Ты будто ловишь мой взгляд среди сотен других, презренных, и прозреваешь, что я вижу, что плечи твои придавлены – за грехи ли, в награду ли – исполинской могильной плитой, в отсутствии которой ты так ловко всех убеждаешь, что даже уже и сам научился верить, что нет никакого камня и боли, которую ты день за днем преодолеваешь, отдавая своей ноше последние силы.
Научившись не сгибаться под грузом камня, но по-прежнему скорбя о своей судьбе, ты, осознавая теперь, что помочь тебе могу только я, судорожно хватаешь меня за руку. Ты заглядываешь мне в глаза, пока не видит никто, кто мог бы сказать тебе правду о том, что боль твоя – глупая греза, что я на самом деле никакой не доктор и, в сущности, даже не знаю, что не вижу масштабов твоих страданий, ведь сам я отравлен тем ядом, которым отравлен ты, и только поэтому выхвачен тобою из толпы.
Но ты сжимаешь мою руку обеими руками, холодными как лед и сильными как камень, что давно стал един с твоим телом, и не замечаешь, как больно мне делаешь – лишь глубже впиваешься взглядом в мои глаза. В пальцах твоих вот-вот хрустнут кости мои под теплой, бессильной кожей. Ты жаждешь спасения…
Взгляд твой в отчаянной надежде врывается в мой зрачок, и, нащупав там что-то плотное, поддевает и выворачивает наизнанку. Если зрачок человека – черная дыра, в которую мир проваливается, чтоб больше уже не вернуться, – мой зрачок теперь сам оказался в воронке, внутри урагана, и вихрится, ничтожный, вместе с неистовствующими твоими кошмарами посреди заснеженного голубого поля, под размякшим белым туманом.
январь 2016