Призрак Часть 2

Встреча

Избитая, пыльная, переходящая из камня и песка в скверную брусчатку дорога покрылась темными пятнышками накрапывающего дождя. Лето шло на убыль.
Георгий шагал в направлении Минска. На душе было серо и муторно, хотя разумных причин для тревоги он пока не находил. Документы надежные: паспорт, командировочное удостоверение. Если бы страх не имел столько оттенков, которые так легко перепутать.
Впереди путь преграждал тяжелый шлагбаум, за которым, переминались с ноги на ногу, неприветливо встречая глазами путника, трое солдат. Еще один сидел за пулеметом, черное дуло которого пустою глазницей таращилось из мешков с песком. По полю в высокой траве протянута колючка, увешанная пустыми жестянками. Три ряда мучительной смерти.
Георгий сбавил шаг и вынул руки из карманов.
– Аусвайс… – хмуро потребовал немец в мятой пилотке с землистым от пыли и загара лицом, вытянув ладонь.
Его товарищи, стоя поодаль, равнодушно мерили Георгия взглядом.
Георгий с притворной боязливой расторопностью сунул руку во внутренний карман пиджака и вынул бумаги.
Немец просмотрел их, вернул Георгию и небрежным жестом разрешил ему пролезть под шлагбаум. На всякий случай он как бы невзначай положил руку на ремень винтовки. Жест этот был скорее механическим, но Георгий знал, что сослуживцы уловили его движение, готовые сами в любой миг схватиться за оружие. Затаенная ненависть, исходившая от людей, почти осязаемо бродила в воздухе
Он шел один, изредка встречая или обгоняя одиноких оборванных крестьян, словно из неоткуда в никуда бредущих по дороге. Безликие, бесцветные, скованные двухлетним страхом и тоской фигуры, ничем не отличающиеся друг от друга, кроме пола. Пальцем тронешь – рассыплются в прах.
По обочинам торчали ржавеющие остовы советских автомобилей и прицепов. Некоторые лежали на боку. Иные были полностью сожжены или разворочены танковыми гусеницами. Армейские грузовики, бензовозы, «эмки». Целые колонны техники, которая никогда больше не заведется.
Придорожный лес вырублен – только бревна и пни на десятки метров от обочин. За время пути он видел, как бригады местных жителей под суровым надзором полицаев валили деревья, отодвигая опасную стену леса подальше от дороги.
Вновь КПП. Очкастый фельдфебель, будто заподозрив неладное, щурится, посасывая сигарету.
– Шаулен?
– А? – Георгий попытался изобразить непонимающе-заискивающую улыбку.
– Аус Шаулен?
– Шаулен, Шаулен! – закивал Георгий и залопотал на русском. – Маму проведать, вот…
В крайнем случае можно применить гипноз. Но разве что-то пошло не так? Нет, это нервы. Должно быть, лицо Георгия показалось немцу чересчур сытым.
И снова впереди рябая полоса шоссе, уходящая в пустоту. Поваленный лес, жухлый бурьян, канавы. Закопченная труба, торчащая из гор пепла и обломков кровли, бывших когда-то МТС, одиноко темнеет вдали.
На подходе к городу Георгий увидел изрешеченный пулеметным огнем гражданский автобус, который, накренившись, мрачно покоился в кювете с наглухо закрытыми дверьми. Осколки стекла в окнах напоминали мстительный оскал.
Георгий никогда прежде не был в Минске, но почти не ошибся в ожиданиях. Город оказался серым и убогим, как и большинство своих оккупированных в первые разгромные месяцы собратьев. С другой стороны, это все же был город, а не распаханный бомбами и артиллерией ландшафт.
Окраины, сплошь деревянные, встретили путника мертвой чернотой в окнах хибар, редкими зубьями полуразвалившихся заборов и покосившимися столбами, с которых свисали оборванными струнами телеграфные провода. Как раскрытые рты покойников зияли посреди улиц глубокие воронки.
Пройдя по Бобруйской улице, вся деревянная часть которой была сожрана пожаром, Георгий, стараясь избегать вездесущих патрулей, за полчаса вышел к центру Минска.
Здесь продолжалась обычная, спокойная, конечно же только по меркам царящей вокруг мясорубки, городская жизнь. Люди спешили по своим делам, топтались в очередях, в пол голоса обсуждали последние вести, дымя самокрутками.
Не попавшие на фронт и до сих пор не отправленные в лагеря мужчины в пыльных кепках и залатанных куртках с серыми от щетины лицами. Усталые постаревшие в сорок лет женщины в белых платках. Те, кто постарше продавали пожитки, жалко съежившись на тротуарах и превратив площади в скорбные нищенские подобия рынков. Оборванные дети жили своей собственной жизнью, как будто не боясь и не замечая войны. Они были единственными, кто еще сохранял в глазах живой блеск.
Оккупация отбросила город на десятилетия назад, умертвив и обескровив автопарк. Из уличного транспорта остались лишь повозки, запряженные костлявыми лошадьми. Груженые двуколки тащили сами люди. Время от времени проезжали, фыркая дымом, немецкие машины: бурые «кюбельвагены», мотоциклы, грузовики похожие на автобусы. Как-то мимо Георгия все же прополз дребезжащий на последнем издыхании трамвай с облезлыми бортами, плюясь искрами через каждые сто метров.
На перекрестке одинокий немец в начищенных как на парад каске и сапогах помахивал жезлом регулировщика.
Георгий шел по бывшей Советской, а ныне Гауптштрассе без интереса подмечая следы пришедшей в город культуры новых господ. Он вспомнил, что во время первой немецкой оккупации, если верить Мицкевичу, эта улица тоже именовалась Гауптштрассе. Благодаря тем событиям минчане, как им казалось, неплохо знали, чего ждать от немцев. От других немцев – с задорными усами в опереточных «пикельхельмах».
Вывески на немецком, свастики, плакаты, портреты нового «освободителя» с кисточкой под носом и плотоядным взглядом. Здание кинотеатра украшали красочные афиши немецких кинокартин: «Хабанера» и «Дядюшка Крюгер».
Немцы жили уверенно, даже на широкую ногу. Немногочисленные магазины, закусочные и увеселительные заведения встречали их, как желанных гостей. Они покупали за бесценок все, на что падал их взгляд, с величавым достоинством белых людей подставляли свои сапоги чистильщиками обуви, беззаботно болтая между собой, вели по улицам обреченного на смерть «партизана», зарвавшегося спекулянта или просто попавшего под раздачу несчастливца.
Хотя Георгию не довелось увидеть повешенных, три раза ему попадались валявшиеся на тротуарах, словно забытые вещи трупы. Двое лежали с дырами в спине, запачкав кровью стену дома. Один – серый и тощий как скелет очевидно умер сам.
На пути к Троицкому предместью Георгий ненадолго остановился, чтобы окинуть взглядом массивное здание Дома Правительства, построенное в начале тридцатых. Дом был цел и невредим, если не считать побитых кое-где окон и следов пожара. От памятника Ленину остался лишь постамент с обрубками ног.
Напротив здания стоял черный кабриолет, а чуть поодаль рослый офицер в новенькой форме с нашивкой за ранение фотографировался в обнимку с молодой особой. Женщина была красивая, стройная, в светлом летнем платье с белокурыми вьющимися волосами, уложенными точь-в-точь как у американских киноактрис.
«Будь сейчас солнце, наверняка бы темные очки напялила!» –  подумал Георгий.
Он зашел в старый город. Миновал свору одетых в серое юнцов с красно-белыми повязками на плечах и, стараясь не заглядываться на номера домов, свернул в крохотное подобие двора.
Трехэтажный белый домишко с облупившимися стенами. Разбитая брусчатка, наваленный в кучу хлам там, где раньше очевидно цвел палисадник. Ветер колышет прибитую к забору листовку.
«Здесь…»
Он зашел в едва державшуюся на петлях деревянную дверь, спустился по пыльным бугристым ступеням в забытую богом темницу. Навстречу из мрака вынырнула женщина с ввалившимися заплаканными глазами и дрожащим ртом – должно быть, одна из его посетительниц.
Жилище агента представляло собой небольшой закуток с одним-единственным полуподвальным окошком. Из мебели только кровать, книжный и платяной шкафы самого жалкого вида и низенький столик с огарком свечи в блюдце и незаконченной рукописью (если можно назвать рукописью ворох исписанных газет и листовок).
Хозяин комнаты неспеша придвинул к глазам запыленные очки, вопросительно взглянул на Георгия.
– Чем обязан?
Это был очень худой, даже для Минска, человек лет пятидесяти с осунувшимся, заросшим полуседой щетиной лицом, тяжелыми веками и острым как у покойника носом. Его подслеповатые глаза смотрели скорбно, но при том с какой-то равнодушной отстраненностью, словно этому человеку было уже на многое наплевать.
– Я по объявлению. Зубную боль заговором лечите? – произнес Георгий фразу-пароль.
– Зубы заговариваю только за рейхсмарки.
Дом агента – худшее место для встречи, будь он обычным человеком, которого можно вычислить. Однако хозяин подвальчика имел особые причины для спокойствия, о которых знали стоящие над ним.
– Вы были знакомы с Людвигом Моргенштерном?
Георгий пожал плечами.
– Очень давно.
– А теперь вам предстоит оборвать его жизнь.
– Рад этому. Мы с ним не очень-то дружили.
По лицу собеседника пробежала тень улыбки.
– Извините мой праздный интерес.
Георгий почувствовал, что перед ним представитель той самой давно изничтоженной, растертой в пыль, но все никак не желающей умирать на зло своему веку интеллигенции. На душе стало как-то по-особенному тоскливо.
– Перейдем к делу.
– Вам, я смотрю, торопиться некуда, – небрежно заметил Георгий, разглядывая лежащий на столике загадочный литературный труд.
– Ваша правда. Библиотеку мою закрыли, в школах хозяйничают истинные литвины. Времена нынче снова темные, что уж говорить. Коротаю время за работой.
Георгий попытался представить, каким образом этот не имеющий должности доходяга просуществовал в оккупации целых два года. Агент прочитал его немой вопрос:
– Я давно понял, что голод лучше всего пережидать в состоянии транса. Дни превращаются в часы, месяцы в недели. А главное – в случае чего всегда можно прикинуться мертвым.
– Выгодная тактика. А эти люди, – Георгий кивнул на дверь, из которой минуту назад вышла заплаканная женщина. – Которым вы помогаете… Не боитесь разоблачения?
– Для соседей я лишь сумасшедший, видящий сны. Администрация мною не интересуется. Благо, сейчас полно гадалок и шарлатанов, на фоне которых легко быть незаметным.
В окошке промелькнули чьи-то сапоги. Донеслись обрывки резкого нахального разговора.
«Наверное, те юнцы в форме…»
– Слушайте, – вздохнул агент, на всякий случай переходя на полушепот. – В ночь на двадцать первое число на аэродром в Становицах прибудет самолет «Юнкерс-52» бортовой номер ноль семьдесят четыре. Оберштурмбаннфюрер Моргенштерн будет в нем. У вас есть два дня (двадцатое и двадцать первое), чтобы Моргенштерн был казнен. Казнен подчеркнуто демонстративно.
– Засада или бомба?
– Бомба нереальна. Засада. От аэродрома Моргенштерн поедет в Минск. К шоссе ведут три дороги, и вам необходимо выяснить, по которой из них двинется кортеж. Само шоссе слишком открыто, чтобы устраивать там охоту. Встречающий генерал Касс – единственный, кто владеет полной информацией, но до него не добраться ни вам ни мне. Однако нам может помочь гауптштурмфюрер Краузе. Он выполняет специальные поручения и наверняка посвящен в основные детали встречи. У этого офицера есть одна маленькая слабость, которую он тщательно скрывает от начальства. По моим сведениям, каждый вторник Краузе, переодевшись в гражданский костюм, ходит по адресу: поселок Гатово, улица Светлая, дом тринадцать. Там живет молодая женщина по имени Раиса Мартынова. Он проводит с нею строго три часа, а после окольными путями возвращается домой. На службу приходит на следующее утро. Командование ничего не знает о похождениях гауптштурмфюрера, и это нам очень на руку. Необходимо…
– Взять его там и выбить информацию?
Агент холодно кивнул.
– У вас есть двенадцать часов, чтобы осуществить задуманное. Оружие, взрывчатка и снаряжение в известном вам тайнике.
– Что с охраной?
– Охрана обычная. Моргенштерн поедет в закрытом черном «Мерседесе» в компании своей ясновидящей и личного охранника. Его будут сопровождать легковой автомобиль с сотрудниками СД и два мотоцикла с пулеметами: один спереди, второй замыкая. Это все. Моргенштерн должен быть убит громко и эффектно. Свидетелей не оставляйте – вам еще придется вернуться в город. Срок: начало – двадцатое, завершение – ноль-ноль часов двадцать второе.
Агент вдруг скорбно закрыл глаза, словно в мыслях бичевал себя за все, что произнес.
Георгий догадался, что он думает о невинных жертвах, которые неизбежно повлечет убийство столь важной персоны.
«Гуманист…»
Впрочем, даже ему самому трудно было не вспоминать об этом.
– Что можете сказать о ясновидящей?
– Очень одаренная. Поразительно тонко ощущает колебания электромагнитного поля: не только присутствие – даже приближение астрального тела. Я так и не смог подобраться к ней. Она телепат категории «А»: улавливает и читает враждебные намерения, исходящие ото всех, кто неспособен защитить свое сознание. Ей необязательно знать этих людей. Я почти уверен, что несмотря на все наши ухищрения, кое-что она уже почувствовала и теперь ищет источник угрозы.
«Надежно спрятался под юбкой!» – презрительно подумал Георгий о своем бывшем учителе.
Чем дольше он слушал агента, тем отчетливее понимал всю зыбкость составляемого плана, который мог рухнуть тысячью способами. Моргенштерн окружил себя оккультной защитой так, словно был первым человеком в Аненербе, если не во всем в Рейхе. От проклятий его оберегали две древние неприступные пентаграммы. Дар ясновидящей сводил на нет эффект внезапности: пусть даже им удастся держать ее в неведении до самых последних минут. Еще это чертово заклинание, способное в разы замедлять индивидуальное время в момент опасности.
Нельзя ненавидеть того, за кем начинаешь охотиться – старое правило, открывшееся вдруг с новой стороны. Нужно было загасить последние проблески неприязни к Моргенштерну, чтобы не выдать себя перед вездесущим взором его змеи.
– А теперь я хотел бы рассказать вам о главном, – после некоторой паузы промолвил агент, в нерешительности потирая сухими пальцами лоб. – Это лишь догадка, но если она оправдается… У меня есть основания думать, что Моргенштерн имеет покровителя. Не из простых людей.
– И кто это может быть?
– Вы должны подготовиться. Это… страшное предположение. Настолько, что мне запретили озвучивать его вам.
Лицо Георгия окаменело. В зрачках запылал злобный огонек.
– Боитесь стать виновником нашего дезертирства? Напрасно.
– Я не уверен, будет ли мое предупреждение во благо или, напротив, деморализует вас, лишив надежды на успех. Я могу и ошибаться.
– Решайтесь! – отрезал Георгий.
– Это Он.
– С чего вы взяли?
– Я составил впечатление об эволюции характера Моргенштерна по той информации, что у меня была. Изучал выражения его лица на фотопортретах, на кадрах кинохроники разных лет. Дважды следил за ним во время транса. Я вывел некоторые закономерности в его поведении, в мимике, жестах и… пришел к выводу, что несколько лет, вплоть до пережитого два года назад покушения, этот человек жил в полу эйфорическом необъяснимом состоянии перманентной радости… Я видел, как у него светятся глаза!
– Может, наркотики? – пожал плечами Георгий, пытаясь представить мрачного брюзгу из детства с блаженной улыбкой на лице.
– Нет. Поверьте, мне известно, что это за состояние. Это присутствие чужой воли. Так ведут себя те, кто имел дело с ним, – собеседник говорил сбивчивым сдавленным шепотом, напряженно всматриваясь в глаза. – В Москве в семнадцатом году он выдавал себя за гастролирующего иллюзиониста из Европы. Сначала я думал, что это просто жулик-гипнотизер. Но… если б вы знали, какие вещи он проделывал с теми, кто попадался ему на крючок. Сперва все они были счастливы, а потом он выжимал из них все человеческое, крал их таланты и обращал на службу себе. Он превратил творцов в свое личное оружие, запустил механизм разрушения общества…
– Даже если так, что это для нас меняет?
Агент потерянно всплеснул руками.
– Я чувствовал, что обязан вас предупредить.
– Мы учтем, – высокомерно кивнул Георгий, точно речь шла о каком-то рабочем пустяке.
Агент снял очки и начал бережно протирать их тряпицей, давая понять, что инструктаж окончен.
– Удачи вам!
– Хотите сказать, с богом? – вздохнул с усмешкой Георгий, разворачиваясь к выходу.
– Да… С богом. Если он на нашей стороне.
«А если нет?» – подумал Георгий, поднимаясь сквозь тьму к очерченной тусклым светом двери.

Обман

Ида проснулась и поняла, что все еще спит. Это было и странно и прекрасно. Она в своей дачной спальне на старой скрипучей кроватке под тонким летним одеялом. В окно льется солнце. Его необыкновенно яркие лучи омывают выцветшие обои на стене, из-за чего узоров почти не разглядеть. Синее небо. С краю колышет зеленой веткой далекая яблоня.
Андрея рядом нет, но Ида знает, что он тоже здесь. Она встает с кровати, слыша, как ласково похрустывает под ногами нагретый солнцем пол. Хочет заняться йогой, но понимает, что сейчас в этом не будет ни пользы, ни радости.
«А ведь я ленивая во сне!», – думает Ида.
Впрочем, лень тут не при чем. Едва подумав о йоге, она уже обретает силу и бодрость, как после получасовых упражнений. Сон на то и сон.
Ида берет из серванта ветхую, пахнущую клеем книжку и перелистывает, помня наизусть каждую строку. Читать не нужно. Детские воспоминания без труда окунают Иду в давно ушедший мир, воскрешая в сердце те самые, чистые первозданные ощущения. Во сне прошлое предстает полным жизни, невероятно близким, почти осязаемым.
В слепящих лучах Ида входит в большую комнату. Андрей пьет чай за столом. Ида знает, что это ненастоящий Андрей, ну и что с того?
– Привет!
– Привет.
Где-то в душе Ида чувствует, что не должна много говорить с Андреем. Андрей соткан из ее воспоминаний, самых светлых и теплых. Стоит ли тревожить этот образ, менять его подобно картинке в калейдоскопе? Вдруг сложится что-то не то?
Ида садится напротив и наливает себе подостывшего мятного чаю. Любуется Андреем.
– Что? – неловко спрашивает Андрей.
– Ничего, – улыбается Ида.
Из открытой настежь двери налетает беспечно-игривый июльский ветерок. Снаружи щебечут птицы. Поет жужжащим эхом соседский рубанок.
Ида собирается приготовить завтрак, но при этом знает, что ни ей ни Андрею он не нужен. Голод совсем не напоминает о себе.
– Хочешь есть?
Андрей пожимает плечами.
– Давай.
«А ведь во сне не грех и потрудиться», – думает Ида. – «Да и не должен сон настолько уходить от реальности».
Она зажигает плиту и начинает готовить омлет. Работа идет играючи: быстро и просто. Завтрак получается на славу.
Ида выходит во двор. Поливает цветы. Звонит родителям, чтобы убедиться, что они тоже есть в этом сне. Да разве их может не быть? Это будет уже совершенно другой сон.
Ида расстилает на траве циновку, ложится на нее, жмурит глаза, чувствуя, как прорезаются сквозь щелочки век и ресницы жаркие лучи. Над ее головой, пылая, вертится в бездонной синеве ни то лучистый сноп ни то диск. Иногда его накрывает легкая тень. Ида не знает, что это за тень. И не задумывается.
Она экспромтом сочиняет замечательный стих и тут же забывает его.
«Не страшно!» – думает Ида. – «Все написанные во сне шедевры на поверку оказываются полной галиматьей».
Назагоравшись и разомлев, она возвращается в дом.
– Ты сегодня прямо светишься, – с нежной усмешкой говорит Андрей.
– Просто у меня все особенно прекрасно сейчас! Поедем купаться?
Андрей медлит с ответом и вдруг как-то неуверенно мотает головой.
– Почему?
Ида изумлена. По какой-то неосознанной причине она была уверена, что Андрей ответит «да», словно просила его уже не раз и он всегда соглашался.
– Да я как-то странно себя чувствую. Голова болит.
– Ла-адно, – Ида треплет волосы на голове возлюбленного. – Но если так, то я иду одна.
– Пешком?
– Нет, конечно же! На машине. Меня… подвезут соседи. Они вроде тоже собирались.
Ида знает, что ей совсем необязательно обманывать Андрея. Но все должно быть как наяву, иначе Андрей станет для нее немножко чужим.
Она собирает в сумку пляжные принадлежности, выходит за калитку.
Ида еще не знает, кто или что донесет ее до далекого водохранилища. Быть может, она переместится туда сама силой желания, или водохранилище окажется прямо за шлагбаумом.
Идя по пустынной каменистой дороге вдоль едва колышущихся трав, навстречу дремотному знойному мареву, Ида слышит за спиной тихое ворчание автомобиля. Этот звук кажется Иде знакомым, даже как будто родным. Она оборачивается и видит неспешно приближающуюся белую «Волгу». Очень похожую на дедушкину.
Ида вытягивает руку, и машина послушно останавливается перед ней.
– Здравствуйте! До водохранилища довезете?
Пожилой водитель в летней кепке кивает, улыбнувшись седыми усами.
– Довезу.
Он тоже похож на дедушку. Ида не уверена: хочет ли она видеть давно ушедшего дедушку во сне. Наверное, нет. Иначе в этом светлом мирке что-то сломается. Придет тревога, проснутся сомнения...
Она садится рядом с водителем, чувствуя ни на что не похожий запах старой «Волги».
Они едут по совершенно пустому сверкающему, как зажженное солнцем зеркало шоссе. Бежит, мелькая крапинками ромашек, зеленый луг. Ползет вдоль горизонта темная кайма леса.
Вот и водохранилище. Ида просит остановиться возле того самого места, где они с Андреем купались в тот незабываемый раз.
Водитель машет на прощание рукой. «Волга» с ласковым рокотом, уезжает, растворяясь на глазах в ослепительном блеске дня. Словно белая лодка, отчалившая от берега.
Ида вынимает из пляжной сумки все необходимое, раскладывает на траве и, не теряя ни секунды, опускается в прохладную, едва подергивающуюся сизой рябью водную гладь. Вода совсем не такая кусачая, не сковывает тело, как наяву. Ноги не чувствуют противного ила.
Кругом никого. Пляж рядом с санаторием пуст. Лишь высоко в небе носятся ласточки и сверкают над водой прозрачные стрекозы.
«А если пожелать, чтобы сюда перенеслись мои друзья?» – думает Ида, плывя на спине и улыбаясь свету.
И вновь чувствует, что это лишнее.
«Не я хозяйка этого сна, не мне его додумывать!»
Остаться у разбитого корыта, пожелав стать владычицей морской, проще простого. Стоит лишь слегка надавить на этот тонкий и хрупкий, как яичная скорлупа вымышленный мир.
Ида ныряет, опускается на мозаичное дно, выныривает. Светясь мириадами водяных искр выбирается на берег и ложится на теплую циновку.
И снова бьют лучи сквозь сомкнутые веки, снова колышутся тени, и пробегают по коже робкие дуновения.
Где-то в глубине души Ида знает, что вовсе не впервые видит этот сон. Он снится ей каждую ночь. И каждый раз она проживает этот день заново, ничего не помня о нем, кроме призрачных отзвуков эмоций. Вечный июль. Вечное счастье. Вечный полет.
Ида переворачивается на живот и, откинув влажную прядь, устремляет взгляд вдаль.
Где-то в кронах тянущегося за дорогой и лугом перелеска оживает и начинает сиять, шевеля четырьмя яркими лучами, световое пятно.
Ида вспоминает про звезду. В ней уже нет былого любопытства, но она чувствует, что должна откликнуться на зов.
Ида поднимается с циновки, натягивает одежду и, не собирая вещи, идет навстречу свету. Она догадывается, кто и что ожидает ее там.
Знакомый маленький мальчик, держащий в руке сигнальное зеркальце, протягивает Иде костяную коробочку, неотрывно и требовательно глядя в глаза.
– Открой.
Ида неуверенно берет ее в руки.
– Не открывается.
– Ты просто не хочешь.
– Не хочу, – признается Ида и виновато смотрит в глаза маленького приведения. – Я не хочу ее открывать. И я хочу уйти отсюда. Домой.
Лицо мальчика неподвижно, даже в его глазах не блестит разочарование. Он смотрит на Иду застывшим взглядом змеи.
– Почему?
– Потому что вечно жить в ненастоящем мире нельзя. Даже во сне.
Ида сама не ожидала, что, встретив своего бесплотного друга, произнесет эти слова. Разве ей хочется покинуть этот прекрасный сон? Уйти из счастливой сказки нежного цветущего дня? Оторваться от всего, о чем недавно лишь робко мечтала?
– Отпусти меня. Ты сломал часы, сделал мое лето вечными. Но вечного лета не должно быть. Я… чувствую, что это неправильно. Сейчас осень.
Иде кажется, что мальчик перевел взор на ее шею. Ида осознает, что у нее на груди подаренный Галкой кулон, а на пальце перстень с черепком.
– Возьми, – просит Ида, снимая с себя украшения.
– Ты счастлива.
– Пожалуйста, забери! – Ида протягивает кулон и кольцо вместе с коробочкой, но мальчик не хочет их брать.
– Ты вернешься.
– Не вернусь.
Ида роняет вещи на землю.
В тот же миг она чувствует, что воздух начинает холодеть. Листья на деревьях незаметно пожухли и поредели. Чистое небо стало по-сентябрьски зябким и прозрачным.
– Я ведь даже не знаю, кто ты. Не знаю твоего имени. Не знаю, чего ты хочешь.
– Он… подарит тебе счастье, – глухо произносит мальчик.
Ида помнит, что уже слышала от него похожую фразу. Она вдруг понимает, что перед ней не человек, не ребенок. Разве речь ребенка может состоять из коротких, плохо связанных друг с другом предложений? Разве его лицо может быть таким отстраненным и безжизненным?
– Кто «он»? – спрашивает Ида, содрогаясь от холодного ветра.
Мальчик не отвечает.
– Он это ты? Кто… ты?
– Ты вернешься.
– Нет.
– Вернешься!
– Врунишка, – грустно улыбается Ида краем губ. – Ты ведь даже не откроешь свое настоящее лицо. Зачем мне тебе верить и к тебе возвращаться?
Слова Иды производят на мальчика неожиданное действие. Нет, его глаза не вспыхнули гневом. Лицо по-прежнему хранит спокойствие. Вместо этого он как будто забылся и померк, точно отступил в густую тень.
– Это не твое лицо, – тихо и холодно продолжает Ида, чувствуя подступающий к сердцу страх. – Не твое тело. Ты даже говоришь не своими словами.
– Ида… – его уста вдруг исторгают сипящий старческий голос.
Ида замечает, что на груди в районе сердца у мальчика зияет узкая ножевая рана с почерневшей кровью. Он весь покрыт грязью. Глаза остекленели, рот продолжает шевелиться уже сам по себе.
– Отпусти меня!
Она вскрикивает и бросается прочь. Мир вокруг внезапно сжимается вокруг нее, стягивает и стискивает словно голодный питон. Словно металлический корсет.
Ида делает отчаянный рывок и, резко вдохнув, открывает глаза.

Несчастливый дом

Рихард Краузе одел неброский серый городской костюм, кепку и, попыхивая сигаретой, вышел из своей квартиры в солидном доме, который до революции вероятно населяли сливки общества.
Даже в полуразрушенном и откатившемся в средневековье городе были дома, где по вечерам горел электрический свет, а из окон лилась патефонная музыка и звенел мелодичными колокольчиками беззаботный женский смех.
Дворник с куцей бороденкой бросил мести и так старательно согнулся в поклоне, что чуть не уронил шапку. Краузе наградил его взглядом.
Гауптштурмфюрер был осторожным человеком и все же не мог побороть зудящее чувство незащищенности, гуляя по улицам Минска в гражданской одежде.
Костюм был мешковат и больше подходил для унылой кабинетной крысы, чем для уважающего себя офицера СС. С другой стороны, мешковатость была очень на руку: в широком внутреннем кармане без труда помещалась банка мясных консервов и плитка шоколада – угощение для Раисы.
Зная, что за ним всегда может кто-то наблюдать, Краузе несколько раз хитроумно изменил маршрут, так что даже самый опытный соглядатай в конце концов потерял бы его из виду.
Затем он поймал двуколку и приказал ехать в поселок Гатово, не называя точного адреса. Оробело щелкнув вожжами, старик погнал свою клячу во всю прыть.
Трясясь по разбитой мостовой и глядя на бегущие мимо серые окна, Краузе думал о ней. Раиса была настоящая славянка: красивая, сильная, приятно простая и по-хорошему практичная. Три месяца назад он разглядел ее среди деревенской грязи и начал откармливать, попутно прививая азы культуры. Теперь это была уже почти фрау.
Отпустив извозчика на въезде в поселок, Краузе сунул руки в карманы и неспеша двинулся по кривой безлюдной улочке, следя, чтобы не наступить ненароком в какую-нибудь дрянь.
Ни души. Бледнеющее сквозь тонкие облака солнце медленно сползало к кронам сосен. В воздухе, норовя залезть в рот, гаденьким облаком кружила мошкара.
Он дошел до одноэтажного серого дома, темневшего за дрянным забором из кривых неотесанных досок. По втоптанному в грязь гнилому настилу пересек так называемый огород – после вчерашней грозы здесь образовалось настоящее болото.
«Прелестно!»
В одном ботинке зачавкала вода.
Рихард отворил незапертую дверь и позвал Раису. Едва переступив порог, он уже каким-то чутьем точно понял, что ее нет дома. Это было странно. До сих пор она встречала его, как верная сука встречает своего хозяина.
«С чего бы?» – подумал Краузе.
Он повесил кепку на гвоздь, толкнул вторую дверь и вошел в спальню.
На кровати, сложив пальцы в замок сидел бровастый еврей и внимательно смотрел на вошедшего, склонив чуть на бок свою чернявую голову.
– Раисы здесь нет. А вы, простите, кто?
– Что…
Рихард выхватил пистолет чтобы разнести этому ублюдку череп. В тот же миг кто-то сбоку ударил его по руке. Пистолет вылетел.
Краузе ловко увернулся и, не дав себя схватить, двинул кулаком по темной фигуре, целясь в кадык.
Чьи-то руки сдавили захватом шею – наверное, тот еврей… Вновь вывернулся. Локтевым ударом отправил одного на пол.
Меткий тычок, словно острый нож вонзился в ребра. Треснула кость.
Сходя с ума от боли и с каждой секундой слабея, Краузе рванулся к окну, но получил страшный удар пистолетной рукояткой между лопаток. Рухнул на пол, разбив лицо о подоконник.
Когда он пришел в себя, его уже связывали.
– Во те на… – проворчал Мицкевич, осторожно щупая пальцами окровавленный нос.
Эсэсовец полураздавленной осой корчился на полу, рыча сквозь забитый в глотку кляп.
Георгий пнул его в пах, чтобы заткнулся.
Прошло несколько минут, прежде чем Роман вынул наволочку изо рта обессилевшего пленника.
– Вы покойники! – прохрипел Краузе свирепо сверкая зрачками и скаля перепачканные кровью зубы.
– Разврат до добра не доводит! – нравоучительно промолвил Мицкевич, подняв палец.
Роман достал из кармана пузырек с сывороткой правды. Краузе тут же стиснул зубы, так что пришлось раскрывать ему челюсти с помощью ножа.
Проглотив содержимое пузырька немец некоторое время истошно выл и сыпал проклятьями, думая, что ему влили в рот какой-то особый мучительный яд. Потом его отчаянные глаза заволоклись дымкой, и в них проступило сначала недоумение, затем изумление, а после блаженство.
– Что это… Где я?
– В Вальгалле, – спокойно сказал Роман.
– Боже! И правда! А я не верил… О-о! Ты… Один! Прости, прости, что не верил!
– Ты сможешь остаться здесь навсегда.
– О-о…
Роман взял у Георгия карту местности. Все шло как нельзя лучше.
– Покажи: по какой из этих дорог поедет от аэродрома оберштурмбаннфюрер Моргенштерн.
– Вот по этой! – Краузе попытался высвободить связанную руку и, отчаявшись в попытках, принялся тыкать в карту носом. – Во-во-во! По этой, в середине! Моргенштерн мразь… Я… я бы его сам пр-ридушил! Крыса, сволочь! Вы хотите убить его? Возьмите меня с собой!
– Не стоит, сын мой, мы и сами справимся.
Мицкевич не выдержал и огласил дом сдавленным кудахчущим хохотом, забыв про свой вспухший нос.
Обезумевший гауптштурмфюрер с наслаждением выболтал все детали и секреты, которые знал и снова взмолился, чтобы его оставили в Вальгалле.
– Будь по-твоему.
Роман положил на лицо Краузе подушку и, приставив к ней пистолет, нажал на курок. Выстрел вышел тихим и глухим, как шум от упавшего мешка.
– В подпол его!
– А что с бабой? – спросил молчавший все это время Луговой.
– Пусть дрыхнет. Думаю, через денек-два отыщет своего хэрроя.
Они покинули дом, спрятав тело, и на всякий случай инсценировав ограбление. В сумерках четыре темные фигуры, тихо переговариваясь и озираясь кругом, скрылись в непроглядной чаще леса.

Ночь

Она лежала на раскладном диване рядом с Андреем в его маленькой съемной квартире.
В темноте горел красный огонек телевизора. Сквозь занавески тоскливо-равнодушным светом проступали лучи фонаря. Колыхались призрачные тени.
«Сейчас осень. Ноябрь», – подумала Ида, слушая шепот ледяных капель по стеклу.
Ида стала припоминать свой сон, и ей сделалось не по себе. Даже немного жутко.
Она посмотрела на тусклые хрусталики люстры. На спящего Андрея. И снова на окно.
Ида не любила ноябрь и не любила ночь. Поздней осенью ночи страшные. Голые деревья похожи на скелеты. Холодно чернеет сырая земля под моросящими с неизбывной болью мертвыми дождями.
Ей не нравились звуки, которые по ночам доносились с улицы. Иногда это был голоса людей, иногда вой собаки или крик проснувшейся отчего-то вороны. Всегда чужие, зловещие, таинственные.
Хуже всего, если посреди ночи где-то во дворе начинал плакать ребенок. Тогда Ида напряженно, мучительно вслушивалась, готовая вскочить с дивана и броситься к окну, пока не убеждалась, что кричит всего лишь бездомный кот, ищущий себе подругу.
До сих пор Ида не чувствовала страха, если рядом был Андрей. Но теперь он казался ей далеким. Дальше, чем то неведомое существо, являвшееся во сне.
«Призрак… Почему именно призрак? С чего я решила, что это он?»
Она смотрела на желтое, подрагивающее сквозь тени ветвей пятно фонаря, размышляя о приведениях.
Ида не знала о них почти ничего. Наверное, потому что никогда не тянулась к темному, замогильному, потустороннему. Ида знала о тонких телах, знала про карму и про переселение душ – про все, что служит жизни и ее продолжению. Но этот призрак не был живым. Это было подобие, чучело живого создания. Единственным впечатлением о мальчике, которое Ида вынесла из сна, стало его превращение в восковую куклу с пустыми глазами.
Ида ничего не знала о призраке. Кроме того, что это он тяжело вздыхал на кухне и в ванной, когда ей было пять лет. Темными ночами, когда вся семья спала. Потом ей говорили, что это хрипят водопроводные краны, но Ида знала правду.
То был другой призрак. Большой, дымно-серый, безликий.
«Как в детстве меня уже не напугаешь…» – не слишком уверенно подумала Ида.
Она прикинула, на какие ухищрения придется пойти призраку, чтобы перещеголять своих выдуманных собратьев из фильмов ужасов.
Потом Иде снова стало не по себе. Она подумала, что, быть может, и правда, сошла с ума. Прежде мысль о легком помешательстве лишь забавляла Иду. Безумие казалось ей хорошей маской, добавляющей ее образу загадки и глубины. Но теперь…
Ида поднялась с постели и тихо подошла к окну. Приоткрыла занавеску.
Дождевые капли, попадая в свет фонаря, превращались в янтарные брызги. Деревья шарили во тьме своими мокрыми когтями. Черный, поблескивающий лужами асфальт устилали размокшие клочья бледных кленовых листьев.
В детстве она не решалась по ночам подходить к окну: а вдруг в него кто-то заглядывает?
«Детство…»
Неповторимо красивое и в то же время страшное время, когда ты гостья в этом мире, а твои родители, бабушка и дедушка – всемогущие добрые боги. В детстве зло не маскируется, чудища не прячутся. Огонек обогревателя может оказаться горящим глазом затаившегося во мраке волка – ну и что?
– Ты что? – Ида услышала сонно-испуганный голос Андрея.
Она задернула занавеску и вернулась в постель. Ворсистый плед затрещал голубыми искрами.
– Не спится?
– Нет. Я спала. Просто проснулась и…
Ида отвернулась к стене. Вздохнула, чувствуя, что не может ничего объяснить.
– Плохой сон?
– Угу.
Андрей приобнял Иду и поцеловал.
– Ид, что случилось? Я же вижу, что ты не такая, как всегда.
– Я… – прошептала Ида. – Мне просто немножко грустно.
Она хотела произнести другое слово: «тревожно», «страшно», но почему-то сказала «грустно».
– Из-за чего?
– Не знаю. Может из-за осени.
– Осенью всем грустно, – подумав, промолвил Андрей, глядя на угрюмый мир за окном.
– Когда мы уедем в теплые края?
– Деньги будут, уедем.
Он вновь поцеловал ее.
Иде хотелось в Таиланд или в Индонезию. Поближе к пальмам, к белому песку и океанской лазури. Туда, где не бывает осени и зимы, где мрак синего цвета, а дожди полны тепла и жизни.
Она перевернулась и посмотрела на Андрея поблескивающими в полутьме глазами.
– Я не только ради себя. Я иногда думаю… Я боюсь за…
– За кого?
– За малыша. Он же у нас когда-нибудь будет.
– А что ты боишься? Я же вас не брошу. Если что родители помогут.
– Нет, – Ида опять вздохнула, как вздыхала, наверное, два или три раза за всю свою жизнь. – Нет…
Она не знала, в какую словесную форму облечь незнакомое малопонятное для нее самой чувство.
– Мне страшно за него в этом мире. А вдруг я… вдруг я его обреку, тем что выпущу сюда?
– Ну что ты?
Андрей непонимающе смотрел ей в глаза, будто разглядел в возлюбленной совершенно чужого человека.
– Как ты можешь так говорить? Ид!
– Прости… Чушь какую-то несу! Просто ночью мысли иногда набрасываются всем скопом, и начинает ехать крыша.
– Поедем в теплую страну. Там родишь.
Ида грустно улыбнулась. Она не открыла Андрею самого главного: «А вдруг он вырастет плохим человеком?» Эта уродливая, сумасшедшая мысль промелькнула в ее мозгу зловещей молнией. Иду словно обожгло. Как она могла такое подумать?
Она неуверенно поцеловала Андрея. Он приник к Иде.
Потом они слились и забыли обо всем.
В стекло продолжал барабанить дождь. Печально шелестя, проносились редкие автомобили.
Андрей лежал неподвижно, положив щеку на впалый живот Иды. Он слушал ее вздрагивающее дыхание. Ида перебирала его волосы, глядя в потолок и улыбаясь. Она снова была собой.
– В Китае сейчас все еще жарко.
– Хм…
– И пахнет всюду морской едой и дурианами.
– Чем?
– Это такие большие желтые шипастые фрукты.
– Ясно. Хочешь в Китай?
– Нет. Не совсем. Куда-нибудь, где потише и почище воздух и вода.
Они некоторое время молчали, слушая тихую дробь дождя и, наслаждаясь друг-другом.
– А ты правда… считаешь меня чокнутой.
– Ну что ты. Нет, конечно.
– А мне кажется, да. Ты знаешь, я сегодня послала моего призрака куда подальше.
Ида беззвучно рассмеялась, озарившись жемчужной улыбкой
Она почувствовала, что Андрей не хочет принимать это за шутку.
– Извини. Глупости это все!
– Не шути так.
– Не буду.
Его пальцы скользнули от ее шеи к впадинке на животе.
– Не бойся, я не сойду с ума. У меня есть иммунитет.
– М-м?
– Я ведь не зря играю в безумие. Это все равно, что пить яд в крошечных дозах, чтобы…
– Давай не будем об этом?
– Ладно.
Ида закрыла глаза. Ее больше не пугал темный химерический мир. Ей вдруг стало необычайно приятно от того, что за окном дождь и холод, а в квартире уютно и тепло. Здесь не могло быть никакого призрака. В этих стенах ему не было места.
Кошмары блуждали за окном в черной слякотной мгле.

Засада

Самолет запоздал. Просидев целую ночь в засаде, Георгий видел, как сквозь мрачные лапы елей и листья берез начинало тускло сереть, плачущее мелким дождем утреннее небо. В тридцати метрах от него, полускрытый за низким кустарником, ждал, изредка привставая и разминая затекшие суставы, Роман.
Его прошиб утренний озноб, сделав тяжкое ожидание еще более мучительным. Внезапно подкативший ни к селу ни к городу сон туманил мысли. Георгий вздыхал, колол себе ладони еловой веткой, растирал немеющие виски. Больше всего на свете ему хотелось курить.
Луговой и еврей поджидали на противоположной стороне дороги.
У каждого в группе был немецкий автомат с несколькими магазинами про запас, пистолет и противопехотные гранаты. Арсенал так себе. Залогом победы мог бы стать пулемет, если б он был.
Георгий с цепенеющим сердцем думал о пулеметах МГ-42, которыми без сомнения оснащены сопровождающие мотоциклы. Адские машины, прозванные пилой Гитлера, в считанные секунды способные выкосить лес и достать тебя, куда бы ты не забился, вышибающие плоть кусками.
Пестрая лесная птица, надрывно крича, перелетала с дерева на дерево, оказываясь то на той, то на этой стороне дороги. Георгий догадался, что где-то здесь у нее выводок.
В тишине продолжающего дремать леса ожил едва различимый новый звук. Они приближались. Через полминуты уже можно было отделить резкий рокот мотоциклов и мерный гул легковых автомобилей, ехавших со скоростью сорок-пятьдесят километров в час по раздолбанной дороге.
Роман подал Георгию условный знак. Поднял руку, оповещая остальных.
Георгий, щелкнув, взвел рычаг затвора. Предательская дремота вмиг отскочила. Зубы стиснулись, кровь заколотила в мозгу.
«Началось!»
Он жаждал схватки. Он предвкушал ее, объятый азартом.
И все же на какой-то миг ему вдруг страстно захотелось лечь под куст и провалиться в сон. В такой глубокий, чтобы не разбудили ни выстрелы, ни взрывы, ни даже пинок немецкого сапога.
«Если бы…»
С ненавистью вспомнил премудрого агента, впадающего в долговременный транс, когда ему вздумается.
«Времена нынче темные… Это у тебя-то темные, очкастая сволочь?»
Ошибки не было: по дороге в указанном порядке неспешно ехали два мотоцикла, «кюбельваген» с четырьмя эсэсовцами и надменно отливающий скользкими бликами, по-немецки безупречно вылизанный роскошный вороной «Мерседес».
Все ближе. Пальцы стиснули автомат, словно уже были мертвы. Или он сам примерз к ним?
На обочине сдетонировал фугас. Ведущий мотоцикл отлетел в кювет, перевернувшись и смяв седоков. «Кюбельваген» остановился, военные повыскакивали наружу. Двое упали сразу под плотным градом пуль, обрушившимся с обеих сторон. Один успел пробежать несколько метров, наугад выстрелил из автомата, рухнул и, скорчившись в муках, затих. Последний залег за машиной.
Задний мотоцикл, первые несколько секунд стоявший в недоумении, разразился яростной пальбой. Он стрелял в сторону Мицкевича и Лугового. Прочесать пулями все пространство мешал вставший на пути начальственный «Мерседес». Из «Мерседеса» выскочили двое. Один метнулся в кювет. Второй полез дальше в заросли, в панике не заметив, что бежит прямо на Георгия. Георгий всадил в него веер пуль.
«Моргенштерн?»
Мотоцикл подал назад и заглох. Повернул пулемет и начал безостановочно сечь в сторону Георгия и Романа. Земля вдруг сама-собой оказалась под носом. С неба посыпались щепки. Пули взрывали древесину, щелкали по камням с рикошетирующим фырчащим визгом.
Захотелось вжаться в землю, вгрызться в нее, закопаться туда как крот.
Время застыло. Он бил и бил, как дьявольский барабанщик, исполняющий дробь на барабанных перепонках. Страшная пила методично ходила вправо-влево, как коса смерти. Ствол конвульсивно трясся. Белый язык извивался и отплясывал под дикое смешение звуков.
«Где наши?! Где?! Почему замолчали?! Я один!»
Лента оборвалась. Во внезапной тишине было слышно, как водитель, отчаянно бьет ногой по стартеру.
Мотоцикл взревел, сорвался с места и молнией полетел вперед мимо разгромленной колонны, подскакивая на колдобинах.
Георгий вдруг понял, что все закончилось. Схватка длилась чуть дольше минуты. Лежавший за «кюбельвагеном» немец молчал, уткнувшись лицом в дорожную пыль. Из кювета бессмысленно торчал сапог водителя «Мерседеса». Все были мертвы, кроме двоих, которые сбежали на мотоцикле.
Георгий вспомнил про брата и в ужасе обернулся. Он уже был готов увидеть истерзанный в клочья труп, когда лежавший неподалеку Роман спокойно взглянул на него и начал перезаряжать автомат.
Георгий чуть не рассмеялся от счастья:
«Не один!»
Его почти не волновала судьба Лугового и Мицкевича. Все же, когда на той стороне дороги зашевелились кусты, Георгий ощутил прилив бодрости.
Все были живы. Лишь Луговому, судя по походке, слегка зацепило ногу.
Георгий отряхнул с волос древесный сор. Его глаза наткнулись на тело убитого им только что нациста.
Это был точно не Моргенштерн. Даже не офицер высокого ранга.
– Все целы? – прохрипел Луговой, осторожно выбираясь на дорогу.
– Вашу мать, почему не загасили пулемет, пока стоял?! – заорал Роман. – Он к вам спиной был!
Георгий перевел взгляд на «Мерседес». Теперь он был похож на жалкую подстреленную ворону: изрешеченный пулями, с беспомощно распахнутыми дверьми и валящим из-под капота белым паром. Внутри не было трупов. В машине никто не ехал, кроме тех погибших в кювете.
 «Моргенштерн, ясновидящая, личный охранник… Где они?»
Жуткая догадка ослепила его.
– Не-ет… – испуганно прошептал Георгий. – Нет… Суки… Мрази…
Новая пулеметная очередь прошлась по дороге, вздымая фонтаны песка.
Луговой взревел матом и бросился к Гарцевым. За ним, пригнувшись устремился Мицкевич.
Это был уже не мотоцикл. Со стороны аэродрома навстречу группе двигался громадный грязно-серый, тупой как металлический носорог бронетранспортер. Он был еще далеко, и стрелок бил короткими очередями.
– Валим! – крикнул Роман.
Это была ловушка. Никакого Моргенштерна в расстрелянной колонне не было.
Они бежали, как загнанные волки. На броневике и следовавших за ним грузовых машинах прибыла рота егерей в зеленой камуфляжной форме, вооруженных новейшими «штурмгеверами».
Гибель шла по пятам. Однако Роман применил последний имевшийся в рукаве магический козырь: заставил солдат преждевременно выскочить из машин. Пока немцы заходили в лес и рассыпались цепью, группа бежала все дальше, скользя по глине, ломая ветки, скатываясь в овраг и забирая в сторону, чтобы уйти от волны преследования.
Был ли минский агент предателем? Был ли Краузе под наблюдением у начальства? Могла ли ясновидящая все это время следить за ними глазами подвластной ей лесной птицы, так подозрительно метавшейся туда-сюда? Все это уже не имело никакого значения. Операция провалилась. Теперь куда бы они не пошли, им была уготована только одна судьба.

Даша

Леонид Ефимович Зарицкий преподаватель истории отечественной литературы, истории журналистики и к тому же славянского фольклора привычно мерил аудиторию черепашьими шагами, многозначительно поднимал брови, собирая на лбу бесчисленные складки, иногда вяло вздымал вверх морщинистый палец и проникновенно-ироничным тоном сказочника рассказывал про знакомых каждому с детства, но никем никогда не виданных существ.
Лекции по славянскому фольклору закончились еще на первом курсе, и все же Ида не упускала шанса на них бывать, чтобы вновь и вновь возвращаться в завораживающие дебри народных мифов и преданий.
– Начнем с того, что к живущим под водой полудевушкам-полурыбам русалки не имеют никакого отношения. Известных всем хвостатых морских дев вы в наших реках и болотцах, к сожалению, не сыщете. Разве что, может быть, в реке Припять рядом с Чернобылем.
Ида слушала его в пол уха, что-то рассеянно рисуя в блокноте. Она уже неплохо знала наперед, какие остроты задействует Леонид Ефимович в своем монологе. Как и любой настоящий лектор, это был артист, раз за разом исполняющий одну и ту же роль с не иссякающим огоньком в усталых старческих глазах.
– В ночь на Ивана Купалы становятся особенно опасны. Могут затащить под воду или защекотать до смерти. Не знаю, пугает ли вас, добры молодцы, перспектива умереть от щекотки в руках обнаженных красавиц? Ну… двояко, двояко – по глазам вижу! Тех, кому жизнь ценней, на всякий случай предупреждаю: оказавшись в Купальскую ночь в лесу, имейте при себе гребешок для расчесывания волос. Одолжите русалке гребешок – уйдете целы и невредимы.
Леонид Ефимович обратил подслеповатый взор на Иду.
– А чего боятся русалки? Так, так… Ида, вы у нас уже третий год. Не напомните?
– Полыни.
– Правильно!
– Вранье! – шепнула сидевшая рядом Даша Колокольцева. – Русалки боятся страшных пауков.
Она вцепилась ногтями в спину Иды и по-паучьи вскарабкалась вверх до шеи.
– Ай!
Несколько лет назад в гостях у Даши Ида не на шутку испугалась ее домашнего паука-птицееда.
Леонид Ефимович поправил на переносице очки и перешел к полуденнице.
Слушая рассказ о призрачной деве, рождающейся из жаркого летнего марева в сердце бескрайних полей, Ида подумывала спросить у Леонида Ефимовича о похожем существе, виденном ею во сне и наяву.
«Существуют ли в славянской мифологии призраки?»
Ида не помнила, чтобы Леонид Ефимович рассказывал о них и опасалась задать слишком глупый вопрос. Само слово «призрак» совершенно не вязалось с обитателями этого страшноватого, но забавного и родного сердцу мирка домовых, овинников, банников, леших, водяных и прочей веселой нечисти.
– Вы хотите меня о чем-то спросить, Ида? – преподаватель уже прочитал вопрос в ее глазах.
– Да, Леонид Ефимович. Я… скажите, а в нашем фольклоре существуют приведения?
Леонид Ефимыч в очередной раз поднял свои густые брови и почесал небольшую пепельно-серую бородку.
– Вы имеете в виду, духи умерших?
– Да.
– М-м… Да, приведения у нас, конечно, тоже есть. Как и все народы, наши предки верили в некий зловещий след, который оставляет на земле умерший человек. Не всякий человек. Чаще всего грешник или самоубийца.
Леонид Ефимович замолчал, многозначительно глядя на Иду: стоит ли продолжать?
Ида улыбнулась.
– Приведение может принимать разные образы. Оно может иметь вид человека, того который умер, либо ребенка, либо зверя. Встретить его можно на открытых пространствах, на перекрестке (помните значение перекрестка в мифологии?), на кладбище или на мосту. Продолжать?
– Да.
– Не доберусь я сегодня до злыдней, ну ладно. Ничего хорошего встреча с призраком не сулит. В лучшем случае напугает или запутает, собьет с пути. В худшем случае может наслать болезнь или отнять разум. А может и указать место клада. Но не по доброте, конечно же, а с умыслом. Не всякий человек может увидеть приведение. Если увидели, ни в коем случае не разговаривайте с ним и не поворачивайтесь спиной. Лучше всего иметь при себе нательный крестик.
У Иды дрогнуло сердце. Она вспомнила, что отдала свой крестик Галке.
– А если ты с ним уже заговорил? И… выполнил его волю?
– Ну… честно сказать, не знаю. Вы имели опыт общения с призраком, Ида?
Ида покачала головой, не желая показаться сумасшедшей.
Леонид Ефимович улыбнулся, сощурив дряблые веки.
– Домашнее задание: найти и сфотографировать живую русалку. Осенью и зимой их практически не встретишь, но в этом и вся сложность. За неделю должны управиться!
Аудитория ответила вялыми смешками и стала складывать тетради в сумки.
– Ты правда встречалась с призраком? – спросила Даша, спускаясь следом за Идой в гардероб.
– Да.
– Ух ты! А как и где?
Даша, как и Ида, предпочитала жить в своем собственном мире, порой играючи уходящем от реальности. Благодаря этому они и стали друзьями. Теперь, когда Ида осознала, как важно сохранять здравый рассудок, ей впервые захотелось серьезно поговорить с Дашей о сверхъестественном, не притворяясь и не играя.
Даша была двумя курсами младше Иды. У нее было необычное немного мальчишеское лицо с вечным выражением какой-то хмурой суровости. Выражение это, впрочем, ни на секунду не отражало ее веселый, энергичный, бесшабашный нрав. В свободное время Даща постоянно чем-то занималась. Она любила рисовать, увлекалась рукоделием, писала стихи и рассказы-страшилки. Ей нравились демоны, монстры и мертвецы, восставшие из могил. Но свою главную, самую причудливую страсть Даша утоляла под землей, забираясь в пещеры, блуждая по древним подвалам и канализационным тоннелям. Она облазала всю гигантскую Сьяновскую систему пещер, исследовала тесные карманы и проточенные водой ходы-шкуродеры, побывала в таинственных подземных церквях и «колонных залах» под стенами Кремля. Любовалась водопадами в ливневых коллекторах.
Раз или два Даша предлагала Иде слазать под землю вместе. Впрочем, далекая от полного грязи и опасностей мира диггеров, Ида едва представляла себя ползущей на четвереньках по узкой каменной кишке навстречу непроглядному вековому мраку.
Ида и Даша зашли в «Макдональдс», и там Ида, не утаивая ничего, рассказала своей подруге об утренней звезде и встрече с мертвым мальчиком. Даша спокойно приняла на веру эту диковатую историю, словно сама не раз сталкивалась с подобной мистикой.
– А тот медальон, шкатулка и кольцо – они все еще у тебя?
– Да. Дома.
– Надо бы их выбросить.
– Я уже подумала об этом. Да, наверно, надо.
Ида вытерла губы салфеткой и внимательно заглянула Даше в глаза, ожидая, что та, наконец, улыбнется и, может быть, эзоповским языком посоветует ей проверить свое психическое здоровье. Но Даша смотрела серьезно и явно заинтриговано.
– Мои друзья-диггеры тоже видели призраков. Там, – Даша многозначительно указала глазами на кафельный пол. – Не таких, конечно, как ты описала. Просто некие странные световые пятна, световые столбы, блики на стенах. И это в тех местах, где света вообще не должно быть. Я сама пыталась выследить этих чуваков, но безуспешно. Да… Но встретить призрак воплоти, да еще поговорить с ним – о таком я пока ни от кого не слышала. А ты уверена, что это был не какой-нибудь розыгрыш?
– Уверена.
– Хм…
– А в каких местах, ты говоришь, под землей встречаются призраки?
– Если б у меня была карта, я бы тебе показала. У нас там особые названия. Но самое жуткое место – это в тоннеле реки Неглинки, неподалеку от Трубной площади. Там есть секретная волшебная дверь, представляешь?
– Что за дверь?
– Очень странная фигня. Кирпичная стенка тоннеля сама по себе отъезжает внутрь, и образуется проход. Без всяких механизмов!
– Ты… это видела?
– Не-ет. Я в тот день как на зло заболела. А трое моих друзей видели. Представляешь, кусок стены просто уехал, оттуда из дыры выскочил человек и убежал по тоннелю в темноту. А стена за ним через некоторое время сама закрылась. Она… как будто плыла, левитировала в воздухе – мои друзья успели заснять на мобильник, правда плохо вышло. Кто был тот тип неизвестно, но он их не заметил.
– Вау…
«Не одна я мучаюсь шизофренией!» – подумала Ида. Она попыталась представить, каким образом может работать такая «дверь», замаскированная под участок сводчатой стены канализационного тоннеля и чуть ли не парящая в воздухе благодаря неведомым чарам.
Из всех возможных аналогий на ум приходили самодвижущиеся театральные декорации.
«Сюрреализм!»
– Я тебе потом скину видео. Офигеешь.
– А вы не пробовали открыть эту дверь?
– Пробовали, конечно. Всю кирпичную кладку обшарили, искали кнопку, какую-нибудь щелочку. Но ничего. Тогда мы нарисовали на стене краской череп с костями и назвали это место вратами в ад.
– А почему в ад?
– Ну не в рай же. Пошли по домам, решили попереписываться с другими командами диггеров. Может, они что-нибудь про это знают. А потом…
– Что?
– Представь: когда мы туда вернулись, наш череп стерли. Мы, к счастью, все равно запомнили это место – там был еще один кое-какой ориентир. Мы нарисовали новый череп с костями, и через неделю он тоже исчез. Мы тогда начали с ними играть: каждый раз рисовали новую картинку и писали под ней вопросы: «Кто вы?» «В чем фокус?» и так далее. А они раз за разом все стирали. Мы даже думали устроить на них как-нибудь засаду, но… среди нас не нашлось таких психов.
Даша поднялась из-за столика, и повесила на плечо сумку.
– Ну пошли? Да, если хочешь, я могу тебя туда сводить.
– Давай. Мне очень интересно.
– Наконец-то согласилась! Только надень перчатки, какие не жалко, и что-нибудь вроде дождевика. Там полно грязи, очень сыро и холодно. Сапоги я тебе достану.
– Окей.
Они вышли из ресторана в темный ноябрьский вечер под бьющую в лицо ледяную пыль.
Ида пыталась представить, как будет идти по сырой зловонной канализации в поисках неведомых «адских врат».

Охота на охотников

К восьми утра стало ясно, что враг потерял след.
Необходимо было вернуться на базу, однако дорога, пролегавшая на пути группы, оказалась перекрыта.
Они прождали в кустах до самых сумерек. Поздним вечером, немцы внезапно погрузились в машины и быстро уехали: видимо командование нашло им более срочное применение в другом месте.
Это была первая удача на фоне наступившей беспросветной полосы. К ночи группа наконец добралась до базы: замаскированного посреди леса схрона, в котором хранилось оружие, медикаменты, запасные документы, деньги и переносная американская радиостанция.
Луговой остался стоять на стреме. Необходимо было забрать все, что хранилось на базе и уничтожить тайник.
Георгий взял две старые противотанковые мины, которые они сняли с поля месяц назад, и начал мастерить из них «подарок» для гостей: мину-ловушку, срабатывающую при попытке открыть крышку лаза.
Мицкевич сложил рацию в чемодан, став вдруг похожим на пассажира, ждущего на перроне поезд.
– У моей тетки Фриды Исааковны был чемодан точь-в-точь как этот, – вяло промолвил он. – Знаете, что она в нем хранила?
– Что? – буркнул Георгий, не поворачивая головы.
Он хотел выдать какую-нибудь обидную колкость, касающуюся евреев, их теток и чемоданов.
В лаз просунулась бородатая голова Лугового:
– Немцы!
Они повыскакивали из схрона, чувствуя, как судьба во второй раз лихо выбила землю из-под их ног.
Прислушиваться не было нужды. Далеким, но отчетливым эхом в лесу отдавался собачий лай и чьи-то короткие команды.
«Дрянь…» – подумал Георгий, нервно сглотнув.
Роман тихо выматерился.
– Идут от дороги, – сообщил Луговой провалившимся голосом. – Загонщики с овчарками. Не меньше взвода.
Они устремились на север, молясь, чтобы враг шел только с одной стороны. Это была жалкая, немощная тень надежды, служившая лишь временным средством от паники.
Очень скоро, минут через пять-семь преследователи найдут схрон и дадут собакам обнюхать вещи. А дальше дело за зверьем. От одной такой мысли у Георгия мутилось в мозгу, а тело начинали щекотать ледяные когти.
«Бежать! Бежать! Бежать к чертовой матери из этого дерьма!»
Продравшись через дебри, бойцы вышли на небольшую, заросшую густым папоротником поляну и в тот же миг застыли. Навстречу им беззвучно приближались, шаря лучами фонарей между черными стволами, немцы. В пятнах света зловеще, по-кладбищенски курился жидкий туман.
– Твою ж… – безнадежно выдохнул Луговой.
Они бросились в сторону. Позади с особой яростью принялись заливаться псы. Слышались довольные, полные охотничьего азарта возгласы загонщиков.
Не прошло и минуты, как до слуха долетел нагоняющий группу паскудный топот и шелест собачьих лап. Друзья встали спина к спине, направив дула автоматов в разные стороны. Им было по силам справиться с одной и даже с двумя овчарками, не открывая огня. Если бы не проклятая ночь.
Из кустов снарядом вылетела невидимая во тьме рычащая псина. Прыгнула на еврея. Почти одновременно сбоку выскочили еще две. Роман и Луговой разрядили в них магазины. Георгий слепо пинал вцепившуюся в локоть Мицкевича овчарку, бил ее автоматом, пока та, жалобно взвизгнув, не отвалилась, испуская дух.
Они приготовились бежать. Раскидистые лапы старой ели уже озарились злобным, мечущимся туда-сюда электрическим светом. За ветвями маячили, то и дело сливаясь с темнотой, черные каски. Они выступали из мрака, будто рождались в нем. Сонм ночных призраков, выстроившийся в неразрывную, неуклонно надвигающуюся цепь.
Вспыхнувший над головой серебристый сноп залил поляну мощным фосфорическим светом. По земле ордой муравьев поползли бесчисленные тени. Несколько касок, не обтянутых материей, вспыхнули яркими бликами.
– Фойа! – взвизгнул чей-то кривой рот.
Что происходило в следующую минуту Георгий не запомнил. Знал только, что Роман, Луговой и Мицкевич уже больше никогда не поднимутся с земли, после того что с ними стало. Сквозь грохот выстрелов не было слышно даже собственного звериного воя.
Он уползал как червь от приближавшихся к нему егерей, кажется, решивших взять его живьем. Потом вскочил на ноги и бросился бежать, спиной чувствуя направленные на него и плюющиеся огнем дула карабинов. Пуля обожгла ему ухо, но боль разбилась о страх.
На какое-то время Георгий стал не умнее любого животного, которое преследует смерть. Он ни о чем не думал, ничего не помнил и не понимал. Он только бежал, уже не крича, а только всхлипывая от разрывающего душу на части всесильного ужаса.
Пылающий серебром как в страшной сказке лес вновь заволокся тьмой, став непроглядным царством рогов и когтей.
Георгий помнил, как расшиб себе лицо, как куда-то полз и где-то спрятался, боясь выпустить из легких застрявший там комок воздуха. Помнил рутинно прозвучавшую над ухом немецкую речь и проплывший в паре метров оранжевый огонек сигареты.
– Куда делся этот шайзкерль?
– Я его зацепил.
– Где собаки?
Потом он в очередной раз услышал нестерпимый лай где-то вдалеке. Выполз из ямы и снова бросился бежать, ни то инстинктом ни то чудом минуя острые сучья и корявые стволы.
Позади вновь стреляли, но уже скорее наугад. К счастью, собак больше не было.
Георгий пришел в себя, осознав, что не бежит, а идет, и ноги его вязнут. Мгла вокруг перестала быть кромешной. В ней проступали тщедушные стволы березок, лишенные ветвей, и такие же ободранные палки мертвых сосен. Впереди раскинулась бугристая пустошь, с торчащими тут и там косматыми пучками растений.
Георгий понял, что попал в смертельную ловушку, но продолжал, судорожно ловя ртом воздух и размахивая руками, лезть вперед, забыв обо всем, кроме жадных до его плоти пуль. Под сапогами хлюпала и плескалась вода. Вязкая мякоть поглотила его ноги, позволяя выдергивать их ценой больших усилий. Он не заметил, как потерял оба сапога. Жадные жирные объятия болота подбирались все выше.
У него не было смелости оглянуться, но он почувствовал, как позади на безопасной твердой земле столпились немцы, обшаривая фонарями поросшую махровым мхом и клочьями травы гниль.
Он полз почти на четвереньках. А может уже и не полз, а просто ерзал в грязи, как муха, угодившая в блюдце с медом.
Немцы открыли огонь, на удачу прошивая тьму болота. Георгий увидел трассеры: эти почти не существующие тончайшие иглы огня. Они мелькали над головой, уносясь в черноту и там замирая крохотными светлячками, с шипящим чмоканьем вонзались в водянистую жижу. На каждый трассер приходились две обычные незаметные глазу пули. Георгий знал это.
Когда стрельба смолкла, уткнувшийся лицом в сырой мох Георгий неожиданно услышал долгий, знакомый еще из детства, пронзительный свист.
Два или три немца что-то весело кричали ему, словно разгоряченные зрители, наблюдающие в цирке французскую борьбу.
– Эй, Иван! Иван! Дафай!
Георгий вспомнил, как давным-давно в Шварцкольме он со своими тогдашними друзьями закидывал камешками бездомную собаку, которая, хныча, убегала от них, пожав хвост. Тогда они тоже свистели. И было весело…
Прощальный свинцовый град обрушился на болото, обдавая Георгия грязными брызгами. Он чувствовал, что опускается все глубже. Болото не затягивало, оно обманчиво уходило из-под ног, делая вид, что все еще держит. Единственной надеждой был какой-то чахлый куст, торчащий из кочки, но Георгий не мог до него дотянуться.
Сзади никто уже больше не стрелял и не кричал. Немцы решили, что прикончили его. Будь у них хоть малейшие сомнения, они бы продолжали палить до последнего патрона.
Георгий подался вперед. Коварная жижа мгновенно забралась под самую грудь. Затхлая вонь природного брожения била в ноздри, смешиваясь с другим запахом – похуже. Пот, слезы и грязь застилали глаза.
Он мог бы подумать о трупах, похороненных в трясине, если бы сама мысль об этом не лишала его сил, грозя превратить в одного из них.
Уже почти по шею. Пальцы едва касались обвислых усов полумертвого куста. Куст-спаситель, куст-надежда… насмешка дьявола и не более!
Георгий понял, что болото больше не намерено играть с ним, как сытый кот с мышью. Ему оставалось дышать еще от силы минуту. А потом серая тина сомкнется над головой, вздыбливаясь и булькая от предсмертных пузырей. Его будет тянуть все ниже и ниже. Туда, где нет ничего, кроме черноты. Где топь хранит свою древнюю коллекцию костей и мумий. Туда…
И вдруг, не веря самому себе, Георгий понял, что схватился за что-то прочное. Это был корень, неизвестно откуда взявшийся посреди болота. Георгий оперся на него как на брус, кое-как подтянулся и, через силу мучительно медленно подаваясь вперед, добрался до злосчастного куста.
Он провел на крохотном островке остаток ночи, зажав в руках дексиаскоп и без надежды посылая товарищам мысленные сигналы. На рассвете после долгих колебаний двинулся в сторону от топи, огибая болото. Трясина больше не пыталась его сожрать, хоть и продолжала выкидывать подлые шутки. Немцы ушли уже давно.
Он шел по голубоватому сумеречному лесу с головы до ног покрытый болотной слизью, без автомата и без сапог. За поясом еще оставался «Люгер», однако веры в его безотказность после болота не было.
Георгий думал о брате. Без него все стало гораздо хуже, страшнее. Роман был единственный, кому Георгий безгранично доверял, хоть в былые времена нередко ненавидел его и питал к нему зависть.
Он и теперь завидовал ему. Мертвому. Быть может, даже не успевшему почувствовать боль с дважды пробитой грудной клеткой.
Разумнее всего сейчас было бы достать пистолет и, спустив курок, улететь счастливым светлячком вслед за всеми. Он бы так и сделал, если б не знал наверняка: смерть перечеркивает все: характер, память, мысли, чувства. Есть еще эти призраки… Вредные отбросы, как, кажется, называл их в прошлом учитель, а ныне серый кардинал Аненербе оберштурмбаннфюрер СС доктор Моргенштерн.
Утомившись, Георгий опустился на землю под сухим деревом, в который раз проклял недостающее курево и начал пытаться выстроить из обломков какой-то план. Никакого плана не выходило. У него был второй паспорт, с которым он мог хоть сейчас отправиться в город. Паспорт хранился в резиновом мешке и не пострадал от воды. Пробраться в город, затеряться там, выждать время… Найти работенку, жить где-нибудь в подвале в вечном ожидании ареста. Опять вспомнился этот драный интеллигент.
«Или попробовать примкнуть к партизанам? Правда им меня пришить как комара прихлопнуть».
Он провалился в сон. Очнулся через час и снова двинулся в путь, изумляясь всему что произошло и особенно тому, что остался жив, а брата уже нет. Мицкевич и Луговой тоже не имели шансов. Будь кто-то из них ранен, его бы точно схватили или добили подошедшие немцы.
Георгий вынул из нагрудного кармана дексиаскоп. В насмешку над собой в сотый раз попробовал установить с кем-то из членов группы ментальную связь. Молчание.
«Что?!»
Не веря себе, Георгий почувствовал сигнал. Это был сигнал от Мицкевича.
Первый луч надежды неуверенно прорезал мрак.
Через час они встретились на поляне. Георгий с минуту наблюдал за евреем из зарослей, пытаясь понять: не играет ли тот роль приманки в западне.
Судя по осторожности, с которой вел себя Мицкевич, их терзал один и тот же страх.
Мицкевич невольно усмехнулся, увидев Георгия, выходящего из леса без сапог, с ног до головы покрытого высохшей грязью.
– Ты в болоте что ли был?
– Да.
Георгий заметил, что его друг не только цел и невредим, но и несильно запылился, спасаясь от немцев.
– Твоего брата и Юрку… – Мицкевич сделал скорбный жест.
– А ты-то сам как в ящик не сыграл?
Друг неуверенно пожал плечами и вдруг замешкался, словно чего-то боясь или стесняясь.
– Я… В общем… чудом спасся. Упал на землю, притворился мертвым.
– И? – Георгий мрачно поднял бровь.
– Все.
– Как? – ледяным голосом уже почти с ненавистью повторил Георгий. – Как ты от них ушел?
– Я упал, они прошли мимо, погнались за тобой. Я вскочил и бросился бежать. Их там было не так много, человек тридцать. А те, что сзади шли с собаками…
– Ты этот бред пионерам втирай!
– Господи! – вздохнул еврей, растерянно обежав глазами лес. – Ну сказал же тебе… Повезло! Бывает! Ты тоже спасся, я же тебя ни в чем не упрекаю! Не время сейчас, Жора, понимаешь? Не время. Нужно что-то решать!
Георгий видел, что никакой засады нет: немцы сто раз успели бы напасть, будь они рядом. А главное: окажись Мицкевич подсадной уткой, он бы уж точно вымазался в грязи и придумал себе оправдание получше.
Но ярость продолжала расти, рыча и царапаясь в сердце, как запертый тигр.
– Они тебе должны были башку разнести. В упор. И обыскать тебя всего!
– Слушай…
Георгий начал приближаться к Мицкевичу, держа руку на ремне, и следя, чтобы тот не смел дернуться.
– Я Розенкройцер, ясно! – выпалил еврей, с вызовом уставившись в глаза. – Я умею кое-что, чего ты и Роман… чего вы не могли! Это называется хронокинез. Представь, что ты знаешь наперед куда полетит каждая пуля, что твое время…  твое восприятие времени ускорилось в десять раз.
– А-а, значит, у тебя есть талант быстро сматываться! – Георгий хищно облизнул сухие губы. – Так бы сразу и сказал. А что-нибудь еще умеешь делать такое… общественно полезное?
Мицкевич оскорбленно скривил рот и с презрением чисто по-еврейски закатил глаза под веки.
– Устроим драку? Два идиота под носом у немцев!
– Что ты еще умеешь делать? – повторил Георгий, чувствуя, что совершает ошибку, но уже не в силах овладеть собой. – Жидовская харя?
– Козел! – фыркнул Мицкевич.
– У тебя есть пистолет?
– Хм-хм!
– Давай его сюда. Хоть какая-то польза от тебя!
Георгий нацелил «Люгер» своему вчерашнему товарищу в грудь.
– Идиот! – процедил Мицкевич сквозь зубы. – Тупой, безнадежный кретин!
Тем не менее он вынул пистолет и двумя пальцами, точно брезгуя, протянул его Георгию. Георгий злорадно осклабился, упиваясь ненавистью и не желая думать ни о чем. Мицкевич, и правда, был конченый трус и тряпка: отдал без колебаний, без борьбы. Сейчас заноет что-нибудь про фронтовое братство, про взаимовыручку, про недопустимость распрей в тяжелый час…
Он повалился на землю не в силах пошевелиться и слыша звуки словно через толщу воды.
Несмотря на почти полное онемение, Георгий почувствовал, как Мицкевич вынимает из его неподвижных ватных пальцев оба пистолета.
– А ты как думал… Шут гороховый!
Уходя, он бросил на Георгия последний ледяной взгляд из-под густых бровей.
– Баба!
Ветви сомкнулись у него за спиной.
Через несколько минут придя в себя, Георгий в бешенстве сжимал кулаки, бил по стволам, проклинал Мицкевича и собственную дурость.
«Захотел два пистолета – остался без оружия! Даже ножа нету! Мицкевич – черт с ним, все равно бы продал, падла… Но пистолет!»
Потешаясь над его бедой, в ветвях мерзко стрекотали довольные жизнью сороки. Свободные, плевать хотевшие на бедных, убивающих друг друга двуногих. Мирно шумел лесной океан.

За дверью

Ида вышла из лифта, подошла к двери и нажала кнопку звонка. Прошло десять, двадцать секунд. Андрей не открывал. Она достала ключ и вставила в замочную скважину. Повернуть не удавалось. Дернула за ручку и убедилась, что дверь заперта на задвижку.
Она позвонила еще раз. Десять, двадцать секунд…
«Наверное, в ванной или слушает музыку?»
Снова вдавила кнопку. И вновь и вновь. За дверью царила мертвая тишина. Лишь на первом этаже глухо хлопнула входная дверь.
Ида достала мобильник и коснулась надписи «Андрей». Телефон молчал. Она вспомнила, что в подъезде часто не бывает связи. Ида быстро спустилась вниз и вышла во двор. Позвонила Андрею. После долгой тишины безжизненный женский голос объявил, что абонент недоступен.
Она вновь поднялась на свой этаж. С иссякающей надеждой нажала на звонок. Тишина.
А ведь прошло уже минут пять с тех пор, как она позвонила в первый раз. Пять-шесть. Может, даже больше.
«Как же так?»
Иде стало жутко. Сердце беспокойно забилось, горло обожгла внезапная жажда. Она впервые отчетливо представила, что может ждать ее там. Нет… Такие ужасы прежде всерьез еще не наведывались Иде в голову.
Звонки забренчали один за другим. Дверь молчала, мрачно и равнодушно, словно дверь склепа.
Ида выругалась, представив, что сделает с Андреем, когда тот, наконец… если он только откроет.
В квартире кто-то был. Кто-то, кто запер дверь на задвижку и не желал или не мог открыть по одному дьяволу известной причине. Дергая дверь, Ида слышала безнадежные удары железного штыря, вставшего между ней и мучительной разгадкой.
Она медленно отстранилась от двери. В голове роем тараканов ползали и копошились страшные мысли. Хотелось кричать, бить кулаками в дверь.
Еще не зная зачем, Ида заглянула в замочную скважину. В прихожей горел свет. Сквозь приоткрытую дверь комнаты виднелось зашторенное окно. Она ничего не надеялась увидеть, но все же продолжала смотреть, судорожно переводя дыхание.
«Надо задержать дыхание, чтобы успокоиться!» – подумала Ида, вспоминая йогическую практику Кумбхака.
Она закрыла глаза, глубоко вдохнула носом и начала считать.
«Один, два, три…»
Ида не задалась вопросом, почему до сих пор стоит, склонившись над замочной скважиной. Когда она разомкнула веки, в круглом отверстии точно отражение ее собственного глаза, возник, неизвестно откуда взявшийся – Ида отпрянула, словно ей навстречу из скважины выскочила иголка – зрачок. Неподвижный, зияющий, с мутной серо-голубой радужкой.
Ида тихо вскрикнула. Ей показалось, что мир поплыл, раскалываясь на кусочки пылающей мозаикой. Как будто поток обжигающего света ударил в глаза.
Она не могла поверить в то, что увидела. Не хотела, не смела верить.
«Кто смотрит в замок?!»
– Кто там?! – взвизгнула Ида, чувствуя, что вот-вот бросится бежать или упадет в обморок.
Она не бросилась и не упала. Лишь, отступив на два шага, без сил облокотилась спиной на перила, отгораживающие лестничную площадку от пропасти и в ужасе закрыла глаза.
Она попала в кошмарный сон. Иных объяснений не могло быть.
Ида не помнила, что происходило дальше. Кажется, на какой-то миг ее поглотила тьма.
Она очнулась от резкого, бьющего колокольным звоном в уши звука. Поняла, что сидит на полу. Увидела над головой люстру, которая висела у них в прихожей и собственное отражение в настенном зеркале.
В дверь отчаянно звонили… В дверь звонили! А Ида сидела в прихожей на грязном паркете, прислонившись спиной к тумбочке для обуви.
Она машинально встала. Словно замороженная, медленно протянула руку к двери и отперла задвижку.
На пороге стоял Андрей, бледный с дико вытаращенными глазами.
– Ты! Ты что совсем?! Почему не открывала?! – рявкнул он в лицо Иде, яростно подаваясь вперед и сжимая кулаки.
Ида раскрыла рот и только тихо ахнула, чувствуя, что едва стоит на ногах.
– Черт, я уж думал, все! Думал ты трупом лежишь!
– Я…
– Что с тобой? Звонков не слышишь? – Андрей впервые за несколько лет употребил непечатное слово. – Я полчаса звоню как проклятый, стучу, жду! Почему не брала телефон? Я тебе звонил!
Ида отшатнулась, не в силах даже заплакать. Ее мутило.
Все должно было быть наоборот. Это она звонила в дверь, а он не открывал, издеваясь над ней. А потом возник этот глаз…
Через несколько минут Ида судорожно роняла редкие слезы, сидя на диване, а Андрей давал ей попить и растерянно гладил по волосам.
– Ида…
Никакие расспросы Андрея не могли заставить ее говорить. Ида понимала, что с ней произошло. И рассказывать об этом было тяжело, бессмысленно и просто страшно. Она не знала, как солгать, не знала как уйти от раскрытия жуткой, поломавшей законы мироздания правды.
После того, как Андрей осознает, насколько все плохо, ее не спасет уже ничто. Их обоих ничто не спасет.
Андрей допытывался. Ида мотала головой и что-то шептала.
– Ну что, что случилось?
– Я не…
Перед глазами Иды, то уходя вглубь сознания, то снова вспыхивая стояло страшное видение. Она без устали звонит, дергает дверную ручку, наклоняется к замочной скважине и видит его. Глаз не был живым, не был выпуклым. Это было отражение ее собственного глаза, только искаженное до неузнаваемости.
Ида вспомнила случай в пражском метро.
«Я улыбалась против своей воли? Или отражение улыбалось вместо меня?»
– Нам с тобой наверно надо сходить… Нужно разобраться, что это такое, – осторожно и как можно мягче произнес Андрей.
– К врачу?
– Ну да.
Он тяжело вздохнул, исступленно ероша свои густые волосы.
– Как же так… Ид, я должен знать, что произошло. Почему ты мне не открывала?
Ида хотела попробовать как-то ему ответить, но вдруг, словно опомнившись, вскочила с дивана. Кольцо, кулон и костяная шкатулка лежали на пустой книжной полке, там, где у Иды хранилась коллекция безделушек со всего мира. Их необходимо было выбросить, уничтожить.
«Вышвырнуть в окно!»
Едва она подумала об этом, как вспомнила, что рядом Андрей. В его глазах это стало бы еще одним подтверждением ее безумия. Ида пошла на кухню. Бросила свои сокровища в мусорное ведро.
Когда она вернулась, Андрей встретил ее потухшим и все еще не верящим взглядом.
В конце концов, убеждая скорее саму себя, чем Андрея, Ида рассказала ему, как в действительности должна была произойти эта история. Рассказала, как пришла домой, как по неведомой причине лишилась сил и провалилась в забытье, возможно, оттого что плохо спала в последнее время.
«А разве есть этому другое объяснение?»
Не было никакой запертой двери. Она сама ее закрыла, не сознавая, что делает. Не было никакого глаза в замочной скважине. Она выдумала его, так же как встречу с мальчиком на опушке леса. Так же как выдумала улыбающееся отражение в окне поезда.
Подобно кисти свихнувшегося художника, память запечатлела то, чего не происходило никогда. Сознание превратилось в искривленное зеркало.
– Я сегодня был на собеседовании, – севшим от тревоги и печали голосом сказал Андрей. – Если все прошло удачно, в понедельник выйду на работу. Я не смогу вечно быть рядом с тобой. Будь осторожна, Ид. Контролируй себя, свои мысли, свои поступки. Хорошо?
– Да.
– Завтра идем к врачу. Идиот! – он стукнул себя по лбу, потом встал и медленно заходил по комнате. – Надо было раньше об этом думать… Я всегда считал, что ты притворяешься!
Настроения ужинать не было. Андрей приготовил чай. Они рано легли спать, чтобы поскорее выбраться из этого дурацкого дня.
Отвернувшись к стене, Ида думала о своей болезни и о предстоящем спуске в канализацию. Она молила бога, чтобы все закончилось хорошо, и чтобы Андрей ни коим образом не догадался о ее планах. Пусть даже это планы саморазрушения. Ничего доброго поход под землю не сулил. Ида чувствовала, что это будет лишь еще один шаг во мрак шизофрении. Быть может, последний, заключительный. Надо было от всего отказаться. Забыть о чудесах и жить в реальном мире, пока он еще не перестал быть реальным.
«Нет никакого призрака и никакой двери. Даша такая же чокнутая, как я. Там ничего нет!»
Но любопытство было сильнее доводов разума. Решение принято, и обещание дано.
Она в мыслях попросила у Андрея прощения.

«Свои»

Солнце. Майская жара. Все радостно горит и плавится перед глазами. Георгий стоит на перроне. Ему уже восемнадцать лет. Рядом отец. Злится, что Роман куда-то пропал, а поезд вот-вот прибудет.
– А ваши газеты у нас ничего, кроме голода не видят! – презрительно бубнит Вайнштейн, зажигая трубку. – Как всегда! Нет же, чтоб про наши стройки рассказать! Предельно простая картина мира – вот залог покорности немецкого обывателя, склоненного над корытом мещанских интересов.
В толпе появляется Роман с бутылкой минералки и журналами. Жмурится от солнца, скаля зубы. Живой!
Георгий ловит сбоку чей-то взгляд. Худой горбоносый господин с седыми волосами, умиляясь, смотрит на Георгия и вдруг весело подмигивает ему колючим глазом, щерясь половиной рта.
– Иди за воронами!
Вокруг почему-то начинает темнеть. Вместо солнца теперь сияет мертвая световая ракета.
Роман падает и тонет во тьме.
Он открыл глаза, еще не до конца уверенный, что проснулся.
Вокруг стояла предрассветная темень. Холодный ветер недобро шелестел в ветвях и забирался под одежду.
«Решено!» – думал Георгий, растирая грязными ладонями лицо. – «Сегодня выхожу из леса! Проберусь в деревню, достану ботинки, чистые тряпки… и в город! В лесу, как ни крути, смерть, а там – мы еще посмотрим».
Он двинулся в путь. Сбитые ноги саднило, желудок ныл, назойливо болел сорванный ноготь.
Он шел неспешно, шаря взглядом по кустам, и гадая, какие сюрпризы ждут его на выходе из леса. Полумгла потихоньку рассеивалась. Начинали щебетать редкие птицы.
Идя через заросли высокой крапивы, привыкший к бредовым иллюзиям чащи, Георгий не сразу осознал, что впереди сквозь паутину сухих ветвей проступает человеческая фигура.
Он машинально присел, получив крапивную пощечину, стиснул зубы, ища за поясом отсутствующий пистолет. Он еще сам толком не знал, чего боится. Это мог быть кто угодно. Но…
«Почему он такой здоровый?!» – ошалело подумал Георгий.
Стоявший перед ним незнакомец был почти три метра ростом. Если он, конечно, стоял, а не висел над землей.
Георгий выругался и, готовый ко всему, стал как можно тише обходить силуэт стороной. Темная фигура продолжала неподвижно и страшно проглядывать из-за ветвей.
В какой-то момент он различил плывущие в воздухе босые ступни. Пригляделся, втянул носом и невольно издал хриплое подобие смешка.
«Нервы…»
На толстом суку, склонив на бок серую разбитую голову, висел повешенный.
Георгий медленно подошел к покойнику, оглядывая его со всех сторон и стараясь не вдыхать запах.
Судя по одежде, крестьянин. Ничего полезного. Даже ботинок нет. Кто его повесил и за что?
«Немцы на публике вешать любят», – подумал Георгий.
Невольно представил на веревке самого себя и, передернувшись, пошел дальше.
Через полчаса он уже брел вдоль узкой, ползущей через глушь дороги. Лес все не кончался. Через несколько часов, должно быть, к полудню Георгий впервые увидел на дороге человека. Низенькая телега, запряженная дряхлой кобылой, стояла от него метрах в двадцати. Рядом на обочине справлял малую нужду какой-то плюгавый мужик в кривоухой ушанке и стоптанных сапогах.
Решение пришло сразу.
Георгий подкрался к незнакомцу со спины, схватил его за шею, повалил на телегу и начал душить.
– Сапоги давай!
Мужичок затрясся и, даже не пытаясь сопротивляться, захрипел и начал синеть. До Георгия дошло, что он давит слишком сильно.
– Сапоги! И хлеб!
– Есть, есть у меня сапоги! – откашлявшись, пролопотал мужик, пуча круглые глаза. – И хлеб есть! Поедем ко мне, все отдам!
–  Куда? – еще свирепее прорычал Георгий.
– Н-на мельню. Близко тут! Километр всего!
Сапоги у незнакомца были старые, худые, возможно еще заставшие гражданскую войну. К тому же маломерки.
– А что, есть получше?
– Есть! И одежда есть! И хлеб!
– Ладно, поехали! И тихо чтоб, а то убью!
Он сел в телегу на мешки с зерном. Мельник хлестнул лошадь вожжами, и та смиренно потащилась по дороге, еле шевеля копытами.
Мельник сидел, вжав голову в плечи, словно каждую секунду ждал удара ножом.
Чтоб его ободрить Георгий спросил:
– А че тут по дороге никто не ездит?
– Так и нет тут никого, кроме нас, – озираясь промямлил мельник. – Только я, да Санки. До войны иногда фельдшер и полномочный бывало проедут. А как мосток сгорел, так и нет тут никого.
– Санки – это кто? – не понял Георгий.
– Кобыла моя. Она ж еще жеребенком санки возила. Санки-санки! Вот и решила, дура, что звать ее так.
Георгий усмехнулся краем рта.
– А ты чего, в полицаях состоишь?
– Почему в полицаях? – вздрогнул мельник.
– А я смотрю, у тебя кляча не реквизированная.
– А че ее реквизировать-то. Она слепая и старая. Не сегодня-завтра околеет.
Остаток пути ехали молча. Минут через десять лошадь сама свернула с дороги на тропинку, едва удерживая телегу, стала спускаться под гору, туда где бежала узенькая речная протока.
Через протоку был перекинут мостик, а рядом на помосте темнела ветхая деревянная хибара и вертелось, поскрипывая, мельничное колесо.
Остановив телегу, мельник заторопился.
– Щас, щас, щас!
Соскочил с телеги и кинулся под помост.
Георгий на всякий случай подошел к хижине. Толкнул дверь, увидел вращающиеся жернова.
«Как бы не сбежал!» – мелькнула тревожная мысль.
Мельник уже возвращался, таща волоком большой грязный мешок. Жестом предложил зайти в дом.
– Во-от! Все есть!
Мешок оказался набит немецкой одеждой: кителями, брюками, часто с бурыми пятнами впитавшейся крови и грязи. Еще там были две пары сапог, ремни, подсумки, гравированная фляга и коробочка с морфином.
– Чем богат! – скромно улыбнулся уже заметно осмелевший мельник. –  Все за деньги купил. Хотел продать, но…
«Ага, купил!» – хмыкнул про себя Георгий. – «С мертвяков снял! А спрятал, потому что боишься на базар вынести!»
Георгий умылся в реке. Одел новые штаны, выпачкав их мучной пылью, и сапоги, прикрыв голенища штанинами. Куртку забрал у мельника.
С горестно-услужливой улыбкой мельник отдал Георгию краюху хлеба и, обращаясь исключительно на «вы», принялся вздыхать про тяжелые времена и невыносимость безденежья.
Георгий вытащил из кармана двадцать рейхсмарок и бросил на пол. У мельника выкатились глаза.
– До станции далеко?
– Да километров десять. Во-он туда, в обратную сторону по дороге.
Георгий многозначительно поднес палец к губам. Мельник вздрогнул как от озноба и бешено замотал головой.
– Нет, нет, что вы! Провалиться мне! Господь свидетель!
Напоследок Георгий забрал у него большой десантный нож-стропорез, зажигалку, огарок свечи и кисет с табаком. Вышел, слыша, как торгаш тут же бросился собирать с пола деньги.
Конечно же, он не собирался идти на станцию, но важно было, чтобы мельник видел и поверил.
Пройдя по дороге метров сто, Георгий свернул в лес и пошел на восток с расчетом выйти к параллельной дороге на Лисово.
Он почти не сомневался, что идет верным путем, примерно помня карту местности.
«А ведь можно было поискать и пистолет…» – вспоминая мельника, с сожалением подумал Георгий. – «Может, у него и нашлось бы. У таких обычно все есть. Не догадался, черт!»
Горечь упущенного шанса заметно омрачила радость от удачи.
Георгий зажег самокрутку. Желание курить исчезло, стоило дыму раздразнить голодный организм.
Совсем рядом закаркала ворона. Георгий остановился, почему-то изумившись этому крику. Он не помнил, когда последний раз встречал ворон в лесу.
Черная как сажа птица сидела на низком кривом суку и самодовольно горланила, разевая свой острый клюв:
– Кр-р-ра! Крак-кра!
– Кра-кра… – повторил Георгий, осознавая, что птица смотрит прямо на него.
Над головой пронеслись еще насколько теней. Три или четыре вороны расселись на ветвях и грозно закаркали, вперив в Георгия свои неразличимые глаза.
Это было похоже на бред.
«Иди за воронами!» – вспомнились слова незнакомца из сна.
– Да пошли вы! – пробормотал Георгий, теряя равновесие.
Он смотрел на ворон, и вдруг понял, что перед ним не черные птицы, а зрачки в глазах, нарисованных тонкими линиями ветвей на белом полотне неба.
Ему стало страшно. Страшнее даже, чем тогда в болоте.
Георгий отступил на шаг. Вдруг осел на землю, продолжая видеть над собой эти необъяснимые каркающие глаза. И потерял сознание.
Его пинали под ребра. Георгий очнулся и понял, что кошмар прошел. Зато над ним теперь горой высился человек с землистым лицом в косматой полуседой бороде. На нем висели длиннополые, бывшие когда-то шинелью, серо-бурые лохмотья. На ногах грязные обмотки и лапти. В руке обрез трехлинейки.
– Ты хто таки, га? – недобро промолвил бородач.
Георгий рывком сел и стал по-звериному озираться вокруг.
Его обступали молодой парень с худым высохшим лицом в изношенной форме красноармейца, лысый плечистый мужик в ватнике, опоясанный патронами, и старик с моржовыми усами, одетый как самый обычный тракторист из колхоза. У всех были винтовки.
– Я свой! – с готовностью ответил Георгий, стараясь избежать заискивающей улыбки.
Незнакомцы глядели на него без тени доверия. Он заметил, что молодой солдат с интересом изучает подметки его сапог.
– А гвоздики немецкие…
– А?
– Где взял обутку?
Георгий понял, что про «своих» можно забыть.
Едва он открыл рот, как бородатый сухо приказал встать. Его обыскали, забрав все, что было в карманах. Связали руки, и как теленка привязали к лысому.
– Пайшоу! Тузанешся – забъем!
– Эх дядя! Кто ж на поляне средь бела дня спать ложится, а? – с ласковой укоризной шепнул на ухо парень.
Георгий шагал по лесу, слушая за спиной пустяковый разговор партизан и мрачно прикидывая свои шансы спастись.
Все зависит от командира. От командира и от внешней обстановки. Теперь, когда повсюду пылали деревни, когда немцы устраивали партизанам изнурительные блокады и засылали в их ряды умелых лазутчиков ни на какое понимание рассчитывать не приходилось. Радовало хотя бы то, что поймали его совершенно по-дурацки, словно в комедии.
«Деревенского олуха я уже сыграл», – подумал Георгий и тут же вспомнил про дексиаскоп, который вместе с остальным добром лежал теперь в подсумке у бородатого.
«Все…», – ехидно простонал внутренний голос. – «Теперь не отвертишься!»
От отчаяния Георгий, забыл, что идет. Ствол винтовки сердито боднул его в спину.
Они шли два дня. Георгий еле волочил ноги, когда впереди среди редеющего леса проступили очертания становища.
В лагере было не так много народу, как ожидал Георгий. Даже совсем немного.
Темнели норы покинутых землянок, торчали пустые шалаши. Мужчины (в основном немолодые или перебинтованные) сидели без дела. Кто-то чистил оружие, кто-то колол дрова. Женщины хлопотали вокруг белья. Огромный котел распространял по лагерю сытный дух, от которого у Георгия мутилось в мозгу. Где-то хныкал грудной ребенок.
Пройдя мимо худотелой, щиплющей траву коровы, конвоиры подвели Георгия к самой маленькой и убогой землянке в лагере, дверью напоминавшей нужник.
–  Хто там? – спросил бородач стоявшего у двери рябого мальчишку с бестолковыми глазенками.
– А-а Русак.
–  Выпусци! У нас цяпер важны госць!
– Приказу няма, – пожал плечами паренек.
– Я табе што сказау!
После недолгих препирательств дверь открылась, и из землянки выполз, жмурясь от света, какой-то бледный побитый тип.
– Усе, идзи, идзи… до кухни идзи! – велел главный Русаку и, взяв Георгия за шиворот, втолкнул в дверь. – Пасядзишь тут, пакуль начальства не вернецца!
Георгий мысленно сломал ему нос.
Он просидел в грязной землянке остаток дня. Без сна пролежал ночь.
Стороживший выход рябой паренек наотрез отказывался вступать с ним разговор и только посылал матом.
– Ты фантазию, фантазию включай! – бесился Георгий. – Учись фразу завернуть! На одном …е далеко не ускачешь!
Мальчишка сплевывал и с равнодушием машины посылал заново.
Вечером второго дня лагерь оживился. Георгий не видел, что происходит, но, судя по веселому многоголосому шуму, командир наконец-то вернулся со своим войском. Ржали лошади, гремели повозки, позвякивало выгружаемое снаряжение.
– Командир вернулся, что ль? – как бы невзначай спросил Георгий караульного, прильнув к дверной щели.
– Вернулся, – ответил за дверью чей-то новый взрослый голос.
В озаренных костром сумерках по-домашнему заиграла гармонь. Запели.
Потом, вроде бы какой-то удалой поэт, бесцеремонно в манере Маяковского потребовал внимания, и, кажется, получил согласие командира.
Наступила тишина. До Георгия донеслись зычные строки:

В сумрачной лесной глуши
Немцы шли вдали от дома.
Клочьями висела форма,
И кусали больно вши.

Злой фельдфебель Дупельман
С рассеченною щекою
Обожженною рукою
Ветки старые ломал.

Следом четверо солдат,
Опустив угрюмо взгляд,
Колдыбали, спотыкаясь
И устало чертыхаясь.

Ни патронов, ни еды.
До своих шагать не близко.
Ночь подкатывает быстро
Сквозь деревья и кусты.

Загустела чернота,
Руку вытянешь – исчезнет.
Был бы хоть на небе месяц,
Так ведь нету ни черта…

Поэма рассказывала о том, как немцы ночью забрели в избу к Бабе-Яге, и та накормила их мухоморами, от которых у фашистов начались сумасшедшие видения.
Простенько состряпанные, но лихие стишата вызвали бурю смеха, замечаний и похвал. Георгий невольно усмехнулся, зная, что массовую галлюцинацию можно устроить безо всяких мухоморов.
– А что со мной-то? Скоро решат? – осторожно спросил Георгий, даже не надеясь получить внятный ответ.
– Утром, – зевнул караульный. – Наверно.
– Мне к смерти готовиться или как?
– А я почем знаю! Пугать не стану, успокаивать тоже. О тебе ж ничего еще доподлинно неизвестно.
– Недавно кто-то в этих местах эсэсовский конвой побил, – понизив голос как бы по секрету заговорил партизан. – Генерала хотели убить что ли… Теперь немцы нам покою не дают. Взъелись! Мины ставят. Только за эти три дня двенадцать человек потеряли. Мы ж на больших шишек не охотимся. У нас все больше каратели, полицаи, обозы.
Георгий что-то промычал в ответ, изумившись словоохотливости караульного.
«И ведь не боится же с пленным говорить! А, может, хитрит… прощупывает?»
Ночью он то и дело выныривал из сна, как из болота, которое ему виделось. Вспоминал о предстоящей возможно казни, содрогался от холода, и снова проваливался в тягучий скользкий кошмар.
Когда он проснулся, сквозь дверные доски по-утреннему бодро сияло солнце. Мирно, совсем как в довоенные дни, журчал далекий самолет.
Георгий протер глаза. Чувствуя скрип в коленях, привстал с гнилой лежанки. Едва он полез к двери, как кто-то широкий заслонил свет в щелях. Звякнул замок, и Георгия ослепило.
Он был невысок, но коренаст. С мрачным, ничего не выражающим лицом. На голове фуражка, на воротнике капитанские петлицы.
– Выходи! – приказал командир.
Георгий, пригибаясь выполз, чувствуя себя жалким и убогим, ничем не лучше того доходяги Русака.
– Ну, – сказал капитан, с какой-то незримой усмешкой. – Рассказывай: кто таков, откуда? Где набрал немецкого барахла, откель два паспорта?
Его окружали уже знакомые бородач, молодой солдат и еще трое неизвестных партизан, один из которых держал наготове трофейный автомат.
Георгий решил слепить полуправду.
– Младший лейтенант Георгий Гарцев, шестой отдел внешней военной разведки. Прибыл с заданием ликвидировать высокопоставленного офицера. По основной легенде, Николай Смирнов – закройщик из Шауляя. Немецкие вещи купил у местного жителя, так как после провала операции…
– О чешет, а! – усмехнулся один из партизан.
Георгий продолжал рассказывать и вдруг заметил, что в руках у командира поблескивает его дексиаскоп.
– А это что? Тоже у барыги купил?
– Это мое. Называется «дексиаскоп».
– И зачем он, этот твой дексиаскоп?
Командир повертел прибор в руках.
– Странная штука. Как будто очки для особо слепых. И колесико, и усики… Чудеса вражеской техники, а?
Георгий уже придумал, как правдоподобнее объяснить функции этого прибора, но вдруг понял, что объяснение это ни черта не годится.
– Ну? – спросил командир.
– Это… вроде бинокля.
– А я вот ни хрена через него не увидел. Может, смотрю как-то не так?
– Это требует подготовки.
– Ясно, – вздохнул капитан, многозначительно оттопырив губу и глядя куда-то мимо Георгия. – А теперь я задам тебе задачу. Поймал ты в лесу человека во всем немецком: сапоги, штаны, нож, зажигалка – все фашистское. И документы фальшивые. И рассказывает этот человек о себе какие-то странные вещи. Да еще этот приборчик! Да еще вот!
Он вынул кисет из-под табака и вывернул его наизнанку, стряхнув соринки.
На внутренней стороне золотыми нитками были вышиты слова.
– Я, конечно, немецкий не освоил, – со страшной улыбкой продолжил командир. – Уж сколько меня отец не лупил. Но алфавит помню. Что написано? Читай!
Георгий прочитал и почувствовал, как волосы на его голове встают дыбом.
«Невозможно!»
На мешочке было вышито: «Будь сильным, Георг! Лизхен».
– Значит, Георг! – командир оскалил железные зубы.
– Товарищи… – прошептал Георгий.
– Давай уж по-немецки! Тебе же проще.
– Не могу. Н-не умею!
– Умеешь! По глазам вижу.
Георгий попробовал загипнотизировать командира. Взгляд капитана помутился, он вздрогнул и оцепенело мотнул головой.
– Неплохо!
С размаху врезал Георгию по лицу, так что тот едва не упал.
– Расстрелять гниду!
Георгий знал, что его история закончилась. Его вели к оврагу. Впереди и сзади шли двое партизан с автоматами.
Пока одна часть души смиренно ждала смерти, другая мелким трусливым бесенком в панике искала выход.
«Броситься бежать? Ударить конвоира? Загипнотизировать обоих? Наврать про закопанный в лесу клад? Молить о пощаде? Изобразить припадок?»
Все было глупо и бессмысленно.
– Ты гэта… помалися! Лягче стане, – сочувственно посоветовал шедший сзади старик.
Передний конвоир устало вздохнул, почесывая искусанный комарами загривок.
Взрыв. Красно-черный сноп волной боли отбросил во тьму.
Оглушенный Георгий кое-как поднялся на четвереньки, ничего не видя, кроме мутных плавающих разводов. В ушах стоял ровный бессмысленный звон.
Зажмурил глаза, потряс головой. Вскрикнул, не слыша собственного голоса.
Когда глаза медленно начали приходить в себя, Георгий разглядел то, что осталось от шедшего впереди партизана.
Оглянулся. Второй конвоир с трудом приподнимался на руке, тупо озираясь и раскрывая по-рыбьи рот.
Георгий шагнул к нему, толкнул старика ногой, отшвырнул автомат в сторону и кинулся бежать.
Голова ходила ходуном, из-за чего бег то и дело превращался в лихорадочное шатание. Боль обрушивалась и отступала, как медленно бьющий молот. Звон в ушах никак не смолкал, конечности плохо слушались.
Но в остальном, ему повезло. До лагеря контуженный дед доползет нескоро. Даже если сразу пойдут искать, время есть.
Он, спотыкаясь, плелся через лес, надеясь, что слух наконец-то вернется. Проклятый звон постепенно сменялся густым подводным шепотом, в котором тоже не прорезывалось ни звука.
«Мины!» – вспомнил Георгий слова караульного. – «Вот одна из таких и спасла мне жизнь! Лишь бы других не было!»
Он вновь был один. Кто-то продолжал играть с ним в коварную, бесчестную и совершенно бессмысленную игру. Слишком уж причудливо и мерзко переплетались события.
К вечеру Георгий впервые слабо различил щебет птиц.

Черные ворота

Под сапогами чавкала густая жижа, плескалась и булькала мутная вода. Непроглядная тьма ленивым спрутом уползала вглубь тоннеля, неприветливо встречая троих путников, шедших ей навстречу.
Ида вспоминала наблюдения Гиляровского, сделанные в этих самых местах еще в позапрошлом веке. Должно быть, здесь ничто не изменилось с тех пор. Мрачные кирпичные своды, мерзкий разложившийся мусор, путающийся под ногами, торчащие из стен, забитые грязью ливневые стоки. Река Неглинка настолько обмелела от своей горькой жизни, что вода едва доходила до колен.
Впереди шел друг Даши по имени Марк. Ида и Даша шлепали следом. У всех троих горели прицепленные на лоб светодиодные фонарики. Высокие резиновые сапоги защищали ноги от ледяной воды.
Промозглая мгла, словно болезнь потихоньку овладевала телом. Ида была тепло одета и все равно ощущала пещерное, пробирающее до поджилок дыхание подземелья.
– А далеко еще? – Ида, наконец, решилась задать этот дурацкий вопрос.
Вместо ответа Марк прошел еще шагов двадцать. Остановился. Сделал четыре нарочито длинных шага, видимо отмеряя расстояние. Обежал глазами сводчатую стену и многозначительно похлопал по ней рукой.
– Опять стерли! На изумление пунктуальные и упорные товарищи. Дай-ка спрей, – обратился он к Даше.
Пошарив в рюкзаке, Даша вынула и протянула ему баллончик с аэрозольной краской.
– Какое послание оставим?
Даша пожала плечами и ткнула Иду пальцем в ребра.
– Давай ты, я уже задолбалась шутки сочинять.
Глядя на унылый бурый кирпич, Ида ощутила быстро подступающее разочарование. Она проделала этот путь, только чтобы увидеть стену. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: никакой зацепки, никакой подсказки, да и никакой загадки здесь нет. Обыкновенная стена, которая если и откроется, то точно не перед ними.
«А что еще я надеялась тут найти?»
Не дожидаясь ответа, Марк нарисовал на кирпичной кладке огромную замочную скважину и размашисто написал: «Где ключ?»
– Лучше б добавил в их адрес что-нибудь ругательное, – хмуро заметила Даша. – Глядишь, и ответили бы.
Марк отступил на шаг и зажег сигарету.
– Я бы на их месте нас тут подкараулил и пришил на хрен, чтоб стену лишний раз не мыть.
– Думаешь, они сюда спускаются?
По мнению Даши, волшебная стена вполне была способна отмыться сама.
Ида подошла к стене и, сняв перчатку, провела рукой по бугристому кирпичу.
– Тут даже щелочки не найдешь. Как влитая, – посетовал Марк, дымя себе под нос. – Дашка тебе присылала мое видео?
– Да.
– Мистика…
На миг Ида представила, что от ее легкого прикосновения потайная дверь вдруг послушно отъедет сама. Ничего подобного не случилось.
Она вспомнила про предметы, которые лежали в мусорном ведре, и подумала, что возможно именно в этот раз надо было взять их с собой.
«А если…»
Неуловимая перемена в мыслях окутала сознание сонным мороком. В глазах помутнело. Через какой-то миг придя в себя, Ида осознала, что продолжает смотреть на стену. Только стена теперь выглядела иначе. А может, и не стена? Просто вокруг стало меньше света.
Она оглянулась, не увидела ни Даши, ни Марка. Даже подземная река исчезла невесть куда.
Ида поняла, что находится по ту сторону двери. Сначала она испугалась, но потом догадалась, что все это ей только кажется.
«Опять видение… Как в тот раз…»
Она увидела во тьме нечто сияющее, похожее на огромного жемчужного светлячка или звезду. Окруженное ореолом лучей оно медленно приближалось к Иде. На некоторое время зависло, чуть колеблясь в воздухе. Потом так же неспеша, словно зовя за собой, стало уплывать вдаль, освещая стены узкой ни то пещеры, ни то тоннеля.
Ида последовала за ним. Светлячок набирал скорость. Ида подумала, что может отстать и упустить его, но в следующий миг поняла, что не обладает телом. В таком состоянии можно было двигаться сколь угодно быстро.
Через какое-то время неведомое существо привело ее к неожиданно начавшейся винтовой лестнице. Они, кружась по спирали, устремились вниз.
Далее следовал лабиринт, который Ида благодаря своей путеводной звезде, преодолела без усилий за минуту.
Впереди, едва проступая во мгле, уходя под самый потолок, путь преграждали огромные черные ворота. Массивные створки покрывали затейливые извилины и бугры, в которых Ида разглядела барельеф.
Светлячок остановился и повис в воздухе, озаряя жутковатые изображения каких-то химер. Впрочем, даже если б его не было, Ида непостижимым образом легко могла разглядеть любую деталь барельефа сквозь абсолютный мрак.
Ида поняла, что должна открыть ворота. Как это сделать, она не представляла, но сложность и выразительность, с который были отлиты зловещие образы, навели ее на мысль о таящейся в них разгадке.
О чем могли рассказать вьющиеся тела неведомых существ, перекошенные пасти, крохотные изображения людей и грозные светила, раскинувшие свои похожие на щупальца лучи? Быть может, в них была заложена история. Но что за история?
Ида вспомнила сон, который увидела в глубоком детстве. Кажется, самый первый сон в ее жизни. Два огромных бесформенных чудища дрались, грызлись и рвали друг друга на части, пока одно из них, ослабев, не бросилось бежать и не спряталось в самый дальний темный уголок. Этот уголок – логово монстра не раз являлся Иде в страшных детских снах.
Потом она вспомнила, как отчаянно пыталась дозвониться до Андрея в бреду, от которого очнулась, сидя на полу прихожей.
Первый на ее памяти кошмар вдруг совершенно случайно оказался запечатлен в барельефе.
Ида поняла, что не врата рассказывают ей свою историю, а она им. Или они рассказывают друг другу по очереди?
Ида передавала вратам свои сокровенные воспоминания, врата раскрывали ей ее собственные давным-давно забытые сны, в которых она видела невероятные вещи, казавшиеся по пробуждении полной бессмыслицей.
Она стояла на пороге открытия, великого, необъятного и скорее всего плохого.
Врата жаждали узнать, выудить и пощупать то, что Ида больше всего любила и боялась потерять. Словно играя в пинг-понг, Ида швыряла им мячик своих воспоминаний, а взамен ей прилетали картины, из которых, как из осколков, постепенно складывалась и вырастала история. Теперь Ида понимала смысл того, что видела перед собой. Это был очень странный сюжет.
Она почувствовала чье-то присутствие. Внезапно могучая сила выдернула ее из оцепенения и в мгновение ока вернула обратно в тело.
Ида снова стояла по колено в воде, видя перед собой кирпичную стену.
– Очни-ись, – испуганно шептала Даша, дергая Иду за плечо.
– А?
– Что с тобой?
– Н-ничего…
– Нам показалось, что ты впала в транс. Стоишь, как статуя.
– Спишь что ль мало? – усмехнулся Марк.

Плен

Георгий перелез через плетеную ограду, нашел кустистую ботву и, опустившись на колени, принялся выдирать ее, собирая мелкие клубни.
Темная кулацкая хата глядела на него двумя угрюмыми черными окнами сквозь курящийся мрак.
Ни звука. Лишь кузнечики без остановки трещат в траве.
Георгий рассовывал картошку по глубоким карманам куртки, когда дверь хаты отворилась, и во двор вышел здоровый босой мужик в белой рубахе и кальсонах.
«Черт его принес!»
Георгий застыл на четвереньках, надеясь слиться с темными кустами и плетнем.
Он ждал, что мужик справит нужду и пойдет спать. Вместо этого хозяин с минуту вглядывался во тьму, потом вынул из поленницы короткий толстый дрын и, не говоря ни слова, пошел прямо на Георгия.
Это было плохо. Такого не напугаешь, да и одолеть нелегко.
Георгий вскочил на ноги. Контузия мигом дала о себе знать – голова пошла кругом, накатила тошнота. Бросился к плетню, теряя картошку.
– Стой!
Метко брошенная дубина огрела его по спине. Он упал на одно колено. Мужик тут же влепил ему кулаком в ухо. Навалился сверху и начал вдавливать лицом в рыхлую землю.
– А-ах ты с-сука! Бу-ульбу бр-раць!
Георгий хорошо знал самбо, но теперь это не имело значения. Его уже победили.
– Бацька! – долетел молодой испуганный голос.
– Родька, веровку! – ревел мужик.
Георгий давился земляными комьями, чувствуя, как его вяжут, словно пойманную свинью.
– Я яго забью! Ни хрэна нам за яго не буде!
– Полицаям, полицаям сдай! – в ужасе тараторила баба, загоняя в дом маленькую девочку.
– Ща, гадина, ща! – рычал мужик, охаживая Георгия огромным кулаком. – Бульбы захотел! Родька! Бяжи за Богданом!
Очень скоро во двор вбежали трое парней, одетые кто во что с немецкими винтовками.
Георгия пинали, тыкали прикладами, потом поставили на ноги и поволокли на расстрел.
Хрипя и отплевываясь, Георгий вдруг понял, что нужно делать и перешел на немецкий, неся все, что приходило на ум.
Полицаи встали как вкопанные, осовело вытаращились на болтающего по-немецки огородного вора.
– Немец… – испуганно прошелестел один. – Дезертир ихний! Его… это… Надо его наверно туда!
– А точно немец?
– Шо, не бачишь! Штаны, чоботы.
Полицай поднес к брюкам Георгия керосиновый фонарь.
– Туда его, падлу, в комендатуру! Пусть сами разбираются! Немца тронешь, потом шеи не спасешь!
Георгия бросили в амбар. Утром его посадили в телегу и повезли, приставив к ребрам дуло винтовки.
Они подкатили к двухэтажному каменному зданию с облупленными колоннами, фронтон которого украшало полотно со свастикой.
– Скажи им, что поймали… а, черт! Скажи просто, что по-немецки вяжет. А кто таков, откудова – ниче неизвестно!
– Усек, – робко кивнул младший полицай.
– Мол, так и так, вашебродие – ниче не знаем. Картошку воровал, супротивлялся! Хозяина чуть не зарезал!
Полицай спрыгнул с телеги и помчался докладывать.
Георгия протащили по короткому серому коридору, втолкнули в подвал и заперли в камере.
Через четверть часа его ждал допрос.
– Прошу! – произнес по-русски офицер лет сорока с угловатым аристократичным лицом и прозрачными глазами.
Закованного в наручники Георгия усадили на крепко прикрученный к полу стул. За соседним столом вставлял бумагу в машинку унтер-офицер.
Гауптман закурил сигарету.
Георгий с досадой отметил, что допрашивающий слишком хорошо умеет смотреть в глаза.
– Рассказывайте последофательно: кто ви – имя, фамилие, зфание (если оно есть). Что ви делали в огород? – немец растянулся в ироничной улыбке.
– Или вам удобнее по-немецки? – добавил он на родном языке.
– Я Николай Смирнов, закройщик из Шауляя. – медленно и нарочито коряво заговорил по-немецки Георгий. – Работаю в швейной мастерской по адресу: улица Тильжес, дом девятнадцать. В свой отпуск, получив разрешение от хозяина господина Штайнера, приехал в Белоруссию навестить мать.
– Когда?
– Пять дней назад, – сказал Георгий, помня, что покушение на Моргенштерна произошло немного раньше.
– Имя и место проживания вашей матери?
– Мария Смирнова. Живет в Минске по адресу… – Георгий назвал адрес дома, уничтоженного пожаром.
– По дороге в город меня схватили бандиты, отобрали документы, вещи, деньги. Сутки держали яме, считали, что я связан с вами… с немцами. Потом хотели убить, но…
– Бандиты – вы имеете в виду партизан?
– Да, партизан. Мне удалось от них сбежать. Из-за полного отсутствия средств мне приходилось брать еду у крестьян.
– Почему же вы не обратились в полицию, не подошли к военному патрулю?
– Я получил травму головы и долгое время отлеживался в лесу. Днем я боялся передвигаться из-за партизан. Ночью боялся, что… со мной не станут разбираться.
– Понятно. Но почему на вас немецкое обмундирование?
– Я купил его в Шауляе на рынке. Перед отъездом.
Гауптман удивленно поднял брови.
– Не знал, что в Шауляе торгуют имуществом Вермахта. Безобразие! А вас не смутило то, что брюки и сапоги в точности такие, как у наших солдат?
– Я не придал этому значения.
– Вы ведь закройщик, у вас должно было возникнуть профессиональное любопытство. Цвет, качество сукна и тому подобное.
Георгий виновато всплеснул руками.
– Если бы вы сняли эти вещи с трупа, вас ждала бы виселица, – предостерегающе заметил офицер.
– Я не знал.
– Положим. Вы очень неплохо говорите по-немецки, где вы учились?
– Меня учила моя тетка, у нее немецкие корни. Родители надеялись, что я поступлю в университет.
– Так вы фольскдойче? – заинтригованно улыбнулся офицер.
– Самой низкой категории.
Гауптман положил окурок в пепельницу. Развернулся к висящей на стене карте.
– Вы можете примерно показать или сказать, где вас похитили?
Георгий замотал головой.
– Я совсем не разбираюсь в картах. Меня взяли на пустынной проселочной дороге вдали от КПП, ударили по голове, потом долго вели по лесу – вот все, что я помню.
– Может быть, где-то здесь? – немец описал пальцем круг на карте. – Прочтите названия деревень. Ничего не говорит?
– Нет.
– А по какому маршруту вы двигались, по прибытии в… Вы ведь ехали из Литвы на поезде?
Георгий пересказал свой путь в соответствии с легендой.
Наступило минутное молчание. Гауптман искал что-то в ящике стола, секретарь-унтер проверял напечатанный текст.
Работа с более точной картой также не дала результатов.
– Ну что ж, хорошо, – промолвил Гауптман с ничего не выражающей улыбкой. – Ваша история кажется мне достаточно фантастичной: слишком много нестыковок. Придется задержаться. Сейчас вас отведут в камеру и накормят завтраком. А вечером вас отправят Гестапо.
Георгий почувствовал холод, хотя был с самого начала готов к такому исходу.
Подвальная дверь гулко захлопнулась. Мертвая тишина казалась затишьем перед последней самой страшной бурей.

Розенкройцеры

Ида ехала на автобусе домой, когда в кармане запел мобильник.
Звонил незнакомый номер. Голос сначала тоже показался Иде незнакомым, но тут же представился. Это был Леонид Ефимович. Избегая объяснений, преподаватель настоятельно просил, чтобы Ида как можно скорее подъехала на Пушкинскую.
Это не было связано с учебой, однако Ида слишком доверяла своему старому учителю, чтобы ослушаться его.
Леонид Ефимович ждал ее под горящей буквой «М». Невысокий, сутуловатый в своих обычных роговых очках, темном пальто и черном берете он чем-то напоминал интеллигентного крота.
– Здравствуйте, Ида.
– Здравствуйте.
– Прежде, чем вы вернетесь домой, я бы хотел вас кое-о-чем предупредить и кое-что вам передать. На лекции вы спрашивали меня про призрака, и я теперь понимаю почему.
Ида не представляла, каким образом он узнал ее тайну. Однако удивило ее не это. Удивила собственная неспособность больше удивляться.
– В вас живет приведение, – продолжал Леонид Ефимович тихим и спокойным тоном. – Вы об этом догадываетесь, а я это знаю. И не только я. Дома вас ждут члены Ордена Розенкройцеров.
– Розенкройцеров?
– Да. Знаете, кто это?
– Н-не очень.
– Вам, может быть, рассказывали о нем на курсе философии. Теологическое мистико-эзотерическое общество, основанное Христианом Розенкройцем в средние века.
Ида кивнула, хотя плохо помнила, о чем идет речь.
– До сих пор действует по всему христианскому миру. В нашей стране существует под названием «Эмиш редевивус». Борется за… как вы догадываетесь, за все доброе и светлое.
– А зачем я им нужна?
– Они скажут, что хотят вам помочь. И это будет отчасти правда. Отчасти. А я хочу вас спасти, и поэтому прошу вас… умоляю вас следовать за мной.
Через полчаса Ида оказалась в пыльной, похожей на библиотеку квартире Леонида Ефимовича.
Прежде, чем она переступила порог гостиной, преподаватель сунул ей в руки старую раскрытую книгу с выделенными карандашом абзацами.
– Вот. Очень внимательно прочтите и запомните. Страницы пятьдесят восемь, шестьдесят три и со сто второй по сто восемнадцатую. Берите, берите!
Ида приняла неожиданный дар.
– А теперь, – Леонид Ефимович жестом предложил Иде сесть. – Теперь скажите, каким вы представляете призрака и что будете с ним делать?
Ида растерянно пожала плечами.
– Но я его уже видела…
– У призрака много форм. Те, о которых я упоминал, он принимает лишь на первых порах. Потом, хорошенько изучив вас через сны, он обращается в то, чего вы больше всего боитесь увидеть. Банально, да?
– И что мне делать?
Леонид Ефимович грустно улыбнулся.
– Не бояться. Призрак на то и призрак, чтобы пугать. Без вашего страха в прямом противостоянии он бессилен. Просто не верьте своим глазам.
– Разве можно не бояться?
– Нет. Но можно предпринять для этого все необходимое. Читайте то, что я вам дал. Они вас тоже будут инструктировать, как себя вести, но…
– Члены Ордена?
– Да. Они пообещают вас защитить, скажут, что вам ничто не угрожает, если вы отправитесь с ними. Это неправда. Встреча с призраком опасна при любом раскладе. Они вам скажут, что, если вы откажетесь (а у вас есть на это полное право, они не смеют вас заставлять) они скажут, что тогда вы непременно погибнете. Это тоже ложь. В вас есть сила, и я это вижу.
– А что же мне делать, если я откажусь?
– Вам нравится Индия?
– Да.
– Вот и поезжайте туда. Духовные центры ашрамы – вам там обязательно помогут: сведут с целителями, разработают курс внутреннего очищения. Тем более, вы увлекаетесь йогическими практиками – вам будет легче. Не бойтесь и не падайте духом. Делайте, как вам подсказывает сердце.
В квартире зазвонил домофон.
– Это они. Запомните: они ни к чему не смеют вас принуждать. Вы совершенно свободны.
– А для чего я им так сильно понадобилась? – задала Ида самый главный вопрос, до сих пор отчего-то не приходивший в голову.
– Это… охота. Они объяснят вам.
– Охота на призрака?
– Нет.
Ида ждала разъяснений, но Леонид Ефимович, извинившись, направился в прихожую, где уже полминуты надрывался домофон.
А потом Ида увидела незваных гостей: худолицую, коротко подстриженную женщину лет пятидесяти в спускающемся из-под полушубка темно-синем вечернем платье и крупного мужчину в дорогой косматой шубе с породистым задумчиво-высокомерным лицом.
– Идушка, – с тихой трепетной нежностью произнесла женщина, сделав домиком свои тонкие черные брови.
Она смотрела так, словно Ида была лет на пятнадцать младше и к тому же перенесла самые жуткие страдания. Во взгляде этой женщины отнюдь не читалось фальши. Однако Ида почувствовала ее болезненную обволакивающую натуру.
– Здравствуй. Меня зовут Надежда. Я твоя надежда. Мы… Тебе уже рассказали, кто мы такие, да?
– Да.
– Считай, что мы твои ангелы-хранители.
Она прочувствованно закивала, поблескивая золотистыми нитями в ушах.
– Я вам верю, – улыбнулась Ида.
В глазах у дамы заиграли слезы.
– А это – она указала на своего молчаливого спутника. –  Граф Гурский. Познакомься.
Мужчина с равнодушным достоинством кивнул, видимо давно свыкнувшись с ролью живого экспоната.
– Мы приглашаем тебя… Мы очень настоятельно просим, чтобы ты сейчас отправилась с нами, – продолжала Надежда, расползаясь в изломанной улыбке.
– Хорошо. Но я должна предупредить Анд… моего парня. Что мне ему сказать?
– Скажи, что пошла на тусовку, – небрежно предложил граф Гурский, глядя куда-то в потолок.
– Скажи, что тебя пригласили на праздник друзья, и ты пробудешь у них несколько часов, – поправила Надежда. – Это ведь почти правда.
Когда, позвонив Андрею, Ида в компании своих ангелов-хранителей покинула квартиру, следом за ними, не говоря ни слова, вышел Леонид Ефимович.
– Вы тоже? – с тенью тревожной неприязни спросила Надежда.
– Да. Если не возражаете.
У подъезда их ожидал дорогой черный автомобиль неизвестной Иде марки.
Сидя на широком заднем сидении, Ида наблюдала мелькавшую за окном вереницу огней и огоньков вечерней Москвы. Они мчались по Бульварному кольцу, потом по слабоосвещенным кривоватым улочкам, окутанным тишиной, и наконец сбавили ход на повороте в темную арку.
Каменная утроба глухого двора с одним единственным неработающим фонарем. Хмурое здание дореволюционной поры с высокими окнами и облупившейся парадной дверью. В таких местах обычно творится недоброе, и, если бы рядом не сидел Леонид Ефимович, Иде бы стало не по себе.
Подниматься по лестнице не пришлось: прямо на первом этаже их встретила тяжелая дверь, туго обитая кожей и украшенная миниатюрным бронзовым крестом, увитым розами. Вместо того, чтобы вытащить ключ или позвонить, граф Гурский заглянул в дверной волчок, и замок, щелкнув, покорно открылся сам.
Это была застывшая вне времени, сплошь бежево-коричневая квартира с высоким потолком, роскошными, заглушающими шаги коврами и витающим в воздухе терпким запахом чего-то благородного и старого.
В конце сумрачного коридора, сквозь щель в двустворчатых дверях прорезался свет и слышался оживленный разговор нескольких человек.
– Не разувайся, – торопливо прошептала Надежда, подталкивая Иду вперед.
В просторном, украшенном портретами зале за длинным, гладким, как стекло дубовым столом в глубоких креслах сидели пятеро.
Если бы Ида не знала, куда ее привели, то решила бы что попала на костюмированный вечер или на съемки фильма про девятнадцатый век: черные лоснящиеся фраки, жилеты с поблескивающими цепочками часов, накрахмаленные манишки и дорогие запонки – все здесь казалось само собой разумеющимся.
В воздухе бродил табачный дым.
Она запоздало вспомнила, что одета в свои несуразные бохо-шмотки. Впрочем, разве ее предупреждали?
Пять пар глаз со сдержанным интересом устремились на Иду. Полные спокойствия и врожденного достоинства, холеные лица, каких не встретишь в автобусе или в метро. Среди них Иде бросилось в глаза одно, сильно выделяющееся своими угловатыми чертами. Загорелое, с длинным костистым носом и узко посаженными, острыми, как канцелярские кнопки карими глазами. На вид лет тридцать пять, черные вьющиеся волосы.
«Француз», – безошибочно догадалась Ида.
– Это Ида, – с придыханием сказала Надежда.
– Добро пожаловать, барышня! – бодро улыбнулся седобородый голубоглазый господин, вставая с кресла и направляясь к Иде. – Прежде, чем ответить на все ваши вопросы, очень прошу вас пройти небольшое обследование. Это необходимо. Идемте со мной!
Публика тотчас вернулась к важному разговору, словно позабыв о своей гостье. Француз, что-то горячо доказывал на родном языке, обивая окурок над пепельницей. Остальные чуть менее горячо ему возражали.
Пожилой господин провел Иду в комнату с белоснежными стенами и каким-то оборудованием. Усадив на стул, опоясал ее голову обручем с тянущимися к аппарату проводами. Что-то долго замерял, подсчитывал. Взял из вены кровь. Заставил заглянуть в окуляры другого аппарата и описать увиденное. Задал неожиданные вопросы, на каждый из которых Ида к собственному изумлению ответила совершенно верно.
Все это время Ида смутно слышала доносившиеся из кабинета прения. Спор то разгорался, то затихал. Кто-то, кажется, даже ударил по столу.
– Ну вот и все, – произнес господин (которого Ида в мыслях назвала доктором).
Они вернулись в зал. Надежда сидела за столом. Граф за неимением свободного кресла развалился на диване, дымя сигарой. Леонид Ефимович, сгорбившись, одиноко и безучастно стоял в углу. Он даже не снял пальто.
– Закончили? – спросил Гурский.
– Садись, – оживилась Надежда, уступая Иде свое кресло.
– Что за вечное проклятие с нехваткой кресел… – усмехнулся кто-то.
Француз отрицательно покачал пальцем.
– Да… Извините, Ида. Вам придется еще немножко подождать, – неуверенно заговорил худой лысеющий человек с моноклем в глазнице. – Еще пять-десять минут. Можете пока осмотреть квартиру. У нас, кажется, есть телевизор?
– Да.
– Прекрасно! Можете его посмотреть.
Ида не нашла, что ответить. Вместо нее возразил Леонид Ефимович.
– Ида хотела бы прямо сейчас услышать, с какой целью она оказалась здесь, – твердо заявил он. – Ей и так уже известно многое.
– Благодаря вашей самодеятельности, – буркнул граф.
– Что ж… – обладатель монокля переглянулся с французом, который снисходительно пожал плечами. – Ваше законное право. Садитесь, Ида.
Он сам уступил ей место.
– Несомненно вы уже многое видели своими глазами, поэтому вам будет легче поверить тому, что вы сейчас услышите. Есть доказательства того, что вашим сознанием пока еще не полностью, слава всевышнему, но уже в достаточной мере управляет призрак. Да, к сожалению, это так.
– Я знаю, – промолвила Ида, опустив взгляд.
– Призрак очень мощный и опасный. Мощный, потому что действует не сам по себе, а контролируется иной более сложной сущностью, оставшейся от умершего человека. Это его законсервированное сознание.
Он выложил на стол вещи Иды: перстень, «Черное солнце» и шкатулку.
– Это… Да, да, хорошо, что вы не успели вынести мусор! Это артефакты, которые помогли вам найти филактерию. Костяная шкатулка – вместилище вредоносной сущности, желающей завладеть вами и жить за счет вашего тела. Физически уничтожать шкатулку не имеет смысла – это не нанесет ее обитателю никакого вреда. Слышите? Там пусто.
Он включил лежавший на столе планшет и тот отобразил интерактивную карту местности.
– Укажите, где вы нашли эти три предмета.
Ида назвала водохранилище, из которого выловила кольцо, свой дачный поселок, рядом с которым обнаружила шкатулку. С кулоном было сложнее, ведь он достался ей в подарок от Галки. Посомневавшись, Ида выбрала замок – место судьбоносной встречи.
Француз звонко хлопнул в ладоши и, удовлетворенно что-то ворча, откинулся на спинку кресла.
– Браво, Жан! Признаю свое поражение и прошу о помиловании, – вздохнул седобородый доктор.
Граф встал с дивана и, насупив брови, склонился над планшетом.
– Это оно?
– Да, Борис. Торсионное поле Моора, самое огромное в центральной и западной Европе. И самое сильное, так как пересекается еще с тремя. Это уникальный феномен! Точки пересечения: водохранилище, замок и дачный поселок. Этот мерзавец отлично знал, где прятать свои «подарки».
– Моргенштерн?
– Возможно. Это еще не подтверждено.
– Но ведь кулон мне подарила подруга, когда мы встретились на выходе из замка, – возразила Ида. – А спрятали его наверно в совершенно другом месте.
– Именно, – ухмыльнулся доктор. – А кто внушил вам идею поехать в замок, чтобы ваши пути как бы вдруг, как бы случайно пересеклись? Уж не призрак ли? Наш инфернальный друг – искусный манипулятор. Если артефакт вынес из зоны не тот человек, будьте уверены, он туда обязательно вернется. Любым возможным способом.
– Теперь все понятно! А путь в портал у нас пролегает как раз под замком, – господин с моноклем ткнул пальцем в экран.
– Я же говорила, что это он! – с внезапной ненавистью прошипела Надежда. – Призрак лишь орудие. Его дрессировали, как собаку, чтобы потом натравить на Иду!
Она заметно изменилась по ходу разговора. Выражение глаз стало диковато-свирепым, тонкие накрашенные губы подрагивали.
–  Кто «он»? – тревожно спросила Ида.
Граф, доктор и Надежда раскрыли рты, но, встретившись взглядами, так и не обронили ни слова. Будто не решались взять на себя ответственность. Наступила странная пауза.
– Урод рода человеческого… – брезгливо обронил один из присутствовавших.
– Вы спускались под землю, – впервые за все это время Ида услышала за спиной тихий голос Леонида Ефимовича. – Вместе с Дашей Колокольцевой. Искали потайную дверь в стене и, слава богу, не смогли ее открыть. Вы знаете, что это за место?
– Нет.
– Это путь к вратам. Вратам, ведущим в четвертое измерение.
– У меня было видение, – призналась Ида. – Я их видела. Огромные, черные. С какими-то изображениями.
–  Таких врат несколько десятков по всему миру. Все они расположены в центре мощнейших торсионных полей, позволяющих потусторонним существам – демонам беспрепятственно переходить в наш мир. То, что вы видели – это самые главные, самые глубинные врата.
– Когда-то жил человек, – глухо заговорила Надежда. – Который мечтал стать равным демонам. Но он был настолько страшный, что превзошел их и сделался воплощением великого зла, обитающего в ядре Земли. Никто не знает, как он этого достиг. То ли подземная сила избрала его, по известным лишь ей одной причинам. То ли он нашел способ жить вечно и тем самым доказал свою исключительность и надежность. Теперь он делит свое тело и сознание с ней и…
– Если он вообще существует, – иронично заметил доктор. – К вопросу: а был ли мальчик? Возможно, вся биография этого человека – миф, а сам он только проекция, пугало для несчастных людишек. Это лишь одна из версий, Ида. И, на мой взгляд, не самая правдоподобная.
– А зачем я ему нужна?
– Это неважно, – сказал Леонид Ефимович. – Важно то, что вы ему нужны. И он вас не получит.
– Ты должна пойти с нами, Идушка, – промолвила Надежда. – Это единственный путь.
– Это не единственный путь! Я знаю людей, которые могут ей помочь, не подвергая такой опасности, – парировал Леонид Ефимович.
– Прекратите, Леонид! – рыкнул Гурский. – Вы из тех, кто боится ампутировать пораженную гангреной руку! Лучше напомните нам, сколько жизней спас ваш гуманизм?
– Это не только способ спасти Иду, это путь спасти Россию от ее тысячелетнего проклятия! – на чистом русском вдруг выдал Жан, без намека на акцент.
– Это правда, – согласился доктор.
– Вы должны согласиться, – господин с моноклем и все остальные выжидательно уставились на Иду.
– Помогите нам, Ида.
– Никто, кроме вас…
– Это очень опасно? – спросила Ида, чувствуя, что все равно не сможет заставить себя ответить «нет».
Ей казалось, она попала в окружение каких-то странных взрослых детей, затеявших необычную и очень важную для них игру.
– Это будет страшно, – сочувственно признала Надежда. – Но не опаснее, чем ехать на мотоцикле.
– Хорошо. Я…
– Мы обдумаем, – закончил за нее Леонид Ефимович и взял Иду за руку.
– Обдумайте… – почти сквозь зубы выдохнула Надежда.
Она явно была готова добавить многое, если бы только в комнате не было Иды. В ее совсем недавно любящих глазах разгорался гнев.
– Это моя студентка. Если вы что-то от нее скроете, я не позволю…
– Мы понимаем, Зарицкий! – рявкнул хмурый господин с жидкими усами. – Можете посовещаться с Идой за дверью, мы вас не торопим!
– Ида – ребенок, она прекрасно чувствует людей, – услышала Ида страстный шепот Надежды, едва за ними закрылась дверь.
Они прошли в другую комнату и присели на диван.
– Что вы для себя решили? – помедлив, спросил Леонид Ефимович.
– Не знаю… Они хорошие люди?
– Я могу поручиться только за Надежду. Она не способна на предательство и ложь. Правда… порой у нее смещаются нравственные ориентиры, и она сама этого не замечает.
– Мне понравился человек с бородой.
– Павел Рудольфович Винтер? Да… ему я тоже доверяю.
– А вы не состоите в Ордене? – спросила Ида, обратив взор на учителя.
– Я? Нет.
– Почему?
– А что мне там делать… – пожал плечами Леонид Ефимович. – В Ордене может состоять только человек уверенный в себе, не жалеющий о своих ошибках, искренне считающий, что цель оправдывает средства. А такой человек может быть либо циником, либо, напротив, великим романтиком. Эти люди – романтики. По крайней мере, абсолютное большинство из них. Мне хочется верить, что их порядочность и верность идеалам пребывают в равновесии.
Леонид Ефимович погрузился в молчание. Тишину комнаты нарушал лишь мерный стук настенных часов и приглушенные звуки разговора.
– Нет, нет, нет! – раздался вдруг истеричный вопль Надежды. – Я запрещаю вам подключать к этому правительство!
Кто-то усталым тоном пытался ее урезонить.
Ида и Леонид Ефимович некоторое время с интересом прислушивались к долетавшим из кабинета голосам.
– Ну так что, Ида?
– Я не знаю.
– Нужно принять решение.
– Да…
Ида представила, что слова Надежды правда. Что идти на бой с потусторонними силами нисколько не опаснее, чем ехать на мотоцикле по автостраде.
Конечно же, это была ложь. Ложь во спасение, как, должно быть, внушила сама себе неспособная лгать Надежда.
– Я согласна.
Леонид Ефимович поднял брови и ничего не ответил.
Он смотрел на Иду с изумленным восхищением и даже как будто с некоторым стыдом.
– А что Жан говорил о спасении России? – спросила вдруг Ида.
– А… Он верит, что все беды русской истории связаны с обилием на нашей земле торсионных полей. Может быть, это правда.
В кабинете вновь гремели голоса. На этот раз все больше срывался Жан. Похоже произошло непоправимое.
Когда они вошли, Надежда плакала навзрыд. Жан, окаменев от злости, сидел, закинув ногу на ногу, и сверлил присутствующих своим металлическим взглядом.
– Я согласна, – тихо произнесла Ида.
Надежда отняла от ладоней и обратила к ней лицо в потеках туши. У Жана с физиономии спала остервенелая маска. Винтер привстал из-за стола.
Кто-то захлопал и принялся поздравлять Иду. К нему присоединились остальные. Всех обуяла чистая сентиментальная радость.
– Вила! – шептала Надежда, чьи несчастные глаза снова наполнялись слезами. – Я тебе не сказала… Ты последняя вила на земле! Я тебя первая узнала! Я… знала, что ты согласишься!
– А когда мы…
– В феврале, – сказал Винтер. – Ждите нашего послания, Ида. Не сомневайтесь и ничего бойтесь. Все будет хорошо! С нами вы защищены, как никогда прежде.
– Возьми! – Жан протянул Иде бледно-голубой неограненный лунный камень. – Это амулет. Мне его подарила бабушка перед смертью. Он поможет тебе. Держи!
– Спасибо.
– Читайте книгу, которую я вам дал, – напомнил Леонид Ефимович.
– И не только ее. Вам придется усердно готовиться, – бодро поддержал Винтер. – Мы вам все покажем.
– Хорошо.
Иде было и страшно, и радостно. Она была счастлива и растеряна. Ей хотелось верить всем, но она не верила никому. Хотелось броситься в омут страшной сказки и сбежать от нее как можно дальше. Это было похоже на сон, слишком захватывающий, чтобы позволить себе очнуться. Слишком интригующий вначале и непременно обещающий кошмарный конец. Но что за конец?
«Все же теперь я знаю, с чем имею дело», – подумала Ида.
И теперь она была не одна.

Замок

Его вывели из дома, когда стояла уже темная ночь. Перед входом ждал черный фургон, пустой и безразличный как катафалк. Тусклые фары буравили мрак мертвым голубоватым светом.
Георгия швырнули в кузов и, пристегнув наручниками к железной скамье, захлопнули двери.
Георгий слушал неровный булькающий гул мотора и рев сопровождающей машины, чувствовал под полом удары колдобин, разглядывал безо всякого смысла решетки на дверях и ждал. Ждал, как ни странно, чуда. Именно сейчас, когда его везли навстречу пыткам и смерти.
После егерей, после партизан и полицаев новое спасение казалось закономерным и почти неизбежным.
Машина ехала долго. Слишком долго. И слишком быстро. Георгий даже прикинул: могут ли его этапировать прямиком в Минск.
Фургон замедлил ход, остановился. С Георгия сняли наручники и, крепко перетянув руки веревкой, выволокли из кузова.
Он ожидал увидеть кирпичную стену с колючей проволокой, железные ворота, а за ними какое-нибудь мрачное здание в несколько этажей. Но…
Это была старинная темная громадина. Обветшалый замок с массивными побитыми временем башнями и осыпающейся аркой входа. В некоторых окнах вполсилы желтел электрический свет.
Георгий не мог объяснить себе, что происходит.
«Гестапо? Тюрьма? Лагерь? Что может здесь находиться?»
С неба донеслось одинокое карканье.
Немцы из сопровождения о чем-то заговорили с часовым. Сбоку подошел еще один военный с электрическим фонарем, осветил лицо Георгия, сверил с фотографией.
Сильные руки согнули его пополам и погнали в замок. Его вели и вели, сначала через заставленный машинами каменный двор, потом по темным, пахнущим сыростью коридорам, по сводчатым катакомбам с тускло проступающим рисунком кирпичной кладки. Ничто, кроме фонаря не освещало путь.
– Здесь! – промолвил один из конвоиров.
Георгия бросили на пол в тесную камеру (если это была камера, а не что-то другое). Тяжелая деревянная окованная железом дверь глухо захлопнулась, натужно лязгнул ржавый затвор.
Он оказался в кромешной тьме. У него не было предположений, куда он попал. Было очевидно лишь то, что это не учреждение. Такой темноты и безлюдья в учреждениях не бывает.
«Чертова дыра…» – думал Георгий.
Он встал. Тщетно попробовал ослабить путы. Прошел от стены к стене, прислушался.
За стенами стояла гробовая тишина.
«Может, я единственный заключенный?»
Через некоторое время до слуха донеслись отражающиеся от стен звонким эхом шаги.  Их было несколько.
Георгий выпрямился, готовясь к худшему.
Проскрипела задвижка. Дверь отворилась, и в проеме возникла тяжеловесная совершенно черная фигура офицера с подвесной керосиновой лампой в руке. Он повесил лампу на крюк в потолке. Почтительно посторонился, пропуская в темницу стоявшего сзади.
На долю минуты воцарилось оцепенение. Невысокий, одетый в шинель и фуражку незнакомец смотрел на Георгия и почему-то не спешил входить. Его лицо скрывала густая тень, сквозь которую лишь поблескивала оправа пенсне.
– У вас ведь, кажется, был брат… не так ли? – мягко спросила фигура. – Что с ним?
– Он умер, – ответил Георгий, не понимая, что происходит.
Незнакомец шагнул в камеру.
– Очень жаль!
 Моргенштерн. Это был он. Он мало изменился за эти восемнадцать лет. Словно недоучившийся гример нарисовал ему несколько морщин.
На нем была черная, висящая колоколом эсэсовская шинель с тускло отсвечивающими пуговицами. Над козырьком фуражки скалилась серебряная черепушка.
Моргенштерн улыбнулся, изучая Георгия взглядом, так же как собиратель жуков изучает попавший ему в руки редкий вид.
– Как летит время! Знаешь… – он с наслаждением прищелкнул языком, словно дегустировал тончайшее вино. – Я ведь был уверен, что ты и твой брат вылетите из Шварцкольма до конца года. Мне это казалось естественным и необратимым порядком вещей. А вышло наоборот! И знаешь, что я тогда решил? М-м? Я решил, что когда-нибудь отыщу тебя и твоего брата и, конечно же, ничем не рискуя, не нарушая закон, брошу вас обоих на растерзание псам. Тогда я даже не представлял себе, как это можно сделать. И вот теперь… – он против воли, фыркая, захохотал сквозь стиснутые губы. – Теперь наконец-то все условия созданы!
При свете лампы Георгию показалось, что глаза Моргенштерна отливают красным, а зрачки отличаются друг от друга.
– Правда собак у меня здесь нет, – похныкивая от удовольствия продолжал Моргенштерн. – Зато есть кое-что… сопоставимое.
– Эрнст! – обратился он к стоявшему рядом великану с громадными кистями рук и белесыми волосами. – Забей его до смерти. В три захода.
Эсэсовец ничего не ответил и перевел взгляд на Георгия.
– Доброй ночи… вам обоим, – ласково промямлил Моргенштерн.
Он и два охранника вышли.
Эсэсовец проверил висящую под потолком лампу, отошел от нее, чтобы не задеть головой. Посмотрел на стрелки наручных часов.
Георгий в панике дергался, пытаясь высвободить руку.
«Убьет! Убьет! Убьет же!»
У немца было странное нечеловеческое лицо. Точнее лицо было вполне человеческим. Нечеловеческими были глаза: неподвижные, пустые, с будто нарисованными радужками и зрачками. За все это время его лицо ни разу не изменило выражения.
Перед Георгием была тупая машина для убийства, человеческий автомат с зачесанными назад светлыми, почти белыми волосами, с плотно сжатыми губами и ритмично двигающимися крыльям носа.
Эсэсовец сделал быстрое, короткое движение. Словно вращающийся бурав пронзил живот, разрывая внутренности. Подступившая волной свинцовая тяжесть заволокла глаза. Георгий увидел впереди наползающий пол и медленно уткнулся в него лбом. В голове вспыхивало.
Он пришел в себя, понимая, что его подняли с пола. Что-липкое застилало один глаз. Рот заполняла густая соленая каша.
Удар ногой – стена шарахнула по затылку. Желто-коричневая от света лампы камера поплыла, уходя водоворотом. Где-то мелькнула мысль, что надо срочно, во что бы то не стало развязать веревку…
Нос теперь не был носом – на его месте пылала огромная рана.
Георгий увидел над собою лицо с тонко очерченной ниточкой рта и нарисованными глазами. Оно с ледяным спокойствием покачивалось в такт с работающей ногой.
Ему сломали руку: предплечье изнутри ошпарила дикая боль.
Подняли. Схватив за шиворот, припечатали лицом к стене. Швырнули о другую.
Сквозь кровь и слизь он увидел, как эсэсовец снова взглянул на часы и вышел из камеры, закрыв за собой дверь.
«Вернется – убьет!» – безнадежно орало в помутневшем мозгу.

Пятью часами ранее

Мир больше не существовал. Он по-прежнему видел над собой высокий потолок с остатками старинной лепнины, но это была уже ничего не значащая абстракция. Он чувствовал, что выходит из себя. Он становился чем-то большим, гораздо большим, чем просто человек, чем недолговечная комбинация химических элементов по имени Людвиг Моргенштерн. Он знал, что на этот раз все получится как надо. Слишком многим пришлось пожертвовать! И оно получалось. Медленно, последовательно, в соответствии с тщательно проработанным замыслом. Кровь застыла в венах. Ее ток уже не был важен. Энергия, душа, этот потайной светлячок приближался к назначенному месту. Не вслед за другими в четвертое измерение. Нет! А в лоно драгоценной филактерии. Спасительной филактерии! Теперь он будет жить там. Шкатулка станет его домом, его крепостью, его бункером! Тело еще некоторое время будет ходить, шевелить языком и чувствовать боль, но управлять им будет уже наместник. Мозг перестанет быть вместилищем «Я» и превратится в посредника. А настоящий «Я» как разумный, пусть и не бесстрашный капитан покинет тонущий корабль. Этот дрянной надоевший корабль, который давно обстреливают из пушек безжалостные враги, который заржавел и все равно затонет… Нет, детишки! Вы увидите мой труп, но на этом ваш триумф и закончится. Я буду жить и мыслить, когда ни от кого из вас не останется даже этого. Потому что вы ничтожества, насекомые, неспособные на то, что может сделать только настоящий человек! Человек не человек, пока прикован к телу. Просто животное в клетке. Теперь же, когда стальные прутья раздвинуты, когда…
Он заорал от боли и ужаса, трясясь на топчане. Сладкий мираж рассеялся. Вокруг снова был освещенный тремя тусклыми электрическими лампами и серым светом сумерек обеденный зал замка.
Зал был почти пуст, если не считать стола, топчана и аппаратуры. В освобожденных от старой мебели углах копился мрак. В центре комнаты призрачно сиял хрустальный череп Гвеналоник. Взъерошенный и бледный профессор фон Хесс испуганно выглядывал из-за аппарата.
Людвиг вскочил с топчана, в бешенстве срывая с головы электроды. Сделал шаг, чуть не упал. Голова отчаянно кружилась. Сердце с болью барабанило в груди, готовое разорваться.
– Господин М…
– Что?! – прохрипел Людвиг, яростно дергая лицом. – Что?!
– Возникли некоторые трудности. Детектор поля эктоплазмы…
– Что про… – он сорвал последний электрод.
– Умоляю, осторожнее! Это же провода! – взмолился фон Хесс.
– Что произошло?!
– Ваша эктоплазма не считывается.
– Почему?!
– Не могу точно с-сказать.
В закрытую дверь бешено застучали.
– Господин оберштурмбаннфюрер! Все в порядке? Ответьте!
– Я в порядке! – выдохнул Людвиг, пытаясь выровнять тон. – Оставьте нас!
– Так в чем дело? – с ненавистью прошипел он, надвигаясь на профессора.
– Я не знаю. Возможно я неправильно рассчитал продолжительность цикла или… Торсионное поле должно было обеспечить беспрепятственный транзит эктоплазмы… Почему? Почему? Господи, почему?
Людвиг схватил фон Хесса за лацкан.
– Если ты этого не сделаешь… – произнес он осколками голоса. – Я… тебя… уничтожу!
– Вы несправедливы ко мне, господин Моргенштерн! – чуть не плача и страдальчески закатывая глаза пролепетал фон Хесс. – Мне семьдесят пять лет, я… недавно пережил инфаркт!
Людвиг расхохотался и, сочувственно покивав головой, ударил фон Хесса по лицу.
– Я тебя лично пристрелю, ты меня понял! Даю один час! Один час!
Он в гневе вышел из зала, звонко шаркая сапогами. На лестнице чуть не упал, потеряв равновесие.
«Фон Хесс – чертов идиот, будь он проклят! Калечит меня! Черт! Как же мне… как же мне плохо!»
Он шел, пошатываясь, по слабо освещенной подвесными едко-желтыми лампочками анфиладе. То ли снаружи, то ли в самих стенах тихо подвывал ветер.
Людвиг вышел во двор. Постоял там, надеясь, что вечерняя прохлада, наконец, снимет невыносимую муторность. Мощный порыв ветра, ворвавшийся через арку, ударил в лицо. У Людвига защекотало в глазах. Стало холодно, точно от озноба.
Каменная площадка была заставлена грузовиками. У ворот как скучающие тени бродили двое солдат охранного взвода. На стене бледным лунным глазом зажегся прожектор. В бойнице одной из башен снова копошились непоседы-вороны.
Людвиг еще раз проклял профессора и, вернувшись в замок начал медленно подниматься в свой кабинет.
По пути ему встретилась Адель. Милая Адель… Все та же прилежная ученица, только теперь ставшая одного с ним роста. В строгих круглых очках, украшающих ее гладкое лицо фарфоровой статуэтки. С резко багровым губами. У нее была короткая, почти мужская стрижка, к которой он никак не мог привыкнуть (узнав о командировке на восток, Адель в целях гигиены срезала свои каштановые локоны). Небольшие, но проницательные серые глаза с тенью жалости коснулись взглядом Людвига.
– Он жив, – сказала ясновидящая. – Я узнала, где он.
– Где? – прошептал Людвиг.
– В полицейской комендатуре города Копыль. Его схватили. В скором времени передадут Гестапо.
– Та-ак… – в напряжении протянул Людвиг, беспокойно моргая. – Позвони Брандту, пусть по своим каналам свяжется с начальником комендатуры. Задержанного Гарцева Гестапо не передавать! Пусть его везут сюда! К нам! Прямо сюда! Я… хочу на него взглянуть!
Людвиг чувствовал, как от возбуждения у него сводит скулы.
Ясновидящая не шевельнулась.
– Что?! – нетерпеливо вскричал Людвиг.
– Вы уверены, что это необходимо? Копыль далеко отсюда, конвой может не добраться. Вмешательство в работу органов безопасности будет иметь для нас последствия.
У Людвига сжались кулаки, во рту заскрежетало. Он закрыл глаза и, медленно втянув носом воздух, обратился к Адель так нежно, как только мог:
– Девочка моя, пожалуйста, сделай, как я сказал. Пусть этого подонка этапируют сюда. Мне очень надо его видеть. Представь, что это мое последнее желание.
– Хорошо.
Людвиг благодушно улыбнулся и погладил Адель по руке.
– Умница.
Он хотел было уйти, но вдруг как бы невзначай остановил взгляд на выглядывающей из воротника кителя шее своей подчиненной.
– Да?
– А где тот кулон «Черное солнце», который я тебе подарил?
– Не знаю, – виновато улыбнулась Адель. – Я, должно быть, оставила его в Берлине.
Людвиг изобразил недоумение и раздосадовано покачал головой.
– У него огромный защитный потенциал, я просил тебя: никогда не снимай. Особенно здесь.
– Я была уверена, что взяла его с собой.
– Хорошо…
Они расстались.
Людвиг зашел в кабинет (если можно было назвать кабинетом слабоосвещенный зал, вся мебель которого состояла из маленького письменного стола, кресла, крохотного платяного шкафа, переносного рукомойника с зеркалом и чрезвычайно неудобной раскладной кровати).
«Здесь тебе не Вевельсбург!» – в который раз мрачно подумал Людвиг.
Замки были одной из его слабостей. И все же он бы с куда большим удовольствием поселился в какой-нибудь самой завалящей квартирке. Если бы такие были в сожженном городке в полукилометре от замка. Сам замок пребывал в отвратительном состоянии. Никогда не знавший реставрации, с кое-как на скорую руку проведенным электричеством и телефонной связью, он производил впечатление огромной тюрьмы или старинной психбольницы, рядом с которой даже Колдиц казался роскошным отелем. Сильный ветер, который никогда здесь не стихал, резвился по щелям и бойницам, приглушенно воя как хор привидений. Днем зловеще горланили бесчисленные вороны. Огромные пространства, высокие потолки и дрянное немощное освещение давили на психику.
До войны при Советах здесь вроде бы располагалось какое-то производство. С началом оккупации в замок согнали евреев из близлежащего местечка, превратив его в гетто. Несколько месяцев назад евреев уничтожили. Теперь здесь планировали устроить тюрьму для военнопленных, однако строительные работы еще не начинались.
Моргенштерн опустился в кресло и стал ждать. Ему оставалось жить в своем теле еще несколько часов, в худшем случае дней. После того, как операция будет успешно завершена он вернется в эту комнату, достанет пистолет и разнесет себе мозги. Он покинет всех: многочисленных врагов и нескольких фальшивых друзей, покинет Фюрера, покинет Рейх, покинет Адель и своего верного сеттера. У него не осталось выбора. Когда он вернется в Берлин… если он вернется в Берлин, к тому времени все уже раскроется. Нельзя останавливаться! Как в драке! Как в наступлении! Только вперед!
«Идиоты те, кто думает, что умирать с подстраховкой не страшно. Страшно, черт подери!», – думал Людвиг, доставая из круглой металлической коробочки первую «пилюлю радости». – «Кто сказал, что филактерия что-то гарантирует! Кто сказал, что жить без тела лучше, чем не жить вообще? Это же как сидеть в шлюпке посреди океана, как быть похороненным заживо…»
Шарик стал расползаться, плавясь на языке. Людвиг сглотнул его, давно привыкший к этому излишне сладкому вкусу.
«Без глаз, без ушей ждать, когда через сто или двести лет тебя подберут – милая перспектива!»
Вновь накатил озноб. Людвиг выругался и, сняв со спинки стула шинель, надел ее, застегнув на все пуговицы. Пощупал лоб.
– Обратного пути нет! – твердо вымолвил он.
Проверил лежащий в ящике стола «Люгер». Помимо пистолета у Людвига также был крохотный карманный револьвер, который он всегда носил при себе. А еще ампула с ядом на самый крайний случай.
Оружие прибавило ему спокойствия.
– А разве небытие не страшнее любой возможной пытки? Разве вечная жизнь не стоит всех этих страданий? Я тебя спрашиваю! – обратился Людвиг к своему отражению в крышке коробочки для пилюль. – Давай-ка вспомним, чего хорошего было в той жизни, чтобы так за нее цепляться!
Он продолжал думать, не замечая, что мысли слетают с языка. Река воспоминаний уносила его все дальше назад.
Вот он, убежав, даже еще не будучи уволенным, из Шварцкольма, вернувшись домой, смотрит в суровые глаза отца и в испуганно-растерянные глаза матери.
– Я не учитель! – говорит Людвиг. – Теперь я это понял!
– Ты никто, – спокойно констатирует отец.
– Генрих! – ахает мать. – Не смей так говорить!
Но Людвиг ее уже не слышит.
Потом Людвиг торчит в конторе, где ему теперь и место. В своем углу, среди счетов, писем, ведомостей, смет, которые он ежедневно подшивает к делам.
Это было унылое безнадежное время. Настолько, что Людвиг начал всерьез подумывать о разрыве с привычной жизнью. Его честолюбие истлевало. В голову лезли нелепые фантастические планы: накопить денег, обучиться искусству иллюзионизма (которым он грезил еще в детстве), изобрести свои собственные фокусы, комбинирующие ловкость рук и элементы разрешенной магии, уехать куда-нибудь очень далеко, в Бразилию, найти там любовь и провожать закаты на берегу океана.
Но через два года отец прощает его. Благодаря отцовской протекции и (как ему тогда хотелось думать) некоторым своим талантам, Людвиг получает небольшое повышение.
Теперь он кассир: выдача денег, сверка баланса, исполнение писем и приказов. У него есть подобие кабинета на втором этаже. К нему почти все обращаются на «вы».
Но время шло. Рожденная однообразием тоска вновь овладела душой. Медленно тупея от рутины, Людвиг все чаще читал газеты, интересуясь главным образом политикой. В его поле зрения назойливо попадала необычная партия НСДАП, проповедующая внешнеполитический реваншизм, борьбу с внутренними врагами и безраздельную власть одной личности. Само-собой, все это лишь уловки для простаков, горбатящихся в шахтах и цехах. Но все же осмысленнее сопливой демагогии либералов и буйно-шизофренических фантазий коммунистов. Каким еще может быть ремень, который стянет воедино разваливающуюся нацию?
Кризис двадцать девятого окончательно подорвал веру в демократическое будущее. Людвиг вступил в партию, и та как по волшебству сразу же начала оплетать его жизнь с самых неожиданных сторон. В его кабинете появился большой сейф. Работы прибавилось, выдаваемые суммы становились внушительнее. Отец с презрением относился к политическим пристрастиям Людвига, называя его соратников шпаной.
Потом тридцать третий год. Победа нацистов на выборах. У Людвига заметно изменился круг клиентов. К нему все чаще приходили за деньгами для нужд товариществ, для финансирования партийных касс и партийной печати. С некоторыми из таких клиентов Людвиг встречался неоднократно, с некоторыми даже по-дружески здоровался.
Через год поползли слухи о начавшихся трениях между окружением Гитлера и штурмовиками Эрнста Рема. Людвиг не придавал этому большого значения, считая победу Гитлера предопределенной. Рем и его молодчики давно потеряли лицо и не имели будущего.
И вот тут-то Людвиг получил от начальства предписание, согласно которому он должен был выдать огромную сумму со счетов партии наличными доверенному лицу Рема. Людвиг никогда не работал с такими деньгами. Это было странно и подозрительно.
После обеда в его кабинет вошел господин с двумя саквояжами и, выложив все необходимые документы, не вызывавшие сомнений в своей подлинности, вежливо осведомился о деньгах.
Страшное осознание своей ответственности и понимание, что именно на него потом повесят всех собак, заставило Людвига отказать клиенту «за отсутствием денег в сейфе». Незнакомец настаивал, но ушел ни с чем.
У Людвига недобро заекало сердце. Он стал звонить начальству, но ни по одному телефону не снимали трубку.
Через час Людвиг услышал в приемной громкие голоса, топот сапог и женские крики. Он в панике заперся в кабинете. Пока штурмовики высаживали дверь, Людвиг успел спрятать ключ от сейфа под шкаф.
Потом ему угрожали, били по щекам. Людвиг как мог тянул время – что-то врал, пытался позвонить.
Заслышав шум полицейских автомобилей, налетчики озверели. Людвига сунули в открытое окно, угрожая сбросить вниз, если не отдаст деньги.
Людвиг уже было согласился, но тут за спиной кто-то заорал: «Бросай его к чертям!» Через миг он лежал на земле с разбитым лицом и адской болью в ноге и в руке. Наверху ругались штурмовики, пытаясь то ли взломать сейф, то ли унести его с собой. Очень скоро все они были задержаны.
Через три дня лежавшего в больничной палате Людвига навестил глава банкирского дома в сопровождении человека с партийным значком. Управляющий любезно поинтересовался самочувствием Людвига и, выразив глубочайшее сожаление, попросил рассказать, что именно произошло в тот злосчастный день. Людвиг рассказал все как было, конечно же, слегка преувеличив свой героизм и зверства штурмовиков.
– Господи… – удрученно прошептал управляющий. – Видит бог, у вас было право отдать им этот чертов ключ! Не представляю, что бы я сделал, если б меня били пистолетной рукояткой.
– Я сам не представлял, – слабо улыбнулся Людвиг.
Вечером того же дня Людвиг узнал по радио о провалившемся путче штурмовиков. А еще через день его перевезли в лучшую больницу города.
Перелом колена должен был оставить его хромым. Однако, благодаря помощи отца, доставшего у Розенкройцеров редчайший чудодейственный препарат, коленный сустав восстановился почти без осложнений. Спустя две недели Людвиг отбросил костыли.
На работе его встречали аплодисментами.
– Герой!
– Настоящий мужчина!
– Настоящий немец!
Когда сияющий Людвиг, пожав всем руки, хотел вернуться в свой кабинет, то услышал над ухом мягкий голос управляющего:
– О нет, ваше место теперь не здесь. Вы доказали, что достойны большего!
Людвиг не мог поверить своим глазам, когда его подвели к кабинету начальника финансовых операций.
– Ваш предшественник в тот день отключил телефон и дал деру! – усмехнулся стоявший сзади знакомый партиец. – Хорошо, когда крысы убегают сами. Меньше мороки!
– Теперь вы здесь главный, – улыбнулся управляющий.
Так Людвиг осознал, чего он стоит.
В течение следующих трех лет Людвиг честно с самоотдачей трудился на новом посту. При этом он всегда чувствовал свою зависимость от партии, без которой его повышение не было бы возможно. Все спорные финансовые решения с подачи Людвига принимались в пользу НСДАП.
Как-то раз посреди ничего не предвещавшего рабочего дня в кабинете Людвига зазвонил телефон. Это был Миних (всевидящее око партии, шутившее про крыс).
– Вальтер Вюст, помните его?
Да, конечно, Людвиг помнил. Вюст был его сокурсником в Мюнхенском университете. Они даже немного дружили.
– Предлагает вам встретиться. Обсудить возможное сотрудничество.
Все три года Людвиг думал, что достиг потолка в своем успехе. Но его ждал новый взлет, о котором он не смел и мечтать.
Вальтер Вюст, директор недавно возникшего оккультно-исторического общества Аненербе предложил Людвигу стать куратором и финансовым обеспечителем одного из проектов. Магические познания, близость к Иллюминатам и хорошая финансовая подготовка сослужили Людвигу прекрасную службу.
Вскоре он стал промежуточным звеном между НСДАП и Аненербе. Он не только курировал проекты, но и выдвигал их, лично участвуя в реализации каждого. Ему подчинялись главы ряда отделов. Он ездил на приемы к самому Гиммлеру в замок Вевельсбург. А после того, как астма добила отца, Людвиг получил в свое распоряжение его громадное состояние, его труды и обширные связи.
Это было лето в жизни Людвига, душевная молодость, наступившая к сорока годам. Конечно же, при этом он никогда не забывал об опасностях. Чем выше взлетаешь, тем больнее падать. Упав со второго этажа, он крепко усвоил эту истину. У Людвига было полно охраны, всегда готовой заслонить его от пуль и нашпиговать свинцом любого болвана с ножом или пистолетиком. Но этого было мало. Людвиг хотел знать наперед о любых враждебных намерениях, направленных против него. Кроме того, после ссоры с Иллюминатами и Розенкройцерами, он стал всерьез опасаться проклятий. Бесчисленные виды порчи, проникновения в сны, рунические проклятия – никакие чары и пентаграммы не могли гарантированно защитить от этой дряни. Людвигу нужен был оккультный телохранитель с выдающимися способностями ясновидца.
Был объявлен строжайший отбор.
Как-то раз, просматривая результаты тестирования кандидатов, Людвиг наткнулся на имя Адель Мерц.
«Поразительный результат! Ни одной ошибки!»
Он напряг память, стараясь вспомнить, откуда ему известно это имя.
«Да… Кажется, в Шварцкольме с этой ученицей был связан дурацкий инцидент. Интересно, та ли это Адель Мерц?»
Снедаемый любопытством, Людвиг распорядился привести к нему одаренную особу.
Сперва он решил, что это какая-то другая юная фройляйн. Настолько она изменилась.
– Добрый вечер, господин Моргенштерн, – Адель улыбнулась уголком губ, давая понять, что знает его уже сто лет.
Людвиг хотел встать с кресла, но, вспомнив вдруг про свой рост, остался сидеть. На лицо наползала дурацкая, давно забытая улыбка.
– Присаживайтесь, – вполголоса вымолвил он.
Через пару часов они сидели в роскошном ресторане, слушая невидимый оркестр.
– Вы тогда так внезапно исчезли. Никто ничего не понял, все были очень удивлены, – позабыв скромность и субординацию, рассказывала Адель.
Людвиг выдавил усмешку, позвякивая ложечкой в блюдце с десертом.
– Кстати, когда у вас обнаружились такие способности? – спросил он, чтобы уйти от ненавистной темы.
Оказалось, что дар ясновидения проявился у Адель сразу после той страшной ночи, когда неизвестное существо напугало ее в лесной хижине.
– Поразительно! – покачал головой Людвиг. – Видимо, крайнее потрясение и правда способно пробудить спящие силы разума. А какой предмет сейчас лежит в моем нагрудном кармане?
Скоро Адель дала ему понять, что кроме защиты от врагов, готова спасти его от вечного одиночества. Людвиг с радостью принял этот подарок. Однако ввиду особых обстоятельств их отношения было решено держать в тайне.
Со временем в руки Людвигу попался еще один ценный кадр из Шварцкольма. Правда на этот раз новый сотрудник пришел не по собственной воле, а скорее вопреки ей.
Людвиг был посредственным волшебником и хорошо знал это. Его окружали компетентные помощники, но Людвигу требовались от них не только советы и консультации. Его профессиональное самолюбие страдало. Оставаться жалким лиценциатом в сорок лет, занимая столь высокий пост было несолидно. На дальнейшее обучение не хватало ни сил, ни таланта, ни времени. Людвигу требовалась шестерка в ученых кругах. Образованный даровитый раб, который из страха, а не ради выгоды мог бы написать за него докторскую диссертацию.
Ученые, которым было что скрывать, уже давно сбежали из страны или сидели в лагерях.
И вдруг в памяти сам собою всплыл фон Хесс. Работая в Шварцкольме, Людвиг подмечал, что в этом человеке напрочь отсутствует мужское начало. Странная манера говорить, чрезмерная забота о своем внешнем виде и нездоровый боязливый взгляд – за всем этим явно крылся какой-то омерзительный порок.
Людвиг сделал запрос, чтобы иметь на фон Хесса подробное компрометирующее досье. Агенты быстро справились с работой, материала оказалось предостаточно.
– Я чувствовал, что с вами что-то не так, но не думал, что все настолько плохо, – говорил Людвиг, с брезгливостью разглядывая фон Хесса через стол. – И как вы до такого докатились, профессор, м-м?
– Я не виноват, – стонал фон Хесс, мотая головой и ломая длинные сухие пальцы. – Я пытался с этим бороться, но…
– И вы еще смели учить детей!
– Я уже многие годы мучаюсь раскаянием. Это страшный крест! Я… – он в отчаянии поднял на Людвига поблескивающие глаза. – Господин Морген… Господин штурмбаннфюрер, я готов любым честным трудом искупить вину перед Рейхом. Отправьте меня на производство! У меня еще достаточно сил, чтобы…
– Вы можете представить себя стоящим у станка по двенадцать часов? – улыбнулся Людвиг. – Я тоже нет. Полно, профессор! Я не собираюсь доносить на вас, хотя наверно стоило бы. У вас будет шанс искупить свою вину интеллектуальным трудом. Природа искалечила вашу душу, но дала взамен хорошую голову. Там, где я работаю, ваша голова может принести существенную пользу.
Фон Хесс что-то заблеял, не в силах подобрать слов благодарности.
Он смотрел на Людвига, как вероятно глядел бы на Святого Петра, представ перед райскими вратами.
– Ну и, конечно же, вам придется поработать на меня лично. Не бойтесь, речь не о доносах на коллег. Это… взаимовыгодный момент.
Спустя пару лет Людвиг становится доктором, а фон Хесс заместителем главы отдела общего естествознания.
К тому времени пожар войны уже охватил европейский континент. Третий Рейх быстро и методично поглощает спесивых соседей одного за другим. Казавшаяся непобедимой Франция падает к его ногам вслед за зарвавшейся Польшей. Англия сидит на своем островке, трусливо скаля остатки зубов.
В сентябре сорокового года Людвиг впервые за долгие пятнадцать лет приехал в Шварцкольм, чтобы поздравить учеников и пожелать им честно и отважно исполнять свой долг в мирной жизни и на полях сражений.
Теперь здесь уже не было ни одного старого лица, ни одного свидетеля его далекого позора.
«Каким же я был щенком!» – самоиронично думал Людвиг, заходя в знакомые двери.
Он стоял на эстраде, там, где когда-то плел свою унылую демагогию забытый всеми Кауц. Его освещали прожектора. На стенах висели рунические символы. Все без исключения студенты и даже учителя наконец-то надели традиционную форму.
Он говорил о величии, о любви к отчизне и к Фюреру, о прекрасном будущем и о том, как нагло враги пользовались немецким миролюбием. Он говорил, что завидует ученикам, которым не довелось застать позорную Веймарскую республику в сознательном возрасте.
– Вы думаете, любить Родину проще простого? О нет, дорогие студенты! Во времена моей юности любить Германию было все равно, что любить нищую, больную, впавшую в старческое слабоумие мать! Я мечтал избавиться от этой любви, вырвать ее с корнем из своего сердца, но не мог! «Люблю!» – чувствовал я, когда под моим окном полиция избивала демонстрантов! «Люблю!» – говорил я, когда газеты писали об отделении земель! «Люблю!» – кричал я, когда красная сволочь подожгла Рейхстаг!
Людвиг готовился писать мемуары и взял эту тираду из черновика.
В завершении речи он пафосно взметнул руку и крикнул так, что микрофонное эхо зазвенело в ушах.
К его удивлению далеко не все ученики последовали его примеру.
– Признаться, я ожидал большего, – с неловкой усмешкой промолвил Людвиг.
Он косо поглядел на нового директора, который, тут же испугавшись, нервными жестами принялся будить публику.
– Ну! Просыпаемся! – бодро закричал Людвиг. – Хайль Гитлер!
Море коротких и длинных рук вытянулось в приветствии. Сотни детских и взрослых голосов отозвались нестройным хором.
«Зи-иг Ха-айль!»
За спиной торжественно грянула музыка: «Кра-ай германский, край свяще-енный, всех превыше на зе-емле!»
Людвиг очнулся от забытья. Часы показывали двадцать три десять.
«Наверное, Адель уже позвонила Брандту».
Он хотел взять еще одну пилюлю радости, но вспомнил, что это будет уже четвертая.
– Хватит! – одернул себя Людвиг.
Он встал с кресла. Проклиная болезненный свет, дошел до окна. Снаружи ничего не было видно, кроме муторно-темных очертаний леса и беззвездного неба. Смерив шагами зал, подошел к зеркалу.
Сухое мертвое лицо с пергаментной кожей. Косая щель рта, пятна под глазами, красноватые белки. На голове намечаются залысины.
– Этот мундир помнит время, когда из его воротника торчало совсем другое лицо, – то ли подумал, то ли проговорил Людвиг, скашивая глаза на свою превосходную шинель.
Это началось всего два года назад. Уже два года назад. Когда его прокляли.

Лед

После Нового года Ида и Андрей отправились в гости к родственникам в Можайск. На этот раз ехали в электричке. Плохо прогретый, поскрипывающий вагон с заиндевевшими окнами и беспокойно хлопающими дверями тамбура. Но Ида любила такие путешествия. Сидеть у окна, глядя на плывущее в угасающем свете короткого дня снежное покрывало. Бежали куда-то сухие былинки, давно отжившие свое. Проносились дремучим строем тяжелые в белых шапках еловые лапы.
В вагоне почти никого не было, кроме спящего старика в огромной ушанке, веселой компании с пивом и одетого в красный спортивный костюм лыжника.
Зажегся свет. Серый сумрак в окнах сделался нежно-голубоватым.
– Ты не окоченела? Может, перейдем в другой вагон? – спросил Андрей.
– Неа.
Это была не совсем правда, но Иде нравилось смотреть на бегущий зимний пейзаж через замороженное стекло.
Поля, лес, сбившиеся кучками избы вдали… Одинокие столбики и светофоры.
Ей вспоминалось закатное солнце, которое летело вместе с машиной мелькая в темных кронах золотым пауком. Теперь небо устилали суровые облака, упрятавшие солнце в своей седой тверди.
Бесконечная печаль и чистота раскинувшейся за окном земли трогали душу.
Иде вновь казалось, что где-то там из темнеющих далей за ней наблюдают чьи-то спокойные, грустные глаза. А, может, ими были маленькие огоньки, тихо ползущие по горизонту?
Ида вынула из сумки «Введение в учение о спиритических явлениях», подаренное Леонидом Ефимовичем, и начала вновь перечитывать помеченные страницы.
«Призрак питают воспоминания человека, исторгшего его в мир. Призрак душегуба способен принимать образ его жертв, каковыми они запомнились убийце…»
Читая эти строки, Ида вспоминала ребенка, с которым общалась во сне.
«Так и есть!»
Она видела лишь слепок чужих воспоминаний. Теперь, когда приведение достаточно хорошо знало Иду, оно могло выудить из ее памяти самый мерзкий кошмар и воплотить его. Ида гадала, что это может быть. Нечто реально существующее? Или страшные сны? Фантазии? Образы из фильмов ужасов?
Как заставить себя поверить в то, что призрак ненастоящий? Как не испугаться его? Ида уже несколько недель ходила заниматься к господину Винтеру, но почти не продвинулась в искусстве самогипноза. Хоть Винтер и утешал, говоря, что умение копится незаметно и пробивается внезапно.
Ида ничего не сказала Андрею о предстоящем испытании. Ни Андрею, ни родителям. «Связалась с сектантами!» – подумал бы про нее кто угодно.
Однако Андрей похоже что-то подозревал. В последнее время он был очень нежен и внимателен к Иде. Он явно не верил ее попыткам изобразить былую беспечность и жил в непрерывном сумрачном ожидании чего-то злого. Они несколько раз ходили к врачам, которым Андрей тоже не доверял. Казалось, он так же, как Ида смиренно считал дни до развязки, какой бы она не была.
– Мне надо будет уехать в феврале, – тихо сказала Ида.
– Куда?
У Иды сжалось сердце.
– В Минск. На три дня. Мои друзья из первой школы приглашают на встречу одноклассников.
– Хорошо. Я постараюсь тебя отвезти.
Иду порывало спросить, сильно ли Андрей боится за нее, но она промолчала, хорошо зная ответ. Ей не хотелось этого. Ей хотелось, чтобы Андрей ничего не чувствовал и ни о чем не догадывался. Пока он был спокоен, его душа не могла стать проводником беды.
Ида взяла его ладонь в свои холодные белые пальцы.
– Хочешь послушать музыку?
– Давай.
Она осторожно вставила ему в ухо каплю наушника.
За окном все ползли и ползли голубые снега с крохотными светлячками вдали и темным частоколом леса. Вечерняя мгла сгущалась. Под полом, словно аккомпанируя песне, мерно стучали колеса.
Тетя и дядя Андрея жили в уютном кирпичном коттедже на окраине города. Это были простые, открытые люди, нисколько не похожие на замкнутых и прохладных москвичей.
Елена Владимировна приготовила свои фирменные вареники. В небольшой, по-праздничному освещенной гостиной за круглым столом хозяева и гости рассказывали новости родных городов и делились воспоминаниями.
– Жениться не собираетесь? – спрашивал, подмигивая Степан Степаныч, набивая рот едой.
Ида и Андрей, переглянувшись, скромно пожали плечами.
– Потихоньку думаем…
– А куда торопиться?
Обсудив все пришедшие на ум пустяки, тетя и дядя заговорили о том, что никогда прежде не казалось Иде привлекательным. Однако теперь, услышав про Крещенские купания, она вдруг ясно, без содрогания представила себя в ледяной воде. Почему? Ида не знала. Она лишь почувствовала, что ей необходимо сделать что-то, рвущее путы собственной слабости. Заглянуть боязни в глаза. Быть может, только так ей удастся подготовить себя к самой страшной встрече в ее жизни.
– Речка у нас тут совсем рядом. – улыбнулась Елена Владимировна. – Не хотите?
– Я пойду, – промолвила Ида несмело.
Андрей вытянул лицо и поглядел на нее с недоумением.
Его тетя тоже явно не ожидала положительного ответа.
– Ты уже ныряла?
– Нет, ни разу.
– Щас тебе старая моржиха расскажет, что да как! – Степан Степаныч усмехнулся в прокуренные усы. – Если только… Слушай, да ты ж, не в обиду сказать, совсем худая. Ты же там замерзнешь в два счета, воспаление легких схватишь. Это ж не то что… – он ущипнул жену за толстый бок, за что тут же получил подзатыльник.
– Ой-ой, сам-то тюлень здоровый ни разу не окунался! Ну что, Ида, правда хочешь?
– Да.
– А ты, Андрей, чего молчишь?
Андрей пожал плечами, продолжая в изумлении смотреть на Иду. Он не знал, что ответить.
На следующий день Ида и Андрей гуляли по Можайску. Иде нравился этот маленький меланхоличный город с несколькими хрущевками и магазинами в центре, а в остальном состоящий из коттеджей и домишек дореволюционной постройки.
Они шли по пустынной улочке, похрустывая льдом, мимо одноэтажных деревянных домов с резными наличниками, мимо старых кирпичных стен, расписанных граффити и уродливо протянутой над землей обледенелой трубы.
– Нравится тебе бродить по окраинам, – вздохнул Андрей. – Там дальше ничего нет, только спуск.
– Пошли, – сказала Ида.
Через несколько минут они вышли к широкому, занесенному снегом оврагу. На противоположной стороне тоскливо темнели избы, торчала полуразрушенная кирпичная башня. Двое мальчишек, катались вниз по склону безо всяких саней, ломая стебли сухой полыни.
– Давай, постоим здесь.
– Отсюда даже собора не видно. Ладно…
Ида слушала далекое карканье ворон и счастливый смех ребят.
– А мне в детстве запрещали сюда ходить кататься. То ли собак боялись, то ли маньяков, – задумчиво промолвил Андрей. – Сколько лет прошло, ничего не изменилось.
– Да…
– Может, передумаешь купаться?
– Нет.
Андрей хотел что-то возразить, но лишь приобнял ее за плечо и прошептал:
– Ну тогда осторожней.
Они долго стояли, проникаясь покоем сонной заснеженной глуши. Овраг будто вобрал в себя всю безмятежность и тайну томных январских дней. Ида думала о чудесах, известных только ей одной. Андрей вспоминал детство.
Потом они пошли в магазин покупать для Иды купальные принадлежности.
Когда следующим вечером Ида, цепенея от холода, приблизилась к прямоугольнику, вырубленному посреди закованной в лед Москвы-реки, ее объял благоговейный ужас. Захотелось бросить все и отшатнуться.
Вода в проруби была черна как нефть и мерцала недобрыми бликами.
«А вдруг я не достану до дна…» – с содроганием подумала Ида.
Несмотря на свое гордое название река в этих местах была узенькой и мелкой. Но при взгляде в черную дыру Иде чудилось, что там внизу вообще нет никакого дна.
Ей предстояло вынуть ногу из шлепанца и погрузить в эту колючую мерзость, в этот жидкий азот.
Елена Владимировна легонько, но настойчиво подтолкнула ее сзади.
– Давай, смелей!
Ида стояла на краю проруби, чувствуя, как мечется в груди сердце, как дубеет тело, а впереди дышит убийственным холодом бессмысленная ледяная бездна.
Налетел пронизывающий ветер. Какой-то тепло одетый парень, улыбаясь, сфоткал Иду на мобильник.
«Тебя бы туда!» – зло подумала Ида.
Лишь потом она поняла, что парень над ней не смеялся, а искренне любовался ею.
Ида вспомнила про стоявшего сзади Андрея, который, должно быть, уже ждал, что она откажется и держал наготове полотенце. Эта мысль придала ей сил.
Неожиданно для самой себя Ида сделала шаг и, разом, отчаянно вцепившись в ускользающую реальность, горя каждой клеткой своего тела, провалилась в раздирающие объятия студеной воды.
Смерть сомкнулась над головой.
«Я умерла…» – подумала Ида.
Сердце больше не билось, последний глоток воздуха застрял в легких. Она сама не поняла, как смогла вынырнуть. Оказалось, что ее все это время держали под руки.
Лицо пылало, словно по нему долго били наотмашь. Ниже шеи все точно сковалось и окаменело. Мерзкие капли заливали глаза, замерзая прямо на веках.
Ида вновь погрузилась, хоть и чувствовала, что второго раза ей не пережить.
На третий раз Ида вдруг ощутила, как внутри нее, в том уголке, где жила душа, нечто чужеродное и злое забилось, заметалось, объятое ужасом. Ида знала, что это за нечто, и ей сделалось радостно. Настолько, что она не захотела вылезать и вновь окунулась с головой, на этот раз глубже обычного.
Она уже чувствовала под ногами шершавое, бугристое дно. Руки, державшие ее за предплечья, на миг соскользнули. Ида впервые осталась под водой одна, и вдруг, решившись, открыла глаза навстречу непроглядной подледной мгле.
Перед ней была чернота. Нисколько не страшная, пожалуй, даже скучная. И на душе было легко и спокойно.
«Я жива!» – думала Ида, чувствуя разливающееся по телу волшебное тепло. Еще недавно дикая боль исчезла и забылась.
Кто-то схватил ее за волосы, подмышки и выдернул из проруби. Ида закашлялась.
– Ты че, утонуть вздумала? – кряхтел Степан Степаныч. – Ты смотри, у нас тут хоть и мелко, но все-таки не настолько чтоб так уж… ну… А то уж прям с головой!
Андрей спешно набросил на нее полотенце и почти бегом потащил к машине. Иду трясло.
Через некоторое время, лежа в натопленной парной, Ида слушала нотацию тети Елены о том, что такое обморожение глаза и чем еще грозит затяжное ныряние.
Жаркий воздух набегал волнами, шуршал березовый веник, горячие доски слегка покусывали живот и грудь.
Иде нравилось, что в волосах больше нет льдинок, что ледяная вода осталась далеко и нечто, сидевшее в ней, быть может тоже затерялось в этой черноте.
– Ты еще пока не морж, голубушка! Ты посмотри – прозрачная, как русалка. О-ох… – озабоченно ворчала тетя Елена.
– А что, худых моржей не бывает? – сонно спросила Ида.
– Худые бывают, а тощих и бледных нет. Степан-то для тебя аж водочку из закромов достал на всякий случай. Уж не знаю, для каких целей: то ли для наружного, то ли внутрь.
Ида хихикнула.
– Будешь теперь к нам ездить?
– Угу.
«Если…» – вдруг тревожно напомнила сама себе Ида.
Она решила гнать подальше мрачные мысли. Здесь для них не было места. Да и для других тоже. Воздух, сотканный из жара, не признавал ничего, кроме убаюкивающего покоя и чистой, как утренний океан, безбрежной свободы.

Проклятие

Людвиг в сопровождении доктора Карловски зашел в палату. Умалишенная лежала на узкой койке, крепко стянутая ремнями.
Это была цыганка. Оплывшая старуха с безобразным, отмеченным печатью дегенеративности лицом.
Людвиг с трудом верил, что перед ним знаменитая сербская прорицательница, к которой в прежние времена по слухам обращались за советом даже короли. Никогда не ошибавшаяся, видевшая судьбы целых народов и империй.
При виде такой «знаменитости» ему не хотелось дышать через нос.
– После того как она стала бросаться на стены, нам пришлось ее зафиксировать, – пояснил доктор.
– Она разговаривает?
– К сожалению, уже почти нет. У нее раздвоение личности: в ее голове уживаются взрослая женщина и трехлетняя девочка. С годами вторая личность все больше вытесняет первую.
– Как часто ей овладевает взрослая личность?
– Очень редко. За эту неделю всего один раз на несколько минут. Мы вводили ей препарат Н-218, но безрезультатно.
– Разрешаю применить префронтальную лейкотомию, – сказал Людвиг.
– Но… это довольно рискованно. Она может лишиться своего дара, и мы потеряем ценнейший экземпляр.
– Мы и так его потеряем, если ничего не сделаем.
Людвиг фыркнул и пожал плечами:
– Существо, способное предсказать исход войны, не может связать двух слов из-за дурацкой шутки природы. А вы предлагаете надеяться на чудо!
Цыганка, все это время испуганно разглядывавшая людей в белых халатах, жалобно захныкала.
– Да, да, моя хорошая! – с притворным умилением промолвил Людвиг. – Сейчас дядя доктор вправит твои несчастные мозги.
Лысый, похожий на стервятника Карловски растянулся в почтительной улыбке.
Людвиг смотрел на это обрюзгшее в рытвинах лицо с жабьим ртом, мясистым носом и тупыми рачьими глазенками. Его охватывало все большее омерзение. Словно перед ним лежала, пульсируя, огромная полудохлая личинка.
«Ничего человеческого… Чертовы цыгане!»
Даже в их уродстве было что-то завораживающее.
Людвигу захотелось оторвать от нее взгляд, но в этот миг он заметил, что глаза цыганки меняются. Словно сквозь пелену в них начинала проступать взрослая осмысленность.
– Карловски, – произнес Людвиг чуть слышно, точно боясь спугнуть добычу. – Она… кажется… Гипнолога и переводчика сюда!
Опешивший доктор взглянул на цыганку и, покряхтывая от возбуждения, выбежал вон.
Людвиг остался в палате один. Вместе с умалишенной.
Цыганка смотрела на него теперь уже без детского испуга. Зрачки ее вдруг провалились в глубину сознания и вынырнули страшно пылая. В них была настоящая лютая ненависть – темная, древняя, смертоносная.
Людвиг ахнул и отшатнулся.
Цыганка повернула голову и, оскалив три сгнивших зуба, зашамкала что-то на неизвестном языке, свистя голосовыми связками.
Людвигу почудилось, что она сейчас порвет ремни, поднимется и загрызет его.
Задыхаясь от ужаса, он бросился к двери и, опрокинув стул, как ошпаренный выскочил из палаты.
Навстречу ему по коридору уже спешил Карловски со своими помощниками. Они вбежали в дверь, даже не взглянув на Людвига, который содрогаясь всем телом, встречал их безучастным взглядом.
– О нет! Нет! Нет! Нет! – раздался из палаты отчаянный крик доктора. – Она умерла! Проклятье!
Людвиг, потрясенный, вернулся в помещение.
Карловски, чертыхаясь, щупал шею цыганки, ища пульс.
– Что произошло? – прошептал он, взглянув на Людвига бешенными глазами.
– Я… я не знаю!
– Она была совершенно здорова!
– Откуда мне знать, черт побери! – заорал Людвиг. – Я ее пальцем не тронул! Она… эта сука сама сказала мне что-то!
Доктор сел на стул и закрыл лицо руками.
– Адреналин… Нет, не поможет. Поздно…
Людвиг пытался привлечь к себе внимание, но его не слушали. Из уважаемого всеми начальника он превратился в пустого крикуна.
– Она мне что-то сказала! Вы понимаете или нет!
– Какая разница! – махнул рукой доктор. – Она больше ничего не скажет, и это главное!
Людвиг чувствовал, что не смеет рассказать про охвативший его животный страх. Страх перед чертовой старухой, перед больным, связанным ремнями унтерменшем. Он мучительно застонал, скрипя зубами.
– Ну а что если… – безнадежно проговорил Людвиг. – если в ее последних словах было что-то важное?
Доктор взглянул на него, как на идиота.
– О чем вы?
– Она сказала что-то вроде… О, дьявол! Я никогда этого не произнесу!
– В палате круглые сутки идет звукозапись, – вдруг отозвался переводчик. – Если вам угодно, я могу расшифровать.
– Да-да, конечно!
Через полчаса Людвиг вновь услышал это нечеловеческое сипло булькающее шамканье.
– И что это?
– Не могу сказать точно. Кажется… не умрет охотник, умрет зверь. По всей видимости, предсмертный бред.
–  Я не спрашиваю вас, что это значит! – огрызнулся Людвиг.
Он вышел из института и, окутанный черными мыслями, уехал домой, где сразу же позвонил Адель. Та заверила Людвига, что не ощущала никаких предзнаменований. Это его успокоило. Изменить предначертанную судьбу, зная ее наперед нелегко, но все же возможно. История предсказаний знала подобные случаи. У Адель не было причин что-то от него скрывать.
С этого дня Людвиг жил с ощущением человека, напряженно ждущего прихода болезни. С одной стороны, его обнадеживала защита пентаграмм и спокойствие Адель. Он также знал, что без заряженных предметов цыганские проклятия редко достигают цели. Но с другой…
С другой стороны, в глубине души Людвиг чувствовал, что какой-то отсчет уже пошел. Ему стали сниться страшные сны. Ночью он с трудом засыпал, а днем ходил разбитый с тяжелой головой. На него взяли моду лаять случайные собаки. Даже его прекрасный сеттер верный Рето временами будто не узнавал его и даже боязливо ворчал, словно почуяв в хозяине чужака. Иногда по ночам Людвиг слышал его заунывный скорбный вой.
Людвиг начал терять друзей и хороших знакомых. Те, кто прежде уважали его и заискивали, теперь с разной степенью мастерства скрывали свою неприязнь.
Однажды, будучи на приеме, Людвиг прогуливался по саду и услышал за живой изгородью разговор двух знакомых женщин:
– Он раньше был обаятельным.
– Не смеши! Я терпеть не могу этого карлика! Муж говорит, что он садист и псих.
– Серьезно?
– А думаешь, почему он до сих пор не женат?
Людвиг отпрянул от кустов, сгорая от бессильного гнева и стыда.
В довершении всего последняя встреча с Гиммлером прошла для Людвига крайне неприятно. Рейхсфюрер заявил, что собранные фон Хессом доказательства того, что он, Гиммлер, является реинкарнацией короля Генриха Птицелова, никуда не годятся.
В начале лета измученный мрачными предчувствиями и обидой Людвиг впервые за несколько лет уехал на неделю в свой загородный дом. Альпийский воздух, безлюдье и покой хвойного леса вдохнули в него новые силы. Страх отступил.
В конце концов, ни один тест не подтвердил, что он подвергся смертельному проклятию.
Людвиг перелистывал старые книги, писал мемуары, прогуливался с Рето, вечерами беседовал по телефону с Адель. Война шла только по радио, которое он почти не включал.
В один прекрасный (а впоследствии ставший роковым) день в доме Людвига зазвонил телефон.
– Алло! Как ты смел ничего нам не сказать? – бесцеремонно зарявкала трубка.
Это был Оскар, двоюродный брат Людвига по материнской линии.
– Мы приезжаем – тебя нет! Горничная сказала, что ты пилигримствуешь в охотничьем доме!
Людвиг слишком хорошо знал брата, чтобы удивляться нежданному, необоснованному визиту.
– Охотишься?
– Нет.
– Совсем плохой стал! Мы к тебе едем!
«Вот и конец покою!»
Оскар появился на свет в Саксонии, но это была ошибка провидения, поскольку родиться ему следовало в Америке в штате Техас. Энергичный, своевольный, вспыльчивый, любящий стрельбу и азартные игры. Он имел крепкое телосложение, жесткие как сапожная щетка усы и очень здоровую печень, не знавшую страха перед шнапсом и коньяком.
В годы первой войны Оскар летал на истребителе, отправляя на тот свет британских и французских асов. В послевоенное время пытался заняться коммерцией, но это ему быстро надоело. Он открыл собственную гостиницу, и, еще не обремененный семьей, принялся путешествовать по миру с охотничьей винтовкой наперевес. Он стрелял антилоп-гну и носорогов, продирался сквозь джунгли, тонул в реке и бредил в лихорадке посреди выжженной саванны.
В преддверии новой войны Оскар принялся собирать добровольцев для защиты судетских немцев. К счастью, развод с женой и забота о маленьком сыне поставили крест на этих безумных планах.
Теперь он снова был женат на манерной итальянке Кармине, плохо знающей немецкий. Его сыну Вильгельму шел восьмой год.
Вечером в гостиной царило легкое семейное веселье.
– Рето! Вот молодец! – говорил Людвиг, трепля лохматый загривок пса. – Ты знаешь, что он хотел выступать в цирке, пока я его не купил?
Племянник хитро улыбнулся:
– Откуда вы знаете, собаки же не говорят?
– Ну… у них есть собственный язык. Его не так уж сложно выучить.
– Что ж ты не отдал его в цирк, как он просил? – фыркнул Оскар. – Сломал жизнь несчастному зверю!
– Как вам мой пирог? – улыбнулась пожилая экономка, ставя на стол чашу с конфетами.
– Божественно, – положив руку на сердце, похвалил Оскар.
– Очень приятный! – прощебетала сквозь зубы Кармина.
– Ну что? Какие победы на оккультном фронте? – насмешливо спросил Оскар, проглотив содержимое очередной рюмки. – Уже нашли способ испепелить англичашек с помощью Святого Грааля?
Людвиг криво улыбнулся:
– Очень смешно!
– А если серьезно?
– А если серьезно, то посвящать в нашу работу непосвященных, вроде тебя – самое неблагодарное дело. Мы сейчас занимаемся специфическими флуктуациями.
– Ни черта не понятно.
– Торсионными полями.
– Какими? – спросил игравший с Рето Вилли.
– Торсионными.
– Э-э напомни-ка, что это такое? – икнув, попросил Оскар.
Людвиг бросил на него взгляд, которым когда-то одаривал в школе беспросветных тупиц.
– Представь, что в разных точках Земли существуют такие… пространственные завихрения, водовороты, соединяющие нашу реальность с четвертым измерением. Порталы.
– Хм…
– С одной стороны, это страшноватые места, приближающие тех, кто в них попадает к миру демонов. С другой, именно там становится возможным проводить сложнейшие магические операции, плюя на законы природы. Созидание, трансформация, умножение, аппарация (то есть мгновенное перемещение), расщепление души, создание эгрегора и прочее.
– Интересно! То есть, условно, мы можем завести туда танк, размножить его и выпустить целый батальон? Или я чего-то не понял?
Кармина рассмеялась, скаля крупные жемчужные зубы.
– О! Это какой-то чушь! Фиабе пер бамбини!
– Хотя нет! Фирму «Хеншель» все равно не переплюнешь по части чудес. Лучше сразу рейхсмарки, а?
– Если тебе не терпится попасть в концлагерь, то конечно, – осклабился Людвиг.
– Теоретически там можно делать все что угодно, – продолжил он серьезным учительским тоном. – И это действительно смешно, дорогие друзья, потому что человек – всего лишь человек. А творить подобные чудеса – удел демонов.
– А где находятся эти поля? – спросил Вилли. – У нас они есть? Туда можно съездить?
– Вряд ли. В Европе больших торсионных полей выявлено всего несколько: это Шпицберген, Трансильвания… будь у меня карта, я бы вам показал. Как правило, это глухие, малонаселенные местности. В Германии их нет. А настоящие гиганты, торсионные Мальстремы расположены на востоке в одной огромной и мрачной стране, куда я вам не советую ездить. Их там как язв на прокаженном.
– Ну что ж, – с хмельным блеском в глазах усмехнулся Оскар. – Дожмем Томми, а там, глядишь, и будет тебе работенка в огромной, мрачной стране. Учись пить водку, там без нее никак!
Наступило сытое молчание, нарушаемое счастливым смехом Вилли, ускакавшего за Рето в другую комнату.
– Ты проверял ружье? – строго спросил Оскар, кивнув на висящий на стене «Винчестер».
– Конечно, нет.
– Завтра идем, – не допускающим возражений тоном сказал Оскар. – И Вилли я тоже возьму.
– Оскар, нет! – встрепенулась Кармина.
– Да! Ему пора увидеть кровь! Я так решил!
Людвиг без особой ностальгии посмотрел на ружье, из которого выстрелил всего один раз двадцать лет назад.
– Если тебе нужен тот, кто будет отпугивать дичь за километр, то… рад составить вам компанию.
– Подъем завтра в семь.
– О, господи…
«Вломился в мой покой, да еще навязывает свои идиотские правила!» – негодовал в душе Людвиг.
Отказываться было поздно, а спорить бессмысленно.
Рано утром, наскоро позавтракав, Оскар, Людвиг, Вильгельм и Рето сели в белый, сверкающий на солнце «Опель» Оскара и покатили по пустынной, идущей волнами дороге в дикие места.
Они шли сквозь прохладный сухой лес по пятнистому ковру света и тени. Пахло смолой и хвоей. Щебетали птицы. Бесстрастно, как телефонные гудки, вторили друг другу две далекие кукушки.
Впереди шагал старый лесник Дорн в мятой тирольской шляпе с двустволкой на плече и время от времени по-хозяйски ворчал:
– Вам бы в конце августа приехать, когда сезон начнется… И все-таки зря собачку взяли, господин Моргенштерн!
Рето, радостно гавкнув, бросился в кусты догонять белку.
– Смотрите, он что-то нашел! – взволнованно сообщил Вилли.
Оскар махнул рукой:
– Ерунда! Мы охотимся на оленей, а не на белок!
– К слову, что ты будешь делать с убитым оленем? – с тенью ехидства осведомился Людвиг. – Потащишь волоком до машины или устроишь первобытный пикник на поляне?
Оскар молча продемонстрировал висящий на ремне большой охотничий нож.
– О, понятно!
– Самое главное – это голова! Голова на стене! Мясо можно в любой харчевне заказать.
– Живодер.
– Неженка!
– Будешь резать на глазах у сына? – спросил в полголоса Людвиг, подняв бровь.
– Обязательно! Чтобы все увидел и все узнал.
Спустя несколько минут впереди между стволами забрезжили прогалины.
– Итак, господа! – прокуренным голосом заговорил лесник, остановившись. – Здесь начинаются наши угодья. Скажите пожалуйста, кто из вас будет стрелять первым?
– Гость, конечно же! – улыбнулся Людвиг, кивнув на брата. – Я вторым.
–  Ну, стало быть, я третьим. Примерно через полчаса вы услышите лай собак и звук рогов. Ваш песик, господин Моргенштерн, может помешать, если отзовется на лай.
– Все в порядке. Оскар успеет завалить оленя раньше, чем Рето проснется.
Оскар снял с плеча боевую винтовку «Маузер 98» и самодовольно погладил приклад.
– Охотничьи ружья никогда не уважал! – высокомерно заявил он. – Вот новое оружие германца!
– Оружие царя природы против царя природы, – философски заметил Людвиг.
– Аминь! То, что убивает человека, способно убить все! Я в этом убедился в Африке. Вы бы видели, что этот ручной громовержец делал на берегах Замбези о-о…
Людвиг спрятал презрительную улыбку и, чтобы не слышать поток хвастовства, попросил Дорна проводить его до позиции.
«Сорок семь лет болвану, все не наиграется в индейцев!»
Вторая позиция представляла собой закуток близ опушки с воткнутой в землю табличкой №2 и крохотной скамейкой на одного человека. Кусты и метровый плетень, увитый плющом, скрывали ее от глаз дичи.
– Выберите примерное направление огня. После первого выстрела у вас будет не больше тридцати секунд до того, как появится зверь.
– Благодарю.
– Удачной охоты вам!
– И вам!
Людвиг остался один с Рето.
Перед ним простиралась широкая, покрытая сочной как щавель зеленью поляна, сбегающая вниз по холму. Среди травы торчал островками кустарник и мелкие деревья. Вдали за волнами темного леса на фоне лазурного неба величественно возвышались седые Альпы.
Рето беспокойно вертелся под ногами, виляя хвостом. В нем уже не было прежней веселости. Быть может, оттого что он снова остался наедине с хозяином.
– Да сядь ты, наконец! – велел ему Людвиг. – Успокойся! Ничего не будет. Никого я не убью. Даже не выстрелю. К черту их всех…
Он несколько минут любовался пейзажем. Потом сел на скамейку и зажмурил глаза, слушая пение птиц.
Прошла целая прекрасная вечность, прежде чем он услышал далекий лай псов и гул рогов. Рето насторожил уши.
Людвиг поднялся, взял ружье, встал у барьера, колеблясь между данным только что обещанием не стрелять и соблазном попытать счастье.
Он ждал, когда выстрелит Оскар. Оскар молчал.
Две белохвостые оленихи и один молодой самец с маленькими рогами вынырнули из кустов и огромными прыжками молнией пронеслись мимо Людвига, прежде чем он успел прицелиться.
Людвига осенило.
«На кой черт Оскару оленья морда без рогов? Н-да, ребята, сейчас будет вам скандал!»
Он повесил ружье и, не дожидаясь выстрелов лесника, направился к точке сбора.
Что-то, вжикнув, ударило Людвига в плечо. Он упал на спину.
До слуха долетел выстрел.
Ему почудилось, будто кто-то невидимый ткнул его острой палкой. Или…
Он хотел встать. Ощутил резкую боль. Пощупал под ключицей и вляпался пальцем во что-то мокрое.
Новый взрыв боли разнес мир на тысячи осколков.
Он лежал в серой больничной палате, намертво стянутый ремнями. К кровати подошли двое.
Один был похож на врача, только вместо лица имел желтую лысую голову стервятника с кривым клювом и черными пустыми глазами.
Второй был он сам. Правда не совсем такой как в зеркале. Совсем не такой. Омерзительный, нечеловечески страшный. Настоящее чудище из детских кошмаров.
– Сейчас дядя доктор вправит твои несчастные мозги, – нежно пообещал двойник, шевеля грязной щелью рта.
Он заорал от ужаса и провалился.
«Не умрешь охотником – умрешь зверем!»
Эта была не метафора, а сухая констатация.
Он находился в зале суда, стены которого заменяли крутые багровые склоны ущелья, уходившие в серый сумрак облаков. На скалистых выступах копошились мутно-черные фигуры: ни то люди, ни то звери, ни то оживший прах. Неподвижно стояли охранники в белых шлемах. Рядом Людвиг разглядел своих знакомых, коллег, друзей, завистников и покровителей. Все они стояли на коленях в ряд мертвенно-бледные с разбитыми черепами, почерневшими дырами в теле и сломанными шеями.
– Признаете ли вы себя виновным в преступлениях против чувства справедливости? – холодно спросил судья.
– Я не могу, – простонал Людвиг, опускаясь на колени. – Не умею! Не заставляйте!
Он увидел своих родителей. Бросился к ним. Родители оказались ненастоящие, а каменные.
– …к смерти через отсечение головы! – заключил судья.
Теперь его ждала гильотина. Огромная, с косым грязно-серым лезвием на высоких темных столбах.
Он визжал как животное, скреб каменный пол ногтями, сучил ногами, чувствуя, как невидимый палач неумолимо тянет его то за ноги, то за шиворот на плаху.
За миг до того, как на него обрушилась смерть, Людвиг увидел возникшее из серой полумглы лицо своего брата.
– Спаси меня! – проорал Людвиг, задыхаясь.
Он ощутил легкие покачивания и разглядел позади Оскара голубое небо и кроны деревьев.
– Тихо, тихо! – бормотал Оскар. – Подожди… Это не я! Клянусь! Не я стрелял!
Людвиг начал смутно понимать, что произошло, но в следующее мгновение новый удар отбросил его в забытье.
Когда он снова пришел в себя, его несли через лес на куске какой-то материи. Оскар, лесник и, кажется, кто-то еще. Вокруг, тявкая и скуля, вертелся Рето.
Людвиг почему-то вспомнил про свое серебряное пенсне: не потерял ли?
Потом его везли в машине, где невозможно было вытянуть ноги и тошнотворно пахло бензином.
– Ты меня подстрелил! – выдохнул сквозь зубы Людвиг.
– Я тебе клянусь чем угодно, это не я!
Сидевший за рулем Оскар мельком обернулся и Людвиг увидел в его глазах какой-то непривычный собачий испуг.
– Тебя ранили не в спину, а в грудь. Я не мог, я же был на первом номере! Ты бы меня увидел, и я бы тебя! Это кто-то другой. С той стороны.
– Молись, чтоб так и было…
В больничной палате к Людвигу пришла Адель.
– Почему ты не сказала, что мне осталось так мало? – мертвым голосом спросил Людвиг.
– Что вы имеете в виду? – недоуменно промолвила Адель.
– Ты знаешь, что я имею ввиду! Ты не хотела меня расстраивать или выполняла чьи-то указания?
– Я не понимаю, о чем вы говорите, господин Моргенштерн.
– Она не понимает!
Людвиг хотел чуть приподняться на подушке, но тут же сморщился от боли.
– Почему я видел то, чего не видела ты? Кто из нас ясновидящий?
Адель виновато опустила глаза и, ничего не ответив, присела на стул.
– Я видел все, что будет впереди! – простонал Людвиг. – И это страшно.
– Что вы увидели?
– Рассказать? – Людвиг издевательски улыбнулся бескровными губами. – Это касается не только меня! Тебе не понравиться.
– Вы… увидели исход войны?
– Вроде того.
– Я не могу предвидеть такие масштабные события, господин Моргенштерн. Я отвечаю только за вас, и… Мне очень жаль, что я не смогла предвидеть ваше ранение. Это был инцидент, а не чей-то злой умысел.
– Да, да, я понимаю. Видимо, эта тварь-цыганка все-таки оставила мне прощальный подарочек.
Людвиг перевел взгляд на окно, из которого открывался вид на старый больничный парк. За полупрозрачной занавеской порхала золотистая бабочка.
– Я слишком много совершил… – прошептал Людвиг.
– Что?
– А… ничего. Ступай. Мне уже пора колоться.
Адель, сочувственно попрощавшись, вышла из палаты.
Людвиг посмотрел в потолок и в полном отчаянии закрыл глаза. Ему было страшно и невыносимо жаль себя. При этом какая-то часть души настойчиво пыталась выдать эти чувства за искреннее раскаяние.
«Я не могу отсюда уйти! Я прикован к этому месту! К этой должности, к этому государству, к этой нации!»
«А ведь я уже немолод!» – впервые отчетливо понял Людвиг. – «Мне уже сорок… сорок два. Даже если доживу… Нет, не доживу. Проиграл, продал свою жизнь! А впереди топор! Черт, они и правда будут рубить головы? Почему бы нет? Мы же рубим. Что сделать, что? Я это заслужил. Да какая разница, что я заслужил! Многие заслужили! Карабкаться надо, барахтаться, пока можешь. Хуже смерти нет ничего!
Ласковый июньский ветер вздыбил тюлевую занавеску и пробежал по лицу Людвига нежным дуновением.
«Проклятая Германия! Край германский, край священный – провались ты в ад вместе со своим Фюрером! Крестьянином в Бразилии, рикшей в Китае, диким негром в Африке – кем угодно только не здесь и не одним из них! Они же не отпустят… они никого не отпускают! Иди на дно вместе с кораблем или привяжут к якорю!»
«Не бойся», – тихо сказала память. – «Ты знаешь, что делать».
«Что делать?»
Идея, которая пришла Людвигу в голову была совершенно безумной, почти неосуществимой и отвратительной по своей сути.
«Не-ет… Не может быть! Найдется другой выход!»
«Не найдется», – спокойно отрезал здравый смысл.
«Есть еще время!»
«Времени нет».
Раненное плечо вновь напомнило о себе буравящей болью.
Через пять дней Людвиг узнал по радио о начале вторжения в Советский Союз.

Призрак

Оскар был арестован по подозрению в покушении на жизнь Людвига Моргенштерна. Пулю, ранившую Людвига, так и не нашли, однако характер ранения указывал на то, что применялась боевая винтовка. Единственным обладателем боевого оружия в тот злосчастный день был Оскар. Попадание пули в грудь в момент, когда Людвиг двинулся к точке сбора, также говорило против него.
Что спасало подозреваемого, так это показания Людвига, согласно которым брат не имел причин желать ему смерти и всегда был ярым патриотом своей страны, а также свидетельство семилетнего сына, проверенного на полиграфе. По словам Вильгельма, отец не выстрелил ни разу, раздосадованный тем, что у оленя маленькие рога.
Оскар был взят под стражу. Расследование топталось на месте. Кармина также прошла ряд допросов и, выйдя из подозрения, тут же покинула страну.
У маленького Вильгельма не осталось никого, кроме спившейся матери и тяжело больной престарелой бабки. Людвиг согласился стать опекуном, передав Вилли в руки гувернантки и учителей.
Он почти не вспоминал о племяннике поглощенный мыслями о своей страшной участи.
«Что делать? Куда бежать? Где искать спасение?»
По утрам он машинально брился, машинально расчесывал поредевшие волосы, машинально завтракал, бегал глазами по строкам газеты, выискивая предпосылки для грядущего краха. Уезжал на работу, где шипел на подчиненных и швырял в них бумаги. Потом заезжал к Адель, чтобы пожаловаться ей на всеобщую подлость и ненадолго забыться. Возвращался домой, машинально ужинал, принимал «пилюлю радости» и долго лежал в темноте без сна, слушая вой далеких сирен.
В тот вечер в кабинете Людвига долго не гас свет. Профессор фон Хесс нервно перетирал свои длинные пальцы, глядя на сидящего перед ним померкшего хозяина с тлеющими в тени бровей жуткими глазами.
– Н-но, что будет потом? Вы можете гарантировать мне безопасность, после того как вы… как вас не станет?
– Я могу гарантировать, что если ты откажешься, то будешь ползать на каменоломне с розовым треугольником на робе, – зло процедил Людвиг.
– Простите, господин М… оберштурмабаннфюрер.
– А теперь еще раз повторите все сначала! И на этот раз объясните подробно, зачем мне нужно оставлять призрак!
Фон Хесс болезненно зажмурился, потер высокий, рассеченный жилами лоб, и посмотрел на Людвига затравленным старческим взглядом.
– Вы собираетесь не просто существовать после смерти. Вы хотите найти себе чистую душу – человека, за счет которого сможете жить более полноценной жизнью, пользуясь его органами чувств. Если это будет молодая женщина, то в дальнейшем вам, быть может, удастся перекинуться и на ребенка, которого она носит в своей утробе. По мере того, как он будет расти, вы полностью завладеете его сознанием и по-настоящему обретете второе тело и вторую жизнь. Вам предстоит очень долгий путь. Длинною в десятилетия, а, может, и в века.
Людвиг невольно сглотнул, чувствуя невесть откуда подкатившую тошноту.
– Никто не способен гарантировать вам, что такой человек найдется. Ваша сознание будет абсолютно беспомощно…
– Да, я понял! Что дальше?
– Филактерия станет капканом для жертвы. Но не бывает капкана без охотника. Вот почему вам понадобится призрак.
– А с чего вы взяли, что призрак будет действовать в моих интересах? Призраки обожают мучить своих хозяев при жизни, разве нет?
– Для этого в Коракторе есть особая формула. Призрак можно подчинить! Чтобы он, будучи вашим посмертным двойником, смог разыскать наиболее подходящего человека, овладеть им и открыть вам двери в его сознание.
– Что от меня требуется?
– Ничего, – покачал головой фон Хесс с какой-то странной ненормальной улыбкой. – От вас ничего не потребуется, господин оберштурмбаннфюрер. Всю работу выполню я. Вам нужно только… исторгнуть из себя призрак.
– По-вашему, у меня его до сих пор нет?
– Еще пока нет. Если бы он у вас был, вы бы не сомневались в этом.
– Мне часто снятся кошмары, меня мучают мании…
– Когда у вас появится призрак, кошмары будут сниться вам всегда. Они перекинутся на реальность и станут намного правдоподобнее нынешних.
«Да он же злорадствует!» – с глухой ненавистью подумал Людвиг.
– И что я должен сделать? Лично удушить в газовой камере сотню человек?
– Нет. Это ведь люди, которых вы даже не знаете. И которые вас ненавидят, и сами охотно убили бы вас, будь у них возможность.
– Тогда что же?
– Вы должны искалечить свою душу.
Людвиг заметил, что фон Хесс начинает говорить загадками, словно специально пытаясь отвести его от правильной мысли. Или сам хочет отстраниться от нее как можно дальше?
– Как? – прошипел Людвиг, едва сдерживаясь.
– Г-господин Моргенштерн, мне кажется, будет правильно, если вы придете к этому сами. Я… не хотел бы… Возможно, вы сочтете такую жертву слишком великой…
– Говори! – заорал Людвиг, в бешенстве ударив по столу.
– Убить ребенка, – пролепетал фон Хесс. – Лично, собственноручно, желательно холодным оружием.
Людвиг закрыл глаза и стиснул зубы, проклиная весь мир.
– Не простого ребенка. Ребенка, которого вы хорошо знаете, который любит вас и доверяет вам!
– Ах, ты сволочь! – Людвиг рассмеялся тихим яростным смехом. – Да неужели… И как ты думаешь, что же это будет за ребенок?
– Я п-полагаю, что… ваш племянник.
– Пошел вон! – прорычал Людвиг.
Фон Хесс побелел и, дрожа, поднялся с кресла.
– Простите! Я… я знал, что вы на это не пойдете! Я не сомневался…
– Прочь! – взвизгнул Людвиг, вскочив как ужаленный.
Фон Хесс выбежал, словно на него спустили свору собак.
Людвиг спустился в гостиную, налил себе коньяка, сунул в рот пару пилюль и, грубо выгнав прибежавшего в комнату Рето, без сил упал на диван.
Прошло несколько минут, прежде чем гудящая злобой и отчаянием голова частично опустела, а на сердце сделалось сонно и безразлично, как после изнурительного труда.
«Все тлен…» – подумал Людвиг. – «И я, и они…»
В углу приглушенно забили старинные часы.
Со стены, презрительно сомкнув губы, взирал на Людвига его отец.
Людвиг знал, что никогда не удостоится такого портрета. А после смерти от него не останется даже фотографии на могиле. Не будет могилы, не будет похорон, не будет скорбящих друзей и безутешных близких.
«Если только Адель… Впрочем, она очень скоро все поймет».
Людвиг вытер начавшие слезиться глаза и медленными шагами двинулся в спальню.
И вновь потекли бессмысленные дни, каждый из которых был незаметно темнее, чем предыдущий. Людвиг перестал следить за обстановкой на фронтах. Его не волновала политика. Он с отвращением посещал заседания и конференции, пропускал приемы, ссылаясь на плохое самочувствие. Общение с людьми, особенно с высшими чинами, превратилось в почти физическую пытку.
И все же Людвиг не мог не улыбаться им. Как не мог не обнадеживать в телефонных разговорах своего брата, уже полтора года сидевшего в застенках Гестапо. Людвиг чувствовал к нему жалость и в то же время странное отвращение, порой доходящее до горького злорадства.
«Доигрался, дубина!»
Благо от природы не разбиравшийся в людях Оскар, не слышал фальши в его тоне.
Как-то раз Людвиг услышал в трубке осипший, изможденный голос, какого у Оскара никогда еще не было.
– Как там… с моим делом?
– Работают, – печально ответил Людвиг.
– Хэх! Слушай… Я в тебя не стрелял! Ты же сам все знаешь. Можешь ты им это как-нибудь вбить в башку?
– Извини. Я тебе верю, но я не Гестапо. Надо мной стоят люди, которые доверяют только фактам. А факты не на нашей стороне. Если б я мог тебя освободить, я бы отдал что угодно…
– Меня три раза поили вашей сывороткой правды! Я под ней сказал то же, что говорю сейчас! Мой сын свидетель! Какого черта еще надо?
– Наберись терпения – вот мой единственный совет. Сейчас очень напряженное время. Как только война закончится, я уверен, все быстро разрешится, и ты выйдешь на свободу.
Оскар обреченно вздохнул и вдруг заговорил каким-то новым спокойно-меланхоличным тоном.
– Ладно, хватит юлить! Я отсюда не выйду.
– Послушай…
– Не перебивай! Меня тут… в общем… Ну, короче, я чувствую, что мне конец. Вилли скажи, что меня вызвали на фронт. Стране были нужны опытные пилоты. Скажи, что где-нибудь над океаном сбили. Пропал без вести, могилы нет. Только не сейчас. Года через три скажешь, понял?
– Хорошо.
– Если Кармина что-то вякнет по поводу имущества… ты уж позаботься, чтоб ей ни черта не досталось!
– Оскар, верь в лучшее и доверься своей стране. Ты еще встретишься и с сыном, я… я в этом даже не сомневаюсь.
Брат хрипло усмехнулся.
– Да ты не мучься! Черт тебя дери…
В трубке заныл протяжный гудок.
Людвиг некоторое время в нерешимости сидел за столом. Потом снял трубку и позвонил Брандту. Оскара должны были удавить в камере следующей ночью.
Как на зло именно в тот вечер к Людвигу подошел Вилли и стал спрашивать про отца.
Людвиг почувствовал, как в его душе что-то надламывается.
– Там все очень сложно.
– Но я же сказал им, что он не стрелял!
– И я им это сказал. Они мне не поверили. Они никому не верят.
– Что ж это за сыщики…
– Это система, Вилли. Система не всегда слушается людей.
– Как это?
– Вот так. Я сам не знаю.
Людвиг посмотрел в голубые глаза племянника и впервые увидел в них смутное недоверие.
– Ты с ним скоро встретишься, – вдруг промолвил он неожиданно для самого себя.
– Как?
Людвиг глядел слепо и отстраненно, словно погрузился в полусон или в гипнотический транс.
– Мы поедем к нему?
– Нет.
– Но… Папу что, отпускают?!
– Да. Н-не совсем, но… Вы скоро будете вместе.
Вильгельм радостно заулыбался, но спустя миг по его лицу пробежала тень.
– А почему вы такой грустный, дядя Людвиг? Это же хорошо.
– Я э-э… да нет! – Людвиг пришел в себя. – Все в порядке, Вилли, просто устал. На работе сумасшедший дом. Половину проектов свернули. Теперь только самое важное, только для войны. Недавно привезли мумию одного древнего воина, очень ценную. Я утром приезжаю, а ее нет. Сожгли в печи вместе с мусором, представляешь!
Вилли улыбнулся, наморщив нос.
– И правда, сумасшедший дом!
С первого этажа долетел звон колокольчика, зовущего к столу.
– А вот и ужин. Беги скорее!
– Но вы не пошутили?
– Нет.
Вилли вышел из комнаты и весело затопал вниз по ступеням.
«Скоро…»
Чтобы отогнать боль, он вновь оживил в памяти инфернальный суд и кошмарную гильотину.
Это произошло в конце декабря. Людвиг сказал Вильгельму, что хочет отвезти его в одно интересное место.
– В Гестапо? – спросил Вилли.
Он думал, что речь идет о долгожданной встрече с отцом.
Людвиг кивнул.
Они сели в автомобиль и поехали в том же направлении, в котором когда-то съездил на свою последнюю охоту Оскар. Водителем был новый охранник Людвига: белесый громила по имени Эрнст. Эрнсту можно было доверить все. Пережив страшное ранение и пройдя особый реабилитационный курс, Эрнст перестал быть человеком в полном смысле слова. Он по-прежнему разговаривал, умел читать и писать. Но в остальном это был зомби, начисто лишенный чувств и желаний, готовый прыгнуть со скалы, если хозяин даст такой приказ.
Проехав двадцать километров, машина свернула на уходящую в лес глухую дорогу.
– Сейчас нам надо выйти.
– Но мы разве…
– Да, да, мы туда поедем, – не отводя взгляд, промолвил Людвиг тихим больным голосом. – Но сначала я тебе кое-что покажу. Идем.
Они шли по слегка припорошенному снежной пудрой черному лесу. Людвиг с бледным как полотно лицом брел меж голых стволов осторожно подгоняя Вилли спрятанной в перчатку рукой. Позади безмолвной тенью следовал Эрнст.
По знаку Людвига телохранитель схватил Вилли сзади, прижав ему к лицу тряпку с хлороформом.
Людвиг не нашел бы в себе сил напасть на бодрствующего племянника.
Когда маленькое тело в объятиях Эрнста полностью обмякло, Людвиг холодной подрагивающей рукой вынул из-под пальто длинный тонкий кинжал.
«Как же это делается?» – подумал он, прежде чем окончательно разорвать свою душу.
А потом… Потом фон Хесс удрученно вздыхал и просил Людвига не ехать в Белоруссию.
– Это адское место, господин Моргенштерн! У Трансильванского поля тоже высокий потенциал. Я думаю, все удастся сделать и там.
Людвиг напомнил ему про концлагерь, и профессор заткнулся.
В числе необходимого для операции оборудования, благодаря тщательно продуманной лжи, удалось забрать из института Гвеналоник. Череп из горного хрусталя, созданный древней магической цивилизацией, жившей в Центральной Америке еще до Майя.
Этот череп должен был пробудить силы торсионного поля.

Чучелко

– Я тебя отвезу.
– Не надо, Андрей.
– Я, может, свихнулся быстрее тебя, но я чувствую, что должен.
Ида и Андрей стояли в прихожей гостиничного номера в Минске и горячо спорили. Андрей хотел отправиться на встречу одноклассников вместе с Идой.
– Что с тобой?
– У меня плохое предчувствие, – промолвил Андрей, опустив глаза. – Мне кажется, ты меня обманываешь.
– Нет.
– Ид, я не знаю, что происходит, не знаю, что за этим стоит, и во что ты влипла, но я знаю, что поеду с тобой. Посижу в машине, пока ты будешь с ними. Невелика беда.
Ида развела руками и промолчала.
Они вышли из гостиницы и сели в машину.
– Куда ехать?
– На Могилевскую.
Андрей раскрыл карту на мобильном телефоне.
– Это же окраина.
Он с подозрением посмотрел на Иду, но все же, не произнеся ни слова, завел мотор.
Одинокий проспект, освещенный лишь дорожными фонарями и сиянием стоявшего невдалеке торгового центра. Домов вокруг почти не было.
Андрей остановился у входа в метро, из которого поднимались редкие невзрачные люди.
– Вы что, встречаетесь в магазине?
– Я не знаю.
Они вышли из внедорожника.
Какое-то время Ида никого не видела. Потом у припаркованной в отдалении машины зажглись фары, и Ида узнала автомобиль, на котором ее везли на совет Розенкройцеров.
У Иды зазвонил телефон.
– Ты должна была приехать одна, – послышался недовольный голос Надежды.
– Я не смогла его отговорить, – полушепотом ответила Ида, отходя от Андрея.
Из машины вышли четыре темные фигуры. Ида узнала Надежду, Винтера и графа.
– Это кто? – произнес Андрей, разглядывая приближающихся явно немолодых незнакомцев. – Кто это такие, Ид?
– Молодой человек, как к вам можно обратиться? – заговорил Винтер.
– Андрей.
– Андрей, ваша подруга Ида сейчас должна будет отправиться с нами. Это необходимо ради ее блага.
– А вы, собственно, кто? – мрачно спросил Андрей, отступая на шаг. – Ид, это твои одноклассники?
– К сожалению, мы не можем разрешить вам поехать с ней.
Андрей рассеяно окинул взглядом группу лиц, потом резко схватил Иду за руку и поволок к машине.
На его пути тут же встал водитель.
– Вам какого от нас надо? – проговорил Андрей, свирепо вперив глаза в незнакомца.
– Андрей, мы можем заверить вас…
– Идите к черту, мафия!
– Мы сейчас ему все объясним, – зашептала Надежда. – Пойдем, Идушка.
– Ты че, не ходи! – вскрикнул Андрей.
Он сильнее стиснул руку Иды, но вдруг как-то странно обмяк и осел на асфальт. Водитель ухватил его подмышки.
Ида вскрикнула.
– Все хорошо, Ида, – Винтер, воровато озираясь, помог водителю приподнять потерявшего сознания Андрея и усадить его за руль джипа. – Не волнуйтесь, Андрей очнется через полчаса. А мы пока скорректируем его воспоминания, внушим, что вы…  на встречу выпускников, вы сказали?
– Д-да, – ответила Ида провалившимся голосом.
– Ну вот. Отправьте ему СМС, что вернетесь утром. Он поедет в отель и спокойно ляжет спать.
Надежда, благостно улыбаясь и кивая, повлекла Иду к автомобилю.
Ида уже достаточно хорошо знала Розенкройцеров, чтобы не волноваться за Андрея. Все случится так, как обещал Винтер, по-другому быть не может. И все же какой-то тревожный злой холодок проснулся в ее душе.
«Разве нельзя было иначе?»
– По-другому нельзя, – проникновенно отозвалась Надежда, прочитав ее мысль.
Они долго ехали по темному пустынному шоссе вдоль заснеженных полей, минуя редкие огни проносящихся мимо машин.
Надежда сидела неподвижно и тихо, накрыв ладонью руку Иды. Как будто боялась, что та, передумав, попробует выпрыгнуть на ходу.
Сидевший с другой стороны Винтер тоже был необычно молчалив. В какой-то момент Иде показалось, что он просто избегает смотреть в ее сторону.
«Странно… Ведь когда как не сейчас, мне должны давать всевозможные инструкции», – думала Ида.
Она не боялась. Почти не боялась. По крайней мере, хотела так думать.
Ей вдруг отчаянно захотелось с кем-нибудь заговорить.
– Надежда.
– Да, дорогая.
– Мы… – Ида запнулась и в нерешительности замолчала.
– Не бойся. Мы твои ангелы-хранители, ты же помнишь. Когда мы приедем, тебя будет ждать одна встреча. Очень важная. Не задавай вопросов, только отвечай на них. Ты поняла? Ничему не удивляйся.
– Хорошо. А с кем встреча?
– Это… большая честь…
Через некоторое время машину остановили люди в военной форме. Они не стали проверять документы, лишь окинули беглым взглядом водителя и пассажиров.
Ида увидела на возвышенности темную громаду замка. Вокруг горели фонари и виднелись солдаты. По всей видимости, территория была оцеплена.
– Они все же согласились… – с досадой вымолвила Надежда.
– А вы хотите, чтобы под угрозой оказались жизни простых граждан? – отозвался с переднего сидения граф.
– По официальной версии, на территории туристического объекта был обнаружен тайник с боеприпасами времен войны, – сказал Винтер. – Не слишком правдоподобно, но… А правда, какую альтернативу вы предлагаете?
Надежда ничего не ответила и лишь многозначительно покивала, закрыв глаза.
Они остановились в двух сотнях метров от замка на покрытой истоптанным снегом булыжной площадке. По краям стояли шесть автомобилей и прохаживались люди в черных пальто.
– Оставайся здесь, – прошептала Надежда, выходя из авто следом за всеми.
Ида смотрела, как хранители пожимают собравшимся руки, то и дело кивая и поглядывая в ее сторону. Потом ее тоже пригласили выйти, и множество незнакомых глаз начали разглядывать Иду с почтительным любопытством, словно ценный экспонат.
Внезапно вышедший из толпы Жан в винтажном полувоенном костюме и блестящих сапогах поприветствовал ее галантным поклоном.
Она услышала обрывки разговоров:
– Когда прибудет-то?
– Сказали, с минуты на минуту.
– Генерал грозится свернуть операцию в любой момент. Там никто не желает брать ответственность. Гэбисты от нас отрекутся.
– А зачем ему живая вила?
– Как зачем? Думаешь, ему не нужны союзники? Он боится нас. Может, даже больше, чем мы его. Нас тысячи по всему миру, а он один. Ни одного друга, только пустые тела и мама под землей. Мы люди, у нас есть цель, а он только функция.
В кармане ожил мобильный. Ида думала, что это Андрей, но это был Леонид Ефимович.
– Ида, здравствуйте! Я сюда приехал следом за вами, но… ваши «ангелы» запретили меня пускать на территорию. Скажите им, что, если у них еще остались мозги и честь, пусть немедленно прикажут пропустить меня или пусть хотя бы ответят на звонок! План, который они составили, ущербен. Допущен грубый просчет. Передайте это им!
– Хорошо, Леонид Ефимович.
Ида подошла к Надежде, и та, посовещавшись с окружающими, велела Иде отключить телефон.
Прошло не меньше двадцати минут, прежде чем Ида узнала, о какой встрече ее предупреждала Надежда.
На западе в темной дали прорезался свет фар. Скоро Ида различила приближающийся кортеж из трех черных машин. Ехавшая в середине, роскошная и длинная, была похожа на катафалк. Члены Ордена расступились.
Когда колонна остановилась, из «катафалка» вышли двое молодых людей в одинаковых костюмах и белых перчатках. Один раскрыл дверь заднего сидения, второй отворив крышку обширного кузова, выкатил из него инвалидное кресло.
С величайшей осторожностью, держа пассажира под руки, они помогли ему выбраться из салона и опуститься в коляску.
Окружающие застыли, слегка склонив головы.
Сидевший в кресле седой старик что-то прошамкал слабым, дребезжащим голосом то ли на немецком, то ли на шведском языке, приветственно приподняв с подлокотника руку.
– Пусть расцветут розы у вас на кресте! – торжественно провозгласил слуга, исполнявший обязанности переводчика.
– И на вашем тоже! – отозвалась хором публика.
Ида посматривала на своих друзей и видела произошедшую с их лицами перемену. Надежда поджимала губы, а ее неморгающие глаза снова слезились. Жан замер в напряжении, жадно слушая и следя за происходящим. Даже равнодушный ко всему граф, впервые приподнял свои надменные сонные веки.
– Где оружие? – воскликнул переводчик вслед за шепотом хозяина. – Покажите мне оружие!
– Иди! Это Великий мастер, иди скорее! – выдохнула Надежда, выталкивая Иду из толпы.
Ида шагнула навстречу старику.
Перед ней сидел закутанный в плед, морщинистый человек с совершенно белыми, похожими на спутанную паутину волосами. У него были костлявые в темных прожилках кисти рук. На одном из сухих пальцев красовался перстень черного золота с крупной печаткой уже знакомого Иде герба. Щеки и глаза ввалились. Одна половина лица, пораженная инсультом, выглядела совершенно мертвой, из-за чего Иде сперва показалось, что он кривит.
Старик заговорил, шамкая, несмотря на то, что имел во рту зубные протезы.
– Как тебя зовут? – откликнулся переводчик.
– Ида.
Великий мастер что-то сказал, страшновато улыбнувшись живой половиной рта.
– Ты боишься смерти?
– Я… да, – ответила Ида растерянно.
– Плохо. Мы все должны быть готовы принять смерть. Особенно те, от чьей жизни зависит так много.
– Майн хюбшер натургайст… – тихо добавил он.
– Прими мое благословение. – чуть поколебавшись, перевел слуга.
Ида не знала, что ей делать. Она не состояла в Ордене и явно не обязана была падать ниц или приклонять колено даже перед главным Розенкройцером. Ида почтительно опустила взор.
После нее к Великому мастеру подошла Надежда. Она упала на колено, и, всхлипывая, не смея лишний раз коснуться руки Мастера, трепетно и страстно припала губами к перстню.
Затем то же самое, но уже в куда более спокойной манере и с достоинством проделал Жан. Потом граф.
– Рыцари креста и розы! – произнес Мастер устами переводчика. – Пробил час великого подвига! Вам, как избранным, могущим противостоять чарам террора, неподвластным инфернальным энергиям, достигшим высот в искусстве аппарации, магической борьбы и ментальной самозащиты суждено сыграть решающую роль в травле чудовища, отверженца природы и кровожадного зверя! Я благословляю вас! И пусть живая вила озарит нашу победу своим сиянием! Во имя чести братства! Во имя господа нашего!
Надежда разрыдалась, стыдливо прикрывая глаза ладонью.
– Жан-Мари-Гюстав д’Альбон, когда ты вернешься, я сделаю тебя Первым стражем Ложи Верховного Совета.
Жан нерешительно, точно не веря, вновь опустился на колено, а потом и на второе.
– Спасибо, м-мой учитель!
– Я хочу видеть тебя живым.
Старик вытянул тяжелую, бледную руку, словно хотел ощупать ею души каждого из присутствующих.
– До встречи, дорогие братья!
– До встречи, Великий мастер! – нестройным хором ответила толпа.
Слуги бережно помогли хозяину влезть обратно в машину, погрузили кресло в багажное отделение.
Шурша шинами, кортеж неспешно развернулся и через минуту растаял в черно-синей ночной дали.
– Держится молодцом, – иронично шепнул Винтер на ухо графу.
Ида хотела спросить, почему ее называют вилой, но увидела, что Надежда и другие члены Ордена берут друг друга за руки.
Вокруг как будто стало светлее. Ида почувствовала разбегающуюся невидимыми потоками энергию. Розенкройцеры застыли, погрузившись ни то в транс, ни то в какую-то общую всепоглощающую мысль. Иде почудилось, что она стоит в окружении статуй.
В небе над головой – Иде казалось, она видит их каким-то новым параллельным зрением – извиваясь, вырисовывались причудливые призрачные нити. Переплетаясь между собой, они все больше устремлялись в направлении замка, опутывая и пронизывая его насквозь. До слуха долетело раздраженное карканье ворон, должно быть, почувствовавших присутствие враждебной силы.
Вдалеке забрезжил бело-голубой огонек, потом второй, третий, четвертый. Странное кольцо из одиноких светлячков опоясало территорию, и Ида различила ползущие по земле, проступающие на серебристой снежной глади лучи.
Над Розенкройцерами и замком на несколько километров вокруг образовался невероятный купол.
Ида была настолько изумлена и поглощена созерцанием этого магического творения, что не заметила, как Надежда, Жан и граф вышли из транса и открыли глаза.
Надежда вынула откуда-то и протянула Иде ее кулон, перстень и шкатулку.
– Надень. Пошли!
Они неспеша, словно прогуливаясь, приближались к воротам ажурной ограды замка. От внимания Иды не ушло, что каждый ее ангел держит руку в кармане пальто, словно готов в любой момент выхватить оружие.
Иде по-прежнему казалось, что ночь стала светлей, хоть она уже и не различала расчертившие небосвод и землю волшебные нити.
– Почему Великий мастер назвал меня оружием? – спросила Ида.
– Он старенький, – успокаивающим шепотом ответила Надежда. – Очень, очень старенький.
– Но… вы же обещали, что это не очень опасно. Хоть и страшно.
– Да, Идушка.
– Как только он прикоснется к тебе, все будет кончено, – уверенно сказал Жан. – Для него. Представь, что… перед тобой блюдо с пирожными, которые ты должна съесть, чтобы не погибнуть с голоду – ты целый месяц ничего не ела. Но одно из этих пирожных наполнено ядом. Ты колеблешься, сомневаешься, но голод слишком велик, и ты идешь ва-банк. В такую ловушку загнал себя и он. Ты, Ида, переродившееся древнее существо, хоть ты об этом и не знаешь. В тебе есть особый ментальный конденсат, заложенный многими поколениями наших предков. Страшная начинка, которая ему не по зубам. А с другой стороны, ему позарез нужна твоя сила.
– Зачем?
– Чтобы не проиграть и не сдохнуть.
– Что бы он ни делал, что бы ни сказал, не смей усомниться, –предупредила Надежда.
Ида хотела задать самый главный вопрос: кто или что такое «он», как он выглядит и на что он способен. Ей ничего не сообщили, кроме той обрывочной информации про «очень страшного человека».
Выходило, что встреча с призраком лишь прелюдия, а самый жуткий враг прячется в его тени.
Сидевшая на тонком кривом суку ворона спокойно и неприветливо созерцала гостей, склонив на бок свои черную остроклювую голову. Потом сорвалась и, хлопая крыльями, унеслась в сумрачную башню замка.
– А почему в замке не включили свет? – спросила Ида.
– А зачем он нам нужен? – просто ответил Гурский. – При свете этого гада не разглядишь.
Они зашли во двор замка. Вороны злобно каркали из своих щелей, но все же не так, словно были готовы ринуться я в атаку.
– Сколько бы отдали эти птички за то, чтобы полакомиться нашими глазами, – меланхолично промолвил Жан.
Когда они переступили порог распахнутых настежь дверей замка, Жан вынул из-под фалды нечто вроде выдвижной металлической указки с очень тонким, почти острым кончиком. Вытянув ее на метр, он по мере продвижения начал осторожно водить ею из стороны в сторону, иногда играючи касаясь стен и предметов. Ида не знала, зачем это нужно, но вспомнила о миноискателях.
В руке у графа она заметила старинный гравированный пистолет с очень длинным стволом, вроде того, из которого стрелял на дуэли Пушкин.
Надежда держала в пальцах короткий серебристый жезл, чуть толще вязальной спицы. Ее запястье и ладонь опутывали четки из грубо отшлифованных матовых бусинок.
Ида вспомнила про собственный оберег: подаренный Жаном лунный камень, висящий на шее.
Они поднялись по лестнице в первый роскошный зал. Слабый свет безлунной ночи скользил по поверхностям и изгибам мебели, отражался в узорчатой глади пола и озарял тусклыми бликами серебряные кубки на столе.
На противоположной стене раскинулся угрюмый гобелен, на фоне которого, выступая из тьмы, стояли два манекена.
Жан остановился и сделал быстрый знак рукой.
Манекены, прежде облаченные в польские дворянские наряды, были совершенно раздеты. И не только раздеты.
Жан зажег фонарик.
У мужской фигуры была разбита голова, словно кто-то несколько раз ударил по ней молотом. На шее висела картонка, на которой безобразно пляшущими черными буквами было написано: «ГРАФ ДУРСКИЙ».
Женский манекен был обуглен, с головы до ног покрыт темными разводами ожогов, точно его вытащили из пожара. На груди красовалась картонка с надписью: «БЕЗНАДЕЖДА».
Третьим персонажем группы был не манекен, а полуметровый декоративный гном. На голову гному кто-то надел нелепо склеенную из бумаги наполеоновскую двууголку.
– Стиль второгодника… – брезгливо констатировал граф.
Жан выключил фонарь.
Они, молча продолжили путь, стараясь не касаться взглядом отвратительных чучел.
Зайдя в следующее помещение, Жан вновь замер.
Впереди не было ничего подозрительного. Только серые гусарские доспехи с крыльями за плечами, скалящая зубы на полу медвежья шкура, оружие на стене и масштабная модель замка в стеклянной коробке.
Ида хотела спросить, в чем дело, но тут же услышала за дальними дверями шаги. Быстрые, неверные, словно кто-то, спотыкаясь, пытался бежать.
– Готовьтесь! – прошептал Жан и выхватил из кармана что-то блестящее.
Шаги звучали все громче с каким-то нарастающим звериным остервенением. Надежда стиснула руку Иды.
В дверях появилась темная фигура: человек с мечом в руке. Неуклюже подскакивая, дергая плечами, он ринулся навстречу друзьям, а затем круто остановился. Будто хотел, чтобы его как следует разглядели.
Это был коренастый, по пояс голый мужчина с тупым, ничего не выражающим лицом и закатившимися под веки глазами. Меч, который он сжимал, очевидно был экспонатом. На груди у незнакомца с большой аккуратностью были высечены какие-то слова.
– Это пустое тело? Нежить? – выдохнула Надежда.
– Ч-что там у него… – пробормотал граф, осторожно доставая свободной рукой фонарь.
«Прикоснетесь ко мне – я умру»
Внезапно лицо мужчины прибрело осмысленность. Черты исказились, в глазах проступил бесконечный недоумевающий ужас и страдание.
– Помогите! – заорал он плачущим голосом. – Помогите! Я… м-меня… спас…
Его взгляд снова потух. Рука занесла меч.
– Это человек! – вскрикнул Жан, отскакивая в сторону от рассекшего воздух лезвия. – На нем заклятие! Его нельзя трогать!
Подвластное чужой воле тело кинулось на Гурского, который в растерянности бросился от него бежать.
В руке Жана мелькнула голубая вспышка. Человек упал, словно его ударили в спину, однако не выронил меч.
Надежда, сжимая руку Иды, потащила ее вперед, к дальним дверям. Марионетка мигом вскочила на ноги и рванула наперерез. Несмотря на внешнюю скованность, враг двигался проворно и очень рационально.
Ида отчаянно вскрикнула.
Грохнул выстрел. Мастерски выпущенная графом пуля чиркнула нападавшего по ноге, заставив упасть на колено. Жан опять вскинул руку, и существо, скрежеща зубами, заерзало на полу в припадке дикой боли.
– Его нельзя долго мучить! – пробормотал Жан.
– Бегите! Мы будем его отвлекать! – заорал граф.
Ида и Надежда помчались дальше. За спиной корчилось и хрипело существо, Жан кричал, что надо отобрать меч. Потом Ида услышала топот, вопли и гром упавших доспехов.
Они добрались до лестничного проема. Остановились на полминуты, надеясь, услышать догоняющие шаги друзей. До слуха доносилось лишь эхо голосов.
– Идем, – судорожно промолвила Надежда.
Приблизившись вместе с Идой к затворенным дверям, ведущим в новый зал анфилады, Надежда вдруг остановилась, словно увидела или почувствовала присутствие чего-то угрожающего и болезненно жуткого.
Иде вдруг показалось, что с рядом ней стоит старая, обессиленная женщина.
– Что случилось?
– Он… здесь, – прошептала Надежда. –  Раньше, чем мы думали. Приготовься. Ничему из того, что увидишь не верь!
– Я…
– Иди! – Воскликнула Надежда и вдруг с силой втолкнула Иду в комнату и захлопнула двери.
Ида услышала ее спешные удаляющиеся шаги.
Она осталась одна. Наполненный сумраком и густыми тенями зал был страшен, но при том прекрасен и торжественен. Похожие на призрачных морских медуз спускались с потолка хрустальные люстры. Со стен на Иду взирали многие портреты. А над камином Ида разглядела свой темный колышущийся силуэт в огромном зеркале, достигающем потолка.
«Где если не здесь ждать свидания с призраком», – подумала Ида, с удивлением чувствуя, что не очень-то сильно боится.
Правда бояться следовало не только призрака, точнее даже отнюдь не призрака.
Кругом царила мертвая тишина, словно и не было никаких, обещавших защищать ее до последнего ангелов-хранителей.
Но в этом заключался план. Самое тяжелое испытание Иде предстояло встретить и преодолеть в одиночку.
Она медленно, сжав руки в кулаки, но не замирая от ужаса, прошла половину комнаты. Опустилась в старинное кресло.
«Как это похоже на сон…» – подумалось Иде.
Всего несколько часов назад она рассталась с Андреем на окраине Минска. Реального, несказочного города, где нет ни приведений, ни магии, ни чудовищ. Она думала об Андрее: в порядке ли он, не волнуется ли за нее?
Потом Ида вспомнила предупреждение Леонида Ефимовича, после которого ей велели отключить телефон.
Она включила мобильник и попробовала позвонить. Не было даже гудков.
Ида не знала, сколько времени провела, сидя в кресле посреди пустого зала. Она ждала, когда ее душой овладеет ужас, когда подкатит сносящая все на своем пути ледяная волна паники. Но ничего не происходило. Только тревога и чувство близости чего-то скверного.
«А что я здесь сижу?» – пришла Иде в голову неожиданная мысль. – «Разве кто-то говорил, что я должна оставаться в этой комнате?»
«Следуй за наставниками, делай все, как они скажут», – вот все, что сообщил ей Винтер.
Ида поднялась с кресла и после некоторых сомнений пошла к выходу. За дверью никого не было. В просторных помещениях на всем этаже не отдавалось ни малейшего эха голосов.
«Где же все?» – подумала Ида.
Она ни на секунду не допускала, что с ее могущественными друзьями случилось что-то плохое. Разве мог им угрожать какой-то несчастный с мечом? А напади на них главный враг, она бы наверняка услышала шум схватки.
«Должно быть, затаились и ждут…»
Ида прошла через несколько залов, любуясь их таинственной ночной красотой.
Ей хотелось крикнуть: «Ау!», чтобы хоть кто-нибудь отозвался в этом застывшем, безмолвном, похожем на зазеркалье мире.
«А вдруг, я в замке одна? Вдруг, это все чей-то огромный злой розыгрыш?»
Она уже обошла все комнаты на этаже. Или почти все. Казалось, ни в одной из них давным-давно не бывало живой души.
«Что я делаю здесь посреди ночи? Зачем я не послушала Андрея?»
– Надо прийти в себя! – прошептала Ида. – Это не может быть сон или чья-то шутка! Все взаправду, меня предупреждали!
Она увидела в углу темную фигурку, сидящую к ней спиной. Маленькую, грязную, покрытую серыми лохмотьями с черной копной волос на голове. Фигурка тихо и прерывисто скулила.
Ида вздрогнула и отшатнулась. Она сразу же поняла, что это такое. Ей не было еще четырех лет, когда она встретилась с этим страшным и жалким созданием во сне первый и как ей тогда отчаянно хотелось верить последний раз. Ранний детский кошмар, вобравший образы из какого-то дурного кукольного мультфильма, какой-то сказки про забытую игрушку и каких-то собственных смутных воспоминаний. Ни то ребенок, ни то кукла по имени «Чучелко».
Ида с содроганием отвернулась, и быстро, стараясь не заплакать и не побежать, начала уходить подальше от этого существа. Она испытывала не только страх, но и невыносимую, разъедающую сердце и высасывающую душу тоску.
Теперь, когда призрак до дна раскопал ее память, когда вытащил на свет все секреты, Ида поняла, что не сможет встретиться с ним лицом к лицу. С чем угодно, только не с этим. Даже если закроет глаза и зажмет уши.
За ней никто не бежал, не полз, не крался, никто не выл и не кричал за спиной, но от этого было не легче.
Ида вернулась в комнату, где ее оставила Надежда, села обратно в кресло и закрыла лицо ладонями.
Ее трясло, из глаз катились слезы. Потом она забылась сном, а когда очнулась, нечто черное и высокое вышло из курящейся туманом полумглы навстречу ей.
Ида поднялась с кресла, уверенная, что все еще спит. Застыла, чувствуя, как тело крепко-накрепко опутали и стянули тысячи невидимых нитей.
– Здравствуй, – произнес низкий спокойный голос из-под капюшона-колпака.

Стая

– Господин оберштурмбаннфюрер! Арестант Гарцев, по вашему приказанию, доставлен!
– Прекрасно.
Он хотел лично пристрелить Гарцева, но, спускаясь по лестнице, понял, что это будет слишком просто. Этот хитрый русский ублюдок повинен слишком во многом!
Оставив Гарцева на растерзание Эрнсту, Людвиг, тяжело дыша, поднялся обратно в кабинет и запер дверь на ключ.
Застыв как изваяние в кресле, он не без удовольствия представлял себе, что сейчас происходит в камере. Людвиг не считал себя садистом. Однако мысль о мучениях врага приятно щекотала душу ласковым перышком, заставляя тихонько посмеиваться и блаженно жмурить глаза.
Он решил отметить эту небольшую, но важную в своей символичности победу. Сразу три веселящие пилюли начали таять во рту.
«Черт возьми, я же могу надраться, как никогда в жизни! Мне теперь все равно!» – самоуверенно подумал Людвиг.
Он вдруг осознал, что легкость и беспечность, которые он чувствует перед лицом смерти есть ни что иное как высший героизм.
Эта мысль так польстила Людвигу, что он разразился хриплым клокочущим хохотом, разлетевшимся по залу театральным эхом.
– Ну-с детишки! Тема нашего сегодняшнего урока… Смерть! Почему класс молчит, м-м?
Людвиг встал с кресла и, пошатываясь, подошел к темному окну.
– Не Вевельсбург!
Приблизился к зеркалу, оскалился собственному отражению.
«Черт, а ведь пора идти к фон Хессу! Скоро уже ночь закончится!»
Но идти к фон Хессу не хотелось. Хотелось жить и насаждаться бытием. Именно здесь. Сидя в ободранном темном зале в полуразрушенном замке в богом забытой славянской дыре на месте бывшего гетто.
Людвиг, посмеиваясь, мерил шагами комнату, наслаждаясь мириадами новых ощущений и оттенков чувств. Если бы кто-то сейчас постучал в дверь, он без объяснений расцеловал бы этого болвана.
«А может, проведать моего русского друга?» – игриво подумал Людвиг. – «Если от него еще что-то осталось…»
«Или пойти к Адель? Рассказать, что это я украл ее кулон, чтобы подарить своей будущей избраннице? Вместе с моим кольцом «Мертвая голова», полученным лично от Гиммлера, хе-хе! Хотя нет… Смерть от когтей разъяренной фройляйн Мерц еще страшнее гильотины!»
Зал был залит живым янтарным светом. Казалось, его излучали не лампы, а сами стены, пышущие изнутри зарождающимся пламенем.
Людвиг так разгорячился, общаясь с самим собой, что не сразу заметил грустно ссутулившегося в углу тощего лысого старика с седыми усами в полосатой арестантской робе.
«Странно!» – подумал Людвиг. – «Неужели я стал видеть астральные тела? Или это просто галлюцинация?»
– Здравствуйте, Людвиг, – тихо сказал профессор Кауц.
– Ах, это вы! – рассмеялся Людвиг. – Я вас не сразу узнал. Ну и как… Как вам живется… там?
– Думаю, теперь это не имеет значения.
– Почему?
– Я уже освободился. Как и многие.
Людвиг удивленно поднял брови, и до него дошло.
– О-о! Ну что ж, очень за вас рад! Правда, я думал, что после смерти человеческая личность перестает существовать.
– Это лишь распространенная теория. На самом деле смерть – это бесконечное множество вариантов существования. Например, я сейчас свободно существую у вас в голове.
– Забавно… Впрочем, у меня тоже есть кое-какие загробные планы. Я не собираюсь идти по вашей тропинке, профессор. Это не для меня! Вы смотрели на меня сверху вниз, как на нерадивого школьника – не думайте, что я этого не замечал. Ну так вот! В отличие от вас, старого измятого карьерой бюрократа и лицедея, я намерен раздвинуть границы магии и сделать то, чего еще не удавалось никому! Обмануть смерть!
Кауц снисходительно и сочувственно покачал головой.
– Да, профессор, высокомерие сыграло с вами дурную шутку. Думаете, я желал вам такой судьбы?
– Людвиг, – вздохнул профессор Кауц. – У вас мало времени. Найдите в себе силы выслушать то, что я вам сейчас скажу.
– Ну?
– Вы совершили много зла, но это не повод бросаться в пропасть, в которую вы так стремитесь. Раскайтесь.
– Ч-что?
– Никакая филактерия вас не спасет, если вы не оглянетесь назад и не ужаснетесь всему, что сделали. У вас еще остался шанс.
– Знакомые клише! – расхохотался Людвиг. – Когда нечем крыть, начинаем из последних сил теребить бедняжку-совесть! Слезы и сопли-де выведут к свету! Немезида заносит меч! Кайтесь, Людвиг! Ха-ха! Вы сейчас не в том положении, чтобы мне что-то советовать, милый рождественский дух! Вы всего лишь картинка в моем мозгу! Бред, в который я почему-то верю!
– Людвиг…
– А ведь вы не могли дожить до лагеря! Вы же умерли… еще в тридцать втором! Отец ездил на похороны. Что за шутки, а профессор?!
– Я такой, каким вы меня хотите видеть.
– Заткнись и убирайся туда, откуда вылез!
– Он придет за вами, Людвиг.
– Вон!
Людвиг в бешенстве запустил в Кауца каким-то предметом со стола.
Галлюцинация исчезла. Зал больше не светился золотом. В дверь настойчиво и бесцеремонно барабанил чей-то кулак.
– Какого дьявола! – заорал Людвиг.
Он подошел к двери, трясущейся рукой отпер замок, чтобы посмотреть на эту свинью в погонах.
В полумраке, сливающемся с темно-серой униформой, висело бледным пятном спокойное нагловатое лицо.
– Оберштурмбаннфюрер Моргенштерн, поступил приказ о вашем немедленном в возвращении в Берлин!
– Э-э… что?
– Вас подозревают в проведении несанкционированных экспериментов.
–  Да пошли вы! – взвизгнул Людвиг и попытался захлопнуть дверь.
Офицер пихнул его как подростка.
В следующие несколько секунд ему без лишних слов заломили руку и быстро повели через замок в направлении лестницы.
Людвиг в диком недоумении озирался, ожидая, что кто-нибудь поможет ему. Но никто не помогал. Даже Эрнст куда-то провалился.
Они миновали лабораторию. На полу, раскинув руки, валялся без сознания фон Хесс.
Идя по коридору, Людвиг вдруг увидел Адель, которая молча глядела на него с выражением брезгливой скорби и глубокого презрения.
«Змея! Доносчица!»
Его вывели из замка, провели через двор под неистовое карканье сошедших с ума ворон и посадили в стоявшую за воротами машину.
– Пальцем меня тронете… – прошептал Людвиг сидевшему впереди водителю. – Гиммлер вас в порошок сотрет!
Водитель не повел и ухом.
Людвиг вспомнил про лежащий в кармане кителя «Бульдог» и ампулу с ядом.
«Нет! Только не это…»
Двое сотрудников СД почему-то не спешили садиться в машину. Они стояли рядом и, запрокинув головы, глядели в небо, словно завороженные.
Людвиг заметил, что крики ворон переходят во что-то совершенно невообразимое. Злой, самоуверенный, жаждущий крови клич – будто поднималась целая пернатая армия.
Людвиг не мог видеть, как из пяти башен замка разом вырвались в ночное небо пять черных стай, как они слились, образовав огромный медленно вращающийся над замком ревущий круг, и вдруг, как по команде устремились вниз на опешивших эсэсовцев.
Офицер, руководивший арестом, был отброшен на два метра, словно его сбил грузовик.
Отовсюду слышались вопли тех, кого долбили и рвали десятки клювов.
Водитель выскочил из авто, выхватывая пистолет. Он еще не понял, что лишь в машине его спасение.
Людвиг ошалело взирал на развернувшуюся за окном чудовищную битву. Вороны были повсюду. Они пикировали на людей небольшими стаями, сбивая их с ног, набрасывались одна за другой, превращая жертву в корчащийся клубок хлопающих черных крыльев и клювов. Их были сотни. Тысячи.
«Это же бред!» – с надеждой подумал Людвиг. – «Продолжение галлюцинации!»
В стекло с треском ударилась чья-то голова, оставив на нем грязный след крови. Замельтешили косматые перья. Людвиг вскрикнул, лихорадочно пытаясь вытащить из-под шинели револьвер. Он слышал, как эти твари садятся на крышу, простукивают ее клювами. Одна опустилась на капот и стала расхаживать по нему, искоса поглядывая на Людвига как на аппетитный кусок мяса.
Дикие крики, ругательства и полуживотный вой продолжали доноситься сквозь горланящий хор.
Со стороны замка защелкали выстрелы. Рявкнула автоматная очередь.
Осевшие и кружившие рядом с землей вороны взмыли ввысь, будто примагниченные какой-то неведомой силой. Но улетать они не собирались.
Из темных крон леса мутной черной рекой к ним слеталось подкрепление.
Вороны взяли замок в новое воздушное кольцо и бросились на него сразу со всех сторон.
Из свинцовых облаков впервые за ночь вышла холодная, похожая на лицо изможденной женщины луна. Пролившийся с неба серебристый свет озарил картину побоища.
Пернатое полчище, победоносно каркая, носилось в небе. Иногда та или иная ворона делала странный кувырок, и из одной птицы тут же возникали две.
Со стороны замка все еще стреляли. Точнее стреляли уже в самом замке. В окнах мелькали оранжевые вспышки. Грохнула граната. Потом Людвиг увидел, как темное тело с криком упало со стены, разбившись о булыжник.
Из одного окна вырвалась красная сигнальная ракета.
Те, что были в замке не знали, что к ним на помощь уже ринулась остановившаяся в городке на ночлег зондеркоманда.
Заслышав стрельбу, набравшиеся шнапса после славной операции каратели под давлением штурмбаннфюрера пошли расправляться с «красной скотиной».
Стоило им приблизиться к замку, как вороны обрушились на них множеством живых стрел.
Мотоциклисты попадали с седел.
Кто-то сразу бросился бежать. Кто-то палил во все стороны, думая, что враг атакует с земли.
Пьяный огнеметчик с перепугу сжег шестерых сослуживцев.
Штурмбаннфюрер потерял глаз, охваченный паникой, кинулся прочь, скатился в овраг и там сошел с ума.
Привыкшие убивать лишь себе подобных познали новый, забытый много поколений назад страх. Одного взгляда в озаренное луной, кишащее вороньем небо было достаточно, чтобы превратиться в трусливую беззащитную тварь, ничуть не разумнее мыши, за которой гонится лиса.
Солдаты и офицеры, гарнизон замка и каратели бежали, не разбирая дороги, подальше от страшного места, теряясь в лесу, прячась в канавы, подрываясь на случайных минах. Многие укрылись в подвалах замка, там, где не так давно ждали своей участи обреченные на смерть евреи.
После получасового разгула насытившиеся кровью вороны как-то незаметно разлетелись, растаяв точно призраки. А потом по неясной причине в замке разом погас весь свет.

Воздаяние

На протяжении всего дьявольского действа Людвиг оставался в машине. Когда последнее эхо вороньих голосов утонуло в могильной тиши ночи, он ледяными от страха пальцами открыл дверь, медленно вылез из авто, дико шаря глазами по пустому преддворию с чернеющими тут и там мертвыми и полуживыми телами. Потом, сжимая револьвер, опрометью кинулся в замок.
Горевший в окнах свет вопреки здравому смыслу вселял надежду.
Людвиг ворвался в замок. Никого! Мертвый каменный лабиринт, наполненный ядовитым желтушным сумраком.
«Я один?!»
Людвиг почувствовал стиснувшие грудь холодные клешни ужаса. Он принялся озираться, тыча своим крохотным «Бульдогом» во все стороны.
Где-то в глубине замка глухо прохлопали выстрелы.
Людвиг побежал на звук, забыв, что запросто может поймать пулю. Он едва не споткнулся о труп, лежавший со сломанной шеей у лестничного прохода.
Понял, что начисто забыл расположение комнат.
Вновь пальба. Теперь уже с другой стороны. Жуткие вопли.
Людвиг почувствовал, что кто-то смотрит ему в затылок. Развернулся, увидел Адель и, вскрикнув, принялся жать на курок. Когда он пришел в себя, Адель лежала на полу с полуоткрытыми остекленевшими глазами.
«Я ее убил…»
Людвиг отшатнулся, потерял равновесие, упал. Потом вскочил и, забыв себя, бросился бежать.
Неожиданно замок погрузился во тьму. Это было последним ударом для Людвига. Он уже не хотел ни власти, ни бессмертия – только очнуться, только уйти, спастись…
Людвиг прижался к стене у дверной арки. Дрожа сполз вниз. Сидя в нелепой позе, по-собачьи часто дыша, медленно, словно в полусне приставил дуло револьвера себе к подбородку.
Георгий шел по замку с «Люгером» в руке, убивая всех, кто попадался ему на глаза.
Чудо, которого ему оставалось ждать, свершилось. Когда Эрнст во второй раз зашел к нему, чтобы сломать еще пару-тройку костей, наверху что-то произошло. Георгий услышал выстрелы. Эсэсовец на несколько секунд впал в замешательство, тупо глядя в каменный потолок. Потом внезапно его застывшее лицо исказилось гримасой боли. Он схватился за голову и, потеряв над собой контроль, начал оседать на пол, шипя сквозь стиснутые зубы. Даже в его муке было что-то механическое.
Георгий вдруг понял, что ему по силам выдернуть кисть. Видимо, пока ему ломали руку, стягивавшая запястья веревка ослабла. Преодолев нестерпимую боль, он высвободился из пут.
Теперь палач был в его власти. При других обстоятельствах Георгий сторицей вернул бы ему долг, но сейчас он просто вынул из кобуры эсэсовца пистолет и выстрелил ему в голову.
«Моргенштерн…» – спокойно думал Георгий, идя по полуразрушенной галерее к жилой части замка. – «Где он?»
Георгий не мог понять, что творилось вокруг, но догадывался что первую скрипку в этом сумасшедшем доме играют вороны.
Чернокрылая орда перестала кружить над башнями, разлетевшись по лесам и руинам. Карканье стихло. Однако находившиеся в замке продолжали стрелять внутри его стен, видимо потеряв от страха разум.
Отыскать в замке Моргенштерна было немногим проще, чем найти иголку в стоге сена. Правда, теперь его уже некому было защищать.
Каким-то звериным чутьем Георгий знал, что его враг жив и все еще здесь. Будь он мертв, никакая сила не задержала бы Георгия в этом осином гнезде.
Добравшись до входа в башню, Георгий понял, что во всем замке нет электричества.
На нижнем этаже затараторил автомат.
Из-за угла с воплем выскочила фигура в каске и, отпихнув Георгия умчалась в галерею, продолжая визжать, словно ей подпалили штаны. В такого даже стрелять не надо.
«Чего они так боятся?» – с недоумением подумал Георгий. – «Не ворон же!»
Идя мимо двери, он услышал за ней срывающиеся от ужаса голоса немцев:
– Какая к черту радиостанция, надо выбираться отсюда!
– Они отключили генератор, без света нас всех перебьют!
– Кто отключил?! Вороны?! Вороны отключили генератор?!
– Это н-не вороны! Мы-мы его видели… Т-там внизу…
– Он прав! В замке есть кто-то еще! Внизу двоих ребят разорвали на части! Такого даже граната не сделает!
Георгий представил, как кучка сидевших в подвалах заключенных подняла восстание, по-медвежьи разорвав на части охрану и до сих пор не выдав себя ни единым криком.
Ему стало не по себе. Настолько, что даже на врагов плевать захотелось. Из тюрьмы замок превращался в лабиринт минотавра. До сих пор Георгий думал, что покончил с единственным минотавром, прострелив ему башку в пыточной камере.
Георгий двинулся дальше, стиснув в мокрых пальцах рукоять пистолета.
«Одна рука и пол обоймы – вот все, что есть!» – думал он.
Комната – пустая и темная, освещенная лишь серой предрассветной мглой. Георгий чуть не вошел в нее, но вдруг заметил кончик револьверного ствола, на миг вынырнувший из-за дверного косяка. Услышал злобный боязливый шепот:
– Вы должны защищать меня! Вы обязаны…
Он прыгнул в комнату и молниеносным движением врезал немцу локтем в лицо. Моргенштерн охнул, выронив свой игрушечный револьверчик.
Георгий взревел, окрыленный удачей.
Он хотел как следует избить Моргенштерна рукояткой, запинать его, но в этот миг чьи-то руки обхватили сзади шею.
Он видел, как Моргенштерн с перекошенным лицом прополз на четвереньках, вскочил на ноги и бросился наутек, даже не подобрав оружие.
Напавший сзади немец яростно шипел в ухо и продолжал душить.
Видя подкатывающие к глазам темные шары, Георгий-таки нашел в себе силы вывернуться. Огрел врага наотмашь пистолетом, так что у того треснул висок. Немец упал, то ли без чувств, то ли уже мертвый.
Георгий бросился за своим врагом.
Далеко бежать не пришлось. Моргенштерн трепыхался дальнем в конце следующего зала, прижимаясь спиной к наглухо запертым дверям, словно хотел врасти в них.
Рот его застыл в беззвучной крике, глаза ослепли от ужаса, как у загнанной в угол крысы.
Георгий мог бы сказать ему сотню уничтожающих слов, отпустить десяток глумливых шуток, но все они вылетели из головы. Он просто молча наступал на Моргенштерна, чтобы даже одной рукой свернуть его куриную шею.
– Браво! – в восхищении произнес глубокий ледяной голос.
Георгий услышал сзади медленные приглушенные хлопки ладоней.
Он развернулся и выстрелил по стоявшей в дверях черной фигуре. Георгий никогда бы не промахнулся с такого расстояния, но одноногий продолжал стоять как ни в чем не бывало, даже не шелохнувшись.
Он выстрелил еще раз. Пуля пролетела сквозь голову незнакомца, не причинив ему ни малейшего вреда.
Георгий понял, что зря тратит патроны.
Грузный тип на костыле с окаймляющими черное лицо серебристыми патлами, в мятой довоенной фуражке и драной бесформенной шинели.
«Не человек!» – мелькнуло у Георгия в мозгу.
В следующий миг существо отбросило костыль и, упав на живот, с проворством крокодила поползло к ним по полу.
Через пять секунд оно возникло прямо перед Георгием – выросло из мрака.
– Не спеши! – мягко проворковало существо, скаля острые зубы.
– В-вы! – выдохнул Людвиг и осел на пол без сил.
– Да… – осклабилось существо. – Прости, что солгал тебе тогда. У меня нет цирроза, и я не собираюсь умирать. Ну, во всяком случае, ближайшие пару сотен лет.
– Вы… г-гауптман!
– Не-ет. То, что я надел это тряпье еще не означает, что я настоящий гауптман. Ты ведь не веришь каждому нищему, который просит подаяние, нацепив погоны. Я и на войне-то не был!
Он ужасающе расхохотался, запрокинув уродливую голову.
– Черт подери! Нельзя же быть таким доверчивым!
Нечеловек приблизился к Людвигу и, взяв его за челюсть, слегка приподнял с пола.
– Но в целом я тобой доволен, Людвиг! Ты хорошо отплатил мне и отплатишь еще! Да-да… призрак, филактерия, бессмертие – все это было не зря, просто ты не понимал, что именно ты делаешь.
Он отпустил Людвига и тот как тряпичная кукла без сил шлепнулся на пол.
– Вот только зря убил Адель! Ты очень плохой учитель, Людвиг! Убивать и пытать учеников… Лгать им, будто страшил не существует, лишь потому что в трижды отредактированных гримуарах про них ничего не сказано.
– Но…
– Страшил не существует, фройляйн Мерц! Да-с?
– Н-но… да… и-их нет, – одними губами прошептал Людвиг.
– Значит, настало время пополнить твой багаж знаний! Ты на собственной шкуре узнаешь, зачем мне нужны охотники на детей! Ты станешь моим рабом, моим псом, моим Рето! Но не сразу… – он откуда-то извлек миниатюрную костяную коробочку. – Твой новый дом!
Мнимый гауптман оставил парализованного ужасом Людвига и переместился к Георгию.
Теперь он уже был заметно выше ростом. Фигура сузилась, перестав быть коренастой. Отхваченная нога как-то невзначай восстановилась. С лица точно размокший грим сползла болезненная припухлость, обнажив аккуратно выточенные резкие черты.
– Не спрашивай, кто я! Не спрашивай, что мне нужно! Просто делай, что задумал!
Георгий не сдвинулся с места.
– Понимаю… Можешь задать один вопрос.
– Кто вы?
– Я последний настоящий волшебник в мире! Извини за нескромность.
Он перевел взгляд на искалеченную руку Георгия и сочувственно цокнул языком:
– Досадная потеря…
Вдруг сломанная кость начала выправляться и срастаться без малейшей боли. Словно повинуясь обратному току времени, каждый ее осколок вставал на свое место, мышечные волокна прирастали друг к другу, как волшебные нити. Не доверяя собственному телу, Георгий сперва осторожно, а потом все смелее начал сжимать и разжимать пальцы. Рука становилась здоровой и сильной, как прежде. Даже еще сильнее!
– Вот и все, – заботливо и бескорыстно улыбнулся волшебник. – А теперь тебя ждет еще один сюрприз!
Он встал за спиной Георгия и положил ему на плечо свою белую длиннопалую кисть.
– Посмотри! – прошептал покровитель, оттопырив острый палец. – Это людоед! Кровавый карлик! Его убить мало!
Георгий почувствовал наплыв странной, забытой еще в раннем детстве, истеричной злобы.
– Да…
– Придуши его!
Георгий двинулся к Людвигу. Рука волшебника тут же стальной хваткой стиснула ему плечо.
– Я не сказал «подойди», я сказал «придуши»! Вытяни руку и придуши!
Георгий, недоумевая, поднял исцеленную руку и напряг пальцы, представив, что сжимает ими глотку своего врага.
Моргенштерн захрипел и забился, конвульсивно суча ногами, хватаясь за горло, в котором едва заметно ерзал кадык.
Георгий в величайшем изумлении невольно ослабил хватку. Еще не до конца веря своим глазам, перевел взгляд на наставника.
Тот с одобрением кивнул.
На долю минуты охваченный восторгом Георгий забыл про Моргенштерна. Взмахом своей чудо-руки поднял в воздух стул и швырнул его об стену. Разразился счастливым полубезумным смехом, которым еще не смеялся ни разу в жизни.
– Спасибо!
– Мастер.
– Спасибо, мастер!
Хозяин вдруг нахмурился, будто разглядел неприятный подвох.
– Кажется, он решил сбежать от нас!
Георгий перевел взгляд на Людвига и стиснул зубы от внезапной досады.
Моргенштерн, давясь и всхрапывая, корчился в предсмертной агонии. На полу блеснули две половинки разломленной ампулы. Потянуло горьким миндалем.
– Ах ты… – выдохнул Георгий, чувствуя себя обманутым в самый последний миг.
– Далеко не убежит! – бодро промолвил мастер. – Людвиг, к чему эти шутки? Ты уже застрял между мирами!
Он, не прикасаясь, поднял умирающее тело с пола и поставил на ноги.
– Никто не смеет лежать в час моего триумфа!
Несколько секунд неотрывно смотревший на Моргенштерна Георгий перевел взгляд на хозяина и вздрогнул.
Хозяин рос. Вместо прежней одежды его окутывала черная мантия с остроконечным капюшоном. Из рукавов выглядывали длинные, сухие как мертвые ветви пальцы с кривыми когтями.
– Час демона…
Он обратил на Георгия пылающие голубоватым огнем глаза. Озарился акульей улыбкой.
Они стояли рядом с четырехметровым исполином. Маленькие и слабые, словно дети. Возвеличенный живой Георгий и отринутый мертвый Людвиг.
– Эта история подходит к концу, друзья! – раздался с высоты прочувствованный голос монстра. – Георгий! Я наблюдал за тобой еще в Шварцкольме. Теперь я убедился, что из тебя может выйти толк! Не предай меня! И я открою тебе все, чему научила меня мать! Да, она у меня тоже есть… Там под землей! Мы с ней одно целое. А ты, Людвиг… Ты так боялся потерять голову на гильотине, что потерял ее от страха! Грустный каламбур! Надеюсь, он позабавил тебя, ибо в твоей новой судьбе смешного будет мало.
Он рассмеялся сдержанным шелестящим смехом. Шагнул к окну.
– Время на исходе. Первые лучи солнца рассеивают чары. Пора отправляться в путь…
А потом Георгий видел, как колдовской смерч уносил их в небо.
Угрюмая темная земля, окаймленная с востока узкой полоской зеленоватого света, покрытая белыми озерами густого, как молоко тумана, каруселью вращалась под ногами.
Он не смел посмотреть вверх на буравящее небосвод, окончательно сбросившее с себя человеческий облик черное существо.
Что-то камнем пролетело вниз, едва не задев Георгия. Он машинально опустил взор. Несмотря на огромную скорость и кружение, разглядел падающий на землю, похожий на убитую летучую мышь обезглавленный труп в черной шинели. Спустя миг он растаял в мглистом колодце замка.
Моргенштерн получил свое бессмертие.

Сын ведьмы

Пепельно-серая, покрытая шелушащейся мертвой кожей рука с длинными когтистыми пальцами деликатно вынула из кармана Иды костяную шкатулку. Теперь Ида ясно слышала, что в ней что-то есть. Нечто живое отчаянно царапало крышку изнутри множеством острых лапок.
Огромная рука сжала шкатулку, и та, хрустнув как грецкий орех, распалась на куски. Вместе с черепками на пол упало что-то легкое, черное и шестилапое. Ни то насекомое, ни то паук, ни то клещ.
Шурша непослушными скрюченными членами, паук со всех ног бросился к Иде, как изголодавшийся бросается к вожделенному куску мяса. Вскарабкался по штанине, сквозь расстегнутую куртку добрался до груди и, разодрав жвалами ткань свитера, впился в кожу там, где у Иды, надрываясь, барабанило сердце.
В тот же миг он замер. Медленно отвалился от свитера и упал на пол, скрестив лапы. Большая, обутая в тяжелый остроносый сапог нога небрежно раздавила его, превратив в растертую кучку сухого праха.
– Извини…
Черная фигура обошла Иду по кругу, тщательно исследуя ее тлеющими под капюшоном нечеловеческими глазами.
– Да… Совсем забыл! Наши общие друзья…
Он отошел от Иды и произнес в пустоту ироничным шелестящим голосом:
– Друзья! Ну где же вы? Неужели вы забыли, что в этом мире ничто никогда не идет по плану? Эта игра в прятки не делает вам чести. Выходите! О-о… Я чувствуя вас… ваши нежные, подрагивающие струны. Надежда, Жан… Хм-хм… Вы умеете сопротивляться! Похвально. Впрочем, не зря же этот старый паралитик послал именно вас. Граф Гурский… А вас я чувствую особенно хорошо. Как же так, дорогой граф? А-я-яй, ну кто же вас учил защищать свое сознание таким кондовым, пещерным способом? Гнать надо таких учителей! Гнать взашей пинками…
До слуха Иды долетело эхо диких сдавленных криков, словно кого-то в замке пытали раскаленным железом.
Черный балахон повелевающее поднял свою птичью лапу.
– Я… тебя… поймал. Граф!
В воздухе сверкнул зеленый огонь, из которого вывалился на пол задыхающийся и ничего не понимающий граф Гурский.
Вскочил на четвереньки, начал шарить по полу, ища оружие.
Потом извернулся и заорал, как младенец, бессмысленно суча и дрыгая всеми частями тела.
Ида никогда в жизни не слышала столь отчаянного, душераздирающего и невыносимо жалкого крика.
Чудовище некоторое время спокойно наблюдало за извивающимися под ногами графом. Затем медленным плавным жестом подняло его в воздух, под самый потолок. Зафиксировав там бьющуюся жертву вниз головой, он снова обратился к «друзьям», но уже новым зловеще-презрительным тоном:
– А теперь я обращаюсь ко всем! Ко всей вашей шайке, именующей себя рыцарями креста и розы! У меня в руках несчастная, доверившаяся вам душа и ваш добрый соратник, подвешенный вверх ногами, как свиная туша. Я считаю до десяти, а потом вы явитесь сюда. Если этого не произойдет, я прикончу графа, а Иду заберу с собой в Пандемониум. И там… у нее уже не будет причин видеть во мне врага. Один! Два! Три! Четыре…
Зал озарили две вспышки. Взявшаяся из ниоткуда Надежда, яростно рыча, направила на монстра свой жезл, из которого ему в грудь ударил ослепительный луч.
Подскочивший сбоку Жан схватил Иду за руку, и они вместе окунулись в непроглядное зеленое марево. Благодаря урокам Винтера, Ида знала, что представляет собой мгновенное перемещение в пространстве.
Их вышибло из марева в нескольких метрах от дверей. Ида ударилась об пол и увидела перекошенное лицо упавшего рядом Жана, его узко посаженные, круглые от ужаса глаза.
Надежда продолжала орать, прожигая чудовище насквозь. Потом ее вопль перешел в умирающий хрип, луч иссяк, и в следующий миг ее тело вспыхнуло, как спичка.
Ида задохнулась, не в силах кричать.
Там, где пять секунд назад стояла Надежда, не осталось даже обугленных костей.
Неподалеку с разбитой головой и сломанной шеей лежал граф Гурский.
– О-о! – застонал Жан, отползая задом от кошмарного зрелища. – О-о, зьють!
Он вскочил на ноги и, не дав Иде руки, канул в пустоту.
– Кажется, это все… – задумчиво промолвил чародей, скрестив на груди руки.
Он подошел к Иде и жестом заставил подняться на ноги. Ида снова не могла пошевелиться. Впрочем, даже если бы могла, у нее все равно не было сил бежать.
Светящиеся глаза вновь принялись ощупывать тело Иды, как будто гадая, где у нее может быть незащищенное место.
«Он боится до меня дотронуться!» – пронеслось в голове у Иды.
Ей показалось, она слышит, как существо жадно втягивает ноздрями ее запах.
Прошло несколько ужасных минут, после чего взгляд колдуна, соскользнув с Иды, переместился к окну за ее спиной.
– Хм… Кажется, Жан уже сообщил о своем неудавшемся подвиге. Совещаются…
Он, медленно ступая, подошел к окну и начал бесстрастно и оценивающе наблюдать за происходящим.
– Все верно. Переходят к плану «Б». Итак, Ида! Как только мы с тобой попробуем уйти, они запустят механизм, призванный уничтожить нас обоих. Это называется: ловля на живца. Что ты думаешь по этому поводу?
Невидимые путы ослабли, и Ида, чуть не упала, чувствуя, как голова несется кругом.
– Они называли себя твоими «ангелами-хранителями». Жан д’Альбон, потомок древнего рода, любимчик старой развалины. Полагаю, он все же получит свои вожделенные регалии Первого стража, несмотря на небольшое фиаско. Как думаешь? Граф Гурский – ввязался в эту историю, чтобы не выплачивать долги. Надежда… фанатичная и совершенно бесстрашная дама. К тому же вдова. За свою жизнь убила шестерых, из которых двое ни в чем не повинны. Сперва упивалась этим, потом, раскаявшись, стала притворяться доброй.
«Но ты их убил!» – подумала Ида, стиснув зубы. – «Моих друзей!»
– Они не были твоими друзьями, – прочитав ее мысли, улыбнулся враг.
Ида разглядела проступающий в тени капюшона нечеловеческий оскал.
«Они не предали меня! Даже Жан… не предал!»
– О, да. Эти люди вовсе не плохие. Просто люди. Со своими пороками, слабостями, гнусностями и глупостями. С кишечником, расположенным прямо под сердцем. Как и мы все. Что с нас взять?
«Уж не думаешь ли ты, что я поверю, будто ты мой друг?»
– Нет, Ида, я так не думаю. Если б я тешил себя такой надеждой, то скрыл бы от тебя свой истинный облик. Но я не считаю тебя глупой. И тем более не считаю тебя слабой. Я хочу, чтобы ты разделила мою цель и присоединилась ко мне. Сугубо из практических соображений.
«Никогда!»
«Ида, Ида, Ида…»
Она заметила, что чудовище больше не раскрывает рот, и они просто обмениваются мыслями. Его голос звучал в ее голове, как в наушниках.
«Ну что ж… Если ты не боишься умереть от рук своих бывших ангелов (а это произойдет, если мы не будем заодно), если ты считаешь меня воплощением зла и бельмом на глазу мироздания, то позволь рассказать тебе кто я такой».
Он неловким жестом предложил Иде сесть в кресло.
«Как тебя зовут?» – неожиданно для себя подумала Ида, садясь.
«Хороший вопрос. Потому что у меня нет имени. Я отказался от него давным-давно. Я родился в очень далекие времена, в очень далекой… а впрочем, теперь уже в совсем недалекой стране. Она известна своими тюльпанами и вседозволенностью», – он многозначительно подмигнул горящим глазом. – «Мне было пять лет, когда отец отвел меня и мою старшую сестру в лес и оставил там, дав нам немного хлеба. Тогда все вокруг боялись мыться, а по Европе ходили люди в страшных масках с длинными клювами. Возвращаться в деревню было самым безнадежным делом. Очень скоро мы оголодали.
Несчастные, напуганные, валящиеся с ног, плелись мы с сестричкой по бесконечному лесу. И набрели на избушку. Дверь нам открыла старуха с красной как кирпич физиономией и выпирающими кривыми верхними зубами. Она корчила из себя настоящего ангела. Накормила нас вкусными оладьями и яблоками. Дала нам сластей, которые мы прежде ели только на ярмарках. Черт знает, откуда она и взяла. Я довольно быстро догадался, к чему все идет. Рожа хозяйки, ее плотоядные глаза были для меня раскрытой книгой. Я старался есть поменьше и советовал сестре делать то же самое. Но глупая сестренка хотела верить в лучшее, и через неделю ее не стало. Пришел и мой черед. Ведьма уложила меня на стол для разделки туш. Начала жадно обнюхивать. Должно быть, ее изумило мое спокойствие, ведь я был уже достаточно взрослый, чтобы все понимать. И вдруг ее мерзкая пасть разверзлась в блаженной улыбке. Она захохотала безумным смехом. Начала целовать меня. Потом пустилась в пляс, визжа и прихлопывая в ладоши. Той же ночью ведьма приготовила зелье. Опустила меня в котел. Я решил, что это конец – от воды поднимался жаркий, удушливый пар, я представлял себе насколько она горячая. Но… там было тепло и приятно, как в ванночке. Вскоре мне стало ясно, что ее планы изменились в определенно лучшую для меня сторону.
Старая лесная ведьма заменила мне семью. Я рос и, будучи разлучен с людьми, нисколько не тосковал по ним. Мое прошлое казалось мне далеким, ничего не значащим сном, а ведьма единственным человеком на всем белом свете. Людей я видел лишь иногда… в виде вареных фрагментов. Так продолжалось восемь лет. И вот как-то раз, пойдя собирать для ведьмы травы, я заблудился. Я бродил весь вечер и провел в лесу ночь, а наутро наконец-то вышел из леса и увидел холмы. Нет… не только их. Прежде всего я увидел небо. Настоящее большое рассветное небо. И горизонт, из которого вырастало великолепное алое солнце. Я как завороженный пошел навстречу этому давно забытому миру. Я увидел людей, увидел девушек, показавшихся мне необычайно красивыми. А они глазели на меня, как на вышедшего из чащи дикого зверя. Мне не хватило духу зайти в деревню, тем более, что моя «матушка» уже прислала за мной ворону, которая здорово отдолбила меня клювом. Когда я вернулся, я уже не был прежним. В моей голове роились тысячи вопросов. Но ведьме до них дела не было. Она хотела, чтобы я убивал людей… Дьявол! Какие к черту люди, после всего, что я увидел и вспомнил! Она говорила, что я должен убивать, чтобы сделаться богатым и могущественным. Чтобы осчастливить ее.
С тех пор я нередко выходил из леса. Я смотрел на солнце, наблюдал за звездами, пытался понять, почему сменяются времена года… Я смутно помнил свою настоящую мать и думал: каким боком эта несчастная женщина могла быть причастна к моему появлению на свет? Она не соответствовала моему масштабу. Любые вопросы, которые я задавал ведьме вызывали потоки визгливой брани. Если только они не касались колдовства и власти над людьми. Я чувствовал себя птицей, запертой в клетку, на которую к тому же набросили одеяло.
Однажды ночью я очнулся от странного сновидения. Совершенно бредового… и ослепительно ясного. Я понял, что земля – это шар. Огромный, покрытый лугами, лесами, реками и голубыми морями шар. И бог, родитель всего и вся, мой истинный отец, а точнее мать, конечно же никак не на небесах, а там. Внутри! Если б меня тогда спросили, кто такой Магеллан, я бы впал в глубочайшую растерянность. Я не находил себе места. Это было первое откровение, посланное мне. И я знал, что чем-то заслуживаю его.
Прошло еще два года. Я решил, что с меня достаточно этой унылой жизни в глуши. Мамаша-ведьма взбунтовалась, но я применил к ней заклятие и, пригрозив сварить ее в котле, если еще раз откроет рот, навсегда покинул затхлую берлогу.
Я нашел работенку в городе, быстро выучился читать и писать благодаря щедрой помощи местного священника, которому я кое-что внушил. Жизнь раскрывалась передо мной во всем своем увлекательном многообразии, но я знал, что это лишь крохотная бухта в огромном море. Меня тянуло путешествовать и узнавать новое. Я уже неплохо знал цену своим способностям. Мне хотелось отправиться в Германию в Виттенберг, где жил знаменитый доктор Фауст. Хотелось попасть в Зальцбург и стать учеником великого Парацельса. К моему большому огорчению, эти ребята умерли почти одновременно. Впрочем, со временем я понял, что лучшего учителя, чем книги не существует.
Когда мне исполнилось двадцать, я провернул один волшебный трюк и навсегда перестал нуждаться в деньгах. Я побывал в нескольких странах, увидел и изучил многое. Я мог завораживать королей и править от их имени народами. Мог околдовать Ватикан и стать официальным воплощением господа бога. Все это не представляло для меня интереса. Мне нужен был земной шар! Великая жажда узнать, как оно работает, не оставляла меня в покое. Я ждал новых откровений от моей первоматери, и думал, чем я могу их заслужить. Я должен был заработать ее внимание, возвыситься над людьми так же, как человек возвышается над насекомыми. Богатство, власть, почет, известность – ничтожный самообман. Победа над смертью – вот, чему следовало посвятить все свои силы, мысли и время. И я взялся за работу.
Прошло немало лет. Мне было шестьдесят два, когда я раскрыл величайший из секретов мироздания, исполнил то, о чем во все времена мечтал любой разумный смертный. Помню восторг, охвативший меня, когда я увидел в зеркале свое молодеющее лицо. Ради этого кое-кому пришлось отдать жизнь, но это казалось мне до смешного скромной ценой. С тех пор я каждый год отматывал назад свой возраст, полагая, что теперь-то уж могу рассчитывать на новый знак из-под земли. Но знака не было. И я испытал отчаяние, какого не чувствовал ни разу в жизни. Все пошло прахом. Великая цель обернулась фетишом, а перспектива вечной жизни казалась до бесконечности унылой и пустой. Черт возьми, я сам позволил себе обмануться, вообразив, что первоматерь мне что-то обещала! Охваченный злостью на себя и на весь мир я решил делать все, о чем прежде отказывался помышлять. Я ввязался в политику и устроил войну, затянувшуюся аж на тридцать лет. Я не ожидал такого эффекта… Отправился в Новый Свет, хотел выдворить оттуда всех европейцев, но неудачно. Наконец, возвратившись домой, движимый не тщеславием, а, пожалуй, одной только скукой, попытался задурить мозги Папе, чтобы он провозгласил меня новым мессией. Все почти удалось, однако тогда я впервые столкнулся с мощным магическим орденом под покровительством церкви. Меня чуть не уничтожили. С тех пор моя жизнь стала намного хуже, зато гораздо интереснее. Обо мне знали, за мной охотились. А я выживал и жил вечно вопреки им всем.
Под конец жизни (как странно это звучит!) я обзавелся мельницей в богом забытой немецкой дыре. Я заманивал к себе в подмастерья сирот и бродяжек, используя их как жизненный ресурс. Простаки хныкали, но терпели. И вдруг… заговор! Я до сих пор не понимаю, как они это провернули. В истории написано, будто я умер на мельнице. Это не так. Меня взяли солдаты курфюрста. Предали суду и колесовали на площади. Не стану описывать свои ощущения.
А потом я попал туда… И понял, что делал все правильно. Что все было не зря, и ничего еще не кончено. И я – часть плана!»
За окном сверкнула вспышка. Ида преодолела оцепенение, в котором ее держала кошмарная, но необъяснимо завораживающая фигура колдуна и его тяжелый рассказ.
– Гроза? – изумленно промолвил тот, привставая со стула, на который в какой-то момент незаметно опустился. – Ах да, какая гроза в феврале! Наши друзья по уши в работе. Ну, ну…
Он перевел на Иду взгляд своих мертвых огней.
– Ты до сих пор считаешь меня недостойной компанией? После всего, что я поведал тебе?
Это был странный вопрос.
– Да, – ответила Ида.
– Дя! – передразнил монстр. – И что же тебя так смущает? То, что я стою ближе к нашему общему родителю, чем любой смертный на этой земле? Фактически я его воплощение! То, что я знаю, как работает эта планета и зачем она нужна? Или то, что, живя у ведьмы, я в силу обстоятельств не ел нормального мяса?
Он широко и цинично осклабился, иронично покивал.
– Если первоматерь меня осудит, пусть для начала напомнит: с какой целью она создавала людей. Ты до сих пор не догадалась, Ида?
Он приблизился к Иде и склонился над ней, изогнув дугой свое длинное бесформенное тело.
Иде пришла отчаянная мысль схватить его за лицо, раз уж он так боится ее прикосновений.
– Не советую, – ласково предостерег враг.
– Ты ведь была у черных врат и видела, что там изображено. Ты не пыталась прочесть их? Неужели ты не читала «Врата»? Можем слетать в Москву и почитать вместе, как только освободимся. Тебе будет о-очень интересно. Миром правит любовь! Бог создал людей из великой любви… К себе.
Ида содрогнулась.
– Знаю, знаю! Но ты ведь понимаешь, что не из каких чистых помыслов нельзя было создать такое дерьмо. Войны, катаклизмы, страдания невинных, гибель детей. И так из века в век, чем дальше, тем омерзительнее. Кому все это было надо?
Ида словно очнулась и поняла, что все взаправду. Ей страшно захотелось увидеть маму, папу, Андрея. Но вместо этого она видела его. Дьявола. Или бога? Он врал, но врал потрясающе убедительно и проникновенно. А, может, и не врал вовсе?
– Ну же, Ида! Не вешай нос! – продолжал он с какой-то новой бодрой интонацией. – Или ты хочешь продолжать ползать вместе с этими муравьями в стеклянном ящике? Ты не муравей, Ида. Ты гораздо больше их. Гораздо больше!
– Зачем я тебе?
– А как ты думаешь? У тебя на пальце кольцо, подаренное мной… через одного недоумка. Как ты думаешь, неужели бессмертие в сочетании с вечным одиночеством не тяготит мою несчастную темную душу? Да-да, есть заминка с возрастом: я намного младше тебя.
Чудовище рассмеялось тихим, фыркающим смехом.
– Прости, но это так. Я предлагаю тебе наконец послушать голос разума. Мы не сможем друг без друга: я без твоей силы, а ты…
Он вынул откуда-то длинную сияющую иглу и легким движением всадил Иде в сердце. В то место, куда укусил паук.
– Без моей заботы.
У Иды перехватило дыхание. Грудь пронзила леденящая боль.
– Сейчас пройдет, – успокаивающе прошептал колдун.
Он, едва прикасаясь, взял Иду за руку своими шершавыми костяными пальцами. Ида поднялась из кресла, чувствуя, как вместе с болью куда-то уходят страх, тоска и отчаяние.
Она ощутила его ужасающее прикосновение. А впрочем… чего в нем было ужасающего? Чего ужасающего было в этом черном балахоне, в этом едва проступающим из тени лице, в этих глазах.
Ида заметила, что глаза у чудовища вовсе не горят голубым огнем. Что это обычные человеческие серо-голубые глаза. Только очень холодные. С маленькими зияющими зрачками.
«Глаз, который я видела в замочной скважине… Это был его глаз!»
– Пойдем, Ида, – пригласил задушевный полушепот.

Схватка

Падать было прекрасно. Если пропасть без дна, какая разница: падаешь или взлетаешь? Они уносились в черную, сверкающую мириадами горящих сфер и живых огней воронку, ведущую в иной мир. Ида не боялась. Уже не боялась, видя реальность своими и в то же время его глазами.
Они упали внутрь переливающейся всеми оттенками зеленого сферы. Зависнув в окружении изумрудной плазмы, Ида вновь увидела того, кто прежде казался ей ужасным.
У него было красивое юношеское лицо с остро отточенными чертами и хищным, влюбленным в жизнь взглядом. Длинные черные волосы. Вместо рубища, старинный черный, шитый золотом костюм с плащом и шпагой.
Он начал кружиться с Идой, увлекая ее в танец, и продолжая при этом утопать в световой чаше.
«Неужели это он?» – думала Ида.
В этом чужом лице было что-то очень знакомое и неуловимо родное. Что-то от Андрея.
– Он самый! – бодро отозвался чародей, прижимая ее к себе. – Пятисотлетней выдержки!
Ида услышала резкую, гротескно-горделивую музыку. Что-то из классики. Но что именно?
– Сен-Санс!
– Кто?
– Неважно…
Перед ними открывались новые фантастические пространства, а Ида думала, как ей вырваться из этого чарующего плена.
– Никак не вырвешься! – весело крикнул колдун. – А если попробуешь…
– Попробую!
– Хм… Ну давай! Поиграем!
Ида сделала попытку и почувствовала, как заныла в сердце игла. Когда она попыталась вновь, грудь обдало адской болью.
– Уймись!
Ида собрала все силы и вновь начала отпихивать колдуна с яростным остервенением, задыхаясь в муках.
Враг оскалил зубы, с каждой секундой бледнея от гнева.
– Все испортишь!
– Пусти!
– Черта-с-два, деточка!
Он хохотнул и, еще сильнее сковав Иду в объятиях, припал ртом к ее губам.
Ида тяпнула его за нижнюю губу.
Сердце чуть не разорвалось. Иде казалось, она вот-вот умрет, но в то же время она впервые почувствовала, что дает ему настоящий отпор.
Враг издал нелепый, растерянный вопль. Ида не разжимала зубов. Колдун хотел отдернуть голову, но остановился, поняв, что любое движение причинит ему новую боль. Ида держала его в капкане.
Превозмогая пытку, чувствуя впивающиеся в шею острые ногти, Ида продолжала кусать и тащить, тащить его за собой, прочь из этого колодца. Куда? Она не знала. Нет. Знала! Она тащила его в свой мир.
Враг рычал и шипел, как разъяренный кот, пытался придушить ее, ударить лбом, отпихнуть коленом.
«Так вот ты какой, бог воплоти!» – веселясь подумала Ида.
Это не годилось даже для дьявола. Даже для рядового беса.
«Отцепись!» – в мозгу Иды заорал его мерзкий голос.
«Черта-с-два!»
«Куда ты меня тащишь?»
«В гости!»
«Ах ты…»
Их несло ввысь. Точно взмывая из темных морских глубин навстречу солнцу и воздуху, Ида чувствовала такой восторг, что даже боль отпрянула, как испугавшийся огня тигр-людоед. Или волшебная иголка внезапно выскочила из сердца? Ида смеялась сквозь зубы в лицо ошеломленному злодею.
«Мр-разь!»
«Угу…»
Кругом становилось светлее. Враг принялся бешено отбиваться, видимо уже готовый пожертвовать своей нижней губой. Ида обхватила руками его шею и сильнее стиснула зубы. Они против воли смотрели друг-другу в глаза. Ида видела его безумные мечущиеся зрачки под испуганно хлопающими веками.
Света стало еще больше. Враг втиснул пальцы между их лицами и хотел выколоть Иде глаза.
Испустил отчаянный крик, дергая головой, корчась и жмурясь в нестерпимых лучах.
Ида почти не видела его лица, хоть оно было прямо перед ее носом. Свет застилал все. Бесконечный, всесильный, радостный свет…
Ида открыла глаза. Она лежала на спине, глядя в безоблачное синее небо. Летнее небо. Где-то далеко пели птицы, прямо под ухом стрекотал кузнечик.
Она очутилась на лужайке посреди родного дачного участка. Старенькая, нагретая солнцем баня, куча дров, огород с облепихами и кривой яблоней.
Ида поднялась на ноги, чувствуя ласковые прикосновения ветерка. Огляделась кругом.
Взгляд наткнулся на что-то черное, скрытое зарослями лопуха и сорной травы на краю огорода. Вроде кучи торфа или груды истлевшего хлама.
Куча зашевелилась и, приподнявшись на ноги, превратилась в уродливую фигуру в черных лохмотьях с колпаком на голове. Не страшную. Просто уродливо-нелепую. Посреди цветущего летнего дня в нем было не больше угрозы и тайны, чем в огородном пугале.
Колдун сделал неуверенный шаг, почему-то горбясь и судорожно прикрываясь руками от солнца. Он был похож на вылезшего из темницы узника. Его шатало. К полам пристали репьи.
Ида невольно рассмеялась.
Темная фигура вперила в Иду ненавидящие искры глаз. Он ждал, когда Ида перестанет заливаться, когда ее сердце охватит ужас от сознания того, что она натворила. Но Ида продолжала хохотать.
Колдун казался ей не просто чужим здесь. Он был ходячим недоразумением, шуткой природы.
Тварь надсадно взвизгнула нечеловеческим голосом. Присев и растопырив кривые когти-пальцы, бросилась на Иду. Все его лицо под капюшоном превратилось в жуткую, острозубую как у пираньи пасть.
Ида хотела отскочить, но вдруг поняла, что может летать. Руки стали крыльями, за спиной распустился хвост.
«Я птица!»
Ида взмыла к небу. Чудовище рвануло за ней, оставляя в воздухе черный дымчатый шлейф. Полет стоил ему громадных усилий и больше напоминал бросок змеи.
Маленькая и быстрая, Ида легко увернулась от его лап. Описав в воздухе петлю, пронеслась сквозь ветви яблони, в которые преследователь врезался с треском и рычанием.
Ида знала, что его надо гонять. Это ее мир. И очень скоро этот мир найдет способ управиться с омерзительным гостем.
Ида залетела в форточку, и услышала позади звон стекла и треск оконной рамы. Чудище карабкалось на четвереньках, опрокидывая стулья и громя посуду.
В комнате Иды оно разметало ее детские книжки и рисунки, сломало столик, получая от этого явное наслаждение. Но птичка упорхнула в окно.
Кружа высоко над землей, Ида увидела, как на шиферную крышу дома выползли черные лохмотья.
Враг обессиливал. Даже такой полет как в первый раз был ему уже невмоготу. Он бросился вверх, окутанный черными клубами. Ида заметила, как солнечный свет опаляет его одеяния и мертвую кожу. Зубы бессильно клацнули. Чудовище выгнулось всем телом, и не дотянув до Иды нескольких метров, дымясь и клокоча, камнем полетело вниз.
Оно валялось на земле, как черный раздавленный жук. На несколько секунд Иде показалось, что враг мертв, но тот зашевелился и, даже не пытаясь встать на ноги, начал жалко сворачиваться, пряча лицо от сжигающих лучей.
Теперь бояться его было нечего. Ида спустилась на землю, приняв свой обычный человеческий облик.
Мир вокруг начал сужаться. Он становился все ярче и принимал очертания куполообразной огненной клетки.
Через минуту Ида стояла посреди сумеречной каменистой равнины, а перед ней в центре пылающей клетки, в черном изодранном плаще, покрытый ожогами, лежал беспомощный, дряхлый старик. Он тяжело и хрипло дышал, роняя изо рта капли темной крови. Его единственный глаз смотрел на Иду ошарашенно, боясь и не желая верить в то, что произошло.
– Ты больше не будешь убивать, – тихо пообещала Ида.
Колдун хотел приподняться. Не смог. Со стоном уткнулся лицом в камень и закрыл глаз в смертельном изнеможении.
Ида оставила его посреди голой пустыни.
Эфемерный мир взорвался миллионами осколков, как огромный, упавший на пол елочный шар.
«Вот и все!», – подумала Ида.
Она улыбалась, глядя в белый потолок.
Больничная палата. Капельница.
«Я… в реанимации?»
Ида перевела взгляд на стену, увидела кнопку вызова и, подумав, нажала ее.
Вскоре она узнала, что полдня провела без сознания. Никто не имел понятия, что с ней произошло. Единственной травмой оказалась крохотная ранка на груди, которая, по словам врача, могла бы стоить ей жизни, если бы чудеснейшим образом не затянулась сама.
– Колотая рана, пять сантиметров в левое предсердие, да еще сквозь легкое, – говорил, разводя руками, молодой доктор в очках. – Нас сперва поразило, что совершенно нет кровотечения. А потом и вовсе… Магия!
Ида прикидывала, на какие трюки пришлось пойти Розенкройцерам, чтобы не навлечь подозрений.
«Инсценировка, гипноз, подкуп?»
Она почувствовала, что не очень-то хочет думать о них. Ей хотелось увидеть Андрея.
Как только Андрей вошел, Ида поняла, чего ему стоило прожить последние несколько часов. Память о встрече с Орденом, как и обещал Винтер, начисто стерлась из его головы. Но был ли смысл скрывать от него что-то теперь?
«Все равно не поверит», – подумала Ида.
Она рассказала ему все.
Андрей слушал внимательно, хотя, конечно же, не верил, думая, что наркоз произвел на Иду слишком сильное действие.
– И все?
– Все.
– Да… Здорово!
Он вздохнул и опустил глаза, не смея пошутить над этой причудливо-безумной сказкой.
– А ты ему реально поверила? Ну, в то, что бог… такой?
Ида покачала головой.
– Нет. Он врал. Я знаю, кто такой бог.
– И кто?
– Тот, кто нас выдумал. Мы все герои книги. Просто мы об этом не догадываемся. А он ее автор.
– Хм… Интересно. И давно тебе пришла эта идея?
– Только что.
– Кстати, тебе же звонили!
Андрей вынул из кармана мобильник Иды.
– Кто?
– Два раза какой-то дед. Говорил, что он твой профессор из института. Я его послал куда подальше. Нашел время, блин! Мама звонила… Я не стал отвечать. И вот – сообщение от банка: на ваш счет зачислено… Н-да, ну это либо ошибка, либо мошенники.
– Мы теперь миллионеры?
– Да чушь! Обман.
– Почему сразу обман?
– Потому что невозможно!
– А ну тебя! Давай лучше мечтать, – улыбнулась Ида, закрывая глаза. – Как будто это правда.
Андрей положил телефон и погладил ее по руке.
– Давай.

Эпилог

Сизые волны, шипя и пузырясь, набегали на притоптанный песчаный пляж, покрытый ракушечной крошкой и космами водорослей, вынесенных недавним штормом. На горизонте плавилось, постепенно садясь в океан, янтарное солнце.
Похожие на раскидистые крылья, колыхались темные листья пальм, плотно обступивших диковатую бухту. Даже по ночам пальмовый лес был слишком прекрасен, чтобы нагонять страх.
Худая корова с могучими, загнутыми вниз рогами была единственной отдыхающей на пляже. Она почти неподвижно лежала на животе, подогнув тонкие ноги, и глядела вдаль бесстрастными, мудрыми глазами. Ее уши время от времени подергивались.
Где-то в дебрях протяжно кричала голосистая ночная птица.
Ида в легком цветастом платье и соломенной шляпе омыла босые ноги в нахлынувшей почти до самых колен пене. Ее тянуло искупаться, но было уже поздновато. Песчинки и ракушки дружным роем побежали из-под ног вместе с уходящей волной.
– Ну что, пошли? – позвал Андрей.
– Пошли.
Ида развернулась к Андрею и улыбнулась веселой, ясной улыбкой.
– Стой! Сфотографируй меня. Давно хотела сфоткаться здесь на фоне заката.
Иду было не узнать. От московской бледности не осталось и следа. Волосы полностью выгорели. Прежде спокойный взгляд стал бесконечно безмятежным, как живописная даль у нее за спиной. Худоба исчезла по одной важной и самой прекрасной в мире причине.
– Ладно.
Андрей достал мобильник и нащелкал снимков.
– У тебя из-за света лица не видно.
– Ну и что. Зато виден живот.
Корова с неохотой поднялась на затекшие ноги и потащилась домой, глухо стуча колокольчиком.
Ида и Андрей проводили ее взглядом.
– Пора и нам домой.
Андрей вспомнил, что они так и не купили средство от насекомых – главной причины, почему ему не нравилось здесь жить.
Ида, вздохнув, пожала плечами.
– Меня они все равно не кусают.
– Ну, тебя понятно… Идем быстрее, может, еще поймаем тук-тук.
Она последний раз окинула взглядом океан.
– Думаешь, их больше никто не найдет?
– Кого?
– Мои сокровища.
– А, ты про это…
Ида выбросила кольцо и кулон в волны, когда они плавали на экскурсионном катере.
– Какая разница. Все равно они никому не навредят. После того, как ты сделала этого гада.
– Ты до сих пор мне не веришь?
Андрей растерянно улыбнулся и почесал нос.
– Не знаю, Ид. Честно. С тобой я уже не знаю, чему верить.
– Может быть, он еще вернется?
– Может. Все может быть… Ладно, пошли!
Ида подобрала сандалии, и они быстро зашагали в сторону бегущей через лесок тропинки.
За спиной догорал закат.