ЕЩЕ НЕМНОГО О ЧУДОВИЩЕ, А ТАКЖЕ О СИЛЕ ХАРАКТЕРА, ПО МНЕНИЮ СИОРА, ПРОПАДАЮЩЕЙ ПОНАПРАСНУ
- Ты можешь гордиться своим сыном, Великий мастер Хэл! Его просто не оторвать от упражнений на канате! Он готов заниматься без отдыха с утра до поздней ночи!
Говоря это, Сох смущенно улыбался и чуть переминался с ноги на ногу. По лицу Хэла, как всегда, глухо непроницаемому, нелегко было угадать его чувства. Горбун только что побывал на детской площадке, где собственными глазами видел, как Роу делает «солнце». Чутье подсказывало Соху, что, не ублажив сполна отцовской гордости Хэла, говорить с ним о деле бесполезно. И белокурый акробат нахваливал ему сына с таким усердием, что выдал себя с головой.
- Брось! – строго прервал его бывший Великий мастер. – Будто та не знаешь, что я не выношу подхалимства! Думаешь, мне не ясно, какие слова у тебя теперь на сердце? «Видишь сам, Хэл, что ты за учитель: я в считанные дни научил твоего сына большему, чем ты – едва ли не за год!» – вот что просится у тебя с языка вместо твоей фальшивой лести! Так говори, ведь это чистая правда!
Хэл сложил на груди мускулистые руки и сощурился в своей обычной презрительно-горькой усмешке. Пронзающий взгляд его стальных глаз мигом перенес Соха из просторного тренировочного зала в маленькую светлую каюту со стайкой солнечных зайчиков на дощатых стенах. И, точь-в-точь, как тогда, он невольно потупился под острием этого взгляда и возразил почти с болью:
- Ну, зачем ты так, Великий мастер! Я ведь понимаю: он для тебя – почти что ты сам. А человек не видит себя со стороны. Вот почему тебе с твоим сыном так непросто. Я же – всего лишь посторонний.
- Ты и вправду так думаешь? – с деланной издевкой спросил Хэл. – Ты посторонний, а потому при тебе мальчишка не стесняется своего таланта и легко превращается из человека в птицу? А я, выходит, только мешал ему все это время, верно?
- Ты напрасно смеешься, поверь, Великий мастер, – ответил Сох со всей почтительностью, на какую только был способен. – Я и впрямь не мешал твоему сыну, и, кажется, это лучшее, что можно было для него сделать. Вспомни о том, что и у тебя с детских лет не могло быть более строгого судьи и учителя, чем ты сам. Разве странно, что твой сын – такой же? Сознаюсь тебе, что за все эти дни дал ему всего один урок Равновесия…
- Значит, остальное – работа твоей жены! – воскликнул тут Хэл уверенно и почему-то с громадным облегчением. – Впрочем, я мог бы догадаться сразу.
Его уязвленное самолюбие вдруг как-то сразу успокоилось. Должно быть, он настолько привык думать об Элге как о женщине, наделенной особым даром передавать премудрости мастерства даже самым бестолковым бездарям, что ревновать к ней сына оказалось для него невозможным. Он подумал о том, что в его детские годы такой чудо-мастерицы в храме Равновесия не было, как будто и впрямь позавидовав своему «мальчишке».
Сох едва поверил собственным глазам, когда увидел на губах Хэла вместо ядовитого оскала одну из добродушнейших улыбок, какими тот, бывало, ласкал товарищей в лучшие времена, до своего рокового падения.
- Элга, конечно, помогла ему немножко, – признался Сох словно во сне, невольно отвечая уголками губ на Хэлову улыбку. – Да и Фэла тоже, – прибавил он уже решительней. – Твой сын и моя дочь, видишь ли, Великий мастер, сильно сдружились и все время занимались вместе. Мы с женой находим, что с большой пользой для обоих. Думаю, им и впредь стоит продолжать свои занятия, хотя бы до тех пор, пока не пройдет первый азарт. Если ты, конечно, не против, – произнес Сох ненавязчиво, почти небрежно, и небрежность эта оказалась заразительной прямо-таки до волшебства.
- Отчего же нет? – ответил Хэл, словно хвоинку с плеча смахнул. – Уж верно вреда не будет.
Чего-чего, а такой легкой победы Сох не ожидал никак. Мысленно благодаря Великого Духа, а вслух – самого сурового из всех учителей, перед которым до сих пор, сказать по чести, сам робел как мальчишка, белокурый акробат все еще сомневался, не спит ли он, а Хэл улыбался так, будто видел насквозь все его мысли и сомнения.
К бывшему Великому мастеру вернулось настроение, принесенное им из Толэнгема, от смертного одра Элы, возле которого он с щемящим, но светлым чувством думал о сыне как о единственном в мире родном существе. Хэлу снова захотелось пойти полюбоваться, как тот делает «солнце», молча встать и смотреть издали, не выдавая своего присутствия.
Повинуясь этому желанию, бывший Великий мастер распрощался с Сохом и живо отправился назад, на детскую площадку.
Он еще шагал по тропинке в кружевной тени высоких сосен, когда до слуха его с поляны долетел заливистый детский смех. Вскоре он увидел и самих детей, и их забаву: Роу, стоя посреди среднего по высоте каната, широко расставив ноги, пытался принять на плечи Фэлу, которая летела к нему с самого верха, завернув замечательно отточенную «мельницу», но, однако, не успевала завершить до конца оборот к моменту приземления, и оба срывались, окунаясь в глубокие, мягкие песочно-пылевые волны с неизменно восторженным смехом. Они проделывали это снова и снова, резвясь, словно жеребята, весело барахтаясь в песке и, очевидно, нисколько не смущаясь тем, что задуманный трюк пока не выходит.
Хэл стоял далеко, но ему казалось, что он отчетливо различает возбужденный блеск детских глаз. Немалого труда стоило ему остаться на месте, притаившись за деревом – его так и подмывало положить конец этому бурному веселью. «Сразу видно, что никто им не мешает! – в бешенстве думал горбун. – И даже Элга не придет втолковать своей дочке, чтобы она прыгала повыше!» Зрелище было свыше его сил, и Хэл поспешил удалиться.
Но он вовсе не собирался оставлять все как есть и дома, вечером, передумав затевать с сыном правдивый разговор об Эле, встретил его с хлыстом в руках.
- Ложись! – велел Хэл хмуро. Таково было первое отцовское слово, сказанное мальчику после многих дней разлуки.
Роу взглянул на отца с мучительным недоумением. Тонкие колечки волос у него на висках мгновенно намокли и слиплись, глаза стали совершенно черными, но он исполнил приказ без промедления.
Немилосердно срывая длинные лоскутки кожи, с каждым ударом все сильнее хлестал Хэл сына по судорожно вздрагивающим плечам. Только теперь он почувствовал себя по-настоящему дома. Черная ярость уступила место почти откровенному злорадству. А безгласность мальчика казалась такой же естественной, как солнце и воздух. Хэл прежде и не замечал, как он уже привык к ней и как ему с ней уютно! Без тени смущения терзал он терпеливое маленькое тело, пока не устала рука. И тут вдруг…
- За что, отец? – спросил вдруг Роу дрожащим голосом, тихо, но отчетливо, и поднял на Хэла мокрое красное лицо с распухшими губами. Они сочились кровью.
- Не «за что», а «зачем» – холодно поправил Хэл. – Затем, чтобы завтра тебе было не так приятно хватать твою подружку за ляжки, – пояснил он с видом человека, делающего большое одолжение. – Того и гляди, от удовольствия…
Хэл замолчал, едва успев поймать себя на полуслове, но сын почувствовал и вкус, и запах недосказанного. Что-то обидное, липкое и грязное застыло на отцовских губах, искривив их гримасой брезгливого отвращения. Жгучая волна стыда захлестнула Роу и прошла по телу, сливаясь с еще не отзвучавшей болью. Он не думал, за себя или за отца ему стыдно – ему только нестерпимо захотелось спрятать образ худенькой синеглазой девочки как можно глубже в сердечные недра, укрыть и защитить. Он предпочел бы вытерпеть еще столько же ударов, не выясняя их причины, понимая лишь, что исполосованные плечи – не самая дорогая плата за то, без чего он теперь задохнулся бы как без воздуха.
Хэл со своей стороны никак не мог взять в толк, как это сын набрался духа задавать ему вопросы. Подобная дерзость была вовсе не в характере Роу, каким до сих пор знал его отец. Казалось, под влиянием Соха в купе с его семейством мальчишка изменился куда сильнее, чем можно было ожидать за столь короткое время.
Хэл заглянул в глаза сына и уже не нашел в них ни страха, ни даже укора. Странным образом на него вдруг повеяло сочувствием глубоким и печальным, почти скорбью. На миг Хэл ощутил самого себя упрямым, заносчивым мальчишкой, каким он был при живом отце, который порой взирал на него вот почти с таким же тихим сожалением.
Но тотчас же во взгляде сына Хэлу почудилось что-то непостижимо женское. Будто это Эла смотрела на него широко раскрытыми детскими глазами и видела в своем Великом мастере нечто такое, что бесконечно ее печалило. Впечатление ее присутствия вдруг стало настолько полным, что Хэл содрогнулся от дикой мысли, молнией сверкнувшей у него в уме: а что, если спящая красавица покидает собственное тело для того, чтобы вселяться в сына, разлуку с которым она стерпеть не в силах?
Все это вместе взятое было так жутко и нелепо, что существо Хэла решительно возмутилось. И он почти осознал меру своей ненависти к сыну. Так бы и спустил с него шкуру до пят – пусть-ка пожалеет себя самого!
Вокруг зрачков Роу, все еще непомерно громадных, радужные солнышки уже лучились ровным теплым светом. Слезы на его щеках высохли, маленькие ранки на губах уже не кровоточили. Тут Хэлу вдруг вспомнились слова Фаны о том, что он обречен срываться чаще и чаще. Какая жестокая правда стояла за ними! Настроение бывшего Великого мастера скакало, словно в сердце у него качался маятник. Внезапно ему захотелось сказать сыну что-нибудь примирительное, но, раскрыв рот, горбун оказался во власти уже другого желания, понес какой-то вздор о вреде смазливой внешности для настоящего мужчины и наговорил-таки самых грязных гадостей, произнести которые в здравом уме у него никогда не повернулся бы язык. Зато, доведя сына до слез теперь уже одними лишь словами, Хэл мгновенно успокоился, улегся в постель и вскоре уснул с приятным чувством совершенного возмездия.
Долго молился Роу, и смирение стоило ему дорого, а созерцание давалось с трудом. Он силился смыть с сердца вину и стыд, боясь думать о том, в чем ему следует раскаиваться. Как будто грубые недобрые руки вторглись ему прямо в душу, в самый сокровенный тайник. Еще вчера он бодро готовил себя к предстоящему поединку с чудовищем из своей сказки, а сегодня задыхался от горечи. Завтра же ему придется сгорать от стыда под взглядами Фэлы, и при этом, может быть, думал он, снова, как в достопамятный вечер их первого знакомства, заступаться за отца, наговорившего про нее такого, что Роу казалось – уж лучше бы родиться на свет глухим. Он ощущал стыд как нестерпимую боль и искал в созерцании забвения.
А назавтра чуткая подруга позаботилась о нем сама, да так, что лучше и не придумаешь: мастерски притворившись, будто ничего не заметила, она как бы между прочим предложила своему другу научить его делать «мельницу». Роу уже просил ее об этом раньше. Отложив пока вчерашний трюк, оба увлеклись с головой. Так, не теряя времени даром, Фэла позволила плечам партнера спокойно заживать, ни словом не обмолвившись с ним на больную для обоих тему. И Роу сам себя удивил, когда вечером, после занятий, усевшись вместе с нею под деревом, заговорил по собственной воле.
- Отец ревнует меня к тебе, – сказал он вдруг просто. – Ему не нравится, что я ловлю тебя за ноги. По-моему, он боится, что мы поженимся, когда вырастем, как твои папа с мамой.
Ошарашенная таким откровением, Фэла воззрилась на друга во все глаза. Но, осмыслив его слова, забеспокоилась.
- Как бы он не запретил нам заниматься вместе! – вырвалось у нее.
- Он думает, что если сделает это, мы поженимся уже наверняка! – Роу неожиданно весело рассмеялся.
Но Фэла не разделила его веселья, и он счел нужным пояснить.
- Тетя Дара только сильнее влюбилась в дядю Эрла оттого, что ее отец сначала был против. Так всегда бывает. Разве ты не знаешь?
Фэлу очень подмывало сказать, что в таком случае папаше Хэлу тем более следовало бы смирить свою ревность, но она промолчала. Ее друг снова беззаботно сиял, и она побоялась спугнуть доверчивую птичку его улыбки. Рядом с ним Фэле было так хорошо, что о плохом как-то не думалось всерьез. А самое приятное заключалось в том, что, стоило ей взять Роу за руку, и она чувствовала его, как себя саму, не сомневаясь в том, что это взаимно. Подтверждения не заставляли себя ждать, и порой обоим удавалось угадывать мысли и желания друг друга совершенно нечаянно.
Заветной общей мечтой обоих партнеров было поднять это взаимное чувство высоко в воздух, превратив в совершенную слаженность своего будущего танца. Увы, до нее было еще так далеко! Роу умел пока немного, а у Фэлы голова кружилась от восторга, что бы она не делала вместе с ним на канате, кружилась так опасно и так заразительно, порой явно в ущерб точности, как это было вчера. Теперь Фэла не могла не согласиться, что вчерашнее зрелище не предназначалось для взрослых, а особенно – для Хэла.
Не успела она так подумать, Роу подхватил мысль и развернул по-своему.
- Отец-то за дело меня вчера… – сказал он тихо.
- Тут моя вина! – горячо возразила Фэла. – Я должна прыгать выше, чтобы завершить оборот. Когда я, не довернувшись, приземляюсь тебе на плечи, тебе не устоять. Хвала Великому Духу, что у тебя еще целы ключицы!
Но Роу упрямо качал головой.
- Я должен ловить тебя раньше и помогать довернуться, направляя твои ноги. Хороший партнер всегда подстраивается под другого налету.
Вспыхнул спор. А в таких спорах они быстро входили в азарт и никогда не уступали друг другу. И вот Роу уже тянул Фэлу за руку, уговаривая попробовать прямо теперь. Отказать ему она, разумеется, не могла – ведь и ей самой хотелось того же.
- Видишь? Получилось!!! – хором завопили оба, спрыгивая в песок и хватаясь за руки. Каждый чувствовал себя победителем. И что значила пара вскрывшихся рубцов перед этой победой?
Сын понял логику Хэла верно: горбун действительно не решался открыто идти против дружбы детей и их совместных занятий, опасаясь «худшего». Это опасение было на грани суеверия. Рассуждая здраво, Хэлу следовало бы радоваться. Тем не менее, ему стоило громадных усилий не изводить сына непрестанными придирками на своих уроках Равновесия, хоть в глубине души он не мог не согласиться с Сохом в том, что Роу достаточно строг к себе сам, и подгонять его совершенно излишне.
И все же порой Хэл срывался. А когда на смену вспышке гнева приходило тупое отвращение, проклинал Фану с ее пророчеством, и себя самого, и весь белый свет. Неизвестно, сколько еще длилась бы с переменным успехом эта внутренняя битва, если бы не случай.
Лето отцветало громадными горными Сэлиссами, превратившимися уже в настоящие деревья, дозревало в поле дородными оранжевыми тыквами, иные из которых и впрямь походили на живые головы. До поры штормов, впрочем, было еще далеко. В один из таких спелых дней из Нижнего Мира в гавань вернулся корабль с труппой мастера Ролэ на борту.
В числе прочих домой прибыл и мастер Бо, а с ним – его сын Сиор, тот самый некогда единственный приятель Фэлы. Отец взял его с собой в странствие за неимением жены, ибо был отцом-одиночкой. За свою короткую жизнь Сиор возвращался из Нижнего Мира уже во второй раз. Начал он с того, что там родился. На свет его произвела не акробатка и вообще не ландэртонка, а очень бойкая и настойчивая женщина, сумевшая завладеть и сердцем, и телом мастера Бо, что не удалось ни одной из обитательниц храма Равновесия, при всех их несомненных достоинствах.
Тогда, десять лет назад, труппа ландэртонских акробатов остановилась на ночлег на постоялом дворе. В развеселой компании любителей местного пива оказалась молодая красотка, белокурая и пышногрудая. Едва увидев мастера Бо, она тотчас же повесилась ему на шею, да так, что снять ее честному акробату уже не удалось. Сразил ли черноволосый ландэртонец дочь унылых равнин своей статью горца и мастера Равновесия, или женщиной, в любовных делах, как видно, многоопытной, двигала лишь жажда приключений, только, обвив руками могучую шею акробата, она страстно зашептала ему на ухо, чтобы он взял ее с собой и увез из этого ужасного города, где все хотят ее гибели. Поняв, что несчастная не в ладу с местными властями, мастер Бо внял ее мольбам.
Очень скоро женщина пожелала стать его женой и добилась своего, проявив завидное упорство. Почти два года она ездила в кибитке с акробатами и за это время успела родить и выкормить грудью сына. Ландэртонцы уже возвращались на родину, спеша к месту, где по уговору их ждал корабль, когда жена мастера Бо внезапно и таинственно исчезла, оставив годовалого ребенка. Скорее всего, она попросту сбежала, дабы не попасть в «ужасную языческую страну», каковой почитали Ландэртонию в Нижнем Мире. Так говорили акробаты, неловко пытаясь утешить товарища.
Мастер Бо очень горевал. Он успел всей душой прикипеть к легкомысленной женщине, напросившейся ему в жены. Зато вся его любовь отныне принадлежала сыну.
А Сиор весь пошел в свою разудалую мамашу, унаследовав от нее не только диковинные для ландэртонца прямые соломенно-белые волосы, но и нрав, вольнолюбивый до нахальства. Вся каста дивилась терпению мастера Бо. Он умудрился стать своему сорванцу и отцом, и матерью, как шептались сердобольные акробатки, искренне жалея, что такой достойный мужчина обречен на одиночество и вечную печаль вдовца.
Ландэртонцы моногамны и не женятся повторно, даже после смерти супруги. Никто никогда не нарушал этой традиции древней высокой расы. Кое-кто из жрецов учил даже, что главная беда Нижнего Мира – от взаимной неверности мужей и жен.
Так мастер Бо, став отцом-одиночкой и пользуясь особым вниманием женщин касты, питал к ним, как ему и подобало, самые теплые братские чувства.
Когда Сиор был крикливым краснощеким карапузом, его пытались нянчить едва ли не все мастерицы Равновесия, но лишь родному отцу удавалось убаюкать свое беспокойное чадо. И потом, когда Сиор подрос и начал озорничать, один мастер Бо и мог его урезонить. При всем буйстве нрава Сиор рос честным малым и, понимая, что не очень-то прав, искренне смущался.
Последний год Сиор провел в Нижнем Мире, и провел весьма бурно: где бы не останавливались акробаты, при всяком удобном случае он заводил знакомства с местными мальчишками. Новые друзья научили его множеству немыслимых вещей: кидаться камнями в ворон, пинать ногами дохлых крыс, плевать сквозь зубы и через трубочку, делать свистульки из гороховых стручков. Он узнал множество смачных словечек и забористых оборотов туземного наречия и мастерски ругался. А так как Сиор умел делать кое-какие трюки на канате, он пользовался у своих новых друзей громадным авторитетом и порой поневоле высоко задирал свой заносчивый нос.
Вернувшись в Ландэртонию, сын мастера Бо с первого же дня принялся демонстрировать в храме Равновесия новые манеры, но одобрения не встретил даже у прежней приятельницы Фэлы.
- Привет, вилы тебе в задницу! – от всей души воскликнул Сиор еще издали, завидев ее посреди коридора, и вместо столь же горячего приветствия получил от бывшей подружки, с которой не виделся целый долгий год, отповедь почище, чем от какой-нибудь занудной столетней старухи.
- Да как ты смеешь, бессовестный?! – оправившись от изумления, взвилась та, словно ошпаренная. – Это у людоедов Нижнего Мира ты научился так здороваться?
И, как если бы Сиор в самом деле буквально исполнил приложение к своему приветствию, ему тут же пришлось пожалеть о том, что он был столь непочтителен с дочерью Великого мастера, которая к тому же старше его, Сиора, на целую луну, да и, в конце концов, девочка, а в Ландэртонии дочерей Великой Матери почитают с детства, не в пример варварским странам, откуда приходят в Страну Белых Птиц дурные нравы и обычаи. Это Сиор еще мог бы стерпеть. Он ухмыльнулся было и попытался отшутиться, но бывшая подружка не унималась.
- Папа с мамой говорят, что это у тебя от безделья! – сверкая синими глазами, запальчиво выкрикнула она. – Сразу видно, ты совсем от рук отбился в Нижнем Мире. Посмотрела бы я на тебя, будь у тебя такой отец, как мастер Хэл! Роу вот только и делает, что занимается на канате, и за целый год не сказал никому ни одного худого слова!
Тут-то Сиор и взорвался. Еще бы: он ведь домой не успел вернуться, а ему уже успели прожужжать этим именем все уши. Все вокруг точно сговорились!
- Ага! Вот оно что! Так я и знал! Видел я этого красавчика! Такие только девчонкам и нравятся, потому что сами на девчонок похожи! Воспитанный, аж тошнит! Как неживой! Знавал я таких в Нижнем Мире: все они сопляки и трусы!
- Это он-то трус?! – Фэла чуть из себя не выпрыгнула от возмущения. – Да знаешь ли ты…
- Чего там знать? – заорал Сиор так, что стены задрожали. – Ежу ясно, что ты в него влюбилась! Влюбилась по уши, клянусь моей задницей!
- Замолчи сейчас же! – голос у Фэлы отчего-то сорвался, а лицо покрылось алыми пятнами.
- Влюбилась! – завопил Сиор пуще прежнего, на весь храм Равновесия, нарочно противным голосом, пронзительным и плоским, от которого у Фэлы сразу заложило уши. – Гляди же, я покажу этому тихоне, где раки зимуют, уж он у меня получит! Тогда сама увидишь…
И не дожидаясь, пока на его вопли сбегутся любопытные, Сиор развернулся на пятках и бросился к выходу. Внутри у Фэлы все так и оборвалось.
- Стой! Сиор, куда ты? Вернись!
Фэла помчалась следом, но где ей было за ним угнаться? Даже мальчишкам из Нижнего Мира это не удавалось никогда, а уж в тех суровых краях у любителей поозорничать одно спасение – быстрые ноги…
Поняв, что свое дело она уже сделала, Фэла даже заплакала от досады. «И кто меня за язык тянул? – ругала она себя. – Он ведь и раньше был шальной, а теперь и вовсе взбесился! Поди догони ветер в поле! А как он сильно разозлился! Теперь жди беды».
Пока Фэла потерянно брела по храму Равновесия, бессильно ломая руки, Сиор сломя голову несся к детским площадкам, туда, где, как он уже знал от взрослых, мастер Хэл занимался со своим сыном с утра до вечера, в то время как все остальные акробаты, взрослые и дети, вдоволь наслаждались последними ласками уходящего лета.
У поворота на первую поляну он вдруг заметил деревянный шест и вспомнил, что сам бросил его тут вчера вечером. Разбрасывать шесты где ни попадя было одной из тех привычек Сиора, от которых он и сам не приходил в восторг, ибо на поиски потерянных вещей убивал уйму времени. Теперь же находка показалась ему добрым знаком. «Это очень кстати! – подумал он, подхватывая шест набегу и ухмыляясь так, словно уже видел соперника поверженным и молящим о пощаде. – Ну, тихоня, вот уж точно держись!»
- Великий мастер Хэл! – выкрикнул Сиор, по-взрослому умело скрывая свое отвращение перед чудовищной паучьей фигурой, о которой так много слышал, но до сих пор еще не видел вблизи. – Добрый вечер, Великий мастер Хэл!
- А-а, Сиор! – бывший Великий мастер сощурился вполне добродушно и что-то быстро бросил в траву у своих кривых ног. По непонятным причинам этот нахальный белобрысый мальчуган всегда внушал ему симпатию. – Поди сюда! Дай посмотреть на тебя. Здорово ты вырос, парень! Ну, давай, расскажи, как там Нижний Мир…
Кудрявый красавчик Роу, голый по пояс, в черных штанах до колен, не шелохнувшись, остался стоять боком, расставив ноги, посреди верхнего каната. За миг до появления Сиора он явно собирался завернуть сальто или «мельницу», а теперь замер как вкопанный с поднятыми вверх руками в ожидании отцовского приказа.
- Я как раз хотел показать Вашему сыну одну забаву из Нижнего Мира! Если Вы, конечно, позволите, Великий мастер, – подыграл Хэлу Сиор.
- Что же это за забава? – поднял брови горбун. А сын его отчетливо напомнил Сиору собаку, навострившую уши.
- Я научился ей на ярмарке. Есть у них такой обычай: мериться силами, сражаясь между собой на деревянных шестах, точь-в-точь таких, как наши. Публика подобные зрелища просто обожает. А наука совсем нехитрая, я живо ее освоил. Можем попробовать…
- Что ж, любопытно, – Хэл усмехнулся и по-птичьи наклонил голову на бок, насколько позволяла вросшая в плечи шея. – Уж верно, туземцы неплохо платят за такие зрелища, и вам не приходилось сидеть голодными! – прибавил он не без яда, а про себя подумал вполне серьезно: «Может, оно и впрямь лучше – колотить друг друга палками на радость дикарям, чем профанировать перед ними наше Искусство».
- Эй, ты слышал? – обратился горбун к сыну совсем другим тоном, холодно и грубо. – Прыгай вниз и берись за шест!
Роу в мгновение ока очутился посреди песчаной подушки. Приземлился он уверенно, даже с изяществом, удивительным для новичка, не прожившего в храме Равновесия и года. «Уж такой послушный! Будто пес, а не парень!» – с отвращением подумал Сиор, сделав вид, что не удивился вовсе и тому, как сильно развиты уже у этого новичка и бицепсы, и пресс, и икры.
- Покажи ему, как надо, и деритесь! – распорядился Хэл, отступая назад и складывая руки на груди. – А я погляжу. Мне нравится эта затея!
Мальчики встали друг напротив друга. Сиор показывал, а сын Хэла повторял вслед за ним в зеркальном отражении. Шаг, подшаг – выпад вперед; отход, подскок – удар сверху вниз; удар по диагонали, по прямой снизу вверх в прыжке; подшаг в сторону – удар с плеча по полукругу…
Быстрые, внимательные глаза Роу схватывали движения налету, не упуская ни малейшего нюанса. Сиор наблюдал за ним с растущим изумлением: кудрявый черноволосый мальчик, этот «красавчик», как презрительно окрестил про себя его соперник, повторял все точь-в-точь и ни единожды не ошибся. Как будто эти приемы были ему хорошо знакомы! Сиор просто глазам своим не мог поверить! Правда, его собственный отец уже повторял при нем слова мастерицы Элги о том, что Роу необыкновенно способный ученик и усваивает все моментально. Приходилось признать, что слова эти вовсе не были преувеличением.
Ну что ж, тем паче с ним не стоит церемониться! Сиор лишь показал, как ставить блоки против каждого выпада и уходить от ударов, и они начали свой поединок.
«Сейчас, красавчик, ты у меня попляшешь!» – думал Сиор. Однако едва ли не с первой минуты преимущество оказалось не на его стороне. Он столкнулся с поразительной, просто невероятной реакцией соперника: куда бы Сиор не направил свой шест, везде он неизменно встречал шест Роу. Хуже всего было то, что почти сразу Сиор начал злиться. Зато сын мастера Хэла оставался совершенно спокоен. Он смотрел противнику в глаза, легко, как по книге, читал его намерения, следя при этом боковым зрением за его движениями и так же легко их предупреждая.
Хэл наблюдал за сыном с растущим удовольствием. Теперь бывший Великий мастер на деле убедился, что не зря учил его бесстрастию и отрешенности, да и гонял от зари до зари не напрасно: вон, Сиор уже начинает выдыхаться, а Роу даже не покраснел. Но почему же он не наносит удары, а только обозначает их, словно желая указать сопернику его незащищенные места?
С отвращением вспомнил Хэл о притворных фарсовых драках, столь любимых в Нижнем Мире.
- Эй, Роу! – окликнул он сына. – Что ты щекочешь его шестом? Бей как следует!
Роу и без того все больше и больше входил в азарт. Казалось, ему не доставало только лишь отцовского приказа, чтобы начать биться всерьез. Вот Сиор получил весьма болезненный секущий боковой удар в плечо, толчок в живот и несколько – в грудь. Разъяряясь и раздувая ноздри, диким зверем бросался он на соперника, да только никак не мог его достать: Роу двигался почти втрое быстрее! А как легко! Он прыгал, точно маленький туго надутый мячик, высоко, без усилий, будто в ногах у него были пружины, и пытался заставить Сиора делать то же самое, нанося ему удары по бедрам, но только тот не всегда успевал вовремя перескочить через шест, так что удары нередко достигали цели.
Особенно хорошо удавались Роу прямые выпады с подшагом вперед. Соперник его все чаще открывался. Роу видел, что Сиор устал, и ждал, когда тот захочет прерваться. Но мальчишеская гордость кипятила кровь в венах своей жертвы, и Сиор скорее согласился бы умереть, чем просить передышки – ведь это почти то же самое, что признать себя проигравшим. И вот очередной выпад Роу угодил сопернику прямо в солнечное сплетение, и в аккурат на вдохе. Точно окаменев, бедняга застыл на месте, мигом покрылся мертвенной синевой и рухнул навзничь.
Роу тоже остолбенел, глядя на соперника широко распахнутыми, потемневшими от ужаса глазами.
Хэл невозмутимо подошел к лежащему на траве Сиору, присел перед ним и несколько раз надавил ему на грудь своими могучими руками.
- Молодец! Отлично! – не отрываясь от своего занятия, впервые в жизни с нескрываемым удовольствием похвалил он сына. – Только рот закрой, а то наглотаешься мух! Сейчас он очухается и вскочит как новенький.
Но Роу уже не слышал отцовского голоса.
«Молодец!» – прошипело Чудовище, обдавая Роу смрадным дыханием, и в этот миг он вдруг почувствовал, что воздух вокруг становится вязким, облепляет его, как болотная жижа, и засасывает, увлекая вниз, в страшную темную трясину. «Молодец! – прошипело Чудовище. – Наконец-то ты начал слушаться меня, упрямец!»
Оно стояло у Роу за спиной и дышало ему в затылок. Так уже было однажды, в тот день, когда померкло солнце и онемел ветер. А случилось это оттого, что маленький однодневный мотылек оставил всю пыльцу своих крыльев на потных детских ладонях. Роу так явственно видел у себя на пальцах тонкие прозрачные обрывки этих крылышек, скомканных и растерзанных одним лишь прикосновением…
Он смотрел, как на иссиня-бледное лицо Сиора, словно солнце – на рассветное небо, возвращается румянец, смотрел, боясь дышать, боясь спугнуть чудо и поверить в прощение. Ведь маленький мотылек умер, не дожив своего дня… а человек едва ли не столь же хрупок! Разве Роу уже не знал этого и раньше? Разве мама не учила его почитать Огонь Жизни во всех существах? Он думал, что это всего лишь игра. Но как он мог так увлечься, что ударил человека в центр Равновесия, в святая святых храма Тела, туда, где обитает Дух? Он, столь любивший поклоняться Святыне в мраморном Храме, совершил такое неслыханное кощунство!
«О, Великий Дух! Прости! – молилось его сердце. – Сделай со мной, что хочешь, только прости!»
- Пожалуйста, прости меня! – были первые слова, которые услышал Сиор от своего соперника, едва открыв глаза. Ненавистный черноволосый красавчик склонился к нему, стоя на коленях. Сиор хотел было дать ему понять, что не нуждается в жалости, но в устремленных на него глазах встретил вовсе не ее, а такое отчаянное раскаяние и такой ужас, что почувствовал себя совершенно сбитым с толку.
И все же он еще надеялся взять реванш, и ничто на свете не убедило бы его отказаться от этой надежды. Уж слишком глубоко уязвлена была его мальчишеская гордость!
- Продолжим! – не глядя на соперника, процедил сквозь зубы Сиор ледяным тоном, а про себя подумал заносчиво: «Жди, дурак, куплюсь я на твои нежности! Я тебе не Фэла! Еще поглядим, кто кого!»
И тут сын мастера Хэла быстро наклонился к его уху и прошептал чуть слышно: «Я больше не ударю тебя, даю слово».
Сиор посмотрел на него, как на сумасшедшего, и даже постучал для наглядности пальцем себе по лбу (думай, мол, что говоришь), после чего невозмутимо подобрал шест, поднялся на ноги и встал в боевую позицию.
- Защищайся! – только и сказал он сопернику.
И Роу защищался. Только защищался – он честно выполнял свое обещание. Все так же легко парируя удары Сиора, не пропуская ни единого, он, однако, не делал больше своих опасных выпадов. Ни разу!
Сиор прекрасно видел, что преимущество по-прежнему на стороне соперника, и тот, если б только захотел, отколотил бы его на славу, так что не ему бы пенять на судьбу… И все равно он злился до остервенения. Милосердие победителя оскорбляло его. Ах, с каким упоением Сиор настучал бы по кучерявой башке этому послушному красавчику, разрази его гром! Да вот беда, никак не достать, хоть ты тресни! Бедный Сиор скрежетал зубами и готов был заплакать от досады.
Стой! – грянул тут окрик бывшего Великого мастера. – Что же это за бой? – обратился он к сыну. – А нападать кто будет, я тебя спрашиваю?
Роу опустил шест и молча смотрел себе под ноги.
- Это он нарочно! – крикнул Сиор, указывая пальцем на соперника. – Он не хочет со мной драться по-настоящему! Он сам сказал!
В запале Сиор даже не заметил, как наябедничал бывшему Великому мастеру. Это он-то, который всегда так презирал ябед и предателей!
- Что это еще за новости? – осведомился Хэл грозно. – Эй, ты слышишь меня?
- Да, отец.
- Я не спрашиваю, чего ты хочешь, а чего – нет. Я приказываю тебе драться. Я видел, что ты отлично это умеешь. Гляди же, не серди меня. Я не люблю повторять свои приказания. Давай, не упрямься, не то хуже будет. Ну, поехали!
Хэл хлопнул в ладоши, и бой продолжился. Но бывший Великий мастер вскоре обнаружил, что его увещевания на сына никак не подействовали. Выпадов Роу по-прежнему не делал.
Теперь уже не только Сиор, но и Хэл заскрежетал зубами: ведь это был откровенный бунт, да еще при посторонних! Никогда прежде Роу не позволял себе ничего подобного.
Сиор уже собирался плюнуть на все, бросить шест и попросту уйти (ведь что с дурака возьмешь!), когда вновь раздался хриплый окрик Хэла: «Стой!» На этот раз голос горбуна прозвучал зловеще.
- Ты как будто не знаешь, что у меня есть лекарство от твоего упрямства? Или соскучился, хочешь отведать? Да я ведь шкуру с тебя спущу!
Сын поднял голову и взглянул Хэлу прямо в глаза.
- Твоя воля, отец. Но драться я не буду, – произнес он твердо и очень отчетливо.
Тут Хэл наклонился и поднял свой хлыст, который при появлении Сиора бросил в траву у своих ног, но все это время не терял из виду.
Уж кто-кто, а Сиор прекрасно знал, что это за штука. Знал не понаслышке. Как ни быстры были его ноги, но в Нижнем Мире и они спасали не всегда, а потому при виде жуткого ремня, черного и узкого, как змея-медянка, его всего так и передернуло. И, как ни злился он на Роу до этой минуты, теперь, когда дело принимало такой оборот, злость как рукой сняло. Сиор живо представил себя на его месте. Разумеется, на месте Хэлова сына он тотчас удрал бы, и пусть-ка кривоногий горбун побегает за ним по полянам! Сиор от души надеялся, что сын бывшего Великого мастера именно так и поступит. Каково же было его изумление, когда Роу опустился на траву, к паучьим ногам своего горбатого папаши! Сиор не подумал о том, что паучьи ноги могут оказаться быстрее его собственных, но от зрелища этой душераздирающей покорности у него даже сперло дыхание. А пока он стоял, разинув рот, выронив из рук злополучный шест и вытаращив глаза, горбун, не обращая на него никакого внимания, замахнулся с плеча. У Сиора заложило уши.
В голове у него вдруг щелкнуло, в глазах потемнело. Наступила тишина. Потом он пытался вспомнить, длилась ли она хоть сколько-нибудь, или пригвоздила его одним единственным мигом мучительного бессилия. Пытался и не мог.
Сиор очнулся от собственного крика и обнаружил самого себя повисшим у горбуна на руке.
- Нет!!! Не надо больше!!! – вопил он что было мочи.
Хэл стряхнул его, словно клеща, и, грязно выругавшись, отшвырнул прочь.
- А ну пошел отсюда! – горбун снова замахнулся на сына, но Сиор метнулся между ними, стараясь заслонить собой распростертое на траве тело своего недавнего соперника, и завопил еще истошнее:
- Умоляю, хватит! Пощадите его, Великий мастер!
- Убирайся, я сказал! – процедил Хэл сквозь зубы, не опуская занесенной руки.
- Не троньте его, Великий мастер! Лучше уж меня! Я не уйду!
Сам того не замечая, он уже ползал перед Хэлом на коленях и голосил так, что того и в самом деле подмывало хорошенько взгреть его вдоль спины. Хэл чудом себя сдерживал, понимая, что уж этого-то родная каста ему ни за что не спустит. В конце концов, побежденный луженой глоткой Сиора, Хэл еще раз злобно выругался, бросил взгляд на избитого до полусмерти сына, потом вдруг резко повернулся и зашагал прочь.
Мальчики остались одни.
Никогда прежде Сиору не доводилось, забыв свою гордость, ползать перед кем-либо на коленях, никого он не молил, заламывая руки, никого не защищал, закрывая собственным телом. И теперь он думал не о себе.
Роу лежал на траве, все еще дрожа от боли. Волосы у него были мокрые, как будто он только что попал под проливной дождь. Длинные красные полосы у него на плечах, на лопатках, на ребрах, вдоль и поперек спины сочились маленькими капельками крови. Сиор бросился к нему, хотел помочь подняться, но к этому истерзанному телу страшно было притронуться – похоже, горбатое чудовище не оставило на нем ни одного живого места. Сиор ошеломленно смотрел на него и никак не мог понять, что за странный столбняк нашел на него самого. Как будто проклятый горбун навел на него чары! А иначе как могло случиться, что он, Сиор, который привык заступаться за всякого, кого бьют, за правого и неправого, спокойно стоял и хлопал глазами в то время, когда сын Хэла корчился на земле под градом ударов!
Осторожно и робко дотронулся он до плеча Роу. Ой, какое оно было горячее!
- Ничего… Сейчас все пройдет, – едва различил Сиор сквозь стук зубов слабый, прерывающийся голос.
Роу, наконец, зашевелился и медленно приподнялся.
И вот мальчики сидели друг перед другом, опустив глаза в землю.
- Как тебе досталось из-за меня! – неловко выдавил из себя Сиор.
- Ничего, – повторил Роу чуть громче прежнего. У него все еще дрожали губы и голос.
- Главное, что ты простил меня, – прибавил он робко и попытался улыбнуться кровоточащими губами. А заметив, что Сиор как будто не вполне его понял, счел уместным осторожно напомнить: - Я ударил тебя, а ведь мы же ландэртонцы, дети Великого Духа. Великий Дух не велит нам поднимать руки друг на друга.
Слова эти, произнесенные так странно, с извиняющейся страдальческой улыбкой, вызвали в душе Сиора куда большую бурю, чем если бы он услышал их от кого-нибудь из взрослых, изводивших его занудными нравоучениями. С изумлением ощутил он вдруг, как на глаза ему отчего-то мгновенно навернулись слезы, и ужас, что дурацкие слезы эти скрыть от сына Хэла ему не удастся, заставил его немедленно перейти в наступление.
- Вот тебе раз! А твой отец разве не ландэртонец? – так и взорвался Сиор, вне себя от гнева.
- Мой отец болен, – горько вздохнул Роу, не поднимая головы.
Видеть эту обреченную покорность было невыносимо. Сиор даже присвистнул от возмущения.
- Болен? И что же теперь? Ты будешь все сносить от него, и никто никогда не поставит его на место? Так и будешь всю жизнь терпеть?
Роу вздохнул еще печальнее и пожал своими истерзанными плечами.
Защищаться перед этой откровенной беззащитностью не было смысла.
- Зря я людям не верил, что хвалят тебя, – придвинувшись к нему вплотную, Сиор вдруг заговорил очень тихо. – Все правда: и парень ты что надо, и акробат из тебя выйдет отличный. И дерешься здорово, слов нет! А мне вот за ум пора браться, чего уж там, совсем в Нижнем Мире разленился. Кругом старик мой прав! Так что и ты прости меня за все! Только, знаешь, скажу тебе по-братски: папашу твоего давно бы уж пора объездить. Характера тебе не занимать, да не на то ты его тратишь. Обидно за тебя, хоть плачь! Ты волю ему даешь, а он, того гляди, тебя же и изувечит! Зверь ведь, ни дать, ни взять! Ну-ну, все, брат, дело твое, не буду больше…
Вот так, при первом же знакомстве, восьмилетний Сиор высказал Роу все, что лежало камнем на сердце у целой касты.
А Хэл тем временем сидел в спальне у себя на постели, вывернув в стороны свои паучьи ноги и сжав пальцами виски. Черная ярость клокотала в нем, точно лава в жерле вулкана. Казалось, еще немного – и он сам разорвет себя на куски, своими собственными ногтями и зубами. О, как он ненавидел в себе эту ярость! Ведь если бы не Сиор, один Великий Дух знает, что еще сделал бы он со своим сыном! А теперь этот белобрысый наглец будет бегать по всему храму Равновесия и рассказывать об увиденном всем и каждому.
Хэл до сих пор не мог понять, каким чудом он удержался, когда маленький мерзавец, вереща все мерзее и мерзее, нарочно лез ему прямо под хлыст. Догадался он сам, или кто-нибудь из взрослых подучил его, только тут была явная уловка. Стоило Хэлу поддаться, и право отца обернулось бы против него самого таким позором, какого еще не знал никто из людей летающей касты. Да и теперь уж верно акробаты только и думают, как бы отнять у него сына, только и будут ждать предлога, когда Хэл снова сорвется. А срываться он обречен, это горькая правда. Ведь он так люто ненавидит своего сына, очевидно, за то самое упрямство, которым всегда так безмерно гордился в себе самом.
Как тисками, сдавливал Хэл пальцами виски, вслушиваясь в бешеный гул своей крови. В который раз перед глазами у него горой вставала надменная Фана. «Спасет тебя одно лишь искусство Равновесия, и ты сам это знаешь», – снова повторяла она.
- Знаю! – прорычал Хэл, задыхаясь. – Но только причем здесь ты, женщина?! Клянусь Огнем, еще не поздно! Оно спасет меня, но не ты!
Он спустил ноги на пол, и в глазах его сверкнула прежняя белая сталь.
Шагая по коридору, он уже вспомнил, куда спрятал свой собственный ключ от того самого зала, последнего в Северном крыле храма Равновесия, где еще мальчишкой готовился к Посвящению. Акробаты не жаловали это место, рассказывая о нем разные небылицы, и Хэл всегда мог уединяться здесь сколько угодно, уверенный в том, что никто его не потревожит.
В тот вечер Роу и Сиор долго гуляли вместе по плато. Потом их отыскала Фэла, и они погуляли еще, теперь уже втроем. Сиор рассказывал про Нижний Мир, и ребята слушали его, затаив дыхание. Сам того не замечая, он совсем перестал ругаться и бравировать колючими словечками. Зато с языка его россыпью летели шутки, и все трое много смеялись. А когда вернулись домой, Роу пришлось засыпать в пустой комнате, так и не дождавшись отца, и на душе у него было неспокойно. Лишь на другой день, проснувшись раньше Хэла, вернувшегося далеко за полночь, он вышел в трапезный зал и узнал новость, уже облетевшую весь храм Равновесия.
- Вы слышали? – тараторил рыжий Нарн, тот самый, который никогда не оставался равнодушным к своему бывшему учителю со всеми его неисчерпаемыми безумствами. – Слышали? Наш Дважды Великий хочет стать Великим Трижды! Он влез на канат со своим горбом, и кривые ноги ему не помеха. Теперь он снова будет крутить по ночам свои сальто и заткнет всех нас за пояс, как прежде!
Однако, заметив Хэлова сына, балагур прикусил язык на полуслове. Перед этим скромным маленьким мальчиком он испытывал смущение едва ли не большее, чем перед самим Хэлом.