с ним душа в душу. Я ассистирую ему на операциях, на хирургических - он мне.
В свободное время - он очень общительный, очень интересный собеседник.
Погода стоит очень холодная, носа не высунешь. И тут вызов из Кадыкгана - серьезная травма, молодой парень умирает. Мы собираем бригаду: я, гинеколог, анестезиолог и операционная сестра. Берем необходимое оборудование, кровь. Грузимся в машину скорой помощи и срочно выезжаем. Погода не летная, холод, туман - не видно ни зги. Но нам нужно ехать - умирает человек. Едем медленно, очень медленно, километров пятнадцать-семнадцать в час, - не хочется самим попасть в аварию.
Молодой парень дома. Он ехал по трассе на мотоцикле и на большой скорости влетел в прицеп тяжелой машины, которую он не заметил впереди себя. В сознание пришел, но жалуется на очень сильные боли в животе. Смотрим, живот напряжен, резкие боли во всех отделах, тупость в нижних отделах - видимо кровь. Кровяное давление низкое. Считаем, что тупая травма живота, закончившаяся разрывом какого-то органа - печени или селезенки.
Принимаем истинно рискованное решение: оперировать срочно в поликлинике. На такое могли решиться только молодые люди, для которых жизнь человека - главное. Анестезиолог, кстати, молодая девушка, дает наркоз. Мы с гинекологом моемся, под прикрытием переливания крови, вскрываем живот - выливается кровь. Делаем ревизию: оторвала серповидная связка печени в разрывом печени. С очень большой скоростью сшиваем связку, тампонируем большим сальником разрыв печени, вымакиваем кровь и, торопясь, ушиваем брюшную стенку. Все… Какие мы… почти молодцы. Так и захлестывала нас, молодых дураков, гордость за свой рискованный поступок. Такая операция в нормальных условиях возможна только в клинике.
Были и любопытные, были родственники. Один из них сумел в этой деревенской хате сделать несколько снимков, вот и храню их, как свою реликвию, как проявление героизма нашей молодости, а может быть, детской глупости - чего больше, не мне судить.
Потом вся деревня поздравляла нас с таким поступком, кончившимся спасением парня.
А в это же время, в этой же деревне, был арестован охранник кассы по приему золота с подозрением в умышленном убийстве своего сослуживца с целью овладения крупной партией золота. Обстоятельства случая: на прииске в связи с плохими погодными условиями долго не вывозилось золото, его скопилось девяносто килограммов, его в кассе по сменам охраняла особая охрана. И вот один из них решил похитить это золото. Что он делает. Работая в ночной смене, он выносит все золото в сопки, закапывает. Напарника, что пришел его сменить, убивает и уходит спать.
Когда приходит следующая смена, то обнаруживает, что охранник предыдущий убит, золота нет. Поднимается страшный скандал. Создается оперативная группа.
В начале проводится колоссальная работа по выявлению убийцы и грабителя. Потом проверяются другие версии. И вот неожиданно под подозрение попадает свой сотрудник, этот самый охранник. Он работал много лет. Был на хорошем счету. Собирался на пенсию, но все годы, работая рядом с золотом, только и мечтал о золоте. После длительных следственных действий, он признался.
- Много лет работал я рядом с золотом, оно и спалило мне душу, оно изломало мне жизнь, из-за него я не завел семью. Где бы я ни был, я его видел, я гладил даже его во сне. Одно время пытался поменять работу, но не смог, оно не дало мне это сделать.
Все годы планировал, как им завладеть. Куда я его применю, что на него куплю, каким я буду богатым, как меня будут любить люди, особенно женщины.
К последнему году у уже не был человеком, я был просто тенью, был постоянно во власти его блеска и мечты, оно стало для меня идолом. После всего случившегося я как бы освободился от этого идольского груза. Я понимаю, что мне не жить, что меня ждет расстрел, но на моей душе стало легко, я стал просто человеком, а не придатком этого бесовского создания, что создала, видимо, Земля в диких муках и подарила нам бесплатно, чтобы мы несли всегда муки Земли.
"Что бы вы могли сделать с таким количеством золота? Вы же не только вывезти, вы его поднять не смогли бы зараз. Вы об этом подумали перед преступлением?" - спрашивает следователь.
"Конечно, не думал. Где мне было думать? Бесовская сила в золоте. Она всегда толкала меня, чтобы золота было больше и больше.  А зачем мне его столько? Я тогда этого не знал и не думал об этом", - признался в конце разговора преступник.
Погода улучшается, прилетает вертолет и мы отправляем нашего больного в районную больницу. Я возвращаюсь в Сусуман на вертолете, который ведет очень общительный, интересный парень Петров Петр. Мы летим над долиной, что идет от Нексикана до Сусумана. я всю дорогу смотрю на нее и не отрываю глаз. Наша вертушка приятно гудит и радует душу, но все равно у меня создается впечатление, что я сижу в чаше весов, она подвешена к небу и болтается из стороны в сторону. Лечу и вспоминаю Кемеровский аэропорт, куда я заходил к своей жене, когда она дежурила синоптиком. Начальником аэропорта был замечательный летчик, душа-человек, рубаха-парень. Он прекрасно водил самолеты. Бахвалясь своей смелостью, он очень низко летал над землей. Однажды с дикой скоростью пролетел над колхозным стадом коров. Потом они долго не давали молока, а председатель колхоза чуть не подал на него в суд.
Прихожу я однажды к Вале на работу, а этот огромный человек собирается тренировать молодых летчиков делать ночные взлеты и посадки. Берет в самолет всех желающих. Сажусь и я. Летаем в самолете АН-2. Взлетаем, делаем коробочку над городом Кемерово и садимся. Не успеет самолет прикоснуться колесами земли, двигатель набирает обороты - мы снова в небе. Я уже потерял счет этим взлетам и посадкам. Переносил эти испытания хорошо. Но один парень, шофер гараж, сел на пол, покрылся испариной и держится за мои брюки. Ребята смеются: "Держись крепче, Николай, за штаны, когда будем разбиваться, они парашютом для тебя будут".
Вспомнил я об этом и мне показалось, что я лечу в этом вертолете, болтаюсь на веревочке из стороны в сторону, и она меня так же спасает при падении, как того Колю мои штаны.
Мы общаемся периодически с Петром, он очень доволен тем, что перевез нашего больного в больницу, восторгается нашей работой. Неожиданно показывает вниз и говорит мне:
- А вот моя работа, а может быть, моя возможная смерть. Этот вертолет у меня третий. Второй - там, в болоте, лежит. Все нет возможности вывезти его. Падал я с ним, правда, с небольшой высоты. В начале на одно шасси - сломал его, потом ударился другим, чем и спас себя. Вначале считали меня виновным, хотели судить, но разобрались. Оказывается, магнето отказало.
Вот так, дорогой мой! Ты таких, как этот парень и я, спасаешь, а мы не знаем, когда сломаем себе шею. Колыма, ты наша Колыма! Смерть ожидает нас в небе и на земле.



* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *



Береги честь смолоду,
А платье - снову…

Этими словами провожала моя мама мен я и мою подругу Маше Лаврентьеву в начале каждый год в институт, а теперь - на работу на Крайний Север, куда мы, молодые врачи, решили поехать на работу, чтобы обеспечить себя в жизни и помочь своим родителям.
Замуж мы, конечно, не торопились. Хотели заработать деньги на нормальную жизнь, поездить, посмотреть свою страну. Дальше - как распорядится судьба. Попали мы в больницы разных районов, начали работать терапевтами. Планы были грандиозными. Нам казалось, что на Колыме большие заработки и мы быстро станет богатыми. В этом не было сомнения. Мы даже не спросили о заработке, когда писали в Магаданский облздравотдел. Просто решили и поехали.
Что же оказалось на месте? Оклады врачей здесь всего на 50 процентов больше, чем на материке. Подоходный налог, бездетность. На руки "чистыми" - ого-го! Если учесть, что питание здесь дороже материковского, то попробуй, разбогатей, или хотя бы накопи на будущую жизнь. Если даже не покупать обувь и одежду, а ее здесь нужно много, то получается, что мы не только разбогатеем, но будем жить здесь в голоде, полуразутые  полураздетые.
Первое время мы с Машей так разочаровались в своем приезде сюда, что хотели плюнуть на все и вернуться на материк. Но совесть не позволила сделать это: будет стыдно перед приятелями и, особенно, перед родителями. Они-то считали, что, дав нам высшее образование, они автоматически делали нас богатыми, обеспеченными.
При проводах, мама обняла меня, прижала к себе и, вытирая косынкой глаза, полушепотом говорила: "Катюшенька, все мои подруги рады за меня, что у меня, нищей, такая умная дочь. Они считают, что ты теперь миллионершей станешь. Как бы не зазналась. Ты не обращай внимания на меня: мои слезы - от радости и печали. Что-то я не помню, чтобы из грязи можно вот так да выйти в князи. Ох, Катюша, хотя бы тебе немного повезло. На многое никогда нельзя рассчитывать. Чаще жди плохое, а хорошее само придет. Его и ждать не надо".
С такими противоречивыми чувствами мы оказались на Колыме. Подумали-подумали и приняли решение: доработаем до отпуска, получим отпускные и уедем домой.
Разъехались по своим больницам и приступили к работе.
Первое время разнообразные больные с их трудностями и печалями, с которыми они приходили ко мне, занимали все мое время, отвлекли от первых грустных мыслей. Работа в поликлинике, в стационаре  закрутила, завертела меня. Для себя оставалось мало времени.
Приехали сюда еще в теплое время, но свободного времени у меня оставалось мало - не была на природе. В это воскресенье, наконец-то, выбрались за грибами. Их оказалось большое множество. Я выбирала самые маленькие. Мне казалось, что они смотрели на меня такими хорошими глазками и просили их собрать, что делала я и делала с большим удовольствием. У себя в деревне я была не плохим грибником. С детства помогала маме.
Принесла два больших ведра грибов. Замариновала в банки - будет деликатес зимой.
Ближе к осени участвовала в вылазке за смородиной. Я, конечно, и не ожидала увидеть эту прелесть на Колыме. Ягоды были крупные, но зеленоватые, при прикосновении лопались. Набрала я около ведра, приготовила варенье. Запасаюсь витаминами на зиму.
Тепло быстро закончилось. В сентябре уже минус тридцать градусов. Хожу в старых подшитых валенках по земле, так как долго не было снега. Вот и навалились лютые холода. На дворе снег, мороз и туман. Только работа скрашивает тоску окружающей действительности.
Мне вдруг стало одиноко, тоскливо на душе. Я ищу выход и лучшее, что я могла придумать - решила писать дневник. Достаю толстую тетрадь и начинаю в ней писать со слов маминого напутствия.
С детства всеми радостями и печалями я делилась с мамой. В институте - моей подругой Машей. Теперь моим другом, наставником будет дневник. В нем я буду высказывать свои мысли, сомнения, делиться радостями и печалями сегодняшнего дня и прошедших. Так как для дневника опасны чужие глаза и уши, то я не буду в нем писать число и место действия.
Маша работает терапевтом в ста километрах от меня. Мы не можем часто видеться и общаться. Это стало дополнительной причиной того, что мне для общения потребовался верный друг, которому я могу доверить свои сокровенные мысли, планы. Он никогда не подведет меня, мои тайны не выйдут от него, не будут достоянием для других. Только маме при встрече я могу прочесть часть дневника, так как она самый верный и преданный мне друг, от которого до сегодняшних дней не было тайн.
Итак, мой верный друг, с этого дня я делюсь с тобой самыми сокровенными мыслями, доверяю тебе тайны своей души и тела. Я надеюсь на твой добрый совет, своевременные рекомендации и пожелания. С сегодняшнего дня мы с тобой самые верные и доброжелательные друзья. Если я ошибусь в своих поступках или мыслях, то, пожалуйста, на правах друга, поправь меня, направь их в правильном направлении.
* * *

Зима ознаменовалась вспышкой гриппа. Больных было так много, что к их приему были привлечены средние медработники - вместе с больничными выдавали лекарства. В некоторых семьях болели все, так что их прием и стационар были организованы дома. Так длилось несколько месяцев. Несмотря на меры защиты, я заболела, была высокая температура, кашель. Но, слава богу, за десять дней все прошло без осложнений. Я снова на работе.
Время неумолимо движется, несмотря на холод и болезни. Так подошел Новый год - время детских подарков и воспоминаний. За час до него неожиданно вваливается моя любимая Маша. Радости и восторгам не было предела. Передо мной стройная, красивая моя подруга. Разодета, как дворянка. Запах французских духов. Подарки…
На ней была красивая норковая шуба, такая же шапка и меховые сапоги. Я не удержалась и спросила:
- Маша, откуда это все при наших шишах?
- Катюха, потом, потом. Всему свое время. Как же ты нищенствуешь, дорогая. У тебя еще мамины накидушки с вышиванием. Отстаешь от времени.
Она вывалила на мой бедненький стол вино, шампанское, консервы и, конечно же, виноград. Быстренько собрали стол, в 24-00 поздравили друг друга с Новым годом. Сидим на кровати уже навеселе и моя "незнакомая", моя Маша, философствует:
- Катя, Катя, жили мы и наши родители нищими. Помогали нам из последнего. Приехали мы сюда и думали, что наш труд будет хорошо оплачиваться. Что же получилось? Как никому мы не были нужны без образования, так и теперь с ним. Вижу, как ты на эти "богатства" поправилась, хорошо приоделась. Тебе даже на жратву не хватает. Если бы ты в отделении не ела чашку супа и котлету, тебе бы не за что было бы купить эти драные валенки. Что же делается в этих "несчастных" капиталистических странах? Мне один знакомый, что был в Англии, рассказывал, что молодой врач в Англии получает столько, что в первый год покупает усадьбу, во второй женится и покупает себе и жене по машине. Вот вам и поганые капиталисты. Они умеют ценить настоящий труд.
А ты, что же пошлешь матери на день рождения, а? Шиш да кукиш!
Обнялись мы Машей, поплакали, поругали нашу долю. Маша продолжает:
- Вижу я, Катька, что не все такие дураки, многие по золоту ходят, деньгам счета не знают. И решила я не пропадать здесь даром. Если есть у людей лишние деньги, пусть делятся со мной. Я же девка ничего, что-то стою!
- Маша, ты с ума сошла! Где же наши прошлые принципы?
- Принципы в прошлом, сейчас жестокая жизнь. Так вот, эти дяди - молодые и старые, дальнобойщики и геологи, торгующие и ворующие, грузины с виноградом и начальники армяне, все бывают у меня, спят со мной, кормят и поят, одевают и обувают, причем, ты видишь, неплохо.
- Маша, а что потом? Кому мы такие нужны будем?
- А потом - суп с котом. То, что ты имеешь в виду, не сгниет и не развалится. На нашу жизнь хватит. А когда я буду богата, привлекательна, так и такая буду каждому нужна. А нет? Ну и черт с ними, мужиками! Рожу ребенка, куплю на юге дом и проживу не хуже других.
А еще тебе скажу, что те, что каждую ночь спят с мужиками, но по закону, с печатью, они-то лучше? Да, я проститутка. А они думаешь лучше. Расписались со старичками, пьют  с ними перед ночью чай. Когда их нет, то пьют шампанское и спят с молодыми. Они чище и порядочнее меня? Это еще доказать надо. Вот тебе и вся моя философия.
Да, твоя мама говорила, чтобы мы берегли честь смолоду, но и кому она нужна наша честь? Все равно сдохнем, все сгниет вместе с честью. Нет, милая, живи пока молодая, пока ты кому-то нужна. Так быстро все пройдет и будем мы бедные, нищие, никому не нужные старухи.  И точка!
Все эти слова, мысли, объятия и слезы так подействовали на меня, что я не спала до утра. У меня никак не помещалось в голове, что моя дорогая, чистая, самая порядочная Маша и вдруг проститутка в стране, которая имеет тысячи тонн золота, богатые недра и воды, имеет все, но не может или не хочет оплачивать людям, как людям, а не подневольным животным. И при этом, мы еще должны соблюдать принципы чести и морали.
На следующий день мы тепло попрощались с Машей. Она поцеловала меня и сказала: "Делай выводы и решай".
Надела я прекрасное платье, помазалась французскими духами (подарок Маши), сижу перед зеркалом с беспокойными мыслями: "Что делать? Как поступить? Путь Маши не лучший, но и не смертельный. Она определила, выбрала именно его. Это ее жизнь, ее судьба. Я ее не могу осуждать. Что лучше: позор или нищета?
* * *
Сегодня очень холодно на дворе. Пришла поздно. Никак не могла согреть ноги. Легла под теплое одеяло.
Напротив портрет мамы. Я вглядываюсь в ее знакомые черты лица, и воспоминания детства вдруг нахлынули на меня. Я ясно, великолепно вижу небольшую усадьбу с колодцем без "журавля". Мне с шести лет приходилось на веревке доставать воду для полива нашего огуречника, где мама садила всякую всячину, а поливать надо было мне. Отец погиб на войне, мать с утра до позднего вечера работала в колхозе, в день зарабатывала трудодень, на который плохо платили. Говорили, что колхоз в долгах и много надо отдавать государству. Так мы с мамой жили с огорода. Мне хотелось зачерпнуть полведра, но ведро проваливалось и зачерпывало полностью. Полное мне удавалось вытащить с большим трудом. В огуречнике была вкопана в землю бочка и туда я сливала запас воды. Однажды я поскользнулась и упала вниз головой в эту бочку. И только благодаря тому, что мама пришла с работы, увидела мое падение и за ноги вытащила меня из бочки. С этого дня мне было запрещено заниматься водой.
Я очень хорошо помню, как наши солдаты-калеки возвращались с фронта. Из нашего села ушло на фронт около 500 человек, а вернулось около 80 калек. На моего отца мать получила похоронку. Вот и пришли помощники бабам! А кому повезло, те очень радовались и вместе со всеми плакали от счастья. Кроме физических трудностей, я теперь хорошо понимаю, женщины очень страдали физиологически. Когда я стала постарше, то услышала разговор нашей соседки с мамой:
-Дарья, не мучайся ты так. Видишь, как Степан на тебя заглядывается. Поставь ему бутылку самогона с огурцами и он на ночь твой. Отведи хоть раз душу. Вижу, как ты чахнешь.
- Нет, Ефросиньюшка, не могу так. Жалко мне его Глашку, как я ей в глаза смотреть стану. Да и что это за любовь? Разбередишь душу и только. Честь для меня главное. Моя еще мама говорила: "Береги честь смолоду, а рубаху снову".
- Ну вот и береги, дурочка. Кому эта честь нужна?
- Нужна, милая, нужна моей дочери. Плохая слава впереди человека бежит. Она и к моей дочери прилипнет - ничем не отмоешь.
Вот эти-то слова мамы запомнились мне на всю жизнь. Они стали как бы девизом моей девичьей чести, совести.
Самым радостным событием в моей детской жизни, глубоко запавшими в мою душу, был приход весны. После долгой, холодной, ветреной зимы мы ох как ждали матушку весну с ее солнцем, теплом и возможностью сбросить с себя тот зимний шобур, что удавалось маме справить мне на зиму.
Весна оживляла наши детские души, пробуждала уснувшие за длинную зиму силы и подталкивала на озорство. Кожаной обуви не было и мы еще долго ходили в валенках, но как хотелось их сбросить и пробежать по земле босиком, хотя кругом холодно и земля мерзлая.
После такой выходки я простыла, заболела и долго пролежала в постели, хотя мои подружки играли на улице. Сидя взаперти, я вдруг выразила свои весенние чувства почти не рифмованными словами:
"Сидим мы на завалинке.
Промокли наши валенки:
На горке все проталинки - Весна!
Воробышки чирикают,
Крутятся и все пикают.
На душе радость и покой
Снимаем с ног мы валенки,
Бежим мы по проталинкам домой
Веселою детскою гурьбой".
Эти нехитрые детские строки глубоко запали в мою душу и всегда напоминают мне о детстве и Сибирской весне.
В восемь лет заболел у меня живот. Привезли меня в районную больницу в село Тюменцево. Врачей не было, все были на фронте. Что мог сделать фельдшер? Определил он у меня аппендицит. Операцию делать некому. Положили в палату, сказали: "Выживет - хорошо. Если умрет, что поделаешь, такая судьба". Мама сидела рядом со мной и мы вместе плакали. Антибиотиков не было. Давали стрептоцид, холод на живот и голод - вот и все лечение. Живот сильно вздулся, появились очень сильные боли, высокая температура. Положили меня в угловую палату, чтобы крик и стоны другие больные меньше слышали. После того, как я приходила в себя, мама говорила, что я очень мучалась, вся горела. Все девятнадцать дней, что я умирала, описать невозможно. Такие дикие муки пришлись на мои детские годы. Перед улучшением приснился мне сон. Я умерла, вижу сама, как в лесу, в песке мне выкопали могилу, вокруг снег, холод. Рядом стоит дядя Вася, только вернулся  с войны без руки. Я ему и говорю: "Дядя Вася, постели мне в могилу свою шинель. Холодно мне в ней лежать придется". И тут я просыпаюсь. Вся мокрая от пота, но боли в животе стихли, живот опал. Так мне на душе легко стало.
Через девятнадцать дней я встала и упала от слабости. Все тело трусилось, ноги не держали меня. После выписки из больницы мама зимой на санках меня отвезла домой - лошадей в колхозе не было.
Теперь я большая, хожу в седьмой класс. Я очень люблю школу, была всегда отличницей.
Плотный "брусок" в животе сохранился у меня после первого лечения. После занятий живот снова дико заболел, началась рвота. Меня на санях везут в ту же больницу за тридцать километров. Но теперь есть хирург по фамилии Гроссман, удивительно добрый, ласковый человек и, как потом говорили, хороший врач.
У меня в то время нагноился парааппендикуляторный инфильтрат (теперь я это хорошо понимаю), который остался после первого воспаления червеобразного отростка. Единственно, что мог сделать хирург, так это разрезать живот, выпустить гной наружу, что и было сделано.
В моем детском сознании сохранились дикие боли, когда из раны живота вытягивали длинные салфетки с гноем. Рану промывали огромным шприцем с какими-то растворами, а потом в рану вставляли новые салфетки с растворами, позднее - с мазями. Ох, как это было тяжело переносить моему маленькому детскому сердцу и нервам! Как я только пыталась все это терпеть! Господи, избавь других от подобных мук!
Так продолжалось больше двух месяцев. радовало только одно (мое детское сознание понимало) я жива, я буду жить.
Через два месяца я была дома. От школы меня хотели освободить, но я никак не хотела быть второгодницей и пообещала учителями, что я всех догоню. И догнала! Закончила седьмой класс со своими ребятами и только на пятерки.
Такой я сильной была все мое детство. Эти детские воспоминания смешались во мне с рассказом Маши. Я действительно, не знала, что делать? Остаться нищей и повторить судьбу мамы? Не знаю! Решила не отвергать мужчин, а там, что бог пошлет!.
* * *
Мое дежурство по больнице
Далеко за полночь на грузовой машине двое ребят привезли молодого крупного парня, который благодарил ребят и обещал не забывать их поступок. Они спасли ему жизнь и он вечно будет благодарить бога за то, что эти парни встретились на его пути. Ребята тепло простились и быстро уехали, так как дорога у них впереди  еще длинная.
Парень этот, Игорь Чикирдин, шофер, попал в аварию - придавило машиной и надышался бензина. Одежда парня была изорвана, очень пахла бензином. На теле много ссадин, боли во всем теле. Переломов не оказалось. Больного госпитализировали в терапевтическое отделение, проводили дезинтоксикационную терапию, изучали функцию почек и т.д.
В общей сложности пролечился он у нас три недели. За это время мы как-то сблизились, симпатизировали друг другу. Он часто называл меня своей второй спасительницей. Я уже знала, что он холост, приятен в обращении.
 В одно из дежурств, когда больные не поступали, он пришел ко мне в ординаторскую и сказал, что хотел бы подробнее рассказать, что с ним произошло. Вот его рассказ:
- Возвращался я  один, порожняком, домой. Очень торопился, поэтому поехал по старой Колымской трассе. Было холодно, видимость плохая. На одном из спусков на повороте не заметил ограждений на мостике, сбил их и машина упала на лед небольшой речушки. Когда при шел в себя, то увидел, что лежу под кузовом машины, прижат ко льду. Болят ноги, туловище. Руки освободить не могу. Сам в сапогах, а валенки лежат рядом. Бензобак пробит, бензин капает под носом. Теперь я только понял, какую глупость сделал, что поехал в выходной день по старой трассе. В эти дни по ней мало кто ездит. В авариях я уже третий раз и, видимо, последний. Как я ни пытался хотя бы освободить руки, ничего не получилось, так распяла меня и пригвоздила ко льду моя любимая машина. Уже и подумал, что лучше бы умереть мне, так и не приходя в сознание. Пока совсем не замерз, вспоминал, анализировал свою щоферскую жизнь. Вспомнил, как мама не пускала меня на Колыму из Иркутска. Мама, мама, как ты была права, но понимаем мы это слишком поздно. А все эта романтика молодости и деньги. Хотел заработать побольше, купить дом, машину, жениться уже обеспеченным. Да и маме хотел помочь, вот и помог.
И вдруг слышу гул машины - о боже, я тебе еще не насолил, ты решил помочь мне. Я заорал во все горло,  как человек отчаявшийся в возможности выжить. В моих мозгах появился образ отшельника на острове, который кричит, взывая о помощи к людям на проходившем вдалеке корабле. И чтобы мой спасительный корабль не пошел мимо, я орал и орал! Видимости почти никакой, единственная удача - это призыв голосом. И ребята услышали. Остановили машину и спустились на лет, подошли к моей разбитой машине со словами: "Да, крепко парню не повезло, но, видно, живой, раз орет".
Я объяснил ребятам, что весь замерз, но пока живой, но поганый бензин добивает - течет почти в морду, скоро потеряю сознание. Ребята, как могли, поддомкратили кузов, с трудом вытянули меня, надели на меня валенки и доставили к вам. Этих ребят я красной кровью вписал навечно в свою память и жизнь, и буду вечно просить бога, чтобы он защищал их от всех земных напастей.
После такого рассказа, какая-то странная искорка пробежала между нами. Я уже называла его по имени. вскоре его выписала с выздоровлением и думала, что мы с ним никогда не встретимся.
Сегодня у меня свободный вечер, пишу письмо маме. Вдруг стук в дверь. На пороге Игорь, под мышкой шампанское, коньяк. В руках в газете много-много винограда. Я очень удивилась, но почему-то обрадовалась его приходу. Игорь просил прощения за свое вторжение, но не мог уехать не попрощавшись со своим спасителем.
Импровизированный ужин. Коньяк, шампанское, виноград сделали свое дело - веселье, непринужденность, воспоминание детства и молодости. Мне стало хорошо и раскрепощенно. Мы как будто знали давно друг друга, симпатизировали. Игорь стал объясняться в любви, говорить, что может остаться здесь, что мы могли бы пожениться. И так до утра. И мне подумалось, почему я, молодая здоровая баба, не могу быть просто любимой женщиной…
И вот постель. Снова ласки, поцелуи и… Половой акт получился таким неожиданным, стремительным и ужасным. Боли были так сильны, что я чуть не отключилась. Кровь залила постель. Я в беспамятстве закричала, не знала, что делать. Я врач, все изучала, все знала, но такого не могла даже предположить. Когда неделю назад ко мне зашла молодая пара и новоиспеченная женщина сказала мне, что ей после первой ночи так плохо, так плохо, что она даже уходит от мужа. Она бросила кольцо на пол и была в истерике. Я тогда не знала, как помочь женщине. Говорила, что тысячи женщин выходят замуж и все это проходит. Но вот вам и свой случай! Значит, есть исключения из общих правил!
Игорь обнимал меня, целовал руки, просил прощения за свой поступок, что-то бормотал. Но мне все это было не нужно. В начале была дикая боль, потом отвращение к этому мужчине. Я кое-как встала с кровати и попросила Игоря уйти. Он еще что-то говорил, умолял, положит триста рублей на кровать, на лечение, и ушел…
И вот я сижу на постели, оглушенная, раздавленная и смотрю на эти деньги и не могу еще понять - что это?.. и что же это моя судьба…
* * *
Прошло три или четыре недели. Точно не помню. Работа, трудные больные закрутили, завертели меня. Как-то стала сглаживаться моя первая встреча с мужчиной, мне его стало даже жаль. Физическая и душевная боли почти прошли.
Зашел ко мне Степан Кондрашов, наш геолог, попросил скрасить холостяцкий день рождения. И как-то неожиданно я предложила это сделать у меня, так как не хотела идти к нему в общежитие. Вечеринка была скромной, но веселой и приятной. Степан много говорил о себе, своей работе, о планах на будущее. Изрядно выпив, он поведал:
- К половой жизни с женщинами я отношусь без предубеждений. Мужик и баба созданы в итоге для этого и продолжения рода человеческого. И ты, Катя, не стесняйся, пока можешь - живи. И тебе и мне это надо, даже по физиологическим соображениям. Если ты потом будешь с другими, я не обижусь. Думаю, что всем хватит.
Все остальное получилось просто, обыденно. Мне этот человек был приятным и я получила от него удовольствие.
На прощание он просто сказал:
- Медики-то нищие и ты не стесняйся, могу оставить деньги на пропитание, я-то обеспеченный человек. И тут я, как будто черти дернули, полушутя полусерьезно сказала, что был у меня парень и оставил 300 рублей. Степан не удивился, достал пачку денег и положил на стол. Подумал, подумал, поцеловал в щеку, сказал, что я сладкая женщина и хотел бы со мной чаще встречаться, и я дала согласие.
Итак, жизнь моя закрутилась, завертелась. Степан стал приходить ко мне первое время каждый день, потом в неделю три раза. Мы получали с ним удовольствие, хотя особой ласки и не было. Он, уходя, оставлял триста рублей, иногда еще мелкие побрякушки. Я уже бросила совместительство, купила себе новое белье, одежду, кое-что из постельного. Кажется, стала походить на человека с  нормальным достатком.
* * *
Сегодня свободный вечер. Дома одна. В квартире тепло, уютно. На душе неспокойно. Собрала на столе все деньги - солидная кучка. Смотрю на свое отражение в зеркале. Передо мной здоровая, цветущая, молодая женщина. Я, как бы со стороны, говорю ей:
- С одной стороны деньги, с другой - твоя молодость. Ты не замужем и не одна. Таких как ты тысячи, они, может быть, и довольны судьбой. Но ты же не хочешь жить все время так. В душе ты мечтала помочь матери, скрасить лучшей долей остаток ее жизни. Но как? Не плохо было бы распрощаться с холодом Сибири, купить домик на юге и поселиться там. Но для этого нужно много денег. Если я буду собирать их таким темпом, то нужны многие годы. Можно было попытаться выйти замуж за кого-то  из богатых. Но в том-то и дело - никто не хочет жениться, все устраивают отношения: сунул, вынул и ушел. Здесь каждый считает жизнь временной. Жизнь будет потом на материке. Что делать?
Если быть честной, то нужно признаться, что я уже вступила на Машин путь. Так! Катерина, принимаем окончательное решение: здесь будет через короткое время  не кучка денег, здесь будет полный деньгами мой чемодан. Я здоровая, крепкая баба. Это дело осилю и выполню! Поворачиваюсь к портрету мамы и клятвенно ей обещаю, что мы будем жить на юге, в тепле и достатке!
Работу я не бросаю, выполняю все добросовестно, но она утрачивает свой прежний смысл. Семьсот рублей в месяц теперь же звучат издевательством. Один прием мужчины дома дает мне 300 рублей. Так мое государство научило меня считать деньги.
Я стала заводить знакомства с мужчинами: в столовой с дальнобойщиками, на рынке с грузинами и азербайджанцами - они привозили целыми самолетами виноград и вино, в поликлинике - со старателями и различными начальниками.
Назначала всем свидания дома, когда троим, когда четверым. Все платили исправно, но не меньше 300 рублей за сеанс. Так шли месяцы, месяцы… В свободное время открывала чемодан и с удовольствием рассматривала и гладила бумажки. Они вызывали во мен вначале азарт, а потом безразличие, как будто я делала обычное дело. Получала ли я удовольствие от мужчин? Да. Я постепенно становилась ненасытной женщиной. Были дни, особенно по выходным, когда я не могла насытиться. Мне было все мало и мало. Я стала задумываться. Что же это происходит со мной? Много анализировала, читала литературу. Пришла к выводу, что у меня, видимо, появилась болезнь - бешенство матки, которое редко, но бывает у женщин и потом долго мучает их. Но я успокаивала себя тем, что у меня достаточно мужчин, пусть они и успокаивают мое бешенство, да еще и за деньги.
* * *
Ох, как же быстро летит время! Давненько же я, дорогой мой дневник и советчик, не брала тебя в руки. Возможно, ты и обиделся на меня. Но что поделаешь.
Сегодня был приятный вечер, отмечали день рождения моего коллеги невропатолога. Дарили подарки, пили шампанское, кто хотел - пил коньяк. Вечер прошел хорошо. Я немного посидела и вот выпивши пришла в свой домашний приют спокойствия и вдохновения. Решила пооткровенничать со своим дневником.
Передо мной на столе свеча, маленький мамин портрет. Ставлю на стул чемодан, открываю и завороженными глазами смотрю на деньги, что пачками и вразброс лежат в нем. Да, прошло почти три года, как я живу на Колыме, занимаюсь этой странной деятельностью, коплю и коплю эти деньги. С одной стороны, меня гложет мое паскудство, с другой - у меня радость, что я смогу купить на юге домик с садом, перевезу туда свою маму и мы забудем про холод, голод и другие невзгоды. Пусть это будет даже через все мои муки ада, стыд и брезгливость. Пусть, пусть! Я уеду отсюда далеко, далеко. Никто меня из здешних не будет встречать, я стану совсем другим человеком.
Сколько же здесь денег? Я примерно подсчитываю и оказывается, что их очень много - почти триста тысяч! По телу пробегает дрожь, какие-то спазмы. Это радость ли за то, что я осуществила свою мечту - иметь много денег и не быть больше нищей…
Деньги - это судьбы мужчин и судьба моя. Сколько их было? Я как-то раньше не задумывалась об этом. Их было много, хотя некоторые были у меня много раз. Правда, многие приносили не по триста рублей, а значительно больше. Кто же запомнился тебе больше других?
Я, конечно, никогда не забуду своего первого мужчину. Боль уже давно прошла, но чувство стыда за свой поступок - я его выгнала ни за что, - я никогда не могу себе простить.
Были всякие: большие и маленькие, кучерявые и лысые, молодые и  среднего возраста, красивые и не очень, богатые и очень богатые, жадные и очень щедрые. Были те, что забегали на минутку, другие хотели остаться на всю ночь. Были очень ласковые и грубые. Были физически очень сильные, другие оказывались не способными и со смущением уходили, чтобы больше никогда нам не встречаться.
За это время я стала по-настоящему женщиной, очень часто ненасытной. Меня могли удовлетворить двое или трое мужчин. Мое бешенство не проходило. Большинство мужчин уходили от меня в изнеможении, другие - в восторге, чтобы через какое-то время снова вернуться. Был у меня и курьезный случай. Много раз приходил ко мне Самсонов Григорий. Мы всегда были довольны друг другом. Он меня называл Екатериной Семеновной. Не встречались мы с ним с неделю. Сижу я в санпропускнике, пишу историю. Скорая привозит больного. Вижу Григория, он стоит передо мной смущенный, обескураженный. Стоит широко расставив ноги. Брюки в промежности порваны в клочья и в крови. Я удивлена и спрашиваю: "Что это, Григорий?". Он поведал о своем злоключении:
"Зашел я к соседке, а у нее раздетый гость - очень взволнованный грузин. Он начал оскорблять соседку, ударил, назвал проституткой. Все повторял: "Что тебе меня мало, меня мало?". Я стал объяснять, что я не тот, за кого он меня принимает. Но грузин и слушать не хочет. Схватил со стены ружье и выстрелил в меня, и попал сюда, - Григорий показывает на половые органы и навзрыд заплакал, и все повторял: "Сделал яишню, дурак, сделал яишню. Как же я теперь, Екатерина Семеновна?". Что я могла сказать, что я могла сделать? Я попросила пригласить хирурга, извинилась и ушла.
Самым последним моим мужчиной был Петр Петрович. Я уже давно знала по нашему поселку, что здесь живет бывший летчик, пенсионер, несколько странный, малообщительный. Иду я однажды по поселку и вижу странную картину. Стоит Петр Петрович с тремя очень неопрятными парнями, по-нашему - бомжами. Между ними диалог:
- Петр Петрович, голубчик, вы же добрый, дайте нам малость, голова болит, спасу нет. Ну, что вам стоит? У вас же всегда найдется для таких, как мы, беззащитных.
- Работать надо, что вы виляете хвостами, как собаки.
- Да мы же разве против. Нет работы. Уж куда не обращались.
- Нате, берите, черти полосатые. Когда-то вспомните мою душу. И тут я вижу, Петр Петрович расстегнул свою кожаную куртку, достал пачку мелких денег и бросил на снег. Парни собрали деньги и, лопоча слова благодарности, скрылись в столовой.
- Я подхожу к Петру Петровичу и шутя говорю: "А вы, Петр Петрович, со всеми такой щедрый?".
- Да нет, я только к обездоленным так отношусь. Вы же, доктор,  к таковым  не относитесь?
- Сейчас нет, сейчас нет. Но когда-то была и таковой.
- Все собирался к вам, Екатерина Семеновна, напроситься в гости. Не откажите?
- Да что вы, уважаемый. Буду только рада такому гостю.
Эта встреча не прошла просто так. В один из вечеров стук в дверь. Открываю. Петр Петрович с кучей подарков, подает мне шампанское и говорит:
- Я человек слова, - сказал, пришел. Вы не возражаете, Екатерина Семеновна? Или я уже очень старый для вас?
- Да что вы, Петр Петрович! Заходите, будете почетным гостем.
После обмена любезностями, Петр Петрович положил подарки на стол, снял меховую куртку и сел на диван. На нем был темный, очень дорогой костюм, отличная рубашка, при галстуке. Французские духи заполонили мою небольшую комнату. Видно было, что человек одевается на "материке".
Я извинилась, взяла продукты и ушла на кухню. Быстро приготовила импровизированный ужин, накрыла на стол. Петр Петрович пытался мне помогать, но я его усадила за стол.
С первых же минут этот человек стал мне нравиться своей простотой, мягкостью в обращении, своей не назойливостью. Открыл бутылку шампанского, налил в фужеры и деликатно спросил:
- Екатерина Семеновна, можно я вас буду называть Катенькой. Вы, видимо, моложе моего сына. Если вы не возражаете, то я прошу вас выпить шампанское за день рождения моего сына. Он далеко от нас, но всегда в моем сердце.
- Я считаю за честь, что мы такой тост произносим у меня дома, в моем скромном жилье.
Потом мы выпили за здоровье хозяйки дома, за здоровье Петра Петровича.
Перешли на диван. Говорим о мелочах. И тут я, осмелев, прошу гостя рассказать о себе. Слегка смутившись, он начал свой рассказ:
- Ох, Катенька, давно это было, когда я вступил на эту землю, и до сих пор здесь. Вы уже знаете, что я много лет был летчиком на Чукотке и Колыме. Много воды утекло с того времени. Было много хорошего и плохого. Было, было!..
Как бы тебе рассказать, чтобы не утомить тебя и все охватить. Работа летчика - штука опасная. Семья моя, жена и сын, остались в Москве, не поехали со мной. Жена все напоминала мне слова известной песни:
"Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой.
Сойдешь поневоле с ума -
Возврата оттуда уж нету".
Я ей все пытался объяснить, что проклинали Колыму заключенные, которые, действительно, не имели даже надежды на возвращение на "Большую Землю". Я же, молодой парень, вернусь, обязательно вернусь здоровым и обеспеченным. Я ей повторял свой вариант песни:
"Колыма ты моя, Колыма, -
Чудная планета".
И вот я здесь прожил долгую жизнь. В чем-то оказалась права жена, в чем-то я.
Я полюбил этот дикий, суровый, мужественный край. Я много работал, много зарабатывал. Жена вышла за другого, сын вырос, у него своя семья. Купил сыну дачу под Москвой, машину. Посылаю и сейчас ему деньги. Перед выходом на пенсию я доставлял геологов и их оборудование в одну из долин. В один из полетов мой вертолет попал в воздушные потоки, его бросило в сопку и он разбился. Я остался жив. Началось разбирательство, начальство считало, что я виноват в гибели машины. Меня судили. Постановили, что я должен выплатить за вертолет крупную сумму денег. Я не согласился. Написал объяснение в Москву и попросил, чтобы приехала комиссия, и на месте решила, кто прав, кто виноват. Члены комиссии взяли с собой опытнейших летчиков и все мы на другом вертолете летим по моей трассе. Я предупреждаю, что сейчас начнется болтанка и вот нашу машину начинает бросать, как в вертепе, и мы едва вырвались из плена воздушной стихии. После этого комиссия постановила, что я не виноват, что на этой трассе сохранить машину было нельзя. Итак, я сохранил свои миллионы, что заработал тяжким трудом.
Жена оказалась права - возврата, действительно, для меня отсюда уж нету. И это не потому, что я мог неоднократно разбиться со своей техникой. Здесь меня бог миловал. Меня поджидала совсем другая опасность…
Арктическая и космическая медицина у нас развиты плохо, очень плохо. Мы только строим догадки, то перемена  места жительства на большие расстояния и на большие сроки очень опасна для человека. Нам в школе мельком говорили, что царское правительство, чтобы избавиться от Чернышевского, отправляло его сначала на двадцать лен на Вимой, а потом вернуло его в центр России. Этим самым оно подорвало здоровье писателя и он умер в страшных муках. Наши же компетентные органы не понимали ничего в Арктической медицине или специально умалчивали о пагубном воздействии электромагнитных волн, что действуют на определенных параллелях и  меридианах. Если твой организм с детства привык к определенным их колебаниям, то при переезде на большие расстояния там новый вид колебаний и можешь не привыкнуть к ним, и у тебя возникают тяжелые болезни. Вот этого-то наши люди не знали, наши институты, что отвечают за наше здоровье, нас не просвещали. Если бы наши люди об этом знали, то меньше бы ехали на освоение Крайнего Севера и целины. Может быть, в этом и зарыта "собака" незнания.
Что же происходит со мной? Вот здесь я нормально себя чувствую, нормально живу. Как только я приезжаю в Москву, у меня поднимается головная боль, кровяное давление и вся кровь в моем теле, как бы закипает, начинает бурлить. Голова гудит, как котел.  Я не могу спать, не могу и не хочу есть. Такое дикое состояние, что я не выдерживаю в Москве трех-четырех дней, быстро беру билет и снова здесь. Здесь все успокаивается, и я опять нормальный человек. Вот и  получается, что я никого не убил, не украл золота - я не преступник, но я вынужден быть отшельником и часто теперь вспоминаю слова своей жены: "Будь проклята ты, Колыма, - возврата отсюда уж нету!".
На этот раз мы так и расстались с Петром Петровичем. Он мне показался огорченным, но в то же время как бы успокоившимся. Он поведал свою тайну, свои многолетние мысли и сомнения. Он оделся и быстро ушел, предварительно попросил разрешения на повторное посещение, но уже в лучшей форме.
И вот он снова у меня. Теперь уже радостный и веселый. Он помогает мне на кухне и носит на стол. Мы сидим за столом, как старые, хорошие знакомые, которые давно не виделись - каждому есть, что сказать. Он все время подкладывает мне на тарелку, подливает шампанское и говорит: "Кушай, Катенька, кушай, детка, тебе надо хорошо питаться. Кто за тобой здесь присмотрит, мама-то далеко. А может, и правда, я за тобой буду присматривать не только сегодня, и не только за твоей пищей? Я о тебе кое-что знаю, в нашей деревне шила в мешке  не утаишь. Соглашайся, Катерина, я буду хорошим наставником, твоим защитником, твоим опекуном. Катерина, я же богатый человек, кое-что имею, сразу все сыну не отдаю - промотает. Я бы хотел видеть твое личико счастливым. Я, конечно, к тебе в мужья не напрашиваюсь - стар стал, тебе со мной будет стыдно. Если сказать о моем мужском достоинстве, то я, конечно, в молодые годы женщин замучивал. Моя жена не раз от меня плакала и советовала идти работать в публичный дом. Там бы я мог многим пригодиться. Я мог несколько раз в ночь удовлетворить женщину, из-за этого у меня с ними и были разногласия. Такого, видно, меня мама родила. Я и сейчас, Катенька, к тебе не зря пришел. У меня единственная мечта - умереть рядом с женщиной, которая мне понравится, или лучше на ней. Вот так я и вижу завершение своей жизни на Колыме".
В постели он, действительно, оказался настоящим мужчиной и хорошим любовником.
Утром, уходя домой, он крепко меня поцеловал и говорит: "Катюша, ты настоящая женщина, ты моя изюминка. Жаль, что раньше тебя не было на свете и мы не могли быть вместе, жаль".
Он достал пачку крупных купюр, положил на стол и сказал: "Катюша, это не подачка, это не плата за что-то. Это, душа моя, я хочу, чтобы ты ни в чем не нуждалась, чтобы у тебя, кроме меня никого не было. Это не много, деньги на тот свет я не унесу. А сыну? Сыну хватит, ты не волнуйся".
И ушел, спокойно улыбаясь своей приятной улыбкой.
Так Петр Петрович перевернул всю мою жизнь. Я почувствовала себя другим человеком. Мы встречались каждый день. Он приносил в мой дом радость, уверенность, солидность. В один из вечеров он положил на мой стол второй ключ от квартиры и записку с адресом с телефоном сына со словами: "Ты не удивляйся, Катенька, я не вечный, все может случиться. У меня ближе нет никого. Если ты даже будешь сопротивляться - этого я не приемлю, это мое последнее решение".
Моя уверенность в жизни, моя радость, мои надежды, к сожалению, продолжались недолго.
Петр Петрович пришел вечером, как всегда, веселым, радостным, принес уйму продуктов. Заявил, что чертовски голоден и будет есть, пока не лопнет живот. Все крутился на кухне - старался, как можно больше помочь. Рассказал несколько анекдотов и смеялся больше меня. Что-то не очень мне нравилось его веселье. Стол удался на славу: были фрукты заморские, шампанское и красная икра, которую ему привезли ребята из Охотска. Мы ели, пили, шутили, играли в карты. Особенно он смеялся, когда выигрывал. Передо мной был просто взрослый ребенок. Что-то в этот вечер меня настораживало, но он ни на что не жаловался и мои сомнения как-то развеялись.
В постели он был ласков, предупредителен и все сожалел, что ему не тридцать, что со мной ему так хорошо, как уже давно так не было. Он много говорил о том, что у него хороший сын, хорошо бы с ним снова встретиться, очень по нему соскучился и хотел бы ему много рассказать. Заснули мы только под утро.
Разбудил меня резкий толчок в спину. Петр Петрович неестественно двигал правой рукой, что-то пытался сказать, но я видела только одни трепетания языка в открытом рте. Продолжалось это короткое время. Тут же он стих, обмяк. Я хватала его за руку, пыталась прощупать пульс, прикладывалась к груди, но все смолкло  в этом огромном, красивом теле. И только улыбка осталась на лице. Я встала, закрыла глаза веками, сложила на груди руки.
Вот и мои какие-то непонятные предчувствия сбылись. Ушел на небеса этот хороший, добрый, ласковый человек. Он так мечтал умереть рядом с приятной женщиной и природа дала ему эту возможность.
Было раннее, ранее утро. Обращаться к соседям я не хотела. Так вот и сидела около него. Состояние мое было ужасным, я потеряла самое дорогое в жизни. Только встретила и сразу потеряла. Плакать я не могла, все во мне как-то окаменело и сжалось.
Ужас всего произошедшего сменился каким-то новым ощущением. Мне сейчас показалось, что Природа, Судьба смилостивилась над этим порядочным человеком, она не стала продолжать мучить его одиночеством, отрывом от его предков, от сына. Природа решила исправить свою ошибку и отпустить его с чужбины на Родину. Жить вечно на Колыме отшельником, невозможность вернуться домой - все это добивало его постоянно, укорачивало его дни пребывания на Земле. Он своим весельем, шутками, общительностью только не подавал вида, как он мучается здесь. С молодых лет он думал, что здесь он только временно. Я решила, что завтра вызову сына и мы отправим его тело "домой", к его предкам. Его душа навсегда успокоится рядом с ними.
Мне вспомнились слова Софьи Ковалевской у смертного одра Жорж Санд. Она говорила, что хороших и добрых людей Судьба всегда оберегает и помогает им. Дело в том, что Жорж Санд вышла замуж за двадцатидевятилетнего молодого человека почти в шестидесятилетнем возрасте. Софья всегда говорила, что этот брак может быть недолговечным. Если молодой муж уйдет, то Жорж это не перенесет, для ее это будет ударом. Но для всех своих героев произведений Жорж всегда писала хороший конец, то есть она всегда была добра к людям и даже к героям своих произведений. За это Судьба распорядилась так, что через год совместной жизни Жорж Санд умерла. Это Софья Ковалевская считала хорошим знаком судьбы, которая за доброе сердце так пощадила ее, так как разрыв писательницы с молодым человеком был неминуем.
Вот и ушел из моей жизни, так быстро и легко ворвавшись, очень хороший, добрый, ласковый человек, товарищ, друг. Очень короткая была у меня с ним встреча. Можно сказать, что это длилось одно мгновение. Но это мгновение резко изменило меня. Я как бы вернулась в свое прошлое со своей скромностью, стыдом и верой в порядочность.
Утром я побежала на почту и меня быстро соединили с Москвой. Сына  звали Костей. Я ему сообщила трагическую весть. Сказала, что отец очень скучал по нему, хотел видеть, но увы! Я просила быстро прилететь, забрать тело отца в Москву, так как он всегда мечтал вернуться на родину, мечтал быть похороненным рядом с предками. Костя обещал быть первым рейсом. Он прилетел быстро и привез с собой оцинкованный гроб. И вот мы с ним входим в квартиру Петра Петровича. Она оказалась небольшой и опрятной. Мы подобрали новый костюм летчика, рубашку, обувь. В углу стоял большой сундук. Открывая его, Костя пошутил: "Поглядим, что за тайну хранил отец в этом древнем склепе". Когда он его открыл, то мы были поражены - ровными стопами лежали пачки, пачки денег. Костя бегло их посчитал и оказалось их около двух миллионов рублей.
В начале это показалось странным. Потом Костя прикинул, что отец получал по двадцать пять-тридцать тысяч в месяц и все стало на свое место. Тяжелый и рискованный труд был хорошо оплачен. Единственное, что добавил Костя: "Ну, отец, ты настоящий родитель, здорово позаботился о своем сыне".
Я на скорой помощи привезла на квартиру труп Петра Петровича, одели его и уложили в гроб. Лежал он в гробу, как живой - только недавно заснул.
Костя договорился в АТП о машине, в которую мы погрузили гроб с телом ставшего дорогим для меня человеком. Я простилась с Петром Петровичем, Костей и скорбный катафалк проводила до окраины поселка.
Что осталось у меня от этого человека? Теплые, теплые воспоминания, а может, даже и больше. Будучи вместе с ним, на что я надеялась? Остаться с ним навсегда я не могла и по возрасту, и потому, что он не мог выехать со мной с Колымы. Что удерживало меня рядом с ним? Деньги? Едва ли. Их к его приходу у меня было достаточно. Скорее всего, его доброта и мое душевное одиночество. До него мужчины, кроме полового удовлетворения и оплаты, не вызывали у меня душевного единства. С ними я всегда была одинока.
И вот его тленные останки отправлены в Москву, где они и будут преданы Земле. Для меня остались приятные воспоминания о короткой нашей встрече и эти семнадцать пачек денег в сто семьдесят тысяч рублей, что лежат передо мной и, кажется, приятными, обаятельными глазами смотрят на меня и повторяют, повторяют: "Катенька, будь счастлива, будь счастлива!"…
* * *
Время и работа сглаживают многое, даже смерть близких людей. Работаю и думаю об отъезде с Колымы. Скоро, скоро я покину этот суровый и ставший почти родным, край. Удерживают меня только обязательства.
Воспоминания о Петре Петровиче отталкивают меня от мужчин.
Сегодня приятельница попросила посмотреть свою мать дома. После оказания помощи, я решила возвращаться домой по другой дороге. Иду, возле одного из сараев вижу дикую картину. Около металлической клетки трое мужчин разделывают тушу медведя. Я и раньше слышала, что некоторые мужчины ловят маленьких медвежат, выкармливают их в металлических клетках. Взрослых стреляют, разделывают и едят, особенно те, что болеют туберкулезом. Одно дело слышать, другое - все это увидеть своими глазами. Это ужасно. Медведь в ободранном виде лежал на своей шкуре. Голова и лапы отрублены, лежат рядом. Виден дикий оскал головы. На какое-то мгновение я увидела здорового голого мужчину, которые красуется своими мышцами и другими органами. То мне казалось, что этот громадный, лохматый медведь-мужик обнимает, ласкает, удовлетворяет меня. Эти полоумные представления, так повлияли на меня, что я, как ненормальная, прибежала домой, бросилась в кровать и даже закрылась одеялом с головой.
Потом я немного успокоилась и стала вспоминать: "Откуда это пришло, свалилось на меня?".
Наконец я вспомнила, как несколько лет назад читала книгу французского писателя, фамилию его так и не вспомнила о женщине, которая не могла насладиться от мужчин. Во дворе усадьбы был привязан на цепи огромный медведь, и она побежала к нему, влезла в его объятия. Она наслаждалась им, его мягким мехом. А медведь во время экстаза раздавливает голову несчастной женщины.
Вот теперь мне стало понятно мое безумие. Оно связано с бешенством матки, с давно впитавшимися ассоциациями и увиденной дикой картиной.
В этот день я так и не встала с кровати, уснула. Меня всю ночь мучили кошмары: то снились ласки мужика, то теплый, лохматы мех медведя с его крупным членом и дикие боли в половых органах. Потом все это превратилось в громадное косматое чудовище, которое сжимает меня и все пытается дотянуться до моей головы, но его зубастая пасть и громадные костистые лапы висят на потолке и ни как не могут дотянуться до меня.
Я проснулась вся в поту, меня била дрожь, но я себя успокаивала только тем, что это сон, что все позади. Вся эта чертовщина и всячина только приснились мне, только взбаламутили мое тело и душу.
И я решила, что хватить всей этой чертовщины, всех этих навязчивых мыслей. Нужно все бросать, нужно уезжать.
Утром я оставила секретарю заявление на имя главного врача об отпуске с последующим увольнением. Распрощалась с соседкой, оставила ей ключ от квартиры и тихо исчезла из поселка, захватив с собой только чемодан с деньгами. Прощай моя прошлая, хорошая и плохая жизнь!..
В Магадане я взяла билет на самолет и вылетела в Хабаровск.
* * *
Душа моя - потемки для людей. Дневник - отдушина. Только сюда я могу слить свое горе, освободиться от тяжести пережитого, спросить у него совета. Но какой ты можешь дать мне совет? Как ты можешь помочь моему горю? Господи, что я могу сейчас поделать? Как мне поступить после того, что со мной случилось за последние дни?
Я остановилась на том, что взяла в Магадане билет на самолет и через несколько часов была в Хабаровске. В багажном отделении получаю свой чемодан и иду в большой зал. Тут я вижу, что люди очень обеспокоены, взволнованны. Женщина держит голову руками и плачет. Одна пожилая пара громко общаются, и чуть не рыдая, говорят: "Вот, проработали на Крайнем Севере всю жизнь, заработали, думали, что сейчас поживем нормально. Теперь все потеряли! Что же делать, что делать?".
Я спрашиваю, что случилось. Мне отвечают, что произошла реформа денег и можно обменять только тридцать тысяч один к десяти. Остальные - коту под хвост. Это известие так ошарашило меня, что я даже села на пол от неожиданности. Какие-то круги поплыли перед глазами. Я чуть не потеряла сознание. Я была в полной прострации. Со своим чемоданом я вышла из аэровокзала и шла, и шла, куда глаза глядели, но ничего не видели мои глаза. Остановилась в какой-то посадке, бросила чемодан, сама свалилась без сил и зарыдала:
- Господи, зачем ты испытываешь меня? Что я натворила преступного перед тобой и людьми? Кому я так насолила, кого обокрала? Откуда эта напасть на мою голову? Те мужики, что платили мне, делали это по доброй воле. Я же им платила частицей своей души и тела. Неблагодарных среди них не было.
Если говорить о Петре Петровиче, то он свои деньги отдал с большим желанием, с благодарностью. Он только и желал, чтобы мне было хорошо, чтобы я жила нормально.
Я открыла чемодан с деньгами и мне показалось, что мои деньги как-то прижались и смотрят на меня с жалостью. Я погладила деньги, которые за такой короткий срок превратились просто в бумажки. Достала пачку сигарет, прикурила и бросила спичку, которая ярким пламенем блеснула перед моими глазами. Через мгновение я увидела, что мои деньги-бумажки вспыхнули, превратились в костер. Вначале у  меня был порыв затушить костер, сбить пламя. Но тут на меня нашел истерический смех и я стала кричать:
- Давай, давай, милый! Очищай скверну. Делай меня чище.  Мама говорила, что нужно беречь честь смолоду. Ты не сберегла, бросилась испытывать судьбу! Вот тебе, дура, плата. Не испытывай, не испытывай! Люди тебе давали совет, проверенный жизнью  и судьбой. Так я и сидела на земле обалдевшая, растерянная, раздавленная. Чемодан мой выгорел дотла. Только черный пепел напоминал мне о тленности жизни, о бессмысленности моего бытия. Я уже без сожаления смотрела на остатки чемодана и  решила, что это моя судьба, которую не объедешь и не обойдешь.
И приняла я там окончательное свое решение: "Деньги дым, деньги пепел. Нужно золото, золото нужно. Вот только оно нетленно, оно заменит все, оно вернет мне все. Ты же, дура, ходила по золоту, а брала бумажки. Вот твоя главная ошибка. Теперь ты должна вернуться. Будешь брать по тридцать граммов золота вместо трехсот рублей. Быстро все наверстаешь и уедешь совсем. Так и только так ты должна поступить. Это мое окончательное решение".
Я вернулась в аэропорт, купила билет до Магадана.
С дальнобойщиком-шофером доехала до своего поселка. Я снова в своей квартире. Ничто не изменилось, как будто вещи предчувствовали, что я вернусь и спокойно встретили меня.
* * *
Опять новые воды утекли - я их успела проводить, гуляя по сопкам. Новые морозы на дворе, нынче они появились раньше прошлого года.
Вот больные, в большинстве своем старые, мало изменились. Работаю, как и прежде, старательно и добросовестно, за что меня и уважают.
Вторая моя жизнь почти не изменилась. Ходят ко мне мои старые знакомые, получают свое, но вместо денег кладут на стол свои тридцать граммов золота, которые я, конечно, не проверяю.  Я с самого начала объявила, что деньги мне не нужны, приносите тридцать граммов золота. Это не вызвало вопросов и стало обыденным. Я назначаю свидания по несколько раз в день, особенно в выходные дни. Старалась все наверстать, ускорить свой отъезд с Колымы, тороплю, тороплю время. Нет ничего нового, ничего запоминающегося. Как мне все это ни противно, но приходится делать. Прошел еще один год.
Наконец-то пришла я к главному врачу с заявлением об отпуске с последующим увольнением. Получила отпускные. Собрала свой небольшой багаж. Распрощалась с любимой своей квартирой, с поселком и уехала в Магадан. Оттуда я собиралась лететь через Хабаровск до Новосибирска. Прощай, Колыма!
* * *
Игорь Доценко - мой друг и приятель, сотрудник милиции, напарник на охоте зашел ко мне на работу и громогласно заявил:
- Скоро будем прощаться, дорогой! Собираемся мы с женой покидать Колыму, оформляем пенсии. Долго думал, что тебе подарить на прощание и решил преподнести тебе в качестве подарка вот тот дневник. Он, конечно, и не совсем дневник, но очень похож. Его мне подарила одна женщина, попавшая в очень неприятную историю. Кстати, она твоя коллега. Конца у этого дневника нет, но после того, как ты его прочитаешь,  я расскажу конец этой истории.
И вот пришел день, когда я пригласил Игоря к себе домой. Мы с ним вдвоем - женщин нет. Выпили по рюмке коньяка, расслабились, и Игорь начинает свое повествование?
- Екатерина Семеновна прилетает в Хабаровск. При получении багажа ее задерживают с обвинением - попытка провоза золота. После соответствующей беседы, она признается, что золото не украла и не купила, что его ей дарили любовники. Ей пришлось сообщать фамилии и координаты этих лиц. И вот мы получаем указание о задержании нескольких шоферов на трассе. Постепенно их собрали и выяснили, что золото они не воровали на приисках, а покупали у одного человека - зовут его Ванька Свист. Работает этот парень шофером-дальнобойщиком. Все наши силы брошены на задержание этого парня. Притормаживаем мы его машину на трассе. Он веселый, громкоголосый идет нам навстречу и все балагурит. Мы у него с иронией спрашиваем:
- Нет ли у тебя с собой золота?
- Ах, золота? Что и вам понадобилось? Можем отпустить. Сколько нужно.
При этих словах Иван идет к кабине. Наш сотрудник подумал о худшем и хватает его за руки. Иван с улыбкой смотрит на нас и говорит:
- Ребята, прекратите. Куда я побегу? Да у меня нет причины. Золото у меня под сиденьем машины на всех ебарей хватит.
И он, действительно, достает из-под сидения своей машины сумочку и высыпает прямо на дорогу небольшие слитки. Мы так и ахнули.
Иван становится серьезным и коротко рассказывает:
- Одна знакомая решила за любовь брать золотом. Раньше наши ребята платили деньгами. Загрустили мои горе-любовники. Подумал я и пообещал ребятам, что у меня есть источник золота и я смогу их обеспечивать по их потребностям. Мой  отец - в прошлом хороший кузнец, хорошо понимал в металлах и научил меня делать так сплавы, что специалисты без лаборатории не разберутся. И вот я в кузнице начал делать золото из сплавов металла, другой раз и сам не мог отличить от натурального золота. Отмеривал эти слитки по тридцать граммов и вручал "моим любовникам" по триста рублей за штуку. Так мои ребята и ходили на свидание, даже не сомневались, что это не золото, а сплавы из металлов. Если не верите, возьмите и отправьте в лабораторию.
Мы долго рассматривали эти кусочки, действительно, как две капли воды похожие на золото. Все долго смеялись, хлопали Ивана по спине и удивлялись предприимчивости парня, который таким образом заработал на своей смекалке тысячи рублей и выручил своих ребят. Однако поверить в это было невозможно, поэтому мы забрали Ивана с собой. Он показал свою кузницу, сам процесс производства "золота". Дал письменные показания, но отпустить мы его не могли до получения лабораторного заключения. Заключение оказалось в пользу парня - золота в слитках нет.
После этого я вылетел в Хабаровск и передал заключение лаборатории своим коллегам. Здесь-то мне и рассказали всю эту историю и ждали заключение своей лаборатории. Передали в лабораторию около пяти килограммов подозреваемого золота. Был получен ответ из лаборатории: "Во всех пяти килограммах слитков тридцать граммов золота".
В Хабаровске мне удалось посетить Екатерину Семеновну. Она была ужасно подавлена - даже и не думала, что ее арестуют. Когда же это произошло, только тогда поняла, что за эти пять килограммов ее должны расстрелять. Но когда я сказал, что в этих слитках всего тридцать граммов золота и ее должны отпустить, она повеселела и сказала: "Вы знаете, дорогой, а я этой ночью чуть не покончила с собой. Так как этим известием вы спасли мою жизнь, то на память я отдаю вам свой дневник, который до сегодняшнего дня был у меня самой большой ценностью и другом. Теперь он ваш, вы можете делать с ним, что хотите. Он ваша собственность. Мне же он больше не нужен, писать дневников я не буду. Вы, и только вы, знаете мою историю до конца. Если вы захотите, то можете его опубликовать, только измените имена и фамилии. Пусть мои ошибки будут последними. Пусть таких не будет у молодых людей других поколений.



* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *



Меня - врача и человека, по натуре очень любознательного, всегда интересовали взаимоотношения человека и крупных диких зверей. Дело в том, что я родился в глухой Сибирской деревне, жил с раннего детского возраста с очень старыми людьми, которые в далекие годы своей молодости осваивали Сибирь. Они были охотниками, но их интересовало одно: сходил на охоту - убил медведя, прокормил зиму семью. Мне же хотелось узнать, почему чувство страха не покидает охотника все время охоты. Он готовится к охоте много раз за жизнь, берет с собой предметы защиты и нападения и все равно чувство страха не покидает его до конца охоты - до убийства зверя.
Вот теперь-то я понимаю, что никуда не  денешься от инстинкта самосохранения, он срабатывает быстрее нашей воли и сознания. Он помогает защититься или принять защитные меры вопреки выработанного профессией героизма - силы воли.
Немного истории
Мой дед, 1861 года рождения, Сильников Авдей, в 1904 году приехал в Сибирь на освоение земель по вербовке царского правительства. Первое время они с бабушкой Домной попали в тайгу в маленький охотничий поселок, жители которого жили охотой. Когда моему деду было 92 года, а мне - семь-восемь лет, лежим мы, бывало, в долгие зимние вечера на большой теплой печи, и я его пытаю о его молодости, об охоте.
Вот его рассказ:
- Приехали мы с Домной, тогда еще молодые да ядреные, в деревушку и решили на окраине поставить временно "стопку" (хату). Силы много, дело спорится. Только собрали, приходят здоровые бородатые мужики, молча раскидали нашу избушку и сказали: "Убирайся, иначе убьем". Ушли. Вначале нам было смешно, потом не очень. Куда деваться? Тут появляется проворный малый и говорит: "Вы впустите в избу живую душу, и будете жить". "Как это, кто она такая?" - спрашиваем мы парня. И он рассказал, что нужно в избе сделать быстро мазанку-печь и затопить ее - вот так живая душа здесь и поселится. Мы так и сделали. Работали всю ночь, не покладая рук, собрали сруб, сделали из глины времянку-печку и затопили ее, пошел дымок. Чуть рассвело, пришли те же мужики, покачали головами и со словами: "Живи", - ушли. Вот так, дорогой мой внучек, мы и начали обстраиваться на зиму в этой деревушке. Теперь будем спать, а завтра, если бог даст еще день жизни, тебе расскажу про медведей.
Ждал я этого вечера с нетерпением. Днем приставал к деду, просил рассказать,  но он был непроницаем и уговорам не поддавался, хотя любил меня так сильно, что только мне позволял спать с ним на печи. Печь была не очень широкая, без подстилки, всегда горячая. За широкой трубой лежали рогачи - это все то, чем бабушка Домна обслуживала свои чугуны, горшки и железные листы для выпечки хлеба. Здесь бы железный ухват для чугунов, деревянная лопата для высаживания булок хлеба на под, кочерга для подачи чурок дров и смешения золы и углей. Этим она готовила под (внутренняя площадка печи) для выпечки хлеба.
Так вот, забрался я за деда на свои рогачи - там было мое место. Спину жжет - терплю, кручусь. Дед лежит с краю, покуривает. Под печкой шумят, кудахчут куры. Куры успокоились, дедушка придавил окурок цыгарки пальцами, покряхтел и продолжал.
- Так вот, приняли меня мужики в свою компанию - пришелся им по душе: был крепкий, сила была и трудовой, делать мог все, за что брался. Мы родом саратовские. Зимой хаживали, бывало, на охоту в тайгу батюшки Урала нашего. Вот там-то многому и научился по охотничьему промыслу.
Проверили меня на крепость мужицкую на охоте и поделили по парам. В паре мы давали кровную клятву - не бросать напарника в любой трудности, при любой опасности. Если кто струсил - было наказание, вплоть до придания смерти. Ходили мы в те годы на медведя с рогатиной и куклой. В кукле много-много острых гвоздей. Когда медведь встает на задние ноги - он очень большой любитель борьбы, то только успевай дать ему ту куклу. Он ее резко прижимает к груди - ранит грудь гвоздями, начинает реветь, беситься. Вот тут-то ты и не зевай. Острым ножом из-под куклы-то разрезай живот. Кишки вываливаются из живота, он продолжает лапы прижимать к животу, как бы вправляет в него кишки, но когтями рвет кишки и погибает. Вся эта картина не для слабонервных. Поэтому силу воли, дружок, в нас вырабатывали с раннего детства.
Кроме этих принадлежностей, было у меня хорошее шомпольное ружье, стрелял я неплохо.
Выследили мы крупного медведя, но на задние лапы он не вставал, что-то не было, видать, на это настроения. Я выстрелил в него, но, видно, не попал в смертельное место. Медведь хотя и раненый, но кинулся в нашу сторону. Я с ружьем на плече, пулей влетел на дерево, а мой напарник, что-то бормоча, кинулся наутек. Я снял ружье с плеча, достаю припасы, а медведь уже у дерева. Порох с пыжом кое-как отправил в ствол шомполом, берусь за пулю. Медведь ревет, вся морда в крови, уже сорвал с меня сапог. Я лезу выше - вот почти и макушка дерева, ногу без сапога ободрал, но терплю. Приостановился - вбил пулю (на душе легче). Медведь ревет, стонет, но все же лезет за мной. Как только он опять приблизился ко мне, я резко направляю ствол в рот зверя и моментально стреляю. Медведь сразу обмяк. Затрещали ветки дерева и туша с уханием падает на землю.
Я в оцепенении. Никак не могу понять, что я жив, что мне удалось сделать невероятное. В противном случае, лежать бы мне под деревом, разорванным на части или быть закопанным под мох и камни для протухания для последующих обедов этого огромного з веря. Холодные мурашки пробежали по всему моему телу.
Оцепенение проходит, наступает реальность. Я жив, мне хватило мужества справиться с этим зверем, одолеть страх. Хватило силы воли.
Я быстро слажу с дерева, надеваю сапог, зверь уже для меня безразличен. Просто я победил его, накормил свою семью. Поглаживаю ворс медведя, присел. И ту только я вспомнил о напарнике, обиды уже не стало, возникло какое-то разочарование в людях и безразличие к его будущей судьбе.
Усталый, утомленный вернулся в свой поселок. Беглец был дома и сообщил охотникам, что меня растерзал медведь. Мужики окружили меня, хлопали по спине и говорили, что я молодец. О напарнике никто не вспоминал - он как бы отсутствовал в их душах. И такая, на первый взгляд, сухая встреча для меня стоила много. На сходке охотники постановили: "Так как Сильников Авдей живой, напарника не убивать. С позором выгнать его из поселка, и чтобы больше никогда не быть ему нашим собратом".
Вот так и закончилась благополучно для меня та охота. Я стал крепче духом и уважаемым среди своих новых товарищей. Меня выбрали старостой. Теперь, мой дружок, будем спать - я устал. И дедушка, кряхтя, повернулся со спины на правый бок.
Дедушкин рассказ я прослушал с широко открытым ртом, хотя моя спина была горячей и рогачи продавили весь позвоночник. Я не проронил ни слова, и мне казалось, что своего героического дедушку я мог бы слушать до утра.
Всю ночь я ворочался, плохо спал, мне снились большие лохматые медведи и добродушные бородатые мужики.
Среди большинства людей бытует мнение, что медведь - это самое безобидное животное. Питается кореньями, ягодами, грибами и съедобными травками. При встрече с человеком, уступает ему дорогу.
Наш знаменитый топограф, отличный охотник и очень хороший писатель Григорий Федосеев все это опроверг. Он описал медведей, как очень хищных зверей, отрывающих лапу своему собрату при дележке корешка весной. Также он наблюдал, как два медведя загоняли крупного лося в густой кустарник, здесь его ловили и разрывали, потом съедали. И впервые, Федосеев описывает, как медведь-людоед нападал на людей его экспедиции и даже он сам был заложником у этого медведя-людоеда, с которым и было потом покончено. Все это хорошо описано в произведении Григория Федосеева "Злой дух Ямбуя".
Будучи на Колыме, занимаясь охотой, я все время думал о себе: как я буду вести себя при встрече с этим умным, коварным зверем, который обладает неизмеримой силой, недюжинным звериным умом и хитростью.
Такая встреча на Колыме могла возникнуть не обязательно на охоте. Его можно было встретить на рыбалке, при сборе грибов и ягод. С ним можно было встретиться даже на работе.
Да, первая моя встреча с медведем произошла на работе.
Вышел я во двор поликлиники и вижу, как небольшой медвежонок бежит к высокому дереву, что стояло на берегу речки Берелех. Сбежалось нас, зевак, много. Вижу главного врача, он бежит с мешком к дереву и прямо в отличном костюме стал подниматься на дерево за медвежонком. Тот ухал, фыркал, оглядывался и лез все выше. На самой верхушке ветви не выдержали, и медведь с треском и грохотом упал с дерева, крякнул, оправился от удара и побежал к реке. Толпа туда. Кое-кто из самых отчаянных, кинулся в воду и в реке пытались поймать медведя, но, увы. Он так ретиво вертелся в воде, отбивался лапами и зубами, поранил некоторых и был таков. Выбежал на другую сторону реки, присел, отряхнул воду и тихонько побежал в кустарник. Долго еще советчики обсуждали, как надо было ловить медведя, что все делалось не так.
Потом я узнал, что некоторые ловят медвежат, выращивают в металлической клетке, стреляют зимой и едят.
* * *
Мой хороший приятель, земляк, сержант милиции Григорий Пискунов - отличный охотник, зашел на работу и предложил: "Так вот, завтра есть возможность пойти на охоту на медведя. Есть и у тебя возможность?". "Желание очень большое, - отвечаю я, - но вот возможности никакой. Должен быть завтра в районной больнице. Слов дал. Что за охота?".
Гриша прячет за своими усами ухмылку и повествует:
- Обратилась ко мне директор дневного пионерского лагеря. Ты же его знаешь, в четырех километрах от нас. Там ребята целый день отдыхают, бродят по окрестностям, собирают грибы. Словом, отдыхают целый день. На ночь их отправляют по домам.
Так вот, стал по ночам к ним наведываться мишка косолапый. Ломает окна, ломает столы, мебель - идет лакомства после ребят. Последнее время добрался до кухни и кладовой - все переломал, разорвал мешки с сыпучими, особенно досталось сахару. Он не столько съел, сколько изгадил, уничтожил. Раздавил печь, сковородки… Одним словом, в пионерском лагере после него садом и гомора. Заведующая чуть не плачет - ребят принять некуда, кормить нечем. Очень просила меня с ребятами помочь избавиться от такого визитера.
Так как ты отказываешься от лакомого кусочка, придется обойтись без тебя. Но жаль, очень жаль, без доктора в этом деле нельзя, вдруг медведь кому-либо голову оторвет, а пришить некому.
Гриша приятно улыбается,  хлопает меня по плечу и, уход, говорит: "Не  горюй, друже, это не последний медведь. На твою долгую жизнь медведей хватит".
Через сутки зашел я в милицию. Григорий жив, здоров и бодр. Прошли мы с ним в отдельный кабинет, и он говорит:
- Извини, дорогой, ничем тебя угостить не могу. Я, как тот хороший друг у чукчи, что пригласил его в гости, а потом чукча и рассказывает: "У меня такой хороший друг, такой хороший друг, что если бы была у него водка, он бы меня досыта напоил, но так как ее не было, он меня до отвала квасом напоил. Такой хороший друг, такой хороший".
Медведя мы убили, мясо все пионерам оставили - есть-то им нечего. Пока начальство все, что медведь уничтожил, спишет, деньги спустит. Новые продукты закупят - много воды утечет. Кушать же детям нужно сегодня и сейчас. Так это то, что о водке чукча говорил.  Теперь я буду рассказывать о квасе. Собрались мы вечером трое, двоих наших ты знаешь, так как с одним произошел курьез, говорить, кто они - не будем.
Ребята взяли по автомату, по два рожка с патронами. У каждого из нас свои табельные пистолеты. Со мной моя любимая двустволочка. В пионерский лагерь пришли поздно. Поужинали. Походили вокруг лагеря - все никак не могли выбрать лучшего для себя места.  Хотели сесть по одному, но ребята на таком деле первый раз - не решаются.
Сама по себе охота - секундное дело. Бабах, если пришел медведь, смотри результат, если сам живой. Мишка умеет себя защищать, даже раненый. Если промазал, мишка ушел. Если убил, охота в один миг и кончилась. Ну, а если ты его ранил или его просмотрел, и он на тебя пошел? Тогда пиши - пропало. С этим зверюгой шутки плохи - вмиг башки лишишься.
Ребята все это так и понимают. Можно бы и от охоты отказаться, но русская душа такого не позволяет. Вот тогда и срабатывает девиз - умирать вместе веселей.
Я ребят понимают, сам был когда-то первый раз. Прошел школу первачка, но все равно беспокойство и во мне осталось. Ходили, ходили, присматривались. Судили, рядили и пришли к выводу, что нужно сидеть всем вместе, причем, нужно открыть двери сеней, которые как бы запускают зверя в помещение - положить для запаха хлеб. Сами все устроились на крыше сеней.
Сидим, кругом темные кусты. Тишина так и действует на нервы. Ребята положили на крышу заряженные автоматы, справа от себя пистолеты. У меня - двустволка. За пазуху заткнул пистолет.
Сидим, подтруниваем друг над другом… Я и говорю ребятам: "А если спрыгнем с крыши, и вы забудете здесь свои автоматы и пистолеты, а нужно будет еще стрелять, а?". "Не забудем, что мы, маленькие?".
Уже холодно стало. Начинаем вздрагивать, крутиться. Я прошу ребят не шевелиться, сидеть смирно - зверюга очень хорошо слышит, может и уйти. Снова притихли, сидим смирно. Вдруг из полумрака неожиданно появляется тень медведя. Каждый без команды хватает оружие и открывает беспорядочную стрельбу по медведю. Он падает. Нас как ветром сдувает с крыши. Кричим - ура! Бежим к медведю. Подбегаем к нему до полметра. Неожиданно медведь поднимается на задние лапы и пытается идти на нас. Один из наших кричит: "Мама!", бежит к дверям сеней, другой от неожиданности падает и закрывает лицо руками.
 Я вынимаю пистолет из-за пазухи и многократно выстреливаю в голову медведю, в его открытую пасть. Отступать было некуда - стоял рядом с медведем, стрелял в него, пока он не упал.
Так что охота , как таковая, длилась секунды. Она проверила наши нервы, она отшибла память моим напарникам. Они даже не успели взять оружие, спрыгнули от радости, вот так. Напарник, что лежал на земле, наложил в штаны. Когда мы его подняли, он был невменяем. Мы отнесли его в помещение, уложили в постель, сняли вонючие брюки. Когда ему стало получше, он пошел на речку стирать одежду.
После такой охоты мы подводим итоги, которые закончились благополучно для нас, но плохо для медведя. Выводы были и такие, что кое-кому на медведя ходить нельзя, можно испортить нервы и спишут со службы.
Медведя мы оставили ребятам. Получили большое спасибо от директрисы пионерского лагеря. Теперь мы можем без очереди устроить своих детей в наш пионерских лагерь.
* * *
Следующая встреча произошла уже с мертвым медведем.
На грузовой машине привозят в поликлинику странного парня: вся одежда изорвана, в грязи, обросший, худой, руки в засохшей крови и грязи, пытается что-то рассказать, начинает плакать и грязными руками вытирает глаза. Начинаем понимать, что несколько дней  не ел, дает деньги.
Столовая рядом, няня бежит туда. Приносит кусок колбасы, хлеб. Парню даем возможность умыться, наливаем разведенного спирта. Он ест быстро, припивает водой из большой кружки. Щеки его порозовели, появилось подобие улыбки. Ребята угостили его сигаретой. Кисти рук обработали йодом. Сидя на кушетке, он поведал.
- Работали мы с Федькой, моим товарищем, старателями. Получили расчет и больше решили не работать, уйти на природу и пожить отшельниками. Взяли с собой десять бутылок водки, хлеб, консервы, чай, удочки, два ружья. Сложили все в рюкзаки и пошли. Конечно же, выпили для начала. Бродили по сопкам, потом вышли в долину, шли вдоль реки. Встретили старую стоянку - головешки от костра, дрова, кругом рыбьи кости. В стороне стожок старого сена. Недалеко речушка.
Половили рыбу, поели ухи, изрядно выпили на радости и завалились спать в стожке сена. Ружья оставили рядом. Как рассвело, захотели по маленькому. Высунулись из своих лежбищ и неожиданно, совсем близко, увидели огромного медведя, который поднимал голову вверх, крутил головой и принюхивался. Ветер тянул по долине от медведя к нам.
Мы хватаем ружья и залпом стреляем в медведя, он падает. Мы кричим "ура". Выпрыгиваем из своих нор и с ружьями бежим к медведю, который как бы присел на землю. Бежать трудно после вчерашнего перепоя. Вот теперь-то я понимаю, что это дурь! А оно дурью и было. Я прошу Федьку открыть пасть медведю, чтобы я мог туда выстрелить для большей уверенности или с ухарства (точно я уже не помню). Федька садится перед головой медведя на колени, я стою рядом с ружьем. Как только Федька схватил за нос медведя, тот неожиданно взревел, поднялся на передние лапы и одной лапой как ухватить Федьку за голову - кровища, рев, стон, ужас! Я все моментально бросая и бегу, бегу, куда глаза глядят. О боже! Я даже боялся посмотреть назад. Бежал, как полоумный. Заблудился. Совсем забыл счет времени. То отлеживался в кустах, спускался к речушкам попить. Снова шел. Постепенно стал приходить в себя. Стало жаль Федьку. Ругал себя за свой поступок. Одно время хотел вернуться, но запутался. Совсем ослаб. Шел мало, больше лежал. Потом понял, что если буду лежать, то совсем сдохну. Решил идти в одном направлении, кружлять перестал. Сколько дней и ночей бродил, не помню. Дико устал, оборвался. Шел уже, как маленький ребенок, то иду, то упаду и лежу. Вот вдалеке услышал шум машины, но идти совсем не могу. Пробовал кричать, голос сиплый, ничего не получается. Лег в кустах и думаю: "Черт с ним, сдохну и все тут. Это и будет тебе плата за твою дурь, за смерть Федьки". Лег на спину, наложил руки на груди и решил ждать смерти. Вдруг слышу, кто-то пробирается через кусты. Повернулся на бок и вижу, недалеко стоит одичавший олень и смотрит на меня. Постоял, постоял и тихо пошел на сопку. Стало мне стыдно за себя, молодого парня, который так легко решил сдаться. Последние два или три километра я уже полз на шум проходящих по дороге машин. Изорвал на себе все, особенно, вот видите, штаны. Пальцы рук изодрал в кровь, но боли не хотел чувствовать.
Когда я с трудом и в таком виде выполз на средину дороги, то проезжавшая машина сразу остановилась и тот парень, что ушел, сказал: "Боже ж мой, что на свете делается. Ты, парень, из-под земли вылез или как? А, может, тебя черти с горы сбросили?".
Он что-то еще говорил себе под нос. Взял меня подмышки и затащил в кабину машины.
Ехал я в полудремотном состоянии, отвечать ему толком не мог. А он все сокрушался: "До чего же себя люди доводят, русский человек вообще себя беречь не может или не хочет, к жизни относится совсем наплевательски. Если уж бог дал жизнь, то ее нужно прожить по-человечески".
Я понимал, насколько прав этот добрый, хороший человек. Что же можно сделать в моем положении? Сделал дурь, теперь вот и расплачиваюсь. Хорошо, что удалось добраться до дороги, встретить этого отзывчивого человека.
Вот теперь я у вас. Спасибо за все: за доброту и ласку. Что мне делать дальше?
Парня звали Дмитрием. Мы доставили его в милицию, где ему пришлось все повторить снова. Войдя полностью в разум,  он подсчитал, что бродил около пяти дней. Также удалось примерно вычислить место их последней стоянки.
Собрали группу в составе сотрудника милиции, врача и шофера. Посадили в машину Дмитрия и двинулись в путь. Дорога была трудной, но милицейская машина хорошо ее преодолела.
Когда мы увидели стоянку, то Дмитрий слезно нас просил высадить его, так как он спятит, если вновь увидит ту картину. Мы его временно высадили.
Картина на стоянке была ужасной - шофер не мог смотреть, остался в машине. Труп Феди лежал на правом боку: голова в клочьях кожи и волос, шея сзади разорвана, торчат позвонки, кожа с затылка как бы натянута на глаза, все тело истощает смрадный запах, живот резко вздут. Кругом сгустки разложившейся крови.
Недалеко в кустах - труп крупной медведицы, вокруг вырванные и сломанные кусты. От трупа Федора до медведицы в песке канава, в которой протухшая кровь. В области крестца медведицы ссохшаяся кровь, под ней две раны. Под медведицей - кровь. Раны на животе.
Теперь нам становится ясно, что два жигана охотников пробили живот и крестец зверя, она стала неподвижной, но ей хватило сил полуподняться на передние лапы, расправиться со своими обидчиками. Потом она, истекая кровью, отползает на передних лапах до кустов. В предсмертных муках, она рвет-ломает кусты, карябает землю, истекает кровью и издыхает.
Труп Федора мы завернули в простыню, погрузили в машину. Подбираем по дороге Дмитрия и возвращаемся домой.
* * *
Мария Петровна - завздравпунктом одного из приисков позвонила вечером ко мне:
- Уважаемый доктор, завтра ваш консультативный выезд к нам. Не смогли бы вы, кроме консультаций онкологических больных, провести у нас несколько амбулаторных операций. Этим больным не пришлось бы добираться до вас, и с работы не нужно было бы им отпрашиваться. Машину мы за вами пришлем.
Я дал согласие. Утром мы с операционной сестрой положили все необходимое для операций в биксы и на прибывшей машине поехали на прииск. Амбулатория располагалась в приспособленном, не очень хорошем помещении. Прииск доживал последние годы, и новых помещений не строили.
Одним из больных оказался мужчина с прибалтийской фамилией. На голове, в области затылка, была огромная опухоль величиной больше мужского кулака. Он сказал, что она росла много лет, боялся обращаться, так как думал, что это злокачественная опухоль. Я ему сказал, что это атерома и ее можно даже сейчас удалить. Он очень удивился моему ответу, но дал согласие на операцию. И тут я показал свою "удаль". Сестра готовила все для операции, смотрела на меня и качала головой. После бритья половины головы, обработки и местной анестезии, я с большой скоростью, иссекая часть кожи головы в затылочной области, быстро удаляю атерому вместе с содержимым и, далеко отступая от краев раны, ушиваю рану, предварительно вставив в нее резиновый выпускник. Операция прошла так быстро, что мой больной поражен и успел только сказать: "Да!".
После этого он так разоткровенничался, что сказал, что он бывший эстонский эсэсовец, что свое он уже отсидел и поэтому ничего не скрывает. Я у него стал уточнять.
- Как бы вы сейчас поступили, если бы был снова тысяча девятьсот сорок первый год?
- Я все равно вступил бы в дивизию СС (ЭСЭС), так как свобода нашей Родины дороже моей жизни.
Больной полежал на кушетке, мы за ним наблюдали. Кровотечение из раны остановилось, сменили повязку, и он ушел.
Двое парней приводят человека восточной внешности. Половина кожи головы изрезана пластами, как арбуз, кровь стекает по лицу. Наша консультативная работа срывается. Быстро укладываем больного на перевязочный стол, промываем раны раствором фурациллина. С каждого лоскута кожи сбриваем волосы, обрабатываем йодом и спиртом, обезболиваем раствором новокаина и сшиваем между собой. Работа оказалась очень и очень кропотливой и продолжительной. Больной, конечно, потерял прилично крови, но в тех условиях, кроме глюкозы и физиологического раствора в здравпункте ничего не было. Перед уходом он рассказал:
- Я бывший Японский разведчик, по-вашему - шпион. Отсидел свои двадцать лет, теперь выехать не могу. Скрывать мне нечего. Собрались мы с нашими, бывшими, выпили хорошо, я намного меньше. Начали петь песни. Я запел японскую песню (совсем забыл, где я). Парни начали меня бить, оскорблять. Один из них и говорит: "Что бы с делали с нами самураи, если бы мы попали к ним в плен? Харакири. Давайте и мы ему сделаем то же, только по-русски". Один выхватил нож и изрезали мне голову. Только в милицию не сообщайте. Мне от этого может быть хуже.
Так и осталось загадкой, почему ему от милиции будет хуже?
Мы уже собирались уезжать, прибежал мальчик лет шестнадцати и кричит: "Мария Петровна, едемте скорее, едемте, с папой плохо. Очень плохо. Его кто-то изуродовал в лесу!".
Все садимся в машину и едем по дороге, указываемой мальчиком. Он же рассказывает:
- Мой отец работает на драге с мужиками. Вчера закончились продукты, и бригадир послал отца в магазин купить хлеба, колбасы, консервов, спички и водку. Отец рано утром ушел. Идти нужно четыре-пять километров. Все его ждут. Уже пора ему вернуться. Я тоже был на драге. Меня и послали сбегать навстречу к отцу. Бегу, глядь, под кустом лежит человек весь в крови. Я так испугался, что не мог к нему подойти (сильно боюсь крови) и решил, Мария Петровна, к вам забежать, чтобы вы оказали ему помощь.
- А почему ты думаешь, что это твой отец? - спрашивает Мария Петровна.
- Так по той дороге, что я шел, никто другой не ходит, - отвечает хлопец.
И вот мы на месте трагедии. Сюда пришли мужики с драги. Под кустом, очень помятом, лежит мужчина. Голова его раздавлена, разорвана, из костей виден мозг. Вокруг разбросаны пустая бутылка из-под водки, несколько разбитых бутылок, стакан, разорванная хозяйственная сумка, две раздавленные консервные банки.
Теперь становится ясно, что человек присел закусить. Налил стакан водки, выпил или нет - неизвестно. Достал колбасу, хлеб. Начал кушать. Запахом продуктов привлек зверя. Он подкрался к нему из-за кустов, раздавил-разорвал голову, то есть расправился со своим врагом (зверем, человеком). Съел хлеб, колбасу, раздавил в сумке бутылки водки или разбил их. Разгрыз консервные банки -
пытался съесть их содержимое.
Так как это были наши предположения, то мы труп и все, что было вокруг его, трогать не  стали. Пообещали ребятам с драги, что позвоним на прииске в милицию, что и сделали.
По дороге домой  странные мысли приходили ко мне. Главное, почему медведя не отпугнул природный страх запаха человека? Неужели осенью он был так голоден, что не напугался даже своего инстинкта? А, может быть, у медведя и нет такого инстинкта, о котором мы так часто говорим?
Вывод, видимо, один - ни один крупный хищник не может поделиться пищей с себе подобным, таковым и является для медведя человек. Пища и только пища - главная причина нападения хищников один на другого.
Вспомнился мне английский писатель и охотник Хантер, который в своей замечательной книге "Охотник" классифицируя хищных зверей и слона "людоеда" по их аккуратности, скрытности, бесшумности подкрадываться к своей жертве на первое место ставил слона. Ни одно кошачье животное не может бесшумнее и осторожнее подкрасться к своей жертве, как это огромное животное - слон. Если его ранил человек, и копье осталось в его теле, он запоминает человека, как такового, становится "людоедом". Тихо, тихо подкрадывается к человеку, идущему, сидящему в кустах, забрасывает на его шею хобот и отрывает голову. Людоедство применительно к слону - это уничтожение людей, своих врагов. Слон уничтожает людей до тех пор, пока его не убьют люди.
Вот теперь и стало понятно, как этому осторожному крупному зверю удалось бесшумно днем подкрасться к человеку, оторвать ему голову. Человек не только не успел как-то защититься. Он даже не успел отбежать от своей сумки, так бесшумно этот крупный зверь молниеносно уничтожил свою жертву.
Эти жертвы постоянно подводят меня к мысли - не стоит самому себе искать возможность смерти от охоты на медведя. Смерть в самой природе поджидает нас.
* * *
У меня сегодня обычный операционный день в поликлинике. Операций было пять, но запомнились трое больных.
Первый, парень двадцати семи лет, неоднократно судимый, попросил удалить татуировку на лице, вернее через нос крест на крест было вытатуировано - раб КПСС. Операционная сестра уговаривала меня не оперировать лицо, как бы хуже не было. Молодому хирургу все было нипочем. Двумя крестовидными лоскутами я быстро иссек кожу под местной анестезией и наложил швы. Получилось нормально.
Следующие две пациентки с большой коробкой конфет и громадной просьбой, чтобы никто ничего не видел и не узнал, - удалить в интимных местах нехорошие слова, которые им выкололи в зоне. Теперь же они хотят стать леди, поехать на юг загорать и этих слов у них не должно быть. У одной на лобке было выколото: "Я жду тебя, нахал", а у другой на молочных железах - и сказать стыдно, а написать тем более.
Под местной анестезией лоскутами были иссечены неприглядные участки кожи у "уважаемых" дам. Их восторгу не было границ.
Мы с сестрой помыли руки, развернули коробку с конфетами, начали пить чай. Тут заходит в кабинет невропатолог и говорит: "Извините, доктор, за беспокойство, но я знаю, что вы интересуетесь всем, что относится к повадкам медведей. Так вот, у меня сейчас сидит больная, которая мне рассказала интересную историю. Вас она должна заинтересовать". Мы угостили доктора конфетами и пошли к ней в кабинет. На кушетке сидела женщина, глаза которой часто моргали, голова подергивалась, она извинялась за свое необычное, как ей казалось, поведение. По просьбе невропатолога, больная повторила о том событии, что произошло с ней и ее подругами вчера.
- Были мы вчера своим коллективом в лесу, собирали грибы, отдыхали. Мы много бродили по сопке, дышали запахом стланика, слушали птиц, сидели у костра, кушали. Отдых был великолепным, запоминающимся. Набрали много грибов, которые складывали сначала в ведра, а потом, кто куда.
Под хохот, шум и гам погрузились в открытую грузовую машину, поехали. Под веселое настроение кто-то из женщин тихо запел, некоторые поддержали ее. Машина шла медленно, был затяжной подъем. Съезжали с вершины перевала, машина набирает скорость. Вдруг из стланика выскакивает медведь и начинает бежать по дороге. Вначале это нас забавляло. Некоторые женщины стали звать: "Миша, Миша". Дальше наблюдаем, а Миша стал набирать скорость и догонять машину. Смех сразу пропал, начался визг и женский вой. Начали стучать по кабине и просить шофера ехать быстрее, так как за ними гонится медведь. Шофер открыл окно и стал над нами смеяться и подшучивать.
В это время медведь догоняет машину, и передними лапами цепляется за задний борт кузова машины. Начался настоящий переполох, слезы. Все это передалось шоферу. Он нажал на газ. Едем вроде бы и быстро, но медведь, как большой мячик, легко отталкиваясь ногами о дорогу, вновь нас догоняет. Вновь цепляется лапой за борт машины. В него летят наши ведра с грибами. Мы все топаем, ревем, гвалт ужасный. Вновь стучим по кабине машины и требуем, чтобы шофер ехал быстрее.
Этот бег медведя, наши  мучения продолжались несколько километров. Вдруг видим, медведь стал отставать, отставать и свернул в кустарник.
Все легко вздохнули. Говорили: "Хорошо, что так все кончилось. Хорошо, что этот черт мохнатый нас не догнал. А что было бы, если бы догнал? Хорошо, что не сломалась машина. А если бы сломалась?".
Все хвалили шофера, новую машину. Боялись, чтобы этот черт снова не занялся нами на следующем подъеме.
Те, что моложе, перенесли это событие, может быть, и легко. А я нет. Видите, чем для меня все это кончилось? Ночь не спала, были какие-то странные сновидения. Проснулась, видите, что от этого испуга со мной приключилось. Доктор, скажите, пройдет ли это у меня? Если не совсем, то сколько мне мучаться?
Мы с операционной сестрой больше не стали задерживаться в кабинете невропатолога. Вернулись к себе. Было искреннее жаль бедную женщину.
Для меня же опять появилась загадка, почему медведю приспичило догонять машину с бедными женщинами? Может быть, шум их голосов привлек его внимание? Может быть, он просто захотел поразвлекаться с людьми.  А может, ему кто-то из людей сделал плохо, и он решил рассчитаться с ними? Вопросы, вопросы, вопросы,
Едва ли когда-нибудь постигнем мысли животных, научимся понимать их, хотя они и являются нашими меньшими "братьями".
* * *
На Севере весна и прилет уток неразделимы. Сама же охота на них - очень короткое, мимолетное явление. Подготовка же к этому моменту - долгий, иногда и трудный процесс. Каждый уважающий себя охотник считает своим долгом иметь свое озеро. По всем долинам Колымы идет строительство этих сооружений. У нас то же самое. На определенной территории бульдозером снимается с вечной мерзлоты дерн, отодвигается по сторонам будущего озера. Получается возвышение - вал, препятствующий вытеканию воды и озерка, которая быстро собирается от таяния льда под воздействием теплого весеннего солнца. На берегу строится шалаш, землянка с амбразурой или привозится старая кабина от машины.
Постепенно талые воды заполняют или набираются в этих озерах и охотники, а они подчас все мужское население Колымы, с нетерпением ждут начала перелета уток. Эти мгновения, именно мгновения, никто из охотников не пропустит. Кто-то как-то вдруг узнает, что сегодня "пойдет" утка. Об этом узнают все охотники и уже ночью собираются по своим "домикам", щелям, кабинам и ждут. Каждый ждет по-своему: некоторые в одиночку, другие с приятелями, одни ждут утра сосредоточенно, другие прикладываются к спиртному немного, третьи до невменяемости состояния.
И вот настает долгожданная минута! Наша, вся тридцатикилометровая долина, замирает. Неожиданно громкий голос сообщает: "Пошли, полетели!". Раздается первый близкий выстрел, потом второй, третий. Далекая канонада приближается к нам по долине, то затихая, то вновь усиливаясь. Здесь, на трезвую голову, доходит до тебя смысл Колымского понятия - уток понесли на стволах. Эти воспоминания навсегда оставили у меня шрам в душе. Я всегда с горечью думал: "Куда еж бедной птахе податься? Она уставшая, утомленная тысячекилометровым перелетом, нигде не может найти хотя бы временный покой, не говоря уже о пище. Мне, охотнику степного Алтая, где ты проходишь десятки километров, чтобы встретить утку на плесе маленького озерка в колках или на речке. Тебе нужно очень устать, чтобы попасть на место ее перелета, да еще сбить на лету. Весь этот труд весной и назывался охотой. Он придавал тебе силы, заряжал весенней энергией. Делал тебя гордым и счастливым среди односельчан.
Здесь же охота превращалась в обычное убийство без особого труда. Утка плюхается на озерко перед твоей амбразурой. Не успевает даже оглядеться, бах - и ее уже нет. Такая охота обычно напоминала мне массовое истребление утиного племени, без нужды, без необходимости.
Недаром осенью мы наблюдали, как мало утиных стай возвращалось через Колыму на юг. Тысячи, тысячи стволов уничтожали их бедных весной и они гибли, так и не успев сложить яйца и вывести потомство. Мне все время казалось, что человек на Колыме уничтожает все, в том числе и птиц, прилетающих на Север.
К счастью, стрельба длится недолго - как она быстро начинается, так и стихает. То ли уток всех по долинам перебивают, то ли они успевают разлететься по крупным рекам и озерам.
После охоты начинается веселье. Кто празднует победу - набил несколько уток, кто с горя - все расстреливают оставшиеся боеприпасы или бьют пустые бутылки.
Иногда же приходят и другие мысли: может быть, для русского человека в этих диких условиях это один из видов разрядки души, успокоения нервов. Чтобы завтра спокойно в холод, часто на голодный желудок, в резиновых сапогах, постоянно в ледяной воде трудиться, трудиться, чтобы добыть эти злополучные деньги для семьи и себя? Может быть, для русского человека природа уготовила именно такую судьбу. Он стал черствым, безразличным не только к природе, которую он так уничтожает. Он стал безразличен даже к своей жизни.
Я в подобного рода охоте не принимал участия. После того, как царство охотников навеселится, я брал ружье, ходил по небольшим речкам, естественным озеркам. Бывало, что удавалось встретить отбившуюся от стаи утку, но, чаще всего, мне ее было жаль, и я просто стоял и наблюдал за уткой, которая так тщательно убирала свои перья, и плескалась в заводи после трудного перелета.
В этот раз я отклонился от своего обычного маршрута и натолкнулся на узкое и довольно длинное озеро. На нем крякали и плескались утки, сработал инстинкт охотника - я подкрался к ним довольно близко и с одного выстрела убил троих, остальные улетели. Под впечатлением удачи, я бросаю ружье и бегу к добыче.  Пробегаю кочковатую часть и только вступаю в чистую часть озера, как моментально проваливаюсь "по уши", всплываю, с трудом достаю до кочек, уже на животе вылезаю из воды. Долго лежу, пока прихожу в себя, и до меня доходит странная мысль: "Какой же черт мне подсунул эту ласковую яму? Так мог и совсем провалиться. Нельзя, дружок, одному по этим дебрям шляться".  Снял с себя одежду, выжал ее, как мог. Сижу, отдыхаю. Вижу у основания сопки, километрах в полутора от меня, кто-то движется. Вначале подумал, что это человек. Пригляделся - так это медведь пробирается к речке. Удивился, посмотрел еще раз в его сторону и пошел домой.
Вечером позвонил Игорю Доценко, моему приятелю и напарнику по охоте. Рассказал про озеро и уток. Он и говорит: "Завтра утром соорудим плотик и уток соберем. Плохая примета оставлять дичь в лесу. Если не соберем, больше не будет везения на охоте. Захвати веревку подлиннее, будем мерять дно твоего озера".
Утром берем с собой веревки, топор, гвозди, ружья и идем к злополучному озеру. Пришли, глядим, а уток уже нет. Видимо, какой-то хищник постарался, опередил нас.
Начинаем детально изучать озеро. Оно оказалось длиной около ста двадцати метров, ширина - пять-шесть метров, края почти ровные. Подойти близко к берегу не получается.
Нашли два сухих дерева, обрубили сучья. Притащили  к воде. Из сучьев сделали поперечины, сбили  поперек два дерева и подтолкнули к воде. Игорь и говорит: "Твоя находка, тебе и веревки в руки". Я встал на этот шаткий плот, Игорь вытолкнул его на чистую воду. У веревки на конце привязан камень, бросаю его в воду и за ним разматываю тонкую веревку. Чем больше разматываю, тем больше мы с Игорем удивляемся. Я уже размотал всю, а камень так и не достал до дна. Игорь и говорит: "Хватит шутки шутить, мотай веревку назад, что-то черти над нами шутят. Как бы чего не вышло". Что-то мистическое нашло на нас. Я быстро смотал веревку, Игорь подтянул плот к краю озерка, я выбрался на берег. Отошли мы от этого озера, сидим и удивляемся, как это наша пятидесятиметровая веревка не достала до дна? А, может, это еще одни провал в Земле-матушке? И уже по пути домой, я рассказал Игорю, как один шофер в таком вот озерке утопил машину и девять тонн мяса. Чудеса и только…
Ближе к осени мы два выходных дня провели с Игорем на рыбной ловле, оба раза проходили мимо этого озера и что-то мифическое появлялось в моих мозгах. Но главное, оба раза видели медведя, который пробегал по тому же пути, что видел, когда было около озера. И у нас одновременно появилась мысль: "Не поохотиться ли на медведя на этой тропе? Что-то они часто там ходят? Что их привлекает, что это за путь?".
Ускорил нашу охоту случай. Встретил меня в городе мой знакомый - мой бывший пациент.
- У меня два поросенка, так вот сегодня один весь покрылся красными пятнами и сдох.
- Видимо, заболел рожей, - говорю я ему. Возьми у ветеринаров противокоревую сыворотку и я зайду - привью второго. А куда ты девал тушку сдохшего?
- Да, дома еще. Отвезу на свалку.
- Не увози, я заберу у тебя сегодня. Освобожусь и зайду.
- Хорошо, бери. Только не пойму, зачем тебе дохлый.
- Собак буду кормить, - не стал я ему говорить о своем истинном намерении.
Забрали мы с Игорем дохлого поросенка, который оказался приличной свиньей, и вечером отправились в заветное место.
Добирались до сопки трудновато. Вместе со снаряжением, груз получился приличным, но только тяжесть делает нас умными. Положили мы поросенка на плащ-палатку, привязали его и из веревок сделали себе ручки. Получилась волокуша, которая значительно нам облегчила груз.
Тропинка, что шла в основании сопки, с одной стороны огибала сопку и переходила к другой. Другим своим концом тянулась в сторону реки. Пока еще было светло, мы все это обследовали и наметили план наших действий. Решено было поросенка положить на тропе, а самим расположиться метрах в тридцати-сорока, так, чтобы ветер дул нам в лицо - от поросенка.
Скажу я вам прямо - вся наша охота была просто авантюрой, безрассудством моей молодости. Это я вам говорю сейчас, по прошествии стольких лет. А тогда?! Нам казалось, что мы должны проверить свою силу воли, испытать себя. Если все могут, а я что хуже! Первый раз! В любом деле - все бывает первый раз. Мы даже свое мероприятие скрыли от своих жен. Вот пройдет все хорошо, а мы об ином и не думали, тогда героями и явимся домой.
"Герои" все расставили по своим местам, все взвесили. Кажется, вспомнили оплошности своих друзей в подобной ситуации. Решили, что с нами ничего плохого не произойдет. Все будет хорошо!
Наступила темнота. Все стихло. Неожиданно вскрикнула какая-то птица, и все смолкло. Что-то прошуршало выше по сопке и опять тихо. Становится холодно. Какой-то жутковатый холодок пробегает по телу. Мы оба не курим. Давно молчим и только пожатием руки поддерживаем друг друга.
В какой-то момент приходит сомнение, нужно ли так себя испытывать, а, может, хватит тех испытаний, что происходят с тобой во время операций? А, может, права жена, когда говорит, что ты, видимо, "дурак", что тебя тянет на глупые поступки, что, видимо, все овны такие бесшабашные, ты где-либо, дурень, потеряешь свою непутевую голову, тебе мало неприятностей, которые ты испытал на машине, в самолете, ты же чуть не замерз на охоте на куропаток, чуть не утонул в озере, ты сам себя чуть не застрелил. Этих "чуть" так много, что ты истерзал мою душу, ты хотя бы подумал о своей дочери, как я ее одна буду воспитывать, а? И еще и еще!
Ох, моя Валя! Во всем ты права, но я же знаю, что ты гордишься, что я именно такой - со своими недостатками и глупостями, именно такого ты и полюбила, предпочла меня лучшим. Моя безалаберность в поступках, доброта и щедрость, отсутствие жадности - на этом и держится твое хорошее ко мне отношение.
Эти мысли то приходят ко мне, то при отдельном шорохе и шуме моментально исчезают из головы. Какие же мысли в голове Игоря? О чем он думает? Есть ли страх в его теле, в его мыслях?
Чуть брезжит рассвет. Молочный туман потянулся по долине, ветерок чуть-чуть подул в лицо.
Вдруг огромная темная тень совершенно без шума возникает около оставленной туши. Хруст раздавливаемых костей свиньи вызывает дикую дрожь в теле, как будто кто ломает твои собственные кости. Ужас и неописуемый страх пронизывают твое тело. Все это заглушить нельзя - это помимо твоей воли.
Слышится чавканье зверя, его сопение.
Курки ружей уже давно взведены. Мы пытаемся лучше разглядеть цель, периодически прицеливаемся, но мне все мешает какая-то ветка, я пытаюсь ее отодвинуть стволом и, видимо, создается какой-то шум, который почти не слышим, а зверь уловил моментально и вот он уже пулей летит на нас, а мы разом стреляем по нему. Это происходит в такие короткие доли секунды, что не успеваешь даже ничего сообразить. Медведь просто разорвал бы тебя, тебя бы не стало, ты просто не знал бы, что тебя нет в живых. Что с нами? Мы стреляем залпом и я отскакиваю в сторону, а туша медведя падает на Игоря, именно падает, так как медведь мертв, а Игорь теряет на время сознание. Я вижу, что уши зверя торчат вверх, значит, он мертв. Пытаюсь столкнуть медведя с Игоря, кричу Игорю. Когда он приходит в себя, помогают ему вылезти из-под медведя. Мы оба, чуть не плача от счастья, что мы живы, обнимаем друг друга. Медведь нас уже не интересует. Мы рады, мы живы, мы здоровы, вот и все.
Лежим на спине, отдыхаем, смотрим на небо. И только теперь, уже в который раз, до нас доходит бессмыслица такого риска. Эта охота длилась секунды, она прошла, как пламя по сухой траве. Медведь мог одного из нас просто растерзать в одно мгновение. В нас он увидел еще одного претендента на поросенка и готов был даже ценой жизни защищать свою пищу.
Здесь, у места жизни и смерти, мы даем слово, что на такой риск мы больше в жизни не пойдем, не решимся.
* * *
Наша туберкулезная больница была далеко за городом, в очень красивом, живописном месте. Широкая долина подходила к ней с юга, большие деревья и кустарник чуть не вплотную подступали к основному корпусу.
Утро начиналось с того, что многие больные, а большая часть из них бывшие заключенные, уходили в лес к своему заветному дереву, набирали сухие веточки и с очень большим искусством разводили маленький костерок, на котором в обычной эмалированной кружке запаривали большую щепоть чая - готовили чифир (это густая, дегтеобразная жидкость). Садились на корточки и по маленькой капельке всасывали его в рот - смаковали.
Дети чукчи, их обычно здесь было от семи до девяти, бродили по лесу. Я, как больной туберкулезом, частенько бывал здесь не только гостем, но и пациентом. Со всеми сотрудниками и больными, я бывал в очень хороших отношениях. Я много фотографировал природу и людей, лечился сам, беседовал с людьми, раздавал фотографии. Вспоминается случай, когда рано-рано весной ко мне подошел большой - пожилой чукча и говорит:
- Доктор, поговори с моим лечащим врачом. Пусть она отпустит меня из больницы. Хочу в тундру.
- Нельзя тебе, рано еще, - говорю я ему. - У тебя тяжелая болезнь, умрешь в тундре - там сейчас холодно.
- Нет, доктор, так нельзя. Если не отпустят, все равно сбегу. Вот даже ночью, зовет меня тундра, зовет. Не могу больше терпеть. Сбегу. А знаешь, доктор, как зовет меня весна в тундру. Ох, зовет! А как пахнет весной тундре? Нет, тебе этого не понять - ты же городской человек. Она зовет меня, как мать в детстве, когда куда-либо убегал. Нет, даже сильнее матери. Она как бы входит в меня, особенно в мои больные легкие. А знаешь, доктор, от весны, от тундры мне будет лучше. Там я быстрее выздоровлю. Ну, если не умру. Так, видно, моей тундре и надо было.
Так этот пожилой, умудренный долгой жизнью человек, человек-природа, своей детской непосредственностью объяснял мне свою любовь к Родине, к своему очагу, к своему стойбищу.
Прихожу я однажды к завотделением, очень приятной, доброй женщине, рассказываю о себе, о погоде, словом, говорю ни о чем.
Она и говорит:
- Знаю, знаю, приготовила я для тебя стрептомицин. Ты вот все отказываешься здесь делать уколы, сам все делаешь, как это у тебя силы воли хватает?
- Какая там сила воли - некогда, вот и все.
- Сейчас я вам расскажу историю и попрошу помощи, - продолжает она. - Вы же знаете палату, что в лес смотрит? Так вот. Там бабоньки у меня на поправку пошли, шалят. Поели хорошо, убрались в палате, а одна из них потягивается и говорит: "Хорошо-то как, бабы, скоро выписываться будем. Мужиков бы нам, этого нам не хватает". Другая, поддакивая, говорит: "Машка, что с тобой мужик-то сделает, медведя тебе, этот бы смог". Все дружно смеются, поворачиваются к окну, а Машка, подзадоривая подружек, кричит: "Миша, Миша, приди к нам!". Все подходят к окну, смеются. Но вот одна видит около мусорной кучи копается медведь. Начался настоящий переполох, шум, гвалт. Вызвали меня в палату, все рассказали. Медведь убежал, но страх встречи с ним еще долго витал среди больных. Многие больные были так напуганы, что несколько дней не выходили на прогулку.
Вот и получается, доктор, что не только мы тебе помогаем, придется и тебе нам помочь. Не хватало, чтобы медведь какого-либо больного задрал. Что мне тогда? Я не только работы лишусь, хоть ложись и умирай.
Я ей объяснил, что недавно со мной и моим товарищем на охоте случился конфуз, чуть не кончившийся трагедией, и мы дали обещание в такие ситуации не влезать. "А вы в такие и не влезайте, - смеется заведующая отделением. -  Придумайте что-либо новенькое".
Ушел я из больницы с большим сомнением. Как поступить? Хотелось и больным помочь, но и страх не проходил. Встретился я с Игорем. Он все выслушал и говорит: "Давай все посмотрим и на месте решим".
Долго мы бродили по долине, по лесу - все планировали. Как бы медведя убить и самим целыми остаться. Выход был найден неожиданно и простым. Мы идем со стороны леса, смотрим на больницу, и видим то злополучное окно, из которого бабы звали медведя. Так как все это делается для больных, то пусть они одну ночь не поспят и будут участниками нашей охоты. Решение принято, больные поставлены в известность - их согласие получено. Что дальше?
Перед ночью мы раскладываем куски свежего хлеба по тропе, идущей к больнице, целую булку - недалеко от свалки мусора. Открываем окно и вместе с Игорем  сидим в палате. Больные ходят по палатам и в коридоре, и как бы участвуют в охоте вместе с нами.
Расстояние до кучи шестьдесят-семьдесят метров. Мы можем и промазать в медведя. Успокаивает одно: если не попадем, то хоть напугаем медведя и отучим его ходить сюда, для себя же мероприятие совсем безопасное.
На улице темно, кругом лес. Больница темными окнами смотрит в него. Проходит много времени: большинство больных уморились и легли спать, самые стойкие частенько заходят к нам и молча уходят. Во всей больнице гробовая тишина. И только тиканье наших сердец выдает наше беспокойство.
Чуть-чуть начинает брезжить рассвет. По долине потянуло холодом и редкий молочный туман постепенно стал окутывать все вокруг. У нас появилась мысль: "Все пропало, ничего не будет видно". Вначале мы услышали хруст сломавшейся ветки, а потом увидели темную тень, которая приближается к мусорной куче и начинает чвакать.
В одно мгновение мы с Игорем поднимаем ружья и даем залп. Вся больница превращается в пришедший в движение муравейник. Больные соскакивали с кроватей, кричали "Ура", и бежали вместе с нами. Мы старались их остановить, но никто никого не слушал. Кругом был неуправляемый гвалт и беготня.
Помня старые ошибки, мы с Игорем выбежали впереди больных с заряженными ружьями. Подбегаем метров за четыре-пять до медведя и просим людей не подходить к нему раньше нас. Уши медведя вначале были прижаты к голове, потом резко поднялись вверх - это признак, что медведь мертв (уже не кинется на нас).
Мы подошли к медведю, он был мертв. Когда узнала об этом толпа больных, многие подбежали к медведю, трогали его за уши, другие сели на него и гладили шерсть. Кругом шум, смех, улюлюканье. Некоторые подходили к нам, особенно чукчи, восхищались нашей меткостью - как могли в тумане, на большом расстоянии сразу убить медведя.
Мы стояли с Игорем в стороне, любовались шуму, гвалту, веселью простых людей, которые на это мгновение  забыли про свою смертельную болезнь и на какое-то время превратились в бесшабашных детей.
На время больные успокоились, разошлись по палатам, но гомон так и не прошел в это утро.
Туман стал рассеиваться, стали видны очертания деревьев и кустов. Когда совсем рассвело, часть больных взяли сетку от кровати, погрузили на нее медведя, человек десять взяли сетку по краям и такой кучей понесли медведя к больнице: он был очень тяжелым, и носильщики запыхались и тяжело дышали.
Чукчи - большие специалисты по разделке туш. Они быстро освежили зверя, отрубили голову и лапы. Когда разрезали живот, то почувствовали неприятный запах от печени медведя. Мы предложили ее выбросить, но чукчи стали возражать и просили поваров пожарить этот деликатес и отдать больным детям-чукчам. Потом я видел, как эти ребята, их было восемь человек, прямо руками ложили в рот этот, действительно, деликатес. В конце даже вылизали сковородки. Были очень рады этому кушанью. Благодарили нас.
Когда с медведя сняли шкуру, отрубили голову и лапы, я увидел перед собой огромного голого мужика, лежащего на шубе. Я был так потрясен увиденным, что мне стало не по себе. Я внутренне, сам себе, дал клятву: "Больше никогда не поднимать оружие на живые существа, не лишать их жизни, данной богом".



* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *



Сегодня у меня произошла очень странная и многообещающая встреча, которая изменила не только мою жизнь, но и здоровье! Она дала мне в руки новый, доселе мало кому известный метод лечения, который я стал применять на больных с очень хорошими результатами.
У меня огромнейшая радость, счастье на душе, что мне обо всем хотелось бы сказать в двух словах и я бы, кажется, облегчил себя и все! Но в двух словах не получится, расскажу все по порядку. Сразу я должен предупредить: я не смогу называть имен и фамилий людей - они мне дороги, но они имели определенное отношение с властями, лучше говорить в неопределенной форме.
Заканчиваю я прием, заходит ко мне человек с бутылкой коньяка, широко улыбаясь, говорит: "Здравствуйте, доктор! Всех переждал, но дождался, когда ты будешь один. Вот, гляди, - снимает со своей круглой головы шапку, - узнаешь?". Как я мог не узнать китайца с разрезанной ломтями головой, о котором я много дней с тревогой вспоминал, беспокоился, чтобы он не преподнес мне сюрприз. Я сделал рискованную операцию на голове этого человека в здравпункте прииска, а нужно было отправить его в хирургическое отделение. У него практически кусками была скальпирована волосистая часть головы, кровопотеря колоссальнейшая, состояние плохое. Под прикрытием глюкозы и физиологического раствора удалось собрать воедино и сшить скальп головы. А я, рисковый человек, хотя операционная сестра предупреждала не делать здесь этой операции, все же решился на этот поступок. Когда я был дома, то, конечно же, несколько дней переживал за свой риск, молодую глупость.
Но вот, видите, бог был на моей стороне - все окончилось благополучно. Теперь он стоит передо мной и всем широкоскулым китайским лицом улыбается и говорит: "Спасибо, дорогой доктор, я у ног твоих. Благодарность моя безгранична. Жизнь тогда была в твоих руках, ты мне ее вернул, даже не побрезговал мной, как врагом своей страны. Все раны срослись, как на собаке - как у вас говорят. Я перед тобой в неоплатном долгу и, если говорить серьезно, хотел бы тебе его вернуть сразу же, сегодня же.
Утром, сегодня, я был у парня - это тот "СС" из Прибалтики. Он лежит с очень тяжелой формой туберкулеза легких в районной туббольнице. Говорит, что готовится к смерти. Я его, конечно, успокаивал, но видно, что плох - при мне харкал кровью. Вначале он рассказал, как ты всех больных организовал на охоту на медведя: все не спали - ждали, потом не спали - обсуждали охоту, потом помогали обдирать медведя, потом варили мясо, ели, шумели и т.д. словом, не дом был, а садом!
Я у него спросил, что ты только ради охоты в больнице был? А он говорит, что ты тоже тубик и тебе бывает плохо. Я так удивился - врач и вдруг тубик. А может, он тюльку гонит? Скажи, доктор. Если же это правда, то тут я твой помощник. Долг свой я тебе тут же и отдам!".
Пришлось мне моему заботливому приятелю во всем признаться. Я рассказал, что приехал на Колыму с туберкулезом легких, что мне мои коллеги предлагали удалить легкое, но я воздержался. Как рисковый человек или глупый, оказался здесь. Периодически лечусь  в этой же туберкулезной больнице, где мы убили медведя и кормили мясом больных. Так что, твой приятель прав. Сейчас мне стало хуже - процесс перешел на второе легкое. Лечение не дает пользы.
При этих словах мой бывший больной соскочил со стула, схватил меня за руку и говорит: "Все, помогу! Говорил помогу, значит помогу! Дай мне лист бумаги и ручку. Я сейчас, я сейчас".
Садится за стол и начинает писать иероглифами. Пока он пишет, я дам некоторые пояснения: со стороны может показаться невероятным - обращение больного к врачу на "ты", но это так и было, и являлось проявлением особого расположения, уважения больного к данному врачу. Если больной говорил на "вы", то он был далек от него, не уважал врача, то есть обращался к нему в силу необходимости - больше не к кому было обратиться.
Пишущего будем просто называть китайцем (раньше я уже писал, что он был японским разведчиком в СССР).
Закончив писать, китаец подает мне лист бумаги и говорит: "Если не будешь лечиться - помрешь. Бросай все, поедешь в Благовещенск к моему дяде Джо (он у меня старенький), передашь это письмо. Здесь я пишу, что ты спас мою жизнь. Я прошу дядю, чтобы он спас твою - это и есть плата за мой долг. Все это не шутка, не розыгрыш. Ты спросишь, почему я не помогу своему умирающему прибалтийцу? Так он "СС", и ему выезд запрещен. Вот и весь ответ. Отнесись к моему предложению серьезно. Мой дядя старый китайский врач, профессор бывший. Когда вылечишься, всю жизнь будешь меня помнить. А  я тебя никогда не забуду.
Вот адрес дяди в городе Благовещенске на русском языке. Когда вернешься здоровым, найдешь меня. Уважаю тебя, езжай".
С этими словами китаец крепко пожал мою руку и ушел.
Я остался один. Сижу, как ошарашенный: "Что это, судьба? Или злая шутка? Не похоже. Китаец не дурак, он умный человек. Бахвальство ему не нужно, не тот возраст, да и зачем? Что делать? Съездить ради прогулки - это же черт знает где (какие расходы, да и с работой как?). Вот и задача, а сколько неизвестного? Что же главное - здоровье! Будем исходить из этого.  Если не лечиться, то и на материке не лучше. В лучшем случае - нужно соглашаться на операцию, но ты же сам знаешь, да и хирурги - твои друзья - гарантии не давали. После операции около 50 % умирают, учитывая осложнения. Да и какая операция, если инфильтрация пошла на правое легкое? А как с Валей, с Тамарой? Как мне их оставить надолго и опять же расходы. У них останется только одна зарплата. Все, что накопили, уйдет на эту езду, питание, лечение. Если будем возвращаться с Колымы, то голые, как соколы. Все это так и есть!
Давай рассмотрим этот вопрос с худшей стороны. Лечение здесь не дает положительного результата - ты просто умер и все тут! Что тогда? Тебе уже все равно - на том свете и с туберкулезом принимают. А как они? Дикость и только. Им-то обоим будет плохо на всю жизнь. Тамара повторит мой путь безотцовщины. А какой он "сладкий", ты уже знаешь на своем опыте. Вале не позавидуешь: жизнь одинокой женщины с ребенком нам хорошо известна.  А если ты вылечишься? Это совсем другое дело! Это семейное счастье, это радость! Господи, да разве такое возможно? Это же спать ночами без постоянных болей в сердце и коже головы - прошла интоксикация, не потеть, даже при ходьбе, не будет изнуряющей субфебрильной температуры, быть почти сухим в операционной, не делать себе в ягодицы стрептомицин, можно все время работать - вместо того, чтобы лежать в больнице,  не  будет изнуряющего кашля с мокротой или кровью, можно будет поцеловать дочку и жену без страха заразить их, ты можешь не иметь отдельную посуду и специально ее не обрабатывать, тебя не будут считать неполноценным работником - не ходишь на больничный лист, не нужны замены и подмены; тебя не будут опасаться в компании и на работе, зимой и летом можешь ходить на рыбалку и охоту - не будешь бояться простыть и не будет обострения туберкулезного процесса и так далее и так далее. Словом, станет доступна жизнь здорового человека, который не знает ограничений в жизни, что постоянно испытывает на себе больной туберкулезом. Может быть, многие здоровые люди так наплевательски относятся к великому дару - здоровью. Когда же заболевают, жалеют, но локоть достать нельзя. Вот так и я, пытаюсь достать этот локоток. Если все проанализировать, то остается одно: нужно ехать, если есть даже малейшая возможность вылечиться, нужно отбросить все сомнения, забыть о деньгах и убедить Валю в необходимости этого шага".
С этими мыслями я одеваюсь и медленно-медленно иду домой. Мне уже кажется, что я вылечился, что я здоровый и радостный возвращаюсь домой и на работу.
Прихожу домой и в деталях рассказываю Вале о случившемся, о своих сомнениях и предварительном решении. Валя внимательно меня выслушала, даже ни разу не перебила и в конце сказала: "Юра, ты всегда был и остался наивным мальчиком. Овен отличается тем, что всем и всегда верит. Где ты слышал, чтобы сейчас вылечивали туберкулез. Подлечивают - это другое дело. Но так, как тебе стало хуже и здесь ничего существенного не обещают, то для меня, вернее, для нас обоих, очень даже будет хорошо, если там тебя подлечат или существенно приостановят процесс. Плюнь на деньги. Для нас твое здоровье все, деньги дым - развеются и все равно будет пустота. Будет здоровье - деньги заработаем. Бери отпуск и езжай".
Проговорили мы с Валей до глубокой ночи. Сон был короткий и беспокойный. Проснулся я от странного сна: как будто я сижу на высокой-высокой горе, рядом летают красивые ангелы, двое подхватывают меня за руки и несут, отпускают мои руки и говорят: Лети, лети, лечись. Будешь здоровым и будешь сам летать". Я от страха, что сейчас упаду на землю, просыпаюсь.
Утро прошло беспокойно, я никак не мог решиться, как поступить. По пути на работу беру монетку и бросаю ее над головой, ловлю - орел. Все, хватит дергать себя. Еду!
Пишу заявление на отпуск главному врачу. Беру билет до Хабаровска. Утром следующего дня вылетаю в Магадан, из Магадана в Хабаровск.
Через двое суток я в Благовещенске. Походил по центру города, сходил в столовую, зашел на рынок. У китайца, хорошо говорившего по-русски, узнал, как добраться по указанному адресу. И вот я на окраине городе. Подхожу к старенькому, аккуратному, небольшому домику. Стучу, выходит из калитки пожилой, с небольшой бородкой, китаец. Спрашивает: "Что вы хотите, молодой человек?". Я подаю ему письмо. Он молча открывает калитку и пропускает меня. Через небольшой дворик мы проходим в комнату. Здесь он предлагает мне раздеться, пододвигает стул. Сам садится на другой около стола. Надевает очки, вскрывает письмо и медленно читает его. Приятная улыбка появляется на его лице. Кладет очки на стол и обращается ко мне: "Та вы, молодой человек, доктор. Значит, мы с вами коллеги. Хорошо, хорошо. А как там мой племянник? Нет, нет. Я и забыл, что об этом нельзя спрашивать".  "Что вы, что вы. Можно, раз уже я у вас", - отвечаю я.
Пришлось более подробно рассказать о нашем житье-бытье на Колыме. О том, что его племянник работает, живет нормально. Китаец подробно расспросил о травме племянника и как сделана операция, хорошо ли зажили раны. Во время разговора я смотрел на его лицо и мне казалось, что он где-то внутри себя и что-то обдумывает. То, что я ему рассказывал, он все уже знает.
Прищурив свои умные глаза, он говорит: "Будем считать, что мы слегка познакомились. Я очень вам благодарен за лечение моего племянника. Он пишет, что вы спасли его жизнь и сами болеете туберкулезом. Да… ситуация. За жизнь племянника - не могу подобрать слов благодарности, но этого мало. Как вы знаете, - я врач. Я могу вам помочь. Нет, я подобрал не то слово - я обязан вам помочь. Сделаю все, что могу. Для начала мы должны условиться, как будем звать друг друга. Учитывая ваш возраст, будете меня звать - дедушка Джо. Я же вас уду звать - молодой коллега. Не возражаете? Дальше. я живу уже много лет один. Если не возражаете, будете жить со мной. Домик небольшой, но вам места хватит. Знакомиться с вашей болезнью будем завтра. Сегодня вы устроитесь, посмотрите мой огород, окрестности. Очень люблю выращивать капустку и моему возрасту это подходящая пища. Если не будете возражать, то будем в огороде работать вместе",
Я ответил, что все меня устраивает, что мне много места не нужно, что в детстве я спал со своим стареньким дедушкой  на печи, друг другу не мешали. В огороде я работать люблю, так как я деревенский парень. Могу не только в огороде работать, я еще и неплохой плотник и если что развалилось или сгнило, то могу заменить. Дедушка Джо сказал, что плотницких дел не нужно делать, так как мы не будем строить, а будем лечиться.
После этого мы походили по огороду, сводил он меня в лесок на окраине, где мы посидели. Так и прошел первый день в Благовещенске.
На следующий день дедушка Джо подробно расспрашивал о моей болезни: как я начинал лечиться, что мне помогало, что - нет; почему мне предлагают операцию, как я оказался на Колыме, как я себя чувствую в последнее время, какие принимал сейчас лекарства, помогают ли они мне сейчас? Вспомнил я и о головных и сердечных болях, термометрии, кашле, еде, сне, семейных отношениях, как совмещал лечение и работу.
Всех вопросов коснулся старый, умудренный опытом врач. Очень долго он слушал меня, перкутировал, измерял кровяное давление, пальпировал органы брюшной полости. Ни одного слова за время осмотра не проронил дедушка Джо. Анализы крови, мочи, мокроты и рентгеновское обследование изучал, изучал медленно и обстоятельно.
Перешли на диван. Внимательно смотря мне в глаза, доктор сказал: "Твоя болезнь, коллега, довольно запущена, лечить можно и нужно. Положительный результат возможен. Лечение сложное, а главное - болезненное. Я тебе буду вводить определенные лекарства, другие ты будешь пить. Это очень кропотливая, продолжительная работа. Одних уколов, вводимых в определенные точки, будем делать до 200 в неделю. Хватит ли у тебя терпения, выдержки и воли?".
"Дедушка Джо, во мне вы можете не сомневаться, ради здоровья - вынесу все", - ответил я ему.
Так и началось мое пятимесячное лечение, которое постепенно перешло и в мое обучение Китайским методам лечения пациентов, которые приходили к уважаемому китайскому врачу и доброжелательному человеку. Душевность, трудолюбие и  долготерпение покорили меня навсегда, укрепили во мне доброжелательные  чувства к китайцам. Трудолюбие и китаец для меня остались синонимами на всю жизнь.
Лекарства изготовлялись в Китае, доставлялись определенными людьми к дедушке Джо. Вводились эти лекарства в определенные точки-зоны (наподобие наших зон Захарьина-Геда) в неделю раз от 150 до 200 уколов в кожу на определенную глубину и в определенном количестве. Боли были дикие, но я держал свое слово. Каждый день я употреблял лекарство, приготовленное из витаминов, меда и лопуха. Лечебным моментом был легкий труд на огороде, уборка помещений и прогулки в окрестностях города - пригорода.
Трудолюбием, выдержкой, силой воли я покорил сердце старого доктора. Мы смотрели вместе его больных, им он представлял меня не иначе, как молодым коллегой. Постепенно я изучил точки и зоны, что соответствовали различным органам, он мне показал методику введения лекарств при различных болезнях, посвятил в тайну приготовления этих лекарств. Я запоминал тысячи точек, сотни лекарств. Моя память так удивляла его, что доктор однажды признался: "Если бы мне такую память в молодости, я бы далеко пошел".
Про прошлое дедушки Джо, про его звание, учебу - я никогда не задавал вопросов. Если он молчит, значит, есть причина. Не нужно обижать хорошего человека.
К концу моего срока лечения дедушка Джо так верил в мои способности, что когда приходили его пациенты, он говорил: "Сегодня вас будет принимать мой молодой коллега. Что-то я себя плоховато чувствую. У него глазки и уши молодые, руки для уколов крепкие". Я занимался больными, а он сидел на диване, поглаживал свою бородку и всегда довольно улыбался. Когда уходил последний пациент, он подсаживался ко мне, ложил руку на плечо и по-отечески мягко говорил: "Сынок, ты давно заменил меня, хорошо тебя учили в институте, я тобой доволен. Можешь у себя на Колыме заниматься китайской медициной - у тебя получается хорошо".
Мое лечение продвигалось неплохо: кашель прошел, температура была нормальной, головные  и сердечные боли прошли, общее самочувствие хорошее. Последнее время у меня все чаще появлялось трепетное чувство - я выздоравливаю, но я терпеливо ждал конца. Дедушка Джо очередной раз послушает меня и скажет: "Да". На этом наша консультация и заканчивалась. Я с вопросами не приставал.
И вот однажды дедушка Джо  говорит: "Не хочется ли молодому человеку побывать в Китае и самому посмотреть, как приготавливаются лекарства, что мы применяем при лечении? Если хотите, то могу отправить под видом китайца. Есть оказия".
Я, конечно, сразу же согласился - когда еще будет такая возможность. В глухую темную дождливую ночь китайские ребята переодели меня в китайскую одежду и на лодке тихо переплыли на другой берег Амура, шли пешком, потом ехали на лошадях. Рано утром мы были в небольшой деревне. Там я был три дня. Мне показали массу трав, корней, грибов, способы их обработки, приготовление вытяжек, отваров и настоек. Мой гид очень хорошо говорил по-русски и объяснил, что все это собрано в Тибете, основная часть перерабатывается там, это же доставлено сюда, после переработки перевозится в СССР и там продается людям.
Итак, с товаром через три дня мы возвращаемся в Благовещенск. Эта поездка запомнится мне на всю оставшуюся жизнь. Дедушка Джо был рад моему возвращению. Много расспрашивал, радовался за меня и все повторял: "Когда бы еще ты мог побывать в Китае, когда?".
Я в Благовещенске 4,5 месяца. В семье моего доктора и кумира - свой. Среди его пациентов меня уважают, относятся доброжелательно. Совмещаю лечение с обучением и практикой. Грудная клетка исколота тысячами уколов, выпито ведро соков, отваров, витаминов, меда. Мое терпение вызвало уважение у моего доктора, его любовь.
Сегодня утром он подает мне бумагу и говорит: "Поедешь в центральную городскую поликлинику с этим направлением и сделаешь там рентгеновские  снимки органов грудной клетки. В направлении я пишу диагноз - туберкулез легких, иначе делать не будут. Посмотрим, как идет лечение".
Нахожу поликлинику, делают мне снимки в рентгенкабинете, просят зайти за результатом через день.
Этот день для меня казался бесконечным. Что я только ни делал, куда я ни ходил - из головы не выходила мысль: что на снимках, не зря ли я терпел такие муки? Хотя я себя чувствовал хорошо, но при туберкулезе чувство бывает обманчивым. Хотелось объективного подтверждения.
Едва дождался утра. Стою под дверями рентгенкабинета, пришли сотрудники, а мне невтерпеж.  Кончилась пятиминутка у заведующей поликлиники. Я захожу, прошу результат, а врач говорит: "Странное направление - туберкулез легких. Легкие же чистые. А вы, молодой человек, болели туберкулезом? Почему вам поставили этот диагноз?". Я ничего не ответил, пожал плечами, взял результат описанных снимков и ушел (должен пояснить, что все делалось инкогнито - себя я не представлял как врача).
Я был ошарашен ответом рентгенолога. Не верилось, что я здоровый человек, что даже мои коллеги-врачи удивлены тем, что им направили здорового человека с диагнозом - туберкулез легких. Радость свою я не мог высказать словами. Моя душа сорвалась - шел по улице и плакал от счастья.
Домой я не пришел, прилетел на крыльях счастья. Прижался к своему доктору и чуть не раздавил его. Слов говорить не хотелось, их было все равно мало. Крепкое объятие было дороже всего. Дедушка Джо не стал читать заключение, а просто сказал: "Юра, дорогой мой коллега, я еще при последнем осмотре знал, что ты выздоровел, но мне хотелось, чтобы тебе об этом сказали рентгенологи, поэтому я и направил тебя к ним. Поздравляю, дорогой, с этой нашей общей победой: твое терпение и мое умение избавили тебя от этой смертельной болезни".
Пробыл я у дедушки Джо еще один день. Мне хотелось быстрее уехать домой, но он так привязался ко мне, что просил еще побыть с ним. Он даже принимался ругать себя за то, что поторопился направить меня на рентген: "Вот старый, куда было спешить? Сам знал, что все  хорошо и молчал бы. Так нет, хотел порадовать побыстрее. Можно было бы потянуть с недельку. Как вот оставаться теперь одному? Приклеился я к тебе сердцем. Ему тяжело будет без тебя".
Прощание наше было тяжелым. Не могут даже и описывать. Слезы с обеих сторон и только слезы. Передал он письмо своему племяннику, обнял меня и сказал на прощание: "Старый я, свидимся ли когда!?".
Дома, напротив, была радостная встреча, сибирские пельмени и, конечно,  наш большой торт. Вся жизнь состоит из горя и радости, из черного и белого, рождения и смерти, болезни и выздоровления. Дочка все время сидела у меня на коленях, то вертелась, то прижималась ко мне и все повторяла: "Папа, ты больше не будешь уезжать, не будешь?". Прижавшись к ней и крепко целуя, я повторял: "Все, дорогая, теперь будем всегда вместе. Я  и сам не хочу уезжать. Болезнь заставила. Теперь все".
Вале не верилось, что я, действительно, здоров. Ей хотелось, чтобы я еще здесь сделал рентгенснимок у своих врачей. Чем я ей мог доказать свое выздоровление? Я взял свою индивидуальную посуду, вышел на улицу и выбросил в болото, что было недалеко от нашего дома. Вернулся и заявил: "Граждане, моя ближайшая часть семьи, больше я не опасен для вас - никто от меня не заболеет". На радостях я сделал несколько снимков. Теперь  мне приятно, что есть фотографии, с которых всегда будут смотреть на меня Валюша с Томой и напоминать мне о моем выздоровлении и нашей теплой встрече.
Письмо своему бывшему больному, теперь даже другу, я передал. Сообщил ему о возвращении и он явился ко мне на работу радостный и веселый. Прочитал письмо от дедушки Джо и сказал: "Я тебе говорил, что он у меня гений,  что он вылечивает трудных больных - так и вышло. Я очень рад за тебе, поздравляю с выздоровлением. Дядя пишет, что ты хороший человек, что он к тебе очень привязался. Иначе не могло быть - плохого человека я бы не послал к нему".
Тепло расстались мы. Мне очень было приятно, что в таких странных обстоятельствах я приобрел такого ответственного друга и товарища. Человека, который на 360 градусов повернул мою жизнь и жизнь моей семьи. Я остался в неоплатном долгу перед ним. Долг решил возвращать своим больным, так как лекарства привез с собой.
* * *
Первый же самостоятельный эксперимент получился неожиданно и вы думаете на ком? На своей собственной жене и при странных обстоятельствах
Попал я на несколько дней снова в командировку в п. Мяунджа, замещал отсутствующего хирурга. Утром заканчиваем прием больного в санпропускнике. Подъезжает огромный самосвал, шум под окном. Шофер открывает дверь и помогает пройти моей жене. Она с трудом добирается до кушетки, я помогаю. Валя рассказывает, что носила воду домой из водовозки, крыльцо было облито и обледенело. Поскользнулась, ведро дернулось в сторону, в спине что-то хрустнуло, едва добралась до постели. Что делать? На работу идти не могла, дочке ничего не могу сделать. Хоть караул кричи. Вспомнила о твоих чудодейственных лекарствах. Напросилась в попутчики к этому парню. Делай, что хочешь, поднимай. Иначе самому придется возвращаться. Осмотрел я Валю: все признаки ущемления межпозвоночного диска в поясничном отделе, острый радикулит и ишиас справа.
Укладываем Валю на кушетку, помогает сестра. Готовлю лекарство, ввожу его в определенные точки около поясничного отдела позвоночника и крестца - боли дикие. Но проходит 3-5 минут, большая встает, достает руками до пола и говорит: "Все прошло, хотите я вам яблочко спляшу". Не дожидаясь ответа - исполняет. Я обнимаю Валю. Сестра же странно посмотрела на больную и автоматически приложила пальцы к голове. Потом она призналась: "Думала, что ваша жена "того" от этого лекарства стала. То почти на руках несли, теперь в пляс пошла. Чудеса, да и только".
Действительно, со стороны все это выглядит очень странным, невиданным. Я в Благовещенске первое время так еж очень удивлялся необычно быстрому влиянию этих лекарств, такому почти молниеносному воздействию, люди почти сразу же после введения поднимались на ноги и не чувствовали боли в подобных ситуациях.
Теперь пришлось удивлять сотрудников на Колыме. Валю я сразу же отправил домой и болей в спине у нее никогда не было.
* * *
Возвращаюсь домой. Зима твердо вступила в свои права. Кругом снег. Морозы 45-50 градусов. Я здоров. Полон сил и энергии. Сотрудники аэропорта собираются поехать на охоту на снежных баранов, которые обитают в предгорье Марджота, вершина которой всегда перед нашими глазами в хорошую погоду. На 2,5 километра она вознеслась над Землей и создала свой микроклимат. Это та вершина, около которой когда-то наш самолет, возвращавшийся из Магадана, попал в дикую болтанку и чуть не разбился. Мне все время хотелось побывать около этого гиганта, понять, почему этот исполин, седая голова которого всегда покрыта огромной снежной шапкой, в тот раз решил угробить наш самолет. Может быть, кто-то из нас ему понравился и он хотел его оставить у себя, может быть, среди нас был кто-то, кто так обезобразил природу вокруг и этот меч Земли или пика решил уничтожить, наказать вредителя? Но причем был я: я никому вреда и обид не причинял. Я просто человек судьбы. Куда бы я ни шел, ни ехал, я обязательно должен пройти через испытания, побывать на грани смерти, а потом только вернуться домой. Читая все записки, в этом только и убеждаешься. А может быть, мне хотелось увидеть снежных баранов, моих гордых собратьев-овенов? Увидеть себя со стороны, ощутить свою судьбу наяву, так мне хотелось.
Пошел на переговоры к жене, мы уже с ней договорились, что без ее согласия в такие поездки не езжу. Я ей объяснил, что будем в машине, тепло, машина новая. Только туда и обратно. Она согласилась.
Рано, рано утром впятером выезжаем в сторону Марджота. Видимость плохая, едем при желтом свете. В машине тепло, настроение хорошее. Дороги нет, сами торим зимник. Ехать по прямой - 21 километр. От аэропорта Берелех к вершине простирается широкая красивая долина. Летом по ней течет река, берега заросли густым кустарником.
Наша машина держится ближе к подошвам сопок, которые переходят одна в другую и уже не видны вдали. Так медленно едем, 10-15 километров. Уже начинает светать. Оставляем машину с шофером и решаем идти пешком. Несмотря на лютый холод, чувствуем себя хорошо. Кругом бескрайние сопки, покрытые низколесием и снегом, под ногами - лед, лед и лед, припорошенный снегом. Мы все ближе подходим к горе, которая как громадный исполни поднимется над окружающими сопками. В полумраке Марджот особенно величествен и загадочен со своей огромной снежной вершиной и теми огромными валунами, что образуют его подножие. При первых лучах рассвета перед нами возникает идиллическая картина: лед, по которому мы идем, виден далеко впереди, как озеро, начинает парить. В клубах этого тумана летают мелкие стаи куропаток, с шумом они опускаются на лед, но это уже не лед, а полужидкая масса льда и воды, которая как бы выдавливается из-под огромного пресса Марджота и движется под нашими ногами. Мы как бы отрываемся от реальности, мы в мире грез и фантазии: лучи света как бы создают арку радуги от испаряющихся и тут же замерзающих капелек воды - влаги. Мы входим в мир чудес,  да и только.
Вдруг высоко, на одном из валунов, видим гордо стоящего хозяина гор - снежного барана. Его круторогая голова полна величия и независимости. Кто-то поднимает вверх карабин и стреляет. Овен пулей срывается со своего пьедестала и летит, летит… Именно летит, а не бежит. Его длинные, грациозные прыжки зачаровывают. Его маленькие копытца точно попадают на острые камни валунов - ему нельзя ни оступиться, ни упасть.
Природа сурова, величественна и прекрасна! У нас нет желания охотиться. Мы сегодня будем только любоваться природой.
Медленно, медленно и осторожно поднимаемся по голым валунам все выше к подножию гиганта. Потом идем по горизонтали: нашли лежку баранов, неожиданно далеко впереди видим небольшую стаю, скачущую прочь от нас.
Мы на уровне окружающих сопок, еще раз осматриваем все кругом и медленно спускаемся в долину. Садимся в машину и едем назад.
Проехали километров десять, из кустарника то тут, то там взлетают куропатки, здесь их называют долинками. Выходим из машины, начинаем охотиться. Убили по одной-две куропатки.
Продираюсь через густой кустарник. Вдруг передо мной неожиданно взлетают, просто выпархивают, несколько птиц. Я бросаю вверх ружье, прицеливаюсь, стреляю. Получаю тяжелый удар в нос прикладом, падаю. Оказывается у меня бескурковое тяжелое ружье, от неожиданности пальцы нажали на два крючка сразу, два ствола выстрелили без прижатия приклада к плечу. Удар приклада пришелся на нос, который был разбит, струей потекла кровь. Она падала каплями на фуфайку и примерзла к ней. Прикладываю к носу снег, а кровотечение только усиливается. Теперь только понял, что при пятидесятиградусном морозе капли крови замерзают, падают, рана снова открывается и кровь не успевает свернуться в ране.
Вот таким красавцем я вернулся домой. Захожу весь в крови - фуфайка, штаны, лицо, нос синий, а сам улыбаюсь. Валя перепугалась, но видит - живой, успокоилась. Смеемся вместе.
Утро. Надо идти на работу. Как? Говорю Вале: "Ладно, что-то придумаю. Знают же, что я не пьяница. Конечно, не поверят, что свое собственное ружье нос разбило. Не беспокойся".
Обступили сотрудники на работе. Кто смеется, кто сочувствует. Спрашивают: "Что да что случилось". Я возьми да ляпни: "Жена сковородкой по носу ударила, вот и все". Долго еще у жены спрашивали: "За что это ты своего мужа так угостила". Она любопытным отвечала: "Заработал, вот и все. Отстаньте".
Как же не согласишься с русской пословицей: "Бедному  Ванюшке всюду камушки". Везет же, как деду Щукарю, даже в молодости.
* * *
Следующий раз мне пришлось использовать свою китайскую медицину дома у пациента. Зашел ко мне приятель и просит посмотреть дома дочь. Пошли к нему домой. Девочке 17 лет. Смотрю - острый приступ аппендицита. Говорю, что нужно оперировать. Девочка в слезы: "Боюсь я операцию, никуда не поеду". Вот вам ситуация. Уговоры мои никак не подействовали: "Нет, и все тут". Мать просит: "Помогите". Говорю: "Есть у меня один способ, но на аппендиците не пробовал. Может,  и поможет". Уговорили меня. Принес лекарства. Сделал обкалывание, спрашиваю: "Болит?". "Нет", - отвечает красавица. Давлю на живот, смеется. Меряю температуру - прошла. Чудеса, да и только. Сам себе не верю. Пообещал зайти завтра.
Прихожу. Измеряю температуру - нормальная. Пульс 65 ударов в минуту. Живот мягкий, напряжение прошло. Небольшая боль в точке червеобразного отростка. Для уверенности сделал еще обкалывание. На следующий день девочка была здорова, пошла в школу. Родители на меня смотрели, как на бога - такого они еще не видели. Так и расстались друзьями.
* * *
Следующий больной, точнее больная, появилась  у меня на консультации. Она пришла за советом. Дело в том, что ее смотрел гинеколог, обнаружил кисты придатков матки и настаивал на операции, так как кисты часто озлокачествляются. Пришла со слезами: "Что делать? Я боюсь операции, не хочу ее делать". При осмотре, действительно, на левых придатках определялась киста большого размера.
Я решил попробовать китайский метод лечения. Были сделаны обкалывания соответствующих зон два раза с промежутками в четыре дня. Через десять дней я посоветовал больной показаться гинекологу, а потом зайти ко мне. Результат ошеломил всех. После осмотра ко мне пришли обе: гинеколог и больная. Больная радостная, а гинеколог расстроенная. Она мне говорит: " Доктор, странное дело. Смотрела эту больную, вот моя запись в медкарте, вот и ваша запись. Скажите мне, куда девалась киста? Я же ее своими руками щупала. Спрашиваю у больной, что делала - она молчит". Больная, улыбаясь, отвечает: "Татьяна Ивановна, что я могла себе сделать? Я ничего не делала".
Так и ушла наша Татьяна Ивановна в недоумении. Благодарность больной была безграничной. У меня была только просьба: "Не говори никому, такому никто не поверит. Будут меня или тебя считать не нормальными. Я и сам начинаю думать, что мне помогает бог".
* * *
Следующей была молодая 35-летняя женщина из одного государственного учреждения. Она 14 лет назад имела травму позвоночника - раздавление трех межпозвоночных дисков в поясничном отделе. За эти годы ей дали инвалидность, правую ногу она не чувствовала, стул был только после клизмы, не стирала, не мыла пол из-за сильных болей в спине. Имела ко времени болезни двоих детей. Все домашние дела исполнял муж. Семейные отношения - сами можете понять.
По два раза в год ездила подлечиваться в неврологическое отделение областной больницы, но положительного результата не было. На работе ее держали за квалификацию или из жалости. Поднималась на второй этаж с трудом, садилась на стул со слезами. Не вставала целый день. Поднималась со стула тоже со слезами.
Узнал я об этих страданиях женщины случайно. Решил помочь, но учитывая большой срок болезни, гарантий на хороший исход не давал.
После первых двух сеансов она пришла ко мне радостная и заявила, что все дни ходит на стул без клизмы. Для женщины - радость была беспредельной.
Первое время правое бедро не чувствовало уколов и больная, лежа на кушетке, говорила: "Доктор, вы что-либо делаете или просто так стоите?". Я молчал. При четвертой процедуре в это же бедро, больная вдруг как закричит: "Мне больно, вы что - не понимаете?". Я стою и смеюсь. А она продолжает: "Вам хорошо, это же не ваша попа". И тут до нее доходит, что правое бедро через 14 лет стало чувствовать и она закричала, просто заорала от радости: "Чувствует, чувствует. Колите еще, еще колите!". После этого мы все радостно смеялись. Понятно ли всем подобное чувство? Едва ли. Мне же это было так понятно. Подобное же было со мной недавно в Благовещенстве.
Так я ее лечил. Она радовалась каждой новой удаче. После семи сеансов диких боле от уколов у нее, к великой моей и ее радости, все прошло и она заявила: "Вы знаете, сегодня я родилась снова. 14 лет я не жила, мучилась. Теперь я снова полноценный человек. Я стираю белье, мою полы, купаю детей. На работе забыла про боли, я не хожу - летаю. Вы мой бог, вы - ангел",
Встречаюсь на улице, она улыбается и говорит: "Не волнуйтесь. Все хорошо. Я счастлива".
* * *
Все это время я писал дедушке Джо письма: рассказывал о больных, о результатах лечения. Мой старый доктор радовался моим успехам, присылал лекарства.
* * *
У нас на строительстве дома произошел несчастный случай. На ногу строителя упала большая балка. Его отправили в хирургию, но перелома бедра не оказалось и стал он лечиться у невропатологов. Лечился около пяти месяцев: правая нога не слушалась, задевала за землю, хлопала при ходьбе, потеряла чувствительность. Невропатологи считали, что  ничего больше сделать нельзя. Парень молодой, специальность - плотник. Что делать? Странно, но судьба свела меня с ним. Он оказался приятелем женщины, что лечилась у меня с кистой.
Лечился он долго и настойчиво. Уколов пришлось делать по зонам сотни, он терпел и терпел… Верил. После полутора месяцев интенсивного лечения парез правой руки прошел. Он пришел ко мне и заявил: "Смотрите, моя правая нога стала, как левая. Завтра иду работать плотником". Мы вместе порадовались его счастью.
* * *
Соседка попросила помочь - сын не может глотать. Смотрю парня: весь пылает, температура около сорока градусов, глотать не может, боли в горле, флегмонозная ангина. Делаю обкалывание соответствующих зон два раза через сутки. Сочетаю это с пенициллином внутримышечно. Через двое суток температура нормальная, воспаление в миндалинах прошло. Меня все больше удивлял чудодейственный метод лечения.
* * *
Вкратце хотелось бы рассказать о лечении одной 85-летней женщины, которая лечилась у терапевтов около 3 месяцев с очень непонятным воспалением легких. Лечение  результата не дало. Вызвали дочь и сказали: "Бабушке плохо, готовьтесь к худшему, пусть лучше умирает дома". Дочка забрала мать домой, но не хотела смириться с мыслью, что мать помрет". Она обратилась к моей медсестре, чтобы я попытался помочь. Скажу прямо, случай незаурядный. Посмотрел я больную и говорю: "Возраст, возраст… Да и долго лечили. Но попробуем". Из всех больных, включая и меня, я еще не встречал человека с такой силой воли, с таким терпением и выдержкой. По необходимым точкам и зонам сделал я ей сотни уколов - ни разу не ойкнула. "Раз надо - терплю. Куда же деваться", - отвечала больная на мои молчаливые вопросы.
Результат: через 36 дней больная выздоровела, убирает в комнате, свое белье стирает сама, стыдно отдавать детям.
Отметили мы ей восемьдесят шесть лет. Она в здравом уме, добрая и приветливая. При встрече говорит мне: "А может, вы зря меня вылечили. Я теперь здоровее дочери. Мне стыдно перед ней".
Вот какой случай, вернее больная, встретилась на моем врачебном пути.
* * *
Случаев на моем пути было много. Я, видимо, уморил вас. Остановлюсь на последнем, так как он мне особенно дорог.
Сотрудник МВД много лет отслужил государству, но еще хотел поработать - помочь детям встать на ноги. Ехали с товарищем и попали в автомобильную аварию: получил он компрессионный перелом позвоночника - поясничного отдела. Его родные попросили помочь подлечиться так, чтобы не знало начальство и не уволило его раньше времени с работы. Мы договорились: он подает заявление на отпуск на два месяца. За это время я его лечу. Он возвращается на работу и никому ничего не рассказывает.
Все было так, как запланировали. Главное, боли в поясничном отделе позвоночника. Делаю обкалывание определенных точек позвоночника по Китайскому методу - боли исчезают. Безболевое состояние поддерживаем все месяцы. Делаем наколенники и налокотники: больной, без вертикальной нагрузки на позвоночник, все время ползает - укрепляет мышечный каркас. Это делается ежечасно в течение двух месяцев. После этого он выходит на работу и продолжает гимнастику дальше. Боли я ему не допускаю, делая два раза в год поддерживающую терапию. Он внешне здоров - вне подозрений. Уйдет на пенсию, когда нужно будет семье.
* * *
Весна пролетела, как пуля у виска. Было кругом черно, теперь зелень и зелень. Вот и лето. На солнце - жара. Если тучи закрывают его, то становится сразу холодно от вечной мерзлоты Земли.
Наше время пребывания на Колыме подходит к концу. Я еще не осуществил свою мечту - побывать на озере Джека Лондона. Это одно из чудес света. Такими же мечтателями являются два брата Семенихиных: оба здоровые, крепкие. Сергей совершенно рыжий, балагур и затейник; Володя - черный, кучерявый, молчун.
Для поездки выбираем мотоцикл "Урал", именно этот вид транспорта. Он дает всем нам свободу поездки. Мы не хотим зависеть ни от кого -  мотоцикл, ветер и мы…
В один прекрасный день собираем рюкзаки с продуктами, удочки, ружья, запас бензина. Садимся на своего "конька-горбунка" и здравствуйте, ветер и судьба. По трассе едем с большой скоростью. Все парни веселые, здоровые и романтики. Что еще нам нужно?
Природа все та же: кругом пни, при от деревьев и терриконы промытого песка и камня после добычи золота. Радует глаз зелень карликовой березки и мелких кустарников, что покрывают долины рек и сопки. Сопки непрерывной чередой плывут по сторонам дороги или мы их как бы разрезаем, поднимаясь по затяжным подъемам.
Среди нас самый заводной и энергичный - Сергей. Ему все не сидится в люльке. То он просит остановить мотоцикл около интересного куста или террикона, мечтательно философствует или веселит нас. Шутки сыпятся из него, как из рога изобилия.
Останавливаемся около небольшой речушки - решаем попить чаю. Быстро организовали костер. Когда остаются одни угли, на них-то и готовим  чифир по-колымски. Получается темная тягучая терпкая жидкость. После пробы глотка, я ее не мог пить - разбавил кипяченой водой и добавил сахара. Сережа все делает в натуральном виде: лежит на боку и из кружки мелкими порциями втягивает в себя эту тягучую жидкость, смакуя, приговаривает: "Нет, ребята, не понимаете вы настоящего наслаждения. Вот оно пошло по мне, как эликсир здоровья. Проникло во все органы и мозг. Оно заставило все органы работать в полную меру. Вы потом увидите, сколько у меня было скрытой энергии". "У тебя и до чифира было столько энергии, хоть отбавляй. Замордовал всех, - перебивает его Володя. - После этого от тебя в лес бежать придется".
"Шутки шутками, братцы, а мне выговориться нужно. Расскажу-ка я вам, дорогие, про то прекрасное озеро, куда мы едем. Вы, наверняка, не знаете, почему и при каких обстоятельствах оно получило такое громкое название, - отставляя в сторону кружку, говорит Сергей. - Если у вас хватит терпения, слушайте".
- Изучали ту местность и наносили на карту топографы - ребята, как и мы - молодые, веселые. В свободное время любили побалагурить, каждый свое почитать. Среди них был один, особенно увлекающийся, такой, как я. Читал он много, но особенно любил книги Джека Лондона. Один его томик носил за пазухой.
Изучили они большой район на одной стороне этого прекрасного озера и решили переправиться на резиновой лодке на другой берег. Перевезли часть вещей, загрузили остатки и один из них, тот, что любил Джека Лондона, поплыл по озеру. Неожиданно поднялся ветер, лодка перевернулась. Часть вещей удалось спасти, некоторые утонули. Среди них на дне озера остался любимый томик топографа. Парень очень переживал, но достать не смог: там была большая глубина и вода ледяная, но такая прозрачная, что книжку было видно на дне - она как бы просила о помощи. Ребята сочувствовали товарищу, успокаивали его, обещали купить новую книгу, но почитатель писателя никак не мог успокоиться из-за потери.
Когда стал вопрос о названии озера, нанесенного на карту, то ребята единогласно дали ему имя великого английского писателя Джека Лондона, чем очень угодили своему товарищу, который повеселел и благодарил о доброй памяти своих коллег.
Ребята, хотите, верьте, хотите, нет - так и было. А может, немного и не так, кто его знает. Главное, братцы, это трогательная история и она мне очень нравится.
После такого рассказа Сергея, нам еще больше захотелось побывать около озера, полюбоваться на него и может быть, увидеть эту романтическую книгу.
Садимся в мотоцикл и мчимся дальше. Хорошая дорога кончается. Сворачиваем на вспомогательную. Потом и бездорожье со своими кочками, ямами и ухабами.
И вот перед нами широкая  долина среди раздвинувшихся сопок. На ней огромное озеро. Его гладь блестит на большом расстоянии. Когда же мы подъезжаем ближе, то из-за блеска трудно смотреть на него. Останавливаем мотоцикл на ровном берегу.
Я зачарованными глазами стараюсь охватить это чудо природы. Жаль только, что бог создал его в такой глуши, что не каждый желающий может побывать на нем, полюбоваться этой красотой и величием гения Природы. А может быть, все сделано именно с умыслом: сюда попадет только ценитель прекрасного, а не прохиндей, который оставляет после себя кучу мусора и битых бутылок, испоганит все хорошее своим безразличием и неряшеством.
А солнце так и палит, греет воду, и все живое стимулируется им, получая дополнительную энергию, и приходит в движение.
Вода в озере тихая-тихая и прозрачная. Глубина огромная, но на дне хорошо видны гладкие камушки. Перед глазами беспрерывно с дикой скоростью проносятся стаи хариусов. Вот один из них взлетает над поверхностью воды и ловит зазевавшегося паута, близко подлетевшего к воде.
Так бы и смотрел, не отрываясь, часами на это озеро, которое кажется живым существом, очень радующимся, что так понравилось редким гостям. Но ни на секунду не дает забывать о себе этот осатаневший гнус. Комары, пауты, мошка стаями крутятся около нас, пытаются укусить, влезая в уши, нос и глаза. Создается впечатление, что вся эта нечисть завидует всему хорошему, приятному, что радует наши глаза и сердца; хотят досадить нам, испортить настроение.
В природе так и получается: рядом с красотой, прелестью гор, озер, рек, долин обязательно водятся "черти" - нечисть, что портит нашу жизнь, наше настроение. Это и есть понятие: прекрасное и ужасное, что живут рядом, что обязательно радует и гнетет нас одновременно, одно радует наш глаз, другое одновременно закрывает его.
Под писк и укусы тысяч комаров, надоедливость мошки стараемся организовать уху. Один из нас собирает сушняк для костра, двое - быстро ловят хариусов на живность, которая тучами летает вокруг наших голов. Не успеет удочка с наживкой коснуться глади воды, как хариус на лету хватает ее и оказывается на берегу.
Рыбы получилось так много, что вместо ухи получилась сплошная рыба. Когда хлебаем уху и едим рыбу, и одновременно, хлопаем себя по лбу или затылку, то вид наш смешнее, чем у клоуна в цирке. Особенно назойлива и противна мошка - так влезает в глаза и уши, что наши пальцы в рыбе никак не могут ее достать. Лица, вернее, грязные морды, так измазаны рыбой, что ее запах как бы проник в нас и вызывает отвращение к еде. Зато смеху было на всю "ивановскую". Наш смех, видимо, долго останется после нашего отъезда в ушах живых существ, что наблюдали за нами в тот день около озера.
Мы с Володей помыли посуду, затушили костер, собрали вещи в багажник. Умылись от остатков рыбы и комариных укусов.
Сергей лежит в сторонке, отмахивается от назойливой мошкары и старается рассмотреть карту местности. Вдруг он вскакивает и со словами: "Эврика! Ура! Нашел!" подходит к нам.
- Господа, товарищи, у меня к вам чудесное предложение: познакомиться с жизнью наших братьев-якутов. Когда еще представится такая редкая возможность. На старости лет вы будете рассказывать своим внукам о том, что вы в молодости побывали не только на Крайнем Севере, но даже в "яранге" самых отдаленных народностей нашей страны, изволили кушать с ними из одного котла. С каким уважением будут смотреть на вас ваши потомки! Главное, это поселение почти рядом. Вот видите, - показывает на карте, - совсем рядом, то есть недалеко.
- Твое "недалеко" километров на 150 растянется, до него добираться - "ого-го", - говорит Володя, заглядывая в карту. - А как возвращаться будем? Ты об этом подумал, фантазер".
- Я уже все взвесил, посчитал, посоветовался с Всевышним. Он дал нам добро на эту поездку, считает, что это будет наш настоящий мужской поступок. Мы должны нести свет людям, чему-то у них учиться, общаться с людьми других народов.
Если вы против моего предложения, то я могу сделать вам здесь шалаш, оставить вас при рыбе и комарах на двое суток. Смотаюсь туда и обратно, привезу свои впечатления о поездке. Ну, как, мои дорогие? Будем тянуть длинную-короткую или решим полюбовно?
Сам же с хитрой улыбкой смотрит на меня, понимая, что мой третий голос будет решающим. Если я скажу "да", то этим самым возьму ответственность за риск этого мероприятия на себя. Здесь на ум мне приходят все мои рискованные поступки, многие из которых чуть не закончились смертью их участников. Что мне сказать? Как поступить?
Выглядеть трусом я не мог: не позволяла мужская гордость или самолюбие, а, может быть, юношеская глупость. И я предлагаю ребятам Соломоново решение:
- Едем. Доводы Сергея очень ценны, особенно если думать о потомках. Спроси совет у них сейчас: они бы, конечно, дали добро на поездку, если бы мы не воспользовались этим исключительным случаем, они посчитали бы нас трусами. Едем, конечно, едем!
Но если дорога будет плохой, или появятся другие неблагоприятные обстоятельства, то мы воспользуемся правом чести: вернуться с пути, не считая себя трусами или слабохарактерными людьми.
При этих словах, Сергей хлопнул меня по спине и воскликнул: "Так и должно быть! Ты настоящий друг! Я с тобой в огонь и воду".
Володя смущенно обнял нас с Сергеем и сказал:
- Ребята, я ведь тоже не трус, все говорил с точки зрения  своего сомнения, просто так рассуждал, как бы ничего не вышло в худшем случае. Теперь беру свои слова обратно. Конечно, едем. Только пусть дорога будет для нас доброй матерью, а не злой, корявой мачехой. Все, седлаем Коня!
Итак, мы снова  в пути. Около озера дороги совсем нет. Наш мотоцикл прыгает на кочках или скребет люлькой по мелкому кустарнику. Хорошо еще, что почва плотная, часто покрыта камнями и булыжником. Так мы крутимся между кочками, подпрыгивая в ухабах и ломая мелкий кустарник. Вот и выбрались на чуть заметную проселочную дорогу. Увеличиваем скорость. Теперь и комары с мошкой отстали от нас.
Выбираемся к подножию сопки: дорога ровная, душа радуется. Вся сопка в зелени, так и манит к себе, но время поджимает, не можем себе это позволить.
Едем по двадцать километров. Только природа и мы. Одинокий зайчишка перебегает нам дорогу. Вот и стайка куропаток скрывается в кустарнике. Тишину нарушает равномерный гул нашего "коня". Природа здесь девственная. Нет пней и терриконов. Речушки обмелели, переезжаем некоторые, не замочив ноги. Рядом с речушкой останавливаемся, чтобы размять ноги и охладить перегревшийся двигатель. Я прогуливаюсь по зелени ровной поймы, которая, видимо, была затоплена водой во время таяния снега. Солнце светит. Стоит немилосердная жара и тишина до болей в ушах с каким-то металлическим звоном воздуха, который исходит от чуть заметного колебания воздуха. Для меня все это очень похоже на июльскую жару на Алтае, когда перед тобой летят чуть заметные волны марева и в ушах слышен их звон: "дзинь, дзинь", и далеко-далеко только "и-и-и-и-". Этот звон дико режет уши нам, мальчишкам, бегущим за коровами, которые так возбуждены этим, что поднимают вверх хвосты (их глаза налиты кровью) и с диким "бзыком" бегут куда глаза глядят, а мы стараемся удержать их в стаде или загнать через ракиты в озеро, чтобы они охладились. Но вода в озере, как парное молоко, и коровы вновь бегут в поле. Что-то подобное я почувствовал и сейчас, и воспоминания детства захватили меня.  Я подхожу к ручью, умываюсь ледяной водой и на душе становится легче: "Ох, ты, моя Природа, как ты мне близка, сколько в тебе загадок. Едва ли мы их сможем когда-либо разрешить. А, может быть, я такой восприимчивый для неуловимых волн, что окружают нас и проносятся мимо в определенное время? Нет, видимо, я "больной" от рождения чем-то, сам не пойму чем. Природа, зачем ты на меня так действуешь? Почему мои товарищи не воспринимают ее так, как я".
Сергей с Володей спокойно прогуливаются, смеются. Может быть, спросить у них, как они воспринимают эту тишину: этого я не могу сделать, чтобы не показаться странным, а может быть, не от мира сего.
Мне вспомнились и стали так близки ощущения Льва Николаевича Толстого, когда он ехал покупать усадьбу в одну из губерний центральной России. Он писал, что ехал летом, была такая тишина, что она так всколыхнула душу, что он не знал, что делать, куда себя деть, как защититься от этого дикого наваждения (хоть в петлю лезь). Он пытался изменить свои мысли, но наваждение не проходило. Тогда он повернул лошадь назад и отказался от поездки, хотя усадьба ему очень была нужна.
Господи, даже великие люди подвергаются странному влиянию окружающей природы, люди, которые в силу своего могущества должны бы легко управлять своими чувствами. Или это влияние сил природы так велико, что даже великие люди подвластны их влиянию? Тогда, что и говорить про меня смертного! Будем считать это естественным воздействием. Относиться ко всему спокойно. Не будем реагировать, как Лев Николаевич и не станем возвращаться с дороги.
Я подхожу к ребятам, они уже завели двигатель. Садимся. Едем. Гуд работающего двигателя прервал мои ощущения. Моя душа вышла из смятения.
Природа становится все более разнообразной: чаще встречаются участки хвойного леса, иногда они далеко видны за сопками. В их темной чаще своя невидимая жизнь, очень отличная от жизни зимой, своим светом,  холодом и тишиной.
Летят километры девственной природы: сопок, леса, лугов и речек. Только нет людей, их жилищ. Появляется странное предчувствие, заглох мотор. Что тогда? Сотни километров безлюдного пространства: прекрасного, чудесного, но дикого. Что мы должны делать? Как поступить? Снова бросить все и идти пешком. Конечно, сейчас лето, не замерзнешь. Но хватит ли сил на обратный путь?  Опять я сделал большую глупость: поддержал Сергея в его затее. Конечно, познакомиться с людьми этого дикого края хорошо, когда все хорошо. А если будет плохо? Что тогда?
 Все свои сомнения, волнения держу при себе. Не могу волновать своих друзей. Это будет проявлением моего малодушия, слабости. Лучше умереть, чем оказаться в таком положении перед товарищами.
Сергей все смеется, подначивает Володю, который ведет мотоцикл.
- Что-то ты, дорогой, слабоват становишься, смотри, чтобы "конь" не вырвался из твоих рук. А может быть, тебя нужно подкормить вместо него.
Володя поворачивается и говорит: "Сергей, набирай силы, после той речушки я отдам бразды правления в твои руки. Вот и посмотрим, какой ретивый ты будешь".
Так весело подзадоривая друг друга мы преодолеваем сложный участок, где было много ухаб и мелкого кустарника. Дорога так запущена, что больше походила на заброшенную тропу, по которой не хаживала нога человека.
По долине потянуло холодком и мы сразу же почувствовали запах дымка. Сергею не сидится и он просит Володю остановить мотоцикл и заявляет, что в поселок он въедет сам на "горбунке". После перекура Сергей садится за руль и уже никакая сила не может заставить его уменьшить скорость нашего движения.
После небольшого подъема мы с шиком влетаем в поселок под лай сбежавшихся собак. Поселок совсем небольшой: всего несколько деревянных домов, возле которых хаос, грязь и запах навоза. Мы останавливаемся около покосившегося  строения с вывеской "Магазин". Дверь открыта настежь. Мы входим. За прилавком - средних лет русская женщина, перед ней трое молодых якуток в неопрятной одежде и множеством мелких косичек, заплетенных веревочками: все это бросилось нам в глаза.
Женщины смутились и отошли в сторону. Мы весело всех приветствуем. Продавщица с нескрываемым любопытством рассматривает нас, как пришельцев с другого мира. "Откуда вы, ребята? Что-то давненько таких не было в наших краях", - начинает она с нами знакомиться.  "С луны, с луны мы свалились, голубушка. Проголодались очень. Видите, как животы подтянуло? Хотели бы в вашем магазине съестного приобрести. Чем вы нас кормить будете, спасительница? - в той ей отвечает Сергей. - А, может быть, продадите то же, что и этим красавицам?" - поворачивается он к девчатам.
- Что, начнем с бутылки водки, девчата только это и купили, - отвечает продавщица.
- Нет, для нас это слабо. Не осрамимся же мы перед женщинами. Дайте-ка нам две бутылки спирта, это по  нас - выпьем с дальней дороги, чтобы снять усталость, - подает деньги наш развеселившийся товарищ.
И тут я вижу на витрине различные металлические и стеклянные банки, прошу показать их мне. Оказывается, о чудо, да это же варенье из смородины и клубники. Вот банки из Вьетнама: маринованная капуста с мелкими головками лука. Спрашиваю у продавца: "Откуда у вас такое богатство? У нас этого не купишь даже по большому блату. Под прилавком такое не залеживается".
- Давно уже валяется, еще с прошлогоднего привоза. Наши люди такое не едят, - отвечает продавщица.
Мы  набираем по много банок этого богатства (предвкушая удовольствие домашних), рассчитываемся с продавцом. В это время в магазин заходят  два якута и берут по бутылке водки. Я и спрашиваю одного из них:
- Скажите, пожалуйста, почему вам не нравятся такие прекрасные консервы? Некоторые привезли даже из Вьетнама.
Он удивленно посмотрел на меня и с иронией проронил:
- Все это трава. Я травы не ем. Трава ест корова. Я ем корова. Это известно всем. Странный вы вопрос мне задаете.
Они повернулись и вышли из магазина. Мы стоим, как оплеванные, а продавец с улыбкой смотрит на нас: "Вот так-то, дорогие ребята. Это наши взгляды, наши обычаи. Привыкайте.".
Попрощались мы с гостеприимной "хозяйкой" магазина, вышли на улицу. Уложили продукты в люльку. Стоим и рассуждаем: "Куда податься? Где провести ночь?". Видим, одинокий дом примерно в километре от магазина, около него  люди и горит костер.
Садимся на мотоцикл и едем к нему. Останавливаемся. Старенький дом стоит на берегу речки, недалеко сосновый лесок. Около дома больше десятка мужчин разделывают тушу медведя. Рядом горит костер. Мы громко здороваемся, Сергей кричит: "Бог в помощь". К нам подходит мужчина, говорит, что он хозяин дома и спрашивает: "Какова цель вашего приезда?". Я коротко объясняю причину нашего появления в их кралях. Мужчина, улыбаясь, качает головой. Я прошу его разрешить переночевать, отдохнуть нам около его усадьбы: "Мы вам никак не помешаем, устроимся на улице, не хотелось останавливаться в безлюдном месте".
Пока я веду эту беседу, Сергей с двумя бутылками спирта подходит к мужикам, после короткого общения они зовут к себе хозяина дома: "Степан, что ты долго говоришь. Это свои - хорошие люди, пусть остаются". Так быстро решилась наша судьба: мы остаемся среди этих добродушных, с детской непосредственностью людей.
Мы знакомимся с хозяином. Он называет себя Степаном Борисовичем Колмагоровым. Пока ребята разделывают медведя, складывают куски мяса в большой казан, хозяин рассказывает, как они выследили вместе с собаками медведя. Всем поселком окружили его и убили. Вот теперь у них торжество. А с нами, гостями - двойное.
Недалеко от костра лежат собаки и едят отрубленные лапы медведя - собачий деликатес, который приучает собаку не бояться этого запаха и смело нападать на зверя. На нас они как бы и не обращают внимания после предупреждения охотников.
Мы с Володей откатываем мотоцикл в сторону, ставим рядом со старым стожком сена. Сергей у костра уже свой человек. Рассказывает охотникам анекдот про чукчу. Все смеются. Ему уже дают  попробовать готовность мяса. Ложкой пробует наваристый бульон.
Я молча смотрю на всю компанию, на простоту общения, пять минут назад совсем незнакомых людей, тепло становится на моей душе: грязные, совсем неухоженные люди, не требовательные к элементарным условиям жизни, как они просты в отношениях друг с другом и с нами, совсем незнакомыми людьми. Вот эта простота дает возможностью людям, стоящим  власти относиться к ним, как к животным; дает им кусок хлеба и рваную одежду, забирает для себя все, что необходимо им для роскошной жизни.
Через какое-то время Сергей объявляет, что мясо готово и можно начинать трапезу. Все усаживаются у костра, каждый получает по большому куску сочного, пахнущего мхом, мяса-свежатины. Спирт разливаем по различной посуде, начиная от стеклянного стакана до алюминиевой солдатской кружки (каждый принес, что имел).
Дали слово хозяину, который поблагодарил судьбу, Природу и медведя за то, что они не забывают о нас, людях, и не дают нам умереть с голоду. Все выпивают спирт и приступают к медвежатине. Когда казан опустел, то наливают в него воду для чая.
Через несколько минут, когда спирт "стукнул" в голову, языки людей "развязались" и они стали вспоминать моменты охоты, в которых они, конечно же, играли главную роль, если бы не он и, то медведь обязательно убежал бы или сломал соседу ребра, или оторвал голову. Все эти бахвальства говорились с детской непосредственностью, просто, не обижая никого.
Я сижу рядом, со смаком ем кусок мяса, совсем отрешившись от мира сего, не думая, где я, как я сюда попал, или черти занесли меня в эту неведомую ранее землю. Все прежние мои опасения прошли, забыты, вычеркнуты из сознания.
И только привкус мха напоминает мне, что я где-то в лесу у черта на куличках.
А мясо, такое сочное, вкусное. Оно быстро насыщает меня, притупляет мое сознание, располагает к неге и сну. Те, кто ел когда-либо медвежатину, поймут меня. Когда же ты запиваешь еду бульоном , то так и кажется, что какая-то великая сила проникает в твои мышцы и ты получаешь часть энергии медведя - плода Природы.
После общения,  чаепития охотники разбирают свои порции мяса и постепенно расходятся по домам.
Мы просим у хозяина разрешения использовать для сна старую копну сена, где каждый на свой манер устраивает свое ложе.
Я остаюсь у костра с хозяином, и мне хочется о многом с ним поговорить.
- Степан Борисович, если не трудно, не смогли бы вы рассказать немного о своей жизни, - пробую я начать разговор.
- Давно я не говорил много, наверное, уже отвык, но попробую вспомнить прошлое. В молодости я учился на учителя в Якутске, но бросил - вернулся сюда (на родину). Вовремя понял бессмысленность жизни в большом городе для рядового человека. Что мне нужно в жизни? Семья, пища, одежда. Вот и все. Шум, гам, тарарам не нужны человеку. Была жена, умерла. Есть сын. Учится в Якутском университете.
- В университете?
- Да. А в чем дело?
- Дело в том, что я еще в 1957 году встречался со студентами из Якутского университета в Новосибирске. Там был съезд секретарей комсомольских организаций вузов Сибири и Дальнего Востока. Якутский университет только открывался и мы, секретари ВЛКСМ, с радостью приветствовали новых своих коллег и товарищей, - стараюсь я поддержать начало разговора моего собеседника.
- Теперь я один. Много ли надо одному. Живу за счет скотины, охоты.
- Степан Борисович,  отчего так бедноват, не ухожен ваш поселок?
- С одной стороны, наше безразличие к быту, с другой, прямо скажу, - частое пьянство, которое, видимо, завезли сюда русские люди еще в древние времена. Я, конечно, не националист, но думаю, что  в этом есть доля правды.
- Ну, а если бы здесь не было русских, то не было бы и пьянства? Вы так думаете?
- Я думаю, что русские были бы здесь обязательно. Это определено историей и нашим местом на Земле. Давайте я вам лучше расскажу эпос или сказание, нет, скорее, историю присоединения или покорения русскими Якутии. Что лучше подходит, в конце решите сами.
После того, как был разбит Кучум, русские работные люди, беглые и казаки двинулись дальше в Сибирь на вольные земли.
Один год якуты доносят своему хану, что по Лене-реке  много щепы "приплывает со льдом: "Жди беды, хан".
На следующий год к месту расположения жилища хана приплывают струги с неведомыми людьми. Под охраной лучников этих людей приводят к хану. Через толмача хан узнает, что это русские люди и хотели бы они на него работать. За свою работу они просили клочок земли, который займет шкура самой большой коровы. Хан дал согласие.
Проходит три года. Убивают корову, снимают шкуру. Русские режут шкуру от хвоста тонким ремешком по окружности шкуры и получилась длинная тонкая веревочка, которой обтягивают участок земли. Она является собственностью русских людей. Сюда прибывают стрельцы. По границам этого участка вбивают толстые колья с затесанным верхом. Не понравилось все это хану: решает пока не поздно, уничтожить русских. Собирает он своих лучников и они идут на приступ этой крепости. Стреляют они из луков, а русские стоят за кольями и стреляют по якутам из ружей, звук от выстрела: "пук, пук…".
Так и появилось у якутов выражение: "Русский пукнет - якут упал, русский пукнет - якут упал. Так и была Якутия покорена".
- Степан Борисович, были бы русские и якуты вместе или нет, это не изменило бы главное - нищету. Русские-то богаче не стали. Так что русские здесь ни причем. Корень нищеты нужно искать в другом.
Так и расстались мы с гостеприимным хозяином: он ушел в дом, а я пошел к копне сена, где тихо посапывали мои товарищи.
Лег я на кучу сена. Сон мой куда-то улетучился. Лежу на спине, смотрю в небо и вспоминаю мое детство с нищетой, дикостью, болезнями и постоянным чувством голода, которое частенько меня и сейчас преследует.
Отца моего расстреляли на  Колыме. После моего рождения мать оставила меня у своих родителей в глухой Сибирской деревне. Два года я умирал от аллергии с астмой от коровьего молока. На голове была постоянно, как тогда говорили, "золотуха". В деревне был малограмотный фельдшер, он не мог разобраться в болезни, а дедушка с бабушкой были старше 90 лет, уже плохо видели. Выжил, видимо, бог или судьба помогли. Когда я стал старше, бабушка мне говорила: "Раз выжил, сынок, значит, будешь долго жить". Получили мои "родители" от своего внука старую баню и в ней мы стали жить.
Наша деревня в сосновом лесу, недалеко колки. Но наше начальство не давало людям лес на строительство домов и для дров. Нам еще повезло, что бы жили в бане, другие жили в землянках. Крепкие мужики воровали лес. Мы же с полуслепым дедушкой запрягали худую коровенку  в тележку и ехали за хворостом, чем и отапливали свою баню. Молока от такой коровы, как от козы. Если корова за себя и быка (возит дрова и сено), какая из нее корова. Это то же, что если женщина в дома за бабу и мужика, то какая она ласковая да красивая жена?
Вот так, бывало, и живем. Если год дождливый, то накапывали с дедом картошку. Ссыплем картошку в подвал, я обниму кучу картошки и причитаю: "Уродилась, моя хорошая, значит, будем сыты с дедушкой и бабушкой зиму".
Если нет кур, нет молока, да старики старые, то летом для меня голод. Дедушка часто говаривал: "Волка ноги кормят".
Когда мне стало 10-11 лет, я хорошо это понял и усвоил. Однажды бегал я в лесу и увидел красивую лису, она передними лапками разгребала норку мышки, поймала ее и съела, не обращая на меня внимания.
Пошел я на луг и стал пальцами разгребать землю, чтобы вытащить "свиной корешок" (он в виде луковицы), не получилось. Тогда взял палочку и извлек корень: какой он был вкусный!
Когда в речке Кулунце вырастали кувшинки, то я заплывал, вырывал ее корень. Из него выкусывал внутреннее содержимое - в виде манной каши. Ел его. Однажды наелся до рвоты. Потом долго не мог взять его в рот. Весной в разливах воды ловил силком (нить из хвоста лошади) молодых щучат, жарили их на костре и ели.
Лето было для меня моим кормильцем. Часто бегал в сосновый бор, как к себе на кухню. Пищи там… Ешь, не хочу. Вот слизун со своими широкими сопливыми листьями, здесь вшивик с запахом и горечью чеснока. Наемся… аж животу больно. Чтобы снять боль ем прямо с косточками черемуху. В завершение всего бегу через "Змеиное" озеро к озеру "Горькое", где много боярки. Змеиное озеро почти пересохло: трава сухая, темная, на солнышке лежат и греются гадюки, свернувшись калачиком. Они недавно вылезли из своей старой шкуры,  наелись в озере лягушек и отдыхают, накапливая жирок. Мне нужно бежать через это скопище змей. Но особенно опасны были маленькие, коричневатые "огневки". Они прыгали на меня почти до пояса, но ни разу не прикоснулись к телу.
Обычная моя одежда - рубашка и рваные брюки, по внутренней поверхности швов много вшей. Трусов не было, дома бороться со вшами было стыдно. Брал в лес два камня, снимал штаны, ложил швами на один камень, другим ударял. Временно их становилось меньше, потом снова разводились.
Итак, закрываю глаза руками и босиком бегу через "Змеиное" озеро до "Горького". Бог миловал: ни одна змея не укусила. Наградой за смелость была боярка, зеленоватая ягода, которую охраняли острые колючки. Наемся так, что сердце начинает биться тихо-тихо. Весь исколотый иду в озеро, где пытаюсь поймать утенка в камышах. Итог: кроме исколотых рук, ободраны ноги о пеньки сломанного прошлогоднего камыша. Но ни одна рана не гноилась, так в горьком озере было много соды и она дезинфицировала раны.
В 11 лет познакомился я со старым больным мужчиной. У него был парез правой ноги и руки, и я медленно водил его на рыбалку километра три. Мы ставили жерлицы на щук, удочками ловили окуней. Весь улов он отдавал мне. В тот раз я был сытым, но дедушка скоро умер.
В 14 лет я пошел работать на железную дорогу Барнаул -Кулунда. Мне приходилось домкратом поднимать рельсы, а женщины штопками подбивали под шпалы щебень. Работа была за 15 километров от станции Овечкино. Уставал я ужасно, но зарабатывал по 500 рублей. Купил себе для школы хлопчатобумажный костюм и кирзовые сапоги.
В 18 лет я работал уже плотником. Была у нас в селе бригада мужиков, что ремонтировали свинарники,  школы. Руководил ими пенсионер. Решил я с ними работать. Попросил у дяди 25 рублей 20 копеек, купил бутылку водки. Взял топор, эту бутылку и пошел к бригадиру.
Захожу к нему утром перед завтраком, здороваюсь, ставлю на стол бутылку водки и говорю: "Дядя Андрей, ты меня знаешь, возьми к себе плотником". "Хорошо, сынок, ты парень трудовой, оставайся. Садись за стол и пойдем на работу", - отвечает плотник. Так я стал плотником. Среди нас был 35-летний мужчина, очень ленивый, так бригада его выгнала, а оставила меня. Так я и работал, зарабатывая на хлеб и одежду. Одновременно учился в школе хорошо и потом поступил в мединститут, где получал повышенную стипендию, которой хватало, чтобы жить и учиться впроголодь.
И сколько я себя помню, мне всегда хотелось есть, есть и есть. Я все время хотел попасть в детдом, где ребята спали на своей кровати, имели нормальную одежду и пищу. Но не получилось, и мне с раннего детства приходилось трудиться, чтобы быть одетым и не голодным.
И вот теперь, лежа на копне сена в далекой Якутии, видя нищету людей этого поселка, я снова и снова вспоминаю стихотворение Некрасова "Кому на Руси жить хорошо?".
Прав был поэт тогда и это я вижу сейчас (так было и в моем детстве): Россия всегда была нищей и остается такой в наше время. Виной этому ни русский, ни якут или чукча. Все дело во власти.
На улице совсем светло. Тишина. Даже собаки не брешут. Я вышел на берег реки, умылся. Порадовался за рыбок, что беспечно и весело играют в воде. Медленно иду по сосновому лесу. Он напоминает мне сосновый бор на далеком Алтае. Та же чистота леса, о которой он заботится сам. А запах хвои так и одурманивает. Опять я встречаю тебя, так далеко от Родины, кормилец и поилец моего детства. Как мы хорошо знаем друг друга.
Не зря всевышний оставил меня на этом свете. Он научил меня понимать природу, пользоваться ею. Она выкормила меня и дала мне жизнь. Спасибо тебе, матушка Природа. Низкий поклон тебе.
Легкий шорох. Поднимаю глаза вверх, и вижу как черненькие глазки-бусинки с любопытством наблюдают за мной. Это мордашка белочки, любопытство которой так сильно, что она высунулась из своего гнезда.
Еще побродил я по лесу. Подышал запахом хвои и вернулся к дому. Ребята умылись в реке. Сергей заправляет бак бензином. Осматривает двигатель.
Степан Борисович приготовил чай и приглашает нас. После медвежатины есть не хочется, но чай идет хорошо. Мы спрашиваем у хозяина дома, как лучше выехать на основную трассу. Он подробно рассказал нам и даже показал по карте.
Мы укладываем в мотоцикл вещи, тепло прощаемся с хозяином, благодарим его за хлеб, соль, за ласку.
Наш путь начинается через сосновый лес. Корни деревьев проросли на дорогу и мотоцикл прыгает на них. Уменьшаем скорость. Потом выезжаем на обширную долину, луг. Проезжаем через мелкий ручей. Едем двадцать, пятьдесят, сто километров. Ландшафт постоянно меняется. Но кругом природа, природа, людей нет. Как будто вымерли все.
Наконец-то добрались до трассы. Делаем короткую остановку. Добавляем бензин, разминаем ноги. Едем дальше, но уже с большей скоростью. Двигатель равномерно гудит, радуя нас. После тяжелого затяжного подъема решаем сделать привал, перекусить.
Останавливаемся около небольшого ручья. Разжигаем костер и греем чай. Намазываем на хлеб клубничное варенье и едим с большим удовольствием. После прогулки снова в пути. Километры летят вместе со временем и сменой ландшафта. Когда до Сусумана остается километров десять, спускают сразу два колеса. У нас же одна запасная камера. Американце взялся бы за голову. У нас же голь для того и существует, что на выдумки хитра. У заднего колеса заменяем камеру, накачиваем, ставим на место. Снимаем штаны и рубахи, набиваем ими покрышку колеса коляски, затягиваем все это веревками и давай нам, природа, дорогу - в полураздетом виде возвращаемся в Сусуман, благо, что большинство людей уже спали, хотя на улице светло, времени было двенадцать ночи.
Так и закончилась наша поездка на прекрасное, чудесное озеро Джека Лондона, хотя сам великий писатель на нем никогда не был и не знал, что оно существует. Нам во всем повезло!



* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *



Пытаюсь написать самую трудную, мучительную часть своих записок, сделать последний черный мазок картины моей жизни на Колыме. Этим самым я завершаю долголетние поиски родного мне существа, которое генетически является моим отцом, которое дало мне жизнь, возможность короткое время взглянуть на Землю и ее красоты. Но он не смог меня воспитать, вернее, ему не дали эту возможность такие же существа, как и он, которые не имели права отбирать у него жизнь, такое право дано только богу. Но эти люди наделили себя божескими правами и свершили суд и насилие над своим народом. В число таких отверженных попал и мой отец. Он только одного желал - счастья для своего народа, и за это сам лишился жизни.
Приехав на Колыму, я дал себе слово - найти могилу отца. Чтобы его останки передали мне его силу, энергию, любовь. Чтобы я окончательно успокоился на этой Земле и, умирая, мог сказать, что, найдя могилу отца, получил ту энергию, что передается от поколения к поколению, то есть восстановил преемственность поколений, так необходимую для людей и восстановил фамилию, перестал быть Ничьим.
С самого приезда на Колыму, я искал хотя бы маленькую зацепочку, единственного человека, который бы пролил свет на последние дни отца, а может быть, и показал место гибели или захоронения его.
Я побывал в сотнях мест, встречался с тысячами людей больных и здоровых и всех расспрашивал, расспрашивал… Уже потерял надежду. Но, как всегда в жизни бывает, ты ищешь что-то далеко, а находишь у себя под ногами.
У нас в поликлинике работал пожилой человек Остап Сергеевич Сидоренко. В свободное время я подсаживался к нему. Говорили о здоровье, о погоде на Колыме, о его семье. Но он сильно не откровенничал. Говорил, что семьи нет, что давно живет один. На здоровье не жаловался. Словом, говорили обо все, а конкретно - ни о чем.
Уже в последнее время услышал, что Остап Сергеевич собирается покидать Колыму. Зная его преклонный возраст, решил я ему дать совет, как постепенно нужно отсюда выезжать, акклиматизацию осуществлять постепенно, чтобы не умереть по приезду домой.
- Остап Сергеевич, слышал, что вы хотите вернуться на Родину? Если не секрет, далеко ли ваша Родина? - спрашиваю я его при встрече.
- Не секрет, доктор, теперь уже не секрет. Недалеко от Полтавы она, моя матушка. Хочу схоронить там свои кости, да голову свою непутевую, - отвечает он мне подавленным голосом.
- Если уже не секрет, то не расскажите, за что вас сюда отправили? - наглею я.
- Мироед я, мироедом меня после тридцать пятого года назвали. В другом месте - врагом народа. Трудолюбивым был, крепким мужиком. Жил своим хозяйством, никого в рабах не держал. Хлебишко свой трудовой закопал - не хотел бездельникам да пьяницам в кожаных куртках отдавать. Объявили меня мироедом, кулаком, врагом народа. Все отобрали, судили и отправили сюда на перевоспитание. Чтобы человеком стал нормальным, родился-то я, по ихнему, врагом для народа. Только тогда и сейчас не пойму: для какого народа я был врагом, все, кто жили и выросли со мной в деревне, считали меня трудягой-парнем. Как только появились красные, я стал врагом.
Привезли сюда вместе с другими мужиками. Дома были обычные крестьяне, теперь стали политические. Десять лет перевоспитывали меня в колонии для политических, это недалеко отсюда. Ломом, киркой, лопатой: копай глубже, кидай дальше - вот и все перевоспитание. Строили дороги, ремонтировали дороги каждую весну, словом, вкалывали. Спасибо богу и матери, дали мне хорошее здоровье. Основная же масса людей, что со мной были доставлены, умерла.
- А не было ли среди вас политических с Алтайского края, точнее, из Барнаула? - с трепетом и надеждой спрашиваю я его.
- Из Барнаула, сибиряки, говоришь? Да, не знаю, как и сказать. Был у нас дикий случай с сибиряками, может, это и не то, что тебя интересует. Ты объясни мне толком.
- Да отец мой из Барнаула был привезен сюда, как враг народа в конце 1938 года. Мать и письмо от него мне сохранила. Я все годы, что здесь живу, искал пожилых людей, которые могли быть случайными спутниками, свидетелями его пребывания здесь, поэтому я и вас об этом спрашиваю.
- Да, сынок, повезло тебе, может, кое-что я тебе и расскажу. Осенью 1938 года доставили к нам пятнадцать или семнадцать человек из Барнаула. Почему я так точно говорю? Дело в том, что первого октября 1938 года мне исполнилось 40 лет. Через одного конвоира мы с земляком добыли бутылку спирта, выпили в честь круглой даты. Вдруг в наш барак заходит начальство, мы все соскочили с нар. Нам говорят, что надо потесниться, чтобы разместить пополнение. Начальство ушло. Мы стали знакомиться. Оказалось, что это сибиряки из Барнаула, политические. Так мы с ними остатки спирта и допили.
- Запомнились ли вам имена, фамилии?
- Нет, конечно, нет. Да они у нас недолго были.
- Как недолго? Куда же их отправили?
- Отправили, дорогой мой, их скоро на тот свет.
- Как это так?
- Расскажу. Не торопи. Я уже говорил, что мы строили дорогу. Так из сибиряков была сформирована бригада. Строили они добросовестно, но они народ был горячий. Детали я не знаю, но как потом рассказывали, один охранник ударил одного из них прикладом, ребята вступились вначале кулаками, потом ломами. Охрана применила оружие, их всех расстреляли, как тогда говорили, - при массовой попытке к бегству. Нас отрядили в похоронную команду и мы их закопали в одной яме, где мы брали камни для работ. Так мы простились с сибиряками, не успев с ними близко познакомиться.
- Остап Сергеевич, запомнили вы место захоронения?
- Конечно, доктор! Такое разве можно забыть. Десять лет я там прокантовался. Знаю все стежки-дорожки. Наш лагерь уже снесли. Дорога, сопки - все осталось в памяти.
- Остап Сергеевич, вы сможете со мной съездить на могилу?
- Для вас я сделаю это с удовольствием. Да и перед отъездом попрощаюсь с местом моей молодости, десять лет, это не один день.
До глубины души я был потрясен рассказом Остапа Сергеевича. Конечно, возможна и ошибка, но едва ли. Слишком много совпадений. Много групп из Барнаула, да еще политических, не могло быть. Действительно, среди тех 15-17 человек наверняка был и мой отец. Провидение и только провидение устроило нам с Остапом Сергеевичем этот разговор. Если бы не его отъезд на Родину, такого откровенного разговора у нас с ним не получилось бы.
На ближайшее воскресенье мы договорились съездить на могилу отца. Один мой приятель, бывший больной, работал в АТП на легковой машине, зовут его Александром. Утром, в воскресенье, мы заезжаем на квартиру к Остапу Сергеевичу, он собирается, выезжаем на трассу. Ехать нам пришлось около шестидесяти километров. Вот и место бывшей зоны - оно представляет печальную картину. Но она мало нас интересует. Оставляем машину. Все, втроем, проходим километра полтора по мелколесью. И вот перед нами выработка типа карьера, немного в стороне, у основания сопки, насыпь длинной около 5-6 метров. На насыпи уже растет карликовая березка и кустарник. "Вот оно, это место", - твердо говорит Остап Сергеевич. Все молча снимаем шапки. Я падаю на колени перед могилой отца и слезы застилают мои глаза, мои друзья оставляют меня одного. Горький ком застревает в моем горле.  Я достаю бутылки водки, наливаю полные четыре стакана. Один ставлю на могилу, накрываю его ломтем хлеба с солью. Говорю: "Отец, мои земляки, эта суровая холодная земля приняла вас. Пусть и дальше она будет для вас пухом". Мы выпили водку, закусили хлебом с солью. Молча постояли у могилы и уехали.
Целую неделю с приятелем мы изготовляли надгробный знак. Сделать что-то солидное, как на материке, не получилось. Сделали знак из крепкой породы дерева, верх которого заканчивался башенкой. На одной из сторон прикрепили металлическую пластину из нержавеющей стали, на которой выбиты слова: "Отцу от всегда помнящего сына".
Повторно договариваюсь с Сашей, и в свободное для него воскресенье берем снаряжение, надгробный знак, продукты и едем по знакомой нам дороге. Останавливаем машину ближе к скорбному месту, переносим все необходимое. В центре холма, недалеко от березки и стланика ломом, киркой и лопатами вырываем яму, устанавливаем могильный знак, плотно утрамбовываем вокруг щебень и песок.
На душе моей скорбь и дикая тоска по отцу, которого так не пришлось мне увидеть, но о котором я всегда помнил и мне, пацану, так не хватало отцовской заботы и мужской ласки. Одновременно на душе моей появилось чувство покоя, удовлетворения, мне удалось разыскать кости отца и выполнить долг сына - водрузить скорбный знак на могиле отца.
Прощаясь с отцом, с этим скорбным и дорогим для меня местом, мы по русскому обычаю выпили по стакану водки, закусили хлебом-солью. Остальное оставили у могилы, чтобы каждый проезжий мог выпить рюмку водки и помянуть погибших людей.
Через две недели вместе с сотрудниками поликлиники, с которыми он долго проработал вместе, проводили на материк Остапа Сергеевича. Он так и остался у меня перед глазами: в новом темном костюме, белой рубашке с галстуком, красных туфлях и с небольшим чемоданчиком. Мы крепко обнялись, и я сказал: "Еще раз спасибо, Остап Сергеевич, за вашу помощь в поисках отца. Вы сняли камень с моей души и помогли мне выполнить сыновний долг". Самолет пробежал по булыжнику летного поля, легко оторвался от земли. И еще долго мы смотрели ему вслед.
Быстро пролетело лето. По утрам холодно. Деревья и кустарники стоят голые, некоторые с желтыми листьями. Только стланик вечно зеленый. Видны пролетающие высоко в небе стаи гусей. Все больше щемит сердце - пора и нам домой, на большую Землю. Все, что могли, мы сделали на Колыме. Пора и прощаться.
Получаю расчет на работе. Заказываю в АТП грузовую машину, грузим все вещи, выезжаю в Магадан. Валя уволилась и через двое суток договариваемся встретиться в Магадане. Оттуда вылетаем на Родину. Семьсот километров по Колымской трассе еду в обратном направлении. Все мне знакомо, глупых вопросов шоферу не задаю. В большинстве своем  едем молча. Погода сухая, в машине тепло, километры летят быстро. Только мысли, мысли не дают мне покоя. Вспомнился полный текст песни:
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой.
Сойдешь поневоле с ума -
Возврата отсюда уж нету".
У меня последние дни и часы на Колыме. Могу ли я проклинать Колыму? По-моему, не только я, даже несчастные заключенные, не могут так говорить. Колыма - чудесный край. Несчастье в том, что лживые правители выбрали этот прекрасный уголок страны местом тюрем, зон, лагерей. Здесь прошла дикая мясорубка людей. Люди, проклинайте своих палачей, диких зверей, но вспоминайте добром и лаской этот великолепный огромный уголок нашей страны.
Для меня Колыма сделала много хорошего. Во-первых, она сохранила ля меня ангелов, которые помогли мне восстановить здоровье (избавиться от туберкулеза). Во-вторых, те же ангелы помогли найти могилу отца, то есть мне удалось восстановить цепочку преемственности поколений. Это самое главное в моей жизни. Я своим потомкам оставляю свою фамилию.
Да, много неприятностей, несчастных случаев было у меня на Колыме, но все они закончились для меня благоприятно.
Большое спасибо тебе, Колыма, женщина, мать, Родина за твою молчаливую заботу о тысячах могил своих сыновей, что ты в тайне сохраняешь на своих бескрайних просторах.
Покидаю этот край с грустью:
"Колыма ты моя, Колыма -
Чудная планета".



* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *



За эти годы много событий произошло в нашей семье. Мы переехали в город Воронеж. Валя работала в аэропорту инженером-синоптиком, я заведовал хирургическим отделением. Тома пошла в школу. Кажется, лучшего нельзя и желать. Но случилось несчастье: Валя на работе заболела гриппом, получила осложнение - менингоэнцефалит, стала плохо ходить, получила вторую группу инвалидности. В большом городе мы не смогли жить, уехали в маленький уютный городок Артемовск, что в Донецкой области на Украине. Здесь я начал работать хирургом, нам дали хорошую квартиру. Когда Тома стала взрослой, а Валя продолжает болеть, то не стало хватать денег на нормальную жизнь (оклад хирурга был 90 рублей). Пришлось идти работать начальником медчасти в органы МВД, где платили больше. Я надел офицерскую форму. Здесь и пригодилось мое здоровье, которое в свое время подарил мне дедушка Джо, вылечивший меня от туберкулеза легких. Китайским способом лечения мне удалось поставить на ноги мою Валюшу. Хотя она более, но ходит на своих ногах.
На фотографиях вы видите взрослую мою дочь Тамару с мужем и нашего внука Дениса с бабушкой Валей в день окончания им школы. Теперь он студент университета, заканчивает третий курс, будет юристом.
В военной форме - я на берегу Черного моря. В этом человеке трудно узнать того молодого врача, что сидит за столом в те далекие годы и пишет "Записки врача".
"Записки врача" пролежали все эти годы. Появилась ностальгия по прошлому. Я прочитал давно написанное и мне захотелось на суд новых поколений представить те события, те трудности и радости, что происходили с нашим поколением в годы нашей молодости, юности.
Прежде чем пытаться опубликовать все это, я разыскал одну из главных героинь записок, решил встретиться с ней.
И вот я в Сочи. В небольшом домике, недалеко от моря. Меня встречает Екатерина Семеновна. Это уже не молодая, но до сих пор симпатичная и приятная в разговоре женщина. Я рассказал ей о себе, прочитал рукопись. Объяснил, как она попала ко мне. Она отвечает на мои вопросы.
- Как вы, Екатерина Семеновна, отнесетесь к тому, что мне, вдруг, удастся опубликовать все это?
- Я отнесусь спокойно - это ваше право. Эти записи я много лет назад отдала в руки, как теперь оказалось, вашим друзьям с правом поступить с ними по их усмотрению, только, чтобы настоящие имена и фамилии были изменены, что вы и сделали. Получилось так, как будто вы наблюдали за моей жизнью и описали ее близкой к реальной. Вы мой коллега, вы поняли хорошо женщину и очень правильно смогли описать ее поступки, ее чувства и… Мне будет приятно, если ошибки нашей молодости смогут удержать от подобных наших молодых людей.
- Кто виноват в ваших ошибках?
- Виноват? Да, в первую очередь, виновата, если так можно выразиться, я сама. Дело в том, что в то время большинство людей были на грани нищеты, обнищания. Мне же захотелось вырваться из нищеты, пусть даже и не традиционным для того времени способом, но вырваться. Видимо, судьба не могла мне простить этой попытки и все одергивала и ставила в ряд со всеми.
- Только вы и виноваты?
- Если говорить шире, то виновата, конечно, идеология нашей страны, нашего руководства. В то время все было направлено на установление социализма, коммунизма в большинстве стран мира, хотя у некоторых - даже против их воли. Во многих странах создавались коммунистические партии, патриотические и повстанческие движения, свергались неугодные режимы. Все это требовало колоссальных материальных затрат. Наши люди работали, как проклятые. Их труд и тысячи тонн золота летели в эту бездонную прорву. За труд наши люди получали гроши, с трудом сводили концы с концами, а наши трубодуры все уговаривали нас еще потерпеть, опять потерпеть: скоро  будет хорошо. Все поколения терпели и умирали нищими, многие так и не поняв, почему?
- Как вы видите нашу жизнь теперь?
- Жизнь сейчас - это небо и земля по сравнению с прошлым. У правительства Путина и Касьянова главное - социальные заботы, забота о людях, особенно о беззащитных стариках. Путин сам из бедных, поэтому ему близки их трудности. Конечно, стопятидесятимиллиардный долг  прошлого висит на шее нашего правительства, как тяжелый камень, но Путин находит возможность поднять зарплату людям, пенсию старикам. Все идет медленно, но путем. Наши внуки, видимо, будут жить, как нормальные люди. Жаль, что нас с вами уже не будет.
- Екатерина Семеновна, если не секрет, как вы оказались здесь?
- Это, действительно, не секрет. После перипетий в Хабаровске, я все же поехала в Сочи. Посетила санатории, у меня были хорошие характеристики с Колымы. Устроилась на работу, получила угол. На работе меня уважали. Через несколько лет я вышла замуж, родила дочку. Мы с мужем получили хорошую квартиру. Приехала к нам моя мама. Мы обменяли нашу квартиру на эту усадьбу. Свою маму и мужа я недавно похоронила. Живу одна. Дочка с двумя внуками и мужем живут отдельно. Недавно я ушла на пенсию. Слежу за усадьбой, собираю виноград, встречаю и провожаю внуков. Вот и осуществилась моя мечта - пожить на юге с моей доброй и заботливой мамой. Оказывается, для исполнения этой мечты не нужны были эти огромные деньги, что я заработала. Для этого хватило моего ума и трудолюбия.
Дорогой коллега, не могли бы вы ответить на два моих вопроса. Первый: почему вы именно под старость лет решили искать возможности опубликовать свою рукопись? И второй: если вам не удастся опубликовать ее, что вы с ней сделаете?
- Екатерина Семеновна, разрешите на ваши вопросы дать ответы словами Пушкина из "Бориса Годунова".
На старости я сызнова живу,
Минувшее проходит предо мною…
Исполнен долг, завещанный от бога
Мне грешному. Недаром многих лет
Свидетелем господь меня поставил
И книжному искусству вразумил.
* * *
Когда-нибудь мой внук трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный,
И пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Земли родной минувшую судьбу.
Если не удастся опубликовать, то пусть эти записки останутся на память моим потомкам, они будут знать судьбу их предков.
- Как это ваша голова хранит эти гениальные строки, - удивляется Екатерина Семеновна.
- Классики - поэты и писатели - моя болезнь с раннего детства. Их произведения врезались в мой мозг навсегда. Екатерина Семеновна, в песне есть слова:
"Будь проклята та Колыма…
Возврата оттуда уж нету…"
Почему мы с вами, несмотря не все перипетии, оттуда вернулись?
- Если говорить коротко, то мы вернулись потому, что как врачи, мы с вами делали только добро людям. Мы очень многим помогли, спасли жизни многим. Судьба подвергла нас многим испытаниям, но с Колымы отпустила живыми.
Мы попробовали виноградное вино, приготовленное хозяйкой, попили чай и вышли на берег моря, теплого-теплого и тихого-тихого. Вдалеке медленно проходил пароход, в лодках катались люди. А чайки, ах, эти чайки! Так и носились над волнами, как на берегу Тихого океана в Магадане в те далекие времена. Но чайки-то эти совсем другого поколения. Вот и продолжается жизнь, меняя времена и поколения.



* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *