Часть четвертая
Будьте внимательны к своим мыслям – они начало поступков.
Лао-цзы.
Пocлe пoвopoтa coбытий oт плoxoгo к xудшeму цикл пoвтopитcя.
Cлeдcтвиe Фapнcдикa.
***
– Доверь объекту выбирать лучший вариант из возможных, и хлопот не оберешься с теми, кто не ищет легких путей. Приходится предусматривать все. Намного эффективнее оставлять событиям единственный путь развития.
– Это в идеале, а он недостижим по определению. Все равно остается место случайностям.
– Когда случайностей много – план никуда не годится. Ситуация должна выглядеть сложной и запутанной, но только выглядеть. Изнутри она обязана сиять божественной простотой. Чем проще, тем лучше. Совсем просто – совсем замечательно.
– Считаешь, что наверченное здесь – просто?
– А ты?
– Я первый спросил.
– Думаю, что да.
– Екарная кочерыжка, что же у вас в конторе в другое время творится, если ЭТО – просто?..
– Попрошу заметить, что не «у вас», а «у нас», привыкай. А насчет того, что творится… Оно только со стороны кажется сложным и неподъемным. Пооботрешься, поучаствуешь почаще и побольше, посмотришь на события изнутри, сам планы посоставляешь – узнаешь.
– Я свихнусь!
– Тоже вариант, но если не свихнешься – удержишься. И зарабатывать будешь на порядок больше, чем на прошлой работе. Кстати, где работал-то?
– Недавно с передовой.
– Н-да? А где у нас сегодня передовая? Или – кто?
– Не смейся. Моя, ну ее в зад, в Африке. Миротворцем был.
– Местных царьков умиротворял? От голода спасал – свежим белым мясом? И как? Денежно?
– В теории – да.
– На практике, как догадываюсь – хвост моржовый?
– Нет. Половина хвоста. В лучшем случае. Потому как: чтобы получить – поделись, чтоб уехать – поделись, чтобы дожить – …
– Ясно. Как везде.
– Но здесь, надеюсь…
– Именно. Опасно как в твоей передовой Африке, но с оплатой проблем нет.
– Потому и прибился. Мне в кайф, когда жизнь можно хоть в бараний рог гнуть, а тебе за это – ничего.
– Кроме неприятной дырки в животе и тазика с бетоном на ногах в окружении русалок.
– Не надо о грустном. Я не о худшем из возможного.
– Но ведь возможного? Не надо забывать, что все под Богом ходим.
– Замнем для ясности. Мне по душе другое. То, что мы мир под себя лепим. Что нагибаем как хочется и используем по назначению. Нигде такого ощущения не получишь. Чувствую себя Всевышним.
– Но-но, не заговаривайся. Спускайся на землю, к нам, грешным.
– Кстати, насчет грешных. Помнишь, варианты накидывали, зачем мы задействованы, и вообще к чему это все? Последнее, что тогда пришло в голову, было о создании поводов кому-то без проблем навещать госпожу «вдову» для своего удовольствия.
– Была такая версия.
– Уже не просто версия.
– Что-то раскопал?
– Да. Имеется кандидатура на роль этого «кого-то».
– Не тяни. Кто?
– Ты его знаешь.
– А дамочка-то не промах, оказывается. Только что видел ее. Учительница. Типичная. На несколько лет младше мужа. Сдобная шатенка с ягодицами, на которых хочется попрыгать. На вид вся такая правильная, непробиваемая, на хромой козе не подкатишь. Я считал, что она свою жизнь уже коту под хвост со скипидаром… в смысле – на поднятие детей и недотепистого муженька положила, а страсти на хозбыт растранжирила. А мадам, получается, и о своем интересе не забывает. Сугубо, так сказать, плотском. Тридцать, сорок, сорок пять – баба ягодка опять…
– Ягодка, ягода, ягодница, ягодица… Насчет последнего ей зачет.
– Не отвлекайся на чужие караваи. Пошутили, и будет. Выкладывай версию.
– Значит, так. Первая камера постоянную запись ведет, посмотри на номера машин, которые последнее время у подъезда паркуются.
– Тебе что, сказать сложно?
– Один автомобиль как облупленный знаешь.
– Говори уже, что ли.
– Стоп, сообщение пришло. Опять план корректируется.
– Звони шефу!
1
– Дебил, ты что наделал?! – раздалось над головой. – Ты же его убил!
Приходящий в себя Михаил спинным мозгом почувствовал, что глаз лучше не открывать. Раньше роль мертвеца не нравилась, но сейчас...
Он остался лежать в прежней позе.
– Не мог я, – выдал другой голос, гулкий и басовитый. – Приложился не сильней, чем всегда.
Послышалась непонятная возня.
– А если все-таки грохнул? У него даже на бутылку не нашлось, пустой, как мой гроб до поры до времени. И рубаха в крови.
– Зато какие штаны фирмОвые, как раз мой размерчик. Уймись, все равно подфартило. С паршивой овцы хоть штанишки…
С Михаила принялись стаскивать трофейные джинсы.
– А под штанами-то пусто, – отметил первый голос.
– Я не брезгливый. Может, он тоже с кого-то снял. Главное, вещь хорошая. Ты не понимаешь, а я в свое время видывал и знаю: тебе на такую тряпку полгода за станком стоять.
Михаил по-прежнему прикидывался трупом. Почти профессионально, не пропадать же бесценному опыту последних дней.
Чье-то ухо прислонилось к груди.
– Скорее жив, чем мертв.
– Хорошо, не люблю мокрухи. Чешем отсюда.
Шаги стали удаляться, и веки Михаила с великой осторожностью приоткрылись: две коренастые тени скрылись за углом.
Боль в груди заставила сгорбиться, подняться удалось с трудом. Пошатываясь, он двинулся в сторону дома. Без штанов, но – наплевать, для него все потеряло значение. Хватит. Домой.
Едва он показался из-за гаражей, с улицы послышалось:
– Это что у нас тут такое?
Михаила будто прострелило, но он, вроде бы не замечая, продолжил идти в другую сторону.
– Эй, бесштанная команда. Крру-у…гом! К нашему шалашу строевым шагом – ать-два! И быстрее. Только не падать, нам еще не хватало грязного в машину грузить.
Метрах в пятидесяти у тротуара притулился полицейский «луноход», и две глядевшие из него улыбающиеся ряхи видели оборванца, бредущего в никуда и при этом избегающего встречаться взглядом.
– К тебе обращаются. Стоять!
Силы не равны. Удрать не получится. Двое молодых и здоровых с оружием на машине против одного усталого и побитого – счет много-ноль не в его пользу. Михаил повернул к «воронку».
– Пьян? – раздалось оттуда.
Он безмолвно опустил голову. Пусть лучше считают, что пьян.
– Бомж?
Снова тишина.
– К тебе обращаются! Как зовут?
– Михаил.
– Фамилия? Отчество? Не тяни кота за нежные места. Адрес?
Если сказать правду – чем это обернется? Но если скрыть… все равно докопаются. До всего. В том числе – и до ходячего безбрючного «трупа», сбежавшего из морга.
Он представился по полной программе. Полицейские повеселели.
– Почему без штанов?
– Ограбили.
Недоверчивый смешок был ответом.
– А рубаха почему в крови? – Один из поймавших его представителей закона презрительно-брезгливо оглядел оставшееся приличное покрытие Михаила. – Скажешь, пальчик порезал? А ощущение складывается, что тебя или ножом пырнули, причем неоднократно, хе-хе… или расстреляли. Тоже неоднократно. Кровь-то – твоя? Может, «Скорая» нужна?
– Это не моя рубашка, здесь подобрал.
Полицейские снова хмыкнули.
– Ясно. Полезай, будем разбираться. Если ни в чем не замешан, не бомж и не сильно пьян – посидишь недолго. Пока родственники не заберут.
– А если не заберут?
Водитель «лунохода» удивился:
Есть и такой вариант? Тогда дело плохо.
Михаила затолкали в зарешеченную заднюю часть, где в полутьме уже теснились трое: парень, девушка и старик. Лица двух первых одинаково выражали крайнюю степень убитости, но на влюбленную парочку парень с девушкой не походили. Пусть по похожести настроя их зачислили бы в близнецы, однако девушка на голову превосходила соседа по всем параметрам, все было при ней, от форм до одежды. Парнишка не тянул даже на разового спутника такой дивы – ничего тяжелее мышки не поднимал, с подобными особами общался исключительно под чужой аватаркой, а в реальной жизни они его игнорировали. Сейчас оба тупо глядели в пол. Неопрятно заросший старик кашлял, от засаленной грязной одежды подванивало, зато глаза горели энтузиазмом. Видно, что ничего непоправимого в случившемся он не усматривал, и заговори с ним кто, он привел бы кучу доказательств, что все прекрасно, и волноваться не о чем. Увы, к разговорам соседи расположены не были.
Троица нервно глянула на окровавлено-голого новичка, но безропотно подвинулась, и «воронок» унес компанию к началу нового пути в жизнь. К его черному входу.
2
Внутри машины последовал окрик «Не разговаривать!»
Прикрывавшийся ладонями Михаил старался держаться как можно тише. Старик, беззубо шамкая, бурчал что-то под нос, парень наблюдал за дорогой, девушка то отводила взгляд от жилистых ног Михаила, то заставляла краснеть, нахально разглядывая их. В такой почти полной тишине (если забыть про орущую прокурено-хриплым скрежетом древнюю рацию полицейских) разношерстная компания прибыла в участок.
Выгруженную четверку препроводили в небольшую клетку с мощной стальной решеткой, где уже находились, лежа вповалку, восемь человек. Теперь к ним добавились еще трое.
Трое – потому что девушку поместили в соседнюю женскую клетку. Там народу было меньше, но место тоже не пустовало: посреди помещения вольготно спала цыганка, а у стеночки сидели две бабки, не разговаривавшие ни с кем, а друг с другом особенно.
Михаил очутился здесь впервые, глаза с любопытством оглядывали странную жизнь, ведущуюся вокруг по своим законам. Половину небольшого пространства занимала сколоченная из досок «эстрада». Собственно, она была единственным, что здесь было, являясь одновременно и кроватью, и столом, и стулом для всех временных обитателей.
– С прибытием, господа. – Один из мужчин поднял голову. – Съестное имеется?
Остальные продолжали спать, несмотря на прибытие пополнения.
Трое новоприбывших одновременно развели руками (Михаил – рукой, вторая осуществляла прикрытие). Голова привставшего мужчины разочарованно убралась обратно, словно у черепахи в панцирь.
Старик быстро осмотрел щели между исписанных и изрисованных досок, но если там что-то когда-то было, то нынешние обитатели уже прикарманили, а нового не добавили.
– Жаль, – скрипуче произнес он, – раньше перепадало. Не чинарик, так хотя бы спичка.
– При шмоне все вытрясли, малявы искали, – ответил тот, что интересовался съестным.
Парень опустился на свободное место, руки горестно обхватили голову. Михаил примостился сбоку. Лежавшие рядом приоткрыли глаза и одновременно покосились на него с подозрением. Он прикрывался, как мог, старался никого не трогать, даже ненароком не касаться. И нашлась добрая душа – опять старик, что по прибытии первым делом обследовал доступные места настила. Давно не стиранные расползающиеся брюки с кряхтением были стянуты, под ними оказались столь же древние трико. Штаны упали рядом с Михаилом:
– Держи.
– Спасибо.
Михаил принял предложенное, но одевать не торопился. Внутри все выворачивало, душа ощущала к чужой грязной вещи не меньшее отвращение, чем к позорной наготе.
– Голозадый, лови, – явилась к нему судьба в образе сержанта.
Короткие шорты спланировали в руки Михаила. Что потрепанная вещица делала в участке – неизвестно, но стечению обстоятельств, которые привели ее сюда, – бесконечная и невыразимая благодарность.
– Спасибо, дед, я лучше в этом. – Брюки вернулись к старику, а подарок сержанта прикрыл лишнее.
Нервирующий дискомфорт начал рассасываться, вернулось желание жить.
– Как хочешь. – Дед вновь натянул штаны поверх трико, затем представился: – Я Христофорыч. Еще Колумбом зовут, вот эти окрестили, – неровная борода дернулась в сторону дежурной комнаты. – А тебя как звать? Если не хочешь, не отвечай, твое право.
– Да чего уж. Миша.
– Держись меня, Миша, и не пропадешь. Христофорыча здесь все знают. – При слове «здесь» водянистые глаза соседа обвели не столько клетку, сколько здание целиком. – Как погляжу, ты в заведении впервые? Не робей, жить везде можно, а здесь долго не задержат. Если ничего не натворил, скоро дома будешь. Если, конечно, дом есть. Вот у меня дома нет.
Снаружи раздались шум и громкие, перекрывающие друг друга голоса, в том числе детские. Только что спавшая цыганка встрепенулась и начала собираться.
Цыганка не ошиблась – через минуту ее увели. Еще через полчаса полицейские заставили растолкать спящих.
– В следственный изолятор переводят, – пояснил Христофорыч, за это время успевший поведать нелегкую судьбу и поинтересоваться у Михаила, не собираются ли родичи прийти в ближайшее время – угостили бы чем-нибудь.
С кормежкой, как выяснилось, здесь было туго. В том смысле, что ее совсем не было, поесть удавалось, только если кому-то принесут передачу. Или, по просьбе временных невольных постояльцев, из денег задержанных полицейские покупали и приносили еду – не забывая, наверное, и о своем интересе.
– Вот в КПЗ – там кормят, – сообщал Христофорыч. – Чай горячий, хлеб, баланда. Каша. В общем – еда. В КПЗ везут, если хотя бы на пятнашку тянешь. Или если сразу туда привезли. А в изоляторе вообще красота в этом плане. Правда, туда берут лишь по конкретному делу… но на зиму я постараюсь.
Снаружи раздалось:
– Красотка, на выход.
Загремели стальные замки, девушку увели. Радость на ее лице отсутствовала.
– Куда ее? Отпускают?
Прежде, чем ответить, Христофорыч долго жевал старческими губами.
– Раньше, когда их контора милицией звалась, было просто и понятно. Если человека однозначно по статье загребли, – последовало указание на парня, что прибыл с ними в одной машине, – составят по всей форме документ, и отправляешься дальше по этапу – следственный изолятор, суд и, затем, в сторону мест заключения.
– По статье? Он? – Михаил посмотрел на свернувшегося калачиком паренька. Лет восемнадцать-девятнадцать. Хилый, тщедушный, явно не бандит и даже не хулиган, кишка тонка. – По какой?
– Оружие. У него с собой боевой патрон оказался. На несколько лет сядет. Статья на этот счет крутая.
– За патрон?!
– За патрон. Нельзя на улицы с оружием. Закон. Одному знакомому острая железяка в хозяйстве понадобилась, так он на работе арматурину заточил, в газету завернул и домой понес. Дали пять лет. Впрочем, это давненько было, сейчас, говорят, холодное оружие переносить можно. Но я бы и сейчас не стал. – Христофорыч повозился на месте и сделал глубокий вдох. – А насчет девушки… Я же говорю, что раньше все было понятно, не то, что теперь. Если статья – то статья, если симпатичная девчонка без документов, а заступиться или вызволить некому – отработает, и гуляй до следующего раза.
– Как отработает?
– Подумай, коли есть, чем. Они здесь тоже люди, тоже маленьких радостей не чужды. Вот и отпускали. Эх, милиция… У них все отрабатывали. Кто-то судьбой для очередной галочки (мол, раскрыли они тут с риском для жизни еще одно серьезное преступление, как с этим парнем), кто-то телом, кто-то трудом. Первая часть устройства того строя – «от каждого по способностям» – тут выдерживалась на высоте. Только непонятно, куда она теперь клонится. Раньше каждый свою роль знал назубок и не томился в неизвестности. Раньше – это когда они милицией звались и ничего не боялись. Но вывеска сменилась, и все пошло кувырком. Вот и держат в неведении, что и как с кем будет. Мол, новые времена, новые инструкции. Но люди-то – те же.
Христофорыч тяжко вздохнул.
Обратно за решетку девушка не вернулась, зато через некоторое время появилась довольная физиономия сержанта, пребывающего в самом благостном настроении:
– Эй, человек без штанов и документов, – окликнул он Михаила. – Что ж прикрылся-то чужим именем? Прокололся. Твой псевдоним недавно отправился на небеса и вкушает прелестей райских гурий, а тебе придется вспомнить настоящие имя, фамилию и адрес.
Привет от морга. И что теперь?
– А вы привезите сюда жену, – взмолился Михаил, – она меня опознает!
– Слышь, ты, бомжара без роду-племени, кончай чушь пороть, игры закончились. Будешь сидеть, пока не вспомнишь. Или, если выяснится, что натворил чего, отправишься куда следует. Итак?
Михаил пожал плечами:
– Другого имени у меня нет.
– А фамилия есть? – ухмыльнулся молодой полицейский.
– Другая? Могу назвать девичью матери…
– Хватит пургу нести. Сами выясним. Выходи.
С него сняли отпечатки пальцев, после чего препроводили в туалет, где он напился из-под крана с непередаваемым удовольствием, затем облегчился и потом долго оттирал с пальцев черную краску, которую не брали ни вода, ни мыло.
Когда его вели обратно, из-за решетки как раз выходил Христофорыч. Их поставили вдвоем у стены.
– Теперь, граждане без определенного места жительства, – обратился к ним сержант, – пожалуйте на субботник. Не будете же вы в таком сраче существовать? Жить нужно по-человечески. Поэтому вот ведра, тряпки, метлы… Вперед и с песней. Все отдраить, вычистить, вылизать. Задача ясна?
– Курнуть дашь? – поинтересовался старик.
– После, – как видно, привычно согласился сержант. – И покурить, и пожрать. Значит, так. Сначала сортир, потом обезьянник, коридор и дежурку, и в заключение весь участок внутри и тот, что прилегает снаружи. Понятно? Исполнять.
И они принялись исполнять.
Дома уборкой обычно занималась Наташа. Выяснилось, что отдраить огромные территории не такое простое дело, как кажется. Последний раз наводить чистоту в схожих масштабах приходилось в армии, но там все отлынивали как могли, нещадно халтурили, и вместо чистоты получалось подобие. Этого хватало, начальству нужна была красивая картинка, солдаты ее обеспечивали. Все оставались довольны. Здесь показуха тоже в чести, главное, понять, где можно схимичить, а где лучше не пытаться во избежание неприятностей.
– Меня пару раз в месяц обязательно забирают, – не столько жаловался, сколько с некой гордостью сообщал Михаилу старик, копошась рядом в выполнении поставленных сержантом задач. – Уберусь – и свободен. И не бьют никогда, обходительно разговаривают. Кормят. Сигаретами угощают. Мне такое нравится.
Михаил промолчал.
С внутренними помещениями они довольно скоро покончили. Старый специалист знал местные реалии как пожилая крыса устройство мышеловки. Знал, где нужно проявить усердие, а на чем бдительный взор проверяющего не остановится. Где наличие пыли пальцем проверят, а куда даже не сунутся. В таких делах Михаил полностью полагался на старого пройдоху, дело спорилось.
Затем их вывели на улицу.
– Вот отсюда – и…
Едва увидев, что оказался на желанной свободе, а ставящий задачу сержант на миг отвернулся, Михаил рванул с места. Окружающие места он знал не хуже работавших здесь полицейских, а может и лучше. Он вырос в этом районе, мальчишкой все окрестности облазил. Пусть за прошедшие годы многое поменялось, но не все. Этими же подворотнями он три десятка лет назад от шпаны соседского района вот так же улепетывал…
– Стой! А ну, стой! – злобно гаркнуло позади.
Михаил был уже далеко. В нем открылось одновременно столько неведомых науке дыханий, что не догнал бы и олимпийский чемпион. Только пуля.
Никто вслед не выстрелил, даже гнаться не стали. Так, сделали десяток шагов для вида. Дескать, утек и утек. И ладно. Другого найдем. Не столь прыткого. Мало ли их, бомжей. Если за всеми бегать…
А он не мог остановиться. Ноги несли, словно бегуна-марафонца, на одном адреналине, с рвущимся сердцем и легкими, но – вперед. Туда, где сквозь плавающие подпрыгивающие пятна окружающего светило солнце надежды. Свет его дома. И он, в своих не по возрасту легкомысленных шортиках и отвратительной рубахе, вскоре достиг желанного двора и, только оказавшись рядом, рухнул в знакомые по нетрезвым возвращениям приподъездные кусты, где, наплевав на вопросительные взгляды прохожих, отлежался, пока дыхание не восстановилось, а пульс не вернулся в приемлемые границы.
Вот и все. Теперь можно возвращаться домой.
Возвращаться к жизни. Во всех смыслах.
3
Время оказалось самым неудобным: для просмотра спектакля о дворовой жизни к местам в партере из подъездов потянулись перезарядившиеся за ночь старушки. Взгляды блеклых глаз облили Михаила презрением. Он на всякий случай кивнул, в ответ донеслось запоздалое «Здрасьте-здрасьте…». Все равно косточки перемоют, но хоть в том, что не здоровался, не обвинят.
У двери он прежде, чем позвонить, подергал ручку, хотя и знал, что замок всегда заперт во избежание неприятностей. Дверь… отворилась.
Не закрыта. Какая безалаберность. Вдруг кто войдет? Вот он же входит. А если чужой?
А если чужой уже там? А если не вор, не грабитель, а подвернувшийся утешитель? А если…
Стало совсем тошно, на языке от таких мыслей даже горечь появилась. А если утешитель существовал и раньше, а теперь лишь пользуется возможностями? Муж-то – тю-тю. Умер. Отравился… или был отравлен. Местечко и освободилось.
Щелчок закрытия вышел неслышным, это успокоило: если что, инициатива будет на его стороне.
Какая, к черту, инициатива?! Что он намерен делать? Неизвестно. Потому что неизвестно, что обнаружится внутри.
Михаил вошел, ежесекундно готовясь к встрече с счастливым соперником. С тем же Смирновым, к примеру. Чем не кандидатура?
В прихожей чужих мужских вещей не обнаружилось. Это ни о чем не говорило. Когда приспичит, когда входишь в раж, когда годами ждешь того, что вот-вот произойдет, разве станешь думать о том, чтобы разуться и раздеться в местах, принятых в приличном обществе?
Именно. В приличных. Со «смертью» Михаила слово «приличный» здесь больше не работало. Эх, Наташа, Наташа… Столько пережили вместе… Детей родили… Воспитывали… Поднимали на ноги…
Предательский холодок полз по спине, заставлял краснеть и бледнеть одновременно: с другой стороны – сколько жена вытерпела из-за него?..
Паршивец. Алкоголик проклятый. Что не жилось нормально? Даже супружеских ласк стал избегать, их другие удовольствия сменили. А Наташке-то, непьющей, каждый день в заботах с работы его ждущей, каково было? Ей же тепло требовалось, участие, утешение, близость духа… и тела.
Вот-вот. А она так любила, когда трезвый муж дожидался момента засыпания долго утихомиривавшихся гавриков, нырял под одеяло, подмащивался под бочок или под желанно отставленный задик…
Сейчас он грезил об этом. Лоб взмок. Скорее всего, это будет Смирнов. Как он смотрел на Михаила в тот злосчастный вечер! А как всегда смотрел на Наташку!
Стараясь быть бесплотным и прозрачным, Михаил, проклиная не смазанные петли, приотворил дверь в спальню.
Наташа спала в их общей постели. Одна. Она жарко раскинулась, периодически вздрагивая от чего-то снящегося.
На глаза навернулись слезы. Моргание не помогло, по застывшему в благоговении лицу потекли ручейки.
Наташа. Его Наташа. Лучшая в мире женщина. Мать его детей, безупречная жена, великолепная любовница. Преданный друг. Никогда не думал, что можно так истосковаться по супруге, которую знаешь как пять пальцев и давно воспринимаешь как данность. Как обретенную обыденность, от которой никуда не деться, потому что ничего другого уже не будет. Оказалось, другое может быть. Но ему другое не нужно.
Как просто решаются вопросы. И как приходит понимание – понимание главного.
Михаил опустился перед женой на колени, губы прижались к прохладному лобику. Наташа улыбнулась и, не размыкая глаз, раскрылась навстречу ему окончательно.
Ее долгожданное тело было в его распоряжении – целиком и полностью, с головы до ног. Нет, не так. С очаровательной головки до головокружительных ножек, безумных, страстных, с жадным нетерпением предоставленных для… гм. Если только здесь не было кого-то чуточку раньше. Того, кто, уходя, не запер дверь.
Не думать об этом. Это игра больного воображения. Позорная игра. Ничего не говорит о том, что что-то было. Что что-то могло быть. Ничего об этом не говорит – кроме него самого, который, сознавая вину перед ангелом-супругой, считает ее имевшей право на такое поведение, какое сейчас ревниво приписывает.
Имеет ли? После всего, что из-за него пришлось пережить. Если бы он действительно смотрел с того света и увидел, как жена отдает другому то, чем столько времени почти не пользовался, периодически принуждаемый едва не из-под палки…
Наверное, помня о собственном свинском поведении, он дал бы ей такое право. Простил бы. Если бы вправду умер. Но на правах оставшегося в живых…
Сейчас он вожделел жену как никогда раньше. Первый позыв, словно тянущим вагончики паровозом тащивший его, грязного и потного, в постель, был пересилен, Михаил отправился в ванную. Руки долго и ожесточенно терли, отмывая жуть наслоений последнего времени. Старое безжалостно смывалось в канализацию, тело и душа обрастали ощущением нового – того, которое с этого момента станет составлять жизнь.
Чистый, раздетый, соскучившийся до ноющей рези в желудке, он прилёг рядом.
Наташа заворочалась, глаза чуточку приоткрылись.
– Мишка… – она потянулась всем телом, сминая поехавшую простыню, – это действительно ты?.. Как хорошо, что ты здесь. Что не бросил меня.
– Бросил? Я?
Ему на грудь упала голова, а в нос шибануло привычным запахом алкоголя. Привычным – для него. Но не для Наташи.
– Здорово, что я в таком состоянии. Ик. Иначе бы ты не вернулся.
– Почему не вернулся бы? Что ты несешь?
К губам присосалось нечто слюняво-прохладное, и слова рассыпались. Озноб, жар и дрожь смешались в покинутой самоощущением оболочке, мышцы скрутила тягучая сладкая истома…
Жена отлепилась лишь через минуту:
– Мне было так хорошо с тобой.
Разнеженный покой Михаила порвало в клочья. Было – в прошедшем времени?! Что она имеет в виду, и что, вообще, происходит? И почему Наташа, никогда прежде не выпивавшая больше бокала вина за компанию, в подобном виде, кто довел?
Кто?.. Дед Пихто. От укусов совести, сгрызавших заживо, Михаила передернуло. Он-то знал – кто.
– Почему «было»?! – Руки тормошили жену что было сил, а ничего не воспринимающая Наташа лишь улыбалась. Тело податливо опрокинулось на спину.
Он глянул… Внутри проснулось голодное животное. Под кожу будто впрыснули безумие в чистом виде. Остальное стало не важно. Такую тягу он давно не подозревал у привычно женатого себя. Даже недавно, когда юная соблазнительница всеми силами вызывала в нем ответные реакции, он чувствовал себя по-другому. Там имевшаяся в хозяйстве плоть предлагала поиграть в насущные игры с другой плотью, доступной и навязывающейся, а здесь…
Здесь звала душа. В уют родных застенков он ворвался с мощью сваи, которую, гудя от натуги, вколачивает в землю механический монстр. Машиной, само собой, был он, Михаил, а дрожавшей от творимого с ней землей – жена. Волшебная, дарованная судьбою жена. Милая. Единственная. Любимая. Она была волшебной-милой-единственной-любимой планетой, которую он заново осваивал. Никакая другая не нужна. И ничто другое не нужно.
В ответ нечто женственно-великое, бесконечно долго удерживаемое и вдруг вырвавшееся на волю – яростное, жадное, готовое смести и разнести в клочья условности – охватывало возродившееся к жизни женское тело. Словно в строящийся новый мир проскользнул сквозь треснувшие границы дух дикой пращурки. Всплыл из небытия звериный инстинкт пещерной женщины, еще не осознавшей себя венцом природы, а теперь и не желавшей этого делать. Это опять был миллион лет до нашей эры.
И это было невыносимо здорово.
Нечеловечески-сладостный стон обжег уши. Обжег душу. В отчаянии рвущейся наружу страсти он остановился, руки беспардонно перевернули на живот покорную половинку, и вновь раз за разом, удар за ударом, до испарины, до перехвата дыхания, до жутких разбегающихся волн на превращаемом в отбивную филе, расщеплялись плотные частицы ядра, с упорством Курчатова добиваясь атомного взрыва. Раскалываемые полушария колотили в низ живота, при каждой встрече без остатка вбирая странно-незнакомо-родного и остервенелого, и взывали к остановившимся во времени небесам, прося еще.
Неужели происходящее – правда? Он не спит? А ведь правда…
«Ох, Наташа-Наташенька, какая же ты… у меня, – неслось в расплавившихся мозгах. – Да, у меня. Никому не отдам. Потому что теперь ты – т а к а я! Дорогая моя жена. Выживет ли волк без охоты и мяса? Сможет ли птица взлететь без крыльев? Смогу ли я жить без тебя? Глупые вопросы. Если Бог умеет карать, то он покарал меня любовью к тебе. Я тебя люблю, моя Наташенька. И хочу превратить жизнь со мной в долгую и счастливую, в вечный праздник души и тела, в фейерверк событий и ощущений, в невозможность насытиться друг другом и устать друг от друга…»
Мысли, взгляд, тело и действия – все говорило о том, что он чувствовал и чего хотел. Жену разрывало от землетрясения вернувшихся чувств, как лопающиеся от внешней волны и внутреннего напряжения стекла домов при взрыве фугаса.
Она вдруг взбрыкнула, и Михаила выбросило из райских кущ. Ошеломленный, он почувствовал, как любимые губы, ничего не соображая, поползли вниз. О, ангелы и демоны, и Бог с ними! Какое чудо! Но… кто научил?!
Впрочем, зачем этот вопрос? Михаил и не подозревал в казавшейся вдоль и поперек знакомой жене такие таланты. Такие невозможные умения. Такую страсть. Огонь. Чувственность. Женственность. Соблазн. Искушение. И – вожделение.
Никогда раньше он не испытывал такого блаженства. Именно. А если испытывал – просто забыл, как забыл вообще обо всем.
В голове всплыли строчки из Владимира Друка:
Мурка задумчиво в небо глядит:
Может быть, там колбаса пролетит?
Мысль, что бывают еще чудеса,
Даже приятнее, чем колбаса.
Смысловые галлюцинации. Так называется какая-то книга или музыкальная группа, название в самый раз, когда мозг взорван, разум потерян, а плоть ощущает лишь мягкую мягкость… нежную нежность… а в крови пляшет глупая, глупая глупость. Это против правил, но причем тут правила? Пусть правила горят черным пламенем. Почему черным? На резонный вопрос не менее резонный ответ: а почему синим? В пламя правила!
Бывают еще чудеса, приятнее, чем колбаса. Он тоже порывисто сполз и впервые сделал то, что вряд ли даже знал, как делается, если быть до конца честным. Действовал по наитию, по снизошедшему ниоткуда знанию. Кажется, получалось.
– Мишенька… Мой Мишутка… – прорывалось сквозь истеричные всхлипы и вскрики. – О, что же это… как же это… Мишенька!..
Наташу выгнуло дугой, бросило вниз, вновь подняло, перекрутило, вспучило, содрогнуло… и лишь через долгую невыносимо-счастливую минуту безвременного полета жена упала, приземлившись шумно и безвольно. Выдохнула. Обмякла. На стене остановились часы.
– Это было божественно, – мурлыча и ластясь, пролепетала Наташа, не открывая глаз. – Как жаль, что ты почти не делал такого при жизни…
При…
ЧТО?!!! Михаила подкинуло, как поцарапанного котом, который играет со всем, что висит и болтается. Лицо заполыхало, мысли всшипели и вылезли из-под треснувшей крышки черепа. При жизни?! А сейчас – что?!
Боже, скажи, что это не так – то, что ударило вдруг по мозгам с силой потерявшего управление, заплутавшего во фьордах ледокола. Морг… Глупейшие приключения, недостойные рассказа супруге…
Он действительно умер?! Такое возможно? Судя по кинофильмам – очень даже. Он… привидение!
Стоп. Не паниковать. Включить голову.
Если б он умер, новые ощущения не вырвали бы из лап обыденности и не закинули в сказку возможного будущего. Если б он был в раю – вряд ли там приветствовались бы такие утехи. И не достоин он рая, его место в другом заведении.
Для ада здесь чересчур волшебно и прекрасно. Насколько он наслышан, горячность и огонь там приложимы не к чувствам, а к телам. Опять нестыковка.
В «Мастере и Маргарите» известного тезки другое разделение – на «свет» и «покой». Может, в силу неизвестных обстоятельств Михаил попал куда-то еще? В место, ранее людям не известное, но очень, очень приятное. Будучи призраком с ощущениями плоти, наверное, неплохо продолжать жить дальше, пользуясь дарованными привилегиями и возможностями…
Медь твою с оловом в бронзу, куда понесло?! Какие призраки? Телевизора насмотрелся?
Вот его жена. Его дом. На стенах фотографии детей. А это он сам, собственной персоной, живой и чуточку попорченный обстоятельствами, которые никаким привидениям не снились.
Вопрос снят. Он жив. И будет жить. Но не так, как жил раньше.
4
Внутри все бурлило. Михаил прилег рядышком с Наташей – лицом к лицу, телом к телу, опершись головой на подложенную руку.
Супруга тихо и равномерно сопела. Она будто исчезла из мира, ушла во вневременное никуда и перестала существовать в реальности, словно автомобиль, что на большой скорости встретился со стеной. Плоть и сознание разделились, их связывала тоненькая ниточка купавшейся в счастье души.
– Наташ! Натали! Ты меня слышишь?
– Да, милый, слышу. И чувствую. Не покидай меня, Мишенька. Останься. Хотя бы до утра… Завтра мне станет лучше…
Его продолжали считать призраком, навестившим перед окончательным уходом в небеса. А если бы вместо него пришел кто-то еще? Тоже в чувственном угаре приняла бы за родного муженька?!
А если… уже приходил? Дверь открыта. Наташа – в жадном жарком полусне. И тако-ое вытворяет…
Нет, думать надо о хорошем. И больше не пить. Это главное. Это будет залогом того, что подобное не повторится.
– Наташа, очнись! – Он затормошил жену, плававшую в сладком небытие. – Расскажи, что случилось?
– С кем?
– Со мной!
– С тобой? – она непонимающе приоткрыла глаза. – Ты вернулся. Милый…
Расплывшись в улыбке, она попыталась утопить его в объятиях.
Он не дался:
– Сначала рассказ. Давай по порядку, с того момента, как я должен был вернуться домой, но не вернулся.
– С работы позвонили, что тебе стало плохо, – пробормотала жена, погружаясь в неприятное былое, – увезли в больницу…
– Ты была в больнице?
– Не пустили. Сказали, что ты в реанимации…
– Вот как. Интересно. Кстати, кто звонил?
– Куда? В больницу? Зачем? Ты же попал в реанимацию…
– Кто звонил с работы?
– А-а, с работы, – поняла Наташа и задумалась. – Не помню. Может, Смирнов. А может этот, как его. Который новенький у вас.
– И все же? – не вытерпел Михаил. – Который из них?
– Зачем?
– Зачем – что? Зачем это мне? Нужно, раз спрашиваю.
– Это что-то изменит?
– Не знаю, но поверь, это важно.
Неплохо бы знать того, кто сдал его в больницу. Зачем – он не понимал сам, но чувствовал, что знание лишним не будет.
– Кажется, все-таки новенький, который к вам, как ты говорил, пару дней назад учеником пришел. Остальных я бы узнала и вспомнила.
«Значит, новенький…»
– Потом мне позвонили из больницы… и…
Она уткнулась ему в плечо.
– И?..
– Сказали, что ты умер.
– Как?
– Как умирают?
– Имею в виду – от чего?
– Понятно от чего. – Наташа вздрогнула. – Перепил.
Михаил вновь попытался вспомнить, сколько и чего он выпил. Память служить отказывалась. Помнилось лишь начало застолья.
– Что дальше?
– Я приехала… а тебя уже не было.
– В каком смысле «не было»? Ты уже знала, что я умер!
– Нет, в плане тела.
– Стоп. Куда делось тело? Если я умер в больнице, то тело должно оставаться там. И его… тьфу, меня должны были отдать тебе.
– Я тоже так думала. Но не успела.
– К чему? Меня похоронили?
– Как же ты не понимаешь. – Жена потерлась об него, как заждавшаяся хозяев кошка, одинокая и проголодавшаяся. – Мне сказали, что тело уже забрали.
– Кто?! Это могла сделать только ты!
– Нет, мне сказали, что тело забрали родственники.
– Какие родственники?! – Михаил повысил голос. – Ты – моя главная родственница!
– Не сердись. – Она погладила его по груди. – Я же говорю – не успела.
– Ничего не понимаю. Кто же тогда?
– Как это кто? Я подумала, что твои родители.
– Наташа, родители живут за две тысячи километров отсюда.
– За телом сына они могли приехать.
– Хм. Могли, наверное.
– Вот видишь.
Значит, дело обстояло таким образом. От Наташи просто отмахнулись, сославшись на других родственников. Понятно, что проверять она не стала. Кто в такой ситуации, после подобного известия, станет заниматься проверкой?
Но потом, да, потом… должна же она была принять какие-то меры? Позвонить его родителям хотя бы. Умер – нужно похоронить. Разве не так?
А она… напилась.
Ну и семейка. Один пил, теперь другая. А если дети в ту же степь подадутся? Вот вам и династия, итить свое коромысло.
Размышления прервала Наташа. Она томно прильнула, и в нем, очнувшемся от дурного сна, вновь проросли желания, каких не было многие годы. Чтоб второй раз подряд – да с собственной женой? Когда такое случилось последний раз? Если только давным-давно, когда Наташа просто выпивала его до дна, которое было далеко и глубоко.
Сейчас оба стали другими. Место кувырканий в постели заняло удобное отправление физиологических надобностей среди ночи, когда дети гарантированно заснули, а сами участники клевали носом в ожидании, проклиная за достигнутую зачем-то договоренность потешить плоть.
Михаил вновь прилепился к своей кудеснице... но Наташа остановилась на полпути, словно выключилась. Будто внутри нее кто-то дернул за рубильник. Рраз! – и вместо желанной живой женщины, влекущей и любимой – пьяное тело, больше похожее на резиновую куклу, чем на человека.
А он уже не мог остановиться. Внутри все клокотало от пережитого. В жене Михаил увидел недавнего себя – ежевечерний труп, падавший в постель, лишь чтобы пережить ночь в забытьи. Он ненавидел того себя – в ее образе. Он вторгся в запертое, принявшись с сумасшедшей ненавистью на всех, а в первую очередь на себя, молотить безвольную наковальню. Словно пытался убить прошлое, загнать в эту пышущую жаром щель и запечатать, утрамбовать, спалить там дотла.
В какие-то моменты казалось, что жена отвечает. Подхватывает. Всхлипывает. То есть, тоже чувствует. Но…
Показалось. Супруга была как тюфяк, который можно класть или взбивать как угодно.
Как же противно пользоваться неодушевленным предметом. Что с ней, что на нее нашло? Одно дело, когда Наташка неполный бокальчик вина выпивала. Собственно, больше она не пила, но и стаканчик менял ее. Зайка превращалась в тигрицу, просыпалось желание, и глазки загорались несвойственным воинственно-лукавым пламенем, словно собираясь поджарить муженька на огне страсти, высушить и высосать в духовом шкафу внутренностей. А потом все стихало, быстро успокаиваясь и усыпляя.
Но что же она недавно творила!.. До сих пор не верилось, что человек, с которым бок о бок прожили, периодически буднично пересекаясь органами, столько лет, оказывается, умеет, а, главное, хочет безумных вещей, о которых вслух даже не заговорить.
Вот и не говорили. А жизнь шла. Мимо. А оказывается…
Губы растянулись в блаженстве прозрения: если произошедшее в неосознанном угаре не спускать на тормозах, а повторять время от времени, вводя вариации и расширяя границы, будущая жизнь обещает стать намного интересней… и приятней. Тоже намного. И это, наверное, еще мягко сказано.
Неожиданно он обратил внимание, что улыбается – довольно и счастливо. Впервые – с надеждой. С жаждой жить. С чувством, что у него еще все впереди. С мечтами о новом.
Надо же. Какое странное, волшебное, позабытое чувство.
Вот и хорошо. Посмотрев на часы, он вздрогнул. Кошкин ёж, сколько времени прошло! И на что ушло – на постельные шашни с Наташкой! Чудеса. И какие волшебные… чарующие…. желанные…
Михаил хмыкнул оживившимся мыслям, принявшим подростково-шаловливое направление. Потянувшись еще раз к жене, он поцеловал родную щечку, такую теплую, беззащитную и зовущую, и оставил беззаботно спать, поднявшись и начав собираться. Скоро он вернется. А она – проспится. И у них все будет по-другому. Оба будут трезвы и живы, а новые чувства, обнаружившиеся в каждом, помогут им сделать друг друга счастливее. На этот раз – навсегда.
P. S.
Донесение №4:
Дополнительной информацией не располагаю. Никаких конкретных действий на ближайшее время не запланировано, новых поручений конечным исполнителям не выдано. Но что-то происходит. Готовится нечто особенное и для нас очень важное, поскольку дальнейшие планы резко изменены и скрыты от низших звеньев. Ввиду перехода главных событий в секретную фазу прошу отследить участившиеся телефонные переговоры и электронную переписку объектов за последние сутки.
Поскольку задачей является взять верхушку и исполнителей с поличным, должен сообщить, что этот вариант случится лишь при условии быстрого сообщения о происходящем. Находясь под постоянным наблюдением, имею возможность звонить только родителям, другие звонки и сообщения временно запрещены. Иные варианты связи отсутствуют, окна покрыты звукоизоляционной пленкой и завешены непроницаемыми шторами, работают сканеры, каждый выход в сеть вызывает мгновенную проверку.
Тихоня.
(продолжение и весь текст полностью можно найти на других площадках)