Название, я понимаю, откровенно и вызывающе списано у Паустовского. Но что поделаешь, эта картинка всякое другое название отвергает. Я пробовал.
Это каникулы, кажется, после третьего класса. То есть лет мне девять, а год 1953. Я провожу эти каникулы в санатории «Краинка», что в Тульской области. Нет, не как больной, да и санаторий не детский, а совсем наоборот - шахтерский. (Тогда еще был такой Подмосковный буроугольный бассейн - «Мосбасс»). Просто одна из моих многочисленных теток, тетя Лиза, работает в этом санатории заведующей биохимической лабораторией. А по нашему тогдашнему семейному укладу, именно она, единственная бездетная из своих пяти сестер и трех братьев, опекает, а то и содержит довольно многочисленных племянников и племянниц, которые по разным причинам в этом нуждаются. Но это большой и отдельный разговор.
А в то лето в Краинке, на хлебах у тети Лизы, отдыхали двое: я и мой двоюродный брат Вадим. Ну, я еще младший школьник, а Вадим – молодой, но вполне взрослый человек, на тот момент уже инженер-химик. Однако внешне он выглядел худеньким подростком. Дело в том, что он блокадник, тяжелый сердечник, сирота и холостяк – все сразу. При всей своей хрупкой внешности, он человек железной… нет, не железной – стальной воли. И физически закалил себя до звона. Особенно, когда дело касалось его страсти – рыбалки. Тут уж он преград «не знал и не хотел». И ни мороз ему не страшен, ни жара. Дождь ли, снег ли, леса ли, горы, болота - все нипочем. И будучи вот таким, он, вольно или невольно, стремится подтянуть всех окружающих до своего уровня. На этот раз ему подвернулся я. И он взялся подтягивать меня. И никакого снисхождения к маленьким человеческим слабостям маленького слабого человечка! То есть меня... Если б не смягчающее влияние тетки, уж и не знаю, до чего бы дошло... Ведь тетушка, напротив, обращалось со мной, как с хрупкой ценностью, переданной ей на ответственное хранение. Но если тетушка кохала меня из чисто родственных, гуманистических соображений, то Вадиму я был нужен по соображениям совершенно утилитарным, можно сказать - эгоистическим. Он был, как уж сказано, страстный рыбак, а санаторий «Краинка» вместе с одноименной деревней стоит на берегу речонки Черепетки. Речка, что говорится, переплюйка, но и в ней водилась кое-какая рыбка. Что, как я теперь понимаю, мирило Вадима и с этой Краинкой, и с теткиной опекой, и с моим присутствием и вообще со всем этим способом проведения отпуска. И, освоившись с рыбалкой на Черепетке, Вадим нашел способ меня в ней применить. Или способ применения меня. Уж не знаю, что точнее звучит.
Дело в том, что из рыбы, достойной внимания солидного рыбака, в Черепетке водились только голавль и язь. Это, если кто не знает, рыба верховая. То есть ловить ее обычной (по тем временам) снастью, как то удочкой с грузилом и поплавком, бесполезно. И Вадим наладился ловить ее «в проводку», или на «тюкалку». Это леска, которая протянута с берега на берег (благо речка-переплюйка). К леске прицеплены поводки с крючками, на которые в свою очередь цепляется приманка. Я знаю, многие знатоки со мной не согласятся: де мол проводка – это совсем другая снасть. Не спорю. Но у нас с Вадимом это называлось именно так. Может, и неправильно. Теперь о наживке. Вадим считал, что голавли с язями из всех возможных деликатесов предпочитают кузнечиков. Таким образом, круг моих обязанностей был вполне определен. Я, во-первых, должен был ежедневно сдавать полновесный оброк свежими, желательно живыми, кузнечиками, а это три-четыре спичечных коробка зараз. Причем продукт-то скоропортящийся, всего на одну рыбалку. А их за день две – на утренней зорьке и на вечерней. Затем, поскольку ловля с двух берегов, Вадиму, естественно был необходим напарник. И это опять-таки я. То есть я обязан был сидеть на бережку напротив Вадима со спиннинговой катушкой, леска с которой провисала над речкой и приходила на такую же катушку в руках у Вадима. Я сидел просто так, а Вадим леску подергивал, так что кузнечики, наживленные на поводках, тюкали по воде, пятная ее кругами. Что теоретически должно было соблазнять нашу потенциальную добычу. Иногда теория претворялась в жизнь. И тогда Вадим с великим торжеством подсекал и тащил добычу на свой берег. Я должен был этому всячески способствовать и, боже упаси, не мешать. И горе мне, если рыба срывалась!
В результате отдых мой складывался следующим образом. Утречком, раным-раненько, я извлекаем был из теплой постели и с ознобной зевотой влеком по росистым травам на место тюкания. Передрожав утреннюю зорьку, я, уже в самый солнцепек, ползал на пузе по прибрежному лугу, отрабатывая кузнечиковый оброк. А на вечерней зорьке возвращался на прикормленное «тюкальное» место и кормил там комаров аж до тех пор, пока не скрывались во тьме и берега и река и круги на ней от моих несчастных кузнечиков.
Но конце концов Вадиму надоела это рутина, тем более и результат был так себе - три-четыре голавлика за день, которым он, кстати, вел строгий учет в специально разлинованной тетрадке, а то и вовсе ничего. И вот он, видимо вдохновленный правдивыми рыбацкими историями о сказочных уловах в заокских озерах, возжаждал подвигов и настоящей добычи. Не очень помню, каким образом было получено тетино разрешение на эту авантюру и, главное, на мое в ней участие, но она, авантюра состоялась. До Оки, точнее до перевоза через Оку под городом Чекалиным было километров восемь по дороге и их мы отшагали бодро-весело. После парома путь наш пошел заливными лугами, частью свежевыкошенными, частью с валками, а то уже и с копнами, а частью с травостоем - мне с головой, а Вадиму по плечо. Но аромат что там, что там стоял какой-то сумашедший, мне до той поры неведомый. Народ мелькал, но все как-то в отдалении, и мы с Вадимом плыли через пространство в одиночестве, тишине и аромате.
Не знаю, ведал ли Вадим, куда идти, или случайно мы выбрели на озеро, но все складывалось как по писаному. Озеро длинное, узкое, по краю топкое, местами с камышом и осокой, копна рядом – в общем, тут нам и дом и стол. Ну, домом послужила копна, а вот насчет стола – не помню, что на нем было. Но даже тени подозрения не допускаю, что тетя Лиза могла отпустить нас в дальний путь, ничем не снабдив. Просто не на то оказалась заточена моя память.
Зато помню, что первым делом Вадим закинул донку – снасть без поплавка, с тяжелым свинцовым грузилом, крючком-тройником и колокольцем на конце длиннющего орехового удилища. Приманкой был жирнющий червяк, добытый опять-таки мною из самой унавоженной гряды в хозяйском огороде. Затем опять провал. Верней всего, я просто заснул в копне, сморенный трудами этого дня. Проснулся я от звона, вернее от дребезга. Дребезжал колокольчик на донке, утянутый на самую кромку воды. Помню дикарский танец, который исполнял Вадим, вываживая добычу на берег, а после и вокруг нее - уже на берегу. И сама добыча – огромный линь, лениво ворочающийся в прибрежной тине и золотом мерцающий в предрассветном полумраке.
Наверно, мы и дальше пытались испытывать судьбу, то есть выудить из озера еще хоть что-нибудь, но очень недолго, потому что обратный наш путь, помню, шел сперва по холодку. Я думаю, что Вадиму, несмотря на всю его взрослость и жесткость, все же не терпелось явить миру свою, наконец-то! настоящую добычу! Да еще какую!
Да! Тут было чем гордиться и это мое очень яркое воспоминание. Линя с трудом вместили в здоровенный жестяной бидон, мятый и закопченный. Его Вадим позаимствовал у хозяйки дома, где тетя Лиза снимала угол. Вернее, углы – я с ней, а Вадим отдельно. В этот бидон черпанули воды, набили туда свежей крапивы и в нее погрузили линя. Сверхзадача состояла в том, чтобы представить это сокровище пред теткины очи живым, и навсегда погасить в них иронический огонек по поводу вадимовой страсти. Линь вошел в бидон до спинного плавника, а все остальное, сантиметров этак с тридцать – сорок, осталось снаружи. И это было потрясающе! Мощное туловище в темно-золотистой чешуйчатой броне, с темным широченным хвостовым плавником, будто с вымпелом, или с боевым пером на золотом шлеме! Да, это было зрелище!
Но не только в смысле красоты. Дело в том, что этот бесценный трофей ведь надо было тащить. И тащить километров этак десять-двенадцать. Впрочем, кто их мерил… В общем, далеко и долго. Гораздо дальше и дольше, чем продлилась наша прогулка порожняком до волшебного озера… И что тащить? Линь, вода в бидоне, да сам жестяной бидон, не в пример нынешним алюминиевым… Не взвешивал, не знаю, но сейчас, задним числом, считаю килограммов этак десять наберется. А кто носильщики, то бишь, носители? Я, девятилетний пацаненок, мог тащить это диво-дивное, только подтянувши его двумя руками к подбородку – чтоб не цеплялось дном за луговые кочки. И мог продержаться в таком режиме шагов десять, через силу - пятнадцать. Вадима, при всем его несгибаемом характере, хватало шагов на сто-сто пятьдесят. Потом и он вынужден был останавливаться, ставить бидон на землю и долго восстанавливать дыхание… Синие губы на сером лице… Но через какое-то время его осенило. Кроме бидона мы ведь тащили с собой и донку – этакую жердь толщиной в комле с мое тогдашнее запястье. И мы, как китайские кули, использовали это бесполезное отягощение, как транспортное средство. То есть продели жердь через ручку бидона и взяли ее концы себе на плечи. Бидон, естественно, постоянно съезжал в мою сторону, но участь наша все же сильно облегчилась.
И вот таким манером мы шествовали по роскошному заливному лугу под взглядами, на этот раз, многочисленных зрителей, главным образом женщин, которые и косили, и скошенное сгребали – где в валки, а где-то уже и в копны. Не буду расписывать, какими они были. И что мне тогда было до них – чужие взрослые тетьки, все в платках, так что только глаза наружу. Запомнил только одну. Она не косила, не сгребала – шла нам навстречу и поравнявшись с Вадимом что-то сказала ему тихо, и головой как-то повела, будто указала, куда ему идти. И глядела на него, как-то… Не знаю… И с ожиданием, что ли… Или насмешкой… А он, не ответив, резко ускорился, так, что бидон, съехав по гладкому удилищу, пристукнул меня по плечу. Неожиданно, но не больно.
А вот как отреагировала на наш триумф тетя Лиза и что из этого роскошного линя приготовила, и каков он был на вкус – вообще не помню.
,