37
Можно было даже ожидать, что это только переодетые русские проверяли нас, хотели увидеть нашу реакцию. Они могли и на это пойти. В общем, лучше было не проявлять открытых эмоций. Я же рвалась вон из дома, все, что происходило на улице, было так интересно! Когда мотоциклы промчались, ничего нового больше долго не происходило. Это вело ко всевозможным предположениям.
И вот в деревню вошли немецкие пехотинцы. Народ ринулся, наконец, на улицу, убежденный, что это точно были немецкие солдаты. На ремнях у них стояло:»Бог с нами!». Наши деревенские, стар и млад, полные любопытства и сдержанной радости стали подходить поближе к ним. Я очень удивилась, что солдаты совсем не выглядят чудовищами, как нас убеждали в школе. Наоборот, таких подтянутых и ухоженных людей я еще не видела. Робость жителей деревни прошла, они вынесли столы на улицу, накрыли их скатертями и повыставили вазы с цветами. Выносили свежеиспеченый хлеб, ведь теперь люди имели доступ к колхозной муке.
Деревня мгновенно наполнилась солдатами. Они рассказали, что относятся к Шестой армии генерала Паулюса. В деревне остановились и несколько танков, с помощью одного из них снесли статую Сталина, стоящую перед нашей церковью. Мы вздохнули с облегчением. Неужели действительно нас освободят от сталинского гнета?
Армия пошла дальше в направлении Сталинграда. Вермахт зарегистрировал нас немцами и открыл свою комендатуру в Ландау, нашем окружном городе. Колхозную землю хотели разделить на всех крестьян, но поскольку общую землю обрабатывать было нечем, каждый крестьянин получил столько земли, сколько мог сам осилить. В этом году мы собрали богатый урожай. Солдаты Вермахта помогали нам тоже. Мы до крыши наполнили наши амбары, каждый взял себе солидную часть зерна. Немного зерна можно было даже пустить на продажу.
Половину зерна забрал Вермахт.
38
Область между Днестром и Бугом, где находились наши немецкие деревни, отошла под румынское руководство и стала называться по-румынски «Транснистрия». Но это была, конечно, не румынская территория, а жители не являлись румынскими гражданами. В Транснистрии проживали русские, украинцы, молдаване и сто тридцать пять тысяч, так называемой немецкой народности.
Немецкие поселки в Транснистрии опекались и руководились Ф.О.М.И. /Фольксдойче миттельштелле/. С румынами мы не общались вообще. По распоряжению ФОМИ была создана организация, названная «Самозащита», в которую входили многие юноши из наших поселков.
Я помню, как они маршировали по нашей улице двумя рядами с песнями. Троих парней из Мюнхена тоже забрали в немецкую армию, среди них и моего дядю Георга. Как я смогла выяснить позднее, они попали в ряды СС. Среди наших деревенских немцев имелись такие, которые уже перед началом войны служили в рядах Советской армии. Многие жители с ужасом думали, что они сражаются на противоположных фронтах и могут столкнуться там,- брат против брата, сосед против соседа. Тогда мы еще не знали, что товарищ Сталин уже позаботился об этом: всех лиц немецкой национальности убрали из Советской армии, отправив на Крайний Север в лагеря, работать на нужды фронта.
Был и такой случай- один юноша из деревни сразу в первые дни войны, как русский солдат, попал к немцам в плен. Потом те его все же освободили, он только успел вернуться в наш Мюнхен, как его призвали воевать уже на немецкой стороне, Обе стороны использовали людей, как марионеток. Но это мы смогли осознать гораздо позднее.
Между тем, в школе опять преподавали религию, мы могли открыто веровать в Бога, что для наших людей с их сильным католическим воспитанием было крайне важно.
39
Не надо было бояться, что из-за тайком произнесенной молитвы, обращения к Богу в минуту крайней нужды или христианского погребения ближних, попадешь на следующий день в тюрьму. Мы не могли нарадоваться воздуху свободы. Церковь, превращенная коммунистами в клуб, снова стала служить истинным своим целям. Немецкие пасторы постоянно проводили крещения детей и подростков.
Так как с 1937 года в деревне не осталось ни одного священнослужителя, сызнова осуществлялись заключения браков уже поженившихся пар. Со двора кузницы вытащили крест, раскопали в хлеву дароносицу с реликвиями и чудесную ризу. Люди спрятали там эти вещи от уничтожения коммунистами.
Теперь глубоко религиозные люди снова могли во время службы молиться на дароносицу со святынями. Их радость была неописуемой. Они все время повторяли:»Теперь все будет хорошо, ведь мы снова увидели нашего Господа!».
Немецкие солдаты появились перед нами, как освободители, спасители, как верующие люди, вместе с которыми мы справляли святые мессы. «Бог с нами!» был их девиз, и мы верили, что это не пустые слова. К тому же, немцы казались нам такими культурными людьми, каких мы, крестьяне, давно не встречали. Они говорили по-нашему, некоторые даже на родном диалекте. Это давало крестьянам-немцам чувство Родины, которое глубоко трогало души.
Тогда мы думали:»Это спасение, которое пришло к нам после долгих лет страданий...».
Вскоре в деревне появился немецкий католический священник, которого поставили к нам на духовную службу. Его звали Николай Пигер.
Гораздо позже я смогла прочитать в его заметках «Религиозные отношения на юге Украины»/в Транснистрии/ следующие наблюдения о нашей деревне:
40
«В общине Мюнхен с тысяча двумястами душами я встретил глубоко верующих людей. В этой общине не нашлось ни единого немца, который стал бы коммунистом. Ни один брак не был расторгнут».
Тогда я посещала религиозный кружок при церкви, затем по исполнении четырнадцати лет пошла к первому святому причастию. Этот день имел огромное значение для меня и стал настоящим праздником.
Между тем, фронт катился все дальше и дальше. Мы много слышали об успехах немецкой армии. Они стояли уже под Сталинградом.
Наши крестьяне работали очень прилежно, поскольку их очень воодушевляла вновь обретенная свобода. Деревня за короткое время достигла такого процветания, какого раньше и не знала. В четырнадцать для меня наступило необыкновенное лето. Взрослые парни собирались вечерами, пели старые песни и новые, из рейха. Лето сорок второго выдалось жарким. Наш фруктовый сад был полон плодов. Мы были, наконец, сыты, слышался радостный смех, тихое пение. Старшие, хотя и разделяли воодушевление молодежи, но с некоторым скепсисом, который, такие, как мой отец, не могли преодолеть. Взрослые видели слишком много плохого в жизни, они боялись, что это только затишье перед бурей. Нужно было не забывать, что шла война.
Слухи доносили до нас сообщения об ужасах, творимых немецкими солдатами. Но многие из деревни не хотели этому верить. Некоторые деревенские девушки работали в Одессе у богатых евреев, помогая по хозяйству. Теперь они вернулись домой и рассказали, что немцы убивают всех евреев.
41
Одесса, собственно говоря, входила в Транснистрию,
и управляли там румынские власти. В городе была большая еврейская община, и румыны старались нелегальными путями помочь евреям обзавестись фальшивыми паспортами. Но СС быстро расправилась с ними, не зная снисхождения.
Однажды в нашей деревне появился черный автомобиль, выглядевший очень роскошно. Все его разглядывали. Оттуда вышли несколько эсэсовцев, мы узнали их по «мертвым головам» на фуражках. Еще раньше нам встречались немцы в этих вызывающих униформах, которые рождали какое-то неприятное чувство. Они не носили располагающую к доверию надпись «С нами Бог!», стоял другой, непонятный для моего детского ума афоризм:»Моя честь – верность!».
Черная машина остановилась около дома единственной еврейской семьи в деревне. В семье подрастало четверо дочерей. Эсэсовцы забрали всю семью и увезли подальше от нашей деревни.
Отец и еще несколько соседей попытались защитить еврейскую семью, заговорив с военными. Но получили только резкий ответ: »Кто евреев покрывает, то сам предатель». Мужчины почувствовали, что им самим угрожает опасность, и сдались. За короткое время история получила дальнейшее развитие: евреев из многих близлежащих сел, среди них и дядю Шулема, построили перед рвом и расстреляли. Некоторые из черноморских немцев помогали людям, пытаясь предотвратить убийства. Тогда их тоже ставили рядом с евреями перед рвом, пугая, но не расстреливая.
Когда мой отец услышал о происходящем, то все понял и сказал:»Теперь войну не остановить. Ни к чему больше засеивать поля, все впустую». Разочарование было огромным. Мы, немцы Причерноморья, уже имели опыт общения с террористическим неправедным режимом, но то, что творили фашисты, не предвещало ничего хорошего.
42
В октябре сорок третьего в деревне обосновались немецкие новобранцы из Германии. Каждая семья была обязана поместить в своем доме от двух до пяти солдат. К нам приписали пять парней в возрасте 18-20 лет. Мы освободили гостиную и накрыли пол толстым слоем соломы. Им выдали одеяла, и они около полугода спали у нас. В шесть утра солдаты уходили на службу, около полудня возвращались домой. У них была, конечно, и полевая кухня, но я сразу предложила варить для них обеды. Да и еда в поле была скудной.
К тому периоду у меня имелось достаточно свободного времени. Хотя мы и ходили в школу, но только на два, три часа в день. Кроме того, под немецкой власти нас учили по программе начальных классов. Детям моего возраста было совсем неинтересно. После прихода немецких войск преподавание, как уже упоминалось, велось опять на родном языке, мы получили новые учебники. Появились также и некоторые из наших старых учителей, которых между тридцать седьмым и сорок первым годами упрятали подальше, или они скрывались сами.
Я не знаю, почему для нас, старших школьников не было соответствующих школьных предметов; думаю, из-за особенной обстановки военного времени. Это было просто невозможно в нашей области.
В сорок третьем мама родила снова, появилась сестричка Хильдебранд. Поскольку мать была очень занята с малышкой/ей исполнилось к тому времени шесть месяцев/, то все работы по кухне свалились на мои плечи. Но я радовалась даже этому, так как готовила с удовольствием. Тогда семья состояла из шести человек, да еще пять солдат на постое. Сначала ели постояльцы, потом садилась за стол наша семья.
43
Брат и я были в очень хороших дружеских отношениях с «нашими» солдатами, у меня остались теплые воспоминания о них.
Одним из них был маленький Трюбе из Берлина. Ему тяжелее всего давалось вдали от своей родины заканчивать военное обучение. Этот бледный тщедушный юноша был единственным в семье. Сначала невозможно было понять его берлинский диалект... Еще жил у нас Брайтфельд, очень молчаливый молодой человек. Он много читал, говорил, если только его спрашивали.
Мюллер, напротив, был веселым, жизнерадостным человеком, его саксонский диалект частенько смешил меня. Другой солдат – Новак был очень наглым, однажды прижал меня к стене и хотел поцеловать.
Феттер все время преследовал меня, думаю, что я ему нравилась. Он помогал носить воду, кормить гусей. Собирал волосы с моих плеч, чтобы сохранить их себе на память.
В обед солдаты съедали все до последней крошки. Я даже сомневалась, что они сыты. Но мама считала, что порции им клали очень большие, и не нужно варить еще больше. Мне же было любопытно, сколько бы еще они съели. И однажды я решила проверить. Сварила кукурузную кашу с большим добавлением гусиного жира и шкварок. Получилась очень жирная пища, аппетитно пахнущая. Мои солдатики, буквально, набросились на нее. Я увидела, что вскоре один солдат распустил свой ремень у штанов, потом другой. Они стали соревноваться, кто осилит все до последней ложки. Я им предложила остаток отдать на корм скоту, но ребята, вроде бы из вежливости, ничего не хотели оставлять на тарелках. Теперь мое любопытство было удовлетворено,- узнала, сколько влезает в немецких солдат.
К рождеству я зарубила жирного гуся, раскатала тесто для лапши, а солдаты смотрели, как я готовлю.
44
Cначала мы подали суп с лапшой, потом жареного гуся с картофелем и, в конце, фруктовый компот. Это снова была жирная еда, после которой солдаты пошли на упражения и получили приступ поноса.
Маленький Трюбе не успел добежать до уборной и наделал в штаны, пока добрался домой. Когда он без стеснения рассказал нам все, мы с братом чуть не рассмеялись. Мы не могли понять, как ему не стыдно было. Он совершенно по-деловому сообщил нам о своем конфузе. Я не отваживалась постирать его штаны. Тогда, не долго думая, он выбросил их на помойку. Еще раньше я согласилась стирать нашим солдатам белье, но при условии, что они наносят воды для стирки. Они были обязаны раз в неделю приносить мне на коромысле за триста метров от дома четыре ведра воды. Тогда я стирала их белье. Больше всего меня воротило от их грязных носовых платков. Я замачивала их в мыльном растворе и мешала в этом щелоке палкой.
Когда новобранцы занимали деревню, люди не имели права выходить вечером из дома. Но мне так хотелось иногда сбегать вечером к подруге. Солдаты сказали, что я могу это сделать, если вечернюю вахту несет один из них. Они выдали мне пароль, и я могла выйти на улицу. Я часто использовала эту привилегию, мы с подругой радовались от души!
Солдаты надеялись после их обучения получить отпуск домой. Но все обернулось по другому.
В марте сорок четвертого наступил решающий поворот в военных событиях под Сталинградом, и армия генерала Паулюса начала отступать. Мой бедный почитатель Герхарт Феттер был отправлен на фронт первым. Он маршировал в первых рядах по деревне. Все жители вышли на улицу и с сожалением провожали цветущих молодых людей, которые, определенно, скоро найдут свою смерть на фронте. Я как раз пекла крепли/кексы на смальце/, когда солдаты маршировали по улице.
45
С Герхардом я даже не успела попрощаться, хотелось бы, по крайней мере, дать ему на дорожку пару свежеиспеченных кексов. Но неудобно было это делать перед всеми нашими. По моей просьбе тетя завернула быстро несколько штук, выбежала на улицу и сунула кексы Герхарду в руку, сказав, что это от Магдалены.
Многих жителей деревни послали также в этот день на телегах в Вознесенск, где проходила линия фронта. Это была транспортная помощь Вермахту. Люди доставили на своих фурах боеприпасы ближе к фронту. Наших лошадей со двора тоже забрали, мой дядя Адольф на повозке отправился с солдатами.
На следующий день, двенадцатого марта 44-го прошло сообщение по радио для всех компетентных «руководителей» Транснистрии, что русские перешли северный Буг. Эта весть запустила в действие, так называемую Четвертую степень тревоги, что означало подготовку к немедленной эвакуации.
Нам, как и другим русским немцам, проживавщим в областях Советского Союза под немецкой оккупацией, велели собираться в Германию. Это был приказ!
Все было четко организованно, жители нашей деревни уже давно зарегистрировались. Военные собрали эшелон, на котором должны были выехать 250 000 человек. Для нас не стоял вопрос- ехать или нет. Если бы мы остались, то русские послали бы нас, как перебежчиков, в лагеря ГУЛАГа. А уж сталинская пыточная машина была нам хорошо известна. Очевидно, что и Вермахт не допустил бы, чтоб кто-то из нас остался. Немцы, естественно, преследовали этим свои цели...
Таким образом, все юноши, достигшие 18-ти лет, встали под ружье Вермахта. Многие из них сразу получили выжженый под рукой знак, который обозначал принадлежность к С.С. Но большинство из наших ребят узнали об этом только потом.
Продолжение следует.