Одни называли ее Любовью, вторые – Сказкой, третьи, будучи одолеваемы сомнениями в самом её существовании, не называли никак. Для него же она навсегда оставалась Мечтою, недосягаемой, неузнанной, непостижимой и от того еще более желанной для обладания.
Он был одинок. Одинок, в полном смысле этого явления, ибо не было у него ничего, кроме Чести, словом которой он и заручился, приступая к своим многотрудным поискам.
Начиная от самой юности и заканчивая последним днём земной жизни, он искал её одну, не имея ни малейшего представления, как о внешности «своей Госпожи», так и о её происхождении, но неизменно величая её Мечтой. Да, да! Именно так он и говаривал, поднося к губам дрожащие от волнения пальцы и как бы пробуя произносимые слова на вкус: «Возлюбленная Госпожа моя Мечта!». От чего окружающие лишь недоуменно пожимали плечами, не осмеливаясь, впрочем, задавать столь неуместных в обращении с безумцем вопросов.
Шли года. Шли года для иных, но только не для него. Ибо дни его текли неспешно и уныло, подобно каплям терпкого мёда, оседающим на стенках позолоченной чаши и ни под каким предлогом, не желающим спускаться к раздвинутым в предвкушении устам пирующего. Всё это время он искал ту единственную, ради которой в конце концов и претерпевал лишения, неизбежно выпадающие ему на пути. Безропотно, стойко, непоколебимо.
Порою, ему казалось, что он настигает её. Ещё чуть-чуть, всего пару каких-то шагов, и за поворотом покажутся её растрепавшиеся от спешки локоны. Она небрежно отбросит их за спину, развернется к нему лицом и, впервые заглянув в глаза своим пронзительно-синим взглядом, промолвит, как бы невзначай: «Здравствуй! Ну вот, мы наконец и встретились!». Но за каждым новым поворотом внезапно обнаруживался следующий, а промелькнувшие было средь песчаных сугробов следы её как морок растворялись в предутреннем тумане.
Она пришла однажды на рассвете, когда, казалось, он и не ждал её вовсе; седая, усталая, с посеревшим от времени вещевым мешком за плечами; и тихо постучалась в дверь, ни на что не надеясь, ничего не требуя. Он вышел к ней на встречу согбенный и древний, как сама история и конечно же не узнал её. Но у него была Честь, и потому, он не мог лишить странницу столь необходимых в пути пищи и очага. Взамен же, она наградила его долгими рассказами. Рассказами странными и тревожными, но от того еще более завораживающими в своей загадочной красоте. И он слушал. Неподвижно. Внимательно. Забывая дышать. Забывая саму забывчивость. А по щекам его катились влажные словно капли весенней росы слёзы. Радости ли? Печали? Кто знает? Он – не знал.
Когда же её уводили, растерянную, нагую, заключённую в покрытые мхом и коричневатой ржавчиной колодки, а беснующаяся толпа выкрикивала несмываемое ничем, кроме крови обвинение «Ересь», он шёл за ней следом. Не отставая. Шаг в Шаг. Он не был еретиком, но у него была его Честь, и Честь эта говорила ему: «Ты сам впустил эту женщину в собственный дом и с благодарностью слушал её рассказы, так не тебе ли и стоять одесную её креста, как сопричастнику и как другу?». И он стоял.
Он был рядом с ней до самого конца. А когда все наконец свершилось, она горестно улыбнулась ему с высоты своего страдания и призналась, что Честь, как и Мечта - всего лишь одно из её имен. В тот час, он внезапно для себя осознал, что на самом деле никогда и не был одинок и, что поиски его окончены. Тогда, не раздумывая ни минуты, он молча поднялся на помост и выкрикнул в толпу: «Возьмите и меня! Я тоже. Еретик!»