ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.
В комнате появляется тщедушный, низкого роста послушник. Я понимаю, что это и есть брат Максим. Он изумленно смотрит на разгоряченного иеромонаха, от мокрой рясы которого идет пар, и переводит взгляд на меня. Из-за нервного возбуждения я здороваюсь неприятным, хриплым голосом. Брат Максим отвечает мне легким кивком.
– Отец Корнелий, сколько раз я просил мирян сюда не водить! Миряне, это же катализатор! – говорит он ломающимся баском, – и как мы сегодня будем работать?
– Григорий Алексеевич не обычный посетитель, – пытается оправдаться иеромонах, – я с ним в Калуге на курсах учусь. Он храм восстанавливает, приехал к о. Владимиру за благословлением. Я думал, что ты на рабочем месте, вот и привел его. А ты только сейчас пришел! Был бы здесь, ему и ждать не пришлось! А теперь имеем то, что имеем! – недовольно говорит о. Корнелий, и резко машет рукой.
– Я спал, – виновато отвечает брат Максим, накладывая на себя крестные знамения, – вчера о. Владимир сложное послушание дал, до первых петухов выполняли. Когда-то же, и я отдыхать должен!
– Ладно, потом обсудим! – говорит о. Корнелий, злобно косясь на бесов, пришедших в бешенство от знамений брата Максима – ты можешь Григория Алексеевича к о. Владимиру отвести? Может быть, и здесь успокоится! Сил моих больше нет, терпеть!
Брат Максим соглашается. Впрочем, я уже и сам собирался идти: давно беспокоило, что, пока я сижу в удобном кресле, пусть и с галлюцинациями, Алексей и его дочь мучаются от голода и холода на ступеньке.
Мы находим моих знакомых там же, где я их оставил. Алексей, увидев меня, жизнерадостно сообщает, что в мое отсутствие раздавали бесплатные пирожки и чай. Один пирожок он сохранил для меня.
– Вот, покушай! – предлагает Алексей, держа его на вытянутой ладони. Учитывая ее размеры, пирожок выглядит маленьким, и от того смешным. Я оказываюсь.
– Неизвестно, сколько еще будем ждать, очередь не двигается. – Настаивает Алексей.
– Мне не хочется, – повторяю я, по-прежнему не признаваясь, что только что объелся.
– Григорий Алексеевич, скоро вы там? Я тороплюсь! – произносит стоящий на лестничной площадке брат Максим. Он с неудовольствием поглядывает на дочь Алексея, которая демонстративно расчесывает гребнем длинные волосы, так, как это делают девушки, когда думают привлечь внимание мужчин.
Ступая за братом Максимом, Алексей на ходу жадно запихивает пирожок в рот. Пирожок попадает ему не в то горло, и он, подавившись, глухо кашляет. За это дочь попрекает отца, а брат Максим, слыша ее, морщится.
– Я оставлю вас здесь, – с видимым облегчением говорит брат Максим, подходя в коридоре третьего этажа к плотно стоящим людям, – вас заведет другой келейник, брат Федор. Я ему смс – ку послал, он в курсе.
– А почему не ты? – с сожалением спрашиваю я. Мне не хочется расставаться с братом Максимом, я уже успел привыкнуть к нему. Но, похоже, ему наша компания не нравится.
– Сейчас он дежурит, у нас строго, я не могу вмешиваться. – Извинительно улыбаясь, отвечает брат Максим.
– А что, у о. Владимира несколько келейников? Не хорошо ли старец устроился? – спрашиваю я.
– Да ни в коем случае,– отвечает брат Максим, – у нас келейник – это как ученик. Мы не живем с ним в одной келье, он у нас аскет и затворник, предпочитает одиночество.
– А разве правильно, что о. Владимир на себя монастырские ресурсы оттягивает? Как я понимаю, монахов не так уж много, однако вам приходится убирать за паломниками, следить за порядком, бесплатно кормить.
– Без о. Владимира, монахи тут вообще не смогли бы существовать, – с протестующей интонацией отвечает брат Максим, – основной доход монастыря составляют простые богомольцы, заказывающие требы в храмах на территории. Вокруг нас болота, тут никогда не было ни пахотной земли, ни доходного производства, ни даже мироточивых икон. Только прозорливый старец. А чем же нам еще заниматься, кроме как заботится о людях, которые приезжают к нему?
– Был неправ, прошу прощения! – говорю я, занимая место, указанное братом Максимом. Алексей и дочь становятся рядом со мной. К нам также прилаживается «наша» старушка, последовавшая за нами.
Поскольку и здесь очередь не двигается, мы после ухода брата Максима отчаянно скучаем. Я все время ищу взглядом, где мне сесть, но не нахожу: народу слишком много.
Женщина, закутанная в большой цветастый платок, громко рассказывает случайной слушательнице о вопросе, который хочет задать старцу. Женщину волнует, как ей поступить со вторым, незапланированным теленком, когда корова родит. Продать еще маленьким на базаре, или позволить набрать вес и сдать на мясокомбинат?
Я хочу сказать ей, чтобы она отправилась домой и не утруждала старца всякой ерундой. Но, глянув на мозолистые, обветренные руки женщины, сдерживаюсь. Скорей всего, живет на дальнем хуторе, приехала за общением и лаской. Какой бы она не была надоедливой, стоит в очереди не ко мне.
Алексей реагирует на томительное ожидание, как и до этого: он принимается, показывая на висящие по стенам ростовые иконы, нудно рассказывать о технике того или иного иконописца.
Ближайшая к нам, икона Георгия Победоносца. Алексей разбирает ее во всех подробностях. Слушая его вполуха, я неожиданно замечаю, как дракон на иконе лапой чешет брюшко. Это не может быть правдой, однако я отчетливо слышу скрежещущий звук. Желая избавиться от иллюзии, я совершаю крестное знамение. Но дракон, вместо того, чтобы успокоится, поворачивает голову и смотрит на меня в упор. Похоже, он удивлен тем, что я заметил его жизнедеятельность. Встретившись со мною взглядом и убедившись, что не ошибся во мне, дракон неожиданно спрыгивает с иконы и становится рядом, шумно дыша.
– Особенно иконописцу удался образ попранного сатаны… – услышав эти слова, дракон открывает пасть, полную острых зубов, и недовольно щелкает ими.
– Смею уверить, ты совсем не знаешь, о чем говоришь! – я так резко обрываю Алексея, что он, обидевшись, замолкает.
Я сразу же думаю, не попросить ли у него прощения, но тут в коридоре появляется оркестр, в котором за оркестрантов уже знакомые мне черти. (О. Корнилий все-таки выгнал их из издательства!). За ними следует кордебалет из моих пассий, исполняющий до крайности неприличный танец. Дирижирует оркестром и одновременно солирует в танце, конечно же, Тамара. Несмотря на откровенное безумие происходящего, всё выглядит весело и гармонично. Я против воли улыбаюсь, а довольный представлением дракон так сильно отбивает такт лапой, что старый паркет в полу трещит.
Шоу прерывается, когда комнаты, где ведет прием о. Владимир, выходит высокий и полный брат Федор. Перекрестившись, он принимается расставлять людей в ряд. Мне кажется, что послушник, несмотря на заверение брата Максима, ничего не знает обо мне. Но брат Федор внезапно отделяет меня от всех и ставит перед дверью первым.
– Я пойду только после моих знакомых, – тихо говорю я, показывая на них.
– Хорошо, – соглашается брат Федор, и Алексей с дочерью сразу же заходят к о. Владимиру. А послушник говорит мне: – у нас традиция: тот, кто ожидает приема, вслух читает псалтирь за здравие старца и братии.
– Я бы с удовольствием, но у меня нет псалтири! – говорю я, смущаясь от отвратительных гримас переменившегося в настроении дракона. Вместе с ним и черти принимаются делать отчаянные жесты, означающие, что я должен отказаться от предложения читать псалтирь.
Пока я гадаю, видит ли происходящее брат Федор, тот спокойно достает св. книгу из кармана необъятной рясы и кладет ее на стоящий в углу аналой. Затем, указав пальцем на нужную мне страницу, начинает наизусть произносить молитвы, положенные по уставу перед чтением псалтыри.
Раздраженный происходящим, дракон отчаянно, до зеленой крови, чешет брюхо острыми когтями. А Тамара обнимает меня и кокетливо кладет голову на плечо. Жеманно затянувшись невесть откуда взявшейся сигаретой, она пускает в сторону псалтыри пахнущий серой дым, в котором св. книга практически исчезает.
– Пожалуй, мы лучше будем целоваться! – жарко шепчет она, и я вдруг чувствую, что кто-то из девушек кордебалета нежно гладит меня по затылку….