27
Все эти традиционные вещи мне хотелось показать читателям только затем, чтобы яснее описать, как бесцеремонно советское государство вознамерилось за один раз переделать нас, немецких католиков, в русских коммунистов.
«БОЛЬШАЯ ЧИСТКА»
Года 1935-37 значатся в советской истории, как период так называемой «Большой чистки». Была запущена в действие волна арестов и истреблений людей такой большой величины, что она не пощадила даже видных политиков и военных.
Пострадал также весь слой интеллигенции, то есть образованные люди- учителя, врачи, священники и многие другие, среди них и простые люди. Мировая история не знает террора подобных масштабов, и ученые историки объясняют по сей день это массовое истребление собственного народа только тиранизмом Сталина, его больной психикой. Страна имела миллионы и миллионы невинных жертв и от этого снова ослаблена. Если гонения с двадцать восьмого по тридцать второй годы происходили по социально экономическим причинам /уничтожение кулаков/, то эта волна насилия была запущена из чисто политических соображений. Большинство пострадавших являлись нормальными невинными людьми. Арестованные исчезали в лагерях ГУЛАГа , и редко кто выходил оттуда на свободу. Я знаю множество женщин, которые никогда и ничего не узнали больше о судьбе своих мужей и сыновей.
Сталин был доволен «успехами» этой акции, ведь проведенные двенадцатого декабря 1937 года выборы в Верховный Совет показали, что сталинский блок «набрал» 99,9% голосов. Для нас же это все являлось только лишним доказательством того, что массовые ночные аресты и затуманивание мозгов народа зашли уже так далеко, что люди стали покорными исполнителями приказов сверху.
28
Снова от этого террора страдали, в большинстве случаев, немецкие поселения. Приход к власти Гитлера в Германии привел к осложнению отношений между его правительством и Советами, которое пагубно повлияло затем на судьбы немецкого населения в России. Начиная с тридцать четвертого всех немцев в Советском Союзе занесли в секретные списки. Еще до начала Второй мировой войны правительство составило секретный план по «политической нейтрализации» и полному переселению всех немцев из европейской части страны в азиатскую.
Каждому носителю немецкой фамилии угрожала опасность быть занесенным в черные списки НКВД, как потенциальному шпиону Третьего Рейха, вредителю или врагу Советского Союза. Эта теория «агентов» являлась основной составляющей общей сталинской идеологии. Уже перед войной сталинский режим относился к немецкой части населения страны, как к внутреннему врагу, который в случае войны нанесет советскому государству удар в спину.
В нашей деревне атмосфера также изменилась: люди не собирались больше вечерами для совместных молений. Это доверие исчезло безвозвратно. В воздухе витала подозрительность, каждый следил за каждым и мог донести на соседа. Для ареста достаточно было одного неосторожного слова. Обвинения звучали одинаково: антисоветская агитация против колхозной системы, клевета на советскую власть, прославление капиталистического порядка. Обвиняемого постоянно выставляли врагом народа, предателем, шпионом, вредителем и контрреволюционером. Дети часто приходили утром в школу, плача, потому что ночью забрали их отца из дома. Так как многих мужчин арестовали, то основной груз сельхозработ лег опять на женские плечи.
29
Регистрация показала, что в сороковые годы треть семей в немецких общинах не имела главы семьи. Наша семья, к счастью, избежала подобной участи.
Власти терпели деятельность церкви до 1936 года. Но учитель всегда по понедельникам спрашивал, кто из детей был в воскресенье в церкви. Я была одной из немногих, думаю, которые до закрытия регулярно посещали церковь. Многие же деревенские из предосторожности перестали туда ходить.
Однажды меня выдала одна девочка Ида, рассказав учителю, что я была в церкви. Она, вроде бы видела, как я прошла туда мимо ее дома. Учитель сразу заставил меня читать учебник. Когда я от волнения стала сбиваться, он заставил меня залезть под стол и там, ко всеобщему веселью, гавкать, как собака. Это было любимое наказание учителя, который, к счастью, только замещал у нас. Я его не выносила.
В тридцать шестом моя мама родила девочку, ее назвали Катериной. Она была очень милой девчушкой, и мы очень радовались, снова слышался громкий плач младенца в нашем пустом доме. Она была седьмым ребенком нашей матери, четверо из которых уже попали на небо. Вопреки всему Катерина смогла выжить.
Мы жили, по-прежнему, оборванными и нищими. Моя тетя, работающая в больнице в Растате/соседней немецкой деревне/, смогла там однажды достать нам немного марли. Из нее мама сшила мне платье, которое покрасила потом красным свекольным соком. И так я получила чудесное ярко-красное платье, которым неимоверно гордилась.
В этом платье и с гребенкой в волосах я чувствовала себя, почти как светская дама, даже, если я бегала босиком и боролась со вшами в голове.
30
Антон и я должны были уже много работать по дому. Ежедневно носить коромыслом воду из колодца у источника. Он находился за деревней, от нашего дома примерно метров триста. Я всегда удивлялась моему старшему брату,
насколько он был сильнее меня. Он носил всегда гораздо больше воды, чем я. Конечно, по дороге мы частенько баловались, брызгались водой и приносили домой полупустые ведра. Или начинали плескаться у источника и начисто забывали идти домой.
Наш фруктовый сад стал истинным благословением семье. Определенно, благодаря ему мы смогли выжить. Я помню, могла за день сьесть иногда до десяти яблок зараз! В конце недели всегда проходил базар в Мостовой , это в восьми километрах от нашей деревни. Мы укладывали в корзины столько яблок из сада, сколько могли нести. Еще собирали за деревней щавель и связывали его в небольшие пучки. Потом отправлялись на рынок.
В Мостовой жили люди, которые имели немного денег и могли кое-что купить. Они были, в основном, евреями.
Мы продавали фрукты и на вырученные деньги покупали каждый раз буханку хлеба. Дорога домой была долгой, мы все время отщипывали по кусочку, и, пока доходили до места, от буханки почти ничего не оставалось. Набравшись немного сил, мы начинали иногда скакать по дому так, что от поднявшейся пыли ничего не было видно. Перед приходом родителей мы обрызгивали глиняный пол водой, чтобы пыль улеглась, и родители ничего ни заметили.
Еще брали наших кур и в отсутствие родителей затевали игру с курами. Я, как и другие дети, бросалась ловить свою жертву. Очень ловко хватала курицу, засовывала ей голову под крыло и кружилась с ней в руках так долго, пока чуть не падала. Потом быстро укладывала курицу на землю. И она лежала спокойно и спала. Я же быстро хватала другую курицу и делала с ней то же самое. Иногда передо мной лежал целый ряд кур, они спали несколько минут и потом просыпались по порядку. Сколько же радости мы, дети, получали!
В 1938 году мама родила мальчиков-двойняшек. Их назвали Георг и Пауль. Несмотря на слабость, мать должна была ежедневно выходить на колхозные работы. Антону в то время исполнилось уже двенадцать лет. Иногда он даже работал за маму и выполнял ее норму. Она могла в это время заняться детьми или работой в саду. Но так получалось не всегда, ведь брат должен был посещать школу. Да и смотритель в поле был недоволен, когда мать отправляла туда своего двенадцатилетнего сына. Тогда заботиться о малышах приходилось мне и Антону, с чем мы, конечно, не справлялись как следует.
Вспоминается, что однажды мы обнаружили, когда в летнюю полдневную жару пришли из школы домой. Младенцы лежали в колыбельке и орали, что было мочи. Их пеленки переполнились, стояла невыносимая вонь, и летали навозные мухи. Дети хотели есть. Иногда мы с Антоном спорили, кто с каким малышом должен заниматься. После разрешения спора каждый подмывал своего ребенка и при необходимости заворачивал снова. Давали также малышам приготовленную мамой кашу и садились с ними на нашу треножную скамейку погреться на солнышке. Мы гордились малышами, и каждый из нас считал, что его ребенок лучше.
Мои родители приобрели около двадцати гусей, которых мы с Антоном ежедневно «напичкивали» кормом. Каждый брал себя гуся, зажимал его между ног и заталкивал кукурузу в его пищевод. Между делом плескали туда немного воды, чтобы корм проходил лучше. Это принудительное кормление было нашим ежедневным заданием, которого мы бы с удовольствием избежали. Не хотелось думать о том, что этим мучаем животных. Гуси становились толстыми и жирными, мы даже завидовали им, ведь они получали столько еды!
Когда гусь откармливался до 8-10 килограмм и был готов к зарубке, отец брал его на рынок в Одессу и там продавал. С гусем вместе исчезали и наши надежды на кусочек мяса.
32
Откормленный гусь приносил всегда хорошие деньги, на них отец мог даже купить кое-что из одежды. Было очень важно, чтобы гуси «нагуляли» много жира. Их покупали, в основном, евреи. Они долго осматривали птицу, давили гуся везде, чтобы убедиться, может ли он дать достаточно жира. Для себя забивали мы гуся очень редко.
Мой отец все еще подлежал регулярному обследованию в одесской больнице, имел врачебное освидетельство. Он мог ненадолго покидать колхоз, чтоб съездить в Одессу. Он использовал эту возможность, чтобы продать на городском рынке наших гусей, ведь не каждому разрешали уезжать из колхоза. Поэтому соседи тоже приносили ему кое-какие вещи, которые папа продавал заодно и для них.
Однажды в больнице он разговорился с врачом о нашей Кате, которой было уже больше двух лет, но ее развитие по мнению родителей сильно отставало. И после того, как отец дал врачу хорошего гуся в подарок, тот согласился обследовать Катерину. Когда отец поехал с ней в Одессу, то взял и меня. Мы провели две недели в городе, и я могла все это время находиться в больнице при сестричке, даже ночевать и есть их пищу. Еда мне очень нравилась, и это время там прошло для меня, как в санатории. Очень быстро нашла я себе друзей, украинских ребят, в детском отделении. Словами мы почти не могли общаться, но при помощи знаков и жестов получалось превосходное общение,- иногда даже смешнее, чем на словах. Отец жил все это время у кузины. Я не смогла, как следует познакомиться с огромным городом, но даже то, что я увидела, произвело неизгладимое впечатление. Еще и сегодня я вспоминаю чудесное здание ж/д вокзала и громадный фонтан перед ним.
33
Великолепные скульптуры украшали это строение. Вода падала с высоты, освежая, многочисленными струями и образовывала волшебные фонтанчики. Вытекая из глоток каменных рыб, вода стекала в узкие желоба. Это было захватывающее зрелище, услаждающее также и слух. В Одессе я впервые проехалась на трамвае, что тоже очень поразило меня. К сожалению, у отца не было больше времени, чтобы поехать к Черному морю. Таким образом, я- немка, выросшая вблизи моря, так никогда его и не увидела. И все же все дети в деревне очень завидовали мне из-за этого одесского путешествия, а я чувствовала себя снова, как светская дама.
Врачи установили у Кати порок сердца и предрекли ей короткую жизнь. Больше они для нее ничего не могли сделать. Мы поехали обратно домой. Два часа мы проехали на поезде, потом восемь километров прошли пешком.
Попав домой, мы узнали, что Георг, один из двух, уже шестимесячных малышей, умер. Через несколько дней умер и Пауль, его брат-близнец. Смерть обоих братиков очень расстроила меня, так как я и Антон были ответственны за этих детей. Всегда после школы мы присматривали за ними. В семьях, где имелись дедушки, бабушки или хотя бы бабушки, детская смертность не была такой высокой. Там за детьми был заботливый уход. Мы же часто были беспомощны, успеть бы о себе позаботиться.
Людей не оставляли в покое даже вечерами, после работы. Их регулярно приглашали на общие собрания, где обучали идеологии новых власть имущих. Это происходило так: мужчина/мы называли его «Бюттель»/ с колокольчиком в руке проходил, трезвоня, по улицам и кричал: «Все на собрание! Сегодня вечером собрание!» Когда люди собирались, но некоторые все же отсутствовали, то этот мужчина снова «прочесывал» улицы.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ