Мой отец – Затеев Степан Фёдорович умер в марте 1980-го года. Ему было76 лет. Он, с моей матерью, жил в моём родном городе Тутаеве Ярославской области на Левой стороне Волги. Мы - четверо их детей – проживали в разных городах страны, и обстоятельства его смерти я знаю только со слов матери.
В тот день мама ушла в баню, которая находилась далеко от дома, а отец занялся колкой дров для печи – наш частный дом имел печное отопление. И попался ему кругляш, который он не сумел одолеть – возможно, комель. Тогда отец решил позвать молодого соседа на помощь, а сам отправился в магазин за несколько кварталов – купить бутылку водки для оплаты услуги. Но по пути вдруг упал и не смог подняться – понял, что его частично парализовало. Так и лежал он на тротуаре, предполагая, что моя мама пойдёт из бани домой, на него наткнётся и примет какие-то меры. Шли мимо две старушки – «Ой, как мужичок напился… - Нет, я не пьяный – встать не могу. Да нет, вам не поднять меня. Вот шапка отлетела…» Надели они на его голову шапку и ушли. На счастье здесь же проходил молодой человек – сын приятеля – «Ба! Степан Фёдорович, что с тобой?» Постучался он в близлежащий дом, попросил санки, на которых и отвёз отца до дома. Отец ещё стоял на крыльце на одной ноге, как поставил его парень, и объяснял, где ключ от дома. Как-то занёс он его домой и уложил в постель.
«Да вот, немного парализовало, - объяснил он вернувшейся маме. – Что болит у тебя? – Голова сильно болит». Мама пыталась по телефону с недалёкой метеостанции вызвать скорую помощь, но оказалось, что в районе всего одна машина скорой помощи, и та уехала в деревню. А врача нет, потому что суббота. Мама сходила за соседкой – медсестрой, которая пришла, посмотрела, велела лежать. Врач у постели отца появился только в понедельник, т.е. на третий день после события. Отцу становилось всё хуже, он уже не говорил, хотя был в сознании. Что назначила врач, я не знаю, но в больницу отвезти его не предложила. Неделю лежал он дома, состояние ухудшалось. Сутки или больше был он без сознания, хрипел. Потом затих. И мама поняла, что он умер. Мы все, их дети, приехали на похороны. Не отпевали – отец не был верующим. Соседи, бывшие сослуживцы приходили прощаться. «Не завалялся»,- говорили какие-то старушки. Его похоронили там, где он сам при жизни наметил – рядом с развесистой вербой. Место было низким, болотистым, и он его осушил, прокопав канавки. Это недалеко от нашего дома, на окраине близкого кладбища.
У отца была стенокардия и, вероятно, случился инсульт, который тогда не умели лечить, и он для стариков был приговором. Так ушёл мой отец, а вместе с ним его мир, незнакомый мне, интерес к которому возник у меня значительно позже. А тогда я строила жизнь, занималась своими малыми детьми, работой на заводе, сложными отношениями с собственным мужем. Наши родители – они кажутся нам вечными, и мы спохватываемся только когда их теряем. Тогда и настигает нас и позднее раскаяние, и чувство вины перед ними, и досада на себя.
О своём отце я не знаю очень многое.
Воспитывался он одной матерью, о которой известно, что звали её Мария и что была она очень богомольна. Кто его отец, когда и куда он делся – мне не известно. Отец никогда о нём при мне не вспоминал, возможно, и сам его не знал, потеряв в раннем детстве. В альбоме была тёмная, плохого качества, фотография низкого бревенчатого домика под соломенной крышей и с двумя небольшими окошками в торцевой части. Возле него стояла старая женщина, предположительно – мама отца. «Это ваш дом? – спрашивала я папу. – Нет, - отвечал он, - наш дом сгорел». Всю жизнь отец боялся пожара и хотел жить возле, хотя бы, небольшого водоёма.
В детстве отец сильно заикался, так говорила мне мама, но с возрастом этот его недуг сгладился, и в пожилом возрасте уже не был заметен. Но когда и в связи с чем он стал заикаться – вероятно, и она этого не знала.
Отец был очень хорошим столяром. В доме всю мебель сделал он сам, а в больших сенях стоял его верстак с множеством всевозможных столярных инструментов. Но почему-то отец не использовал своё мастерство на производстве – не работал столяром. А вот когда, где приобрёл он навыки этой профессии? Ведь ремесленных училищ или других подобных учебных заведений тогда, ещё в дореволюционной России, не существовало. Мама говорила, что он мальчиком был «в людях», то есть был отдан в ученики в семью какого-то мастера. Никогда об этом сам он не рассказывал. А ведь, наверное, было, о чём поведать. Вероятно, натерпелся он немало, если после Революции примкнул к комсомольцам, воспринял от них атеистические взгляды и даже участвовал в акциях против крестного хода в праздник Пасхи. Так что его мать сознание теряла, когда сына её отлучали за это от церкви и пели «анафему». Впоследствии к вере отец так и не пришёл. Но, уже в пожилом возрасте встречался с тем священником и просил у него прощения за поступки в молодости. Видимо, требовалось ему снять с души тяжесть за то поведение.
Хорошего образования отец не получил. Я вообще не знаю, где он учился. Но он всю жизнь любил читать и покупал книги. Так что в доме на этажерке им самим сделанной размещалось несколько томов классической литературы, его любимого Некрасова. С моей матерью отец встретился в городе Молога, позднее затопленном при создании Рыбинского водохранилища. Там, в сельхозшколе мама училась на сыродела, а он был «избачём» в библиотеке. Тогда и поженились. При расформировании этой школы (или переезде её?) они – отец и моя мама - оказались где-то под Ленинградом. В это время отец был уже в партии (ВКПб- другой партии тогда не существовало) , это естественный путь активного комсомольца. Видимо, шла коллективизация крестьян. А мой отец, сам из бедных крестьян, и всегда здравомыслящий человек, не был согласен с этой линией партии. И вообще разочаровался в политике партии, так что захотел из неё выйти. Это оказалось возможным только одним способом: при переезде в другой город он снялся с партийного учёта, а на новом месте жительства – в городе Тутаеве – на учёт в партийной ячейке не встал. Видимо, была безалаберность учёта в партии. Так он перестал быть активным членом общества, и всю жизнь скептически относился к внутренней политике в стране. Но вслух критиковать порядки в стране мама ему при нас не позволяла, потому что в школе нас учили совсем другому.
Вероятно, в этот период отец занялся радиолюбительством – собирал простейшие радиоприёмники. А ещё по книгам он освоил фотографию. У него появился фотоаппарат Фотокор, с помощью которого делались снимки сначала на специальную пластину на стекле – получался негатив, а с этой пластины снимок переводился на фотобумагу контактным способом. Позднее появились плёночные фотоаппараты, и потребовался специальный увеличитель для печати снимков нормальных размеров, а также другая специальная техника. Именно это его умение, редкое в то время, сделалось для него основным занятием. Он работал в это время фотографом на Опытной станции животноводства – делал снимки коров и овец по заданиям специалистов станции.
Войну – Великую отечественную, отец прошёл от первого дня до последнего : служил на Западном, Первом и Втором Украинском фронтах в звании старшего сержанта. Был награждён медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Благодаря навыкам в фотографии отец был прикреплён к политотделу 6-ой самоходно-артиллерийской бригады. Требовалось фотографировать бойцов при вступлении в партию и в других случаях.
Как до войны, так и после неё семья жила при метеорологической станции, на которой работала моя мама, и своего жилья у нас не было. Отец всё время хотел куда-то уехать, почему – не знаю. Где-то в начале пятидесятых годов он предпринял такую попытку. Местом переезда он выбрал Алтай, город Барнаул. Сначала он уехал туда один и, устроившись, должен был вызвать туда всех нас. Мы уже, было, засобирались покинуть город Тутаев, как вдруг он сам вернулся. По его рассказу сначала ему там понравилось. В это время стояла зима, и случился в тех краях такой буран, что людей заметало на улице, и он испугался туда переезжать. И теперь, к удовольствию моей мамы, стал думать о собственном доме в Тутаеве.
На окраине города он получил участок земли для постройки дома. Но денег на стройку не было. Откуда-то он увидел старинный плакат, в котором рекомендовали построить дом из глины. Отец написал запрос об этом доме в Центральную библиотеку страны, откуда получил фотоплёнку всех страниц старой книги, ещё дореволюционного издания. Он с этой плёнки сделал фотографии и начал по ним работать. Самым дорогим в проекте дома оказался фундамент, так что родители взяли ссуду в банке для его выполнения. В первый год сделали только фундамент и нарубили в ближних кустарниках большое количество веток. Затем началось возведение стен: на фундамент укладывались нарубленные палки, на них – слой глины, затем снова палки, и так до верха. Завершающей стадией было заштукатуривание поверхности стен снаружи и изнутри и постройка двускатной крыши с черепичным покрытием, с чердачным помещением и слуховым окном в торце. Внешний вид получившегося дома ничем не напоминал, что он сделан из глины. И только толщина стен – 50см. выдавала его необычность.
Тому дому теперь более 60 лет, внешняя штукатурка требует ремонта, но, всё-таки, дом стоит!
В посёлке, на окраине города Тутаева, где мы жили до войны, многие мужчины не вернулись с Отечественной войны. И мой отец, благополучно её прошедший, захотел увековечить их память. Он сам выполнил проект небольшой стелы с соответствующей надписью. Вокруг - площадка с цветочными посадками и декоративной оградкой из дерева. Возможно, кто-то ему помогал, или, хотя бы, консультировал. И вскоре этот немудрящий знак памяти о погибших мужчинах посёлка стоял на его окраине, как знак благодарности тех, кто выжил. Для меня – это и памятник моему отцу.