Когда в грязное окно, сквозь жёлтые толстые шторы пролезли лапы утреннего солнца, мои веки невольно приподнялись, а взгляд пробежался по мягко светящемуся образу окна.
Было несложно проснуться, было сложно встать и отдать себе отчёт в том, что куда-то нужно спешить. Я лениво потянулась, стала дрыгать ногами, чтобы стянуть с себя одеяло, выполняя в то же время роль и своего жестокого нарушителя покоя. Я отличалась невероятной мягкостью характера, потому как, только холодный ветерок, проникавший в комнату из какой-то щёлки, проскользил по моему телу гладким языком, я сразу же вздрогнула,цепляясь за одеяло и сново в него укутываясь.
Часы предательски громко тикали, они насмехались над жалкой мной, не смеющей ступить в холодный мир из объятий Морфия. Мне казалось, что я снова рождаюсь и очень не хочу вылезать из удобного лона матери.
Вот такие мысли меня иногда посещали, но вовсе не потому, что я слишком много думаю, а потому, что с утра пораньше это единственное, что заставляет мой сонный мозг заработать и проснуться окончательно. Я решительно откинула одеяло и села на кровать, потирая глаза, чтобы мутные разводы превратились в небрежный натюрморт моей комнаты, и я хотя бы сориентировалась в ситуации. С осторожностью кошки мои ноги пустились на холодный, просто ледяной пол; по ним снова скользнул язык промозглого сквозняка, заставляя моё лицо сморщиться в гримасе недовольства. Всё ещё корчась я встала и быстрым шагом побрела в ванну. Было тихо, дом ещё спал. Да и окружали меня те, кому уже давно некуда спешить.
Раньше у нас жила семья – два мальчика и отец. Хотя это глупо с моей стороны назвать их семьёй, нет, не потому, что у них нет мамы, а потому, что отношения у них были уж больно не семейные. Младший сын, которому было где-то около десяти лет, уже воровал, не раз попадался за этим делом, но выпутывался, а вот как, мне не известно. Что был старше, лет семнадцати, был ужасным кутилой и часто водил в комнату девушек, из-под двери в такие дни выползали облака травяного дыма, из-за чего не раз мои пожилые соседки жаловались да причитали, как бы этот негодяй весь дом не спалил. Часто захаживал он и ко мне, только вот, к счастью моему, в более адекватном состоянии и только за деньгами.
Отец, а отца я толком и не видела, знаю лишь, что зовут Аркадий Геннадьевич, и большего так и не удалось разузнать. Кто-то говорил, что он известный писатель и скрывается под каким-то замысловатым псевдонимом, кто-то говорил, что пьяница и дебошир, что уже давно спился и на жилплощади не появлялся. Было странно, что его не лишили родительских прав, что несовершеннолетние так просто занимаются подсудными вещами, что к нам ни разу не приходила полиция. Странностей в этой старой хрущёвки было много.
Но всё это было мне не интересно; живу, работаю, практически не бываю в своей холодной комнатушке, и это меня вполне устраивает. В то утро, к моему великому огорчению, отключили горячую воду, так что толком помыться я так и не смогла. Да и полотенце моё, кажется, было кем-то позаимствовано, ибо пахло хозяйственным мылом и каким-то дешёвым парфюмом. Я натянула на мокрое тело тёплый спальный костюм, чтобы хоть как-то обсохнуть и не замёрзнуть, и уже более резвым шагом проскакала в комнату, пару раз всё же прерываемая громким чиханием. Холодный пол мне казался теперь мокрым катком, а воздух в комнате похлеще морозной свежести за окном. Я нашла свои старые затёртые до дыр джинсы, которые так любила, и быстро натянула их, проскакивая по комнате на одной ноге. В кровать сесть я уже не решалась, она остыла после моего ухода. Дальше натянула наспех холодную ткань кофты и продрогла, потирая плечи; стала ходить по комнате и искать свои кеды, которые в прекрасном настроении куда-то закинула. Нашла я их в разных углах и, не развязывая шнурков, надела поверх недавно купленных, ещё свежих носков.
В этот момент я чуть приостановилась и посмотрела на часы.
– Одиннадцать, нужно выходить, – шепнула я сама себе и прикрыла глаза, поправляя волосы и расчёсывая их короткими, но остро заточенными ногтями. Потом подошла к зеркалу и посмотрела на себя.
Ничего, кроме сожаления, эта картина у меня не вызывала.
Тёмные синяки под глазами, кожа, вроде молодая, но где-то покрытая редкими крупными веснушками; где-то темнела, где-то светлела, где-то проскакивали не заметные на первый взгляд прыщики.
Я провела ладонью по лицу и задумалась: «Какая же из меня кукла с таким лицом?..» И что-то заныло внутри, и я снова опустила уголки губ и выпустила струйку воздуха. Без особого желания вновь встретиться со своим отражением, я всё же посмотрела в зеркало ещё раз. Взгляд этой девушки напротив меня был пуст до ужаса.
– Да, пожалуй, это единственное, что могло бы быть в этом лице притягательным, – я хмыкнула и опустила веки.
Но и в нём была какая-то неуверенность. Это правда были пустые глаза, настолько пустые, что становилось страшно.
Никто не видел этой пустоты, так как никто не заострял внимания на глазах. Всех интересует лишь общий внешний вид, я была рада, что хоть тела своего не боюсь. Ибо никогда не отличалась сильным аппетитом и слабостью к физическим нагрузкам. Я могла казаться всем вокруг сильной, грубой, саркастичной, но я слабая. На самом деле, я всегда боялась причинять людям боль, а может просто боялась их ненависти. Да, я боялась разочаровать кого-то, но не боялась в ком-то разочаровываться, боялась обидеть, но никогда не боялась быть обиженной, боялась навредить, но спокойно принимала на себя удар. Именно поэтому я была слаба морально, потому что всегда боялась себя больше, чем других.
Если от страха других можно избавиться, то от страха самой себя избавиться невозможно.
Я ещё раз взглянула на себя, поправляя рыжие волосы, и натянуто улыбнулась.
– Всё будет хорошо, сегодня всё будет хорошо, – подбодрила я сама себя, снимая сумку, висевшую рядом с зеркалом на вешалке, и вышла из комнаты, прикрывая её на ключик. Быстро накинула на себя старую куртку и выскользнула на лестницу, бодрым галопом задавая дробь по старой лестнице. Брелки на сумке лязгали при каждом прыжке, словно смыкающиеся челюсти, и замолкли только тогда, когда я приземлилась у входной двери дома.
Тяжёлая дверь каждое утро напоминала мне, насколько я слабая, и никак не хотела мне поддаваться. Но это была ежедневная борьба, в которой я побеждала, получая в награду ещё один день в холодном пустом задверье. Да, это была моя маленькая победа, которая каждое утро давала мне надежду на то, что я не такая уж и беспомощная.
Я вдохнула холодный воздух зимы, смешивающийся с запахом грязи и выхлопов машин, мне казался он настолько привычным, что я даже не задумывалась о том, что есть где-то чистый запах снега, есть где-то белые, просто серебряные поля белых одеял. Без грязи, без машин, слякоти и людей.
Мои мысли были полностью заняты предстоящей выставкой, я с нетерпением думала о том, что же за наряд ждёт меня сегодня, в какую позу я встану, и только мелком проскользнувшая мысль о многочасовом стоянии на сцене пробудили ненадолго забытую боль в ногах. Нет, боль – ничто по сравнению с душевным спокойствием. Физической боли можно избежать, а вот душевная боль приходит одна и тогда, когда ей заблагорассудится.
Я залезла в автобус, достала из сумки наушники и закрылась от всех звуков, которыми только могли наполнить меня люди.
Снова грязное стекло автобуса и чёрные улицы, сменяющиеся где-то белыми кусками снега и серыми фигурами людей.
Но меня не захватило это уныние, я спешила куда-то, куда действительно хочу, где найду покой и забуду о том, что кому-то что-то должна.