Мир вам! г. 3. Паром. Начиная с нуля
«И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И собралась вода под небом в свои места, и явилась суша. И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя по роду и подобию ее, и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так. И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду (и по подобию) ее, и дерево плодовитое, приносящее плод, в котором семя его по роду его на земле. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро, день третий»(Быт.1;9-13).
«Милости Господней полна земля. Словом Господа сотворены небеса, и Духом уст Его – все воинство их: Он собрал, будто груды, морские воды, положил бездны в хранилищах. Да боится Господа вся земля; да трепещут пред Ним все живущие во вселенной, ибо Он сказал – и сделалось; Он повелел – и явилось» (Псалом Давида 32).
*************
Глава 3. "П А Р О М. Н А Ч И Н А Я С Н У Л Я".
«Итак вспомни, откуда ты ниспал, и покайся, и твори прежние дела; а если не так, скоро приду к тебе и сдвину светильник твой с места его, если не покаешься» (Откр. 2;5).
…Паром все так же не спеша преодолевает наискосок Обь.
Для паломников, что стоят на берегу, осматриваясь и наслаждаясь приключением, позади остались несколько часов тряски в тесном автобусе, а тут такая благодать: открывающийся во всю ширь простор великой сибирской реки, легко несущей на себе многотонный паром с автомобилями и людьми, столпившимися на нем. Они возвращаются с острова. На их лицах сияют розовые отсветы заката, и умиротворением сияют изнутри их обновленные души.
Позади – остров, впереди – большая земля, и снова – мирская жизнь, с ее соблазнами и суетой. Интересно, что дала им эта поездка в монастырь? Что вынесли они в сердце, в душе полезного, такого, что поможет в дальнейшем существовании на грешной земле?
«Господи, куда это ее понесло опять?!» Анна сделала несколько шагов вслед удаляющемуся «каблучку», машинально осеняя его крестным знамением. В ответ на это из окна машины высунулась рука с вытянутым средним пальцем. И руки матери бессильно опускаются: «Пропащая душа»
Лева растерянно оглядывается по сторонам: куда все исчезли? Вокруг бродят какие-то тени… Вот мелькнуло что-то как бы красное – машина проехала, что-то черное шмыгнуло… ничего не разглядеть…
«Мам, ты где?» Сын пытался рассмотреть расплывающийся силуэт матери, и она подошла, взяла его под руку. «Уехала. Совсем ведь пропадет теперь» «Уехала?!» «Села на какой-то «каблучок» и поехала» « А ты еще надеялась, что она может исправиться. Горбатого…» «Ладно, что ж поделаешь, Бог с ней. Пойдем».
Они ступили на платформу и вскоре кромка гальки на берегу начала плавно удаляться. «Ну вот и все…»
Блестящие на солнце мягкие ладошки зеленоватых волн тихо шлепаются о борта, подталкивая паром к острову. Тихо идет он по водной дороге, но уверенно. И чем ближе, чем отчетливее очертания монастырских стен, тем как-то свободнее, но и тревожнее на душе: что ждет их там?
Анна не без некоторого облегчения глубоко в душе понимала, что начать новую жизнь без сбежавшей дочери будет даже проще, спокойнее по крайней мере. Хотя и мучила совесть: а как же благие намерения насчет ее исправления? Надежда на то, что перемена места жительства, всего образа жизни поможет как-то измениться и им, и их отношениям, зашедшим в тупик, откуда, казалось, уже нет выхода, - похоже, не оправдается.
«Видит Бог, я сделала все, что смогла. Она сама сделала свой выбор. Пускай-ка попробует наконец жить самостоятельно. Сколько она нашей крови выпила!..» Жизнь вместе с ней стала уже невыносимой, и решение покончить с этим кошмаром и уехать на остров стало выходом для всех. Но – не для Яны все же, она, как всегда, сама - выбрала свой путь.
Все тем же тихим ходом дрейфует паром, след от него по воде – единственная ниточка меж ним и тем берегом, скоро растает и он исчезнет в волнах. Они стоят вместе с остальными, держась за поручни. На оставшемся позади берегу подъезжают и уезжают машины, бродят люди, бегают собаки. Все отдаленнее, все мельче становятся - как и деревья, как трава – все по роду их: вот плодятся и размножаются, и растут, и увядают, умирают и снова рождаются, для чего?.. Одному Богу известно.
Она смотрит на сына: правильные черты лица, высокий чистый лоб уже прорезали ранние страдальческие морщинки, каре-зеленые глаза смотрят из-под длинных ресниц как бы вглубь себя. Сердце матери сжимается от боли, ставшей уже почти привычной. Она взяла его за локоть, и он вздрогнул: прикосновения, любые вмешательства извне часто становятся теперь для него пугающе - неожиданными. «Ну вот, уже близко. Смотри - уже видно стены, купол и крест. Не видишь?» «Так, немножко…» - он покачал головой и склонился низко-низко…
Словно что-то тянет туда – вниз, в эти блестки, в сияющие шепотки, плеск волн: иди, упади, окунись в нас, забудься, и все закончится, успокоится, уйдет в мир иной – вместе с миром этим – рухнувшим в никуда.
Три года назад мир рухнул. Сначала он пошел волнами и покрылся мелкой рябью, словно испорченный телевизор. Все окружающее исказилось, предметы начали терять очертания, цвета исчезали, тускнели, перетекая один в другой и сливаясь, обманчиво меняясь местами; ярко-красные стали черными, зеленые – серыми, остались только бледно-синий и тускло-желтый, с багровым отливом: цвет вечно грозового неба и тонущего в нем дневного светила; но и они подернулись пеленой тумана, из которого еле пробивается иногда далекий свет звезд и луны; купол неба потемнел, сузился до пределов и упал, накрыв собою как колоколом, и отгородив от всего окружающего. Небесная трансляция дала сбой, и отныне им предстояло с этим жить.
Мир сузился до пределов и стал призрачно невидим. Земля, по-прежнему гостеприимно открытая для всех, стала предательски неровной, норовящей уронить и ударить тебя лицом в грязь, скрывая всякие препятствия, ловушки и ямы; трава, словно живая, может запутаться в ногах и опрокинуть; кусты – неожиданно схватить в свои колючие объятия, а деревья – выколоть глаза веткой… Бордюры преграждают путь, ступеньки сбивают с ног; дороги, кишащие чудищами, зияющими пожрети все и вся, вдруг стали непроходиммыми; дома – темной массой нависающие, колеблющиеся исполины... Двери. Ау, двери, где вы?! Ищи не ищи, кричи не кричи, они не откликаются. Они играют в жмурки, и их надо отыскать в ставшем полупризрачным пространстве окружающего мира: куда-то спешащего, едущего, идущего, снующего, мерцающего, сверкающего, вибрирующего, кричащего, смеющегося, толкающегося, сливающегося в одно шумное бестолковое нечто, живущее по своим непонятным законам, - за пределами его собственного мирка, сжавшегося до пределов ауры, биополя, физической оболочки, в которой застыла, съежилась от страха и боли душа.
Он снова стал беспомощным и полностью зависимым от мамы, как и двадцать четыре года назад, когда был с ней одним целым. Но на пике взлета, когда весь мир у твоих ног и все дороги открыты – кто-то или что-то вдруг развернуло вспять и понесло, потащило, бросило оземь, разбив в пух и прах, заставляя все переосмыслить, переиначить, переиграть заново… А мама стала единственным проводником в его новую жизнь, его сталкером в ставшем виртуальным пространстве. Сталкер… Это была его последняя любимая компьютерная игра. И она стала непонарошку реальной…
А вокруг по-прежнему сияет и шумит необьятное и непознанное Нечто…
Медленно, медленно приближается остров, притихшие паломники задумчиво озирают окрестности. Обь заметно полноводнее Томи, но кажется чудом, что посреди ее вод помещается целый остров с деревней на нем и с монастырем. Мутная после дождей, взбаламученная вода успокаивается, мелкие волны на глубине у середины реки удлиняются и с силой ударяют о борт, но огромный тяжелый паром (аж шесть легковых автомобилей вкатилось на него) даже не всколыхнется, не пошатнется, но уверенно, словно Ноев ковчег, идет дальше. Настоявшаяся на солнце жара опала, расплавилась и утонула, опустившись на самое дно.
Миряне стоят молча, задумчиво. Позади у каждого суета сует обыденной жизни, ошибки, заблуждения, метания, и у каждого – свое, то, что привело их сюда: болезнь ли, иное какое горе. То, что приводит к переосознанию, желанию подвести итоги, покаяться, и, очистившись физически постом, а духовно – исповедью и Причастием, возвратиться душею обновленными опять в мирскую жизнь. Позади – городская суетная жизнь, работа, заботы-хлопоты о хлебе насущном. Впереди – купол и сияющий в вышине крест.
Вскоре им предстоит предстать пред Господом в лице Отца Матфея. Что сказать ему? Какими словами описать, что творится в душе, в жизни всей?! Как уместить в одно с л о в о всю жизнь?
« Господи! Ну почему? Почему, з а ч т о т а к жестоко наказание Твое?! Так, что ничего не исправить, не вернуть те несколько июльских дней, когда сына можно было еще спасти от того самого страшного, что случилось – а что может быть страшнее для двадцатичетырехлетнего спортивного, умного парня, только что закончившего институт и почти добившегося титула Кандидата в мастера спорта, - чем внезапная потеря зрения, здоровья, возможности полноценно жить, реализовать свои планы?!. Но ведь, слава тебе, Господи, все-таки Самое страшное не случилось! Может все же спасло родительское благословение (святые отцы говорят, что родительская молитва и со дна моря достанет), ведь, хотя я была тогда и не особо верующей, но по давней семейной традиции все, почти всегда, отправляются из дома со словами: «Ступай с Богом. Господи, благослови»...
И сын просто чудом остался жив, ведь он мог запросто погибнуть от тромбов сосудов мозга, но… зато лишился зрения. Сколько было пережито тогда, и в последующие дни, месяцы, в эти длинные почти три года… Сколько слез, больниц, операций, обследований в Кемерове, в Уфе, в Москве, и везде этот приговор: заболевание крови, - тромбоцитоз практически неизлечим, нужно сидеть на таблетках, а зрительные нервы почти умерли, и что зрение улучшится … остается надеяться только на чудо. А когда твое дитя больно, поверишь в любое чудо…
Теперь, слава Богу, ремиссия. Организм еще восстает, вырабатывая слишком много тромбоцитов, но это контролируется лекарствами. А вот зрение…»
И каждый день душа матери просто разрывается (но и радуется где-то): смотреть, как сын, встав на колени под иконами, кладет земные поклоны, истово шепча молитву, и зеленые глаза с длинными (на зависть девчонкам) ресницами с детской доверчивостью и верой, и с надеждой устремлены к ликам святых, едва различимым для него… Вот и сейчас губы его шевелятся: читает двадцать четыре молитвы на каждый час дня. Господи, услыши молитву раба Твоего, снизойди, спаси и сохрани, дай ему терпения…»
«…Господи, не лиши мене небесных Твоих благ. Господи, избави меня вечных мук… умом ли или помышлением, словом или делом согреших, прости мя… избави меня всякого неведения и забвения, и малодушия, и окамененного нечувствия… Господи, избави меня всякого искушения… просвети мое сердце, еже помрачи лукавое похотение. Господи, аз яко человек согреших, Ты же яко Бог щедр помилуй мя, видя немощь души моея, посли благодать Твою в помощь мне, да прославлю Имя Твое святое.
Господи, Иисусе Христе, напиши меня раба Твоего в книзе животней и даруй мне конец благий. Господи, Боже мой, аще и ничтоже благо сотворих перед Тобою, но даждь ми по благодати Твоей положити н а ч а л о благое…
Окропи в сердце моем росу благодати Твоея. Господи небесе и земли, помяни мя, грешнаго раба Твоего, студнаго и нечистаго, во Царствии Твоем. Аминь». Читают они уже вместе.
Обычно он творит молитву в основном только дома, встав на колени под иконами на свой коврик. Но вот сейчас снизошли именно эти строки: навеяло ветерком, принесшим с того берега запах распустившейся еще в конце апреля ивы и уже осыпающхся вербных - пасхальных - цветков ее: «…даждь ми мысль благу… даждь ми слезы и память смертную, и умиление… Их шептали воды реки, бережно несущей его к острову Надежды, - как они с мамой назвали его:«Даждь ми помысл исповедания грехов моих… даждь ми смирение, целомудрие и послушание…»
Они написаны видимыми только ему буквами на своде небес где-то под сенью жилища Ангелов, Архангелов и Самого Господа, к которому стремится душа его: «Господи, даждь мне терпения, великодушия и кротости. Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое… сподоби мя любити Тя от всея души моея и помышления, и творити во всем волю Твою…»
Ему хотелось опуститься на колени: такое чувство благоговения было в душе, приближения к чему-то новому, необычному: глаза уже различали в этой пелене, что плавала вокруг него, нечто смутно-материальное, что вот-вот сформируется и обретет форму, цвет, свет, смысл…
Он улыбнулся, вспомнив: в Уфе, в клинике Мулдашева, где ему делали операцию на глазах, всегда много мусульман, и они часто молятся, встав на колени где-нибудь в укромном уголке, или прямо в палате. В определенное время разворачивают свои специальные коврики, встают на них на колени, и – все: мир вокруг перестает быть, только человек и Бог. А вот у нас так не принято. Вот сейчас взял бы он, достал свой коврик, постелил прямо на пол, и стал класть земные поклоны… Как бы на него посмотрели окружающие?! Мусульмане более преданы Богу, чем они – христиане? Или просто разные традиции у них. А Аллах ли, или по-другому как-то обращаются люди к Высшим силам во все времена – не имеет значения. Молятся по-разному, а вера, в общем, одна. Хотя есть конечно и различия, и об этом часто споры заходили у них. Они считают Иисуса Христа просто пророком, а мы – Сыном Божьим. Как так-то, если именно Он – и есть настоящий Божий Сын, а не мы – дураки несчастные… И у них нет Святого Духа. Не чувствуют они, что ли, Его присутствия во всем?! Но вообще-то главное в вере: это чтобы был какой-то стержень в душе, что-то, к чему можно и нужно стремиться – это главное. И к этому стремились люди во все времена. Ну не все, конечно, но большинство.
Мама снова открывает Псалтирь: «Услышь, Господи, слова мои, уразумей помышления мои. Внемли гласу вопля моего, Царь мой и Бог мой! Ибо я к Тебе молюсь, Господи! Рано услышь голос мой, рано предстану пред Тобою, и буду ожидать, ибо Ты Бог, не любящий беззакония; у Тебя не водворится злой; нечестивые не пребудут перед очами Твоими («Наверное, сам Господь не захотел, чтобы Яна появилась в монастыре, - не готова она к этому»): Ты ненавидишь всех, делающих беззакония. Ты погубишь говорящих ложь; кровожадного и коварного гнушается Господь. («Вот, я ропщу на Бога, что попустил, чтобы мой сын в двадцать четыре года стал инвалидом… Когда на одной из первых исповедей призналась в этом, батюшка сказал: «Господь послал испытание вам, за грехи отвернувшись от вас. Молитесь, матушка. Может, Он отвел вас еще от большей беды. Кто знает, пути Господни неисповедимы. Чем раньше приходим к Господу, тем раньше спасемся» Что правда – то правда: ведь было время, когда уже настолько погрязли мы в злобе, ненависти, буквально жрали и себя и друг друга, зрел, зрел нарыв, да и прорвался! Хоть и поздно, но пришлось одуматься. За то сын жив, он со мной, и мы с ним - единомышленники. Дай Бог, чтобы еще и дочь одумалась!»).
… А я, по множеству милости Твоей, войду в дом Твой, поклонюсь святому храму Твоему в страхе Твоем. Господи, путеводи меня в правде Твоей ради врагов моих; уровняй предо мною путь Твой. Ибо нет в устах их истины: сердце их – пагуба, гортань их – открытый гроб, языком своим льстят. Осуди их, Боже, да падут они от замыслов своих; по множеству нечестия отвергни их, ибо они возмутились против Тебя. («Вот только почему, Господи, не вразумишь и заблудшую овцу свою Яну… то есть в миру Яну, а крещенную Анной? Неужели должна и она пройти через т а к о е испытание, что перевернет ей всю душу, и – опомнится уже тогда? Верится в это с трудом – настолько она непробиваемая, погрязшая в пьянстве, блуде, злобе и сквернословии. Может, и опомнится, когда поздно уже будет что-либо менять»). И возрадуются все уповающие на Тебя, вечно будут ликовать, и Ты будешь покровительствовать им; и будут хвалиться Тобою любящие имя Твое. Ибо Ты благословляешь праведника, Господи; благоволением, как щитом, венчаешь его…»
«Господи, благослови, помоги нам начать здесь новую, праведную жизнь, для того и бросили все, и приехали. Не для того ли Ты позвал нас? Здесь, на острове, поживем при монастыре, надеюсь, обретем тихое пристанище, чтобы спокойно поразмыслить о своей жизни, помолиться, исповедаться и причаститься, собороваться. Потом – начать другую жизнь. И не будет никто стоять над душей, и давить, и обливать грязью, и мешать на пути к спасению».
Обь для нас – это как Иордань, в которой крестил Иоанн. Крещение – очищение водой, которая смывает греховность. Перейдя через реку испытания, приходим к покаянию и молитве, к спасению.
«Лева, послушай, как там дальше в Евангелии: «И было в те дни, пришел Иисус из Назарета Галилейского и крестился от Иоанна в Иордане. И когда выходил из воды, тотчас увидел Иоанн разверзающиеся небеса и Духа, как голубя, сходящего на Него. И глас был с небес: Ты Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение. Немедленно после того Дух ведет Его в пустыню. И был Он там в пустыне сорок дней, искушаемый сатаною, и был со зверями; и Ангелы служили Ему.
После того же, как предан был Иоанн, пришел Иисус в Галилею, проповедуя Евангелие Царствия Божия. И говоря, что исполнилось время, и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие. Проходя же близ моря Галилейского, увидел Симона и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы. И сказал им Иисус: идите за мною, и я сделаю, что вы будете ловцами человеков. И они тот час, оставив сети свои, последовали за Ним. И прошед оттуда немного, Он увидел Иакова Зеведеева и Иоанна, брата его, также в лодке починивающих сети, и тотчас призвал их. И они, оставивши отца своего Зеведея в лодке с работниками, последовали за Ним» (Мк.1, 9-18).
«Вот если бы мы прочли эти строки еще года четыре назад, все было бы лишь пустым звуком, правда, Лев? И конечно же так не поступили бы, как вот сейчас: продали дом, бросили все и поехали. Хоть мы, конечно же, далеко не апостолы, и имущество свое нищим не раздали, и с жильем определимся, но за то, - много испытаний послав, призвал Спаситель души свои спасать. Начинаем теперь новую жизнь. И в старой жизни терять особо стало нечего. А ты хотел бы вернуться назад в прошлое, года за три например?» «Я бы вернулся хотя бы лет на семь назад» «И сделал так, чтобы крест стал полегче?» «Но тогда, если крест выбрать меньше, его длины может не хватить, когда нужно будет перебраться через широкую пропасть» «А что такое пропасть? Жизнь? Тьма, неверие, грехи?.. Мне представляется это так: горы, глубокая расщелина, люди стоят на краю, и у каждого на плечах – крест; его величина и тяжесть, как и ширина бездны перед каждым – своя, определена и написана в Книге жизни; внизу клубится туман – тьма над бездною, в которой еще нет света… и надо идти вперед. Тот, кто захотел облегчить свою ношу – обречен упасть на самое дно. Так что «возьми рамо свое, и иди», как сказал Спаситель. Рамо – «постель», ложе болезни, греха. Уверовав, узрев болезни души своей и покаявшись, и очистившись, выздоравливаешь. И по жизни потом не идешь – летишь!
А вот псалом десятый: «На Господа уповаю, как же вы говорите душе моей: улетай на гору вашу, как птица? Ибо вот, нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем. Когда разрушены основания, что сделает праведник? Господь во святом храме Своем, Господь – престол Его на небесах, очи Его зрят на нищего; вежды Его испытывают сынов человеческих. Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его. Дождем прольет Он на нечестивых горящие угли, огонь и серу; и палящий ветер – их доля из чаши; ибо Господь праведен, любит правду; лице Его видит праведника…»
«Да, Левик, обдумал, что говорить будешь на исповеди? За сестру...» «Ну да, и что поднимал руку на нее» «Не вини себя – она ведь сама этого добивалась. Безжалостная, бессердечная деревяшка. Сколько крови она нам попортила! Из-за нее и уехать пришлось. Но надо прощать. Тебе, чтобы исцелиться, надо быть кристально чистым. Пускай из памяти, из души уйдет вся пакость, и Господь не оставит нас. А она сама не ведает, что творит, душою слепа. И, главное, - прозревать не хочет! Ну, раз нравится в грязи валяться, Бог с ней, пускай как хочет …Господи, прости, спаси и сохрани…
Ну вот куда, куда ее понесло, за каким бесом?! Пропащая душа, темная, и свет впустить к себе не желающая. Видит Бог: пытались мы наставить ее на путь истинный, но… видно, поздно уже. Погрязла душа ее в потемках. Говорят: душа – потемки, и правда: свет и тьма смешались там. Свет пытается пробиться через стену, которой Яна отгородилась, но – высока стена и крепка. Стена чего? Ненависти, ревности, зависти, отчуждения, самолюбия…и иже с ними. А ведь не тьма выходит из дома, когда Солнце встает, а свет входит в дом твой, поглощая темень его, надо только открыть дверь и впустить его, и жить в мире с собой, с миром, с Богом…
Вот, уехала. Значит не время еще, не привел Господь, не призвал ее к покаянию, не выпита чаша ее до дна. «Отче мой! Если возможно, да минует Меня ч а ш а сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты» - так молился даже сам Спаситель, перед тем как пойти на крестные муки. Каждому суждено испить свою чашу. Кому – сладкое вино, кому – горькая отрава, кому – болотная жижа, а кому – святая вода. Вернее, не так: Бог все же дает выбор: чем ты сам ее наполнишь, то и будет».
«Вот у Янки это - чаша водки и пива» - пошутил Лева.
«А н а ш а ч а ш а – горечи полна. Но правду говорят: нет худа без добра, за то мы пришли к вере. Кажется, вера была и раньше, покоилась где-то на глубине души, словно спала, ожидая своего часа».
И вот, перевернулись песочные часы на стыке времен, когда и время, и жизнь остановились, и все встало с головы на ноги. Из хаоса родилась, вышла живая душа, от морока очнувшись, и встала на пороге, оставив дом свой: куда пойдет она дальше? И вот, входит свет в дом сей, поглощая темень и мрак. Свет веры, надежды, любви Божией, а если демоны придут соблазнять – «запечатайте крестом дом свой, и помолитесь…» И обретает душа крылья, и летит дальше вместе с Ангелом своим Хранителем. Господь пришел, и призвал, как призывал апостолов Своих и всех грешников...
Все дальше тот берег, где остались и дом, в который теперь придут другие люди, и все, что было там, в той жизни. Дом, построенный на песке... Все ближе, выше монастырская стена. За ней – церковь. Основанная на камени веры…Что там, за ней? Что скажет батюшка-провидец?
Меж двух берегов. Между прошлым и будущим . Между т е м и э т и м светом. Между небом и землей…
Она смотрит на сына: какие же они все же разные с сестрой, как небо и земля. Неприкаянная душа, где-то она теперь? Да вот пусть попробует начать жить самостоятельно, если так хочет (да и пора бы уже – за тридцать уже, слава Богу, перевалило), и посмотрим, куда заведет ее кривая, что она выбрала для себя.
Вот почему, ну почему они такие разные? Вроде от одного отца и матери родились, а вот поди ж ты. «По роду и семени» она – вся в отца. Жить одним днем, наслаждаться благами, топить душу в вине – и все. Ни о чем не задумываясь, не видя цели впереди, никакого смысла жизни. Он душу свою загубил и тело, умер в сорок пять лет. А она, идя по его стопам, сколько протянет, если уже и дня не может прожить без спиртного? Скорее бы уж Господь так повернул стопы ее, чтобы очнулась и одумалась, пока не поздно…
По середине реки тихонько проплывало поваленное дерево. Вырвало ли его ветром, или оно само засохло от старости и упало в воду? И будет так плыть – наверное, до самого моря.
Дерево жизни: зародится от семечка, растет, укореняется, живет, борясь с ветрами и засухами, дает потомство. Символ продожения рода. Вот я - то же дерево. Всего две ветви у меня. Как руки. Вырвало это дерево ветрами премен, потащило по реке жизни. Как удержаться на плаву, и не растерять тех ветвей, которые есть, которые росли от ствола моего? Полжизни своей отдавала соки свои, силы свои все отдавала для того, чтобы росли они и цвели, и радовались свету белому, и плодоносили… Но так случилось, что стали усыхать корни, и ветви стали засыхать и вянуть… Как спасти себя и их – семя свое по роду нашему?! Вот одна ветвь отвалилась и поплыла дальше по течению, - куда, к какому берегу пристанет она? В болоте, трясине ли сгинет, или донесет ее течение, прямое и сильное, серединой реки к морю широкому?! Там видно будет…
А ей надо сейчас посвятить себя полностью Леве и попытаться начать все заново. Как хорошо все же, что в нем все более укрепляется вера! Только вера и спасает. Даст Бог, и здоровье на поправку пойдет. Интересно, что скажет батюшка, отец Матфей, - говорят, он провидец.
Когда Анне дали его телефон, что бы попросить благословения на то, чтобы пожить при монастыре, и она позвонила, путано и вкратце рассказав, что случилось с сыном – что вот внезапно и необьяснимо заболел он почему-то… что или кто причина этому… сквозь шумы и помехи услышала: «Девушка… или женщина… скорее всего… Приезжайте». Но тогда она даже как-то не рискнула исповедаться и о чем-то спросить батюшку, не готова была…
«Тот первый раз, когда приезжали сюда с мамой, - думает Лева, - помнится, как в тумане. Они тогда вообще ничего не понимали в делах богослужения, просто тупо послушали Литургию и уехали. Тогда и вся жизнь-то была, как беспросветный мрак над болотом, в котором утонуло все прежде бывшее: детство, институт, спорт…
А что еще-то было? Нечего и вспомнить особо, только бередить душу. Отгородиться бы от мирского прошлого вот этой стеной, за которой тишина, покой и молитва. Хоть помолиться можно спокойно, наконец, а то читаешь, например, вечернее Правило, пытаясь сосредоточиться: «…Боже вечный, и Царю всякого создания, сподобивый мя даже в час сей доспети, прости ми грехи, яже сотворих в сей день словом, делом и помышлением, и очисти, Господи, смиренную мою душу от всякия скверны плоти и духа. И даждь ми, Господи, в нощи сей сон прейти в мире, да восстав от смиренного ми ложа, благоугожду Пресвятому имени Твоему, во вся дни жизни моей, и поперу борющая ми в р а г и плотския и безплотныя. И избави мя, Господи, от помышлений суетных, оскверняющих мя, и похотей лукавых…» А за дверью б е с н у е т с я сестра: «Тоже мне, святоши нашлись!
Как же я вас ненавижу!..»
Продолжение следует.