Маленькая повесть. гл. 6. Сад во время зимы

               
        Как раз успела на отпевание  своей крестной матери Ирина Васильевна. Вошла в избу и поняла, что только ее и ждут, Тавифа молится о путешествующей Ирине.

 Деревенское кладбище сначала навеяло тоску. Старенький священник пел высоким голосом, ему пособляли две женщины в платочках; кленовые еще не пожухлые листья кружились  над  головами поющих, ветерок относил листья в сторону, так что они помехой не были. Этот же ветерок (или пение?) растворил тоску в душе Ирины. Осталось светлое чувство благодарности. Кому? Она не задумалась об этом, погрузившись в воспоминания.

 Выкормили ее здесь, девочку из блокадного Ленинграда. После седьмого класса уехала в Вологду в медучилище, возвращалась на каникулы два раза в год. Потом вышла замуж и только открытки писала своей крестной, сообщала новости.  Приезжать стеснялась: «все-таки я комсомолка, а они монашки».  От родителей даже могил не осталось, некуда принести цветы. Поэтому и назвала дочек цветочными именами: Маргарита и Лилия. Чтобы круглый год поминать родителей.


После печального обеда  Тавифа понесла  пироги,  раздавать односельчанам.   Эта   87-летняя женщина где-то все время почерпывала силы – наверное, в молитве, которую шептала.  Посуду мыть Ирине Васильевне  не позволили  две женщины в черных платочках: одна старая, другая молодая.

– Приляг, милая, отдохни – ты с дороги.

Она легла на знакомую кушетку под иконами.
 Проснулась ночью. До рассвета лежала, прислушиваясь к чему-то новому внутри себя. В душу, заросшую сорняками и скорбями, упали из глаз капли. Что-то они сотворят в Ирине? О чем напомнят? Прошлое не проходит, оно хранится в памяти лучше, чем в сейфе, без утрат, без инфляции, и в нужный момент стучится в твою грудь, чтобы ты открыл дверь тому доброму, что происходило когда-то. Злые воспоминания входят как тати, как чекисты, чтобы разбросать, растоптать, увести. А добрые – тихо  стучатся.

В тряском автобусе до Вологды пассажиров было немного. По радио передавали речи о строительстве коммунизма. Ирина не слышала их.  Две ночи, проведенные в домике монахинь, среди верующих женщин, стали для нее курсами по реанимации.

 И не просто лекциями, а практическим занятием!
Причем реанимировали ее саму. Адреналин – средство короткого действия – не применяли, лечили сам воздух, напоенный молитвами и все, что окружало ее теплым, умиротворяющим кольцом.

 На поминках четвертого дня Людмила, учительница,  молодая женщина со светлым лицом и глазами очарованной странницы, достала из тумбочки обернутую в белую ткань книгу и прочитала удивительный рассказ «Сад во время зимы». Его Ирина запомнит на всю жизнь, и дочкам расскажет, чтобы уменьшить скорбь по отцу…

Если бы нашелся вдруг человек, который не видел, как весной оживают деревья,  говорилось в рассказе, и мы бы привели его в зимний сад, утопающий в снегу, и сказали, что через три месяца деревья будут зеленеть и покроются цветами, он бы нам не поверил… Но мы-то знаем, что природа оживет!  Так что зимний сад красноречиво доказывает нам, что после кончины наступит и наше воскресение… Дочитав, Людмила бережно закрыла книгу. Все за столом погрузились в молчание, потом кто-то спросил имя автора. «Владыка Игнатий Брянчанинов», – ответила Людмила, и в голосе ее была такая благодарность, что сердце вздрогнуло у Ирины Васильевны.

           На шумном перроне внимание Ирины привлек милиционер, склонившийся над плохо одетой девочкой с букетом ромашек. Страж порядка требовал штраф за торговлю в неустановленном месте. Ирина Васильевна попыталась заступиться за испуганную девчушку, но милиционер рявкнул:

– А вы кто будете?!

И тут раздался мужской голос:

– Девочка не продает цветы, она их мне принесла, это моя племянница.

 Двое интеллигентного вида мужчин решительно встали рядом.

– Спасибо, милая. Уважила дядю. Люблю ромашки, тем более осенние. Долго, наверное, собирала? Вот тебе на дорогу. Первый мужчина взял букет и, ловко сунув девочке в руку купюру,  тихонько погладил по плечу:
 
– Беги, не то опоздаешь на автобус.

Его спутник в это время громко задал вопрос милиционеру:

– Вы, товарищ сержант, речь товарища Хрущева слушали внимательно?

– Д-да, – растерялся милиционер.

На них уже смотрели несколько любопытных пассажиров. Смотрели и слушали.

– Так вот!  Как сказал товарищ Хрущев? Человек человеку кто? Друг, товарищ и брат! Вот вам газетка, почитайте внимательно.

 «Напоролся на какое-то начальство»! – подумал сержант, учтиво козырнул и повернулся на сто восемьдесят градусов. Пока он аккуратно складывал газету, его собеседники скрылись в толпе.

Ирина смотрела в окно вагона: проплывали березовые рощи, они были и на холмах и в низинах,  среди них выделялись забежавшие к подругам осины, сыплющие в благодарность зоревые листья. Ирину тоже переполняла благодарность. Она еще не решалась сказать себе, что это благодарность Богу и вздыхала, не находя словесного выражения внутренним ощущениям.  Она снова и снова переживала  чувства, что охватили ее в домике монахинь, тот же трепет сердца. Хотелось, чтобы не забылись те минуты.

              Ирина не могла знать, что в соседнем вагоне  два пассажира, выручившие девочку с ромашками, обсуждали сейчас ту же самую статью архиепископа Игнатия, статью, которая поразила Ирину. Один из них, худощавый, лет 60, назвавшийся дядей растерянной девчушки, был русский священник, приехавший из Англии, второй, на вид старше, но в действительности моложе – монах Александро-Невской лавры, пробывший в лагере пять лет… 

– Россия напоминает сад во время зимы. Церкви закрыты. Имя Божие произносят шепотом, на детях вместо крестиков пионерские галстуки. Отпевание только тайное…  Но ведь зима не вечна, как написал владыка Игнатий… Что скажете, отче? Скоро будет весна в России?

 Священник внимательно поглядел на собеседника.

– Я вот что подумал, друг мой. Духовная зима в России напоминает вавилонское пленение. Сколько оно продолжалось? Семьдесят лет… Возможно, и большевистское пленение продлится столько. Кстати, посчитай сам: этот срок истечет накануне большой даты – тысячелетия Крещения Руси! Спроста ли?  Так что, будет, будет второе крещение…