Слезы катились по щекам черноволосой девушки, сидящей на корточках у самой кромки воды. Смахнув их ярко-красным рукавом пальто, она потянулась к реке и вложила в её ледяное зимнее течение маленький бумажный прямоугольник.
Коллега по работе посоветовала такой ритуал: чтоб освободиться от мук, горечи в разбитом сердце и переживаний, нужно написать письмо. Описать в нём всё, что ранит, причиняет боль, изматывает душу. Всё-всё описать. А потом отдать письмо реке. Отпустить от себя. Смыть текущей водой. И уйти не оглядываясь.
Она сделала всё, как нужно, но не торопилась домой. Словно ждала чего-то, что теперь изменит её жизни. Всё плохое, несомненно, исчезнет, унесенное рекой вместе с чернильными выплесками. А вот что придет? Нельзя оборачиваться по дороге назад, но и правильно. Зачем смотреть на уходящие несчастья? А сейчас она просто плакала, чувствуя, как со слезами уходит тяжесть из души, и провожала глазами белое пятнышко.
Тихо плескалась в заводи вода, мягко крутилось мельничное колесо, небольшие скопления ряски вили причудливый ковер, соединяя берега. Пологий спуск, поросший мягкой зеленой травкой, приводил к водной дорожке.
Тонкая рука с длинными костлявыми пальцами протянулась к воде, ноготь подцепил белый квадратик, выхватил на ладонь. Другой ноготь осторожно развернул письмо раз, другой, побежал по написанному. Прямо на глазах размытые чернила подсыхали и превращались в аккуратную вязь букв, слов. Листок распрямлялся, твердел.
Рука поднесла письмо к лицу, глаза забегали по строкам.
«Я устала, так больше не могу. Я не нужна ему, никому не нужна. Зачем бьется мое сердце, если в итоге оно разбивается вдребезги? Как же больно, как же мучительно больно. Как мне жить?..»
Глухой вздох: опять…
Лет до двадцати пяти он был полон амбиций. Верил, что талантлив и очень скоро его способность владеть словом по достоинству оценит весь мир. Иначе и быть не может, ведь он – писатель от Бога! С самого раннего детства стихи и проза давались ему легко, упоение процессом творчества погружало в такой поток вдохновения, что образы рождались играючи, сами собой ложились на бумагу. Словно пишет не он, а через него чья-то воля являет сюжеты. И друзья хвалили, и незнакомые читатели находили теплые слова. Только издательства упорно игнорировали.
А в двадцать пять, имея в наличии три полноценных романа, он отовсюду получал отписку: «неформат». Что может быть больнее для автора, писателя, который жизнь свою хотел бы положить на любимое дело? Что может ранить самолюбие сильнее, чем вот эта беспомощность? Не перекроет ли творческий поток отчаяние? Но чем тогда жить? Жизнь без писательства казалась пресной, пустой и лишенной смысла.
А ведь главной мечтой всей жизни была – написать Главную Книгу. Такую, после которой скажешь, удовлетворенно улыбаясь: «Да, я сделал это». Написать Книгу, что обогатит этот мир, излиться в ней всем своим существом, вынуть душу, как на ладони. Как Данко – сердце миру явить, осветить, повести за собой. Всё самое для себя важное и глубокое в Ней отобразить простым языком, чаруя читателя, преображая.
Каждый новый роман мерещился сначала Ею, но потом плавно огибал поставленную планку. «Не время» - печально улыбался молодой писатель, предвкушая рождение идеала чуть позже.
Однако, ему хотелось признания. Ведь кто такой писатель? Тот, кто сердца трогает пером. Кто венчает читателя с вечностью. Кто меняет души человеческие. А что такое признание? Это книги непременно в бумаге, изданные не за свой счет, а издательский, с выплатой гонорара. Тогда это серьезное подтверждение: «творение материализовано!» Качество подтверждено профессионалами и передано на суд более широкого читателя и ценителя литературы.
Но, увы. Что-то шло не так, а это удручало. Книги писались, отсылались, ответ был всегда отрицательный или вовсе молчание. Несмотря на неоднократные победы в сетевых конкурсах, несмотря на хвалебные отзывы интернет-читателей.
Друзья матерели, делали карьеру, заводили семьи, пока он, работая где-то как бы между прочим, бился со стеной издательского бизнеса. Перестал писать крупные вещи, ограничивался рассказами, которые издавать тем более не брался никто. Как известно, небольшую прозу имеют привилегию выпускать сборниками лишь писатели, сделавшие уже себе имя. Они вообще всё, что угодно потом могут писать и извлекать из закромов написанного много ранее – всё издастся. Но как сделать это самое имя? Читатель хвалит – издательство не замечает – время идет…
И вот в возрасте под тридцать впервые усомнился в себе. Не в своем пути, а в своем таланте. Все эти годы оттачивания мастерства, занятия, курсы, тонны прочитанных чужих книг – неужели всё зря? С жадным рвением просил рецензий у читателей и реагировал на малейшие указки и критику, старался принимать во внимание в дальнейшем. Жанр, в котором писал, был народом любим всегда, но и конкуренция в нем была особенно огромной – фантастика с элементами триилера. Труднее заметить жемчужины в куче навоза – думал он, обозлившись иногда на книгу очередного «писателя», которую было невозможно читать уже со второй главы, но, тем не менее, изданную приличным тиражом. С сарказмом он выписывал на листке пункты-критерии того, что нравится массовому читателю. А потом озлобленно рвал листок, претило ему это: и плоский юмор ниже пояса в юмористической фантастике, и обилие батальных схваток и грандиозных боев с отсутствием сюжета вообще в космической, и мужеподобные героини в фентэзи, а уж про постельные сцены, коими просто изобиловало любое произведение, он уже и не думал. Нет, всё это в адекватных дозах было и в его романах, занудными их никто не мог обозвать. Но, видимо, недостаточное количество экшна наряду с просто таки гомеопатической дозой морали, которую он бережно и ненавязчиво вкладывал в тексты, делало свое черное дело.
В общем, писатель, чей статус и в 29 всё ещё был - «начинающий», сам не заметил, как стал подумывать о том, чтобы однажды напиться и послать к черту всё: писательство, читателей-подхалимов и свою никчемную жизнь. А всё-таки трепетный, но очень сильный огонек мечты о том, чтобы написать Свою Главную Книгу, тлея-приплясывая внутри, удерживал от опрометчивых эмоциональных шагов. И он упрямо писал снова и снова... Пытаясь доказать ни кому-то там, а в первую очередь самому себе.
Ноги в растоптанных ботинках шли по мягкой лужайке к заросшим мхом ступеням в дом. Руки бережно несли листок с чужой болью. Когтистые, страшные, они много раз держали её, баюкая в своих морщинах. Столько писем прошло через них. И утопленных, и сожженных. Люди избавлялись от тяжести, отдавая её стихиям. Они начинали новую жизнь. Никогда не задумывались о том, что с этими откровениями будет происходить дальше, и как всё повлияет на их будущее.
Существо тяжело дышало. Здесь, в отдаленном уголке неведомого, непонятного мира, в полном одиночестве, оно коротало быстротечные дни за выполнением своей одной единственной миссии…
Остановившись у ступенек, огляделось. Всё тот же зеленый лес. Весь его мир состоял из этого кусочка изумрудной чащи, щебечущей птичьими голосами. Из маленького обшарпанного домика, приткнувшегося к бесконечно медленно вращающемуся водному колесу. Из полянки, с крохотной клумбой на ножке и двух наполовину вросших в землю у корней дерева тележных колес. Его дом – это заводь у мельницы; оазис и журчание реки. И нет другого места во всем мире.
Протяжно скрипнула под уродливой рукой дверь…
Той ночью, после очередной встречи с друзьями по поводу скорой женитьбы предпоследнего холостяка в их кругу, он стоял на мосту в центре города. Это была пьяная вечеринка с беззаботно отрывающимися ребятами, которых он помнил ещё со школы и которые, будучи абсолютными раздолбаями, по социально-карьерной лестнице ушли далеко вперед, а он – гений - так и остался там, где был в самом начале. Мерзко на душе от всех этих вопросов: «ну а ты когда?», от сочувствующих взглядов, которые хуже ножа режут мужское самолюбие. А особенно от предложений устроить работать к себе, «ну пока с маленькой должности, с низов, а потом попрешь вверх, и всё будет» - звучало в ушах заплетающимся голосом лысого толстого Славика, директора крупной компании. После чужого праздника жизни он стоял, навалившись на перила, продуваемый всеми ветрами, и хлебал, не ощущая вкуса, дорогое вино из бутылки, захваченной с вечеринки.
Как ему хотелось быть с ними как минимум наравне! Лениво рассказывать об очередных достижениях, вальяжно развалившись в кресле, сыто икая повествовать, как бы между прочем, о боях, что ведут издательства за его романы. Собирать не сочувствующие, а завистливые взгляды. Знать, что дома верно и преданно ждет любимая жена, дети.
Эх! Допив до дна, он размахнулся, но так и не швырнул бутылку в реку. Аккуратно поставил на парапет. Пошатываясь, огляделся.
Жизнь проходит. А миру до него так и нет дела. Все эти светящиеся окна, фонари, даже звезды – сияют для кого-то! А он? Сам себя согреть не может, чего уж о душах людских говорить!
Вот река, течет себе внизу, плюнь туда – унесет и не воспротивится. Всё унесет – и плохое, и хорошее. Если, к примеру, выкинуть с моста рукопись? Её он таил во внутреннем кармане пальто – вот дурак, надеялся предложить друзьям прочитать, а вдруг, даже по каким-то связям (ну не может их не быть у столь солидных людей!) удастся привлечь особое внимание издательства… Глупый дурак! В кругу удачливых он – неудачник, отщепенец, унизительно выпрашивающий крохи их благодати. Так вот если кинуть вниз, в черную воду эту стопку сшитых меж собой листов с буквами и словами, которые вроде должны повышать ценность бумаги, но пока этого не происходит – поглотит ли их вода? Рукописи не горят, как известно, а вот тонут ли?
Да и черт с ним, с романом! Тут он усмехнулся, вспомнив, что герой будто бы с него списан – поначалу такой же отрешенный от жизни, ни к чему не приспособленный в плане деловых качеств, абсолютное пустое место с точки зрения общества. Однако, в конце повествования он не только превосходит окружающих своим талантом и харизмой, но и выстраивает жизнь так, как мечтал. Все и всё у его ног, рукоплещут и восхваляют. Но слава не портит героя, наоборот, он чувствует всю глубину ответственности за влияние на души людские и клянется не подвести, вывести их из тьмы к свету. Метафорически, конечно, но суть такова.
А тут – никакой надежды. А талант – да был и он, если объективно? Размечтался: Главная Книга Жизни! Чьей жизни? Его жизнь можно назвать таковой лишь в сравнении, ну разве что, с существованием бомжа у мусорных баков или местного алкоголика Гриши с третьей квартиры? Исчезни – никто и не вспомнит, потому что ничем его не запомнили. Он оперся грудью на перила, уставился в темное зеркало воды с искрами-бликами фонаря на нем. Вот исчезнет бомж – как минимум дворник вздохнет поутру, не с кем будет перекурить перед работой сигаретку и бросить пару тройку скупых фраз за жизнь. Да просто угостить бутылочкой пива, чтоб ощутить себя, убогого, благодетелем и хоть на кроху более успешным в жизни. Вот у него нет никакой глупой мечты, что раздирает сердце. Никакие эфемерные музы не терзают жестоко душу плетьми вдохновения по ночам, вызывая кофеиновую зависимость и повышенное сердцебиение. Исчезни он сейчас из этого мира, кто-нибудь заметит? Разве что выловят бездыханное тело там, где оно прибьется к берегу, начнут идентифицировать, но никто в конце концов не вздохнет: это был известный писатель, как жаль, ушел таким молодым… А то и не найдут, потому что ляжет на дно под тяжестью своих железных устремлений и каменной безысходности.
Взял с парапета бутылку, покачиваясь, попытался отпить, понял, что пуста, всхлипнул и зашвырнул нетвердой рукой в покорную и податливую реку.
Всё! Всё! Гори оно всё… и пусть воды поглотят, оборвут никчемное, тупиковое существование. Оборвут струну, о которой он думал, что зазвенит когда-нибудь, споет людям. Но, видимо, не зазвенит. Не будет песни. Не будет Главной Книги, мечты не сбываются.
В тот самый момент, когда он закинул левую ногу на каменный выступ перил, вдруг замерцали сразу два фонаря, замигали и притухли. Тусклый теперь их свет рассеивался, не долетая до горе-писателя, стоявшего с нелепо задранной ногой. «Все самые тайные и великие вещи всегда творятся во тьме» - вспомни он внезапно слова из своего романа, что почивал сейчас прямо за пазухой.
А дальше началось нечто, что его ум никак не мог понять или как-то себе объяснить. Чуть в стороне медленно закружились тени, похожие на человеческие. Они двигались, абсолютно игнорируя законы физики вблизи фонарей и не имея тел, что их отбрасывали бы. Тени приближались, смыкая полукруг, отображаясь на асфальте, на перилах, вытягивались до стен близлежащих домов. Не успел писатель вздохнуть или испугаться, как вся эта сумрачная компания разом поднялась и уплотнилась, став силуэтами. Бесконечно темными, но более-менее понятными для мозга в своей человекообразной форме. А вот теперь ум напугался. И среагировал автоматически. Писатель подпрыгнул и уселся на перила, дрожа всем телом, готовый сигануть в непроглядную воду.
- Стой! – раздался тихий шепот-шелест, - не делай этого.
- Вы кто ещё такие? – язык предательски заплетался, то ли от страха, но скорее от вина.
- Ты же хочешь стать известным? Проникать словом в людские души? – вкрадчивый шепот дурманил, - написать свою Главную Книгу?
Голова закружилась.
- Мы можем помочь.
- А взамен попросите мою душу? – хохотнул он, - вы черти что ли?
- Нам без надобности твоя душа. А вот людям она может ещё послужить. Мы пришли сюда, - шептали тени, - потому что ты талантлив. Потому что у тебя есть очень правильная мечта, и ты много лет не предавал её, не менял, упорно шел по своему пути.
- И куда пришел? – пробормотал он, опуская голову, навернувшиеся пьяные слезы размыли силуэты, размыли страх. Кто бы они ни были – какая уже разница.
- Ты пришел к началу новой жизни. Теперь у тебя будет всё, о чем грезил: известность, слава, деньги, звания, обожание читателей. Твои книги будут стоять на самых видных полках самых известных магазинов. Мы дадим тебе власть над людскими душами, силу Слова, с помощью которого ты станешь творить.
- И что я должен буду отдать за это? – усмехнулся он, вытирая слезы и сопли вместе с ними, но не обращая на это внимания.
Тени, похоже, тоже не обратили.
- За это просто должен будешь писать только то, что у тебя внутри. Все книги должны идти из души. Не на радость массовой публике, выдавливая ширпотреб. Отобрази свое истинное в романах.
- Я так и делал! Но никто не захотел это печатать, - пожаловался он.
- Теперь будут. И у тебя появится шанс написать свою Главную Книгу. Если ты согласен, спускайся.
В ту ночь, на мосту, дрожа от ветра, алкоголя и возбуждения, в свете мигающих фонарей, он подписал контракт непонятно с кем. И передал им рукопись.
Скрипучие доски пола пели свою заунывную песню, пока существо тяжело шло по половицам к противоположной стене. Аскетичный до предела быт обитателя избушки, не приукрашенный абсолютно ничем, будто бы намекал, что его хозяин здесь временно: почерневшие сухие стены, паутина под потолком (неизменная, как декорация), кровать в углу, да у окна, на невысоком столике, то единственное, что выбивалось из серой обстановки: огромная книга. Толстая коричневая обложка, мягкая; пухлое содержимое уже отлистанных влево страниц. А справа чистый лист. Всегда один чистый лист.
Кряхтя, существо садится на потрескавшийся, но крепкий ещё стул, кладет листок прямо по центру книжной страницы. Потом лезет в ящик под столом, не спеша – ему некуда торопиться – достает катушку ниток, иголку. Щурясь на свет с улицы, вдевает нить в ушко. Пододвигает грустную записку вверх по странице, в самый верх и принимается неторопливо, короткими стежками, пришивать бумагу к бумаге. Надо сделать всё очень аккуратно, симметрично, красиво. Оно вздыхает, привычно пригвождая ногтем листок покрепче, чтоб не сдвинулся в процессе. Зачем именно пришивать - не знает. Но кроме ниток и игл в домике ничего нет: ни клея, ни скотча… И вот всё готово. Записка по периметру вшита в книгу. Однако, это лишь полдела. Сейчас должно начаться действительно самое важное. Существо отрывает нитку, убирает иглу, берет со столика тонко заточенный черный карандаш и замирает.
Сейчас оно должно сделать главное…
Утро ворвалось в уши и больную голову пронзительным автомобильным гудком с улицы. Он открыл глаза и поморщился: слишком светло, слишком громко…
Поискал одеяло, чтоб накрыться им с головой, не нашел, обнаружив, что лежит не у себя в спальне, а в зале, на малоудобном диване. Вытащил из-под себя плед и набросил на лицо.
Однако, сон прошел. Больная голова, мерзкое послевкусие во рту и неумолкающие соседи прогнали остатки забытья.
Лежал, глядя сквозь протертую ткань покрывала на смутные очертания серванта у стены и вспоминал. Что же было вчера? Ну да, мальчишник у Валерки, ничего особенного, всё, как всегда. Пожалуй, слишком много выпил. И ушел раньше остальных, будучи не в силах выдерживать хвастливое мерянье друзей своими успехами. Потом гулял по пустынному ночному городу с бутылкой Кьянти, пил и самоуничижался. Потом стоял на мосту, считал звезды и сетовал на судьбу. А дальше… дальше… Уснул что ли прямо там? Потому что то, что припоминается потом, похоже больше на фантасмагоричный сон, чем на реальность. Не мог же, в самом деле, допиться до «белочки»? Или мог?
Какие-то тени, странное предложение, согласие, рукопись…
Подскочил, как ужаленный, бормоча пересохшим ртом: «блин, блин, блин…» поковылял в прихожую. Пальто обнаружил аккуратно висящим на вешалке. Внутренний карман пуст.
Ну, вот и всё, потерял. Или украли. Даже если допустить подписание контракта – должны же остаться и ему какие-то документы. Ничего. Пусто.
И как попал домой? Такси? Автопилот? В голове ни единого воспоминания.
За роман сильно переживать не стоит, слава богу, не в каменном веке живем и в компьютере есть файл, хоть сотню таких рукописей можно распечатать. Просто осадок нехороший: в чьи руки она попала? Надо поскорее зафиксировать авторские права, иначе те, кто облапошили, выдадут за свой и поди потом докажи, что автор ты.
Он заметался по прихожей, не в силах быстро сообразить, что надо сделать первым делом. И тут зазвонил телефон.
Ответил сиплым голосом и обомлел. Звонили из издательства. Нет, не так – из Издательства. Того самого, крупнейшего в стране, публиковаться в котором он надеялся лишь в самых прекрасных фантазиях. Хотя, кого обманывал – и там ему отказали, обрубив начисто даже способность воображать такой шанс.
И вот голос в трубке спокойно и серьезно вещает ему, что мол «ваша рукопись романа такого-то рассмотрена и принята нами к изданию в ближайшее время. Территориально где находитесь? Не могли бы вы подъехать, обговорить все условия и подписать документы?»
А дальше всё завертелось с такой скоростью, что голова кругом пошла. Как на безумной карусели. За год из начинающего писателя, он стал Писателем, «открытием года», получившим сразу две премии. Вышли крупными тиражами и остальные предыдущие его романы. Договора, потом контракты, встречи, интервью, конференции, автограф-сессии, приглашения читать лекции, предложение об открытии авторской серии… Издательства, которые раньше отмахивались, как от назойливого насекомого, теперь названивали сами, предлагая условия одно другого краше. Женщины всех возрастов вились вокруг, сладко щебетали, боролись за его внимание. Новый дом за городом, машина, круиз по Средиземноморью. Чудеса сыпались на него, как из рога изобилия.
С трудом придя в себя, он засел сразу за два новых романа. Нельзя было упускать удачу, которую поймал за хвост. Стараясь не думать, с чего всё началось, и как вообще его рукопись попала в издательство и за ночь была прочитана, он писал, писал, писал. Теперь, когда его знали, он мог расслабиться и отдаться потоку вдохновения. Не подстраиваясь под шаблоны книгоиздателей, писать о том, что нравилось ему, писать как хотелось. А хотелось и нравилось с детства создавать жуткие истории, до мурашек, щекотать нервы читателя. Рождать пером сумасшедшие лабиринты кошмаров, водить по ним других, не заботясь о том, будет хеппи-энд или нет. После того, как один из старых романов стартанул лучше остальных, он понял, что именно такая тема притягательна, вот на эту грань человеческой души надо сделать упор, она наиболее отзывчива. И дальше писал так, что маститые мэтры от индустрии ужасов присылали хвалебные отзывы, которые потом помещались на обложки новых книг.
С идеями и вдохновением не было никаких проблем, одну книгу в два месяца – легко!
Книги переводились на другие языки, как и мечтал. По мотивам парочки из них были сняты грандиозные, с суперспецэффектами, полнометражки, и даже не заплёваны зрителями, а вовсе наоборот.
Два года прошло в упоении славой, неутомимом труде и великолепной отдаче. Пока однажды он не проснулся посреди ночи с сильным сердцебиением. Что-то забыл! Очень важное. Окинул мысленным взглядом романы – да нет, все укладываются в срок. И деловые мероприятия записаны тщательно, без надежды на память, в память электронную, в телефон. Что же тогда?
И тут осенило: Самая Главная Книга его жизни! За суетой дней и клепанием триллеров, он забыл о своей мечте. Тут писатель выдохнул облегченно: фух, слава богу, это не что-то реальное. А мечту другим людям не видно, она пока подождет. Сейчас ему надо удерживаться на плаву и планку не понижать. Потерять читателя просто, разочаровав лишь раз. И этого нельзя допустить ему, Королю Страха, как прозвали его другие литераторы. В своих книгах, он почти не допускал любовных сюжетных линий, справедливо полагая, что они способны отвлечь и смазать линию основную: иррационального страха. Он не пугал читателей катаклизмами, психопатами или дикими животными. Он специализировался на инфернальных существах и тонкомистическом флере, окутывающем сюжет. Он терпеть не мог, когда что-то иное, человеческое, разбавляет своей приземленностью терпкий вкус произведений. Если его герои имели неосторожность влюбиться, хотя бы в его воображении, он наполнял их жизнь такими изощренными кошмарами, что они сходили с ума и разрывали всякий контакт между собой. Ну или гибли скоропостижно.
Как-то один известный психолог написал рецензию на его книгу, в которой утверждал, что писатель боится чувств, отношений и мстит женщинам за что-то, что, вероятно неприятное, имело место быть ранее в его жизни. Выделял тот факт, как уродливо автор выстраивает громады разных, но совершенно бессмысленных, нездоровых отношений и вообще глумится над самим понятием любви. А в последнем романе и вообще главный герой толкает на смерть влюбленную в него девушку. Психолог попытался выставить писателя социально нездоровым и даже опасным для женщин. Правда, «желтая пресса» с ним бы поспорила, регулярно освещая всё новые и новые интрижки знаменитости. Но писатель отчего-то ненадолго задумался над этой рецензией. И правда, откуда у него такая тенденция? Вроде бы не было никогда несчастной любви или обидчиц. Может быть, это подсознательное нежелание заводить семью так выплескивается? В любом случае, писать о счастливой любви – не его конёк точно, пусть кто-то другой. А раз читателю всё-таки нравится присутствие чувств в книге, то пусть будет чуть-чуть амура, но так, как нравится и приятно ему. И не глумление это, а его позиция. Не познав в молодости влюбленности, он просто не мог её описывать. И неважно, что там у него внутри, глубоко-глубоко в сердце, может быть, и горит потаенное желание любить и быть любимым, однако тащить наверх не стоит. Он умеет пугать до седых волос, читатели с восхищением и готовностью пугаются - вот это и есть его путь. Сила слова и нереально живые образы сделали революционный прорыв в литературе, породили ему целую армию преданных фанатов, что ещё нужно?
Постепенно сердцебиение успокоилось и вошло в нормальный ритм, писатель уснул.
Существо молча смотрело на чистый фрагмент листа. Карандаш завис над страницей.
Оно должно написать заново. Переписать или дописать историю так, чтоб в неё поверили они. Чтоб ещё один шаг бы засчитан.
«…он больше не любит меня. Ушел и просил его не беспокоить никогда. Я стала не просто ненужной, я стала беспокойством для него. Как же больно видеть, как хмурятся родные глаза. Как холоден взгляд, некогда даривший столько тепла…Мне кажется, я медленно умираю…»
Грифельное острие коснулось страницы, родилось первое предложение:
«Красивая черноволосая девушка сидела на корточках на берегу реки и горько плакала».
Только с той ночи сердце всё чаще и чаще стало подводить. В самые неподходящие моменты рвалось из груди, не хватало воздуха. Когда прописывал самые жуткие сцены, становилось дурно самому. «Высшая степень мастерства» - посмеивался над собой – «бояться своих же монстров!» Нет, ему не снились кошмары, не терзали страхи в пустом холостяцком доме. Он просто периодически задыхался непонятно от чего. А позже прибавились боли в сердце.
Стало проблематично «выходить в свет», приступы могли настигнуть где угодно. И вот однажды, замирая от тревоги, писатель всё же решил пройти обследование. Если это серьезная болезнь, то чем раньше начнешь лечение, тем лучше, больше шансов выздороветь. А с другой стороны опасался узнать об этом, переживал – хватит и душевных сил принять любой диагноз. Есть ли в нем необходимое количество стойкости, чтоб не сломаться в случае чего? Зря опасался. Врачи не нашли ровным счетом ничего негативного. Все органы здоровы, «сердце - дьявольский мотор» - перефразировал он, услышав их вердикт. В чем же тогда дело? Психосоматика? Ему порекомендовали побольше бывать на свежем воздухе, поменьше на людях, волноваться и зарабатываться, чаще отдыхать, спать, в общем, снизить количество стресса до нуля. А ещё лучше слетать куда-нибудь на курорт.
Но как снизить уровень стресса, когда не все читатели восхищаются и превозносят, случаются такие отзывы, после которых ходишь сутки, крутя-вертя их в голове, всё перемалываешь критику, всё заводишься, мысленно же начинаешь диалог с оппонентом. Точнее, монолог в защиту своего книжного детища. А начало его чаще сводилось к: «да кто ты вообще такой, чтоб замахиваться на творчество признанного гения?!» Это раньше его могли безнаказанно шпынять словесно, а теперь всё, стоп. Конечно, именно известных людей оскорблять и принижать – это распространенная попытка возвыситься за их счет (если комментирует начинающий писатель) или возможность привлечь к себе внимание (начинающий критик). Так что действительно было бы глупо обижаться, понимая это. Пусть лают. По его книгам не только фильмы снимают, но и целая сетевая онлайн игра создана в мировой Паутине. Вот это показатель. А нападки и обвинения в уничижении всего светлого и доброго, в очернении любви…ну знаете ли! Сладких романчиков любовных большое множество, берите и наслаждайтесь, не путайте мух с котлетами, господа читатели. Да, он не верит в любовь, как явление, спасающее души. Он не хочет нести её свет. Он несет тьму, ха-ха, ну так кому что интереснее, правда же? Тьма есть заведомо в каждом, потому она особенно притягательна для людей. Они никогда не перестанут интересоваться мистикой, читать и смотреть ужасы, погружаясь в них с головой.
А тут вдруг внезапный комментарий к его самому читаемому роману: «лучше не жить вообще, чем жить в реальности ваших книг!» Буркнул: ну и не живи, никто не заставляет. А потом подумал, что ему самому не стоит читать гадости в свой адрес перед сном, ибо бессонница потом обеспечена. Даже зачитка восхвалений на форуме его Имени не помогла, лежал, вертелся, злился. А потом как-то внезапно провалился то ли в сон, то ли в забытье. И пригрезилась ему маленькая обшарпанная квартирка где-то на окраине, с видом на гаражи. Кухонька два на два, поцарапанная плита и старый, «дореволюционный», поющий и кряхтящий (такие ещё существуют??) холодильник. А на колченогом табурете за столом, прикрытым цветастой клеенкой, сидит, съежившись, юная девушка. Обнимает ладонями чашку чая и вздыхает. Перед ней экран ноутбука, на нём его книга, заключительная страница. Девушка плачет и закрывает файл. А потом открывает чистую страницу Ворда и Таймс Нью Романом, размером тридцатым, так, что буквы ему прекрасно видно даже из-за плеча, набирает: «ЗАЧЕМ? НУ, ЗАЧЕМ ТАК? ОНИ ЖЕ ЛЮБИЛИ ДРУГ ДРУГА И УЖЕ ПОЧТИ СПАСЛИСЬ ИЗ ТОГО ДОМА! ВСЁ МОГЛО КОНЧИТЬСЯ ПО-ДРУГОМУ!»
Могло! – злится он во сне – но не в моей книге! Вообще, чего она так бурно реагирует, как какой-то сопливый подросток… Это же всего лишь роман.
«Мы дадим тебе власть над людскими душами, силу Слова, с помощью которого ты станешь творить…» - шепот со всех сторон, как льдом накрыло. Сердце пропустило один удар.
Проснулся, как из липкой паутины вырвался в реальность. Всё плыло, силуэты предметов вокруг словно отодвигались, а пол и потолок наоборот – сдвигались неумолимо, плющили комнату. Тени от горящего в углу ночника плясали по стенам, хороводили, приближались. Он принялся тереть глаза, чтоб усилить четкость, сфокусироваться, но не мог. А потом закричал и…проснулся по-настоящему. Комната, как комната. За исключением одного: тени не ушли. Они столпились вокруг кровати, они шептали:
- Ты мог извлечь из своей души что угодно, чтоб одарить мир. Ты выбрал самое низкое и уродивое. Ты накрыл человечество тьмой, страхами, пробуждал своими книгами всё самое низменное в людях, их потаенные жуткие желания и страсти. Если бы ты только мог увидеть, сколько разбил сердец и пробудил маньяков!
- Неправда, я старался дать людям только лишь захватывающие ощущения… - попытался оправдаться, съежившись под одеялом.
- Страх, пробужденный в человеческом сознании, разрушителен всегда, - качали головами тени, - он калечит души, толкает людей на неисправимые поступки, необратимо злые вещи. На твоем счету не один самоубийца! Ты! Обладающий властью над душами! Вел их в ад!
Если бы мог, писатель бы скорчился так, чтоб превратиться в точку, испариться, оказаться подальше от этих обвинений.
- Мы увидели в тебе отвагу и свет, поверили, что ты наполнишь им мир, будешь вдохновлять людей. Напишешь Главную Книгу своей жизни, которая станет путеводителем для многих. Но ты пошел другим путем. Самым легким, путем тьмы. Зашел так далеко, что тебе стало ненавистно само понятие любви! А ведь она - основа вашего мира, его главная энергия. Ты стал раковой клеткой этого мира. Ты не слушал свое сердце. И это пора прекратить.
Он понял, что все доводы бессмысленны, ему выносили приговор. Но всё же попытался.
- Хорошо! Я буду писать другие книги! Обещаю, я стану создавать романы о том, как важна любовь в жизни каждого, если это вам так нужно!
Он шептал бессвязно, говорил, потом кричал…но ясно понимал, что ему больше не верят. Его клеймили тем, что он стал чудовищем. Клеймили беззвучно, в самое нутро проникало их осуждение.
Всё вокруг снова закружилось, и он проснулся опять.
На этот раз окончательно.
В маленьком обшарпанном домике у запруды. В теле уродливого, скрюченного существа, почти не похожего на человека.
Здесь не было зеркала, к счастью, наверное, иначе сошел с ума бы от ужаса. Но, увидев себя в отражении воды, он ещё пару дней ждал, когда же этот кошмарный сон закончится. А потом смирился. И тогда вновь пришли тени. И объяснили ему, в чем теперь заключается его миссия. Жить ему отныне здесь и заниматься тем же, к чему и привык – писать. Но слагать только короткие истории, кардинально меняющие реальность других людей.
Есть множество способов в нашем мире, чтоб избавиться от боли в душе, от разрушительных эмоций и напряжения. Психологи и маги солидарны в некоторых практиках: нужно выписать на бумаге всё, что мучает, а потом либо сжечь, либо пустить писанку по воде. Это действительно помогает совершенно волшебным образом. Но никто не знает, что дальше происходит с теми посланиями…
Пару раз в день писатель выходит из домика, чтобы забрать письмо. Воды реки приносят их отовсюду, прибивают к бережку, поросшему вербейником. А сожженные письма появляются прямо посреди поляны: сначала в воздухе бесшумно возникают хлопья пепла, затем по ним начинают бегать, переливаться, потрескивая, искорки, а дальше из язычка пламени рождается и полностью восстанавливается само письмо. И падает, подобно осеннему листу, на землю. Весь процесс происходит вспять. Выглядит, конечно, красиво, но даже это не особенно скрашивает будни писателя. Потому что дальше начинается серьезная работа.
В доме есть книга, огромный талмуд с чистыми листами, в которую он должен вшить каждое новое письмо и написать к нему другую историю – со счастливым концом. И важно сделать это очень хорошо, чтобы написанное приняли. Кто - он не знает. Наверняка пославшие его сюда. Когда история одобрена, книга перелистывает страницу на новую. Отлистать обратно, кстати, невозможно, страницы не поддаются, тверды и тяжелы, как монолитные плиты.
Первые несколько историй книга отвергла. Они были кривые, неправдоподобные, беспомощные какие-то. Так пишут свои первые сочинения младшие школьники. Но когда писатель понял, что именно нужно от него, включилось вдохновение. Талантливый писатель – не тот, кто мастер в своем жанре, а тот, кто может любой попробовать и оказаться на высоте при этом. Конечно, один предпочтительнее, но слово есть слово, владеть им – значит, творить что угодно. Включаться моментально, сходу генерировать идеи, пусть и безумные, воплощать их в любой (даже заданной) форме. Самолюбие мастера не позволило ему опустить руки, а позже ограниченность листа в книге даже стала помехой для того, чтоб как следует развернуться. Писать счастливые судьбы труднее стократ, чем несчастные. Эмоции совершенно другие. Чтоб не провалиться в слащавость и утопичность, надо походкой гения проходить по волоску, по той грани, что отделяет графоманские миниатюрки от лаконичной, но живой краткости, которая, как известно, сестра таланта.
И у него стало получаться. Книга одобряла, «проглатывала» истории, благодарно отлистывалась дальше. Казалось, светилась даже. Он гордился тем, то смог, преломил узкую свою направленность. Радовался своеобразно. А позже появился реальный повод для восторга. Писатель заметил, что после пары дней работы в нем меняется что-то. Не только внутри, но и снаружи. Любовь, о которой он столько писал теперь (а боль в письмах была сплошь сердечного содержания, видимо, по его специфике), всё чаще и чаще вспыхивала внутри без причины. Не имея никакого повода. Увидел на поляне птичку, прыгающую по траве: сердце улыбнулось. Солнечный луч пробился сквозь ветви и игриво пощекотал старые доски мельничного колеса – душа всколыхнулась и запела. Писатель понял, что такое любовь, не имея её объекта. Он понял, что настоящая энергия любви его и не должна иметь. Не снаружи идти, а изнутри. Как чудно! Никогда романтиком не был, а теперь вот стал подмечать многие вещи и в природе, и в историях боли людей, отправивших её на волю стихий. Интуитивно стал понимать, что и как нужно написать в каждом конкретном случае. Что легко ляжет на судьбу автора записки, а что чуждым окажется – именно это и знала книга, когда отторгала или принимала.
Единственное, что омрачало его существование – отсутствие обратной связи. Он не знал, как продолжалась жизнь людей, о которых писал. Понимал, что написанное имеет важное значение, но хотел бы воочию убедиться. И если раньше мечтал и даже пытался покинуть этот маленький мирок, бежать от мельницы, что, впрочем, никогда не удавалось, всегда попадал обратно, куда бы ни бросился, то теперь, потеряв счет времени, просто хотел и надеялся в один прекрасный день вернуться в свой мир.
И были у надежды серьезные основания – те самые перемены. Внешность его начала восстанавливаться, очеловечиваться. Сначала понемножку менялась голова (о том, что было в начале и говорить страшно): уши, черты лица, волосы, зубы. Потом тело: он выпрямился, из усохшей, костлявой, фигура постепенно приобретала наполненные, знакомые очертания. Очень медленно, но каждое изменение было, как награда, намного более ценная, чем прежние премии, звания и регалии. Всё познается в сравнении. Раньше ему всегда всего было мало, теперь же благодарен за малейшее преобразование. И как же туго, что нет зеркала, каждое утро начиналось с основательного осмотра и ощупывания себя. Изменения происходили неравномерно: то разом выпрямилась вся нога (сутки ходил хромая, припадая на усохшую), то пальцы на другой менялись по одному. Но процесс шел, а значит, всё налаживалось. Может быть, однажды он проснется в очередной раз в своей постели, в загородном доме, не под журчание воды, а под лай собак и щебет птиц за окном? И начнется совершенно новая жизнь.
История дописана. Точка поставлена.
Существо-писатель откинулось на спинку стула и замерло. От существа до писателя его отделяли лишь руки. Когтистые, нечеловеческие.
Навалилось сытое чувство удовлетворения, которое испытывают творцы, закончив очередное свое произведение. Только что он завершил историю про девушку Майю, чье сердце было сначала разбито, а потом исцелено новой любовью, которая и стала Настоящей. Он никогда не давал имен героям своих миниатюр, не зная их настоящих. А тут само попросилось на бумагу, препятствовать и глушить не стал. Теплота разливалась в груди необыкновенная. А это и неплохо – жить вот так: не имея потребности в еде и других нуждах. Разве что сон – кратковременен и без видений, похожий на забытье. Но всё-таки отчаянно скучал по прежнему быту. Сейчас ему уже не были столь важны вся эта шумиха вокруг имени, известность, поклонение. Сейчас бы он ни на что не променял вот это упоение, этот внутренний экстаз рождения истории, от которой сердце не болит, а поет. Предвкушение обновления. И планировал, если так будет угодно судьбе, которая вернет домой, продолжать писать вещи вдохновляющие. Он понял, что всё, что написано, становится реальностью. Не в его судьбе, но в жизнях других людей. Читателей. Жуткие вещи материализуются тоже, увы. Почему раньше не понимал, что писатель - не только развлекатель чужих душ, но и их целитель, и разрушитель тоже. И это огромная, главная ответственность для тех, кто выбрал сей путь. «Можешь не писать – не пиши!» - сакральные слова. Ибо если не хочешь нести этот крест достойно и с пониманием происходящего, лучше не надо и взваливать его. Иначе придавит. Игра своей жизнью заканчивается там, где начинается первое предложение. А дальше она становится игрой с множеством персонажей, игрой чужими судьбами. В ней нет проигравших, как и нет победителей, каждый просто получает свое. Она просто длится и длится, видоизменяясь. Вся наша жизнь – игра. А творчество в ней – инструмент воздействия на реальность. Потому важно не читать плохих книг, а не писать таковых – важно втройне.
Неожиданно книга засияла. Писатель шарахнулся и замер, вцепившись в край стола. Лист с последним письмом медленно перевернулся. А за ним пустота. Нахзац - задний форзац обложки - и переплет. Пару секунд писатель остолбенело рассматривал его, а потом книга дернулась и плавно, тяжело закрылась.
Вот она лежит перед глазами такая, какой и не мечтал уже увидеть. Толстая (сколько там писем? Не меньше сотни), основательная. Коричневый, в разводах, состаренный переплет, золотистая оплетка кантов.
Дрожащими лапами прикоснулся. Взял и, наслаждаясь тяжестью, перевернул, чтоб взглянуть на переплетную крышку, как называют издатели твердую обложку. Он захотел увидеть название, а увидев, вздрогнул, слезы навернулись на глаза: «Главная Книга Жизни». Всё-таки написал её… Книга всей жизни. Старой жизни. Теперь начнется новая.
А потом, сквозь влажную пелену, увидел, как серебристое сияние книги вдруг перекинулось на руки, поползло вверх, меняя их очертания. Пальцы уменьшались, ногти закруглялись, кожа приобретала телесный нормальный оттенок. От неожиданности уронил бы книгу, но ладони словно приклеились. Моргнул раз, два, прогоняя слезы, а затем улыбнулся, сомкнул ресницы. И книга легла спокойно на теплую поверхность стола.
Он открыл глаза и едва устоял на ногах. Стены домика исчезли. Позади густой лес, а впереди – река. Не узкий ручей, что у заводи, а широкое, полноводное течение. Ноги, обутые в старые ботинки, топтали давно опавшую и пожухшую уже листву, плотным ковром устелившую узкую тропинку. Пронесся холодный ветер, обжег слегка небритые щеки, оказался в плену жадных до осеннего аромата ноздрей и наполнил грудь свежим воздухом. Очумело улыбаясь, писатель привычным движением поправил шарф, наслаждаясь ощущением родного тела, шагнул вперед гибко и легко. Тропинка вывела к пологому берегу, на котором у самой воды застыло ярко-красное пятно.
Слезы уже высохли на щеках черноволосой девушки, высушенные ветром, но она всё ещё медлила. Смотрела и смотрела в темную воду, будто ждала чего-то. Шелковый нашейный платок выбился из-под красного воротника пальто и змейкой заскользил вниз. Не успела подхватить, как новый порыв ветра забрал его в свои ладони и швырнул назад, за спину. Девушка ойкнула и обернулась.
Стоящий в двух шагах мужчина ловко поймал беглеца, широко улыбнулся, глядя в заплаканные, с потеками туши, глаза.
- Здравствуйте, Майя.