Ценю текст, друзья, превыше его содержания. Ценю автора превыше его текста. Если автор мне не нравится, вряд ли я оценю его текст. Бывают совершенно отвратительные и при этом популярные авторы. С этим совершенно невозможно смириться. Меня раздражает чужая популярность, она действует на меня как красная тряпка на быка. И это не зависть, это инстинкт. Популярность ущербна в самом основании. Всякий более-менее разумный человек знает ей подлинную цену, но при этом дорожит популярностью, как мать дорожит уродливым ребенком. То, что я хочу окунуть болезненное чадо в холодную прорубь, рождает в авторе негодование. И публика готова разделить это чувство, потому что бить слабое и больное не принято. Инстинкт подсказывает беречь его, холить и лелеять. Компания популярных избалованных вниманием автором это натуральный хоспис, скажу я вам, охраняемый немецкими овчарками, в роли которых выступают близкие друзья авторов, их жены, любовницы и идейные наследники. В общем, в этом санатории всегда найдется место сирому и убогому, вымершему ископаемому, мироточащей иконе и паре-тройке убеленных перхотью патриархов, опекающих уже не юное, но по-прежнему шаловливое дарование.
Шаловливость авторов обыкновенно проявляется в похабных шуточках, скабрезных наблюдениях или даже морализаторских суждениях, в которых автор проявляет себя в качестве судьи и неподкупного мерила человеческой глупости, подлости и коварства. Скабрезность вплетена в его рассуждения прихотливым виноградом, давая понять, что автор вовсе не какой-то там ретроград, а самый настоящий постмодернист, при этом чтящий старый интеллигентсткий кодекс, предусмотрительно не позволяющий называть в лицо мерзавца по имени, но не брезгующий сплетней и заговором избранных против поганых, иудеев против элинов, претендующий на пожизненное амплуа эксперта, способного отделить зерна от плевел и коров от навоза.
Все более-меннее устойчивое и верное, пребывающее в автохтонной чистоте в этих магических услугах, разумеется, не нуждается. Оно бредет само по себе, не ведающим кнута стадом, неторопливо пережевывая жвачку собственных рассуждений, не высказывая к автору ни малейшего интереса и уважения, и только тот, кому всякий фокус с найденным в навозе зерном кажется откровением, со мной в очередной раз не согласится. Так редок все еще этот кропотливый талант, не брезгующий площадной грязью и обращающий себе на пользу всякий оброненный случайным прохожим носовой платок, или подслушанный в очереди разговор, или запущенную мясником сплетню. Так мало еще в народной среде этих редких ценителей и знатоков сального юмора, местечковой премудрости и бестрашной лакейской фронды. Так мало желающих плясать без штанов на ярмарках за пятак. Так сильно в нас еще это провинциальное изумление и священый трепет перед юродством, паясничающим на папертях Клео и Мельпомены.