Пожил я сладко, и привольно...
И одр вот. Но тесно, все – не так.
И Глас погнал меня – туда, мол:
Ответ получишь на руки, маклак.
Пустыня жгла, обида закипала.
Я изнемог, но близок ключ живой.
Сверкал, искрился он опалом,
Журчал, суля прощенье и покой.
С разбегу ниц – о боже! Он безводный!
Песок, булыжник – то ли я лелеял?
К другому я, все то же – сродно.
Вдруг свыше Глас: «Скорблю, жалею.
Свою ты жизнь писал на черновик,
Веселое, но злое дело
Поэтому любезен будь, старик,
Успеть переписать ее на бело».
Удача ждет меня за дверью,
Засучивая рьяно рукава,
Но стоп – бумага где? А перья?
Лишь мгла, забвения трава.
Кидаюсь к клерку из предместья,
Сама любезность клерк, участье,
Язык же вязнет в междометьи,
И мысль ломается на части.
И снова – к руслу, но понуро:
Банкрот, ботва и пустотел.
Пощады нет, итожу хмуро:
Бездарно, пошло я потел.
Изжил я шансы, образ Божий
Я снес на рынок и в ломбард
Где взял взамен – о, как возможно!
Колоду их игральных карт.
Да, я палач, и я же – жертва.
Пощады нет. Но где ж любовь,
Что беспредельна и безмерна?
Спасенье где? Молчанья кров.
Тогда, собрав всех сил обломки
Дал ход проклятия надрыву,
Но вместо слов тех жидких, ломких,
Прости – исполнилось навзрыд.
И в миг взыграл мой ключ, мерцая
Светло, вольнО – Бог не смолчал,
Из подлого и жалкого конца
Вая непраздное мое начало.