Ещё немного о "синтетическом" или, лучше, сердечном восприятии мира
«Вдохновение не скользит по поверхности, не воздействует только на одну или другую сторону нашей души; для него не требуется ни времени, ни особых средств; его не вызовешь ни приказами, ни понуждением, ни уговорами; оно охватывает нас мгновенно и всеобъемлюще – от глубочайших тайников до высочайших высот нашей души, – и, прежде чем мы его осознали, прежде чем успели спросить себя, что с нами, оно уже полностью преображает нас своей красотой и блаженством»(1). Это так, оно самовластно. И потому «синтетическое», то есть сердечное восприятие мира состоится лишь в милости Божией. Однако можно создать в себе условия для её посещения и сохранения...
«Если взыщем Бога, Он явится нам, и если станем удерживать Его, пребудет с нами»(2). Но это, кажется, уже очень высоко. Ведь мы можем лишь попытаться создать условия... Например, «славянофилы искали цельного знания, основанного на восприятии полноты жизни, противопоставляя свою позицию европейскому стилю мышления, построенному на рационализме и логической непротиворечивости... Бытие, с их точки зрения, открывается лишь целостной жизни духа, разуму, органически соединённому с волей и чувством... Слово есть истинная среда обитания человека... единственная форма бытия, разума и души... и обладает животворящей силой... Мир познаётся и даже существует для человека именно в слове»(3). В нём совершается подлинный синтез, поскольку слово всегда – выражение коммуникации, в лучшем мыслим – любви.
«Слово есть органический феномен, все компоненты которого – форма, значение и синтаксическое употребление – составляют неразрывное и сущностное единство»(4).
Вот возможные свойства «языка идеального»(5):
а) Синтетический характер слова, соединяющий в нём духовное и материальное, теоретическое и практическое.
б) Интеллектуально-логическое начало в слове, где ясность выступает как последняя степень обдуманности.
Первое свойство даёт смысл и значение второму проявлению, но второе даёт ему содержание и полноту. И.В. Киреевский утверждает, что никакая мысль не может считаться зрелой, если она не развилась до невыразимости в слове, когда сущностное, откуда произносится едва возможное слово, преобладает.
Но вместе с этим «язык и слово не есть знак, так же как и всякое явление не может считаться только знаком. Слово выступает как явление сущности... В слове происходит встреча и синтез двух миров – природного и духовного»(6).
И опять, Иосиф Бродский считает сущность русского языка «синтетической (точнее не-аналитической), обусловившей – зачастую за счёт чисто фонетических аллюзий – возникновение понятий, лишённых какого бы то ни было реального содержания»...(7) Но даже в этом крайнем выражении уничтожения субъективного, остаётся верным качество: преобладание невыразимого.
«...Каждый более или менее опытный поэт знает, как много... остаётся невысказанным или искажается. Это наводит на мысль, что поэзия каким-то образом чужда или сопротивляется языку, будь это итальянский, английский или суахили, и что человеческая душа вследствие её синтезирующей природы бесконечно превосходит любой язык, которым нам приходится пользоваться...»(8)
Тогда произносимое «что-угодно» есть просто жест, мановение сердца, самой «дикостью» одежд своих, – выражений, – оттеняемое, когда немотствование его уводит в глубины простейшего, детского... Но с какою же силой звучит оно, если произносится верно и чисто! Потому формы, драгоценные пелены, пусть будут совершенны, не лишаясь всё же каждый раз звучащего в них начала: изумления, всегдашней новизны детства.
«Согласно интуитивизму, категориальное метафизическое строение самого бытия, вступая в сознание субъекта в подлиннике и будучи опознано им, предлежит перед умственным, взором субъекта как необходимая синтетическая система, то есть как целое, в котором одна из сторон необходимо связана с другою отличною от неё, так что необходимость перехода от первой ко второй есть не аналитическая (основанная на законе тожества и противоречия), а синтетическая необходимость следования»(9). Как растёт мысль, будто случайно охватывая то одно, то другое, но всё же родственное, как естествен, хотя непохож сам на себя в каждом листе, ветви, стволе и всём прочем огромный лес...
Рифма – словно рождение ребёнка. И ребёнок иногда бывает похож более на одного из родителей, иногда – на обоих, а подчас и вовсе – на кого-то из предков, совсем далёкого... Но что с чем рифмуется в рифме? Что значит похож?.. на кого? Итак, рифма предполагает несколько иное созвучие, чем просто соответствие двух слов, словно бы между словом и словом проскальзывает некая искра, разряд, этим созвучием привлекаемый...
«Тот, кто не собирает с Тобой, тот расточает(10).
Тот, кто утратил единство, ни единой вещи больше не удержит в целости.
Все они, одна за другой, скрываются от него в своё родное небытие»(11).
Вот синтетичность, соработничество, которого ищем. «В “Введении к стихам о Данте” Клодель говорит о вселенскости поэзии (“Поэзия имеет вселенский (кафолический) размах не только потому, что она обнимает небо и землю... но и все составные души, не только воображение и чувственность, но и разум, и критический дар – ибо критический дар тоже творческий, и его суд не должен ни на минуту переставать сопровождать труд духа и руки”) и о дарах, которые вера сообщает поэту:
Первый её дар – хвала. ...Хвала – тема, которая par excellence соединяет.
Никто не поёт в одиночку. Даже звёзды, как сказано в Писании, поют хором.
Второй дар – слово. Вера возвращает нам не только пение, но и слово, не только радость, но и смысл.
Третий дар – драма. Вера располагает драму не только в жизни – но и в
Смерти она строит высшую форму драмы: Жертвоприношение»(12).
И это – тот окончательный синтез, возможность переболеть, прорасти себя, благое отчаяние в своей свободе и вместе лучшее её использование: «Всё серьёзное в жизни имеет своим источником нашу свободу. Чувства, которым мы дали назреть в себе; страсти, которые мы выносили; действия обдуманные, подготовленные, одним словом, всё, что исходит от нас, и всё, что действительно наше, – всё это даёт жизни её характер: иногда драматический, обычно же – значительный. Что же надо, чтобы превратить всё это в комедию? Надо представить себе, что видимая свобода прикрывает собою верёвочки и что мы здесь, как говорит поэт,
...d' humbles marionnettes
Dont le fil est aux mains de la Necessite'(13)»(14).
«У Флобера была своя теория стиля – теория mot juste. Точным словом он считал такое – единственное – слово, которое может абсолютно верно передать мысль. Обязанность писателя – найти такое слово... Он сам для себя произносил его вслух: слово было точным, если хорошо звучало. Идеальное сращение формы и сути – слова и мысли – порождало музыкальную гармонию»(15).
И есть в человеке вкус, первозданное мерило, свидетельство родства, требующее крайнего внимания и тонкого слуха, сила скрепляющая в нас всё, которой мы растём, узнавая своё, которой мы ищем Подлинное, превозмогающее наше в нашей же жажде высот и свободы... Да, это Он, конечно, везде Сущий и всё Исполняющий, точнее, в нас, отдалённых и близких, Его ускользающие следы...
1) Фридрих Гёльдерлин, Гиперион, Том 1, книга 1.
2) Алфавитный патерик, Арсений 10.
3) Прот. Димитрий Лескин, Метафизика слова и имени. Часть I. Глава 3, §5.
4) Г.В. Рамишвили, цитата по Прот. Димитрий Лескин, Метафизика слова и имени. Часть I. Глава 3, §5.
5) Мысль И.В. Киреевского, цитата у Прот. Димитрий Лескин, Метафизика слова и имени. Часть I. Глава 3, §5.
6) Прот. Димитрий Лескин, Метафизика слова и имени. Часть I. Глава 3, §5. Слова К.С. Аксакова.
7) Послесловие к «Котловану» А. Платонова.
8) И. Бродский, В тени Данте (поэзия Эудженио Монтале).
9) Н.О. Лосский, Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция, гл. 1.
10) Мф. 12, 30.
11) Поль Клодель, «Гимн Пятидесятнице».
12) Ольга Седакова, Священное Писание в европейской поэзии ХХ века.
13) Жалкие марионетки, нить от которых в руках необходимости.
14) Анри Бергсон, Смех, II.
15) М. Варгас Льоса, Письма молодому романисту, 4.