Проклятье Майдана

Дмитрий Северов
Украина – це Европа! Украина. Две тысячи тринадцатый, Киев, Майдан Незалежности.
 Помню те лихие времена, когда меня закрутила Революция Достоинства. Я был молод и горяч, легко и свободно проникался всем новым и креативным.  Украина – Европейская страна, там наше будущее, а не в грязной и дикой России. Мы наелись совка, и нам хотелось чего-то светлого и успешного. Европейских зарплат, свобод и стриженых газонов. Чтобы выходить каждое утро на крыльцо и лицезреть жовто-блокитный на прямом как стрела флагштоке. Мечты, мечты. Как они порой иллюзорны. Я помню, как всё начиналось. Бедные студенты на главной площади страны скандировали: «Украина – це Европа», а их за это мутузили дубинками ментовские морды. Они же дети - подхватили средства массовой информации, запестрели топы новостей, всколыхнулись социальные сети. Долой Януковича – агента Кремля. А когда он отказался подписать так долго жаждущую народом ассоциацию – полыхнуло.
Вспоминаю теперь, и дрожат руки, смотрю на ладони, а у самого перед глазами картины невиданные доселе в Украине. Дым горящих покрышек уходит в небо, медленно обволакивает ближайшие дома. Ор десятков тысяч голосов, крики, пальба. Огненные всполохи то и дело озаряют ещё недавно мирный Майдан яркими вспышками. Девчонки тут же наливают в бутылки бензин, а пару минут спустя они уже летят в наседавший «Беркут».  Я тоже был там. Помню орал, словно в экстазе революционные речовки, пил в моменты затишья горячий чай. От собственной значимости голова шла кругом. Ещё чуть и мы станем в один ряд с развитыми странами Запада, но для этого надо скинуть банду ненавистного Яныка. Так вот и вершатся великие дела. С нами весь мир, всё прогрессивное человечество. Помню тот пасмурный день, когда госпожа Нуланд с пакетом раздавала бутерброды. Я тоже был в числе тех счастливчиков, кого эта приятная дама накормила вкусной заокеанской едой. Я был счастлив в тот момент как никогда в жизни. Считал себя правым и нужным украинскому народу. Да, годы, годы….
А потом наступил ад. Пуля снайпера сразила моего боевого товарища, пробив ему сердце. Он упал замертво на мостовую, и по холодным камням потекла его кровь. Я смотрел отрешёно, не в силах пошевелиться. Мимо бежали какие-то люди, некоторые из них падали, но встали далеко не все. Больше сотни таки остались лежать на тех камнях, а я выжил и понял, что это всего лишь пролог к будущим страшным событиям. 
А дальше был Крым. Пока мы скакали на Майдане с кастрюлями на головах за европейский выбор, полуостров тихо и незаметно ушёл в Россию. Без выстрелов и боёв, без шума, как говорится и пыли. И ничего тридцать тысяч наших вояк не смогли там сделать. Кто пытался, тех быстро уговорили так называемые зелёные человечки. А потом в Крыму был референдум, где кремлёвские фантасты нарисовали стопроцентную явку и стопроцентный результат в свою пользу. Мол, до свидания Украина, счастливо оставаться, хотя правильней сказать прощевай. Мы чуть не онемели от удивления. Вернуть. Вернуть силой, ударить всем, что есть, а всех непокорных к ногтю.
Вспоминаю теперь, и жить не хочется. Потом полыхнул Донбасс, и стало не до Крыма. Исполняющий обязанности президента Турчинов объявил Анти Террористическую Операцию и нам пришлось надеть военную форму.  Война. Многие не верили, что такое возможно. Да сейчас этих донецких и луганских прижучим в три дня и заживём счастливо и мирно в общей европейской семье.
Майдан, майданом, а на войну я не подписывался. Ладно, митинги за свободу, за независимость и  европейский выбор. А война это уже как бы из другой реальности. Меня задержали в одном из киевских кафе, и спустя неделю я оказался в воинской части под Львовым. Месяц меня учили солдатскому ремеслу, а ещё спустя неделю я уже топтал поля Донецкой Области.
Странное чувство. Никогда не думал, что окажусь в окопе с автоматом в руках. Со старым советским Калашом у которого, как мне объяснили, ещё вчера был другой хозяин. Погиб в бою с террористами, которые закидали окоп гранатами. В тот момент я и стал сомневаться. Что это за террористы такие, что мы  не можем победить их несколько месяцев, использую всё, что у нас есть? Потом стали поговаривать, вначале меж собой, а потом и по телевизору, что бьёмся мы не с донецкими шахтёрами, а с регулярной российской армией. Валим их тысячами, а они прут напролом, не считаясь с потерями. Хотя когда попадались их убитые, они не казались мне такими уж грозными. Простые с виду мужики в телогрейках и вязаных шапочках. Да и оружие у них не такое уж и навороченное, такие же повидавшие жизни Калаши, что и у нас.  Бывало, вечером смеялись мы над противником за стаканом горилки. Что это за армия, что совершенно не использует авиацию?  Потом командир нашей роты объяснил их странную тактику. Оказывается, самолёты стоят немалых денег, а людей в России до чёрта, не жалко, бабы ещё нарожают. Что и говорить дремучесть полная. И вообще, каждый божий день вещал телевизор, надо лишь чуть потерпеть и Рашка сама развалится. Прекратит своё никчёмное существование, наступит мир во всём мире и всеобщее благоденствие. Да, уж….
Потом была катастрофа. Один котёл, второй, третий. Возле Дебальцево нас окружили,  тогда я на собственной шкуре испытал, что такое война в действительности. 
Ночь. Свинцовые тучи нехотя ползут над лесом, иногда нет-нет, да и проглянет бледная Луна. Наш Урал шёл за БТРом, за нами тащилась ещё пара машин. Мой сосед Павло трясся от страха, жался к лавке при каждом взрыве. Автомат выпал у него из рук, он всё время бормотал мама-мама. Пятнадцать человек в кузове, это уже не солдаты. Половина раненые, остальные прибились к нам, выходя самостоятельно из окружения. Материли командиров, ругали их, на чём свет стоит.
-Убёгли, сволочи! – Сплюнул грязный как чёрт солдатик, которого мы подобрали последним на окраине, разгромленной в хлам деревеньки. Десятки горящих танков, сотни машин, и тела наших убитых солдат. Сотни, тысячи. Это потом чёртов ящик поведает, что при умелом выходе из котла погибло человек тридцать. Как хотелось тогда плюнуть в рожу тому лощёному генералу из киевского кабинета, разбить его дородную морду за такую циничную ложь. А тогда мы перевалили очередную возвышенность, и попали под миномётный обстрел. Это был ад. Впереди полыхнул БРТ, боезапас у него сдетонировал. Наш Урал словно кувалдой долбонуло. Тент посекло осколками, половину людей в кузове превратило в фарш. Мой сосед так и остался сидеть на своей лавке со снесённым наполовину лицом. Никогда этого не забуду. Как выбрался из горящего грузовика одному богу известно? Упал на снег и долго смотрел, как на небе мирно смеётся над никчёмными людишками Луна. Вспомнилось былое: детство, юность и мама. Как она гладила меня по головке и приговаривала: «ты сынок учись, что тебя не надули разные прохиндеи».   А я  не слушал и всё больше с друзьями, да с друзьями. Вот и получил, что причитается.  Вспомнил её и заплакал. Заскрежетал зубами от злобы и бессилия, почувствовал себя забытым и брошенным.
И пополз. Потом встал, медленно двинулся вдоль дороги к своим. Страшный был тот путь домой. Через каждые пару десятков метров останки сгоревших машин, бронетранспортёров, танков. Апокалипсис.  И люди. Мёртвые, с оторванными частями тел на белом снегу. Повсюду кровь и запустение. Словно попал в чистилище, в ад, если быть точнее.
Как добрался до своих, не помню. Очнулся в госпитале, руки и голова в бинтах. Рядом на соседней кровати стонет раненый без обеих ног, у окна в бреду под капельницей  с обгоревшим лицом какой-то бедолага. Повезло, подумал тогда. Только небольшие обморожения и контузия, зато уйду отсюда на своих двоих. Я глянул в окно, за стеклом на ветке весело щебечут воробьи. Счастливые. Вам не ведомы горести людские и живёте ни забот, ни страданий. Мне бы так.
Меня выписали через месяц. Ушёл на своих двоих, как и обещали врачи. Положенные выплаты за ранение, я так и не дождался, мне, как бы по-дружески намекнули, что особо распространяться при каких обстоятельствах оно получено не рекомендуется. Украинскую армию нельзя загнать в котёл и тем более перемолоть в нём несколько боевых бригад. Да уж. Как тогда хотелось схватить за грудки того майора и вытрясти из него душонку. Рассказать про это нельзя и что на самом деле там было. Плюнь, кричал где-то в глубине внутренний голос, таким доказывать  бесполезно.
Я повернулся и ушёл. Долго бродил тихими киевскими улочками, думал о жизни. Как же так, когда одни жертвуют собой во имя европейского будущего Украины, другие наслаждаются жизнью? Я смотрел через окно шикарного кафе на Крещатике как гуляют люди с деньгами. Какие у них машины, и какие женщины их окружают. Вспомнились окопы Донбасса, и товарищи не вернувшиеся домой. За них, вот за этих они кормят в земле червей, а им даже невдомёк, что Россия вот-вот вытряхнет их из люксовых иномарок и отправит на лесосеку в далёкую Сибирь. Пальцы сжались до боли, что побелели костяшки. Сейчас бы мой верный Калаш и дать очередь по этим свиньям не благодарным. Выстрелить всё до железки и бросить туда гранату, чтоб знали, чтоб почувствовали, что пережили мы, воюя за будущее нашей великой страны. 
Я плюнул и ушёл. Сомнения и злость не отпускали, но где-то далеко в подсознании спасительный голос мамы не оставил, указал путь истинный.
-Домой! Домой и спать.
Смеркалось.  Я быстро дошёл до автобусной остановки, через несколько минут уже сидел на мягком сидении маршрутки. Мне снова припомнились прожигатели жизни с Крещатика, их беззаботное существование. Салон микрика быстро заполняется, ещё два места и поедем. Вот самый настоящий народ, за который стоял Майдан, за этих простых людей, а не за то ворьё, что возомнило себя хозяевами жизни. Последним в салон влез коренастый мужик с большой дорожной сумкой. Глянул на людей, задвинул рывком дверь. Настоящий запорожский казак, подумалось тогда. Чёрные усы и взгляд. Взгляд уверенного в себе человека, не боящегося ничего. Через меня стали передавать  водителю деньги за проезд, я вытащил удостоверение участника Анти Террористической Операции. Водила как-то не хорошо глянул мне в глаза, стал мрачнее тучи.
-Вы, уважаемый или платите или выходите. Мне ваша ксива как мёртвому аккордеон.
Рядом заволновались люди, сердобольная старушка на заднем сидении заголосила скрипучим голоском:
-Мы вас туда не посылали, фашисты несчастные!
Меня будто холодной водой окатили. Я повернулся, увидел этот божий одуванчик у запотевшего окна маршрутки.
-Давай быстрее, не задерживай народ, мне ехать надо! – Заявил водитель нахально.
Я глубоко вздохнул, спрятал удостоверение во внутренний карман куртки.
-Не буду я ничего платить, мне по закону полага….
Договорить  не успел. Запорожский казак рывком распахнул дверь, в мгновение ока оказался на улице. Схватил меня своими ручищами, легко выволок из маршрутки на мостовую.
-Тебе же сказали, майданутый, плати или вали отсюда, пока я тебе ноги не переломал.
Этого стерпеть я уже не мог. Вдарил ему по наглой усатой роже, чтоб знал как вести себя с защитником Родины. Казак на мгновение опешил, в следующий миг, усмехнувшись с разворота, саданул мне.
- Скачи отсюда, пока есть на чём.
Ноги подкосились, я рухнул на мокрый асфальт. Здоровяк пнул в живот, дышать стало нечем. Потемнело в глазах, жить совершенно в тот момент не хотелось. Я свернулся калачом и долго хватал ртом воздух. Рядом шли какие-то люди, но до меня им не было никакого дела. Мимо ехали машины, где-то далеко лает собака.
Сколько пролежал на холодном асфальте не знаю. Поднялся, превозмогая боль и обиду, отрешенно уставился на прохожих. Идут, сволочи по своим делам и плевать, что человеку плохо.
Я глубоко вздохнул и пошёл. Прочь, подальше, от этих  людей и от себя. Неблагодарные. Я брёл какими-то улицами, но мысленно был там, в степях Донбасса с Калашом в руках. Где-то далеко грохочет канонада, это наша артиллерия утюжит пригороды сепарского Донецка.  Перемалывает российские дивизии, чтоб знали, как топтать чужую землю.
На перекрёстке возле своего дома, перебежал дорогу, свернул в тёмную арку.
-Петро! Загорулько! – Окликнул меня знакомый голос.
Я повернулся, пытаясь рассмотреть старинного школьного приятеля. Фары его машины слепят, ничего не видно. Хоть бы вырубил, недотёпа.  Сашка Васнецов, словно читая мои мысли, заглушил двигатель, стало темно. Он открыл дверь старого повидавшего многое БМВ, протянул мне дружелюбно ладонь.
-Ты когда вернулся?
Я изобразил на лице задумчивость, спокойно произнёс:
-Пару дней как.
Сашка хлопнул меня по плечу, кивнул на свои тёмные окна тремя этажами выше.
-Давай забуримся ко мне, давно ведь не виделись, расскажешь что там и как.
Он вывалок из багажника машины огромный пакет с продуктами, внутри звякнуло что-то стеклянное.
-Да и я, поведаю какие теперь нынче столичные нравы.
Сашка закрыл двери своего железного коня, поставил  на сигнализацию. Я согласился. Домой идти совершенно не хотелось, а скоротать вечер со школьным приятелем не самая отстойная мысль на сегодня. Мы поднялись на третий этаж, Сашка открыл дверь своей трёшки.
-Давай, проходи. Мой руки.
Он пропустил меня вперёд, показал, где ванная. Холодная вода приятно освежила лицо, стянула на щеках кожу. Я глянул в небольшое зеркало над раковиной, увидел свои глаза. Боже. Неужели это я? На меня смотрели глаза потерянного человека, разуверившегося во всём. Как я превратился в такое? Как стал таким, хотя раньше ничего подобного за собой не замечал?
-Ты где там пропал? – Услышал я весёлый Сашкин голос.
-Иду! – Ответил на автомате, мельком ещё раз глянул на отражение.
-Проходи! Садись!
Пригласил школьный приятель, показывая на мягкую табуретку возле кухонного стола. Я сел. Навалилась усталость последних дней, но горше гложила какая-то вселенская неопределённость. Зачем живу? Зачем вообще родился? Совершенно не слушаю, что говорит друг, шарю взглядом по новеньким кухонным шкафам, по глянцевой каменной столешнице.
-Ремонт недавно закончил, теперь новую тачку присматриваю, - разоткровенничался Саша, - хочу немца прикупить.
Я как ненормальный смотрю, на столе появляется дорогущая снедь, которую я, может и ел раз в жизни. Красная икра, сыр с прожилками, французский коньяк в пузатой бутылке. Сашка нарезал ветчины, по кухне поплыл нежный мясной аромат.
-Ну, давай за встречу!
Мы выпили. Янтарный напиток приятно понёс внутрь тепло франкских виноградников, за ним последовал вкуснейший сырный ломтик.
-Давай по второй!
Мы снова опрокинули. На сей раз вкусил  хлеба с красной икрой.
-Эх, хорошо сидим! – Сашка развёл руками, откинулся на стену, возле которой сидел. Я прожевал бутерброд, кивнул на новенький двухдверный холодильник.
Ты, что банк грабанул?
Школьный товарищ рассмеялся с набитым ртом. Сунул туда дольку лимона, из глаз у него потекли слёзы.
-Смешной ты Петя! Банк! – Он покачал головой. – Скажешь тоже.
Сашок повернулся ко мне, глянул серьёзно.
-Вот, ты, Петя недавно из АТО вернулся, повидал многое, понял. Что можешь обо всём этом сказать? Об нынешней ситуации, о войне и всём остальном.
Я проглотил остатки бутерброда, запил глотком минералки.
-Война. Всем тяжело….
Сашка засмеялся. Даже поставил стопку с коньяком и снова облокотился о стену.
-Да в том-то и дело что не всем!
Он сел прямо.
-Ты, вот на Майдане революцию делал, потом война и ты на передовой подставляешь голову под пулю.
Пузатый коньяк снова заплясал над столом, в рюмках забулькала янтарная жидкость.
-Давай откровенно.
Сашка перестал смеяться, стал похож на пройдоху, каким он, по сути, всегда и был.
-АТО  для лохов. Для майданутых на всю голову, что делают революции с кастрюлями на головах, а потом кладут их, защищая её завоевания.
Сашка развёл руками.
-Слыхал: кому война, а кому мать родна. Пока ты боролся с российским агрессором, люди вроде меня пользовались моментом. Пошли в волонтёры, стали помогать защитникам Родины защищать её от злобного ворога.
Его палец постучал по столу.
-Год назад в этой хате был такая халупа, а теперь картинка. Ты, пойди, посмотри, прикинь, сколько всё это стоит.
Он резко вскочил со стула, схватил меня за руку.
-Посмотри, посмотри!
Мы прошли в большую комнату, над головой вспыхнула россыпь софитов. Белый кожаный диван, по бокам пара кресел того же цвета. Посередине журнальный столик из стекла, на стене огромный телевизор. Сбоку во всю стену шкаф, под стеклом разные сувениры, хрустальная посуда, какие-то грамоты и кубки.
-Садись! – Он буквально усадил меня в кресло, махнул рукой в сторону коридора.
-Там ещё гостевая и спальня.
Я развалился в кресле, откинулся на спинку.
Моргнул телевизор, на экране забегали какие-то люди.
-По всему Крыму идут аресты проукраински настроенных жителей. – Голос за кадром спокойно комментирует действо. – Не желающих получать российское гражданство оккупационные власти….
Сашка выключил звук.
-ТВ для лохов. Ты пойми Петя, пока ты вшей кормишь в окопах, мы вам поставляем всё нужное. Всё чего не хватает в армии. Не за бесплатно, конечно, не забываем и себя.
Он снова обвёл убранство комнаты руками.
-И я не самый нувориш из нашей волонтёрской братии, а так мелкая сошка. А представь, сколько имеют бобры, что сидят на этих финансовых потоках.
Он включил в телевизоре звук. На экране мелькнули улицы Донецка, потом  танки на марше, красиво показали, как в каком-то поле лупит в небо пара «Градов».
-Российско-террористические войска сегодня вели обстрелы….
Сашка опять усмехнулся, показал на экран пультом.
-Ты, вот, много убил русских солдат?
Я смотрю на него, и хочется въехать ему в рожу. Мы там жизни ложим, а этот зажравшийся перец  смеётся над нами.
-Много. Наша артиллерия каждый день косит их сотнями.
-Жилые кварталы она косит!
Сашка встал, ткнул пальцем в телевизор.
Эти что хочешь: обоснуют, разъяснят, растолкуют.  Россия скажут, напала, а злой Путин ест украинских младенцев на завтрак, обед и ужин.
Он прямо упал на диван, повернулся ко мне.
-Если бы Россия хотела, она разорвала бы нас как Тузик грелку. Нас бы вбомбили за сутки в каменный век и твоя хвалёная артиллерия поехала на их заводы покорёженным металлоломом.
Я вскочил.
-Да, пошёл ты!
Бросился в коридор, схватил свои вещи.
-Такие как ты продали нас России за копейку, горите вы в аду!
Пулей выскочил на площадку, побежал вниз по ступенькам.
-Главное жив останусь. – Крикнул Сашка вдогонку.
Позади хлопнула дверь его квартиры. Не помню, как снова оказался на улице, побрёл пустынными киевскими улочками домой. Вот, гад, а ещё вместе за одной партой сидели, курили одну на двоих сигарету, бегали за одной девчонкой. Мне вдруг подумалось, что, в конце концов, он её и увёл. Присел девахе на уши, наобещал золотых гор, фанфарон несчастный.  Да и чёрт с ним.
Скрипнула дверь родного подъезда, я тяжело поднялся на третий этаж.  На потолке тлеет пыльная лампочка, под ней на стене намалёвана разная похабщина. Я тронул полустёртые письмена, вспомнил как некоторые из них сам здесь накалякал. Вот Генка – опарыш, а вот все казлы. Хорошие были времена, беззаботные. Отец вечно на службе, мама постоянно на работе. Делай, что хочешь, никто тебя не заругает.
Я тронул кнопку звонка, за дверью заверещало. Пару секунд мёртвой тишины, затем послышался шум приближающихся шагов. Щёлкнул замок, дверь тихо открылась.
-Здравствуй сынок! – Улыбнулась приветливо мама, - что-то припозднился сегодня?
Я прошёл внутрь, запер замок. Нос уловил соблазнительный аромат горячих блинов, есть захотелось зверки.
-К Сашке на огонёк заглянул.
Мама взяла у меня куртку, пристроила на вешалку.
-Как он там, давненько его не видела? Мой руки, я тебя накормлю блинами.
Я не ответил. Нет больше у меня школьного друга. Был, да весь вышел. Помер, исчез, пропал бесследно, сепар несчастный.
Холодная вода снова вернула меня к действительности, опустила на грешную землю. На сей раз в зеркало смотреть не стал, видеть себя хмурым и подавленным совершенно не хотелось. Ужин и спать. Новый день всё вернёт на круги своя, скоро всё образуется.
Я прошёл к маме на кухню, сел на неудобную табуретку. В глаза кинулся  контраст с кухней Сашки, хотя здесь намного уютнее. Пусть всё тут  старое, ещё советское, но мамины руки наполняют её домашним теплом. Тёплый блин с творогом просто божественен, чай с травами хочется пить и пить. Мама всегда потчевала нас чем-то вкусненьким. Когда папа ещё был жив….
Мне вспомнился тот самый день, когда сообщили, что он погиб. Погиб, на службе исполняя свой долг. Спас во время пожара на военных складах под Львовым сослуживцев, а сам не успел. Его даже не нашли. Взрыв превратил его УАЗик в несколько кусков рваного железа, да пару обгоревших колёс.
Я допил чаёк, сказал маме спасибо. Спать расхотелось, на кухне тепло и уютно. Пригрелся здесь возле газовой плиты, и в холодную комнату идти совершенно не хочется.  Рука коснулась чуть тёплой батареи. Греют еле-еле, зимой чуть добавят, но всё равно придётся ходить дома в свитере и тёплых штанах. Мама села рядом, поставила на стол свою кружку.
-Что дальше собираешься делать, сынок?
Она посмотрела на меня так жалостливо, что стало страшно. Представляю, что она пережила, когда узнала о моём ранении. Мама она всегда мама.
Я пожал плечами, уставился на горящий газ под кастрюлей.
-Работы особой в городе нет, ерунда разная. Платят мизер.
Она кивнула.
-После Майдана всё хуже и хуже. Многие на заработки уехали, здесь всё закрывается. Хорошо я на пенсии, но она крошечная, почти всё уходит за коммуналку.
В глазах мамы я заметил слёзы.
-Когда же всё это кончится?
Она глубоко вздохнула, положила руки на колени.
- Война кончится, тогда и заживём. – Сказал я твёрдо, - Победим агрессора, чёртов Мордор!
Мама глянула на меня ещё более сочувственно.
-Сынок-сынок! Агрессора, Мордор. Ты сам-то веришь в это?
Она тронула меня за руку.
-Ты сам наполовину русский. Твой отец служил у нас в Новгороде, где мы и познакомились.
Она покачала головой.
-Это потом после развала Союза мы вернулись в Киев на его родину. Мы все связаны и люди там такие же как и здесь, говорят по-русски и хотят того же, что и мы.
Она отпила из кружки чай.
-Не верь всему, что сейчас говорят, сейчас вранья столько, что жить страшно.
Я посмотрел с недоверием на маму. Силён Мордор, сильно ещё в наших людях совковое мировоззрение. Нужно время, чтоб вытравить из людей эти упаднические убеждения.
-В Донецке их войска мама, танки, пушки и всё остальное.
Я саданул кулаком по столу, посуда подпрыгнула.
Они убили много наших и долг каждого истинного украинца отомстить им за всех убитых и покалеченных.
Мама погладила меня по голове.
-Это неправильная война, сын! Вчера звонила тётя Маша из Новгорода, рассказывала, что там и как.
Меня это уже достало:
-Не слушай сестру, мама! Она жертва российской пропаганды. Им там внушают рабам путинским, что здесь нацики, а мы всего лишь хотим в Европу. Хотим жить по человечески, потому что мы не хуже какого-нибудь поляка или немца. Скоро развалится эта чёртова Россия, и твоя сестра будет нам ещё завидовать.
Мама покачала головой.
-Она меня в гости приглашала. Говорит, приезжай на Новый Год.
Меня аж передёрнуло.
-Не вздумай ехать! Отвезёшь туда последние деньги, а они на них будут убивать на Донбассе моих побратимов. Они Крым забрали, туда всё вбухивают,  в России почти голод. Там жрать скоро будет нечего.
Я снова сел на табуретку.
-Не хотел тебе говорить, мама, я через неделю уезжаю обратно.
Мама заплакала.
-Тебя убьют, сынок, с кем я останусь?
Сердце у меня защемило. Бедная моя мама, дорогая, хорошая.
-Это мой долг. Я не могу прятаться под лавкой, когда нас хотят вернуть обратно в совок.
На меня посмотрели мамины заплаканные глаза.
-При Советах мы жили в разы лучше и счастливей. Были уверены в завтрашнем  дне. А сейчас живём, словно в аду. Не за это наши деды сложили головы в Великую Отечественную, чтоб сейчас творилось такое. Они в гробах наверно переворачиваются.
Мама схватила моё запястье, сдвинула к локтю рукав кофты.
-Не за это!
На руке синеет лучами свастика, под ней по-немецки  «Бог с нами», чуть выше пятьдесят четвёртая бригада.
-Это моё дело, - я отдёрнул руку. – Спасибо за ужин и спокойной ночи.

Через несколько дней я уехал. Попрощался с мамой и на вокзал. Назад к боевым товарищам - борцам за светлое европейское будущее. Пока ехал, всё смотрел через грязное стекло вагона, как проносятся мимо города и посёлки. Идут куда-то люди, мчатся по дорогам машины. Счастливые. Это за них мы ложим головы, чтоб жилось им лучше и сытнее. За их счастье, которое после войны мы вместе со всем цивилизованным миром построим на благословенной украинской земле. Я вытащил из-под рубахи нательный крестик, поцеловал распятье. Бабушкин. Она подарила мне его в детстве и с той поры он всегда со мной. Помню её слова, что пока он у меня на шее, бог не оставит меня, защитит и подскажет.
Я снова глянул в окно, спрятал дорогой подарок под рубаху. Солнце медленно клонится к горизонту, ещё чуть и оно спрячется за его ломаный край. Через час остановка и очередная пересадка. Дальше поезду нет дороги, через пятьдесят километров линия разграничения и сепары. Кулаки сжались сами собой, побелели костяшки пальцев. За этой линией, за линией фронта не просто сепары – это Иуды - предатели украинского народа. Люди с промытыми российской пропагандой мозгами, путинские приспешники,  враги цивилизованного мира. Теперь Украина могучий европейский вал против проклятого Мордора, против государства-агрессора, супротив которого скоро встанет вся Украина. Там даже не люди, все нормальные уехали с неподконтрольной территории, остались только клятые сепаратисты, да российские наёмники.
Поезд медленно тормозит, люди вытаскивают с полок сумки, одеваются, с нетерпением смотрят в окно.
-Наконец-то дома! – Проговорила молодая девушка, моя соседка по купе, глядя, как мимо плывут освещённые, панельные девятиэтажки. Я улыбнулся, мысленно порадовался за неё. За них мы гибнем, за молодых и старых, за народ и свободу.
Девушка поднялась с места, схватила тяжёлую сумку.
-Давайте я вам помогу, - вызвался я.
Молоденькая попутчица улыбнулась:
-Если не трудно, донесите до автобуса, а там я сама.
Её поклажа и вправду довольно тяжела. Ручки натянулись, я взвалил её на плечо. Поезд тем временем тормозит всё ощутимее, ещё маленько и остановка.
-Пойдёмте к выходу, - предложил я соседке. Девица улыбнулась, прошла вперёд.
-Меня Настей зовут.
-А я Петро, - отрекомендовался я.
-Пётр, значит.
Поезд остановился, пассажиры заметно оживились. В толчее мы прошли к тамбуру, вышли из вагона на перрон.
-Остановка там, - подсказала Настя, - за вокзалом.
Мы пошли рядом. Народ валит из вагонов, разбредается в разные стороны. Кто-то идёт как и мы к зданию вокзала, другие бредут в сторону виадука. Прохладно сегодня. Под ногами хрустит грязный снег, небо заволокло тучами. Ветерок хоть  небольшой, но пронизывающий. 
-Вы, Настя в Киеве учитесь? – Спросил я у девушки. Она кивнула, посмотрела на меня загадочно и обворожительно.
-На юридическом, третий курс домучиваю, потом видно будет.
-А, вы, Петро?
Я тоже улыбнулся, поправил её сумку у себя на плече.
-Возвращаюсь в АТО, бьём русню и сепаров.
Настя остановилась. Улыбка сползла с лица девушки, пропали куда-то загадочность и обворожительность. Она протянула руку, настойчиво потребовала, не повышая голоса:
-Сумку отдайте!
Я опешил.
-Пожалуйста! – Не понял я. Снял с плеча её поклажу, отдал девушке. – Что-то не так?
Настя взвалила сумку на плечо.
-У меня в Донецке тётя и брат двоюродный.  Погибли оба месяц назад вместе с ещё двумя соседями. Креста на вас нет.
Она зашагала прочь. Хотел ей сказать, что это сепары спецом себя обстреливают, чтоб  обвинить ВСУ, но не успел. Толпа скрыла девушку, словно её и не было никогда. Боже, за что мне всё это? Почему жизнь такая не справедливая? Я стоял в нерешительности, вспомнились слова нашего капитана как-то сказанные им после изрядного подпития:
-«В тылу людишки гнилые, не то, что здесь. Здесь воюет цвет нации, а там приспособленцы и пройдохи  мают гешефт. Мы здесь мрём за них, а вернёшься домой, ни одна собака тебе спасибо не скажет. Облают и ещё пошлют куда подальше. Но воевать за них кому-то надо, иначе придут москали и всех отправят в Сибирь».
Он прямо пророк. Его правоту только что и подтвердила эта самая Настя. Тоже мне, тётя и брат. ВСУ не обстреливает мирное население. Сами виноваты, уезжать надо было, а не уехали, значит, предатели.
Я покачал головой.
-Разберёмся.
Поднял ворот куртки, зашагал в толпе пассажиров к выходу с перрона. Сейчас на автобус и к вечеру доберусь до блокпоста. Там пробьют документы и часика через три я уже в части.

Новый, две тысячи пятнадцатый  отметили по-королевски. Стол ломится от обилия спиртного, закусь тоже не хилая. Вчера из отпуска вернулся Василь Петренко, привёз гарной жратвы из своей деревеньки. Я опрокинул полстакана водки, схватил маленький кругляш колбасы. Это просто божественно. В магазине такого не купишь, а его мама эту самую колбасу превратила в шедевр. Рядом сидят мои боевые товарищи, едят картошку, нахваливают припасы Василя.
-Знаешь, Петро! – толкнул меня в бок уже изрядно пьяный Михась Коваль, - Что это за Новый Год без фейерверка?  Мы дома всегда после двенадцати на Новый Год палили в небо всем двором, что вокруг светло как днём было.
Трясущимися руками он схватил шмат домашнего сала, затолкал в рот. Жуёт молча, глаза с трудом шарят по маленькой комнатке деревенского домика. На стене какая-то фотография: мужик с женщиной на фоне реки. Меж ними в фото кто-то из пистолета закатал пулю.
-Дали дёру хозяева, когда мы в село заходили, - показал на прострелянную фотографию Василь, - оставили целый погреб солёностей, за что им огромное спасибо.
Он сунул вилку в банку с огурцами, выудил один. Принялся жевать, а я выпил ещё водки. Вспомнил маму, и так стало на душе противно, что нет спасу. Уехал не по-людски, как-то взбалмошно. Наговорил маме разной ерунды, и сейчас кошки на душе скребутся.
-Внимание! – Встал наш капитан Иван Мураховский, глянул на часы, - минута до полночи, стаканы в кучу.
Мы протянули пустую посуду, в руке нашего командира появилась бутылка шампанского. Игристое вино потекло в стаканы, запенилось, пахнуло Новым Годом и Новым счастьем.
-Полночь! Поздравляю всех с Новым Годом. Желаю….
Он махнул рукой и отпил половину из своей кружки.
-Сами пожелайте себе, что хочется, а мне домой охота и чтоб всё это поскорей закончилось.
Капитан допил остальное, тяжело сел. Заел шампанское сыром, почистил краснобокий мандарин.
-Давайте, ребята, закусывайте и пойдём. Мне уже спать хочется, но надо ещё сделать кое-что.
Мы поседели ещё минут десять, выпили по одной. Заели это дело по-царски, нахлобучили на головы шапки.
-На позиции, - Скомандовал Мураховский. Мы высыпали из домика,  шатаясь, побрели к нашей батарее. Пару сотен метров, а так тяжело идти. Накануне выпал снежок, красиво до безобразия и морозец чуть щекочет нос и уши. Я глянул на небо, новый месяц весит над городом в окружении звёзд. Ни облачка. Сегодня Новый год, что надо, но следующий хотелось бы встречать не здесь, а дома. Я вспомнил маму и загрустил.
-Что приуныл Петя? – Спросил Михась улыбнувшись, - праздник ведь.
Я кивнул, ничего не ответил. Праздник. Мне ещё не приходилось встречать Новый год на передовой. Всё кажется странным и не настоящим. Словно попал в театр абсурда и никак не можешь дождаться конца представления.
Мы добрели до нашей батареи. Капитан плюнул на снег, вытащил из кармана половинку мандарина.
-Зарядить орудие номер два и номер четыре!
Мы кто как мог, поковыляли к пушкам. Водка качает из стороны в сторону, но приказ есть приказ. Михась пока шёл к ящикам со снарядами упал пару раз, его поднял Василь, помог другу. Капитан медленно ел мандариновые дольки и смотрел на далёкие огни Донецка. Здесь до города почти десять километров, но это пустяк для наших гаубиц. Я погладил ствол орудия, пока Михась зарядив пушку, лязгнул затвором. Чёртов Донецк. Прибежище сепаров и российских террористов. Сейчас они отведают украинского гостеприимства. Я тоже как и Мураховский гляжу на город. Тишина. Слышно как бьётся сердце. Капитан маркером на одном снаряде написал с Новым Годом, только зачем он это сделал не ясно? При выстреле всё обгорит, а когда он долетит до цели, превратится в облако осколков.
-С Новым Годом, Донецк! Слава Украине!
-Героям слава! – Ответили мы.
Капитан глубоко вздохнул:
-По врагам украинского народа, огонь!
Два раза жахнуло. Вспышки озарили позиции, над землёй поплыл дым от выстрелов. Уши заложило, сон как рукой сняло. Город вдалеке такой далёкий и мирный. Наши гостинцы уже там и дадут сепарам прикурить. Чтоб не расслаблялись, чтоб знали,  Украина помнит о них и всегда на страже.
Мы постояли, покурили, пошли обратно. Василь хотел жахнуть ещё, но Мураховские его осадил.
-Хватит на сегодня, перемирье новогоднее как-никак.
Капитан пошёл спать, а мы пили до самого утра. Стреляли в небо из автоматов, куражились по деревне. Я потом отсыпался сутки, приходил в себя после такой продолжительной попойки.  Нет, так нельзя, через чур это. Михась куда-то делся, его искали два дня, и нашли за соседским сараем замёршего в снегу. Пристроился бедолага, чтоб сходить по маленькому, да так и уснул. Глупая смерть. Правду говорят, что зима и алкоголь  спровадили на тот свет столько народа, что и представить страшно. Мураховский страшно ругался, а нам оставалось молчать. Прав он, не уследили мы за товарищем. Ушёл из жизни ещё один патриот Украины. Земля ему пухом. 

Так продолжалось до весны восемнадцатого. До выборов президента в России, будь они не ладны. Если до них мы просто периодически постреливали по сепарам, то в новом году, наконец, наше руководство решилось поздравить страну-агрессора с этим знаменательным событием. Украина из кожи вон лезла, чтоб собрать всё, что у ней было. Три года относительного затишья использовала для пополнения армии техникой, людьми, ресурсами. Со всей страны на фронт стремились патриоты, а те кто в силу своей не патриотичности не горел желанием воевать, всё равно оказались на Донбассе с оружием в руках. Чёртовые двурушники. Пока мы здесь создаём Европейский вал против ненавистной Московии, они придаются праздной жизни в тылу. Живут в своё удовольствие, и даже на заработки таскаются в Россию. Ничего, многие из них отловлены в кафе, на пляжах, стадионах и церквях. Особо продуманные косят под идиотов или покупают справки об увечьях. Будут вам увечья, в битве за европейское будущее Украины.
Я нервно сжал цевьё автомата, закинул его на спину. Схватил из ящика снаряд, тащу к орудию.
-Огонь! – Командует Мураховский.
Батарея громыхнула, несколько десятков кило смертоносного металла ушло в сторону сепарского Донецка. Получите. Снаряд снова заряжен, идёт корректировка огня. Снова залп и всё по новой. Ящик, тащу, заряжаем.  Наконец началось.  Командир утром сказал, что по правому флангу по Донецку вдарит моторизованный кулак, усиленный пехотой. На левом фланге второй танковый кулак обойдёт город  и сомнёт оборону ДНРов в чёртовой матери. От осознания силищи дух захватывает. ВСУ, Добробаты, Правый Сектор. Кого здесь только нет. Над головой барражирует вертолёт, прошёл над кронами деревьев на высоте девятиэтажки, полетел вдоль позиций. Наши пушки дали ещё пару залпов, умолкли до вечера.
-Сворачиваемся и через три часа выдвигаемся! – Обрадовал нас командир. – Приказано оборудовать позиции на пять километров восточнее.
Все забегали. Мы стали сворачивать орудия, заверещали двигатели Уралов. Василь ещё не отошедший от вчерашнего веселья, кое-как влез в свой грузовик. Мне даже стало его жаль. Говорили же, не пейте до поросячьего визга, а ему плевать. Вылакал всё, а сегодня еле волочит ноги.
-Что ты копаешься? – Орёт Мураховский, - нарожают недотёп, а тут мучайся!
Василь с виновато молчит, трёт виски. Болит головка, раскалывается. Просит ещё стопарь, а видимо нету. Его грузовик долго не хотел заводиться, Василь матерясь копался в моторе. Сигал в кабину, пытался вдохнуть в него жизнь. И только с третьей попытки машина завелась. Из выхлопника повалил густой дым, радостный Васька спрыгнул в грязь.
-Ну, что пушкари, готовы ваши пукалки?
От него разит самогоном и квашенной капустой. Где раздобыл не понятно? Местные все давно разбежались, кто к сепарам смазал лыжи, кто уехал в Украину. Наша деревенька как военный лагерь. Все погреба давно вычищены, там ничего нет. Разве мотался ночью в Славянск, там и разжился бухлом и закусью.
-Готово! – Сказал я устало, - подгоняй свою колымагу.
Он сиганул в кабину Урала, не таясь, вынул поллитровку самогонки, отхлебнул пару глотков.
-Заправился! – Заржал мой командир орудия. – Как он рулить сможет?
Урал Василя дёрнулся, двигатель взвыл и заглох.
-Чёртова советская рухлядь! – Выругался Васька, высунувшись из кабины. – Понагнали хлама с Чернобыля.
Мотор зашумел, снова завёлся. Машина тронулась, подползла задом к орудию.
-Давайте пулей, - ругает нас Мураховский, - время.
Показывает на часы, бегает вдоль чадящих Уралов. Куда спешим? Я глянул на небо, на белые облака над головой. Ветерок колышет ветки кустарника, весело щебечут воробьи. Провожают родные.  Мы сейчас уедем, а вы останетесь. Будете и дальше прыгать с ветки на ветку, а мы скоро в бой. Пернатые неожиданно замолкли, всей стаей взмыли в небо. Метнулись сначала в сторону деревни, а потом понеслись прочь от наших позиций. Я глубоко вздохнул, опёрся рукой об колесо грузовика. Сердце защемило, почему-то вспомнилась мама.
-Ложись! – Крикнул Мураховский. Его голос утонул в грохоте разрывов. Вздыбленная земля взметнулась мелким крошевом, застучала по нашим каскам. Я бросился прочь от машины, успел добежать до забора нашего дома и упасть в неглубокую канаву для воды. Василь, Василь, - пронзила мозг страшная догадка. У тебя же в Урале двадцать ящиков с боеприпасами.
В следующий миг жахнуло. Сильно, с надрывом, так, что задрожала земля. На спину стало что-то падать, по руке больно ударило. Я перевернулся на спину, хватаю ртом как рыба воздух. В голове звон, во рту солоноватый вкус крови. Неужели опять ранило? Хреновый я вояка. Только всё началось, а для меня уже всё.
С трудом сел. Голова кружится, за спиной что-то полыхает. Жар нестерпимый, словно стоишь рядом с костром. До боли стягивает кожу на лице, ору, перекатываюсь в сторону.
-Живой! – Трясёт меня за плечо Мураховский. Смотрю на него и не узнаю. Без шапки, лицо в крови, а форма грязная, словно её в луже мочили. Где стоял туда и упал, чтоб взрывом не  зацепило. Хотя помяло его основательно. Я гляну на то место где ещё недавно стоял наш Урал.
Боже. Дымится воронка. Вокруг покорёженные части орудия. Грузовик Василя разорвало как бумажный, раскидало в стороны. В двадцати метрах чадит вырванный из капота двигатель, у забора соседнего дома мирно приземлился задний мост.
Мураховский помог встать, прокричал, чтоб я нашёл уцелевших. Я его понял, пошёл искать в одну сторону,  он в другую. Наш дом полыхает огромным костром, как и соседний. Вот жар откуда.  Вместе с хатой сгорели все мои пожитки, и вещи товарищей тоже. Сгорели фото мамы, кое какие боевые трофеи. Чёрт. Медленно побрёл к другим Уралам, вернее к тому, что от них осталось. Под ногами куски разорванной плоти, чуть в стороне оторванная рука и кровь. Много крови. Я представил своих друзей, с которыми ещё вчера пили горилку, а теперь они лежат здесь разорванные вражеским снарядом. Прошёл ещё, у дерева снова мёртвый, но уже без головы. Пальцы до боли сжались в кулаки. А потом по ящику будут вещать, что погибло всего пара солдат.  Слёзы текут по щекам. Ещё один грузовик горит синим пламенем, чёрный столб дыма уходит в небо. За ним бензовоз, внешне целый, но и он с одной стороны уже полыхает. Я попятился. Мураховский вчера сказал, что бензином теперь мы затарены, хватит на неделю.  На неделю. Я бросился прочь. Как мог, как позволяют силы. Пробежал полсотни метров, когда он бухнул. Не сильно, просто хлопок и снова жар за спиной. Я остановился. Над покорёженными остовами грузовиков поднимается огненный шар, чёрный дым и обломки падающие вниз.
-Помогите! – Мураховский вышел из-за развороченного бензовоза, верней не он, а горящий факел в виде человека. Протянул ко мне руки, сделал два неуверенных шага.
-Помо….
Командир упал. Языки пламени пляшут у него на спине, пожирают волосы на голове и кожу на руках. Он перевернулся на спину, дёрнулся и затих. Уже навсегда. Вокруг никого, только мёртвые и горящие украинские хаты. Я сел на землю. Обхватил руками голову и закричал. От злобы, от обиды и бессилия. Что может один маленький человечек против вселенского зла? Против силы, которую он даже не видит.
Снаряд взорвался где-то далеко, земля чуть дрогнула. Мозг выдал примерный калибр и внешний вид орудия, которое сюда его зашвырнуло. Серьёзная штука.  Взорвалось опять, только уже ближе. Лёгкая ударная волна прошла мимо, чуть толкнула меня в спину.  Надо тикать пока живой. Горящие останки Мураховского и всей нашей батареи хороший стимул сделать отсюда ноги. Я должен выжить, чтоб рассказать потом о товарищах, погибших за украинскую Державу. Новый взрыв ухнул совсем рядом, вздыбив какое-то уцелевшее строение. Взметнулись обломки брёвен, кирпичей и обрывки кровельного железа. По каске застучали комья земли, рядом упал кусок доски. Быстрей отсюда. Я прикинул куда лучше податься, пригибаясь, побежал в ту сторону. Мимо нашей горящей хаты в степь широкую подальше от этого филиала преисподней.  Вспомнилась мама, бабушка и даже все наши родные кто жил до неё. Именно их стараниями я теперь здесь и пытаюсь выжить. Снаряд лёг совсем близко, точно в наш почти догоревший домик. Взрыв, удар, меня бросило в сторону, обо что-то шмякнуло. Успел почувствовать, как затрещали кости, после этого меня накрыла непроглядная мгла.

Мама, мама, помоги, мамочка. Я звал родного человека, а она всё не приходила. Звал её снова, только тщетно. Временами казалось,  она где-то рядом, сейчас войдёт, но только ветер нёсёт мне под ноги опавшие листья. Мама, мама.
Я очнулся от странного морока и долго смотрел на белое. Силился понять, что это такое, но разум никак не помогал этому. Всё как в тумане, всё зыбко и не определённо. Далёкие голоса и тягучие звуки, совершенно немыслимые в нашем бренном мире. Временами я чувствовал, что со мной что-то делают, куда-то несут и зачем-то переворачивают. Странное ощущение.
Я очнулся ночью и снова уставился теперь на что-то тёмное. Опять невнятные звуки и далёкие голоса. Каким-то шестым чувством я понял, что здесь не один, только это мало успокоило. Страх неопределённости сковывал до боли, парализовал сознание, заставляя предполагать невероятное. Будто я уже на небесах и ангелы пришли по мою душу.  Только это были не ангелы, и небес никаких не было. Утром забрезжил рассвет, и с лучами солнца стало понятно, что чёрное нечто всего лишь белый потолок.
-Пришли в себя, - сказал твёрдый мужской голос. Мою руку схватили тонкие сильные пальцы, стали щупать пульс.
-Учащён, почти сто ударов и жар не спадает, - ответил спокойный женский голос. Попытался глянуть в сторону говорившей и не смог. Лишь замычал чуть слышно и оставил бесплодные попытки узреть своих эскулапов. Будь, что будет.  Меня снова перевернули, вкололи что-то в заднее место. Вернули обратно, накрыли заботливо одеялом.
-Спи солдат, - сказал мужской баритон, - сон лучшее лекарство, ты уже отвоевался.
После этих слов спать совершенно расхотелось. Что он имел ввиду когда сказал, что я отвоевался? Нет ног или руки? Правая, вроде, на месте и левую вижу, а вот ноги. Накрыты одеялом, и чёрт его знает в комплекте Петро Загорулько или чего-то не достаёт? Я поёрзал, глаза слезятся, а чувства в таком состоянии вещь не надёжная. Под лекарствами реальность искажена до неприличия и даже сейчас мерещится, что моё ложе стоит вертикально. Превозмогая слабость, я повернул голову. Боль пронзила от головы до пят, но мне удалось разглядеть, что находится рядом. Возле ещё одна кровать и раненый весь в бинтах. Стойка с капельницами и трубки, тянущиеся к телу страдальца. Я проморгался. Проклятые слёзы, из-за них всё размыто. В палате ещё пять кроватей и пара из них вроде пусты. Ладно. Дальше видно будет. Как сказал доктор: сон лучшее лекарство. Спать, так спать.

Мне снилась опять какая-то муть. Черти скачущие у костра, Мураховский с бутылкой горилки, Василь жонглирующий гранатами. Жаль, что все они сгинули, а я вот жив и смотрю на вас мои дорогие. Мураховский улыбнулся, откупорил початую бутылку. Отхлебнул пару глотков, остальное вылил под ноги. Самогон тут же пыхнул, командира объяло пламя. Он не закричал, и бегать не стал как тогда, во время своей гибели. Только лишь улыбнулся и пошёл к нашим орудиям.
-Заряжай! – Скомандовал сам себе капитан, схватил горящими руками снаряд из ящика. Я смотрю на это действо и не могу сдвинуться с места. Словно оказался в кино и зришь, как происходят события. Мураховский сделал три неуверенных шага, тронул затвор пушки.
-По врагам Украины, огонь! – Заорал он надрывно. Снаряд в его руках жахнул, куски мяса полетели в разные стороны. Кровью обдало всё вокруг и Василя с ног до головы за компанию.
-Опять командир промахнулся, - засмеялся погибший товарищ. Одна из трёх гранат выскользнула из его окровавленных пальцев, упала ему под ноги.
-Ой!
В руке у Василя осталась чека от гранаты. Он глянул на меня спокойно, чуть заметно кивнул.
Я проснулся. Закричал на всю палату, разбудил соседей.
-Не, ори, не дома! – Гаркнул властный голос. Я повернул голову в его сторону. Голос принадлежал щуплому пареньку примерно одного со мной возраста. С перебинтованным лбом и злыми не по годам глазами.
-Где я? – Спросил я сиплым голоском, - какой это город, друг?
Перебинтованный паренёк улыбнулся, встал с кровати.
-Где-где! В Караганде! Тамбовский волк тебе товарищ и друг заодно!
На другой кровати хохотнули.
-Точно, Сеня! Там ему самое место.
Мне стало не по себе. Вот за этих негодяев доблестная украинская армия кровь проливает, а они, сволочи….
От обиды потекли слёзы. Я закусил губу и отвернулся.
Гляди, Сеня, плачет наш херой!
В палате снова заржали. Тот, другой, которого мне увидеть не удалось, отвесил ещё пару шуточек в мой адрес. Заскрипели кроватные пружины, видимо балагур вернулся на своё место.  Да и чёрт с ними. Поквитаемся ещё, надо лишь набраться силёнок.
Я уснул. Снилась очередная абракадабра – бред больного контуженого солдата. Обрывки воспоминаний, склеенные мозгом воедино и от этого выглядящие как-то нелепо. Тут и мама, и Мураховский и образы, явно навеянные кино. Я просыпался, метался в бреду, снова проваливался в мир потустороннего.  Мои соседи по палате с копытами и хвостом, все в шерсти, а за ними вселенский пожар до боли напоминающий адское пекло. Врагу такого не пожелаешь.
Я очнулся ночью и долго смотрел, как за окном величаво качается тополь. В свете уличного фонаря он казался неведомым созданием, эдаким драконом, что сожрёт целый мир. Вот эта ветка его пасть, а эти корявые наросты – крылья. Ветер оживил выдуманного монстра, красная зорька придала его морде зловещий угрожающий вид. Я лежал и представлял, как он сейчас вспорхнёт и пойдёт на врага вооружённый огнедышащей мощью. Как сгорят в его пламени Москва и вся страна-агрессор, что не даёт спокойно жить мирной и несчастной Украине.
-Очнулся артиллерист? – Надо мной склонился улыбающийся доктор, схватил руку, щупает пульс. – Отлично, отлично! Вытянули мы тебя с того света.
Я кивнул:
-Спасибо доктор. Когда я смогу встать?
Врач выпрямился, его молодое обветренное лицо тронула задумчивость. Тонкие усики,  редкая бородка, нос украшают никелированные очки.
-Ну, я думаю, через пару дней. А через месячишку мы вас выпишем.
Мне полегчало. Руки, ноги на месте, остальное заживёт. Не впервой. Организм молодой и сильный. Доктор ушёл, стало тихо. Я повернул голову. Никого. Палата другая,  всего три кровати, моя у стенки. За окном чуть зелёный тополь, качается за решёткой из арматуры. И солнце. Греет тепло и ласково.
-Мама, мама. Как же хочется тебя увидеть.
В дверях щёлкнул замок. Я повернул голову, силюсь разглядеть, кто  на сей раз пожаловал. Какой-то мужичок с папкой. Мужик как мужик, плюгавенький такой, среднестатистический. Белый халат накинутый на плечи, лысая плешь блестит на солнце. Он, молча, прошёл, взял стул. Сейчас будет пытать, как наша батарея сгинула в неравном бою, чтоб написать лживый отчёт и лишить меня всего, что положено по закону. Я собрался с мыслями. Ну и сволочи в нашем министерстве обороны. Я за милую Украину дважды ранен, а меня государство снова хочет кинуть.
Лысый приставил стул к моей кровати, сел.
-Мне сказали, что вы чувствуете себя нормально и с вами можно провести беседу.
Я вздохнул.
-Ничего, вроде оклемался немного.
-Вот и хорошо! –  Кивнул лысый. На его выбритом лице, не дрогнул ни один мускул. Глаза вперились в меня словно рентген. Кнопка на его папке щёлкнула.
-Я старший дознаватель Генеральной прокуратуры Российской Федерации, капитан Сидоров Семён Михайлович.
У меня перед глазами возникло служебное удостоверение с двуглавым орлом.
-Мне нужно выяснить все обстоятельства вашего участия в так называемой Анти Террористической Операции проводимой преступным украинским режимом.
Я потерял дар речи. Хотел привстать, но лишь обессилено снова упал на подушку.
-Это, что шутка? Какой-то розыгрыш? – Сказал я твёрдо, - Какой ещё Российской Федерации?
Глаза лысого сузились, он в первый раз улыбнулся.
-Вам не сказали, - Сидоров покачал головой, - хорошо видимо вас зацепило.
Он убрал удостоверение в карман.
-Дело в том,  Пётр Васильевич! Что вы были взяты в плен вооружёнными Силами Донецкой Народной Республики и сейчас находитесь в городе Донецке в госпитале следственного изолятора.
Дознаватель вынул из папки какие-то бумаги, щёлкнул ручкой.
-Вам инкриминируются участие в артиллерийских обстрелах мирного населения, в результате которых погибли мирные жители. В частности, - Сидоров взял одну из бумаг, - в зоне ответственности вашей батареи зафиксировано двести тридцать три попадания в жилые дома Петровского района города Донецка. В результате чего погибло тридцать два человека, и сто десять было ранено.
Бумага зашелестела.
-И это только за этот год.
Я смотрю на него и не верю. Это же не возможно. Донецк, российский дознаватель. Наши войска должны уже были выйти к границе и выкинуть русских обратно в Рашку. И даже если так, то скоро меня просто обменяют на одного из сепаров, коих полно в наших тюрьмах.
Я засмеялся.
-Не буду я ничего говорить. Я ни в чём не виноват. Я воевал за свою страну и мне не в чем каяться. Заканчивайте этот спектакль, меня скоро всё равно обменяют.
Лысый усмехнулся, закрыл папку.
-Дело ваше. Сотрудничество со следствием – одна из возможностей скостить срок. А, что насчёт обмена….
Он встал.
-Скоро некому будет его производить с украинской стороны. Армия республик уже заняла Мариуполь, Харьков и Днепропетровск. Подумайте над моими словами, я завтра приду.
Сидоров ушёл.  Дверь хлопнула, лязгнул замок.
-Нет, нет!
Я бросил подушку в дверь.
-Какой Харьков, какой Мариуполь?
Враки всё это. Враньё. За нами весь мир. Не может какая-то жалкая  Рашка победить гордых потомков Бандеры и Шухевича. За нашей спиной Евросоюз и Соединённые Штаты.
Я отрешенно глянул на закрытую дверь, на белёные стены. Ещё недавно нормальная на вид палата показалась жалким гадюшником. Стены вот-вот рухнут, обратятся в пыль и на развалинах советской эпохи возникнет сияющий украинский град, устремлённый в небо. Уйдут от центра в  стороны широкие проспекты, и чистые многоэтажные дома будут радовать замысловатыми фасадами местных жителей. Истинных украинцев, а не то быдло, что живёт в тоталитарной и немытой России. Мне представилось факельное шествие. Тысячи молодых людей с флагами идут по этим широким улицам и клич «Слава Украине – героям слава» несётся в мир усиленный множеством голосов.
Я сел на кровати. За решёткой голубое небо и ветка тополя, подёрнутая зелёными листочками. Щебечут воробьи, а на душе так погано. Хочется выть, биться головой о стену, только сил нет.
День промелькнул как одно мгновенье, меня лечили, кормили, но я не замечал этого.  Плевать кто эти люди. Жизнь кончилась. Что если, правда, что мне сказали про Мариуполь и Харьков? Где наша славная армия? Телевизор постоянно твердил, что  Вооружённые Силы Украины самые сильные в Европе. А нас загнула в бараний рог орда сепаров из Донецка и Луганска?
Ночью опять снились кошмары: горящий Мураховский кричащий мне что-то, Михась замёрзший за сараем и Василь в развороченном снарядом Урале. Снилась мама, за ней гонится сепарский танк, а она бедная хромает и не может от него убежать. И я, стою и не могу ничего поделать.
Проснулся с криком, весь мокрый от страха. Проснулся и долго смотрел в потолок. Мама, мама, как же ты теперь?
Мне принесли завтрак: молочную кашу, чай, кусочек хлеба с маслом. Ел автоматически, совершенно не замечая вкуса. Через час пришла медсестра вколола, что-то. Захотелось спать, и я снова уснул. Опять снилось что-то невыносимо нелепое и глупое. В обед я тоже поел без аппетита, всё смотрел на дверь когда придёт этот Сидоров из Следственного Комитета. Время было подумать и если всё это правда я попал по самое не хочу. Но он не пришёл. Не сегодня, не на следующий день. От души отлегло и даже настроение улучшилось. Появился аппетит и тяга к жизни. Я напевал про себя гимн Украины, представлял, как вернусь домой, и всё будет хорошо. Хорошо. Только вот жизнь штука непредсказуемая. Может удивлять и удивлять так, что рот открываешь от удивления. На третий день Сидоров появился с утра, я только успел позавтракать.
Явился, не запылился. В том же чёрном с иголочки костюме и с той же кожаной папкой. Придвинул стул и сел рядом с моей кроватью.
-Ну, что Пётр Васильевич, подумали над моими словами? – Лысый дознаватель глянул на меня сверху вниз. – Время было.
Я долго смотрел на него, не зная, что и сказать. Мне тогда хотелось схватить его за грудки и выкинуть в окно. Или пристрелить из моего Калаша. Как было обидно, что так. Что попал в плен в беспамятстве и что теперь деваться некуда. Сидоров понял, какие кошки скребутся у меня на душе, начал сам:
-Ваша батарея была полностью уничтожена при контратаке подразделениями армии Донецкой Республики. Ваш командир, капитан Мураховский погиб и почти все его подчинённые тоже. Оставшиеся дают показания, а вот вы, Пётр Васильевич, почему-то упорствуете?
Лысый открыл кожаную папку, вынул ворох исписанных листков бумаги.
-Меня сейчас интересуют события новогодней ночи, а именно первое января две тысячи восемнадцатого года.
Сидоров нашёл нужную бумагу, показал мне.
-Согласно показаниям рядового Сергея Ковзана, по приказу капитана Мураховского в один час три минуты первого января восемнадцатого года был произведён залп орудиями вашей батареи в направлении Петровского района города Донецка. В результате попадания одного из снарядов произошло обрушение первого подъезда жилого дома расположенного по адресу улица Стаханова дом восемнадцать.   По сводке МЧС Донецкой Народной Республики под завалом оказались сорок три человека. Двадцать девять из них погибли, остальных удалось извлечь из развалин живыми. Позже, - Сидоров достал другой лист, -  трое из них скончались в больнице.
Лысый спокойно посмотрел на меня.
-Не в ваших интересах молчать Пётр Васильевич. Эти деяния квалифицируется как военные преступления. И получите вы за них на всю катушку.
Он чуть нагнулся:
-Помогите себе. Не молчите. Гибель тридцати двух человек на вашей совести. Показания ваших сослуживцев ясно говорят о том, что именно расчёт вашего орудия виновен в обрушении подъезда жилого дома.
Я улыбнулся:
-Я исполнял приказ и не о чём не жалею. Не буду я не о чём говорить. Хотите судить, судите. Но я ваш суд не признаю.
Я сел на кровати и запел.
-Ще не вмерла Украина!
Сидоров поднялся, убрал стул. Подождал, пока я допою куплет гимна.
-Ну, что ж. Это ваше дело признавать или нет. Главное, что вас признают виновным, и тогда пеняйте на себя.

Сидоров не обманул. Как только меня подлатали в тюремной больничке, состоялся суд.  Я был верен своему слову и всё отрицал.  Да и как можно признать себя виновным, когда боролся за правое дело.  Воевал с сепарами – предателями Родины, которые переметнулись на сторону враждебного государства.  Напали на родимую Неньку-Украину и хотели опять вернуть её в нищий Совок. Четыре года  нам постоянно вещали по телевизору как то тут, то там российско-украинскую границу пересекают огромные танковые колонны, а бурятские части ВДВ рыщут по городам и сёлам Юго-Востока. Как утюжат мирные посёлки артиллерией, а выкормыши Кадырова зачищают их ночами в своих кровавых рейдах. Переодеваются в местных и не жалеют никого.
Я ничего не подписал, только молчал. Не проронил ни слова на следствии, а когда начался суд, послал его на три буквы.  Пусть знают, клятые москали, что истинного бандеровца не сломить, не переделать их лживой пропагандой.
Потом был приговор. Обвинение просило впаять мне семнадцать лет, но присудили только пятнашку. Дальше конвой и душный автозак. Долго тряслись по разбитым дорогам донетчины до административной границы Украины, а дальше до Ростова на Дону ехали, словно по ровной поверхности. В зарешётчатом крохотном оконце мелькали аккуратные посёлки, леса и речки. Зелень радовала глаз, только вот душа терзалась одним единственным вопросом: за что всё это?
Вспоминалась мама, и становилось ещё горше.
А дальше в Ростове пересадили меня и ещё нескольких патриотов в столыпинский вагон и покатил он в строго на восток. Дни сменялись ночами, за решёткой и грязным окном тянулись бескрайние просторы России. Леса, реки, поля, города. Постепенно менялась природа, а мы всё ехали и ехали. Ехали много дней, которым я уже и счёт потерял. Бедная моя Украина. Только наивный болван мог связаться воевать с такой громадой как Россия.  Вспомнилось школьное, что пока в одной части Российской Федерации Солнце только встаёт, в другой оно уже садится. И от этого хотелось биться головой о стену, но мама снова приходила ко мне во снах, и я оставлял подобные мысли.
На шестой день мы приехали. Конвойные вывели нас из вагона, затолкали снова в автозаки. Якутск услышал я их разговоры. Смутно представляю, где это, но очень далеко от Нэньки.  За Уралом припоминаю географию. Ещё подумалось, что убежать  отсюда будет  очень трудно.
Автозак долго ехал по каким-то улочкам, часто останавливался на перекрёстках. Якутск. Нормальный среднестатистический город. Многоэтажные дома, на окраинах частный сектор.  И здесь живут люди. Идут куда-то, чем-то заняты. Простые обыкновенные. Якуты, русские. И нет им дела, что рядом срок мотает истинный патриот Украины. Наш конвой с арестантами, выехал на берег большой реки, покатил быстрее.
-Лена! – Сказал мой сосед и опустил голову.
 Лена – Великая сибирская река, впадающая в Северный Ледовитый океан. Никогда не думал, что увижу её. Думал, всю жизнь проживу на берегах Днепра, но только судьба преподнесла мне  такой неожиданный сюрприз. Автозаки тем временем огибали какие-то склады, над ними высились портовые краны. У причалов баржи с лесом, на середине реки медленно плывёт небольшой пароходик.
-Приготовить вещи! – Скомандовал конвойный за решёткой. Я схватил вещмешок, остальные пятеро моих заключённых попутчиков тоже разобрали свои пожитки. Машина остановилась, железная дверь разверзлась.
-На выход!
Я выпрыгнул из автозака. Лето, а прохладно. Зябко и сыро. Накрапывает мелкий дождик, промозглый ветерок пробирает до костей. Лена волнуется, шлёпает волнами о бетонный причал.
-Быстрее! – подгоняют нас конвойные.
У причала одинокая баржа. На неё перекинут  широкий трап, с двух сторон вертухаи с Калашами. Думал,  уже приехали, а нам ещё и плыть. Каждого из нас сопроводили на борт приземистой посудины,  по каким-то лестницам спустили в трюм.
-Прошу, господа арестанты! – Съязвил один из конвойных. – Ваши номера.
Я прошёл в тесное шесть на шесть помещение с двумя иллюминаторами в решётках. По стенам двухъярусные нары, на потолке две тусклых лампочки. Не курорт. Страшная вонь от потных тел и духота.  Двадцать человек арестантов в таком тесном помещении и плыть нам как оказалось, почти двое суток.
Я сел на шконку, покачал головой. Пятнадцать лет. Вспомнились слова сказанные дознавателю, что я не признаю вашего суда, другая бравада. Ще не вмерла Украина, Бандера и все остальные.  Всё это осталось там, в другой жизни, а здесь всё иначе. Этот срок больше чем половина того, что я прожил. И лучшие мои годы пройдут за колючей проволокой. Я вздохнул. Если суждено дожить до конца срока, то будет мне сорок один год. Сорок один. Стало ещё страшнее. Что не увижу маму. Она и так болела. Узнает, что меня посадили, вообще упадёт духом. Пятнадцать лет. И будет это в далёком две тысячи тридцать третьем году.

И я отсидел. Отбыл полностью, от звонка до звонка. Работал на лесосеке, потом несколько лет в свинарнике и снова валил лес за драку с одним придурком из Львова. Пережил, испытал, многое понял. В далёкой Сибири выветрилась из мозгов молодецкая дурь, наивность и вера в золотые халявные горы. Я ехал домой на поезде по широким сибирским просторам, смотрел, как на скорости почти двести километров в час проносятся за окном ёлки. Рядом читает что-то в планшете сосед, и ему нет дела до этих не тронутых красот. А вот я буквально пожираю глазами каждый метр сибирской тайги, осознавая, что ближе и ближе к дому.
-Будете чаю? – Заглянула в наше купе молодая проводница. Сосед отказался, а я взял стакан в серебристом подстаканнике. Отхлебнул пару глотков, и вновь нахлынули воспоминания.
-Знаешь, паря, в чём ваша ошибка? – Сказал Семён Васильевич – пожилой научный работник из одного московского НИИ. Научным работником он был, конечно, в прошлой жизни, а здесь в далёком сибирском лагере на берегу Лены  Иванов Семён Васильевич такой же зека как и я. Проворовался, допустил растрату в своём НИИ и пошёл горемычный по этапу в свои неполные пятьдесят пять.
Я опустил топорик, которым рубил сучья ёлок, он тоже положил свой на землю.
-Перекур. На, держи!
Василич дал мне сигарету. Мы закурили, дымок поплыл меж поваленных ёлок.
-Ваша беда в вашем украинском менталитете.
Бывший учёный затянулся, снял с головы кепку.
-Ваш Майдан стоял за Европу, за безвиз, за другую муть вроде европейских пенсий и зарплат.
Где-то за лесом послышался шум работающего дизеля. Пришёл заправщик, привёз соляру тракторам и вальщику. Полчаса можно перекурить пока техника заправляется топливом.  Я затянулся, выпустил дым под ноги.
-За свободу мы стояли и за свою страну!
Василич засмеялся. Сел на пенёк, стянул с головы потрёпанную кепку.
-Свободу?  Свободу от чего?
Он затушил окурок о лежащий рядом ствол ёлки.
-А, что при Януковиче её не хватало? Вас хватали на улицах, сажали в лагеря? Да это ваш Янык и развёл эту бандеровщину, что самому пришлось драпать. Заигрывал с националистами, а когда настало время подписывать ассоциацию с Европой, пути назад уже не было. Янукович прекрасно понимал, что подпиши он её, станет в разы хуже, вот и отложил. А вы его в шею.
Семён Васильевич взял топорик, положил себе на колени. Погладил пальцем лезвие, глубоко вздохнул.
-Вы хотели в Европе халявы, Петро. Обыкновенной халявы. Думали, сейчас подпишем и всё. Завтра приедут европейские дяди с чемоданами полными денег и вас облагодетельствуют. Заработают по мановению волшебной палочки заводы и фабрики, заколосятся поля. Зарплаты станут европейскими, и каждый украинец будет как сыр в масле кататься. Вспомни ту дуру, что хотела в ЕС и кружевных трусов.
Я засмеялся.
-Точно, совсем тупая девка.
-Да все вы там в то время с катушек съехали. Опусти ситуацию на бытовой уровень и всё станет ясно.
Рядом с соседней берёзы вспорхнула сорока, полетела вдоль просеки.
-Вот живёшь ты, а в соседней квартире твой сосед. И ты, правда, считаешь, что он станет что-то делать в ущерб своим интересам? Станет, к примеру, четверть твоего дохода отдавать  соседушке, чтоб тебе жилось так же как ему. Не станет. Он же не идиот. Он всё сделает, чтоб ему жилось лучше. За твой счёт в том числе. Во всяком случае, меж государствами так это и происходит.
Я не мог, не согласится. Наш сосед по площадке, действительно всё грёб под себя. Смотрел проныра где, что плохо лежит и даже подворовывал у соседей. А спросишь у него сотню гривен взаймы, у него никогда нет. Такой не поможет, удавится жлоб за копейку.
Я докурил сигарету, потушил, чтоб не загорелось. Бросил под ноги, затоптал сапогом.
-Всё так, Василич. Но мы же не знали, что так получится.
Мой сосед усмехнулся, подобрал с земли маленькую еловую веточку.
-Что вы не знали? Хотели наш флот выкинуть из Севастополя и думали, мы это проглотим?
Василич вздохнул, напел строчки из песни:
-Севастополь, Севастополь – город русских моряков. Думали, русских выкинем, американцев пустим. Будут они Украине платить от щедрот своих и защищать от России заодно. Вы, правда, думали, что Путин такой простофиля?
Я пожал плечами:
-Не знаю, что они считали в Киеве.
-Путин среагировал мгновенно. Раз и Крым вернулся в родную гавань. Без боя. Без шума и пыли. Представляю, какие в Вашингтоне и Киеве были рожи в тот момент.
Василич засмеялся, сломал веточку пополам:
-Ты извини меня Петя за прямоту, но вы просрали свой исторический шанс. Профукали, профукали бездарно. Я же помню, как развалился Союз. У вас всё было. Промышленный потенциал равный французскому, горы оружия. Ими можно было вооружить три войсковые армии. А главное нулевой долг. Это Россия взяла на себя все долги республик Союза и выплатила их за двадцать пять лет. Ты хоть знаешь, что это значит?
Я кивнул.
-Ничего ты не знаешь. – Махнул рукой бывший учёный, -  Всё население России двадцать пять лет горбатилось, чтоб отдать долги за себя, за украинцев, белорусов, за всяких прибалтов, казахов и туркмен с грузинами. Люди добывали нефть на северах, корячились в шахтах, пока вы проедали советское наследство. И вы ещё хаяли Россию, хотели ей счёт представить за оккупацию.
Василич плюнул на притоптанную траву.
-Хороши оккупанты, всё отстроили, подняли ваш уровень. Оккупанты идиоты. Настоящие оккупанты вывозили ваш чернозём вагонами, а людей как скот гнали эшелонами на заводы Фателянда и в концлагеря.
За леском снова заверещал мотор. Заправщик поехал на другие деляны, скоро вальщик настрогает нам стволов, работы подвалит. Подул ветерок, нос уловил запах дыма. Горит где-то, где-то далеко. Я расслаблено потянулся, слушая напарника лесоруба. А ведь и возразить нечего. Прав бывший учёный. Прав на все сто.
-Да, профукали мы свой шанс, - согласился я.
-Мягко сказано, - парировал Василич, - Знаешь, чем отличались тогда мы, жители России от вас, украинцев?
Я посмотрел на него с интересом.
-Вы ждали, что вам всё упадёт в руки само. Придёт добрый дядя из Европы и всё вам вывалит. Нате, пользуйтесь. А мы всегда знали, что нам никто никогда  ничего не даст. Мы знали, что все только и смотрят как у нас, что нибудь оттяпать и поэтому мы должны всё сделать сами. Вас сгубило ожидание халявы, и мы этим мастерски воспользовались. Вернули вас обратно, помогли вам разобраться  в самих себе.
Я припомнил тогда, каким был идиотом восемь лет назад, когда меня посадили. Жовто-блакитная Украина,  Бандера, Шухевич. Это же были самые обыкновенные бандиты с большой дороги, прохиндеи и мерзавцы. История расставила всё по своим местам, вернула на круги своя.
Отхлебнув ещё чаю, глянул в окно. Мимо пронёсся какой-то городок, аккуратные домишки, современный вокзал. Да, за пятнадцать долгих лет Россия изменилась. Когда ехал сюда в арестантском вагоне, всё выглядело иначе. А сейчас…. Поезд влетел в тоннель, стало темно.  За окном мелькают одинокие лампы, ещё миг и снова светит солнце. Мой сосед залез на полку и храпит. Пусть спит, а мне хочется смотреть, как приближается моя родина, как с каждым километром я всё ближе и ближе к дому. Мимо пронеслась не широкая речушка, вдалеке синеют на горизонте пологие сопки. Красиво. Не родная Украина, но тоже ничего. Я откинулся на мягкую спинку, закрыл глаза. Василич, Василич. Ты уже лет пять как дома, а я только еду. Твоя правота открыла мне на многое глаза. Ты сделал меня другим человеком, мой лагерный учитель.  Вырвал из мозгов нашу местечковую дурь, позволил взглянуть на мир по-иному.
- И ещё мне скажи Петро, - Василич ловко обрубил пару ветвей у поваленной ёлки, - что значит быть украинцем?
Я глянул на старшего товарища недоумённо, топор с треском  отсёк сухой сучок.
-Так сразу и не скажешь, - начал, было, я.
-А ты попробуй, - бывший учёный стёр со лба рукавом пот. – Я вот русский, по-русски говорю, фамилия у меня русская и живу я в России. А ты кто?
Он посмотрел на меня с подозрением, словно следователь на допросе.
-Да, фамилия у тебя украинская и что?
-Как это что? – Не выдержал я и даже вытянулся по стойке смирно как солдат на параде, - Я в Украине родился, говорю на украинском….
Василич усмехнулся, занёс топор для удара, саданул очередную ветку.
-А думаешь ты, на каком языке? – Сказал вкрадчиво бывший научный работник.
Я сначала не понял о чём это он. Обрубил несколько веток, вогнал топорик в ствол. Василич заметил моё замешательство, следующий сук рубить не стал.
-Я, вот, когда хочу  кофе и мыслю русскими словами: хочу чашку кофе. Немец подумал бы:  Ich will eine Tase Kafe. А ты как?
Теперь до меня дошло, куда он клонит. Мыслю я тоже по-русски. По-русски говорили мои родители и дедушка с бабушкой. А вот украинский я изучал в школе, так же как и английский.
Я развёл руками.
-Вот видишь? - Василич повторил мой жест, - Теперь понятно? У вас большинство говорит и думает на Великом и Могучем. А  украинскую мову вам спецом навязывают, чтоб показать, что вы отдельный народ.
Мне припомнились передачи нашего телевидения, когда ведущий задавал вопросы на русском, а его собеседник отвечал по-украински. Выглядело это нелепо.  Словно старый добрый театр абсурда, когда его участники занимаются ерундой на глазах зрителей. Ещё мне вспомнились рассказы друзей о поездках в европейские страны. Там наших украинцев тоже почему-то принимают за русских. Помню, как возмущалась одна моя знакомая, когда съездила в Чехию:
-Меня там русснёй обозвали.
Я стал дальше тюкать ветки. Работа спорится, дело идёт к обеду. Сегодня среда и на обед борщ. Как же хочется вернуться домой и отведать борща мама. Я поднял голову, посмотрел на голубое небо. Далеко-далеко на запад ползёт самолёт, за ним тянется белый расползающийся след. Вот бы оказаться там, на борту и через шесть часов сесть в родном аэропорту «Борисполь».  Я глубоко вздохнул.
-Давай работай! – Сказал Василич, - до обеда нужно  пару лиственниц оприходовать.
Я отсёк ветку. Представил, как белоснежный лайнер уносит меня подальше от этих якутских красот и этой лесосеки. Стюардесса кормит меня обедом, а я смотрю как пропадают за кромками крыльев Лена, Урал и Москва.
-Хватит мечтать, обед!
Я сел прямо. Дремота пропала, за окном вагона несётся сибирский пейзаж. Ёлки, ёлки и снова ёлки. Тайга это что-то. Это не леса Украины и даже средней полосы России. Это надо видеть. Поезд едет, а отойди на десяток километров в сторону и там не ступала нога человека. Только зверьё и мошка.
Я хлопнул себя по шее, раздавил назойливого комара. Василич рядом воюет с толстой веткой, мне достались сучки поменьше. Солнце спешит к горизонту, ещё час и мы бросим это не благодарное дело. Я пристукнул ещё одного москита, мысленно взмолился. У нас на Украйне такой комариной жути днём с огнём не сыщешь. Летают, конечно, только не такие полчища как здесь. Начал накрапывать мелкий дождик, ерунда, знай себе, махаю топориком. Летят щепки, нос ловит хвойный запах. Думаю о своём, вспоминаю прошлое. Вспоминаю, как был наивен, как наивны были мы все в те неспокойные времена. Думали раз и в дамках, то есть в шоколаде. Только скажем, что мы против России, а нам тут же отвалят денег и построят на Украине развитый капиталистический рай. Чёрт. Это мне теперь смешно. Запад нам, конечно, помог, только не так как мы думали. Помог всё просрать, профукать, промотать. Он был двумя руками за, чтоб мы были против своего восточного соседа, только против мы должны были быть за свой счёт. Воевать до победного конца, до последнего украинца и мы воевали. Пока наша родная Украина не развалилась будто карточный домик при дуновении ветра.
Я отрубил последние ветки, покачал головой. На сегодня всё, завтра продолжим. Василич махнул рукой, мы пошли к месту сбора. Сейчас погрузимся в вахтовку и в лагерь, а там ужин, перекличка и спать. Топорик тянет к земле, мышцы ноют от усталости. Иду на автомате, а у самого из головы не уходят слова Василича.
-Ты сам подумай, - Растолковал мне как-то мой товарищ во время одного перекура, - вот ты, а вот я. Ты родился уже после развала Союза, а я в нём пожил.
Бывший учёный затянулся, сигаретный дымок поплыл по тесному пространству деревянной беседки.   
-Ты мыслишь стереотипами своей страны, а я своей. Ты думаешь, вот ты, вот страна, вам сказали, что на вас напали, и вы идёте и воюете за свою землю. Всё вроде верно.
Рядом с беседкой двухэтажное кирпичное здание нашего отряда. К другому такому же строению идёт асфальтированная дорожка. Асфальт в трещинах, кое-где через них пробивается травка. Худой арестант мажет бордюры извёсткой, мажет с линцой, выходит у него не очень.  Василич докурил сигарету, швырнул окурок в урну.
-Но только на первый взгляд. А с моей точки зрения всю выглядит чуть иначе.
Он развёл руки во всю ширь.
-Я родился в Великой стране, где не заходит солнце. На востоке в наши берега бьёт волнами Тихий океан, а за десять тысяч километров катит волны Балтика и Чёрное море. И живёт в моей стране рядом с русскими прорва народов. Украинцы, белорусы, казахи всякие, грузины и прочие туркмены с литовцами. Ты только представь!
Он опустил руки, облокотился на столб курилки держащий крышу.
-И вот в момент её слабости местные князьки начали рвать страну, растаскивать в стороны, а потом в Белоруссии собрались три падлеца предателя и всё разделили по-свойски.  Развалили мою страну, поделили, прихватизировали, разбазарили. Несколько сот человек подмяли под себя всё то, что наши предки поколениями создавали в неимоверных условиях. Во время индустриализации, во время войны, а потом всё разрушенное опять восстанавливали в надежде на светлое будущее. А эти всё забрали себе.
Василич сел прямо, плюнул в сердцах в урну.
-Хорошо хоть ума хватило объявить Российскую Федерации правопреемником Советского Союза. Ты, вот понимаешь, что это значит?
Я кивнул.
-России достались все долги Советского Союза.
-Не только. – Заметил бывший учёный, - ещё и вся собственность СССР за рубежом, но это не главное. По сути Российская Федерации и есть СССР в усечённом виде. А все бывшие союзные республики, выскочившие незаконно из состава Союза являлись сепаратистскими территориями, где у власти сепары и бунтовщики. В Белоруссии сепар Лукашенко, у вас  был Порошенко, а у казахов сепар Назарбаев. Просто у кого ума было больше не валали, что не братья, а у вас на Украине съехали с катушек.
Я возмутился, покачал головой.
-Нет! Как это вышли незаконно? Был референдум, и мы проголосовали….
Василич засмеялся, глядя, как двое в телогрейках подошли к горе маляру на дорожке и указали на его, мягко говоря, не качественную работу. Один, что постарше, влепил ему подзатыльник.
-Говоришь референдум.
Мой товарищ треснул рукой по крашеной лавке.
-Сам смотри. Девятнадцатого августа девяносто первого в Москве путч. А уже двадцать четвёртого, того же месяца Верховный Совет Украины объявляет о приостановлении на её территории действие конституции Советского Союза и объявляет о независимости. Прошло всего пять дней, как в столице произошла заваруха, а в Киеве уже всё решили. Пока центру не до окраин, ваша коммунистическая верхушка всё быстро обтяпала. И тогда же двадцать четвёртого августа назначили референдум, если мне память не изменяет на декабрь.
Василич встал.
-А вопрос звучал так: поддерживаете ли вы акт провозглашения независимости Украины?  Хотя по конституции СССР для выхода из состава Союза на референдуме должны были спросить ваше мнение, стоит ли выходить из состава Страны Советов. А у вас просто просили поддержки в противоправном действе. Чтоб вы были заодно всем народов в измене Родине.
Солнце село. За окном вагона, еле различимые ёлки, изредка в лесной глуши мелькнёт одинокий огонёк. Здесь тоже люди живут и одному богу ведомо как им не страшно. Едешь несколько часов, а за окном только лес. Нет, у нас такого на Украине. Я потянулся, разложил пастель. Взбил подушку и лёг. Долго сон не шёл, а когда всё же дремота меня одолела, снились бескрайние украинские поля и голубое небо. Снился отец, мама и мои школьные товарищи. Как бегали купаться на речку и как ели  яблоки, сидя во дворе на лавочке. Славные были деньки. Хоть и время было тяжёлое, но тот период  детства самая светлая пора моей жизни. Это дальше вспоминать не хочется, а когда мне было десять-одиннадцать лет, я считал себя самым счастливым в мире.

-Ну, что, подъезжаем?
Улыбнулся сосед по купе.  Рядом большая дорожная сумка, на боку зелёные буквы «Приморье».  Сам при параде. Костюм с иголочки, белая рубашка, галстук. Настоящий франт, не то, что я бывший зека. Джинсы, футболка, свитер в полоску. На вешалке серая ветровка и простецкая кепка.
-Давненько я в Киеве не был, - сказал он разочарованно, - лет десять.
Мимо несутся пригороды столицы Украины, чистенькие, ухоженные в цветах и зелени.  Помню, какие они были пятнадцать лет назад. Тоже ничего, а сейчас вообще картинка. Правда, тогда на зданиях развивался не российский триколор, а жовто-блакитный прапор. Я глубоко вздохнул, слеза потекла по щеке.  Взгрустнулось, вспомнилось былое. Жаль, что так. Жаль не старую незалежную Украину, а лучшие годы, проведённые в якутских дебрях. Не семьи, не друзей, ни мамы. Не дождалась родимая, тихо отдала богу душу за пару лет до моего освобождения. Я опять вздохнул, утёр кулаком слезу. Сам виноват. Не надо было уши развешивать и слушать разных прохиндеев. Бандера, Европа, безвиз. Вот он где этот чёртов безвиз. Я глянул на сжатый кулак, на побелевшие костяшки пальцев. Неужели нужно было вальнуть свою страну, чтоб сэкономить пару десятков Евро на этот чёртовый визовый сбор?  Это же бред. На кой чёрт он сдался, если карман пустой?
За окном вагона тянется широкая автострада, три полосы в одну сторону, три в другую. Мчатся машины, отстают от поезда. Мы едем почти двести километров в час и кажется, что ползут они еле-еле.  Помню, какая здесь дорога была раньше. Ехал и матерился на чём свет стоит. Только разгонишься и ямы. Тормозишь, снова газу и снова на тормоз.
Мой сосед поправил синий в чёрную полоску галстук, нацепил на нос очки.  Сидит, молча, смотрит в окошко, стучит пальцами по столику. Филолог из Красноярска. Примчался в Киев на какой-то симпозиум филологов. Я у него спросил, что не самолётом. А он мне, боюсь, не могу летать. Лучше уж по земле. Вот и составлял мне компанию трое этих долгих суток. Познакомились, поговорили. Виктор Иннокентьевич  рассказал о себе, я тоже поведал собственную историю. Умолчал, конечно, про некоторые детали, но, в общем, выложил всё как на духу.
-Да, непростая у вас Пётр судьба, - кивнул мой попутчик, когда мы пили с ним коньяк, - можно сериал снимать.
Я бы не хотел увидеть свою историю на экране. Нет в ней ничего такого, простая, каких на каждом шагу тысячи. Таких как я по лагерям чалилось порядком. За Одесский Дом Профсоюзов, за АТО, за энерго и водоблокаду Крыма,  за гиляку и за всё остальное. Это в стародавние времена можно было уехать в глухомань, справив новые документы и там затеряться. А в век Интернета и соцсетей всё на виду, всё в публичном доступе. Это кто был поумней языком не ботали, подтёрли в соцсетях свои вирши. А идиоты мололи до последнего и загремели за разжигание национальной розни.
За стеклом купейного вагона мирный Днепр, несёт воды в Чёрное море. На середине белоснежный теплоход, в стороне скользит по водной глади быстроходный катер. Вспомнилась Лена и баржи гружёные углём и  лесом. Седые от снега берега и наш лагерь у подножья одной из сопок. Говаривали, что рядом есть зона для тех, кто загремел навсегда. Не знаю, правда ли это, но по слухам там чалился зачинатель войны на Донбассе Турчинов, пока его бог не прибрал. А так же другие персонажи украинской майданной элиты: Кличок, Гройсман и Сеня Яйценюк.
Взгляд скользнул по большой дорожной сумке соседа, упал на мою. Полотенце, зубная паста, щётка и мыло. А ещё запасная рубашка и спортивные брюки. Всё выброшу, как приеду. Новую жизнь надо начинать с чистого листа. Благо осталась квартирка мамы, а то куда бы я делся? Родню за эти пятнадцать лет раскидало по свету, где теперь их искать? Надеяться можно только на себя. Здесь в Киеве живёт лишь тётка, она и присматривала за мамой пока я сидел.
Поезд заметно тормозит. В проходе оживление, всем не терпится покинуть этот гостеприимный пенал на колёсах, ставший на несколько дней домом.  Мне тоже невтерпеж. Хочется, наконец, почувствовать под ногами родную украинскую землю, вдохнуть её сладостный воздух. За окном родной Киев, родимый железнодорожный вокзал. Поезд  проехал ещё пару сотен метров и встал. Засобирались люди, потянулись к выходу.  Сосед филолог пожелал мне удачи, схватил сумку.
-Всего тебе хорошего, Петро и удачи! – Сказал он искренне. Так мы и попрощались.
«И тебе всего». – Подумалось, когда он уже вышел из купе. Всего. Я ждал этой минуты долгих пятнадцать лет, а теперь ноги словно ватные. Не идут, проклятые, и сердце стучит как бешенное.
Я сгрёб пожитки, поднялся. Вышел в пустой проход, поплёлся к выходу.
-До свидания! – Сказала приветливая проводница. Я что-то буркнул  в ответ, сказал дежурно:
-Всего вам и всех благ.
Ну, вот я и дома. Три ступеньки, подошвы коснулись земли. Чувство непередаваемое. Захотелось упасть на четыре кости и целовать этот асфальт. Плевать, что рядом идут люди. Я словно один в целом свете. Сердце бешено стучит, в глазах слёзы.
-Ну, здравствуй! – сказал еле слышно. Никто не ответил, только тёплый летний ветерок приятно обдувает моё удивлённое лицо. Я глубоко вздохнул, с трудом совладал с волнением. Рядом идут  люди, спешат разъехаться в разные концы Киева. Кто-то наоборот жаждет покинуть родную для меня Нэньку,  умчавшись в скоростном экспрессе на запад, север или восток.
Правду пишут в книжках, воротится домой волнительно. Словно блудный сын вернулся к матери, а она обнимает  и приговаривает:
-Где ж ты был родимый?
Но я не стал этого делать. Лишь вздохнул глубоко и пошёл в толпе за остальными. Странное чувство. Здесь всё по-другому. Киев преобразился, стал краше. Чистые аккуратные улицы, отремонтированные здания. Море цветов и множество современных авто. Половина из них рассекает на электричестве, другая половина воздух почти не загрязняет. Дышится легко. Я не сразу пошёл домой. Хотелось побродить по родному городу, проникнуться заново его ни с чем несравнимым очарованием. Я любовался фонтанами в тинистых скверах, гулял по Крещатику. Долго стоял у памятника Шевченко, наблюдая, как молодожёны фотографируются на его фоне.  Ноги сами принесли меня на Майдан, в памяти вспыхнули воспоминания далёкой молодости.
Горящие покрышки, наша пятая майданная сотня, «Беркут» и уже сотня небесная. Я прошёл чуть к центру, взгляд упал на развивающийся российский флаг на одном из домов. Это раньше здесь орали москаляку на гиляку. Прыгали и скандировали, Украина - це Европа.
И к чему это привело? Плевала на нас Европа и моя Украина стала частью Российской Федерации.
Я тронул карман ветровки. Там у меня российский паспорт. Нет больше украинской державы, а есть большая Великая Россия. 
-Обратите внимание!
Я повернулся. В стороне от меня небольшая группа казахов во главе с гидом. Молодая девушка рассказывает гостям Киева о площади, её истории,  о событиях, что здесь происходили. Я подошёл ближе, слушаю, как здесь кипел страстями Евро-Майдан, как жгли коктейлями Молотова беркутовцев. А ведь всё это правда. Мы думали, что перед нами враг, а парни просто выполняли свой долг. Это мы были бунтовщики, а они защищали порядок. И нам очень повезло, что наш Майдан был в Киеве, а не в Лондоне или Париже. Там бы нас положили без сантиментов и зарыли бы в безымянных могилах.
-И в мае девятнадцатого Майдан Незалежности был переименован в площадь Согласия. В знак примирения, дружбы и процветания.
Я посмотрел на казахов. Фотографируются, делают селфи. Молодые парни и девчата. Такие, каким я был в те не спокойные времена. Ни дай бог им испытать такое.
Девушка гид привлекла их внимание показала куда-то в строну.
-Сейчас мы пройдём к памятнику погибшим бойцам «Беркута». Там в камне выбиты имена павших при исполнении сотрудников и погибших от ран. После этого мы пройдём к памятной плите погибшим от рук грузинских снайперов.
-Это та самая небесная сотня? – Спросила одна из казачек у соседки. Гид её услышала, сказала, чтоб слышали остальные:
-Украинская пропаганда периода майданной Украины пыталась сделать из них мучеников за европейский выбор Незалежной. На самом деле эти люди погибли по вине организаторов Майдана и их западных кураторов.  Погибло намного больше ста человек.
Я помню тот день. Как снайперы ложили нас пачками, словно мишени в тире. Страшная смерть. Проклятые наёмники. Потом их по одному отлавливали по миру и всем воздали по заслугам. Не СБУ, а ФСБ выписало им Аусвайс на небо.
Казахи пошли за экскурсоводом, я следом. Мимо высоченной колонны в центре площади с женской фигурой на макушке.  Богородица с ветвью калины в руках. Помню её в дыму горящих покрышек на фоне свинцовых туч.  Ты реешь над городом в голубом небе и выше тебя только птицы и бог. Я на ходу задрал голову, любуюсь невероятным монументом. Его воздушностью и лёгкостью.  Вспомнился разговор с одним упоротым из Запорожья, когда я сидел в якутском лагере. Снесут, мол, москали наши памятники, не останется ничего от нашей Украины. Ошибся тот запорожец, оставили памятники и многие названия тоже. И даже украинский язык сейчас изучают в школах. А вот память о Бандере и ему подобных выкорчевали с корнем. Даже духа ихнего не осталось.
Мы дошли до края площади, народ толпится, у многих цветы. Памятник беркутовцам из чёрного гранита утопает в них, словно в море.  Навечно застыли трое в камне, в боевой экипировке. У одного щит, его товарищ вооружён лишь дубинкой, третий почти упал, на спине пляшут языки пламени. Рядом табличка из того же гранита на ней имена павших.
-Андрей Федюкин, - читаю шёпотом, - Сергей Спичак, Виталий Захарченко.
Ниже: «Верность долгу и стойкость духа!»
Ещё немного постоял в толпе у монумента, пошёл в то место, куда показывала гид казахов.  Мне, почему-то представилось, что бы сказал тот запорожец, увидев такое. Впал, наверное, бы в ступор или глазам  не поверил.
-Обратите внимание! – девушка гид подвела казахских туристов к чёрной мраморной плите расположенной почти у края дороги. Опять имена, много имён. Когда-то здесь росли деревья, помню, как мы бежали, а рядом падали замертво наши товарищи. Потом год спустя деревья спилили вместе с пулями, что в них застряли. А сейчас рядом с наклонной плитой с именами дерево из камня. Небольшое,  в человеческий рост. Прямо там, где оно стояло когда-то и на  каменной коре пулевые отметины.
-Это памятная плита установлена в две тысячи двадцать втором году в память о демонстрантах застреленных грузинскими снайперами.   – Сказала гид.
Да, мой бы товарищ по лагерю  рот открыл от удивления.  В майданной Украине они были жертвами, символом революции Достоинства, а в Российской Федерации они жертвы глобалистских устремлений Запада. 
Я почесал затылок, глубоко вздохнул. Запад всегда мутил у нас воду. Хотел воевать нашими руками с Россией. Но в России тоже не Ваньки, вначале вернули Крым, а потом всё остальное. Америка. Где теперь эта Америка? Растеряла почти всё своё влияние, превратилась в региональную державу наравне с нами, Китаем и Европейским Союзом.
Хватит на сегодня воспоминаний. Хватит экскурсий. Пора домой двигать. Доберусь до тётки, возьму ключик от маминой квартиры. Спасибо, что не оставила сестру в трудное время. Помогла, поддержала. Ухаживала за ней, когда она заболела. И когда мамы не стало, она всё сделала, чтоб достойно придать земле родную сестру.
Я уже собирался уходить.  Не спеша обошёл мраморную колонну с фигурой девушки на вершине, как заметил  у её подножья, у часовенки трётся какой-то подозрительный тип. Чуть младше меня, в джинсах и чёрной кожаной куртке. Лысый, с маленькими тонкими усиками, рядом у ног завёрнутая в бумагу не то картина, не то ещё что.  Рядом как бы случайно топчется оператор с камерой и рыжая девица с микрофоном в руке. CNN, заметил я знакомый логотип телекомпании.
Так вот новости и делаются, с пылу с жару. Я притормозил, стою, смотрю, что будет дальше. Мимо идут люди, внимания не обращают не на лысого не на оператора с репортёром. А зря. Через час это будет видеть весь мир.  Рыжая, что-то сказала оператору, подала знак великому актёру в кожаной куртке. Мне даже стало смешно. Лысый не спеша распаковал завёрнутое в бумагу нечто, это оказалось вовсе не картина. Небольшой транспарант. Он приладил к нему маленькое древко, поднял над головой. Я улыбнулся. Тоже мне художник. Лысый разрисовал своё произведение под украинский флаг, сверху на голубом  фоне написал: Свободу Украине», а на жёлтом: «Гэть русских оккупантов». Запел с хрипоцой украинский гимн:
-Еще не вмерла Украина!
Я вспомнил себя, как пел этот чёртов гимн в тюремной больничке дознавателю из Следственного Комитета. Вспомнил суд, этап и пятнадцать лет в якутском лагере. Не нюхал ты лысый идиот лагерной пыли и не давился лагерной баландой. Ничего, это всё у тебя впереди. Оператор снимает, рыжая репортёрша что-то жарит по-английски. Ясно что.  Как в России притесняют свободу, демократию и всё остальное. Как трудно живётся украинским патриотам в тоталитарной Рашке.
Люди вначале не обращали внимания, потом стали говорить лысому, чтоб прекратил.  Одна сердобольная старушка, пыталась вразумить пикетчика.
-Да, ты, что милок! Какая Украина? При Украине мы жили как на вулкане и не хотим обратно.
Странная бабуся, подумалось мне. Ему объяснять что-либо бесполезно. На работе он, и должен отработать свой гонорар.  Люди всё подходили и подходили, всё больше возмущались. По законам жанра пора уже полиции появиться. Пикетчик бросил петь гимн, крикнул что было мочи:
-Бандера придэ порядок навидэ!
Зря он это ляпнул. Толпа завозмущалась, уже не стесняясь в выражениях. Сквозь народ протиснулся крепкий на вид паренёк, молча, вырвал из руки украинского патриота двуцветный транспарант, размахнулся и саданул лысого по голове.
-Правильно, так его! – Сказал кто-то в толпе.
Бумага порвалась, из намалеванного украинского флага показалась голова пикетчика. Крепыш даванул на древко, бумага прорвалась ещё, транспарант  оказался на шее у патриота Незалежной.
-А вот и полиция! – Пронеслось по толпе зевак.
-Что тут?  - Спросил полицейский скорее у самого себя, чем у людей. Народ расступился, образовался коридор к виновнику всего этого действа.
-Знакомые лица! – Полицейский степенно подошёл к лысому. Тот уже снял с головы бумажный украинский прапор, трёт ободранный нос.
-Свидетелей прошу пройти с нами в отделение!
Толпа, как и в романе Илифа и Петрова сразу поредела. Осталось несколько человек, они и пошли с двумя полицейскими и лысым в отделение. Та самая старушка и накаченный паренёк, одевший нарисованный флаг Украины на голову её патриоту. Они пошли, а я двинул восвояси. На сегодня хватит впечатлений. Солнце садится, над городом алеет закат. До чего красиво.  Дома в свете заходящего солнца кажутся выточенными из песчаника, на улицах вспыхиваю фонари. Киев преображается, начинает играть другими красками.  К вечеру стало больше машин. Красивые, дорогие. Не бедствует народ. Хотя не все так живут. Много ещё в Украине как говорят по телевизору, проблем и уровень жизни пока не удалось подтянуть до уровня остальной России. За двадцать семь лет независимости  многое было пущено на самотёк и до многого не доходили руки. А сейчас приходится разгребать эти авгиевы конюшни.
Мимо идут люди, много людей. Жизнь бьёт ключом, город кажется живым и никогда не спящим. Подсвеченные красиво дома, цветастые вывески магазинов, кафе и ресторанов. Зелень скверов, а главное на, что я обратил внимание как же здесь чисто. Жизнь налаживается, для оптимизма есть повод. За последние годы много людей вернулось из-за границы. Из Польши, Чехии, Болгарии. Евросоюз в упадке и многие предпочли дом чужбине. Хотя правды ради нужно сказать, что многие  не вернулись. Нашли себя там и живут себе, поживают.
Я перешёл улицу на зелёный, иду в строну дома тётки. Здесь пару кварталов, минут через пятнадцать буду. Даже страшно. Как она там, сто лет её не видел?  Тётя Варя похожа на маму как две капли воды. Их даже путали в детстве. Увидеть её будет особенно тяжело. Словно увижу маму, но мамы то нет, вот в чём подвох.
Я перешёл очередную улицу, медленно плетусь вдоль ограды местного сквера. Помню, когда был маленький, часто гулял здесь с друзьями. Потом когда подрос, гонял тут на велосипеде, а после бывало, под гитару цедили пивко.
Светофор подмигнул  зелёным, просигналил красным. Стою, жду. К перекрёстку не спеша тащится одинокая машина, большая, блестящая, дорогая. Чёрный внедорожник. Я малость отстал от жизни, совершенно не разбираюсь в марках. Джип притормозил на перекрёстке, поравнялся со мной, неожиданно остановился. Пассажирское  стекло медленно опустилось, из салона повеяло табачным дымом.
-Петро? – Сказал знакомый голос. – Вот так встреча!  Сколько лет, сколько зим?
Я напрягся, вглядываясь во мрак салона внедорожника.
-Что, не узнал?
Или глаза привыкли к темноте или Сашка сел к двери ближе. Узнал старого школьного приятеля. Как не узнать. Располнел, раздобрел, стал солидным. Дорогой с иголочки костюмчик, галстук, рубашка. Прямо чиновник высокого полёта или крутой бизнесмен.
-Узнал! – Ответил я обрадовано, - Сашка!
Его дверь открылась, сам он отодвинулся вглубь салона.
-А ну садись! – Приказал Сашок.
Я улыбнулся, влез в тёплый салон джипа. Кожаное сидение приняло моё усталое тело, дверь мягко захлопнулась.
-Давай,  Вася, поехали. – Сказал Сашка водителю, - Вези нас  домой.
Машина рванула, за тонированным стеклом замелькали, дома, люди, деревья. Джип свернул направо, понёсся по широченному проспекту к окраинам Киева.
-Знаю, Петя, всё знаю! – Сашка похлопал меня по плечу, потушил в дверной пепельнице сигарету.
-Когда вернулся? Что меня не нашёл?
Я пожал плечами.
-А должен был?
Сашка перестал улыбаться, стал неестественно серьёзным.
-Я помню, Петро как мы расстались. Нехорошо и странно. Ну, не сошлись во мнениях, так, что дружбе конец?
Он откинулся на спинку, потёр друг об друга ладони.
-Плохо ты меня знаешь. Мы с тобой с детского садика знакомы и такая дружба стоит многого.  Сейчас поедем ко мне, посидим, вспомним жизнь былую. Поплачемся друг дружке в жилетку.
Сашка хлопнул водилу по плечу, спросил полуофициально:
-Как там у нас дома с запасами Василий?
Водитель чуть притормозил на перекрёстке, пропуская пешеходов.
-Всё в ажуре, Александр Геннадиевич, как в Греции.
-Ну и отлично! – Обрадовался мой школьный друг. – Мои вчера отбыли в Испанию печь на пляжах свои телеса, так, что дом пуст и уныл.
Наш внедорожник оставил позади жилмассив многоэтажек, катит средь частных особняков. Не плохо устроены местные люди с деньгами. За высокими заборами двух-трёх этажные поместья. По-другому их не назовёшь. Большие, шикарные пристанища таких вот пройдох вроде моего школьного соседа по парте. Я даже засмотрелся. Красота, да и только. Не то, что квартирки простых обывателей вроде моей мамы и её сестры. Здесь всё с размахом, с шиком и со вкусом.
Джип притормозил, Василий тронул кнопку на панели возле рулевой колонки. Большие ажурные ворота пришли в движение, плавно поехали в сторону. Смотрю на все эти металлические завитушки, цветочки, листики, смотрю и понимаю. Сколько времени я потерял сидя в якутских дебрях. Пока  тюкал топориком ветки на лагерной лесосеке, люди на воле стали жить лучше. Не все, конечно, а кто с головой. Такие как рядом сидящий субъект, которого я всю жизнь знаю.
Ворота отползли, джип резво покатил по мощённой брусчатке меж небольших ёлочек к дому.
-Не хило ты устроился! – Сказал я, пригнувшись, чтоб лучше разглядеть особняк через переднее стекло машины. 
-А, то. – Засмеялся Сашка, - Всё нажито непосильным трудом. Не досыпал, не доедал….
Он снова засмеялся, глядя на моё хмурое лицо.
-Шучу! Доедал я. Гляди, как раздобрел за последние три года.
Сашка показал на пузо в расстёгнутом пиджаке. Скрипнули тормоза, машина встала как вкопанная.
-Всё, на выход!
Двери открылись, я ступил на брусчатку.
-Завтра без опозданий, Василий! Ровно в восемь машина должна быть здесь же. Подожди тут, сам знаешь кого.
Водила кивнул, попрощался с нами:
-Спокойной ночи, Александр Геннадиевич, и вы, Пётр!
Я улыбнулся:
-До свидания!
-Ну, пошли! – Подтолкнул меня, школьный приятель, - пошли, а то когда ещё так вот посидим?
Пять ступеней широченного крыльца,  и никакой-то простецкий камень, а самый настоящий молочный мрамор. Большая деревянная дверь, наверху полукруг  матовых в цветочек стёкол. Не успели мы подняться, как дверь открылась. Верней её открыли.
-Добрый вечер, Александр Геннадьевич! – Поздоровалась с моим другом приятная  белокурая женщина лет тридцати. Глянула с опаской на меня, смерила хитроватым, проницательным взглядом.
-Добрый вечер, Софья! Это мой друг детства Пётр! Прошу любить и жаловать. Тебе уже домой пора, но прошу, задержись на полчасика, приготовь нам по быстрому, что нибудь пожевать. Василий тебя подождёт.
Софья, поправила белый воротничок блузки, едва заметно кивнула.
-Хорошо, Александр Геннадиевич! Я всё сделаю!
Мы зашли, а Софья быстро зацокала  каблуками по дорогому паркету в боковой коридор.
Когда она ушла, Сашка выдохнул, едва слышно засмеялся:
-Хороша девка, но с характером. Любому челюсть свернёт. Жена Василия. У меня здесь прямо их семейный подряд.
Я вошёл в холл огляделся. Высокий, до второго этажа, шириной метров пятнадцать, длинна меньше. В конце с двух сторон уходят вверх две лестницы с дубовыми перилами. Меж ними большой настоящий камин и два кресла с высокими спинками.  Я глянул вверх, над головой большая хрустальная люстра. Светится множеством переливающихся элементов, сосулек, капель, шариков. С боков большие декоративные пальмы в кадках, на стенах пару картин с пейзажами каких-то старинных развалин. Настоящая берлога нувориша.
-Ну, как? Что скажешь? – Развёл Сашка в стороны руки, окидывая взглядом убранство холла.
-Круто! – Сказал я спокойно. Вспомнилась наша последняя встреча семнадцать долгих лет назад. Тогда я сидел в его маленькой квартирке в доме, где жили  мы. А сейчас мой школьный товарищ владелец шикарного особняка с прислугой.
-Ты, что банк грабанул? – Повторил я фразу, сказанную при нашей прошлой встрече. Сашка так же приветливо засмеялся и тоже повторил свой ответ:
-Скажешь тоже! Банк! – Он усмехнулся, - но думаешь ты в верном направлении. Я один из членов совета директоров крупной строительной компании.
Сашка хлопнул меня по плечу.
-Сейчас идёшь на второй этаж и в ванну. Смоешь с себя пыль дальних дорог, а потом мы с тобой отметим твоё возвращение. А я пока одежонку тебе новую подберу.
Мне показали на одну из дубовых лестниц.
-Поднимешься и по коридору направо.
Я кивнул. Смыть с себя пыль этих самых дорог мысль удачная. Словно избавиться от прошлого, жаль, только забыть это самое прошлое не получится. Ни Майдан, ни войну, ни лагерь. Как из-за собственной глупости потерял годы, лучшие годы, а главное лишился мамы.
Ноги медленно считают ступеньки, а голову не покидает мысль, что всё как-то не реально. Сашка – крутой предприниматель, а я бывший зек вернувшийся домой. Домой. Я поднялся на второй этаж, глянул сверху на просторный холл. А ведь и я мог иметь если не такое, так многое. У Сашки дом, семья, бизнес, а у меня ничего. Никого нет, и как жизнь сложится дальше одному богу известно.
Я прошёл в ванну, свет включился сам. Большая душевая кабина приняла меня без остатка, по голове застучали тёплые капли. Просто блаженство. Там в далёком якутском лагере я часто мечтал, как вернусь домой, как долго буду бродить по тенистым киевским улочкам и дышать воздухом свободы.  И это не преувеличение. Ходил и не мог надышаться. Пятнадцать лет за колючей проволокой – долгий срок, чтоб понять, как человеку необходима эта самая свобода. Свобода от заблуждений, иллюзий и мечтаний. От всего того что сломало мне жизнь.
Я тронул панель сенсора, вода течь перестала. Стеклянная панель мягко отъехала в сторону, я вытерся мягким душистым полотенцем. Взгляд скользнул к зеркалу, застыл на отражении. Неужели это я, вопрос даже не стоит. Я это, кто же ещё?  Постарел, истрепался, осунулся. Жизнь бьёт сильно, когда живёшь не по-людски. Бог видит и наказывает, если воротишь что-то непотребное.
Я завернулся в белый махровый халат, вышел в крохотный предбанник душевой. Здесь оставил свои вещи. Правда ничего моего здесь не оказалось, зато на тумбочке новая сиреневая рубашка в прозрачном пакете и новые джинсы в заводской упаковке. Рядом в пакетах другая мелочь вроде носков, носовых платков и всё остальное для комплекта. Молодец Сашок. Долой прошлое.
Я оделся, снова глянул в зеркало. Совершенно другой человек. Не тот потерянный Петро Загорулько, а вполне приличный господин приятной наружности. Я улыбнулся. Нужно снова учиться радоваться жизни, отбросить прошлое и смотреть с позитивом в будущее.
Я открыл дверь. Вернулся обратно к лестнице и спустился.
-Ба! – Развёл Сашка руками, - совершенно другой человек. И вещи мои тебе подошли точь в точь. Ты не подумай, не разу не одёванные.  Пошли.
Он показал в сторону от одной из пальм.
-София уехала, так, что мы одни.
Он первый рванул в указанном направлении.
-Посидим в самом уютном месте в этом пустом доме.
Я побрёл следом.  Самое уютное место оказалось  гостиной с большим накрытым обеденным столом. Два тёмных окна маячат чернотой, меж ними сервант с хрустальной посудой. На стене картина: девушка с гроздьями винограда, чуть подал ещё одно произведение с нарисованными на блюде яблоками.
-Проходи!
Сашка показал на один из дюжины мягких стульев у стола. 
-Садись.
Я отодвинул стул, приземлился. Обивка подо мной затрещала. Сашка с ловкостью факира налил две рюмки коньяка, глаза друга сверкнули.
-За встречу!
Мы чокнулись. Коньяк приятно согрел внутри, растёкся по телу тёплой волной.
-Ты давай закусывай! София собрала нам, что было.
А  было у него и на сей раз не хило. Красная икра, солёные грибы, жаренная курица. Пока я плескался в душе, она сварила нам картошки, посыпала её душистым укропом. На соседних тарелках сало, ветчина, вяленая красная рыба. И ещё много чего, что видимо, завалялось в здешнем холодильнике. 
Я поставил на стол пустую рюмку. Сашка, Сашка. Молодец. Пока одни исскупляют майданные грехи, другие радуются жизни.
Кусочек сала тает во рту, на вилке парит картошка. Наложил себе в тарелку, смотрю на неё и вспоминаю, как  мне её готовила мама. Сашка, словно читая мои мысли, налил ещё коньяку, поднял рюмку с серьёзным видом.
-Давай, Петя помянём твою маму! Царство ей небесное!
Мы выпили молча.
-Хорошая была женщина, - сказал он уважительно, - помнишь как она в детстве кормила нас варениками с вишней? Эх, вкусные у твоей мамы были вареники. Я таких больше нигде не ел. А помнишь, как она заловила нас, когда мы курили в ванной. Сколько лет нам тогда было?
Я пожал плечами:
-Лет десять.
-Нет, - покачал Сашка головой, - лет восемь. Хорошая она у тебя была.
Он хлопнул меня по плечу.
-Ты не подумай, я помнил о ней. Помогал, пока ты был в лагере. Лекарства, просто так денег подкидывал. А когда её не стало, мы с твоей тёткой всё организовали. Завтра скажу Васе, чтоб свозил тебя на её могилку.
-Спасибо! – Глянул я в глаза другу, - спасибо, Сашка!
-Пустяки. Если можешь, помоги. Ты бы тоже так поступил.
От его слов хотелось выть. Но я поступил иначе. Моими стараниями мама оказалась в лучшем мире. Какая мать может спокойно жить, осознавая, что ёе сын на пятнадцать долгих лет пострижен и посажен. Нет, Сашка это ты молодец, а я скотина и сволочь.
-Ты, давай ешь, закусывай. И хватит сидеть мрачнее тучи. Былого не вернуть, надо жить дальше.
Он набуровил ещё коньяка.
-Расскажи хоть, как там жилось в сибирском захолустье.
Мы выпили.
-Ничего интересного. Подъём, перекличка, завтрак. А дальше работа, работа и ещё раз работа. Холод зимой, летом гнус заедает. И только там начинаешь понимать как всё, что было раньше, не ценил и не берёг.
-Да уж! – Сашка откинулся на спинку стула, - не повезло тебе.
Он сунул в рот кусочек сыра.
-А ты как, Сашок дошёл до жизни такой?
Я обвёл руками убранство уютной гостиной. Взгляд заскользил по картине  девушки с виноградом, залюбовался шикарной большой кухней за барной стойкой. 
-Как тебя не загребли? – Спросил я у друга.
-А меня то за шо? – Ответил он театрально. – Тебя то, Петя осудили, мама твоя говорила за обстрелы Донецка, которые вела тогда украинская артиллерия. А меня, то за что?
Сашка сел прямо, серьёзно на меня посмотрел.
Помнишь, как всё начиналось? Майдан, революция и всё остальное. Мне дядька мой Семён Артурович сразу всё объяснил. Не лезь мол, Саша, не светись. Это только дураки, мол светятся, участвуют. Умные люди делают всё тихо, без афиш и фанфар.
Он хлопнул снова меня по плечу.
-Я и тебе тогда говорил не лезть. Помнишь?
Я кивнул.
-Говорил и не раз. Но ты всегда делал по-своему и вот итог.
Саша налил коньяка себе, плеснул мне.
-Ты на фронт, а я под руководством дяди моего Семёна Артуровича занялся так называемым волонтёрством. Помогали вам, чем могли.
Он повертел в руке рюмку с коньяком, поставил обратно на стол.
-Знаешь, как помогали? Здесь собирали деньги. Слёзно рассказывали, как в армии всего не хватает. Как наши ребята мёрзнут в окопах, не доедают. Как же, мол, они могут противостоять огромной военной машине Российской Федерации, когда нечем. Когда нет почти ничего. Формы, оружия, топлива, еды.
Сашка пригубил напиток.
-И денег собирали порядочно. Конечно, простые люди несли мелочь, а вот разные предприниматели отстёгивали довольно не плохо. Кому охота, чтоб его бизнес трогали разные отморозки вроде Правого Сектора. А дальше дело знакомое. Всё, что нужно закупалось у своих втридорога и поставлялось куда следует. Не всё, конечно. Часть перепродавалась, а крохи раздавались солдатикам на камеру. Смотрите, мол, как волонтёрское движение спасает солдатские жизни на передовой.
Школьный товарищ встал, подошёл к тёмному окну. Чуть его приоткрыл, достал сигарету из пачки Марльборо на подоконнике.
-Ты спрашиваешь, как меня не загребли?
Сашка чиркнул зажигалкой, от сигареты к окну поплыл белёсый дымок.
-Мы не марались оружием. Всякие бронники, одежда, обувь, продукты, топливо. На этом и сколотили капитал. Дядька глава нашей строительной лавочки, и я при нём. Его правая рука.
А ФСБ интересовалась нами, когда Украина приказала долго жить. ФСБ тогда всем интересовалась и сейчас Контора держит руку на пульсе. Как и должно быть в нормальном государстве.
Сашка вздохнул, покачал головой.
Дяде Семёну кровь, конечно, попортили, но и он не простофиля. Твердил постоянно, что всегда был за Россию. Но как человек не равнодушный не мог смотреть на страдания простых украинских парней в окопах загнанных туда насильно. Помогал им, чем мог, одевал, кормил и тому подобное. Как мог, мол, разваливал обороноспособность армии. Поставлял некачественное топливо, способствовал своим волонтёрством воровству в войсках.
Сашка затянулся, стряхнул пепел в хрустальную пепельницу на подоконнике.
-Знаешь, сколько добра с армейских складов реализовано было за четыре года? Прорва. А уголёк из ДНР.  Вот откуда растут ноги нашего благосостояния. Так, что не парься, мы и тебя определим к делу.
Да, Сашка всегда был пройдохой, пройдохой и остался. Впрочем, как и его дядя. Что сказать? Молодец. Вышел сухим из воды да ещё с прибылью.
Я поел картошки, курицы и всего остального. Особенно понравилась красная икра. Не пробовал  больше пятнадцати лет, уже забыл её необычный вкус. Мы ещё немного посидели, на сон грядущий выкурили по сигарете. Сашка определил меня в комнату для гостей, сам двинул в свою спальню. Хорошо, что его встретил. Обещал помочь, значит поможет.
Полночи я ворочался, не мог заснуть. Вспоминались люди, которых уже нет, события за которые стыдно. Каким был молодым идиотом и как сломал себе жизнь. И не только себе, а ещё самому дорогому человеку.  То засыпал, то снова просыпался. Метался по кровати, не мог найти себе места. Вскакивал, стоял с сигаретой у окна. Смотрел, как за кирпичным забором едут редкие машины и как на небе ярко светится Луна.
Уснул только под утро. Снились погибшие товарищи, наш капитан, отдавший тот самый приказ на обстрел города. Выстрел, ещё снаряд и тишина. Какая-то вселенская, звенящая и тревожная. А потом взрывы, наша горящая деревня и куски мяса у ног, ещё недавно бывшие моими сослуживцами. Я проснулся в холодном поту, сел на край кровати. За окном всходит Солнце, на ветке весело чирикают воробьи. Новый день. К чёрту всё, забыть и не вспоминать. Не жить прошлым, а жить верой в своё светлое будущее.
Я умылся, оделся. Снова долго смотрел на себя в зеркало, свыкаясь с мыслью, что это я.
-Да, ты это, ты! – сказал настойчиво самому себе, - Кто же ещё?
Вздохнул глубоко,  чуть улыбнулся.
«Хватит хондрить, позади половина жизни. И половина далеко не лучшая. Надо постараться, чтоб вторая не стала такой же».
Я спустился в холл, там никого не оказалось. Над головой ветви одной из пары декоративных пальм, рядом на стене картина с живописными развалинами. Художник мастерски написал кирпичные стены, поросшие травой, несколько покосившихся колон. У подножья какие-то люди, влачат жалкое существование. Тощий мужичонка в рванье, рядом полуголые дети. Чумазые и худые. Словно наша Украина. Досталась от Союза вполне ничего себе, а мы за годы незалежности всё профукали.
-Пётр Васильевич! – Из бокового коридора вышла Софья. В белой футболке и джинсах. Поверх на девушке, одет цветастый фартук, в руках сложенное полотенце.
-Проснулись?
Я кивнул, шарю взглядом по обстановке. Где же Сашка? София видимо поняла ход моих мыслей, показала рукой на дверь.
-Александр Геннадьевич уехал час назад. У него срочные дела. Велел накормить вас завтраком, до его возвращения. Он будет минут через сорок.
Меня проводили в гостиную, усадили за стол. София подала мне овсянки на молоке, сыр, масло, на другой тарелке свежевыпеченный хлеб.
-Приятного аппетита!
Признаться, она угадала. Мне так захотелось простой овсяной каши, которую варила мама, а здесь, вот, пожалуйста. Я ел с удовольствием, вспоминал детство и нашу маленькую кухонку. Маму и её золотые руки, что могли буквально из ничего приготовить кулинарный «шедевр».  Как сидели за нашим столом с Сашкой и ели пирожки с картошкой. А потом брали по паре с собой и шли купаться на речку.  Славные были годы.
-Вам кофе со сливками или чёрный? – спросила София.
-Со сливками, - ответил я задумчиво.
Девушка налила мне чашку кофе, поставила на стол. Налила себе, села напротив.
-У вас такое лицо, Пётр Васильевич, словно вы увидели родного человека.
Она пригубила немного ароматного напитка.
-Можно просто Пётр! – сказал я девушке,  - А то по отчеству чувствую себя в не своей тарелке.
Я помешал кофе ложечкой.
-А лицо! Просто я вспомнил маму, детство, себя и Сашку.
-Понимаю! – Ответила девушка. – Я вам соболезную Пётр! Я знала немного вашу маму, была у ней пару раз с поручениями  Александра Геннадьевича.
Мы ещё немного посидели, болтали, пили кофе. София немного рассказала о себе, я же не стал сильно распространяться о своих злоключениях. Не думаю, что Сашка вывалил ей всю правду обо мне. Да и рассказывать особо нечего. Я не герой даже самого захудалого романа. Так, неудачник, оказавшийся не там где надо.
-Подкрепился? – Сашка появился в гостиной словно факир. Прошёл к барной стойке, положил на неё большой пакет с фирменным логотипом одной из фирм спортивной одежды. Улыбнулся,  сам налил себе кофе.
-На сегодня с делами покончено, едем куда обещал. Вот, Петя, тебе небольшой подарок.
Он допил кофе, поставил на стойку пустую чашку.
-Вперёд! До обеда обернёмся.
Сашка вынул из пакета спортивную ветровку, подал мне.
-Думаю, будет в пору!
Я надел подарок. В точку. У Сашки глаз-алмаз. И цвет нравится, светло бежевый.
-Идём!
Сашка словно озорной мальчуган, рванул к выходу. Такой же деятельный, что и в детстве. Я не отстаю. Мы пересекли холл, вышли на крыльцо. Солнце ласково светит над головой, по небу плывут одинокие облака. Чуть тёплый ветерок колышет ветки деревьев, в листве щебечут воробьи.
-Доброе утро, Пётр Васильевич! – Поздоровался со мной водитель Сашки. Открыл нам заднюю дверь чёрного внедорожника, дождался пока мы сядем.
-Давай, Василий на кладбище.
Двигатель взвыл, за окном понеслись деревья. Секунда, мелькнули ворота особняка Сашки, остаются позади дома его соседей. Хороший райончик. Раньше здесь был пустырь, а теперь место, в котором хочется жить. Только жить здесь не каждому по карману. Мы свернули на перекрёстке, покатили в северном направлении. В центр города лучше не соваться, иначе уйдёт уйма времени. Торчать в пробках не особо хочется. Василий дело знает, ведёт нашего железного коня, спальными районами Киева. Я смотрю в окно, многие места просто не узнать. Расстроились, что-то снесли, а на их месте выросли новые здания. Преобразился Киев. Сбросил с себя часть советского антуража, хотя многое советское сохранено и отреставрировано.
-Правда, неплохо! – показал Сашка на проносящийся рядом огромный торговый центр. Я смотрю на все эти переплетения внешних несущих конструкций, на цветные панели облицовки. В центре вход, стилизован под арку, внизу вертушки дверей.
-Наша фирма строила! – сказал Сашка с гордостью, - и ещё несколько подобных по всей Украине.
Мне плевать. Душа не на месте. Смотрю отрешёно, словно нахожусь не здесь, а далеко-далеко. Даже не в этом времени. На дворе две тысячи четырнадцатый, я молод, а мама жива и здорова.
-Куда ты, сынок? – Спросила она чуть не плача.
Я натянул тёплую куртку, одел вязанную с белой полосой шапку. Глянул мимоходом на маму и уже у входной двери небрежно бросил:
-Общий сбор. На Майдане наших Беркут «давит», но мы не дрогнем. За европейскую Украину, за свободу и за независимость.
Смотрит родная с порога кухни и по щекам текут слёзы:
-Не ходи, не надо! Останься дома!
Я посмотрел на неё и молча выскочил на лестничную клетку.
-Что задумался, Петя? – Вывел меня из морока воспоминаний Сашка, - опять вспомнилось?
Пришлось кивнуть.
-Понимаю, - Ответил товарищ, - Уже почти приехали.
Чёрный внедорожник, влетел белые ворота киевского погоста, сбавил скорость. Городское кладбище Киева. На сердце стало ещё горше. Одно из мест захоронения киевлян. Чуть в сторонке жёлтая часовенка с чёрными куполами, вдалеке множество скорбных могил.
-Хорошее место! – С грустью в голосе прошептал Сашка, - не сильно далеко от города.
Навстречу идут устало люди, едут редкие машины. И зелень. Много зелени. Кладбище утопает в зелёном океане деревьев. Ветер клонит ветки к земле, беспокойные воробьи снуют над могилами.
-Здесь направо! – Подсказал Василию Сашка, - И дальше до конца.
Я закрыл глаза. Сердце стучит, кончики пальцев ледяные. Разволновался, расчувствовался. Чувство такое, словно сам сейчас представлюсь, и упокоят меня под сенью молодого тополя.
-Тормози, Вася!
Внедорожник остановился. Двигатель смолк, стало тихо.  За окном весело чирикают воробьи, ветер шумит в ветвях тополей. Сашка открыл дверь, устало вылез.
-Хорошо здесь, только находится тут слишком тяжело.
Я присоединился к другу. Смотрю по сторонам, сердце что-то щемит. Могилы, могилы. Сотни видны, но здесь их тысячи. Под каждым памятником судьба человека и под одним из них окончился жизненный путь моей мамы.
-Вася! – Сказал спокойно Сашка водителю. Василий вылез из машины, направился к задней двери багажного отделения.
-Сейчас Александр Геннадьевич!
Он распахнул дверь, вытащил большую корзину красных роз.
-Такие твоя мама любила, - нарушил кладбищенскую тишину Сашкин голос, - бери Петя.
Я сжал в ладони полукруг корзинной ручки. Мама и вправду любила красные розы. Мы с отцом всегда ей дарили на праздники именно их.  Вспоминаю, а у самого трясутся руки. Ноги ватные и лоб мокрый от напряжения.
-Пошли! – Позвал Сашка.
-Пошли, - ответил я в растерянности.
Мы спустили по тропинке вниз с пригорка, пошли по каменистой дорожке мимо стройных берёзок к небольшому тополю в низинке. Иду, читаю фамилии на памятниках, разглядываю портреты усопших. Варвара Семёновна Ципко, Вениамин Михайлович Решайло. Всматриваюсь в их глаза, а у самого по спине бегут мурашки. Не верю. Не верю, что сейчас…. Я глянул вперёд, остановился как вкопанный. Сердце застучало ещё сильней, по щекам потекли слёзы.
-Вот! – сказал тихо Сашка, - Здесь это.
Впереди памятник и чёрного мрамора, вокруг низкая кованная ограда. Маленькая лавочка и маленький столик рядом. А с памятника, с портрета мамы на меня смотрят мамины добрые глаза.
Ну, здравствуй, сынок.
-Здравствуй мама!
Я подошёл ближе, опустился на колени. Здравствуй родная. Сдержаться не могу, плачу как маленький ребёнок. От обиды, что именно я виновник всего этого. Именно я не слушал её и моими стараниями она сейчас лежит здесь в сырой земле.
-Прости! Прости, мама!
Сашка взял у меня корзину с розами, поставил рядом с памятником.
-Пусть ей земля будет пухом.
Он помог мне подняться, посадил на лавочку.
-Давай помянём её светлую душу.
Из кармана пиджака Сашка вынул маленькую бутылочку коньяка и две стопки. Набулькал в каждую до половины.
-Спите спокойно Галина Эдуардовна!
Мы выпили. Напиток обжёг гортань, в голове затуманилось. Чувство нереальности не покидает. Сашка, кладбище, могила мамы. Не верю. Нет, этого не может быть. И я во всём виноват.
Сердце застучало со скоростью очереди Калаша, в глазах потемнело. Не хватает воздуха, в глазах круги. Проваливаюсь в пустоту, вокруг странные протяжные звуки. Холод собачий, потом резко  меня словно окатили кипятком.

-Нет! – Я сел на кровати. Зубы стучат, лоб, спина мокрые от пота. Сердце бешено колотит, меня трясёт. Не понимаю где я и кто?  Облокотился, рукой на что-то мягкое, рухнул с кровати на пол.
-Сынок! – В комнату влетела мама, - ты, что сынок?
Она подняла меня с пола, посадила обратно на кровать.
-Это был всего лишь сон! Только сон. Успокойся.
Мама села рядом прижала мою голову к себе.
-Не бойся, я с тобой!
-Сон! – Повторил я испуганно, - Боже! Приснится же такое!
Я замотал головой, сел прямо. Гляжу на руки. Трясутся, словно у алкаша. Самого колотит. И страх не отпускает. Сон никак не уходит, явственно вижу до сих пор перед глазами мамину могилу и большую корзину красных роз.
-Сон! – Повторил я опять.
-Успокойся хороший! – Голос матери лучшее лекарство. Хочется его слушать и слушать. Мама гладит по волосам и её дыхание в унисон с моим помогает вернуться на грешную землю.
-Я тебе сейчас валерьянки накапаю.
Она ушла. Я как баран уставился на небольшой украинский флаг на стене, на маленький плакат с портретом Бандеры рядом. Смотрю, а у самого перед глазами: война, лагерь и тот злополучный погост из кошмара. Мамин портрет на каменной плите и ни с чем несравнимый ужас в душе.
-Вот, выпей!  - Протянула мне мама стакан с пахучей валерьяной. Я выпил, поморщился. Всего лишь сон, снова повторил как мантру мысленно её слова.
-Отдыхай, я пока ужин приготовлю.
Мама вышла. Я снова лёг, стараясь вспомнить свои сноведения как можно подробнее. Пойдёт немного времени,  они померкнут, а потом забудутся совсем. Хотя такое вряд ли забудешь. Словно побывал в параллельной реальности, будто прожил ещё одну жизнь. Я закрыл глаза. В памяти замелькали картины боёв, обстрелы Донецка, моё ранение. Снова передо мной тот самый дознаватель из Следственного Комитета России, потом суд и долгий этап в российскую глубинку. Кожей ощутил якутские холода и дальние дали, из которых родная Украина кажется другой планетой. Назойливый гнус, не дающий продыху и караульные вышки по периметру нашего лагеря. Нет, этого не забыть. Всё впечаталось в мозг навечно, навсегда говоря проще.
В дверь позвонили. В коридоре послышались мамины шаркающие шаги, привычное:
-Кто?
Щёлкнул замок. В прихожей сказали:
-Добрый вечер! Петро дома?
Мама ответила визитёру:
-В своей комнате. Отдыхает.
Я открыл глаза, сел на кровати. Принесла его нелёгкая. Видеть сейчас кого-либо хочется меньше всего особенно….
В комнату ввалился мой новый знакомец Павло Шкиряк.
-Ну, ты, что старичок? –  Улыбнулся стриженный наголо крепыш, окинул взглядом мою берлогу. –-- -Сегодня сбор, а ты дрыхнешь! Собирайся уже почти девять.
Я смотрю на моего нового знакомого, а у самого трясутся руки. Эх,Паша, Паша. Познакомились с ним неделю назад на Майдане, вместе потом вступили в одну из сотен. Ярый националист, приехал откуда-то из-под Львова. Таким революция мать родная. Они на всё готовы. Готовы идти по головам и лить реки крови.
-Я не пойду! – Сказал спокойно Паше.
Шкиряк молча уставился на меня в первое мгновение не осознав, что я сказал.
-Как не пойдёшь?
Его аж передёрнуло. Словно водой окатили. Он покраснел как рак, медленно поднялся со стула.
-Ты, что, Петро? Надо идти! Если не мы, то кто?
-Не надо, - сказал я на удивление спокойно, - Возвращайся лучше домой пока не поздно, мой тебе совет.
Шкиряк побагровел от гнева.
-Слабак! Мы делаем историю, а такие как ты только и могут, что приспосабливаться.
Мне почему-то подумалось, что такие как он историю не делают, они в неё попадают, или проще говоря, влипают в неё по самые уши. Я словно прозрел. Европа, свобода и всё остальное. Европу надо создавать самому вокруг себя, а не ждать халявы.
Шкиряк натянул на лысый калган вязаную шапку и уже в дверях спросил с надеждой в голосе:
-Может, всё-таки пойдёшь?
Я рассмеялся:
-Иди ты, Паша лесом! Никуда не пойду.
Он ушёл. Больше я его никогда не видел и, что с ним стало одному богу известно. Дурак деревенский.
В соседней комнате телевизор ведёт прямой репортаж с главной площади Украины, корреспондент что-то восторженно выдаёт в эфир. Одно ясно ничем хорошим это не кончится. Я видел, что будет дальше и это будущее страшно. Украина больна. Захворала сердешная, и нужны годы, чтоб её недуг окончательно прошёл.
Я встал с кровати, подошёл к жёлто-голубому флагу на стене. Снял его и убрал с глаз долой. Потом долго смотрел на плакат, на портрет Степана Бандеры. И этого персонажа мы подняли на щит. С ним идём по жизни, записав его  в герои. Я усмехнулся. Схватил плакатик за край и рванул на себя.
Тоже мне герой. Предатель и фашистская сволочь. Я скомкал всё это дело и бросил под ноги. Наступил на бумажное нечто и смял подошвой тапка в лепёшку. Как таракана, как вошь, как мусор и прах в который он давно обратился.
-Правильно сынок!
В дверях моей комнаты стоит мама в кухонном фартуке. Стоит, улыбается, такая живая и добрая.
-Ты правильно поступил! Такие друзья как этот Шкиряк до хорошего не доведут. Пойдём лучше пить чай, а напекла твои любимые сырники.