«...Писал я потому, что влекла меня любовь Божия, в которой я сытости не знаю. Я сидел, и вся душа моя была занята Богом, и ни единая мысль не приближалась ко мне и не мешала уму моему писать о любимом Господе. И когда я пишу слово, то другого ещё не знаю, но рождается оно во мне, и я пишу его. Когда же кончаю писать, то помыслы, бывает, приходят и тревожат мой слабый и немощный ум, но я тогда жалуюсь Милостивому Господу, и Господь милует меня, падшее создание Своё»(1).
Слово записанное питается от незаписанного и слово сказанное питается от не сказанного, подобно тому как ручьи и реки и питаются от подземных ключей и источников.
«Но Слово Божие, живое и действенное, само учит знанию человека»(2).
И есть вещи, о которых нельзя писать, оттого что они тогда умирают. Это любовь. И вера. И ещё многое. Они лишь могут быть «намекаемы» – тогда у них есть шанс остаться в живых. Но это тогда, наверное, когда человек ещё мал. Если же сердце его распространилось(3), вмещая весь мир, и не только мир, но Того, Кто больше, то уже не писать или не говорить о том не может... Как равно, впрочем, и молчание для него тогда – родной дом.
«Человек есть в таинственном смысле Церковь, ибо телом своим, словно храмом, он добродетельно украшает деятельную способность души, осуществляя заповеди в соответствии с нравственной философией; душой, как алтарём, он приносит Богу, при посредничестве разума и в соответствии с естественным созерцанием, логосы чувственных вещей, тщательно очищенные в духе от материи; умом же, словно жертвенником, он призывает при помощи возвышающегося над многословием и многозвучием молчания многовоспеваемое в Святая святых Молчание незримой и неведомой велеречивости Божества»(4).
Потому что «нет языка, и нет наречия, где не слышался бы голос их»(5). Но когда достигаешь их, этих глаголов, когда стоишь в них словно лицом к лицу... «"Милостив наш Господь". И на сем пределе кончается мысль»(6).
«Парадокс всякого слова о Бога заключается в том, что Бог по Своей сущности непостижим для человеческого разума и следовательно не может быть выражен, описан или разъяснён никаким человеческим словом. Истинное благочестие, по словам Григория, заключается “не в том, чтобы часто говорить о Боге, но чтобы больше молчать”(7). Бог открывается человеку не через слова, но поверх слов – через соприкосновение с ним в молитве, которое происходит в глубоком молчании языка и разума...»(8)
Потому что тогда – неизведанно как – любовь говорит, и языком лучшим, скорейшим, чем слово, речью точнейшей и вразумительнейшей, словно бы единый жест, мановение, выпеваемое дыхание. «Если бы мы любили друг друга в простоте сердечной, то Господь Духом Святым показал бы нам многие чудеса и открыл бы нам великие тайны. Бог – ненасытная любовь... Ум мой остановился в Боге, и прекратилось писание...»(9) И так и должно быть: слово о природе Сущего имеет свойство «останавливать ум» человека на Боге(10).
Тогда расстоянье и время текут поверх человека, а он, как один из двенадцати камней(11), или даже вместе все двенадцать, покоен, укрыт мхом и дождями, влажен, как мерцающие ликованьем и тихостью глаза, мирным теченьем дыханья и крови. Он – предстоит.
«Сейчас четыре часа ночи. Я сижу в келлии своей, как в чертоге, в мире и любви, и пишу. Но когда приходит большая благодать, тогда я не могу писать»(12).
«Большое знание безмятежно-покойно.
Малое знание ищет, к чему приложить себя.
Великая речь неприметно тиха,
Малая речь гремит над ухом»(13).
Что же имеет большое знание, что наполняет его, как закрома и ладони, что делает его непоколебимым и прочным? «Любовь свидетельствует о себе молчанием»(14).
Может быть, это то, что именуется «молчанием Иисусовым»(15), что скрывается за словами, что одушевляет их, а если этого нет, то стоит только прекратить слова, как тотчас раздаётся звенящая пустота.
Люди бывают душевно близки, когда находят «общий язык», между ними завязывается беседа, понимание друг друга, утешение и даже наслаждение от этой беседы. Но, кажется, наибольшая степень близости между людьми – когда они могут пребывать вместе, в одном пространстве и времени, без слов, не чувствуя при том неловкости, необходимости что-то сказать, «заполнить паузу»... То есть самое большое – это вместе молчать.
«Разговоры о чувстве убивают самое чувство»(16).
Потому что любовь Божия всегда кротка. Написала Елена Черкасова на одной из картин: «Дух Святой как большая робкая птица, присевшая невдалеке: видя её приближение, не двигайся, не спугни её, дай ей подойти...»
«Когда совершаешь службу (стоишь на молитве), если, во время разных служб бываешь, по возможности, далёким от парения ума, и внезапно пресекается стих на языке твоём, и это на душу твою налагает оковы молчания, без участия твоей свободы, и последует сие за долговременным пребыванием на безмолвии, то знай, что ты в безмолвии своём простираешься вперёд, и что кротость начала в тебе усугубляться»(17).
Сказал: «за долговременном пребыванием на безмолвии...» Но какое отношение это может иметь к нам? Однако вот что примечательно: «кротость начала усугубляться»... Такое пресечение слово сопряжено с кротостью.
«Кто в состоянии выразить, как он пылает, тот охвачен слабым огнём»(18). «Ответ Псамменита Камбизу, пожелавшему узнать, почему, оставаясь безучастным к горькой доле сына и дочери, он принял столь близко к сердцу несчастье, постигшее одного из его друзей. “Оттого, – сказал Псамменит, – что лишь это последнее огорчение может излиться в слезах, тогда как для горя, которое причинили мне два первых удара, не существует способа выражения”»(19).
«Только малая печаль говорит, большая – безмолвна»(20). И всё же она говорит, но иначе. Ей вожделенно «выразить иррациональное, отбросив всё случайное, повествовательное, – не описывать, а искать точное, единственное слово, стремящееся в глубину, на встречу с сутью...»(21) Тогда говорится, но о другом, и верное слово звучит, не звуча, поверх слов: «Слова не звучат, а сердце поёт: вот это зовется "Небесной музыкой"»(22). Потому что «мы способны указать другим только путь к тайне, но объективно выразить тайну мы не можем»(23).
И тогда опять: слово и молчание едины и нераздельны, предваряют друг друга, друг другу и последуют, и соприсутствуют, –
...и даже при свете солнца,
в часы рождения песни,
впитывающей, словно колос, каждую каплю света,
во мне остаётся тайна,
не глохнет безмолвное слово,
не молкнет внутренний голос(24).
И это – наша родная речь. Ведь «уже свой собственный, родной язык мы постоянно переводим в его же собственное слово. Говорение и сказывание в самом себе является переводом...»(25) То есть переводом внутреннего слова на язык внешний... Внутреннее слово, молчание, не родственно ли молчанию, «тайне будущего века», «языку ангельскому»? А посему, когда мы говорим о событиях сокровенных, о внутреннем мире (хотя и события эти «прорастают» или просвечивают сквозь обыденность), правильнее будет использовать такие слова и выражения, которые бы позволяли сопребыванию в них множества смыслов, не полярных, конечно, скорее, дополнительных. Это хоть сколько-то может восполнить теряющуюся при этом «переводе» полноту, хоть какую-то создаёт многогранность. Так какие же слова и выражения использовать? Наиболее общие и простые, т.е. превосходящие субъективность, узость, лишённые слишком личного вкуса. И вместе с тем символичные, богатые оттенками, вторыми и иными планами...
«...“молчание” – это не просто не-говорение. Кто не может сказать ничего существенного, не может и молчать. Только в существенном сказывании и только через него царствует то глубинное молчание...»(26)
Лишь для Тебя поэты каждый час,
перебирая тёмные виденья,
картины ищут, образы, сравненья,
хоть брызжет одиночество из глаз...(27)
И именно это в них драгоценно. Да! «...Его стихам ведома другая речь, молчаливая речь "иного". Как бы мы потом не назвали это "иное" – мёртвыми, природой, Богом – его значение не сравнится с тем фактом, что именно эта речь превращает стихи в поэзию. Поэзию, которая есть язык, а не просто слова»(28). Но если авторы цитаты и не знали, как именовать это, или не имели опыта для именования, то существуют те, кто это именование уже совершили: «Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы...»(29)
Приятен и сладок нам в общении тот, кто знает цену молчанию, кто продолжает давать ему цену, пребывая с нами и в этом – храня то, что всегда хранит, говорит он или молчит. Это – наш знаменатель.
«В молчании накапливает человек ту внутреннюю энергию, которая наполняет затем слово, делает его сильным, полновесным. В молчании рождаются те мысли, которые, не будучи высказаны сразу, наскоро, обретают подлинную значимость и глубину. А лишнее отсеивается, потому что когда познает человек покой и пользу молчания, то уже не решается нарушать его просто так...»(30)
Есть наше высшее, что питает и слово, и молчание, в молчании звуча и в слове укрываясь. «Благ мне закон уст Твоих паче тысящ злата и сребра»(31). Это «закон уст Божиих». Этим законом руководимы бывали святые люди, прошедшие, живущие и будущие. Превыше всяких сокровищ слова и молчания богат он, закон этот, потому что благ... Потому не в слове, и не в молчании рождается человек, существо умное, словесное, и его жизнь. Он – Ниоткуда.
...Вновь отыщи, восстанови дыханье,
но не сбивайся на слова –
как смерть – могил молчанье
возвышенней – она права(32).
«Скульптора Микеланджело однажды спросили, как случилось, что он смог создать такие прекрасные шедевры. "Это очень просто", – ответил он. "Когда я смотрю на блок мрамора, я вижу в нём скульптуру. Всё, что я должен сделать – удалить лишнее". Учитель сказал: "Есть произведение искусства, которое каждый из нас предназначен создать. Это центральная точка нашей жизни, и – как бы мы ни пытались себя обмануть – мы знаем, как это важно для нашего счастья. Обычно это произведение искусства покрыто годами страха, вины и нерешительности. Но если мы решим удалить всё лишнее, если мы не сомневаемся в своих способностях, то мы далеко продвинемся в решении задачи, которая является нашей судьбой. Это единственный путь жить с честью"»(33).
Итак, всякое творение предваряет молчаливое созерцание, озарение и зрение. Но это не всё. То, что открывает слово, открывается, исходя из общего, из мироздания, может быть, почти из ничего, – рождено страданием. И ещё. Настоящее слово, открываясь, всегда отыскивает сердцевину. Сердце явления, сокровенное и сердцевинное дыхание происходящего, можно сказать, сердце мира... И оно, умалившись, говорит в ладонях.
«Я называю стихом то, что учит сердце, то, что обнаруживает сердце, наконец, то, что слово сердце по-видимому означает и что в моём языке я с трудом отличаю от слова сердце... Вспомни вопрос “Что есть...?” (ti est;, was ist..., istoria, episteme, philosophia). “Что есть...?” оплакивает исчезновение стиха – ещё одну катастрофу. Возвещая то, что есть как оно есть, вопрос приветствует рождение прозы»(34).
И ей, возникающей, должно вновь взойти, возвратиться, умолкнуть, и так начаться в нездешнем.
1) Прп. Силуан Афонский, XX Аскетические мысли...
2) Житие прп. Марии Египетской.
3) 2 Кор. 6, 11.
4) Прп. Максим Исповедник, Мистагогия, IV.
5) Пс. 18, 4.
6) Прп. Силуан Афонский, XIX Повествование о пережитом опыте...
7) Свт. Григорий Богослов, Слово 3.
8) Иг. Иларион Алфеев, Жизнь и учение св. Григория Богослова, гл. III.
9) Прп. Силуан Афонский, VI О воле Божией и о свободе.
10) Иг. Иларион (Алфеев), Жизнь и учение св. Григория Богослова, гл. III.
11) Нав. 4, 3; 4, 9; 4, 20.
12) Прп. Силуан Афонский, XVI О духовной войне.
13) Чжуан-цзы, Внутренний раздел, гл. II.
14) Монах Симеон Афонский, Девять слов, Слово о любви, 71.
15) Сщмч. Игнатий Богоносец, Еф. гл. 15.
16) Свящ. Александр Ельчанинов, Записи.
17) Прп. Исаак Сирин, т.1, Слово 44.
18) Петрарка. Сонет 137.
19) Монтень, Кн. I, гл. 2.
20) Сенека. Федра, 607
21) В. Вебер, Решать только за самого себя (о Готфриде Бенне).
22) Чжуан-цзы, Внешний раздел, гл. XIV.
23) Г. Башляр, Поэтика пространства, I, 4.
24) Лучо Пикколо, Виноградные лозы...
25) М. Хайдеггер, Парменид. Введение, §2.
26) М. Хайдеггер, Парменид. Часть первая, §5.
27) Р.М. Рильке. Часослов, книга вторая.
28) С. Сёдерблум, Г. Палагута. Тумас Транстрёмер.
29) Рим. 1, 20.
30) Иг. Нектарий (Морозов), Уникальный инструмент.
31) Пс. 118, 72.
32) Эмили Дикинсон, 310.
33) П. Коэльо, Мактуб.
34) Ж. Деррида, О поэзии.