Мир вам! г4 Я не ангел!
«И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной для освещения земли и отделения дня от ночи, и для знамений, и для времен, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро, день четвертый» (Быт.1;14-19).
«Творяй Ангелы Своя духи, и слуги Своя пламень огненный. Основаяй землю на тверди ея, не преклонится в век века. Бездна, яко риза, одеяния ея; на горах станут воды. От запрещения Твоего побегнут, от гласа грома Твоего убоятся» (Псалом 103).
«Демоны – это личностные, наделенные разумом, бесплотные существа, отпавшие от Бога, отражающие особый, враждебный всему доброму мир. Лишившись духовного неба, они находятся в сфере поднебесной или воздушной и обращают свое злобное внимание на мир людей» (священник В. Духанин.)
*************
Глава 4.«Я Н Е А Н Г Е Л. И З Г Н А Н Н И Ц А».
«Мы все – демоны друг для друга» (А.Мердок, «Черный принц»)
...«Как же я их ненавижу!
Тоже мне, святоши нашлись! Ссуки, из-за боженьки ихнего теперь приходится тащиться неизвестно куда!» Усаживаясь в машину, Яна аж трясется от злости.
«Я вообще-то в Новосиб направляюсь. А тебе далеко?» «А мне вообще-то в Кемерово. Довезешь до поворота?» «Да без проблем. Как такой симпатичной девушке отказать?» «Может, и пива купишь?» «Чего, с бодуна, что ли?» «Ага». Водитель притормозил у придорожной кафешки и вскоре принес ей пару банок пива. «О! Холодненькое, кайф!»
Дорога шла через леса неширокой лентой, изгибающейся по дуге вправо-влево, вверх-вниз по некрутым косогорам. «Тебя как зовут?» «Маша» «А меня Юра. По каким делам в Кемерово?» «Да так, от мужа сбежала» «А чего так?» «Ревнивый больно. Надоел до смерти» «А был повод? На такую, как ты, парни небось липнут, как мухи на мед. А?» И он, похотливо ухмыльнувшись, приобнял ее за плечи. «Эй, за дорогой следи лучше. И не приставай» «А то что?» «Да ничего!» И она, сняв темные очки, так глянула, что он отшатнулся. «Ну и ну! Во глазищи-то!
Тем временем солнце клонилось к закату, пролетающие мимо леса начали утопать в сиреневой дымке тумана, все более сгущающегося… «Сиреневый тума-ан над нами проплывает…» Девушка задремала под музыку и проснулась от толчка: машина, затормозив, свернула на проселок и остановилась. «Все, через пару кэмэ – развилка Кемерово – Новосиб» «А чего встал?» «Да вот… встал… передохнуть бы малость перед большой трассой» И полез ей под юбку: «Ну че ты ломаешься? Давай, а?..» Но она, согнув ноги в коленях, так пихнула его в живот, что он отлетел, ударившись о руль: «Ах ты, сучка, да я ж тебя!..» А она уже выскочила из кабины и помчалась в кусты… «Козел!»
Бежала по лесу до тех пор, пока не слышно стало хруста веток позади и мата, несшегося вослед. Постояла, послушала – тихо.
Луна ярким софитом освещает все вокруг: где спрятаться, если что? Лес какой-то странно тихий, молчаливый – ну да, поблизости, по-любому, ни города, ни деревни никакой нет. Куда податься? Вот черт! Пошла в сторону дороги, на звуки проезжающих машин, делая крюк, чтобы не нарваться опять на этого козла. «Че ж так не везет-то? Блин, надо было сразу …» И она начинает тихо бормотать заговор от лихого человека: «Иду я по чистому полю, навстречу мне семь бесов с полудухами, все черные, все злые, все нелюдимые. Идите вы, духи с полудухами, к лихим людям. Держите их на привязи, чтобы я от них была цела и невредима по пути и по дороге, во дому и во лесу, в чужих и родных, во земле и на воде, во обеде и на пиру, в свадьбе и на беде. Мой заговор долог и слова мои крепки, кто слово испровержет, ино быть во всем наиново, по худу, по добру, как во преди сказано…» А тем временем все гуще заросли и темень, и совсем не слышно моторов.
«Подика-сь уехал, пи..р гнойный, козел! Как бы на него снова не нарваться! Или на кого еще похуже…» И тут - будто схватил кто за ногу, полетела и грянулась со всего маху оземь. «Твою мать!» Показалось, что ли – стоит кто-то, мохнатый, лапищи раскинул, вот-вот схватит, облапит и потащит куда-то в буераки! Да нет – всего лишь куст боярки расщеперился на дороге у нее. Нырнула под него – хвать за волоса, запутались они в острых зубьях колючек. «Ой, мамочки… Да твою же мать!»
И опять померещилось – темная нечисть шнырь в кусты..А куда идти-то?! Стало как-то смурно, тихо-глухо, и не слыхать ничего, и не видать, в какую сторону податься. Жуть! «Че такое –«в о д я т» меня, что ли?!» Ладно, придется тогда по-другому: сняла с себя платье, вывернула наизнанку, надо бы еще обувь переобуть задом наперед, но босоножки уже куда-то «ушли», и сумочка с мобильником осталась в машине…
Как назло, Луна накрылась облаком, вообще не видно, куда наступать, ноги увязают в какой-то холодной жиже, и вонзаются в них колючки, и ветки хлещут по глазам. В очередной раз свалившись в какую-то яму, она уже взвыла, испуганная не на шутку: «Господи, да что же это? Мамочки! Не могу больше! Мамка, дура – все говорила, что ангел хранитель всегда за правым плечом – где же он, ангел-то твой, почему не помогает?»
И тут вроде что-то стало проясняться, - постояла, прислушиваясь, и уверенно двинулась сквозь черные разлапистые тени по какой-то звериной тропе к мерцающим белым стволам возле дороги. Пока дошла, исцарапала и исколола все ноги-руки, и лицо. Но по асфальту идти стало полегче.
Тем временем стало совсем темно. Мимо проносились смутные силуэты, чиркнув светом фар по одинокой фигурке, но никто не останавливался.
«Черт, что ж делать-то?! Тьфу-тьфу, нечистый дух…В лесу ночевать, что ли?!»
Но вот через пару километров показалась развязка. И у придорожного кафе – рефрижератор. Она подбежала к водителю, направлявшемуся в кафе: «Не подвезете? До Кемерова?» «Да заради бога! Как такую молодую-красивую не подобрать!» Но, внимательно посмотрев на нее, удивился: «Ну и видок! Ты откуда взялась такая?» «Из монастыря сбежала» «Ну-ну, если ты – монахиня, то я – поп! Ладно, сейчас жрачки куплю и поедем. Тебе взять чего?» «Пивка, если можно» «Можно, можно!»
Вскоре он вышел из кафешки с пакетом: «Ну, залазь, монашка» Она влезла в высоченную кабину, на заднее сиденье-диван, напялила на себя мужскую кофту, тут лежавшую,и, устроившись со всеми удобствами, попивала пивко, заедая его чипсами, курила сигарету… «Кайф!» Из динамиков гремел шансон, и вскоре она уже начала подпевать Кругу, горланя: «Золоты-е купола-а! Что же вы надела-ли!..»
Часа через два пути она уже крепко спала. Где-то недалеко от Кемерова рефрижератор остановился – водитель вышел «отлить». Проснувшись, девица увидела лежащую на переднем сиденье куртку. И, следя за тем, чтобы не попасться, нашарила в кармашке кошелек, вытащила деньги, спрятала в трусы и снова легла. Будто спит.
Поехали дальше. «Эй, монашка, у тебя какие планы? Скоро приедем, чем расплачиваться будешь? У тебя презики есть?» «Блин, нету» «Да ладно?! Это ж твой рабочий инвентарь» «Я не проститутка. Я правда из монастыря сбежала, из Могочино. Мамка с братом, уроды вонючие, в монахи подались и меня хотели, да на х.. это мне надо, скажи? А в Кемерове у меня подружка, к ней еду» «А может, к подружке махнем? Мне только утром на погрузку» «Да я сама точно не знаю, где она, в Москву она собиралась на заработки, а мать ее переехала на Металплощадку. Кстати, сразу за постом Гаи поворот на Металку, высадишь?» «На перекрестке нельзя, тогда тут остановимся»
Фура, заскрежетав, прижалась к обочине. «Спасибо». Выскочив из кабины, она пошла было «до кустиков», но водила догнал и схватил за руку: «А ну стой, сучонка. Деньги гони!» «Какие деньги? Нету у меня денег!» «Да я вас, тварей, насквозь вижу! Где они тут у тебя?» И он полез в лифчик. «В трусах, что ли? Иди-ка сюда!» Обхватил девчонку за талию и грубо забросил в морозное нутро рефрижератора, прямо на ледяные свиные туши. «Ты че делаешь-то, козел?!» «Любишь кататься, люби и саночки… А за козла отдельно ответишь!..»
Через час гаишник, скучающий у поста, углядел девицу, бредущую по обочине. Вся бледная, как привидение, всклокоченная, босиком, и вся трясется, будто не июнь месяц, а зима лютая наступила. «Эй, подойди-ка. Ваши документы» «Нету у меня документов, дома забыла» «А почему в таком виде?» «С мужем поругались. Сам напился, еще и дерется» «Пьяный за рулем? Номер машины?» Она назвала первые попавшиеся цифры, и мент, связавшись со своими по рации, объявил машину в розыск. «Я должен задержать вас до выяснения» «Ой, мамочки, не надо меня задерживать, я ни к кому претензий не имею. Сама виновата. Изменила я ему, вот он и бесится, импотент несчастный. Отпусти, а? Мне тут недалеко, в Сухово к мамке. Богом прошу!» «Ну если Богом. Так и быть. Моя смена заканчивается, давай, садись вон в ту семерку, подвезу, мне почти по пути, в Европейских провинциях у меня девушка живет» «Ой, спасибочки!» «Не за что пока».
В машине он налил ей горячего чая из термоса, дал бутерброд. Чаю она выпила две кружки, а от бутерброда отказалась – кусок в горло не лез…
Не успела толком и пригреться в теплом салоне, как уже приехали. «Ну вот, старайся больше не попадать в такие ситуации: ночью, одна на дороге, всякое может случиться» «Спасибо, дай вам Бог здоровья, счастливенько!» Гаишник уехал. Знал бы он, что «всякое» у ж е случилось…
Куда теперь? А куда глаза глядят. И пошла по тротуару, тянущемуся вдоль асфальта. Слева - город, над которым высоко стоит искусственное зарево – километра полтора до него. Ноги саднят, но хорошо, что ее с детства приучали ходить по огороду босиком - закаляли…
Дом в городе, на Искитимской набережной, давно продан. Там остались знакомые, друзья, но денег нет на проезд. Бабушка умерла (можно было бы пойти сейчас прямо вон туда – в Сухово, в ее дом, где они жили последние года, но мамка продала и его). Мама…
«Предательница, как выродила этого своего, урода,так и все, - я ей не нужна стала! И вообще никому не нужна!» От жалости к себе она разревелась было, но злоба снова проснулась и дала ей силы, стиснув зубы, идти дальше.
Время от времени машины притормаживали и с дороги доносились призывы: «Эй, дэвущка, подвезти? Красивая, поехали!» Да уж, видели бы они поближе, какая я красивая сейчас! И она показывает им палец, надеясь, что в темноте не видно, и не выскочат мужики, обидевшись, так что схлопочешь опять… Ну нет уж, спасибо, хватит на мою … приключений.
Вот и развилка: налево пойдешь – в город попадешь, прямо – идет дорога на Сухово, и она идет туда, но немного правее от асфальта, по тропинке – от греха подальше.
После Еврорпейских провинций – «Маленькая Италия» (вот богачи изощряются – Россия им уже западло, заграницу прямо здесь создают себе), тут остановка автобуса, оформленная под разноцветный теремок какой-то, или будто часовенка, и на ней имитация часов с кукушкой – часы эти никогда не шли и не пойдут, в р е м е н и для них не существует… Она села на скамейку. Вот и для нее словно возник провал во времени, оно стоит, смотрит на нее и ждет чего-то. И глядят сверху пуговицы звезд – их здесь много, не то что в городе, - вон он за полем, город, мерцает и мигает зазывно, - придите, и я дам вам все: утолю огонь желаний, разожгу костер страстей ваших, тут и деньги, и возможности, есть все для алчущих душ ваших!
Но ведь без денег как раз туда и не сунешься. Вздохнув, она идет дальше, еле ковыляя на содранных подошвах по ледяной земле и дрожа: хоть и июнь, но ночи холодные.
Вот и суховское кладбище. Завернула туда – отдохнуть хоть на скамеечке у бабиной могилки.
Беломраморный Ангел, сложив смиренно крылья, охраняет сон покойной. Она смотрит на внучку с фотографии, такая молодая еще и красивая, грустно, жалостливо: «Что ж ты творишь-то с собой, а, пропащая ты душа!? Зачем сбежала от матери, кто ждет тебя здесь, кроме меня, - ведь со дня похорон один раз только и приходила, забыла совсем» Яна заплакала: «Баба, прости, мне так плохо без тебя! Одна ты меня и любила по-настоящему. А я… обижала тебя, не слушала, а может, и надо было»
И вспомнила: она в тот раз, когда была здесь прошлой осенью, - просто шла пешком из города и решила зайти, посидеть - сильно напилась, долго сидела и ревела, и жаловалась бабушке на мать, на брата, что никто ее не любит, никому она не нужна. И что хочет умереть. «Не вздумай накладывать на себя руки, - послышалось ей, - будешь проклята от Господа, и не будет тебе покоя и на э т о м свете тоже!» Значит, он все же есть - т о т с в е т?! А ведь и правда - Яна и пришла-то сюда после того, как умерший накануне сосед Сашка явился ей ночью…
Она частенько посиживала с ним на бревне напротив их дома, возле Сашкиных, Коханчиковых ворот – он постоянно отирался там, и бутылка всегда была припрятана где-нибудь поблизости в траве, и они делились дешевым пойлом друг с другом. Последние дни Саня был вообще никакущий, все блевал сидел, а то и лежал на бревне своем, спал вроде. А деньги кончились, пенсию уже пропил да раздал за долги, поправиться нечем. Яна, добрая душа, приносила ему «в клювике», похмелившись, он снова сблевыва кровью и стонал. Но все уже давно привыкли, видя его таким, и никто и не подумал, что Сашка-то кончается! И вот – все, нет его.
На похоронах Яна не была: тоже с похмелюги маялась, да мать ей ничего и не сказала, когда соседа привезли из морга, и гроб стоял в раскрытых воротах, и Коханчиха (мать Сашки) причитала: «Ой да какой же ты, сынок, красивый лежишь, чистенький, никогда таким не был!» Ну, не никогда, конечно – ведь был же и он маленьким, чистым и ухоженным, хорошеньким мальчиком. Что сделалось с ним потом, что стал он к сорока годам таким: вечно пьяный, воняет за версту… Кто виноват? Бог, что создал его таким? Мать, что не доглядела? Жизнь, судьба… Он сам?..
А ночью Яна лежала в каком-то полусне, какой всегда бывает с похмелья, и вот: то ли видения, то ли тени какие-то бродят в уме и вокруг, перетекая одно в другое… Вдруг стена как будто рассеялась, и видит она: стоит у бревна дядя Саша: в белоснежной, как крылья ангелов, рубашке, седина и лысина исчезли, кривой нос выправился, глаза сияют изумрудным светом! Да и говорит: «Привет тебе от бабушки!» И – исчез…
А ведь она даже не знала, что похоронили его прямо рядом с бабиной могилой, возле старшего Коханчика - отца Сашкиного, умершего за неделю раньше бабы, в конце августа прошлого года. И вот – они, все рядышком, и тут присоседились. Под самым высоким холмиком, под яркими еще венками, лежит он, тот, кто пришел с того света, чтобы засвидетельствовать ей о нем!
В душе что-то ворохнулось было… Да фигня это все! Просто это был сон.
Если верить мамке и брату, так прямо все вокруг устроено каким-то волшебным образом за каких-нибудь несколько дней Богом – а он-то откуда взялся?! И почему он не сделает всех сразу совершенными, ладно я – такая же конченая, как Сашка и папка мой – мамка все время мне говорит, что я вылитая он (значит, я не виновата, что такая уродилась!), но вот они: молятся, молятся, фанатики несчастные, а до совершенства-то далеко! И почему надо все время кланяться ему, Богу, умолять обо всем, упрашивать! Бред какой-то. Пускай вот они и пресмыкаются, а я – не какая-нибудь там змея пресмыкающаяся, а живой человек… И жрать хочу, сил нет, и пивка бы, пивка!»
Что-то зашуршало в кустах малины, густо разросшейся сразу за оградкой позади могил, тьма там стала гуще самой темной тьмы и будто сгущается все больше и больше, клубится, ползет, хватая за ноги, лезет прямо к сердцу… Она подскочила и побежала без оглядки, и чудится – вот кто-то хватает уже за волосы, за плечи, тянет назад…
Еще с километр она шла по спящим улицам деревни, проклиная все на свете, и особенно мамку и брата: «Им-то теперь хорошо, спят небось себе, и рады, что отделались от меня! Святые, тоже мне! Я, конечно, не Ангел, но и не такая конченая, как вы думаете! Я вам еще покажу, твари!»
Вот, наконец, и их дом – теперь уже чужой: кто-то там живет, ходит, спит в ее комнате… У-у-у, ненавижу!
Позвонила в звонок у Коханчиковых ворот. Долго никто не выходил, только лаяла собака. «Может, опять у тетки Коханчихи гуси полетели? Еще не выйдет». В последние года у нее стало плохо с головой, временами на нее «находит» - довел сынок покойный до чертиков.
«Кого там черт принес? Шляются по ночам» «Это я, теть Нин, Яна. А где Алена?» «Ты откуда взялась-то?! Нету Аленки, в Москву что ли укатила, не знаю. А ты чего приперлася? Уехала Аленка, так нет, все равно покоя не дают, спасу нет!» «Теть Нина, а адрес она не оставила?» «Нет, не оставила» «А телефон? Дайте пожалуйста! Мы с ней вместе хотели ехать, да мамка денег мне не дала на дорогу» «Ой, ну ладно уж, подожди тут» Минут через пять Коханчиха вышла: «На вот» «Спасибо» «Ишь, какая вежливая стала» «Теть Ниночка, а пустите переночевать пожалуйста, мне некуда идти больше!» «Ага, счас прям. От тебя вон перегаром прет, с похмелюги-то обчистишь меня еще. Итак Аленка у меня опять все деньги спи…а какие нашла! Знаю я вас! Нет уж, иди с Богом, куда шла. А с меня хватит. И не вздумай стучать – собаку спущу!»
«Вот сука. Был бы Сашка живой – не дал бы помереть!»
Яна, не зная, что теперь делать, пошла вдоль ограды. Увидела оторванную штакетину, пролезла в дыру, прошла через огород, перешагивая через грядки. Ага, вот редиска – нащупала и вырвала несколько штук, еще салата листики, обмыла их в стоящей тут же бочке с водой и съела. Вошла в теплицу, нашарила огуречные листья – черт, колючие! Разозлившись, дернула за стебель, выдрав побеги из земли – так тебе и надо, дурра старрая! Даже в дом не пустила!
На двери в стайку – замок, но не замкнутый. Она вошла. Лежащая на полу корова удивленно воззрилась на человека, перестав жевать жвачку. Девушка опустилась рядом с ней, нащупав в полутьме ворох душистой соломы. Большое животное снова начало флегматично двигать челюстями, сладко пахло молоком, сеном и навозом. «Ну что, подруга, пустишь переночевать?» Было тихо, спокойно, надежно. Яна протянула руку и коснулась пушистой шерсти, - корова была чистая, ухоженная, и такая теплая! Так хотелось согреться – перед глазами все еще стояли оскаленные в предсмертном визге свиные рыла, косящиеся мертвым глазом, нависшая над ней туша с наколками на плечах, обжигающий спину лед, яростная схватка, удар в лицо, боль и… пустота, провал в небытие…
«Сука! Тварь, урод поганый! Сдохни, тварь, чтоб ты провалился на долбанной фуре своей, прямо в преисподнюю, разбился в пух и прах!» Корова покосилась своими фиолетово-матовыми огромными глазами, и, шумно вздохнув, грузно поднялась на ноги. «Не могу больше, не могу не могу не могу…Ненавижу! За что?!» Рыдая, Яна прижалась к теплому боку, но корове, целый день пасшейся на молодой траве, требовался отдых , и она легонько хлестнула человека, нарушившего ее покой, хвостом. Но девушка продолжала реветь, ударяя кулаком в толстый живот ее и матерясь на чем свет стоит. Тогда корова хлестнула посильнее – тот же результат. Ну, тогда получай! И Дочка так звезданула упругим хвостом, будто палкой, что попала Яне в глаз, и в голове у той аж зазвенело. «Ах ты корова несчастная!.. Сука! И ты тоже!? На тебе, на тебе, получай!» Собака, срываясь с цепи, гавкала так, что переполошились все окрестные псы, надо уходить. А то если тетьнинка проснется… Под ногами смачно чавкнула свежая, теплая, пахучая «лепешка».
На ходу подхватив висевшие на ограде калоши, она отодвинула штакетину и вылезла на улицу.
Куда теперь? Откуда-то за ней увязалась маленькая собачонка: виляет хвостом, крутится под ногами. Заглядывает в глаза просяще. «Отвяжись, нету у меня ничего!..Вот, бреду, как эта собачонка брошенная на произвол судьбы. Все ноги уже избила, боль страшная. Спасибо, мамочка, спасибо братик мой родной! Ненавижу! Чтоб вы сдохли там, в монастыре своем долбанном! Выкинули на помойку, словно тряпку поломойную! Богомольцы чертовы, свиньи! Я, конечно, тоже не ангел, но так поступать со мной по-свински: даже не спросив согласия дом продали, увезли. Можно сказать,насильно! И куда теперь?»
«К Ваське Глухову – а вдруг к нему жена из города приехала? К Бамбучихе – поругалась с ней. С подружкой Шуркой тоже до драки дошло из-за мужика ее - приревновала. Если только к Миклухомаклаю – с ним я тоже в контрах из-за долгов, но там, хоть и вонища-грязища, и как всегда – весь шалман собрался небось, но все же тепло, можно похмелиться, хоть чего-то пожрать, упасть на койку и забыться наконец…»
Несмотря на позднее время, с берега реки, откуда тянуло сыростью и туманом, доносятся призывно звуки музыки, на них-то она и пошла. Это был шикарный, построенный совсем недавно ресторан «Лазурный берег». На стоянке стояло несколько тачек, входные ворота сверкают и переливаются, увитые гирляндами лампочек, за оградой виднеются беседки, где сидят, пьют, жуют шашлык и веселятся беззаботные городские отдыхающие. Охранник покосился на чудо-юдо, выползшее из тьмы. Такого он еще не видел! И решительно направился в ее сторону. «Че, дядя, фэйс – контроль не прошла? Да ухожу я, ухожу!» Не узнал, хотя она с девчонками, бывало, наведывалась сюда, когда ресторан еще только-только открылся, и цены на пиво были нормальные, это сейчас они тут – охрененнейшие. Было дело, познакомилась даже с одним из владельцев, Рафиком, и он в одной из беседок, угощая их бесплатно бокалом пивка, протягивал под столиком волосатую руку свою и гладил ей коленку. Можно было бы… Но уж больно противная черномазая рожа у него, и пузо…
Прислонилась к парапету. Внизу поблескивает, в свете полнолуния, длинное и широкое, рыбье тело реки, ежится в прохладе легкого тумана, или смога, приползшего снизу, от города. На том берегу горит синим пламенем еще один ресторан, и по воде растекается песня: «Влюбленных много, я один на перепра-а-ве…» Справа, за решеткой ограды, в беседках, увитых гирляндами, все также слышатся голоса, музыка, смех. Там танцуют, обнимаются, влюбляются…Только я одна, как перст! Господи, как же все остое..нело! На фиг нужна мне жизнь такая?! Утопиться, что ли?!
И она, спустившись по ступеням на пляж, пошла к воде, на ходу стягивая с себя лохмотья, в которые превратилась одежда, разбежалась и прыгнула в воду. И сразу мириады иголок, крошечных пираний впились в кожу, аж дух захватило, и понесло – куда-то вдаль, подальше от грешной земли, в клубящийся серебристый туман, течение все сильнее, и все сильнее желание отдаться на волю волн, ставших вдруг теплыми, ласковыми, настойчиво увлекающими дальше, дальше…
Она легла на спину, распрямив, раскинув руки и ноги, и полностью расслабилась. Исечзли все звуки, в уши что-то ласковое шепчет вода, глухо шуршат камушки на дне, перекликаются рыбки… Здесь она в полной безопасности. Здесь тишина и покой. Не надо никуда идти, ни к чему стремиться, я маленькая рыбка, я плыву, где-то справа и слева темнеют сгорбленные спины берегов, а прямо надо мной – черный купол, и прямо в середине его сияет и улыбается, дружески кивая, Луна. Боже мой! Как хорошо! Почему никогда раньше я не делала этого? Мое место здесь, а не под Солнцем, я остаюсь. Я буду рыбкой, и песком, я просто камушек, я – трава… И все исчезло: нет больше ни страха, ни боли, даже небо застегнулось на все пуговицы и пропало…
Ой, что это?! Она ощутила вдруг, как что-то коснулось ее тела под водой, погладило спину, прошлось по ногам! Она закричала, забилась, пытаясь брызгами спугнуть Э Т О, Потом поняла, что это просто ее вынесло на отмель, поросшую водорослями. Но запуталась в них, хлебнула воды, начала барахтаться… Река, - даже река, - и та, чуть не проглотив, выплюнула, отвергла ее, выкинула на берег… Кто-то бежит, разбрызгивая воду, склоняется над ней: «Эй, все в порядке? Не утонула? Ну, слава тебе, Господи» «Я в порядке. Не надо меня спасать» «Ну, как хочешь. Ангела Хранителя тебе, девочка» Он уже направился к берегу – высокий, стройный, с длинными волосами, забранными в хвост и подвязанными вокруг лба лентой – она хотела его окликнуть, но не стала этого делать.
В воде казалось теплее, чем на ветерке, свободно гуляющем вдоль реки, и так не хотелось вылазить из нее и снова куда-то идти. Она смыла с лица, с тела, с рук и ног остатки грязи, крови и навоза, отжала волосы и пошла, дрожа, вдоль берега, ища свои тряпки. У костра сидят рыбаки. «Эй, Русалка, иди к нам, погрейся у огня. Дрожишь вся. Выпьешь водочки? Согреешься хоть, вода – то еще холодноватая для купания». «Да запросто!» « О, это по-нашему! Ушички вот хлебни горяченькой. Еще налить?» выпив и поев, согрелась, и вскоре ей полегчало.
Потом стало совсем хорошо… А дальше все стали такими своими, добрыми, отзывчивыми, она с кем-то знакомилась, с кем-то пила на брудершафт, курила, снова пила, и так весело плясали языки огня, и она плясала в этих призрачных сполохах, купаясь во всеобщем восхищении, ей хлопали, а она, нахлобучив на голову венок из цветов мать-и-мачехи, а на талию – «юбочку» из травы, исполняла вокруг костра какой-то дикий языческий танец, когда из тьмы, рассекая галечное мелководье, вылез катер, и из его чрева материализовались какие-то тени: «Оба-на, что за дивное виденье?!» «О, капитан Грей! А я – Ассоль, я давно тебя жду! Или нет, я – Русалочка!» «Да ты на ведьму скорее похожа! Красивую ведьму…
Эй, ведьмочка, шампанского хочешь?»…
Продолжение следует.